Май Карл. Жут

   – Есть у вас лошади?
   – Нет. Если мне нужна лошадь, чтобы навестить сестру в Антивари, то я легко одолжу у кого-нибудь. А почему ты спрашиваешь? Нам что надо ехать верхом?
   – Да, чтобы побыстрее прибыть к переводчику. Вы знаете дорогу в долину, где живет углежог?
   – Очень хорошо.
   – Тогда я дам лошадей вам, и, может, они останутся у вас навсегда.
   Я рассказал им, каким образом мы раздобыли лошадей, и спросил его, знает ли он аладжи и не видел ли их случайно.
   – Знаем мы их, – ответил каменотес, – ведь они то и дело шатаются по этим местам. Они наводят страх, но заезжать в деревню все же не отваживаются. Если я верно догадываюсь, они снова здесь, да еще не одни. Сужу об этом по тому, что видел вчера.
   – А могу я узнать, что ты видел?
   – Умалчивать мне незачем. Каменоломня, где я работаю, лежит в стороне от дороги, ведущей в Ругову, слева в лесу. Чтобы попасть туда, надо миновать деревню и полчаса идти по той дороге; потом сходишь с нее и направляешься в лес. В этом месте в скале есть небольшая, полукруглая ниша; она густо поросла кустарником; рядом проходит дорога. Мне надо миновать эту нишу, когда я иду на работу и когда вечером возвращаюсь домой. Вчера вечером, только поравнялся с нишей, слышу в кустах голоса. Заглянул туда и вижу восемь или девять лошадей; рядом стоит столько же людей. Я не мог узнать их лица, но все же было довольно светло, и я заметил, что среди лошадей были две пегие. Известно ведь, что аладжи ездят на пегих лошадях, поэтому я тотчас догадался, что оба этих разбойника тоже здесь.
   – Тебя эти люди видели?
   – Нет, я сразу повернул назад и двинулся направо, к деревне. Когда лес кончился и показались первые дома, я опять заметил в траве какого-то человека. Его лошадь паслась неподалеку. Он сидел и поглядывал в сторону деревни. Похоже, ждал кого-то оттуда.
   – Ты говорил с ним?
   – Нет. Остерегся я узнавать об их делах.
   Я был уверен, что аладжи решили напасть на нас, притаившись в этой нише. Они догадывались, что мы поедем по той дороге. Одинокий всадник был дозорным; он должен был сообщить о нашем прибытии. Я осведомился:
   – А нельзя ли поехать в Ругову по другой дороге?
   – Нет, господин, другой дороги нет.
   – А нельзя ли объехать место засады?
   – И место это миновать нельзя.
   – А нельзя ли повернуть направо к реке?
   – К сожалению, нет. По правую сторону от дороги сперва тянутся поля, потом луг, а дальше к реке – трясина. Там, где кончается топь, вздымаются крутые, высокие скалы. Дорога, пожалуй, больше часа идет среди скал – почти до самой Руговы. На скалы эти не взобраться; правда, кое-где встречаются ущелья, но если свернешь туда, вскоре придется поворачивать назад, потому что дороги дальше не будет.
   – А что там с другой стороны дороги?
   – Там тоже трясина. Даже и не выдумывай, что сумеешь там проехать! Ты погибнешь. Дальше снова начинаются скалы.
   – Что ж, придется ехать мимо них.
   – Может, быстро и проскочите, только пуль и камней по вашу душу хватит.
   После этой рекогносцировки местности я передал ему и его брату лошадей. Я придержал лишь каурую лошадь и еще одну, лучшую из оставшихся лошадей – их я вез для Стойко. Халеф дал братьям подарки из своих запасов, очень обрадовав их. Потом мы попрощались.
   Деревню мы миновали галопом, но на околице остановились. Я сообщил своим спутникам все, что узнал от каменотеса, потом поменялся с Халефом лошадьми и попросил еще несколько минут подождать и только потом медленно ехать мне вслед. Я же поскакал столь стремительно, что поравнялся с дозорными, – их оказалось двое, – еще до того, как они заметили всадников, следовавших за мной. Дозорные лежали в траве на опушке леса. Их лошади паслись рядом.
