Мартынов Георгий Сергеевич. Гость из бездны

   Еще находясь в воздухе, над городом, он почувствовал, что то, что увидят его глаза на Земле, будет во много раз более красивым, величественным и строгим, чем было раньше.
   Ленинград всегда, единственный из всех городов на Земле, поражал людей строгой красотой своей архитектуры. Недаром лучшие зодчие всех времен вложили в него силу своего могучего гения. Но их творения часто проигрывали из-за близкого соседства посредственных зданий. Непревзойденные шедевры ансамблей Дворцовой площади, Марсова поля, Казанского собора, Александрийского театра и площади Декабристов терялись в массе тесно обступивших их жилых домов. Их нельзя было охватить глазом, как одно целое, прочувствовать в полной мере замысел их создателей. Теперь, словно сбросившие с себя оковы, окруженные зеленым фоном вековых деревьев, они должны были предстать перед Волгиным во всем своем величии, в цельной и законченной красоте.
   Он видел их сверху, и ему казалось, что никогда еще старый Ленинград не был столь прекрасен. Отсутствия привычных улиц не замечалось. Главнейшие из них легко угадывались в линиях широких аллей, пересекавших парк во всех направлениях.
   Волгину чудилось что-то знакомое в новом облике города. Будто он уже видел подобную картину в прежней своей жизни. Но где?
   Потом он вспомнил.
   Екатерининский парк в Пушкине, Архитектурно-парковый ансамбль Павловска. Так же, как теперь в самом Ленинграде, в зелени прятались там дворцы и павильоны работы Кваренги, Растрелли, Стасова и Росси. И как чарующе выглядели они в рамке деревьев!
   Волгину захотелось пролететь низко над землей, над самой землей — не выше одного метра — вдоль бывшего Невского проспекта от места, где была площадь Восстания, до Невы.
   Он оглянулся, чтобы сказать об этом Владилену, но арелет вдруг плавно повернул вправо и пошел вниз. Как мог Владилен услышать мысль Волгина?…
   Взгляд, брошенный Владиленом на Мэри, и недоуменное пожатие плеч девушки — молчаливый отрицательный ответ — показали Волгину, что его спутники здесь ни при чем. Потом они оба посмотрели на Волгина и улыбнулись одобрительно.
   И он понял, что арелет изменил направление полета по его “приказу”. Желание вылилось в отчетливый импульс, и чувствительные приборы среагировали на него.
   — Извини, что я вмешался в управление, — сказал Волгин. — Но прими меры, а то мы врежемся в землю.
   — Раз начал, продолжай! — засмеялся Владилен.
   Арелет полого опускался. Земля приближалась.
   — Я не знаю, что надо делать! — взмолился Волгин.
   — Ничего не надо. Лети куда хочешь, — сказала Мэри, подчеркивая последнее слово.
   — И ничего не бойся, — добавил Владилен. — Арелет никогда не упадет.
   В принципе Волгин знал, как он должен действовать. Люций не раз объяснял ему, что арелет повинуется не мыслям, а желаниям которые, независимо от воли человека, сами создавали в мозгу нужный биоток. И хотя все это звучало для Волгина как китайская грамота, он прошел уже школу биотехнической автоматики в доме Мунция и, правда смутно, но уловил разницу между прямой мыслью и тем, что Люций называл “желанием”.
   Летчики-истребители двадцатого века добивались полного слияния с машиной, автоматического выполнения нужного маневра. И лучшие из них достигали такого совершенства, что мышцы их рук и ног работали как бы сами по себе, не требуя постоянного контроля мыслью летчика. Чем меньше думал такой летчик о том, как выполнить тот или иной маневр, тем послушнее была его машина.
   В арелете мышечные усилия не были нужны. Машину вел автомат. Но, в отличие от автопилота, он беспрекословно и с молниеносной быстротой подчинялся любому желанию человека, сидящего в машине. Достаточно было захотеть , и арелет тотчас же менял направление полета, скорость и высоту.
   Но если человек не проявлял никаких желаний (он мог даже спать), автоматы вели машину сами, чутко реагируя на любые природные препятствия или помехи. Столкновения двух неуправляемых арелетов не могло произойти. “Пилоты” в сотые доли секунды могли “сговориться” между собой, и поворот при встрече никогда не произошел бы в одну сторону.
