Филип Марсден

Перекресток: путешествие среди армян

 
Ветер поет, шелестит листвой шелковица.
Песнь вечна, вечны жизнь и смерть,
Скорбь вечна, и вечно ликованье…
 
Ваган Тотовенц,
«Сцены армянского детства»

От автора

   Автор выражает благодарность духовенству и руководителям армянской диаспоры, простым таксистам и крестьянам, вспыльчивым консульским работникам и долготерпеливым библиотекарям, всем тем, чьи имена не могут быть названы, и тем, чьи имена он вынужден был изменить, а также всем, кто всячески помог ему достичь Армении и ее неспокойных глубин.
   И особая благодарность:
   Его Преосвященству Архиепископу Торгому Манукяну, Армянскому Патриарху Иерусалима; Джорджу Хинтляну, отцу Анушавану и членам армянской общины Иерусалима.
   Отцу Левону Зекияну, главе кафедры арменистики Университета Венеции.
   Его Святейшеству Гарегину II, Католикосу Киликии, и членам армянской общины Бейрута.
   Иво Гаджимишеву из Софии.
   Сотрудникам армянских газет «Арарат» и «Нор кянк» в Бухаресте.
   Ашоту и Сильве Шабоян в Ереване.
   Отцу Нерсесу Нерсесяну, хранителю армянских рукописей Британской библиотеки в Лондоне.
   Кристоферу Уокеру, Каро Кехеяну, Нурице Матосян, Теренсу Родригесу и Уиллу Селфу.
   Блаженной памяти Дитеру Кляйну и Майку Фишвику за идею.
   Бриджет и Френсису Хор за тихий коттедж в Сазерленде.
   Михаилу и Самвелу в Москве, благодаря которым стало возможным русское издание моей книги.
   И Лауре, которой эта книга посвящается.

Вступление

   Однажды летом, оказавшись в холмистой местности в восточной Турции, я случайно набрел на короткий обломок кости. Он покоился в каменистой россыпи оползня и явно пролежал там немало лет. Я почистил известковую поверхность и внимательно осмотрел выщербленные округлости сустава; видимо, останки какого-нибудь домашнего животного — решил я и сунул кость в карман.
   Сразу по ту сторону каменного оползня с откоса виднелась пыльная долина, которая вела к плоской равнине Харпута. Равнину укрывала легкая дымка, и мне с трудом удалось разглядеть грузовик, который катился по ней, оставляя за собой пышный шлейф белесой пыли. Я спустился вниз, в долину. Странное это было место — кругом царило безмолвие; я свернул в сторону, обогнув подножие холма, и наткнулся на развалины деревни. В тени полуразрушенной стены сидел на корточках пастух и что-то насвистывал. Я показал ему обломок кости и рукой обвел развалины.
   Пастух кивнул, недвусмысленным жестом потер ладони. Коротко ответил: «Эрмени». Потом взял кость и бросил ее своей собаке.
   «Эрмени» — значит армяне. В местных путеводителях вряд ли найдешь какие-либо сведения об армянах. Ни одного упоминания, хотя везде, где я побывал за последние недели, в каждой долине безлесного Анатолийского плоскогорья, я встречал следы их пребывания. Добравшись как-то утром до берегов озера Ван, я нанял лодку и отплыл к острову Ахтамар. Когда-то на этом острове располагался двор армянского царя, здесь находился центр крошечного государства, зажатого между Персией и Византией. Теперь это место было необитаемым.