   Они увидели мое появление и, вероятно, обменялись какими-то репликами в мой адрес. Одеты они были как нищие, но глаза их лучились хитростью и отвагой.
   Я поприветствовал их, спрыгнул с коня и медленно к ним направился. Они привстали и смерили меня цепкими взглядами. Их очень рассердило, что я не остался в седле. По ним это было видно.
   – Что тебе здесь нужно? Почему ты не едешь дальше? – прикрикнул на меня один из дозорных.
   – Потому что хотел разузнать у вас дорогу, – гласил мой ответ.
   – Мог бы и остаться в седле. Нет у нас времени с тобой возиться.
   – Разве вы какой-то работой занимаетесь? Не вижу что-то.
   – Это тебя не касается! Спрашивай, и мы ответим, а потом катись отсюда!
   Ружья они бросили на земле. Ножи и пистолеты торчали у них за поясом; в любой момент они готовы были взяться за них. Мне надо было действовать так быстро, чтобы у них не осталось времени выхватить оружие. Стараясь не возбуждать их подозрений, я оставил ружье пристегнутым к седельной сумке. Поэтому надо было взять одно из их ружей, чтобы ударами приклада уложить их. С совершенно безобидной миной на лице я произнес:
   – Похоже, вы в дурном настроении, и мне бы, конечно, лучше ехать отсюда прочь, но я ведь не знаю дороги, вот и приходится просить у вас совета.
   – Чего же ты в деревне спрашивать не стал?
   – Узнавал, да только не разобрался я в том, что сказали.
   – Да ты, наверное, не понял говора этих людей. Судя по твоей речи, ты – человек нездешний. Откуда же ты взялся такой?
   – Из Ибали.
   – И куда путь держишь?
   – В Ругову; туда, наверное, эта дорога приведет.
   – Да, она туда ведет. Тебе нужно ехать по ней, и не заблудишься; дорога нигде не сворачивает. К кому же ты едешь в Ругове?
   – К барышнику Кара-Нирвану, чтобы заключить с ним одну большую сделку.
   – Вот как! Кто же ты?
   – Я…
   Я осекся. Другой – до сих пор он помалкивал – испустил громкий вопль и сделал несколько шагов вперед, удалившись от ружей. Он всматривался в сторону деревни.
   – Что такое? – спросил его товарищ, следуя за ним; я остался на месте.
   – Там едут всадники. Они что ли?
   – Их четверо. Верно. Надо сейчас…
   Он не успел окончить фразу. Стоя у них за спиной, я наклонился и нашел в траве одно из ружей. После первого же удара прикладом говоривший свалился, а другой удар схлопотал его товарищ, даже не успев обернуться. Потом я обрезал у лошадей поводья, подпруги и стременные ремни, чтобы связать ими обоих молодчиков. Я почти управился с этим делом, когда подъехали мои спутники.
   – Двоих в одиночку? – сказал лорд. – Хорошенькая работа!
   Оружие этих разбойников нам было ни к чему, поэтому мы разломали ружья и пистолеты и выбросили их обломки в ближайшую лужу.
   Теперь требовалась осторожность. Я снова уселся на вороного; мы медленно поехали вперед, держа наготове ружья. Если бы по левую руку от нас был лес, нам было бы легче подкрасться под прикрытием деревьев, но едва начался лес, как перед нами взметнулась отвесная, поросшая соснами скала.
   Справа мы увидели болото. Оно обманчиво поросло мхом и растениями, раскинувшими широкие листья; травянистые участки чередовались с мутными лужами, выглядевшими очень коварно.
   Мы ехали поодиночке, гуськом. К сожалению, дорога была каменистой, поэтому в окрестной тишине довольно внятно слышалось цоканье копыт. Примерно через четверть часа болото по правую руку кончилось; его сменила скала. По левую руку виднелась та самая ниша, о которой говорил каменотес. Вот-вот мы поравнялись бы с ней.