   Без воли человека машина летела бы бесконечно долго по раз принятому направлению. Энергия, приводящая ее в движение, не могла истощиться, ее давали бесчисленные станции, расположенные всюду и создававшие в воздухе вокруг всей Земли непрерывное энергетическое поле. Толщина этого поля достигала тридцати километров, и в этой насыщенной энергией атмосфере арелеты могли летать куда и сколько угодно. Антигравитационный слой у нижней стенки машины почти лишал веса как ее, так и пассажиров. Остановленный и предоставленный самому себе арелет медленно опускался на землю и касался ее незаметно, без малейшего толчка.
   Но если человек, в силу каких-либо причин, направил бы арелет на полной скорости прямо в землю, машина вышла бы из повиновения. Контрольный прибор моментально отключал связь авторов с летчиком. В этом случае, которого, кстати сказать, никогда еще не произошло, арелет приземлился бы в первом попавшемся месте, и для того чтобы снова восстановить связь, пришлось бы отправить машину на изготовивший ее завод.
   Хорошо зная, что полет всегда и во всех случаях совершенно безопасен, Владилен, не колеблясь, предоставил Волгину действовать как ему вздумается. И он, и Мэри выключили из сознания все мысли о пути машины, чтобы не мешать Волгину. Они стали просто пассажирами и чтобы как-нибудь нечаянно не вмешаться, оживленно заговорили между собой.
   А арелет опускался, все более и более замедляя скорость, пока не оказался почти над вершинами деревьев. В метре от них умная машина словно в нерешительности остановилась. Она ждала решения человека.
   “Кибернетика, — вспомнил Волгин ускользавшее из памяти слово, — доведенная до виртуозного совершенства. Ну, вперед! К той вон полянке!” Но арелет не двигался.
   Невольно у Волгина явилось желание двинуть машину в нужном ему направлении. Это была не мысль, а скорее чувство.
   И арелет повиновался. Волгин внутренне засмеялся. Найдено! Теперь он твердо знает, как управлять машиной.
   Это было похоже на езду на велосипеде. Хороший велосипедист не думает, как повернуть машину, он просто смотрит на дорогу, а его руки автоматически поворачивают руль. Здесь не надо было шевелить руками — достаточно было смотреть вперед, выбирая дорогу. Все остальное совершалось само собой.
   Прошло несколько минут, и Волгин забыл о том, что ведет машину. Он сосредоточил свое внимание на окружающей местности, ища знакомое в незнакомом лесу. И знакомое появилось.
   “Невский проспект” — широкая аллея парка — так же, как прежде, тянулся вдаль — к Адмиралтейству. Только вместо домов “улицу” обрамляли густые заросли огромных деревьев.
   Здесь было много людей. Вместо автомобилей и троллейбусов плыли в воздухе арелеты. Вместо тротуаров — движущиеся ленты. окрашенные в различные цвета. Ближе к середине аллеи шла голубая полоса, за ней находилась синяя, а третья была темно-лиловой. Было видно, что ленты движутся с различной скоростью.
   Гуляющие узнавали пассажиров вишневого арелета. Всем было известно, что Волгин в Ленинграде. Его приветствовали улыбками и жестами, но он ничего этого не видел. Его внимание целиком поглощалось пейзажем.

3

   На углу “Невского” и “Литейного” Волгин остановил арелет. Налево ничего не было видно, кроме зелени, направо, далеко, виднелась арка моста. Волгин решил лететь прямо, чтобы попасть к Неве у Дворцовой площади.
   Через минуту арелет снова остановился.
   Фонтанка изменила свой вид. Она стала уже, и вместо каменных стенок набережной в обе стороны тянулись пологие откосы из блестящего темно-зеленого материала, немного похожего на мрамор. Как во времена императрицы Елизаветы, по берегам реки рос лиственно-хвойный лес.
   Но Аничков мост сохранился. Волгину показалось, что он несколько иной ширины и решетка парапета другого рисунка. Конные статуи Клодта стояли на своих местах.
   Как на потерянных и снова обретенных друзей, смотрел на них Волгин. Вздымались на дыбы дикие кони, сдерживаемые железной рукой укротителя. Развевались по ветру спутанные гривы. А внизу, по хрустально прозрачным водам реки, которым искусственное дно придавало зеленоватый оттенок, скользили легкие лодки. Картина была очень красива в рамке зелени, под безоблачным небом.
   “Положительно так гораздо лучше, — думал Волгин. — Но как умудрились они охранить скульптуры от действия времени?”
   Люди останавливались на мосту, глядя на Волгина. Постепенно образовалась толпа. Он не видел этого.