   Двигаясь дальше на север, я обогнул склоны горы Арарат и прибыл к руинам армянского города Ани. Неповторимый тысячелетний кафедральный собор города, который теперь оказался на ничейной земле между турецкой и советской пограничными зонами, уставился пустыми проемами в небо и сегодня служил прибежищем для трех тощих овец. Проделав долгий путь вверх по узкому ущелью близ Дигора, я нашел армянскую церковь такого архитектурного совершенства, что не сразу заметил и провалившуюся крышу, и проломы в ее стенах.
   Я покидал Анатолию, увозя с собой множество вопросов, на которые у меня не было ответов. Кто же эти люди и что с ними произошло? Все, что я узнал о них, сводилось к следующему: во время Первой мировой войны турки совершили что-то ужасное; Армения была первым христианским государством и веками существовала на окраине античного мира. Однако этих фактов мне было недостаточно. А все, что я узнавал об армянах, только усиливало окружавшую этот народ таинственность и делало его более загадочным.
   В следующем году я путешествовал по северу Сирии и в Алеппо познакомился с археологом. Он знал довольно много об армянах и однажды повел меня к Торгому, старому армянскому юристу с костлявым лицом и глубоко посаженными синими глазами. Торгом жил один в мансарде, куда мы поднялись по винтовой лестнице. В комнате, заполненной книгами, было темно и пахло затхлостью. Встроенные в стену стеклянные шкафы с манускриптами светились желтизной, ассоциируясь с лабораторными сосудами, в которых заспиртованы различные органы.
   Узнав, что я интересуюсь армянами, хозяин пристально посмотрел на меня:
   — Почему?
   Я ответил, что побывал в восточной Анатолии.
   — Да?
   Я рассказал ему о кафедральном соборе в Ани и церкви в Дигоре, о найденном мною обломке кости и разрушенных деревнях. А он пожимал плечами, как бы говоря этим: «Чего же вы хотите?» Но когда я упомянул озеро Ван, он сказал:
   — Моя семья родом с озера Ван. Видите мои глаза? У меня ванские глаза — синие.
   — Как озеро, — сказал я.
   Он улыбнулся и провел меня в заднюю комнату. Там на стене висела фотография горы Арарат, под ней стоял письменный стол, заваленный бумагами.
   — Вы знаете что-нибудь о депортациях? — спросил он.
   — Очень мало.
   Он открыл один из ящиков стола и протянул мне ксерокопию рисованной от руки карты. Эта карта — результат встреч и бесед за много лет, сказал он. Вместе с армянином, который работал водителем грузовика и знал каждый город и каждую деревню в северной Сирии, они свели воедино устные сведения, полученные из разговоров с различными людьми, с немногочисленными письменными свидетельствами, чтобы создать эту карту. Она напомнила мне карту морских течений, испещренную множеством стрелок. Приглядевшись внимательнее, я увидел, что стрелки нанесены на карту Ближнего Востока и все они так или иначе показывают одно и то же направление — от Анатолии к югу, в сторону Сирийской пустыни. Следующий день я провел в библиотеке Торгома.
   24 апреля 1915 года турецкие власти арестовали шестьсот именитых армян, граждан Константинополя. Еще пять тысяч они согнали из армянских кварталов города. Мало кто из этих людей остался в живых.
 
