Страница:
Люди всегда и во всем думали о других, заботились о них, а с только о себе. И привыкли к вниманию. В том, что любой человек, высказывая ту или иную просьбу, позаботится об исполнителе, никто не сомневался. Так было всегда, на протяжении многих веков так поступали все.
Волгин волновался накануне отлета и плохо спал ночью. Не в сферическом павильоне острова Кипр и не в доме Мунция, где он жил в одиночестве, начнется его вторая жизнь. Она должна была начаться именно завтра, когда, ничем не связанный, свободный как птица, он бросится в жизнь мира, подобно тому, как до этого бросался в волны Средиземного моря. Но с морем он умел хорошо справляться, сумеет ли справиться с океаном жизни?
У него были любящие и верные друзья, на которых он мог опереться в первое время. Они не дадут ему “утонуть”, научат, как надо “плыть”. И укажут правильное направление.
“Все будет хорошо”, — подумал он, засыпая под самое утро.
День настал ясный и безоблачный. Небо здесь редко хмурилось и прежде, но Волгин уже знал, что погода на всей Земле зависела от расписания. Мощные станции погоды, разбросанные повсюду, регулировали облачность, осадки и температуру воздуха в зависимости от планов общепланетного хозяйства. Дождь шел в заранее назначенном месте, в заранее назначенное время, ветер дул там и тогда, когда это предусматривалось необходимостью перегнать скопившиеся массы теплого или холодного воздуха на другое место. Такие явления, как град, внезапные заморозки или неожиданная оттепель, стали неизвестны людям. Ничто не мешало им. Каждый человек знал за год вперед, какая погода будет в том или ином месте в любой день. Даже отправляясь на прогулку, люди, заглянув в календарь погоды, могли узнать, что их ждет — холод, тепло или ветер. В случае необходимости человек мог когда угодно получить, например, дождь для поливки сада, если этот дождь не был предусмотрен расписанием. Несколько раз Волгин был свидетелем того, как Мунций просил дождя у ближайшей станции. Иногда ему предлагали подождать, иногда сообщали, что сегодня не могут собрать дождевое облако и обещали дать его завтра утром. И утром шел дождь, и шел столько времени, сколько было нужно. А затем небо снова становилось безоблачным.
На всей Земле климат был подвластен человеку. Лето и зима, весна и осень наступали только тогда, когда это “разрешалось” станциями погоды. Во многих местах, где раньше свирепствовали морозы, зима вообще не наступала. Возмещая недостаток солнечных лучей в зимние месяцы, над огромными пространствами вспыхивали искусственные солнца. Они грели землю с силой, не уступавшей летнему Солнцу, потухали на ночь, давая людям спокойно спать, а рано утром вспыхивали снова. Когда приходила естественная весна, эти солнца гасли, продолжая висеть в небе холодным шаром, или переводились на другое место.
Все это казалось Волгину сказочным, но он знал, что современные люди не довольствовались достигнутым. Они видели недостатки там, где Волгину все представлялось совершенным. Он прослушал однажды лекцию какого-то ученого, предназначенную для учащихся всей Земли, и узнал много интересного. Оказалось, что система управления погодой устарела, что она должна подвергнуться переделке. Наибольший сюрприз ждал его в конце лекции. Не как фантастическую гипотезу, а в плане реальной возможности, не осуществленной до сих пор только из-за “косности научной мысли” (это были подлинные слова лектора), ученый рассказал слушателям о детально разработанном проекте… изменить земную орбиту, расстояние планеты от Солнца и угол наклона ее оси.
“Тогда, — сказал лектор, — сами собой отпадут многие затруднения станций погоды, уменьшатся затраты их энергии. Климат планеты в целом будет таким, какого мы сейчас достигаем искусственно. Удивительно, как долго Советы науки и техники не могут решить столь простого и ясного вопроса”.
“Простой и ясный вопрос” — эти слова долго звучали в ушах Волгина.
Человек покорил Землю. Теперь он намеревался властной рукой вмешаться в жизнь планет. Люди уже давно были хозяевами Солнечной системы, почему же они не могли переставить “обстановку” в этом своем большом доме так, как хотели, как было для них удобнее?…
“Просто и ясно!” Волгин улыбался, но в его мыслях царила путаница. Земля — не стол, который можно переставить куда угодно. И не здание, которое также можно передвинуть, используя землю как точку опоры. Но сама Земля? На что опереться, чтобы передвинуть планету? Где взять точку опоры? Реактивные силы? Страшно подумать, сколько энергии потребуется для такого “простого” дела.
“Если переделка строения Солнечной системы для них задача сегодняшнего дня, — думал Волгин, — то о чем же они мечтают? Что является для них фантастикой?”
Частичный ответ он получил от Мунция, которому рассказал о прослушанной лекции.
— Я знаю об этом выступлении, — сказал Мунций. — И считаю, что Иоси, — ты слушал ученого, которого зовут Иоси, — совершенно прав. Совет науки несколько раз обсуждал вопрос. Проект осуществим, но большинство членов Совета считают, что энергия нужнее сейчас для других целей. А проект, безусловно, будет осуществлен сравнительно скоро. Он обещает большие выгоды. Вы спрашиваете, о чем мечтают фантасты? Я редко читаю фантастическую литературу. В последнее время часто появляются произведения, посвященные переводу всей Солнечной системы на другое место, выше пылевого слоя Галактики. Некоторые предлагают перевести Солнце с семьей его планет ближе к центральным областям Галактики. Фантастика всегда является заданием науке. Надо полагать что эти вопросы назревают, раз о них думают.
— Какой это Иоси? — спросил Волгин. — Не тот, который был вашим противником в дискуссии обо мне?
— Нет, другой. Ваш защитник, — улыбнулся Мунций, — химик. Кстати, он часто спрашивает меня о вас. И конечно, хочет встретиться с вами.
Итак, день был безоблачным и ясным. Небо словно приглашало подняться в него.
Войдя в столовую, Волгин застал там Ио и Люция — они прилетели проводить его. Мэри и Владилен уже переоделись в дорогу. На них были одинаковые костюмы, состоявшие из длинных брюк с манжетами на лодыжках и рубашек с длинными рукавами.
— В Ленинграде холодно, — пояснила Мэри. — Тебе тоже надо переодеться.
— А где я возьму костюм? — спросил Волгин.
