Маршак Самуил. Лирика. Стихи о войне и мире; Сатирические стихи. Из стихотворных посланий, дарственных надписей, эпиграмм и экспромтов; Том 5

Я с ней отлично был знаком,
Когда в лесу весеннем
По скользким веткам босиком
Взлезал, как по ступеням.


^TНОЧНОЙ КОСТЕР^U

Горел костер под небом Крыма,
Стреляя звездами во тьму,
А мне смолистый запах дыма
Напомнил Горького в Крыму.

Он слушал буйный шум прибоя
И треск обугленной коры.
И, верно, видел пред собою
Свои походные костры.

x x x

Так много ласточек летало
Почти с тех пор, как мир стоит,
Но их не помнят, их не стало,
А эта ласточка летит.


^TЖАВОРОНОК^U

Так беззаботно, на лету
Он щедро сыплет трели,
Взвиваясь круто в высоту
С земли - своей постели.
Среди колосьев он живет.
Его домишко тесен,
Но нужен весь небесный свод
Ему для звонких песен.

x x x

Свиньи, склонные к бесчинству,
На земле, конечно, есть.
Но уверен я, что свинству
Человечества не съесть.

x x x

Власть безграничная природы
Нам потому не тяжела,
Что чувство видимой свободы
Она живущему дала.

x x x

Старайтесь сохранить тепло стыда.
Все, что вы в мире любите и чтите,
Нуждается всегда в его защите
Или исчезнуть может без следа.

x x x

Сменялись в детстве радугой дожди,
Сияньем солнца - сумрачные тени.
Но в зрелости не требуй и не жди
Таких простых и скорых утешений.

x x x

Немало книжек выпущено мной,
Но все они умчались, точно птицы.
И я остался автором одной
Последней, недописанной страницы.

x x x

Искусство строго, как монетный двор.
Считай его своим, но не присваивай.
Да не прельстится шкуркой горностаевой
Роль короля играющий актер.

x x x

Пускай стихи, прочитанные просто,
Вам скажут все, о чем сказать должны.
А каблуки высокие нужны
Поэтам очень маленького роста.

x x x

Как зритель, не видевший первого акта,
В догадках теряются дети.
И все же они ухитряются как-то
Понять, что творится на свете.


^TО РИФМЕ И ПРОЧЕМ^U

Нужна ли рифма, например?
Ведь нет же рифмы у Гомера.
А для чего стихам размер?
Пожалуй, можно без размера.

Стихам не нужно запятых.
Им ни к чему тире и точки.
Не упразднить ли самый стих?
Но как считать мы будем строчки?


^TО МОДЕ^U

Ты старомоден. Вот расплата
За то, что в моде был когда-то.

x x x

Как ни цветиста ваша речь,
Цветник словесный быстро вянет.
А правда голая, как меч,
Вовек сверкать не перестанет.

x x x

Стебли трав, пробившись из земли,
Под плитой тяжелой не завяли,
Сквозь кору асфальта проросли
И глядишь - тюрьму свою взорвали.

x x x

Он взрослых изводил вопросом "Почему?"
Его прозвали "маленький философ".
Но только он подрос, как начали ему
Преподносить ответы без вопросов.

И с этих пор он больше никому
Не досаждал вопросом "Почему?".

x x x

И час настал. И смерть пришла, как дело,
Пришла не в романтических мечтах,
А как-то просто сердцем завладела,
В нем заглушив страдание и страх.

x x x

Мы любим в детстве получать подарки,
А в зрелости мы учимся дарить,
Глазами детскими смотреть на праздник яркий
И больше слушать, меньше говорить.

x x x

У Пушкина влюбленный самозванец
Полячке открывает свой обман,
И признается пушкинский испанец,
Что он - не дон Диего, а Жуан.

Один к покойнику свою ревнует панну,
Другой к подложному Диего - донну Анну.
Так и поэту нужно, чтоб не грим,
Не маска лживая, а сам он был любим.

x x x

Дыхание свободно в каждой гласной,
В согласных - прерывается на миг.
И только тот гармонии достиг,
Кому чередованье их подвластно.