   Казнь армян в Константинополе.
 
   Из внутренних районов страны турецкие жандармы начали депортацию армян. Торгом показал мне опубликованный отчет Лесли Дэвиса — одного из тех немногих иностранцев, которые оказались свидетелями реальных событий, связанных с депортацией. Лесли Дэвис был в то время американским консулом в Харпуте. Он видел, как проходят одна за другой группы армян, и внимательно прислушивался к тому, что говорят вокруг. Поскольку время было военное, его передвижения строго ограничивались, и он не мог убедиться в достоверности слухов. Но однажды утром, перед рассветом, ему удалось выскользнуть из города. Он направился верхом к равнине Харпут.
 
   Депортация армян.
 
   Всюду, где проезжал Дэвис, он видел армян. Небрежно захороненные в придорожных канавах — торчащие руки и ноги, объеденные дикими собаками; груды обугленных костей в местах, где сжигались останки; раздувшиеся трупы скончавшихся совсем недавно, в некоторых местах они лежали в грязи так плотно, что лошади некуда было ступить. Когда день был на исходе, Дэвис углубился в холмы. Он добрался до берегов озера Гюльжук. Здесь, в узкой долине, ведущей к озеру, ему представилась та же картина: повсюду среди колючего кустарника грудами лежали останки сотен убитых — у подножия отвесных скал, в узких ложбинах, в потаенных складках земли.
   Тех, кого не убили сразу, собрали в колонны и погнали на юг. Это и были этапы. Дэвису удалось составить отчет только об одной из этих печальных колонн, которая вышла из Харпута первого июля 1915 года.
   День первый. Три тысячи армян покидают Харпут. Охрана из семидесяти турецких жандармов — заптиев под командованием Фаик-бея.
   День второй. Фаик-бей требует четыреста лир с колонны за обеспечение их безопасности. Фаик-бей исчезает.
   День третий. Первые случаи похищений женщин и девочек курдами. Открытое насилие со стороны заптиев.
   День девятый. Всех лошадей отправили назад в Харпут.
   День тринадцатый. Заптий вымогает двести лир. Заптии исчезают.
   День пятнадцатый. Курдская «охрана» уводит сто пятьдесят мужчин и вырезает их, затем грабит колонну. Присоединяется другая колонна из Сиваса. Общее количество — восемнадцать тысяч человек.
   Дни с двадцать пятого по тридцать четвертый. Жители деревень совершают набеги на колонну. Много женщин похищено.
   День сороковой. Восточный Евфрат. Окровавленные одежды на берегу реки, в воде двести трупов. Армян вынуждали откупаться от участи быть брошенными в реку.
   День пятьдесят второй. Курды отбирают все, включая одежду.
   Дни с пятьдесят второго до пятьдесят девятый. Обнаженные, без пищи и воды, согнувшиеся от стыда женщины. Сотни умирают от палящего солнца. Вынуждают платить за воду. Деньги спрятаны в волосах, во рту, в гениталиях. Многие бросаются в колодцы. Жители арабских деревень дают из жалости кое-какую одежду.
   День шестидесятый. Из восемнадцати тысяч осталось триста человек.
   День шестьдесят четвертый. Мужчин и больных сжигают заживо.
   День семидесятый. Сто пятьдесят человек прибывают в Алеппо.
   Когда после нескольких часов чтения подобных отчетов я поднялся из-за стола, то почувствовал себя ошеломленным и онемевшим. Я возвращался в центральную часть Алеппо по старинным узким улочкам, заполненным автомобилями образца пятидесятых годов и оживленно болтающими прохожими. А меня преследовали сцены резни. Я бродил по улицам еще долго после наступления темноты, а когда наконец вернулся в свой отель, то был полон решимости попытаться разузнать как можно больше об этом. Одно место особенно поразило мое воображение — некая пещера в Шададди. Я переменил свои планы, взял у Торгома карту, рекомендательное письмо и, покинув Алеппо, двинулся в пустыню.
   К югу от города Хассаке дорога бежит прямая как стрела, и автобус поглощает ее миля за милей. Дорога то идет под уклон, то поднимается, сужаясь к низкому горизонту, но не меняет направления. По сторонам дороги мелькают телеграфные столбы, пока все не сливается в одно мерцающее жаркое марево. На карте Торгома Шададди — не более чем точка в пустыне. На нее указывает тонкая стрелка, направленная от Рас-эль-Айн вниз. Теперь там нефтебуровая станция; в одном из стандартных домиков я и нашел техника, который закивал головой, когда я передал ему письмо Торгома, — да, он знает об этой пещере.
   Техник вывез меня из города на потрепанном джипе. Я сел сзади, чтобы не бросаться в глаза, а на контрольно-пропускных пунктах съеживался на полу за сиденьем: мы находились теперь в непосредственной близости от иракской границы, и нефтяное месторождение тщательно охранялось.
   Сухой ветер задувал под брезентовый верх джипа, который спешил пересечь пустыню, направляясь к видневшемуся впереди нагромождению холмов. Это был холодный и жестокий ветер; в тех местах, где он пронесся, песок из глубинного слоя и кварцевые образования под ним сверкают белизной костей. Здесь ничего не росло. Единственное разнообразие вносили безжизненные очертания двигающихся верхушек вспомогательных насосов. Мы свернули с шоссе и медленно поехали по разбитой проселочной дороге. Нас окружили массивные песчаные дюны яйцевидной формы. Мы тряслись по дороге, пока дюны не кончились, уступив место широкой впадине. Техник остановил джип и поставил его на ручной тормоз. Закурив сигарету, он показал мне рукой на ложбину.
 
   Пещера в Шададди, Сирийская пустыня.
 