— Я привез его, — ответил Люций. После завтрака Ио взял Волгина под руку и увел в его спальню. За ними последовал Люций.
— Разденься, — сказал Ио. — Я хочу осмотреть тебя.
В течение прошедших месяцев Люций несколько раз проделывал эту процедуру, и Волгин хорошо знал, в чем она заключалась.
Раздевшись, Волгин встал перед Ио, на некотором расстоянии от него. Иногда врач просил повернуться спиной.
Ио не приближался к Волгину, а стоял на одном месте, внимательно следя за стрелками и миниатюрными движущимися лентами небольшого прибора, который держал в руке. Он часто поворачивал крохотные рычажки и нажимал на малюсенькие кнопки.
Что он видел и как понимал виденное, Волгин не знал, но легко было догадаться, что невидимые лучи прибора “выслушивают” и “ощупывают” поочередно все внутренние органы его тела
— Ты очень окреп за последнее время, — заметил Люций. — И шрам на груди почти уже не виден.
— Что ж! — сказал Ио, пряча прибор в карман. — Я не нахожу у Дмитрия ни одного дефекта. Он абсолютно здоров. Он может надеть пояс.
Волгин вопросительно посмотрел на Люция. Последние слова Ио были непонятны.
Волгин давно знал, что вес люди Новой эры носят очень широкие пояса, но считал их лишь принадлежностью костюма. Из близких к нему людей только Мэри не носила пояса. Костюмы самого Волгина также имели эту обязательную, по-видимому, деталь одежды. Но вот Ио говорит, что Волгин может “надеть пояс”. Как это понять, если он давно носит его.
— Пояс, который ты носишь, — сказал Люций, — просто матерчатый, тогда как наши изготовлены из особой ткани.
— А именно?
— Слышал ты что-нибудь об антигравитации?
— Что-то слышал, только очень давно. Примерно тысячу девятьсот лет тому назад, — засмеялся Волгин.
— Антигравитация, — сказал Люций, — в принципе то же самое, что и антитяготение. Техника использует эту силу повсюду. Например, арелеты. Наука о борьбе с силами тяжести называется гравилогией. И гравилогия полезна не только в технике, но и в медицине. Ты знаешь, конечно, что человек отдыхает лучше всего лежа. Почему? Потому что тяжесть тела меньше давит на скелет. Самая тяжелая часть человеческого тела — от пояса и выше. Естественно, возникла мысль об антигравитационных поясах. Грудь, руки, голова весят меньше, когда на человеке такой пояс. Это оказалось очень полезным для здоровья. Можно далее сказать, что внедрение поясов удлинило жизнь человека. Теперь их носят все как обязательную принадлежность костюма.
— Я думал, что это просто мода, — заметил Волгин.
— Эта “мода” держится уже шестьсот лет. И вряд ли когда-нибудь исчезнет. Может быть, найдут способ изготавливать их более узкими.
— А почему Мэри не носит пояса?
— Носит, но под платьем. Так поступают многие женщины.
— Ты тоже можешь носить его под одеждой, — сказал Ио — Если тебе так больше нравится.
— Я буду одеваться, как все, — ответил Волгин — Но почему я до сих пор носил матерчатый пояс?
— Потому что твой организм должен был окрепнуть в обычных для тебя условиях.
Верный своему решению, Волгин не спрашивал подробностей о технике антигравитации. Вряд ли ему могли объяснить так, чтобы он понял. Это был очередной непонятный ему факт, и он принял его, как все остальное. Так было — вот и все!
В очень древние времена люди воспринимали весь окружающий их мир, на земле и на небе, точно так же, как делал теперь Волгин. Они не понимали явлений и приноравливались к ним как к существующему факту, не доискиваясь объяснений.
Такое сравнение часто приходило в голову Волгину. Его гордость страдала от этого, но надо было терпеть, сейчас он все равно не мог многого понять.
— Значит, — сказал он, — я уже вполне здоров?
— Да, вполне, — ответил Ио.
— Давайте пояс.
Люций указал на стул возле кровати. Там лежал светло-серый костюм. У Мэри и Владилена были такие же, но темно-синие.
— А почему у меня другой цвет?
— Ты любишь серый, — ответил Люций. — Разве не так? Это было, разумеется, так. Люди тридцать девятого века все замечали.
На рубашке блестела Золотая Звезда. По приезде в дом Мунция Волгин снял се и спрятал в ящик ночного столика. Теперь кто-то, вероятно, Люций, счел нужным прикрепить се снова. Зачем?
— Ты должен явиться перед людьми таким, каким они знают тебя, — пояснил Люций. — Звезда есть только у тебя одного на всей Земле. Ты представитель легендарной плеяды Героев Советского Союза, и не надо стесняться этого. Конечно, ты можешь снять звезду, если хочешь, но я не советую.
— Я буду носить ее, — согласился Волгин.
Разговор о звезде снова вызвал давно интересовавшую его мысль — как воспринимают причину присвоения ему звания Героя Советского Союза современные люди? Вражда и ненависть неизвестны им, война отошла в область преданий. Все люди относятся друг к другу как братья. Убить человека — это должно казаться им немыслимым. А ведь он, Волгин, уничтожил свыше четырехсот человек! Способны ли Люций, Ио, Мэри понять суровую необходимость, руководившую им?
— Я давно хотел спросить вас, — сказал он, — не кажется ли вам чудовищной причина награждения меня этой звездой?
— Чудовищной? — удивился Ио. — Нет, нисколько. Великая Отечественная война первого века коммунистической эры была для твоей страны справедливым делом. И она имела громадное значение для всей последующей истории человечества. Мы знаем и понимаем все, что произошло тогда. Ты и многие другие кроме тебя, весь ваш народ не по своей воле взялись за оружие. У вас было иного выхода, как только уничтожать захватчиков. И чел век, принимавший участие, притом очень активное, в этой вой нам еще дороже.
— В том, что ты именно такой человек, — прибавил Люций, — нам повезло.
— Ну, со мной-то вам не особенно повезло, — улыбнулся Волгин. — Было бы куда лучше, если бы на моем месте оказался какой-нибудь ученый
— Одевайся же! — сказал Люций. — Мэри и Владилен ждут тебя.