Звучат в согласных серебро и медь.
А гласные даны тебе для пенья.
И счастлив будь, коль можешь ты пропеть
Иль даже продышать стихотворенье.

x x x

Сон сочиняет лица, имена,
Мешает с былью пестрые виденья,.
Как волны подо льдом, под сводом сна
Бессонное живет воображенье.

x x x

Пускай бегут и после нас,
Сменяясь, век за веком, -
Мир умирает каждый раз
С умершим человеком.

x x x

Не погрузится мир без нас
В былое, как в потемки.
В нем будет вечное сейчас,
Пока живут потомки.

x x x

Ни сил, ни чувств для ближних не щади.
Кто отдает, тот больше получает.
Нет молока у матери в груди,
Когда она ребенка отлучает.

x x x

Без музыки не может жить Парнас.
Но музыка в твоем стихотворенье
Так вылезла наружу, напоказ,
Как сахар прошлогоднего варенья.

x x x

Ты меришь лестницу числом ее ступеней,
Без мебели трудней на глаз измерить зал.
Без лестницы чинов, без множества делений
Большим бы не был чином генерал.

x x x

Как вежлив ты в покое и в тепле.
Но будешь ли таким во время давки
На поврежденном бурей корабле
Или в толпе у керосинной лавки?

x x x

Определять вещам и людям цену
Он каждый раз предоставлял другим.
В театре жизни видел он не сцену,
А лысины сидящих перед ним.

x x x

Березка тонкая, подросток меж берез,
В апрельский день любуется собою,
Глядясь в размытый след больших колес,
Где отразилось небо голубое.

- О чем твои стихи? - Не знаю, брат.
Ты их прочти, коли придет охота.
Стихи живые сами говорят,
И не о чем-то говорят, а что-то.

x x x

Не для того, чтоб жить, он ест и пьет, -
Во всем он алчно ищет наслажденья,
Ни святости любви не признает,
Ни платы за любовь - деторожденья.

На склоне лет бесплоден он, как мул,
Плоть износил, хоть он ее и нежил,
Дух оскорбил, природу обманул
И прожил жизнь, как будто бы и не жил.

x x x

Да будет мягким сердце, твердой - воля!
Пусть этот нестареющий наказ
Напутствием послужит каждой школе.
Любой семье и каждому из нас.

Как часто у тиранов на престоле
Жестоким было сердце, слабой - воля.

x x x

Как обнажаются судов тяжелых днища,
Так жизнь мы видели раздетой догола.
Обеды, ужины мы называли пищей,
А комната для нас жилплощадью была.

Но пусть мы провели свой век в борьбе суровой,
В такую пору жить нам довелось,
Когда развеялись условностей покровы
И все, что видели, мы видели насквозь.

x x x

Зверь в укротителе не должен чуять мясо.
Могучий лев испытывает страх
Перед неведомым, когда живою массой
У дрессировщика лежит он на плечах.

x x x

Расти, дружок, и крепни понемножку,
И помни, что живое существо
Перерасти должно хотя бы кошку,
Чтобы она не слопала его.

x x x

Нужна нам отвага
Для первого шага.
А кто упадет, но рискнет на второй,
Тот дважды герой.

x x x

Существовала некогда пословица,
Что дети не живут, а жить готовятся.
Но вряд ли в жизни пригодится тот,
Кто, жить готовясь, в детстве не живет.

x x x

Человек - хоть будь он трижды гением
Остается мыслящим растением.
С ним в родстве деревья и трава.
Не стыдитесь этого родства.
Вам даны до вашего рождения
Сила, стойкость, жизненность растения.

x x x

Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден:
Он должен знать о смертном приговоре,
Подписанном, когда он был рожден.

Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет - наперекор всему, -
Как будто жить рассчитывает вечность
И этот мир принадлежит ему.

x x x

К искусству нет готового пути.
Будь небосвод и море только сини,
Ты мог бы небо с морем в магазине,
Где краски продают, приобрести.


* * *

У ближних фонарей такой бездумный взгляд,
А дальние нам больше говорят
Своим сияньем, пристальным и грустным,
Чем люди словом, письменным и устным.

x x x

Ведерко, полное росы,
Я из лесу принес,
Где ветви в ранние часы
Роняли капли слез.

Ведерко слез лесных набрать
Не пожалел я сил.
Так и стихов моих тетрадь
По строчке я копил.

x x x

Тебе пишу я этот дифирамб,
Мой конь крылатый - пятистопный ямб.
Стих Дантовых терцин и драм Шекспира,
Не легковесен ты и не тяжел,

Недаром ты века победно шел
Из края в край, звуча в сонетах мира.
Передаешь ты радость, гнев и грусть,
Тебя легко запомнить наизусть,

Ты поэтичен в самой трезвой дозе,
И приближаешься порою к прозе.
Невыносим тебе казенный штамп,
Размер свободный - пятистопный ямб.