   Стремительные потоки прорезали глубокое русло, уходившее вниз, к скале. Я пошел по похожему на трубу сухому дну к тому месту, где оно неожиданно выводило к отверстию в пещере. Когда я заглянул вниз, в проем, и пригляделся, то увидел пространство, на которое я смотрел как бы из купола верхнего света. Я спрыгнул вниз на сырой, грязный пол. Три вспугнутых мной голубя взлетели и исчезли в потоке небесного света. У основания одной из стен, куда попадали солнечные лучи, рос мох, похожий на зеленую подушку. Вниз от стены тянулся проход, уводивший в темноту. Воздух был теплым и влажным. Я подумал, что именно здесь заключена история армянского народа, спрятанная под этим грязным куполом, укрытая и похороненная за семью печатями государственных секретов, в земной полости под покровом пустыни, раскинувшейся во все стороны на сотни и сотни миль. Именно здесь пытались покончить с Арменией.
   Я включил фонарь и пошел вниз по проходу. Не было видно никаких следов когда-то происходивших здесь событий, ни малейшего намека на то, что здесь вообще что-то произошло, кроме мощного иссушающего натиска пустынных бурь.
   Но для заптиев эта пещера представляла собой готовое решение. Раз горы очищены от армян, так пусть Сирийская пустыня ими наполнится. Из Константинополя пришел приказ очистить территорию. Применялись разные способы. Расстреливали, но это был очень медленный способ ликвидации. Часть утопили в реке. Многие просто умерли от болезней, голода и жажды. Пещера Шададди предоставила убийцам собственные природные свойства: «коридор» был очень длинным и очень вместительным.
   Охранники приводили сюда армян и заталкивали их внутрь тысячами; чем больше их оказывалось в пещере, тем дальше были вынуждены отступать первые вниз по проходу. Затем охранники натаскали ко входу в пещеру кустарника и подожгли его. В эту ночь они караулили пещеру, расположившись лагерем на краю ложбины. А затем вернулись в город.
   Возможно, что никто никогда так и не узнал бы о случившемся (нет ли еще других Шададди, о которых пока ничего не известно?), если бы не один уцелевший мальчик, который через три дня выбрался из глубин туннеля — пополз по трупам и телам, через пепел костра, поднялся на поверхность и снова оказался в пустыне…
   Проход все тянулся, я шел почти ощупью по его извивам. В желтом луче фонаря удавалось рассмотреть немногое. Воздух стал спертым, я больше не ощущал дуновения ветра со стороны входа. Казалось, странная неодолимая сила затягивала меня в туннель и каждый шаг уводил меня все дальше от привычной жизни. За спиной я чувствовал огромную пустоту… но еще большую — впереди. Я вторгался в чужие владения, я казался самому себе осквернителем могил, которым движет нечто более темное, чем жадность. Меня гнало вперед любопытство. Я знал, что ничего там не найду, но продолжал идти. Я шел упорно, почти потеряв способность реально мыслить. Я шел вперед, потому что был уверен: повернуть назад — значит потерять то, что осталось там от Армении.
   Ноги мои скользили и шлепали по невидимым лужам. Чтобы удержать равновесие, я упирался рукой в сырую стену. Я заметил, что туннель сужается, пришлось пригнуться. Потом я поскользнулся одной ногой на грязевом заносе, фонарик выпал из руки, звякнул о камень и погас.
   Несколько минут я просидел на корточках совершенно неподвижно. Поднеся руку к лицу, я ничего не увидел. Я повернул голову в одну сторону, затем в другую, и уже скоро я был не в состоянии определить, с какой стороны я пришел. Я попытался представить себе запах дыма, заполнявшего туннель, и звуки — возникла ли тогда паника или было тихое смирение, покорность судьбе? Матери, нашептывающие ничего не значащие слова своим детям, немногочисленные мужчины, слишком ослабевшие, чтобы проявить заботу, нагромождение тел, медленная смерть от удушья…
   В какое-то мгновение мне показалось, что пещера закружилась вокруг меня. Охваченный ужасом от пронесшихся перед моим мысленным взором картин, я внезапно полностью потерял ориентацию.
   Это прошло почти сразу. Согнувшись, я пошарил вокруг ног, пытаясь найти фонарь, руки по запястье погрузились в скользкую глину, ощупывая мокрый, вязкий пол. Пальцы наткнулись на что-то твердое. Я зажал этот предмет в руке, а другой нашел чуть подальше фонарь. Я полагал, что скорее всего это опять будет кость. Но когда я включил фонарь, предмет в моей ладони оказался большим кристаллом — пятидюймовым прозрачным кальцитом, имевшим форму наконечника стрелы.
   Я выбрался наружу. Техник-армянин хлопнул меня по плечу и в первый раз улыбнулся. Он беспокоился — думал, что я заблудился. Закурив сигарету, он тронул джип с места. Я обернул кристалл шарфом и спрятал в сумку. Находка показалась мне сувениром из пещеры. Может, Армения и умерла здесь, но что-то сохранилось. Спустя год или чуть больше, оказавшись в Израиле, я повез кристалл и свои вопросы, на которые у меня не было ответов, в Иерусалим.
   Старый город Иерусалим, самое святое место на земле, поделен на четыре отдельных квартала. Три квартала — еврейский, христианский и мусульманский — представляют великие монотеистические религии, которые сделали этот город святым и боролись за него на протяжении сотен лет. Четвертый квартал — армянский.
 