Волгин быстро оделся. Взяв в руки пояс, который, как ему только что сказали, был антигравитационным, он удивился, что не чувствует стремления этого куска материи подняться вверх. Ведь пояс должен был отталкиваться от земли, а не притягиваться к ней?…
— Почему он не улетает, — спросил Волгин, — когда не надет на человека?
— Потому что цепь не замкнута, — ответил Люций. Он взял из рук Волгина пояс и застегнул. Пояс рванулся вверх, но Люций не выпускал его. Было ясно, что предоставленный самому себе кусок материи мгновенно оказался бы у потолка.
— Никогда не застегивай его, когда снимешь с себя, — сказал Люций.
Разъединив концы пояса, он протянул его Волгину.
— А это не страшно?
Ио и Люций засмеялись.
— Ты будешь чувствовать себя необычайно легко, — сказал Ио, — но быстро привыкнешь. Ты увидишь, что усталость будет наступать гораздо реже.
Пересилив невольный страх, Волгин застегнул на себе пояс.
Как только он это сделал, чувство поразительной легкости овладело им. Пояс ощутимо поднимал его над землей, но не настолько, чтобы ноги отделились от пола Руки как будто потеряли вес.
В этот момент он понял причину удивлявшей его легкости, с какой ходили все вокруг него. До этого он никак не мог понять, как могут люди такого высокого роста и, следовательно, большого веса передвигаться, точно земля не притягивает их.
— Мне кажется, — сказал он, — что я сейчас подпрыгну до потолка.
— Нет, — серьезно ответил Ио. — Пояс уменьшает вес верхней части твоего тела в два раза. Некоторые люди носят пояса с коэффициентом действия один—три, один—четыре и даже один—пять. Но для начала тебе достаточно и двойного.
— А как отражается ношение пояса на работе внутренних органов тела, например, сердца?
— Только положительно. Сердцу гораздо легче. Без этих поясов нашей науке трудней было бы добиться двухсотлетней жизни для человека.
Они вернулись в столовую. Волгину казалось, что он на каждом шагу подпрыгивает, и он спросил Владилена, так ли это.
— Ничуть, — ответил тот. — Ты ходишь, как все.
С волнением всматривался Волгин сквозь прозрачную стенку машины в подернутую туманной дымкой даль горизонта.
В прежней жизни много раз случалось ему подъезжать к родному городу на поезде, подлетать на самолете, и всегда он испытывал волнение. Так было и сейчас, только неизмеримо сильнее
Великий город всегда казался Волгину отличным от других городов на Земле.
Город Ленина! Колыбель Октябрьской революции! Как близки и понятны были Волгину эти слова…
Понимают ли значение Ленинграда современные люди? Что говорит их сердцу это гордое слово?
Может быть, для них город на Неве ничем не отличается от других? Может быть, два тысячелетия изгладили воспоминания, такие свежие для Волгина?…
Нет, это было не так!
Волгин услышал, как Мэри сказала Владилену:
— Уже давно я не бывала здесь. Не правда ли, когда подлетаешь к Ленинграду, испытываешь особое чувство.
— Да, — ответил Владилен. — И это вполне понятно. Именно здесь был заложен фундамент истории человечества.
— Последних двух тысячелетий.
— О! Все, что было до Великой революции, кажется мне сплошным мраком. Здесь зажегся первый луч света.
— И как ярко этот свет разгорелся теперь, — добавил Волгин Он понял, что люди ничего не забыли. Человечество свято хранило память о славном прошлом, и благодарность к тем, кто создавал и строил прекрасный мир, в котором они жили, не угасала. Он и оба его спутника испытывали те же чувства, различавшиеся толь ко неизбежным масштабом времени. Для них это была история, незабываемая и волнующая. Для него — вчерашний день жизни.
Ленинград должен был вот-вот открыться. Арелет находил от города в трехстах километрах. Владилен, управляющий машиной, все больше и больше сбавлял скорость.
Молодой ученый отлично понимал, какие чувства волнуют Волгина. Он заметил, что Дмитрий почти никакого внимания не обращал на те места, где они пролетали. Когда раньше арелет, увеличив скорость до предела, поднялся на большую высоту и подробности земной поверхности стали плохо различимы, Дмитрий ос возражал против этого: его мысли явно были далеко, стремились вперед — к тому, что ждало их в конце пути. Всеми помыслами он был уже в Ленинграде, и только в Ленинграде.
Даже при средней скорости арелета города появлялись на горизонте, оказывались прямо внизу и исчезали из виду с такой быстротой, что рассмотреть их не было возможности. Владилен не хотел, чтобы Ленинград оказался под ними раньше, чем Дмитрий почувствует и переживет его появление. Он знал, что постепенное приближение к родине — это как раз то, что нужно сейчас его другу.
И он “приказывал” арелету лететь все медленнее и медленнее.
Волгин заметил и понял этот маневр Он был благодарен Владилену за его чуткость и внимательную заботу, но говорить сейчас слова благодарности был не в состоянии.
Он умер во Франции, в Париже, и в час смерти его мысли рвались сюда, и вот он оказался здесь, снова живой и здоровый, с воскресшей тоской по родному городу.
Каким он увидит его?
Был на Земле “вечный город”. И грандиозные постройки этого города, полуразрушенные неумолимым ходом времени, Волгин видел своими глазами. Амфитеатр Колизея, построенного в восемьдесят втором году христианской эры, наполовину сохранился к двадцатому веку. Но не существовало ни одного здания, которое смогло бы полностью сохраниться за два тысячелетия.
“Почему меня тянет с такой силой к тому месту, где находился Ленинград? — с грустью думал Волгин, — Ведь его нет. Моего Ленинграда, каким я знал и любил его, не существует. Там все другое, все новое и незнакомое. Но ведь не могла же исчезнуть Нева? Значит, я увижу хотя бы ее”.
— Какая погода в Ленинграде? — спросила Мэри.
— Должна была быть густая облачность, — ответил Владилен. — Но Мунций говорил с ленинградской станцией погоды и предупредил о прилете Дмитрия. Сейчас небо над городом безоблачно, как и здесь.
— Это чудесно!
Волгин слышал и не слышал этот разговор, скользнувший мимо его сознания. Он не мог оторвать глаз от горизонта.
И вдруг, далеко-далеко, в лучах солнца, до боли знакомо сверкнула золотистая точка. Совсем так же, как появлялась она две тысячи лег тому назад, когда самолет на большой высоте подлетал к городу, — первым приветом Ленинграда, отблеском солнечного света на золотом куполе Исаакиевского собора.