Чуждаешься ты речи сумасбродной,
Не терпишь ты и классики холодной.
Несут поэта, о волшебный стих,
И в ад и в рай пять легких стоп твоих.

x x x

Чистой и ясной свечи не гаси,
Милого, юного сына спаси.
Ты подержи над свечою ладонь,
Чтобы не гас его тихий огонь.

Вот он стоит одинок пред тобой
С двадцатилетней своею судьбой.
Ты оживи его бедную грудь.
Дай ему завтра свободно вздохнуть.

x x x

Вся жизнь твоя пошла обратным ходом,
И я бегу по стершимся следам
Туннелями под бесконечным сводом
Ко всем тебя возившим поездам.

И, пробежав последнюю дорогу,
Где с двух сторон летят пески степей,
Я неизменно прихожу к порогу
Отныне вечной комнаты твоей.

Здесь ты лежишь в своей одежде новой,
Как в тот печальный вечер именин,
В свою дорогу дальнюю готовый,
Прекрасный юноша, мой младший сын.

x x x

Не маленький ребенок умер, плача,
Не зная, чем наполнен этот свет,
А тот, кто за столом решал задачи
И шелестел страницами газет.

Не слишком ли торжественна могила,
С предельным холодом и тишиной,
Для этой жизни, молодой и милой,
Читавшей книгу за моей стеной?

x x x

Я знаю, что огромное число
Людей и мне и всем необходимо,
Чтобы вокруг рождалось и цвело
И хлопотливо проходило мимо.

Как омывает море в тот же час
И берег Севера, и берег Юга,
Так, если много, много, много нас,
Весь мир мы видим в сердце друг у друга.


^TПАМЯТИ МИХОЭЛСА^U

Мы помним плач и шорох похоронный,
И в сумерках мерцанье фонарей,
И скорбную толпу на Малой Бронной -
Там, где висят афиши у дверей.

Вот он лежит, недвижный и суровый.
Но этой смерти верится с трудом!
Здесь много лет я знал его живого,
Но как переменился этот дом!

Не будь афиш, расклеенных у входа,
Никто бы стен знакомых не узнал.
Великая трагедия народа
Вошла без грима в театральный зал...

Ты, сочетавший мудрость с духом юным,
Читавший зорко книги и сердца, -
Борцом, актером, воином, трибуном
С народом вместе шел ты до конца.

Вот отчего весь день на Малой Бронной
У дома, где недвижно ты лежал,
С такой тоской народ разноплеменный
Народного артиста провожал.

Не на поминках скорбных, не на тризне
Мы воздаем любимому почет.
Как факел, ты пылал во славу жизни,
И этой жизни смерть не оборвет!

x x x

Под деревом - какая благодать!
Под деревом со всей его листвою,
Готовой каждый миг затрепетать,
Подобно рою птиц над головою.

Под деревом сижу на склоне дня
И вспоминаю дальние кочевья.
И в шуме этих листьев для меня
Шумят давно забытые деревья.

Под деревом хотел бы я найти
Заслуженный покой в конце пути.


^TНАДПИСЬ НА КНИГЕ СОНЕТОВ^U

Ему и ей посвящены сонеты.
Но, не щадя восторженных похвал,
Ни друга, ни красавицы воспетой
Поэт в стихах ни разу не назвал.

Он им воздвиг высокий пьедестал,
Чтобы избавить от холодной Леты,
Но имени и явственной приметы
На мраморной плите не начертал.

А если бы сонетами своими
Он обессмертил дорогое имя, -
То, может быть, в грядущие века
Друзьям поэта отвела бы главку,

Стараясь посадить их на булавку,
Шекспироведа тощая рука.

x x x

Меня волнует оклик этот вещий.
Доверено часам - бездушной вещи
Участвовать во всех делах людей
И, возвещая время с площадей,

Служить работе, музыке, науке,
Считать минуты встречи и разлуки.
И все, что нам не удалось успеть,
На полуслове прерывает медь.

x x x

- Я гордая, я упрямая, -
Ты мне говорила в бреду.
И более верных, жена моя,
Я слов для тебя не найду.

Ты в истину верила твердо.
И я, не сдаваясь судьбе,
Хотел бы упрямо и гордо
Быть верным тебе и себе.

x x x

Как лишний вес мешает кораблю,
Так лишние слова вредят герою.
Слова "Я вас люблю" звучат порою
Сильнее слов "Я очень вас люблю".


^TЗИМОЙ В МОСКВЕ^U

Когда столицу выбелит зима,
Среди ее высоких, новых зданий
Под шапками снегов стоят дома -
Хранители прадедовских преданий.

Удивлены домишки-старики,
Что ночь полна гудков звонкоголосых,
Что не мерцают в окнах огоньки,
Что и зимою ездят на колесах.