   Интронизация Архиепископа Торгома Манукяна, Армянского Патриарха Иерусалима.
 
   Армянский квартал в Иерусалиме.
 
   То обстоятельство, что армяне уцелели в городе с такой напряженной внутренней жизнью, является доказательством их необычайной жизнестойкости. Действительно, из всех кварталов армянский — самый консервативный и до сих пор остался самым замкнутым. Большая его часть укрыта за высокими стенами, где миряне соседствуют с монахами ордена Святого Иакова. Обычно вход туда для посторонних закрыт, и только на полчаса ежедневно его открывают для осмотра кафедрального собора неармянами.
   Заглянув в боковую часовню церкви Святого Иакова, где хранятся мощи святого, которые не были увезены в Компостелу, я услышал, как голос за моей спиной произнес:
   — Могу быть вам чем-нибудь полезен?
   Мужчина в очках с темной оправой представился как Геворг Хинтлян, историк общины. Я рассказал ему, что побывал в Ани и Дигоре, что привез кое-что из пещеры в Шададди.
   — Я сразу понял, что вас интересует не только собор.
   — Как вы догадались?
   — Просто догадался.
   Он пригласил меня к себе в кабинет, где я положил на его письменный стол кристалл кальцита. Он улыбнулся, покачал головой, как бы не веря своим глазам.
   — Давайте я покажу вам наш квартал.
   Долгие часы мы бродили с ним по лабиринту склепов, по узким улочкам и солнечным внутренним дворикам. Мы поднимались на крыши домов, заходили в кельи монахов, а когда я собрался уходить, он сказал:
   — Если вам захочется побольше узнать об армянах, почему бы вам не приехать сюда пожить с нами?
   Кристалл я оставил Геворгу; не прошло и восемнадцати месяцев, как я вернулся. «Армянский вопрос» не оставлял меня в покое. Я сказал Геворгу, что хочу поехать в Армению, и он обещал помочь мне в этом. Несколько месяцев я прожил в Иерусалиме в маленькой комнатке со сводчатым потолком на границе между еврейским и армянским кварталами. В городе царила напряженная обстановка: только что был оккупирован Кувейт, все говорило за то, что война затянется на всю осень. Иерусалим выжидал. Выжидали израильтяне, выжидали палестинцы, выжидали армяне, находившиеся между ними. Выжидал я, все это время обдумывая планы путешествия к Армении кружным путем, с целью разыскать армянские общины, рассеянные по всему Ближнему Востоку и Восточной Европе.
   Ежедневно я брал уроки армянского языка у монаха-полиглота, совершал длинные прогулки с Геворгом, разговаривая со всеми, с кем только удавалось поговорить, а оставшееся время Проводил в окружении книг библиотеки Гюльбенкяна. Я посетил армянскую общину в Яффе и армянский мужской монастырь пятого века в Иудейской пустыне, неделю провел среди армян, живущих в Каире. И все больше убеждался в том, что история армянского народа — не столько история резни и гонений, сколько история выживания.
   Первые армянские правители появились в центральной и восточной Анатолии где-то в шестом веке до нашей эры. Пять столетий спустя государство Армения стремительно заняло все пространство от Средиземноморья до Каспийского моря. На протяжении веков были периоды, когда армянские правители платили дань то персам, то Византии, то багдадскому халифу, а то одновременно и тем и другим. Уже в те времена жизнеспособность Армении казалась невероятной. Оказавшись на стыке не только двух противоборствующих держав, но и двух противоборствующих религий, армяне устояли перед их натиском и сохранили свою самобытность. В 301 году нашей эры царь Армении Трдат Третий стал первым правителем, который принял христианство в качестве государственной религии… в то время как в Риме жестокие преследования христиан еще не начались.
   Когда позже император Константин избрал гонимый культ в качестве основы для византийской теократии и государственной религии величайшей в мире империи, армяне по-прежнему остались привержены собственной интерпретации этой религии В 451 году на Халкедонском соборе византийские епископы договорились о, так сказать, христианской ортодоксии; армяне даже не появились на нем — они были слишком заняты войной против персидских сасанидов.