Какое же здание послало теперь свой первый привет арелету? Что неведомое блеском своим заменило старого друга?…
Волгин не спросил об этом.
Арелет опустился совсем низко и летел медленно, словно нехотя. Волгин хорошо видел землю.
И постепенно он начал узнавать местность.
Несомненно… они близко от Пушкина. Но где он — живописный пригород Ленинграда?
Внизу расстилалась панорама гигантского города. Знакомые Волгину по книгам и фильмам современные здания непривычной архитектуры, часто построенные словно из одного стекла, бесконечные прямые улицы, исполинские арки мостов, переброшенные через целые кварталы, обилие воды и зелени, серебристые линии спиральных городских дорог, как будто висящие в воздухе, масса арелетов всех размеров — все указывало, что под ними не просто населенный пункт, а один из крупнейших центров мира.
До Ленинграда, по прежним представлениям Волгина, было еще около тридцати километров. Два города таких размеров не могли находиться рядом. Значит, это и есть Ленинград, разросшийся исполин, втянувший в себя все, что раньше окружало его на значительном расстоянии.
Ни одного высотного здания Волгин не видел, но это его не удивляло. Он знал, что уже давно люди перестали громоздить бесчисленные этажи один на другой. Двухэтажные, редко в три этажа, современные дома располагались свободно, и каждый был окружен либо садом, либо полосами густолиственных деревьев.
Освобожденные от гнета расстояния, имея в своем распоряжении быстрые и удобные способы сообщения, люди не боялись разбрасывать дома населенного пункта по огромной площади. Характерная для больших городов прошлого скученность населения совершенно исчезла.
Да, это был Ленинград, и слова Владилена, с которыми о обратился к Волгину, подтверждали это:
— Где ты хочешь опуститься на землю?
— Там, где был прежний Ленинград. Где-нибудь на берегу Невы.
— Но там же не город. Там Октябрьский парк.
— Что ж! Значит опустимся в парке, — сказал Волгин, и его голос дрогнул от горького чувства.
Нет Ленинграда! Опасения оправдались — город передвинулся на юг. Все, что было прежде, исчезло с лица Земли. Там, где высились прекрасные здания, так хорошо ему знакомые, — парк, название которого понятно Волгину, но ничего не говорит его сердцу.
Его современники считали бессмертными творения Воронихина, Росси, Баженова и Растрелли. Казалось немыслимым существование Ленинграда без зданий Эрмитажа, Смольного, Мраморного дворца, без Казанского и Исаакиевского соборов.
“А Медный всадник?…” — подумал Волгин, и вся прелесть свидания померкла для него.
Что ему новый Ленинград!
Он удержал готовую сорваться с губ просьбу — повернуть назад, лететь в другое место, хотя бы в Москву. Как бы ни изменилась бывшая столица СССР, это не причинит ему такой боли
— Тебя ждут жители Ленинграда, — сказал Владилен. — Они хотят встретить тебя первыми.
“Жители Ленинграда…”. Хотя бы не произносилось это слово!
— Мы вернемся сюда немного позже, — сказал Волгин. — Я хотел бы сначала повидать Неву.
— Хорошо, летим в парк.
Арелет поднялся немного выше и полетел быстрее. Мэри вынула карманный телеоф и что-то сказала. Вероятно, предупредила, чтобы их сейчас не ждали.
Город внизу тянулся без конца. Вот проплыл назад огромный сад или парк, расположенный на холмах. Волгин узнал место Пулковские высоты! Вдали блеснула гладь Финского залива.
Что значат для природы две тысячи лет? Миг! Как в те времена, когда не существовало России, так и теперь величавая Нева несет свои воды, не обращая внимания на то, что делают люди на ее берегах. Был город, потом он исчез, может быть, вырастет другой, а может быть, нет… Природе все это безразлично!
Нет Ленинграда!
Но что же продолжает сверкать золотистым блеском, принимая постепенно ясно видимую форму купола? Как раз там, где должен находиться величественный собор. А вот, правее, золотая игла вонзилась в небо!
Неужели!…
Но острое чувство ожидания, смешанное со страхом разочарования, недолго мучило Волгина. Зоркие глаза снайпера уже видели…
Широкая голубая лента главного русла Невы… На ближнем берегу из густой массы деревьев поднимаются стройные колонны верхнего яруса Исаакиевского собора… А там, дальше, за тонкой линией моста, вздымаются из воды серые бастионы Петропавловской крепости.
Все как было!
Каким чудом удалось людям сохранить в целости памятники седой старины?…
На месте старого города море растительности. И как утесы стоят среди этого моря величественные здания былых времен.
Чем ближе подлетал арелет к Неве, тем больше и больше Волгин узнавал прежние места. Их не трудно было найти. Там, где когда-то был Невский проспект, тянулась длинная широкая аллея являвшаяся прекрасным ориентиром для него, так хорошо знавшего город.
А вот другая аллея, уходящая к Неве, и в конце се белое здание Смольного.
Волгин не сомневался больше, что увидит все, что совсем недавно собирался с болью вычеркнуть из памяти. И с детства любимая скульптура Фальконе и Колло должна была находиться на старом месте. Ее не могли перенести в новый город. Нет другого места для Медного всадника, кроме берега Невы!
Волгин словно видел перед собой всю историю превращения Ленинграда — города его детства — в гигантский Октябрьский парк.
Встали из глубин памяти картины жилищного строительства на окраинах. Город рос, расширялся с каждым годом, с каждым веком. Его центр перемещался к югу. Социалистический город, наполненный светом и зеленью, тянулся к Пулкову, а затем и к Пушкину, пока не впитал их в себя. Старые кварталы Выборгской и Петроградской сторон, Васильевского острова и района Невского проспекта все больше становились далекой окраиной. Дома ветшали, сносились, и на их месте разбивались сады и скверы.
Но люди зорко следили за историческими и художественными зданиями города, не давали им разрушаться. И постепенно каждое из них окружилось зеленью садов и осталось стоять в величавом одиночестве.
Так возник Октябрьский парк — грандиозный по величин памятник старины, музей истории зодчества, скульптуры и великих событий прошлого.