   Аничков дворец исчез. Одиноко стояла на старом месте чугунная ограда работы Росси, с южным и северным павильонами по концам. За нею должна была открыться панорама Александровского ансамбля Еще с воздуха Волгин видел се характерные очертания с узкой щелью улицы Росси.
   Арелет полетел дальше.
   Люди, гулявшие в Октябрьском парке, вероятно, удивлялись, что Волгин совершенно не обращал на них внимания, не отвечал на приветствия хотя бы движением руки. Вряд ли они могли понять причину его поведения.
   Мэри сказала об этом Владилену. Он молча пожал плечами в ответ.
   Повинуясь желанию Волгина, арелет облетел Александринский театр, миновал желтые здания-близнецы улицы Росси и снова остановился — вплотную у памятника Ломоносову.
   Площадь имела такой же вид, как и в двадцатом веке. Только мост через Фонтанку был другим и на том берегу не видно было ни одного дома.
   Потом они вернулись на “Невский”.
   Волгин сам удивлялся, как легко и быстро он привык к новому виду Ленинграда. Как будто так было всегда. Ему уже не казался странным и непривычным зеленый фон, на котором так резко выделялись знакомые ему здания. Они выглядели очень красиво на этом фоне.
   Вот и Казанский собор — как и прежде, музей истории религии. И так же стоят по концам Воронихинской колоннады скульптуры Орловского. И даже фонтан Томона, построенный в 1808 году христианской эры, бьет как и прежде.
   Забыв обо всем, Волгин любовался с детства знакомой картиной. Арелет неподвижно стоял на месте, повиснув в воздухе на высоте одного метра над землей.
   Заметив внимание, с каким Волгин рассматривал здание музея, люди в аллее стали переходить на другую сторону, чтобы не мешать ему. Между вишневым арелетом и собором образовалась пустота. Другие машины останавливались выше или позади волгинской. Снова, как и на Аничковом мосту, собрались сотни людей.
   И тогда Волгин наконец заметил это скопление.
   — Так происходит всегда, — спросил он, — или это из-за меня?
   — Думаю, что из-за тебя, — осторожно ответил Владилен, давно убежденный в этом.
   — Конечно, из-за тебя, — сказала Мэри. — Все знают, что ты тут. Волгин обернулся.
   Сотни глаз смотрели на него, сотни улыбок приветствовали его. Было ясно, что все эти люди искренне расположены к нему и рады его видеть.
   Он поднял над головой скрещенные руки — старый приветственный жест его времени.
   Толпа ответила тем же. Гул голосов проник сквозь стенку машины.
   — Может быть, ты скажешь им несколько слов? — предложил Владилен.
   — Не хотелось бы, — ответил Волгин. — Я никогда не умел говорить и, признаться, не люблю этого.
   — Летим дальше? — спросила Мэри.
   Она ничем не высказывала своего отношения к отказу Води на, принимая его так же, как это делал Владилен и как они всегда принимали любые его решения — без тени недовольства ил критики.
   Они находились в воздухе уже несколько часов. Волгин видел, что Мэри устала. Ему хотелось еще долго-долго летать здесь где когда-то находился его родной город, но нужно было подумать об отдыхе.
   В Ленинграде не жил никто из людей, которых Волгин знал или о которых слышал. Он понимал, что был бы желанным гостем повсюду, что в любом доме его примут как родного, но ему не хотелось никого беспокоить Побыть одному, даже без своих теперешних спутников, которых он любил, было сейчас необходимо Волгину.
   “Где же мы остановимся? — думал он. — Есть ли у них что-нибудь вроде гостиниц?”
   Арелет быстро пролетел оставшуюся часть аллеи. Волгин намеренно не обратил внимания на Дворцовую площадь, он знал, что здесь неизбежно снова задержится на продолжительное время. Он прямо направил машину к площади Декабристов.
   Он так и не спросил, стоит ли там по-прежнему Медный всадник, он был в этом совершенно уверен и хотел закончить сегодняшний осмотр именно в том месте.
   И вот перед ним Нева. Водный простор, всегда казавшийся ему необъятным, мучительно знакомые здания Университета на том берегу — “Двенадцать коллегий”, дом Меньшикова, Ростральные колонны и гранитная набережная Стрелки со спуском к Неве были те же. Не хватало здания Военно-морского музея.