   Казалось, сама земля ополчилась против них. За сотни миль от города Ани проходят границы шести из двенадцати основных тектонических пластов земного шара.
   В девятом веке в результате одного только землетрясения только в одном армянском городе было зарегистрировано семьдесят тысяч погибших.
   Тем не менее в первое тысячелетие после принятия христианства, несмотря на землетрясения и нашествия, несмотря на окружение маздеистов, манихеев, мусульман, диофизитов и дуалистов, армяне стремительно выходят на сцену во всем великолепии своей средневековой истории, создавая отмеченные вдохновенным мастерством произведения литературы и архитектуры, чтобы затем снова задохнуться под игом неистовых орд. В девятом веке Армения вновь появляется как независимое государство со столицей в городе Ани. Я почувствовал дух гения, создававшего этот город, когда сидел несколько лет назад в развалинах его кафедрального собора. Было время, когда Ани превосходил своими размерами большинство крупных европейских городов. Но в 1064 году турки-сельджуки заполонили и разграбили Азию.
   Какое будущее могло ожидать этот маленький народ, постоянно оказывавшийся буфером между империями, самый многострадальный, на самом истоптанном клочке земли, кроме постепенной ассимиляции с более многочисленными и более сильными соседями? Его рассеянные по земле родовые объединения боролись бы на протяжении нескольких поколений, отчаянно пытаясь сохранить свои национальные традиции, прежде чем смешанные браки не привели бы их к закономерному историческому результату — к груде руин на Анатолийском плато, покрывшихся пылью времен, и нескольким застекленным шкафам в Британском музее.
   Ничего подобного! Армянские правители переселились на пятьсот миль к северо-западу. Здесь, в Киликии, под защитой Таврских гор, они основали новое Армянское царство. Многие из тех, кто успел спастись бегством, не погиб во время землетрясений, избежал массовой резни в период нашествия сельджуков и остался трудиться на родной земле, были угнаны в 1604 году сефевидским шахом Аббасом; а те, кто попал под господство Османской империи, кто не погиб во время погромов 1890-х годов, а потом — 1909 года и остался жить в сельской местности, были уничтожены в 1915 году, — их затолкали во тьму исторического тупика и убили.
   Более миллиона армян — половина всего населения Анатолии — погибло в последние годы существования Османской империи. Туркам удалось осуществить то, что до них пытались сделать правители многочисленных государств: им удалось покончить с государством Армения, но только не с армянами! В большинстве крупных городов мира можно найти армян — выходят армянские газеты на армянском языке, работают армянские рестораны. В изгнании армяне оказались необычайно стойкими и активными. Только евреи с такой же неистовостью сопротивлялись ассимиляции. В горах Колумбии есть маленький городок, который так и называется: Армения, там подают фасоль по-антиохийски. В Париже самое первое кафе, появившееся в 1672 году, было открыто армянином, а еще раньше — в Вене; сделал это тот самый армянин, который помог прорвать осаду турок. Лечащим врачом польского короля Яна во время осады Вены был армянин; армянином был врач, обслуживавший гарем Акбара Великого, правителя Могольской империи в Индии с 1536 года, чей приемный сын был армянином и почитался иезуитами в Индии как величайший поэт своего времени.
   У «польского Байрона» — Словацкого мать была армянкой, как и у чемпиона по шахматам Гарри Каспарова, у Гурджиева или у аббасидского халифа аль-Мустади, который правил всем арабским миром, за исключением Египта, где чуть раньше власть держали армянские визири. В королевских жилах правителей Иерусалима, потомков крестоносцев, с давних пор текла армянская кровь. Когда король Ричард Львиное Сердце вступал в брак, его шафером был армянин; последний король Армении, изгнанник, живший во Франции, учил французского короля игре в шахматы. Существовало даже предположение, что человек по прозвищу «Железная Маска» был не кем иным, как армянским патриархом Константинополя.