Волгину не нужно было спрашивать об этом у своих спутников. Он знал, что не ошибается, что именно так и происходило на самом деле. Это был естественный путь, начало которому положило его время.
Волгин волновался накануне отлета и плохо спал ночью. Не в сферическом павильоне острова Кипр и не в доме Мунция, где он жил в одиночестве, начнется его вторая жизнь. Она должна была начаться именно завтра, когда, ничем не связанный, свободный как птица, он бросится в жизнь мира, подобно тому, как до этого бросался в волны Средиземного моря. Но с морем он умел хорошо справляться, сумеет ли справиться с океаном жизни?
У него были любящие и верные друзья, на которых он мог опереться в первое время. Они не дадут ему “утонуть”, научат, как надо “плыть”. И укажут правильное направление.
“Все будет хорошо”, — подумал он, засыпая под самое утро.
День настал ясный и безоблачный. Небо здесь редко хмурилось и прежде, но Волгин уже знал, что погода на всей Земле зависела от расписания. Мощные станции погоды, разбросанные повсюду, регулировали облачность, осадки и температуру воздуха в зависимости от планов общепланетного хозяйства. Дождь шел в заранее назначенном месте, в заранее назначенное время, ветер дул там и тогда, когда это предусматривалось необходимостью перегнать скопившиеся массы теплого или холодного воздуха на другое место. Такие явления, как град, внезапные заморозки или неожиданная оттепель, стали неизвестны людям. Ничто не мешало им. Каждый человек знал за год вперед, какая погода будет в том или ином месте в любой день. Даже отправляясь на прогулку, люди, заглянув в календарь погоды, могли узнать, что их ждет — холод, тепло или ветер. В случае необходимости человек мог когда угодно получить, например, дождь для поливки сада, если этот дождь не был предусмотрен расписанием. Несколько раз Волгин был свидетелем того, как Мунций просил дождя у ближайшей станции. Иногда ему предлагали подождать, иногда сообщали, что сегодня не могут собрать дождевое облако и обещали дать его завтра утром. И утром шел дождь, и шел столько времени, сколько было нужно. А затем небо снова становилось безоблачным.
На всей Земле климат был подвластен человеку. Лето и зима, весна и осень наступали только тогда, когда это “разрешалось” станциями погоды. Во многих местах, где раньше свирепствовали морозы, зима вообще не наступала. Возмещая недостаток солнечных лучей в зимние месяцы, над огромными пространствами вспыхивали искусственные солнца. Они грели землю с силой, не уступавшей летнему Солнцу, потухали на ночь, давая людям спокойно спать, а рано утром вспыхивали снова. Когда приходила естественная весна, эти солнца гасли, продолжая висеть в небе холодным шаром, или переводились на другое место.
Все это казалось Волгину сказочным, но он знал, что современные люди не довольствовались достигнутым. Они видели недостатки там, где Волгину все представлялось совершенным. Он прослушал однажды лекцию какого-то ученого, предназначенную для учащихся всей Земли, и узнал много интересного. Оказалось, что система управления погодой устарела, что она должна подвергнуться переделке. Наибольший сюрприз ждал его в конце лекции. Не как фантастическую гипотезу, а в плане реальной возможности, не осуществленной до сих пор только из-за “косности научной мысли” (это были подлинные слова лектора), ученый рассказал слушателям о детально разработанном проекте… изменить земную орбиту, расстояние планеты от Солнца и угол наклона ее оси.
“Тогда, — сказал лектор, — сами собой отпадут многие затруднения станций погоды, уменьшатся затраты их энергии. Климат планеты в целом будет таким, какого мы сейчас достигаем искусственно. Удивительно, как долго Советы науки и техники не могут решить столь простого и ясного вопроса”.
“Простой и ясный вопрос” — эти слова долго звучали в ушах Волгина.
Человек покорил Землю. Теперь он намеревался властной рукой вмешаться в жизнь планет. Люди уже давно были хозяевами Солнечной системы, почему же они не могли переставить “обстановку” в этом своем большом доме так, как хотели, как было для них удобнее?…
“Просто и ясно!” Волгин улыбался, но в его мыслях царила путаница. Земля — не стол, который можно переставить куда угодно. И не здание, которое также можно передвинуть, используя землю как точку опоры. Но сама Земля? На что опереться, чтобы передвинуть планету? Где взять точку опоры? Реактивные силы? Страшно подумать, сколько энергии потребуется для такого “простого” дела.
“Если переделка строения Солнечной системы для них задача сегодняшнего дня, — думал Волгин, — то о чем же они мечтают? Что является для них фантастикой?”
Частичный ответ он получил от Мунция, которому рассказал о прослушанной лекции.
— Я знаю об этом выступлении, — сказал Мунций. — И считаю, что Иоси, — ты слушал ученого, которого зовут Иоси, — совершенно прав. Совет науки несколько раз обсуждал вопрос. Проект осуществим, но большинство членов Совета считают, что энергия нужнее сейчас для других целей. А проект, безусловно, будет осуществлен сравнительно скоро. Он обещает большие выгоды. Вы спрашиваете, о чем мечтают фантасты? Я редко читаю фантастическую литературу. В последнее время часто появляются произведения, посвященные переводу всей Солнечной системы на другое место, выше пылевого слоя Галактики. Некоторые предлагают перевести Солнце с семьей его планет ближе к центральным областям Галактики. Фантастика всегда является заданием науке. Надо полагать что эти вопросы назревают, раз о них думают.
— Какой это Иоси? — спросил Волгин. — Не тот, который был вашим противником в дискуссии обо мне?
— Нет, другой. Ваш защитник, — улыбнулся Мунций, — химик. Кстати, он часто спрашивает меня о вас. И конечно, хочет встретиться с вами.
Итак, день был безоблачным и ясным. Небо словно приглашало подняться в него.
Войдя в столовую, Волгин застал там Ио и Люция — они прилетели проводить его. Мэри и Владилен уже переоделись в дорогу. На них были одинаковые костюмы, состоявшие из длинных брюк с манжетами на лодыжках и рубашек с длинными рукавами.
— В Ленинграде холодно, — пояснила Мэри. — Тебе тоже надо переодеться.
— А где я возьму костюм? — спросил Волгин.
— Я привез его, — ответил Люций. После завтрака Ио взял Волгина под руку и увел в его спальню. За ними последовал Люций.