Что до рассвета блещет ярче звезд,
Два берега соединив дугою,
Стальной узор - многопролетный мост
Над столь знакомой древнею рекою.


^TЧАСЫ^U

Часы бывают разные у нас.
Одни правдиво отбивают час.
Они верны, точны, неумолимы.
А есть часы - лжецы и подхалимы.

Услужливо они владельцу лгут,
Что может он спокойно до занятий
Полчасика понежиться в кровати
И поболтать за чаем пять минут.

Часы такие уверяют вас,
Что не исчерпан времени запас.
Они всегда угодливо-любезны,
Но, в сущности, владельцу бесполезны.

А нужен ли рассказ или роман,
Который также вводит вас в обман
Приятной вам действительностью мнимой?
Нет, не нужны романы-подхалимы.

x x x

Мне был известен каждый пень
От речки до холма.
Но без меня который день
В лесу живет зима.

Что снегу намела метель!
Кусты погребены.
И строгим памятником ель
Стоит в лучах луны.

Ручей застыл, овраг исчез.
Сосна лежит в снегу,
И этот хрупкий, звонкий лес
Узнать я не могу.

x x x

Знает соловей, что северное лето
Южного милей, хоть коротко оно.
Знает он, кому не спится до рассвета, -
Вот и прилетает под мое окно.

Оба мы певцы, но, видно, он смелее -
Он поет о счастье громко, во всю мочь.
Знал я скорбь и радость, - только я не смею
Заливаться, щелкать и звенеть всю ночь.

Соловью за песню нет построчной платы.
Соловью не надо дружеских похвал.
И нигде на свете ни один пернатый,
Позабыв о песне, критиком не стал.

x x x

Расквакалась лягушечья семья
Весенней ночью меж болотных кочек,
Как вдруг раздался звонкий молоточек,
Работающий в горле соловья.

И думал я: какой он молодец -
Ночной певец.
Как может петь он на лесной опушке
На свой особый соловьиный лад,
Когда кругом болтают и галдят
Бессчетные болотные лягушки.

x x x

Проходя морским каналом,
Океанский пароход
Тихо близился к причалам
Величавых невских вод.

Это было ночью белой,
Побледнели фонари,
А вода порозовела
От забрезжившей зари.

И когда, от солнца тая,
Разошлась ночная мгла,
Заблестела золотая
Знаменитая игла.

x x x

Вошли с тобою мы на Садовой
В дождем омытый троллейбус новый.
Скрипел он кожей, еще упругой,
Шуршал резиной, надутой туго.

Как в двери новой своей квартиры,
Смеясь, в троллейбус шли пассажиры.
И был наполнен вагон весенний
Дыханьем свежей, тугой сирени.

x x x

Я не смыкал часами ночью глаз
И мог бы рассказать про каждый час.
Двенадцать. Это звонкий час похмелий.
Кто слишком юн и слишком стар - в постели.

Час. Это час подруг, а не супруг.
Другим мешает спать томительный недуг,
Поездка дальняя, или ночная смена,
Или домашняя супружеская сцена.

Два. Это час для поздних расставаний,
А для проснувшихся - такой пустой и ранний.
Три. Это час, когда обычно спят.
Не спит, кто занят, болен, виноват.

Четыре. В дни, когда за дверью лето, -
Счастливый час прекрасного рассвета.
А если за окном стоит зима,
Такая скучная бледнеющая тьма.

x x x

Шурша узорчатою шиной
На каждом толстом колесе,
Неслась машина за машиной
Через поселок по шоссе.

А на веревке, с перепугу
Тараща белые глаза,
Как ножка циркуля, по кругу
Сердито бегала коза.

Она сердилась, что колонны
Машин, бегущих из Москвы,
Тревожат мир ее зеленый
Ольховых веток и травы.

Поэт, не будь козе подобен.
Ты не коза, а человек.
Так не сердись, что неудобен
Индустриальный этот век.

Летя дорогой задымленной,
Вдали мы видим пред собой
Большой и чистый мир зеленый,
А над зеленым - голубой.

x x x

Ласкают дыханье и радуют глаз
Кустов невысоких верхушки
И держат букеты свои напоказ,
Как держат ребята игрушки.

x x x

Цените слух, цените зренье.
Любите зелень, синеву -
Все, что дано вам во владенье
Двумя словами: я живу.

Любите жизнь, покуда живы.
Меж ней и смертью только миг.
А там не будет ни крапивы,
Ни звезд, ни пепельниц, ни книг.