   А здесь, на этом берегу, все было то же. Как две тысячи лет тому назад, возвышался Исторический архив; за зеленью, как будто той же, что раньше, закрывало небо грандиозное творение Монферрана. Находился ли за ним памятник Николаю Первому, Волгин не видел. Стены Адмиралтейства замыкали площадь.
   Арелет опустился на землю.
   Волгин вышел из него и остановился перед чудесным памятником, простоявшим здесь уже двадцать один век, символом Ленинграда, во все времена известным всему миру.
   Толпа окружила Волгина. Он не замечал никого.
   Люди редко носили в это время года головные уборы. Но, се. бы они были, толпа обнажила бы головы. Выражение лица Волги заставило смолкнуть говор. Все, кто был здесь, сразу почувствовали, что в этом свидании человека начала коммунистической эры с почти что современным ему произведением искусства заключался особый, неизвестный им смысл.
   По лицу Волгина катились слезы. Он не замечал и не вытирал их.
   С острой болью почувствовал он в этот момент свое жуткое одиночество среди людей. Во всем мире не было человека, с которым он мог бы поделиться своими мыслями, нахлынувшими воспоминаниями.
   Нет, эти люди не поймут его! Не смогут понять!
   Он повернулся и, как слепой, пошел к арелету, прямо на стоявших группой людей, которые поспешно расступались перед ним.
   Он сел не на свое место, а позади, показывая этим, что не желает больше вести машину и предоставляет Мэри и Владилену свободу действий.
   Арелет быстро поднялся и скрылся с глаз толпы.
   Пожилой мужчина, близко стоявший от Волгина и успевший хорошо рассмотреть его лицо, сказал задумчиво:
   — Несчастный человек! Я всегда считал, что опыт Люция жесток и не нужен.
   — Почему несчастный? — возразил кто-то. — Он снова живет.
   — Да, конечно. Но я лично не хотел бы быть на его месте.
   Арелет летел быстро. Прошло несколько минут, и под ними снова показался современный Ленинград.
   — Где бы ты хотел остановиться? — спросила Мэри.
   — В гостинице, — ответил Волгин на старом русском языке.
   Мэри и Владилен удивленно переглянулись. По сходству слов они поняли, что сказал Волгин, но этот ответ был бессмысленным для них.
   Они ничего больше не стали спрашивать, а заговорили между собой о посторонних вещах, давая Дмитрию время прийти в себя. Минуты через три Мэри повторила вопрос.
   — Где угодно, — ответил Волгин, — Там, где хотите остановиться вы. Только… лучше бы без людей.
   — Ты устал? — ласково спросила Мэри.
   Волгин вздохнул.
   — Да, я устал. Я очень устал. Нет, я не голоден, — сказал он, предвидя следующий се вопрос. — Впрочем, вы можете накормить меня, если хотите. Мне… все равно.
   Мэри и Владилен вторично переглянулись “Что с ним?” — взглядом спросила Мэри. “Не знаю, но он явно не такой, как всегда?”, — так же молча ответил ей Владилен.
   Волгин понял их немой разговор.
   “Если бы здесь со мной были Ио, Люции или Мунций, они бы поняли бы меня, — подумал он. — А эти двое… они слишком молоды”.
   Он чувствовал себя сейчас дряхлым стариком. Словно все тысяча девятьсот лет, промчавшиеся по Земле со дня его первой смерти, вдруг легли на плечи тяжелым грузом.
   Мэри снова поговорила с кем-то по карманному телеофу.
   — Дом номер тысяча девятьсот четырнадцать по улице Волгина свободен, — сказала она.
   — Как ты сказала? — спросил Волгин. — Улица Волгина? Кто он был, мой однофамилец?
   — Почему однофамилец? — улыбнулась Мэри. — Это ты сам. Все прежние герои Советского Союза имеют улицы своего имени в тех городах, где они родились. Есть улица…
   — Улицы, — перебил Владилен, поняв, что хочет сказать Мэри, — носящие имена ученых, писателей, художников твоего времени.
   — Мы не забываем людей, если они этого заслуживают, — добавила Мэри, чтобы исправить промах.
   Но Волгин хорошо понял, что хотела сказать девушка. Здесь, в Ленинграде, была не только улица Волгина, но и Волгиной. Ведь и Ирина была Героем Советского Союза. И она также была уроженкой города Ленина.
   Он улыбнулся грустной и смущенной улыбкой:
   — Значит, Волгин поселится на улице Волгина. Любопытно. Но тут еще одно странное совпадение. Номер дома точно такой же, как год моего рождения.