— Разденься, — сказал Ио. — Я хочу осмотреть тебя.
В течение прошедших месяцев Люций несколько раз проделывал эту процедуру, и Волгин хорошо знал, в чем она заключалась.
Раздевшись, Волгин встал перед Ио, на некотором расстоянии от него. Иногда врач просил повернуться спиной.
Ио не приближался к Волгину, а стоял на одном месте, внимательно следя за стрелками и миниатюрными движущимися лентами небольшого прибора, который держал в руке. Он часто поворачивал крохотные рычажки и нажимал на малюсенькие кнопки.
Что он видел и как понимал виденное, Волгин не знал, но легко было догадаться, что невидимые лучи прибора “выслушивают” и “ощупывают” поочередно все внутренние органы его тела
— Ты очень окреп за последнее время, — заметил Люций. — И шрам на груди почти уже не виден.
— Что ж! — сказал Ио, пряча прибор в карман. — Я не нахожу у Дмитрия ни одного дефекта. Он абсолютно здоров. Он может надеть пояс.
Волгин вопросительно посмотрел на Люция. Последние слова Ио были непонятны.
Волгин давно знал, что вес люди Новой эры носят очень широкие пояса, но считал их лишь принадлежностью костюма. Из близких к нему людей только Мэри не носила пояса. Костюмы самого Волгина также имели эту обязательную, по-видимому, деталь одежды. Но вот Ио говорит, что Волгин может “надеть пояс”. Как это понять, если он давно носит его.
— Пояс, который ты носишь, — сказал Люций, — просто матерчатый, тогда как наши изготовлены из особой ткани.
— А именно?
— Слышал ты что-нибудь об антигравитации?
— Что-то слышал, только очень давно. Примерно тысячу девятьсот лет тому назад, — засмеялся Волгин.
— Антигравитация, — сказал Люций, — в принципе то же самое, что и антитяготение. Техника использует эту силу повсюду. Например, арелеты. Наука о борьбе с силами тяжести называется гравилогией. И гравилогия полезна не только в технике, но и в медицине. Ты знаешь, конечно, что человек отдыхает лучше всего лежа. Почему? Потому что тяжесть тела меньше давит на скелет. Самая тяжелая часть человеческого тела — от пояса и выше. Естественно, возникла мысль об антигравитационных поясах. Грудь, руки, голова весят меньше, когда на человеке такой пояс. Это оказалось очень полезным для здоровья. Можно далее сказать, что внедрение поясов удлинило жизнь человека. Теперь их носят все как обязательную принадлежность костюма.
— Я думал, что это просто мода, — заметил Волгин.
— Эта “мода” держится уже шестьсот лет. И вряд ли когда-нибудь исчезнет. Может быть, найдут способ изготавливать их более узкими.
— А почему Мэри не носит пояса?
— Носит, но под платьем. Так поступают многие женщины.
— Ты тоже можешь носить его под одеждой, — сказал Ио — Если тебе так больше нравится.
— Я буду одеваться, как все, — ответил Волгин — Но почему я до сих пор носил матерчатый пояс?
— Потому что твой организм должен был окрепнуть в обычных для тебя условиях.
Верный своему решению, Волгин не спрашивал подробностей о технике антигравитации. Вряд ли ему могли объяснить так, чтобы он понял. Это был очередной непонятный ему факт, и он принял его, как все остальное. Так было — вот и все!
В очень древние времена люди воспринимали весь окружающий их мир, на земле и на небе, точно так же, как делал теперь Волгин. Они не понимали явлений и приноравливались к ним как к существующему факту, не доискиваясь объяснений.
Такое сравнение часто приходило в голову Волгину. Его гордость страдала от этого, но надо было терпеть, сейчас он все равно не мог многого понять.
— Значит, — сказал он, — я уже вполне здоров?
— Да, вполне, — ответил Ио.
— Давайте пояс.
Люций указал на стул возле кровати. Там лежал светло-серый костюм. У Мэри и Владилена были такие же, но темно-синие.
— А почему у меня другой цвет?
— Ты любишь серый, — ответил Люций. — Разве не так? Это было, разумеется, так. Люди тридцать девятого века все замечали.
На рубашке блестела Золотая Звезда. По приезде в дом Мунция Волгин снял се и спрятал в ящик ночного столика. Теперь кто-то, вероятно, Люций, счел нужным прикрепить се снова. Зачем?
— Ты должен явиться перед людьми таким, каким они знают тебя, — пояснил Люций. — Звезда есть только у тебя одного на всей Земле. Ты представитель легендарной плеяды Героев Советского Союза, и не надо стесняться этого. Конечно, ты можешь снять звезду, если хочешь, но я не советую.
— Я буду носить ее, — согласился Волгин.
Разговор о звезде снова вызвал давно интересовавшую его мысль — как воспринимают причину присвоения ему звания Героя Советского Союза современные люди? Вражда и ненависть неизвестны им, война отошла в область преданий. Все люди относятся друг к другу как братья. Убить человека — это должно казаться им немыслимым. А ведь он, Волгин, уничтожил свыше четырехсот человек! Способны ли Люций, Ио, Мэри понять суровую необходимость, руководившую им?
— Я давно хотел спросить вас, — сказал он, — не кажется ли вам чудовищной причина награждения меня этой звездой?
— Чудовищной? — удивился Ио. — Нет, нисколько. Великая Отечественная война первого века коммунистической эры была для твоей страны справедливым делом. И она имела громадное значение для всей последующей истории человечества. Мы знаем и понимаем все, что произошло тогда. Ты и многие другие кроме тебя, весь ваш народ не по своей воле взялись за оружие. У вас было иного выхода, как только уничтожать захватчиков. И чел век, принимавший участие, притом очень активное, в этой вой нам еще дороже.
— В том, что ты именно такой человек, — прибавил Люций, — нам повезло.
— Ну, со мной-то вам не особенно повезло, — улыбнулся Волгин. — Было бы куда лучше, если бы на моем месте оказался какой-нибудь ученый
— Одевайся же! — сказал Люций. — Мэри и Владилен ждут тебя.
Волгин быстро оделся. Взяв в руки пояс, который, как ему только что сказали, был антигравитационным, он удивился, что не чувствует стремления этого куска материи подняться вверх. Ведь пояс должен был отталкиваться от земли, а не притягиваться к ней?…
— Почему он не улетает, — спросил Волгин, — когда не надет на человека?