   Мы поехали еще медленнее и осторожнее, чем прежде. Я ехал впереди и уже хотел повернуться к своим спутникам, чтобы скомандовать им перейти на галоп, как вдруг раздался громкий крик. Прогремел выстрел; пуля просвистела мимо меня, и тут же я получил камнем по голове; от удара я едва не лишился чувств; искры засверкали у меня перед глазами всеми цветами радуги. К счастью, камень лишь задел меня вскользь. Его запустили из пращи. Если бы удар пришелся точно в цель, то было бы легко поверить, что Давид мог камнем, пущенным из пращи, убить Голиафа.
   Впрочем, предаваться подобным размышлениям было некогда. Камень попал в каурую лошадь, и та взвилась на дыбы, так что Линдсею пришлось приложить всю свою сноровку, чтобы не свалиться.
   – Вперед! – крикнул Халеф. – Пробьемся!
   Он хлестнул лошадь плеткой и стрелой помчался вперед. Оско и Омар последовали за ним. Линдсей же не мог справиться со своей лошадью. Она лягалась и упиралась.
   Я остановился посреди дороги. Мне казалось, что в моей голове завелась тысяча колокольцев и колокольчиков самой разной величины и все они звонили. Я не мог ни думать, ни ехать вперед. Снова грянул выстрел. Стреляли с уступа скалы. Пуля ударилась в землю прямо перед моим вороным; его окатило каменной крошкой.
   Я видел стрелка; он был метрах в семнадцати-восемнадцати от меня. Издевательски осклабившись, он целился в меня из пистолета. Эта сцена хоть немного привела меня в чувство. Я проворно поднял карабин и выстрелил. В тот же миг сверкнул его пистолет. Он снова не попал в меня, зато моя пуля угодила точно в него; он свалился. В этот момент карабин выпал у меня из рук. Каурая лошадь, на которой сидел Линдсей, все же поняла, что тут что-то неладно. Она еще раз опустила голову, дернулась задом и помчалась так, что, к несчастью, всадник головой задел поднятое мной ружье и выбил его из рук. Тут же я получил удар в левое бедро и, распластавшись, обнял коня за шею… Что-то дернуло меня за пояс; вороной прянул в сторону и, если бы я не стиснул его бедрами, то свалился бы… Еще один сильный удар по голове, и лорд унесся куда-то вдаль.
   Этот невезучий джентльмен оставил меня почти без оружия, когда я в нем так нуждался. Я не видел, как это случилось, ведь мой взгляд все еще был прикован к человеку, упавшему со скалы. Я узнал подробности позднее от Линдсея. Он держал ружье в правой руке, крепко сжимая его, чтобы лошадь своим шараханьем не выбила его. Итак, когда каурая лошадь промчалась рядом со мной, Линдсей сперва выбил головой карабин из моих рук, а потом стволом ружья задел мою ногу так, что ствол зацепился за мой пояс, разорвал его, а потом запутался в ремне, на котором была приторочен к седлу «медвежебой»; он тоже свалился наземь. Хотя я быстро потянулся за ней, но не схватил ни ее, ни ремень, и лишь поймал чекан, который торчал у меня за поясом. Ружье, карабин, пояс и шарф с ножом и револьверами остались лежать на земле.
   Я бы рад был спрыгнуть, чтобы поднять свои вещи, но, столкнувшись с каурой, мой послушный прежде вороной словно обезумел. Он гневно заржал и помчался вдогонку за обидчицей; мне оставалось лишь выпрямиться, крепко сжимая чекан.
   В первый раз Ри перестал слушаться меня и понес; он буквально пролетел мимо засады. Гремели выстрелы; кричали люди; чекан просвистел рядом со мной. Я поднял поводья и откинулся назад, поторапливая вороного. Я уже не обращал ни на что внимание – выстрел, крик – лорд кувыркнулся из седла и упал наземь – мой вороной столкнулся с каурой. Сегодня я уверен, что вороной это сделал умышленно; он хотел отплатить каурой за тот удар.