   — Тысяча девятьсот четырнадцать, — сказала Мэри.
   Она знала это и раньше. Но, когда он, просто и естественно, вот так, сидя перед ней, в современном костюме, такой обычный, совсем как все, сказал это, она вздрогнула.
   1914!
   Не Новой, а христианской эры!
   Это был год рождения этого человека, которого она запросто называла по имени… ее брата!
   Кровь хлынула ей в лицо, и, охваченная сильным волнением она отвернулась.
   — Тем более это должно быть тебе приятно, — сказал Владилен.
   — Да, конечно, приятная случайность, — с оттенком иронии ответил Волгин.
   Разумеется, тут не было ни совпадения, ни случайности. В городе знали, что рано или поздно Волгин будет здесь. Вероятно, этот дом давно свободен или его освободили сейчас, когда Волгин действительно прилетел сюда.
   Подобных совпадений не бывает.
   Но эти люди были правы. Ему было приятно их утонченное внимание. Только было бы еще приятнее поселиться на другой улице, носящей имя Ирины.
   “Этого они не могли знать”, — подумал Волгин.
   — Не хочешь сейчас встречаться с людьми? — спросила Мэри.
   — Если можно, отложим на завтра.
   — Конечно, можно.
   Арелет опустился в саду, позади небольшого одноэтажного дома. Волгин заметил, что на улице много людей. Его вышли встречать.
   Что-то вроде угрызений совести кольнуло Волгина.
   Его ждут! Его хотят видеть! Хорошо ли обмануть ожидания этих людей?
   Но он был просто не в состоянии сейчас встретиться с людьми, говорить с ними.
   — Выйди к ним, — попросил он Владилена, — и объясни.
   — Не беспокойся, они все поймут.
   По тому, как уверенно Владилен привел арелет именно к этому дому, Волгин окончательно убедился, что был прав. Дом давно ждет его, предназначен именно для него, а не случайно оказался свободным. И Владилен хорошо знал, где находится нужный дом.
   “Если бы это была улица Ирины”, — еще раз подумал Волгин, выходя из машины.
   Здание выглядело очень своеобразно — не было видно ни одного окна. Огромную веранду, так же как в доме Мунция, обвивала зелень дикого винограда. Крыша была плоской.
   — В доме искусственное освещение? — спросил Волгин.
   — Нет, почему же? — удивленно ответила Мэри. — Обычное.
   — Стеклянная крыша? — догадался Волгин.
   — Нет. Крыша тоже обычная. Это самый простой, обыкновенный дом. Такой, каких сотни тысяч.
   Волгин замолчал. Новая загадка! Но через полминуты она должна была разъясниться, не стоило расспрашивать.
   Дом был больше, чем дом Мунция, — вероятно, здесь было комнат десять или двенадцать.
   В первой — обширной гостиной, дверь которой выходила на веранду, — их ожидал молодой человек лет тридцати. Его лицо показалось знакомым Волгину. Вглядевшись, он узнал Сергея, одного из помощников Ио и Люция, которого он часто видел в круглом павильоне на острове Кипр.
   Комната оказалась залитой солнечным светом, свободно проходящим сквозь совершенно прозрачные потолок и наружную стену.
   Но ведь только что Волгин видел эту самую стену из сада, и она не была прозрачной…
   Ему захотелось выйти на веранду и посмотреть еще раз снаружи, но он удержался. Было ясно, что Мэри сказала правду, и крыша, которая выглядела такой же прозрачной, как и стена, не стеклянная. Дом был выстроен из материала, пропускавшего наружный свет, но задерживавшего внутренний.
   “Чересчур светло”, — подумал Волгин.
   Вслух он ничего не сказал. С уже хорошо усвоенной манерой внешнего равнодушия к непонятным ему явлениям, словно не видя здесь чего-либо загадочного, он обратился к Сергею:
   — Здравствуйте! Я рад вас видеть.
   — А я еще более, — ответил Сергей, обеими руками пожимая протянутую Волгиным руку. — Мне поручено встретить вас и познакомить с домом.
   — А разве вы живете в Ленинграде? — лукаво спросил Волгин.
   Молодой человек смутился.
   — Я живу в Москве, — ответил он. — Но это так близко. Мы думали, что вам будет приятнее увидеть знакомого.
   — И вы были правы, — серьезно сказал Волгин.
   — Я покажу вам все и удалюсь.
   — Побудьте с нами.