— Потому что цепь не замкнута, — ответил Люций. Он взял из рук Волгина пояс и застегнул. Пояс рванулся вверх, но Люций не выпускал его. Было ясно, что предоставленный самому себе кусок материи мгновенно оказался бы у потолка.
— Никогда не застегивай его, когда снимешь с себя, — сказал Люций.
Разъединив концы пояса, он протянул его Волгину.
— А это не страшно?
Ио и Люций засмеялись.
— Ты будешь чувствовать себя необычайно легко, — сказал Ио, — но быстро привыкнешь. Ты увидишь, что усталость будет наступать гораздо реже.
Пересилив невольный страх, Волгин застегнул на себе пояс.
Как только он это сделал, чувство поразительной легкости овладело им. Пояс ощутимо поднимал его над землей, но не настолько, чтобы ноги отделились от пола Руки как будто потеряли вес.
В этот момент он понял причину удивлявшей его легкости, с какой ходили все вокруг него. До этого он никак не мог понять, как могут люди такого высокого роста и, следовательно, большого веса передвигаться, точно земля не притягивает их.
— Мне кажется, — сказал он, — что я сейчас подпрыгну до потолка.
— Нет, — серьезно ответил Ио. — Пояс уменьшает вес верхней части твоего тела в два раза. Некоторые люди носят пояса с коэффициентом действия один—три, один—четыре и даже один—пять. Но для начала тебе достаточно и двойного.
— А как отражается ношение пояса на работе внутренних органов тела, например, сердца?
— Только положительно. Сердцу гораздо легче. Без этих поясов нашей науке трудней было бы добиться двухсотлетней жизни для человека.
Они вернулись в столовую. Волгину казалось, что он на каждом шагу подпрыгивает, и он спросил Владилена, так ли это.
— Ничуть, — ответил тот. — Ты ходишь, как все.
2
Арелет приближался к Ленинграду.С волнением всматривался Волгин сквозь прозрачную стенку машины в подернутую туманной дымкой даль горизонта.
В прежней жизни много раз случалось ему подъезжать к родному городу на поезде, подлетать на самолете, и всегда он испытывал волнение. Так было и сейчас, только неизмеримо сильнее
Великий город всегда казался Волгину отличным от других городов на Земле.
Город Ленина! Колыбель Октябрьской революции! Как близки и понятны были Волгину эти слова…
Понимают ли значение Ленинграда современные люди? Что говорит их сердцу это гордое слово?
Может быть, для них город на Неве ничем не отличается от других? Может быть, два тысячелетия изгладили воспоминания, такие свежие для Волгина?…
Нет, это было не так!
Волгин услышал, как Мэри сказала Владилену:
— Уже давно я не бывала здесь. Не правда ли, когда подлетаешь к Ленинграду, испытываешь особое чувство.
— Да, — ответил Владилен. — И это вполне понятно. Именно здесь был заложен фундамент истории человечества.
— Последних двух тысячелетий.
— О! Все, что было до Великой революции, кажется мне сплошным мраком. Здесь зажегся первый луч света.
— И как ярко этот свет разгорелся теперь, — добавил Волгин Он понял, что люди ничего не забыли. Человечество свято хранило память о славном прошлом, и благодарность к тем, кто создавал и строил прекрасный мир, в котором они жили, не угасала. Он и оба его спутника испытывали те же чувства, различавшиеся толь ко неизбежным масштабом времени. Для них это была история, незабываемая и волнующая. Для него — вчерашний день жизни.
Ленинград должен был вот-вот открыться. Арелет находил от города в трехстах километрах. Владилен, управляющий машиной, все больше и больше сбавлял скорость.
Молодой ученый отлично понимал, какие чувства волнуют Волгина. Он заметил, что Дмитрий почти никакого внимания не обращал на те места, где они пролетали. Когда раньше арелет, увеличив скорость до предела, поднялся на большую высоту и подробности земной поверхности стали плохо различимы, Дмитрий ос возражал против этого: его мысли явно были далеко, стремились вперед — к тому, что ждало их в конце пути. Всеми помыслами он был уже в Ленинграде, и только в Ленинграде.
Даже при средней скорости арелета города появлялись на горизонте, оказывались прямо внизу и исчезали из виду с такой быстротой, что рассмотреть их не было возможности. Владилен не хотел, чтобы Ленинград оказался под ними раньше, чем Дмитрий почувствует и переживет его появление. Он знал, что постепенное приближение к родине — это как раз то, что нужно сейчас его другу.
И он “приказывал” арелету лететь все медленнее и медленнее.
Волгин заметил и понял этот маневр Он был благодарен Владилену за его чуткость и внимательную заботу, но говорить сейчас слова благодарности был не в состоянии.
Он умер во Франции, в Париже, и в час смерти его мысли рвались сюда, и вот он оказался здесь, снова живой и здоровый, с воскресшей тоской по родному городу.
Каким он увидит его?
Был на Земле “вечный город”. И грандиозные постройки этого города, полуразрушенные неумолимым ходом времени, Волгин видел своими глазами. Амфитеатр Колизея, построенного в восемьдесят втором году христианской эры, наполовину сохранился к двадцатому веку. Но не существовало ни одного здания, которое смогло бы полностью сохраниться за два тысячелетия.
“Почему меня тянет с такой силой к тому месту, где находился Ленинград? — с грустью думал Волгин, — Ведь его нет. Моего Ленинграда, каким я знал и любил его, не существует. Там все другое, все новое и незнакомое. Но ведь не могла же исчезнуть Нева? Значит, я увижу хотя бы ее”.
— Какая погода в Ленинграде? — спросила Мэри.
— Должна была быть густая облачность, — ответил Владилен. — Но Мунций говорил с ленинградской станцией погоды и предупредил о прилете Дмитрия. Сейчас небо над городом безоблачно, как и здесь.
— Это чудесно!
Волгин слышал и не слышал этот разговор, скользнувший мимо его сознания. Он не мог оторвать глаз от горизонта.
И вдруг, далеко-далеко, в лучах солнца, до боли знакомо сверкнула золотистая точка. Совсем так же, как появлялась она две тысячи лег тому назад, когда самолет на большой высоте подлетал к городу, — первым приветом Ленинграда, отблеском солнечного света на золотом куполе Исаакиевского собора.