   Цели своей он достиг. Он еще раз заржал и теперь снова стал слушаться поводьев. Мне же было не по себе; меня тошнило; перед глазами было темно. Позади слышались дикие крики и цоканье копыт. Впереди раздался голос Халефа:
   – Лорд, лорд! Назад, быстрее назад!
   Я собрался с силами и прыгнул… нет, я вывалился из седла, чтобы прийти на выручку Линдсею, лежавшему на земле без движения. Но вой, раздавшийся позади нас, отвлек мое внимание от англичанина. Аладжи громадными прыжками спускались со скалы; следом спешили шестеро или восьмеро молодчиков, испуская дьявольские вопли и стреляя в нас на бегу – глупость с их стороны, ведь они палили мимо. Если бы они поберегли пули, пока не подбежали ближе, то с нами все было бы кончено.
   В подобные мгновения нет времени бояться и нет времени сетовать, что трещит голова. Я видел бежавших навстречу врагов и возвращавшихся к нам друзей. Впереди всех бежал Халеф.
   – Где ружья? – спросил он, прыгая с лошади, мчавшейся чуть ли не галопом. – Сиди, где ружья?
   Естественно, времени на объяснения у меня не было, ведь через каких-то четыре секунды аладжи настигли бы нас.
   – Стойте! Стреляйте! – громко воскликнул я.
   У меня оставалось лишь время, чтобы левой рукой выхватить у хаджи саблю из ножен. В правой руке у меня был чекан; я тут же отскочил в сторону, прижавшись к скале, чтобы прикрыть тыл. Когда я обернулся, оба аладжи, словно дикие звери, бросились на меня. В их кулаках были зажаты чеканы; в левой руке они держали пистолеты, направив их на меня; с расстояния в двенадцать-тринадцать шагов они выстрелили. Я бросился на землю. Пули ударились в скалу над моей головой. Я ожидал повторных выстрелов, ведь пистолеты их могли быть двуствольными, поэтому мигом отскочил как можно дальше к скале, по-прежнему крепко сжимая в руках саблю и чекан – верно! Еще два выстрела, и опять они не попали в меня; потом я быстро привстал.
   Между первыми двумя и последними двумя выстрелами не прошло и секунды. Аладжи были слишком вспыльчивы. Теперь они побросали ставшие ненужными пистолеты и, подняв топоры, бросились на меня.
   Я мог рассчитывать лишь сам на себя, ибо видел, что лорд все еще лежал неподвижно на земле. Трое моих спутников вскинули ружья и выстрелили в нападавших, попав в некоторых из них, но остальные стали их окружать.
   Позднее Халеф смущенно признался мне, что целился в аладжи, но не попал ни в кого, потому что руки его дрогнули от волнения. Теперь шестеро врагов стояли лицом к лицу с Халефом, Оско и Омаром; я не мог прийти им на помощь. Каждому из нас пришлось сражаться с двумя врагами.
   Если бы мне и впрямь хотелось участвовать в схватке не на жизнь, а на смерть, сражаясь гайдуцким топором, то сейчас я мог утолить свое желание сполна. Два чекана против одного! Два исполина, искушенные в обращении с этим оружием, против меня, который прежде сражался в ближнем бою лишь с томагавком в руках – более легким, и я бы сказал, более изящным оружием. Лишь удивительное хладнокровие могло меня спасти. Я не мог тратить силы зря; я готовился лишь парировать удары, направленные против меня, чтобы молниеносно использовать любую приоткрывшуюся мне возможность. Позднее и не вспомнить, что думаешь и чувствуешь в такие мгновения.
   На мое счастье, аладжи словно ослепли от ярости. Они беспорядочно наносили удары, пытаясь настичь меня. Один мешал другому прикончить меня смертельным ударом; их топоры задевали друг друга. Они ревели, как раненые тигрицы, у которых похитили их детенышей.