Любая вещь у нас в квартире
Нас уверяет, будто мы
Живем в закрытом, светлом мире
Среди пустой и нищей тьмы.

Но вещи мертвые не правы -
Из окон временных квартир
Уже мы видим величавый,
Бессмертию открытый мир.

x x x

Уже недолго ждать весны,
Но в этот полдень ясный,
Хоть дни зимы и сочтены,
Она еще прекрасна.

Еще пленяет нас зима
Своей широкой гладью,
Как бы раскрытой для письма
Нетронутой тетрадью.

И пусть кругом белым-бело,
Но сквозь мороз жестокий
Лучи, несущие тепло,
Ласкают наши щеки.

x x x

Когда-нибудь, с течением веков
Совсем не будет у людей фамилий,
А только имена, - как у богов,
Что так недавно на Олимпе жили.

Как Афродита, Гера, Аполлон,
Да будет каждый оценен, замечен
И, если даже смертен будет он,
Оставленный им образ будет вечен.

Недаром, полюбив, мы и сейчас
По имени любимых называем.
Так пусть их будут множества. У нас
Источник нежности неисчерпаем.




Если бы каждый, кто чем-то заведует,
Взял да подумал толково, как следует,
Задал себе совершенно всерьез
Краткий вопрос:

- В сущности, ведаю я иль не ведаю,
Чем я на этой планете заведую?
Скажем, заведую сотнею школ
Шумных, как ульи встревоженных пчел.

Школы как школы: девчонки, мальчишки,
Классы, уроки, тетрадки и книжки.
Ясно как будто. Да нет, не вполне.
Тысячи жизней доверены мне,

Землю и небо готовых исследовать,
Дело нелегкое ими заведовать!
Или веленьем судьбы непостижным
Призван я ведать издательством книжным.

Нет, не бумагой, не шрифтом свинцовым,
Не переплетным картоном, а Словом.
Призван я править, как маг, чародей,
Мыслями, чувствами зрелых людей

И молодых, что должны нам наследовать.
Дело нелегкое - словом заведовать.
Или, положим, заведую банею.
Всем ли по силам такое задание?

Надо, чтоб радостью баня была,
Кровь оживляла, бодрила тела,
Надо, чтоб душем, и жаром, и паром
Дух обновляла усталым и старым,

Чтобы опрятность могла проповедовать.
Дело нелегкое - баней заведовать!


^TПОСЛЕДНИЙ ФОНАРЬ ЗА ОГРАДОЙ^U

Я еду в машине. Бензинная гарь
Сменяется свежей прохладой.
Гляжу мимоездом на бледный фонарь
Последний фонарь за оградой.

Стоит он в углу и не ведает сам,
Как мне огонек его дорог.
Высокий фонарь сторожит по ночам
Покрытый цветами пригорок.

В углу за оградой - убогий ночлег
Жены моей, сына и брата.
И падает свет фонаря, точно снег,
На плющ и на камень щербатый.

В столицу бессонную путь мой лежит.
Фонарь за домами затерян.
Но знаю: он вечный покой сторожит,
Всю ночь неотлучен и верен.

x x x

Т. Г.

Все лучшее ты отдавала даром,
Делилась счастьем и душевным жаром,

Нежданным кладом, что нашла сама,
Игрой живого, быстрого ума,
Делилась хлебом, воздухом и светом,
Дарила всех заботой и советом,

Дарила просто, весело, шутя,
Рассыпанных сокровищ не жалея, -
Так, как дарить умеет только фея
И радостное, доброе дитя.

x x x

Пароход компании "Россия"
К белоснежной Ялте подошел.
С палубы увидел я впервые
Слева город, справа длинный мол.

В гимназической фуражке летней,
Обвязав багаж свой ремешком,
Пассажир четырнадцатилетний,
Я иду по городу пешком.

Дохожу, как в повести старинной,
До узорных кованых ворот.
Спрашиваю: - Здесь Екатерина
Павловна у доктора живет?

x x x

Кто создает, тот мыслит щедро.
Он не боится, что Земля
Скудеет, истощая недра
И хлебородные поля.


^TНАДПИСЬ НА КАМНЕ^U

Не жди, что весть подаст тебе в ответ
Та, что была дороже всех на свете,
Ты погрустишь три дня, три года, десять лет,
А перед нею - путь тысячелетий.

Ты уже там, на другой стороне,
Но протяни свою руку,
Чтобы по-твоему вынести мне
Ту же предсмертную муку.

x x x

Ты бойся долгих дней, когда пустой и мелкой
Становится душа и плоским разум твой, -