Какое же здание послало теперь свой первый привет арелету? Что неведомое блеском своим заменило старого друга?…
Волгин не спросил об этом.
Арелет опустился совсем низко и летел медленно, словно нехотя. Волгин хорошо видел землю.
И постепенно он начал узнавать местность.
Несомненно… они близко от Пушкина. Но где он — живописный пригород Ленинграда?
Внизу расстилалась панорама гигантского города. Знакомые Волгину по книгам и фильмам современные здания непривычной архитектуры, часто построенные словно из одного стекла, бесконечные прямые улицы, исполинские арки мостов, переброшенные через целые кварталы, обилие воды и зелени, серебристые линии спиральных городских дорог, как будто висящие в воздухе, масса арелетов всех размеров — все указывало, что под ними не просто населенный пункт, а один из крупнейших центров мира.
До Ленинграда, по прежним представлениям Волгина, было еще около тридцати километров. Два города таких размеров не могли находиться рядом. Значит, это и есть Ленинград, разросшийся исполин, втянувший в себя все, что раньше окружало его на значительном расстоянии.
Ни одного высотного здания Волгин не видел, но это его не удивляло. Он знал, что уже давно люди перестали громоздить бесчисленные этажи один на другой. Двухэтажные, редко в три этажа, современные дома располагались свободно, и каждый был окружен либо садом, либо полосами густолиственных деревьев.
Освобожденные от гнета расстояния, имея в своем распоряжении быстрые и удобные способы сообщения, люди не боялись разбрасывать дома населенного пункта по огромной площади. Характерная для больших городов прошлого скученность населения совершенно исчезла.
Да, это был Ленинград, и слова Владилена, с которыми о обратился к Волгину, подтверждали это:
— Где ты хочешь опуститься на землю?
— Там, где был прежний Ленинград. Где-нибудь на берегу Невы.
— Но там же не город. Там Октябрьский парк.
— Что ж! Значит опустимся в парке, — сказал Волгин, и его голос дрогнул от горького чувства.
Нет Ленинграда! Опасения оправдались — город передвинулся на юг. Все, что было прежде, исчезло с лица Земли. Там, где высились прекрасные здания, так хорошо ему знакомые, — парк, название которого понятно Волгину, но ничего не говорит его сердцу.
Его современники считали бессмертными творения Воронихина, Росси, Баженова и Растрелли. Казалось немыслимым существование Ленинграда без зданий Эрмитажа, Смольного, Мраморного дворца, без Казанского и Исаакиевского соборов.
“А Медный всадник?…” — подумал Волгин, и вся прелесть свидания померкла для него.
Что ему новый Ленинград!
Он удержал готовую сорваться с губ просьбу — повернуть назад, лететь в другое место, хотя бы в Москву. Как бы ни изменилась бывшая столица СССР, это не причинит ему такой боли
— Тебя ждут жители Ленинграда, — сказал Владилен. — Они хотят встретить тебя первыми.
“Жители Ленинграда…”. Хотя бы не произносилось это слово!
— Мы вернемся сюда немного позже, — сказал Волгин. — Я хотел бы сначала повидать Неву.
— Хорошо, летим в парк.
Арелет поднялся немного выше и полетел быстрее. Мэри вынула карманный телеоф и что-то сказала. Вероятно, предупредила, чтобы их сейчас не ждали.
Город внизу тянулся без конца. Вот проплыл назад огромный сад или парк, расположенный на холмах. Волгин узнал место Пулковские высоты! Вдали блеснула гладь Финского залива.
Что значат для природы две тысячи лет? Миг! Как в те времена, когда не существовало России, так и теперь величавая Нева несет свои воды, не обращая внимания на то, что делают люди на ее берегах. Был город, потом он исчез, может быть, вырастет другой, а может быть, нет… Природе все это безразлично!
Нет Ленинграда!
Но что же продолжает сверкать золотистым блеском, принимая постепенно ясно видимую форму купола? Как раз там, где должен находиться величественный собор. А вот, правее, золотая игла вонзилась в небо!
Неужели!…
Но острое чувство ожидания, смешанное со страхом разочарования, недолго мучило Волгина. Зоркие глаза снайпера уже видели…
Широкая голубая лента главного русла Невы… На ближнем берегу из густой массы деревьев поднимаются стройные колонны верхнего яруса Исаакиевского собора… А там, дальше, за тонкой линией моста, вздымаются из воды серые бастионы Петропавловской крепости.
Все как было!
Каким чудом удалось людям сохранить в целости памятники седой старины?…
На месте старого города море растительности. И как утесы стоят среди этого моря величественные здания былых времен.
Чем ближе подлетал арелет к Неве, тем больше и больше Волгин узнавал прежние места. Их не трудно было найти. Там, где когда-то был Невский проспект, тянулась длинная широкая аллея являвшаяся прекрасным ориентиром для него, так хорошо знавшего город.
А вот другая аллея, уходящая к Неве, и в конце се белое здание Смольного.
Волгин не сомневался больше, что увидит все, что совсем недавно собирался с болью вычеркнуть из памяти. И с детства любимая скульптура Фальконе и Колло должна была находиться на старом месте. Ее не могли перенести в новый город. Нет другого места для Медного всадника, кроме берега Невы!
Волгин словно видел перед собой всю историю превращения Ленинграда — города его детства — в гигантский Октябрьский парк.
Встали из глубин памяти картины жилищного строительства на окраинах. Город рос, расширялся с каждым годом, с каждым веком. Его центр перемещался к югу. Социалистический город, наполненный светом и зеленью, тянулся к Пулкову, а затем и к Пушкину, пока не впитал их в себя. Старые кварталы Выборгской и Петроградской сторон, Васильевского острова и района Невского проспекта все больше становились далекой окраиной. Дома ветшали, сносились, и на их месте разбивались сады и скверы.
Но люди зорко следили за историческими и художественными зданиями города, не давали им разрушаться. И постепенно каждое из них окружилось зеленью садов и осталось стоять в величавом одиночестве.
Так возник Октябрьский парк — грандиозный по величин памятник старины, музей истории зодчества, скульптуры и великих событий прошлого.
Волгину не нужно было спрашивать об этом у своих спутников. Он знал, что не ошибается, что именно так и происходило на самом деле. Это был естественный путь, начало которому положило его время.