   Волгин не мог сказать иначе. Прежние представления о вежливости крепко держались в нем.
   Но, к его большому облегчению, Сергей отказался, сказав, что рад будет прийти завтра.
   — Вам надо хорошенько отдохнуть, — прибавил он. — Слишком много новых впечатлений.
   — Да, вы правы, — со вздохом согласился Волгин.
   Он жаждал полного одиночества. Побыть, наконец, наедине с самим собой, разобраться во всем, что он видел…
   Его нетерпение было столь очевидно, что Мэри сразу предложила осмотреть дом позже, а сейчас разойтись для отдыха.
   — Вот эту комнату мы предназначили для вас, — сказал Сергей, останавливаясь перед дверью в левом крыле здания. — Но если вам не понравится…
   — Уверен, что понравится, — ответил Волгин. — Благодари Он повернулся к двери. Она открылась перед ним, как всегда, будто сама собой, и Волгин вошел. Дверь закрылась за ним.
   Он слышал удаляющиеся шаги. Наконец-то он один!
   Комната была большая, обставленная с обычным комфортом. Потолок не был прозрачным, а сквозь стену, выходившую в сад, проникали неяркие лучи солнца, смягченные ветвями деревьев.
   Взгляд Волгина остановился на противоположной стене.
   Вздрогнув всем телом, он стремительно подошел ближе, не веря своим глазам.
   Охваченный вдруг сильнейшим волнением, ошеломленный и недоумевающий, он стоял перед тем, чего никак не ожидал увидеть.
   Написанный масляными красками, на стене висел портрет Иры!
   Волгин хорошо знал, что такого портрета не было раньше. Ирина не любила даже фотографироваться и никогда не позировала художнику.
   Откуда же взялся этот портрет, кто и когда написал его?

4

   Шли дни. Волгин все откладывал и откладывал отлет из Ленинграда. Он никак не мог решиться расстаться с местом, где когда-то находился его родной город, с Октябрьским парком. С Владиленом или с Мэри, а чаще всего один он каждое утро садился в арелет и отправлялся к берегам Невы. Оставив машину где-нибудь недалеко от Медного всадника, откуда он всегда начинал свои странствования и куда возвращался вечером, чтобы лететь домой, он бродил по знакомым местам, разыскивая следы былого.
   Так он нашел место, где прежде стоял дом, в котором он родился и вырос. И ему показалось, что одно из гигантских деревьев, росшее там, — то самое, что росло прежде во дворе. Место, где до замужества жила Ира, он тоже отыскал в густой чаще.
   Владилен достал Волгину план парка, но и без этого плана он легко ориентировался в лабиринтах аллей, казавшихся ему прежними Улицами, по которым он так часто ходил в своей первой жизни.
   Почти на каждой аллее Волгин встречал хорошо знакомое. Зданий, имевших историческую архитектурную ценность, в Ленинграде всегда было очень много, и все они тщательно сохранялись.
   Иногда Волгин совершал длительные прогулки по Неве и ее многочисленным рукавам. Арелет скользил по воде быстро и беззвучно. Только плеск рассекаемых волн и длинные полосы пены, расходившиеся в стороны от острого носа, напоминали, что воздушный аппарат превратился в лодку.
   Как-то незаметно Волгин вполне овладел искусством управления. Ему уже не приходилось думать, как направить арелет в нужную сторону, это происходило автоматически. Чуткая машина повинуясь малейшему желанию своего пассажира, опускалась на землю или на воду, всегда мягко и плавно поднималась в воздух меняла скорость и направление, точно воля человека была здесь ни при чем, а она сама выбирала путь.
   Летать или плыть по воде на арелете было наслаждением. Словно вырастали вдруг крылья или человек превращался в рыбу. Машина могла плыть даже под водой: ее герметический фюзеляж не пропускал влаги.
   Все эти дни стояла прекрасная погода, небо было безоблачно Волгин знал, что это делалось вопреки расписанию, специально для него. Календарь был нарушен, вероятно, впервые за много лет.
   Октябрьский парк всегда был полон людей. Волгина замечали сразу, но никогда больше возле него не собиралась толпа, как это случилось в первый день его прилета в Ленинград. Распорядился ли об этом кто-нибудь или это явилось следствием свойственной людям Новой эры чуткой деликатности, изменившей им один-единственный раз, Волгин не знал.
   Он видел, что на него смотрят с любопытством, но не навязчиво. Многие улыбались ему или приветствовали дружеским жестом.