   Повернувшись спиной к скале, но не прижимаясь к ней, что мешало бы движениям рук, я отражал их удары, всякий раз выбирая нужный ход, то выставив чекан и парируя их удар, то сам нанося удар снизу, то ловко кружась, когда они наносили удар одновременно. Ни один из их ударов не попал в цель. Мое спокойствие лишь удваивало их бешенство и побуждало их беспорядочно нападать.
   Где-то посредине дороги все кричало, бурлило и бесновалось, словно сотни людей сражались друг с другом. Оба отряда стреляли из ружей; прозвучало несколько пистолетных выстрелов; началась рукопашная схватка. Мне стало боязно за друзей; мне надо было как можно быстрее отделаться от своих противников.
   Лица обоих аладжи были почти иссиня-красны от злобы и напряжения. Они пыхтели; с их губ сочилась пена. Поскольку я парировал любой их удар, они стали замахиваться на меня ногами. Мне надо было это использовать.
   Едва я отразил, вращая чекан, сразу два их удара, нанесенных одновременно, как Сандар поднял ногу, чтобы пнуть меня в живот, пока его брат снова заносил топор. Тотчас мой чекан опустился ему на колено, и я метнулся в сторону, чтобы не попасть под топор Бибара, парировать который у меня уже не было времени. Сандар рухнул наземь, воя от боли; топор выскользнул из его руки.
   – Собака! – ревел Бибар. – Это твоя смерть!
   Он так сильно размахнулся, что топор чуть не упал у него за спину. Мне уже нечего было бояться его брата, поэтому я переменил позицию и отскочил подальше от скалы. Бибар не мог меня ударить, потому что теперь я оказался сбоку от него. Я стал кружить возле него, смотря ему пристально в глаза, и в то же время переложил оружие из одной руки в другую; теперь чекан оказался у меня в левой руке, а сабля – в правой руке. Он повернулся вокруг своей оси, стараясь все время держаться ко мне лицом. Когда он заметил мою манипуляцию, то крикнул, издевательски усмехнувшись:
   – Хочешь саблей меня ударить? Тогда тебе смерть, ты червь!
   – Бей его! – крикнул его брат, сидя на земле и держась обеими руками за колено. – Он размозжил мне ногу. Бей его!
   – Сейчас, сейчас! Он свое получит!
   Я остановился, чтобы дать ему время для удара. Его чекан со свистом опустился; мой – я держал его в левой руке – взметнулся вверх; оба топора столкнулись. Конечно, он вложил больше силы в удар, чем я; я знал это заранее и этого добивался. Я выпустил топор, сделав вид, что он выбил его из моей руки.
   – Так и надо! – проревел он. – Вот и нормально!
   Он замахнулся во второй раз.
   – Да, сейчас! – ответил я.
   Мелькнула сабля – я метнулся от его топора, резкий удар – топор упал вместе с рукой, повисшей на нем; клинок отсек ее по локоть.
   Бибар увидел руку, упавшую наземь; несколько секунд он оцепенело смотрел на обрубок, из которого лилась кровь, а потом перевел взгляд на меня. Его лицо почти посинело. Его глаза словно выкатились из орбит; он испустил какой-то рев, что напоминал скорее крик о помощи, в последний раз брошенный утопающим. Он поднял здоровый кулак, занося его для удара, но не ударил; его рука бессильно опустилась. Он медленно повернулся вполоборота и грузно рухнул на землю.
   Сандар, похоже, оцепенел от ужаса. Когда он увидел, как упала рука его брата, он подскочил. Вот и сейчас он все еще стоял, несмотря на раненую ногу. Его глаза смотрели на меня без всякого выражения; взгляд был пуст, словно взгляд трупа. Сквозь его обескровленные губы вырывалось шипение, смешанное со стоном; оно напоминало боязливое бормотание человека, получившего сильный удар; внезапно прорезалось громкое, ужасное проклятие, адресованное мне, но едва он поднял здоровую ногу, как другая подломилась. Он свалился.
   Теперь я отделался от них и мог взглянуть на остальных. Напротив меня, прислонившись к скале, стоял Халеф и ударами приклада отбивался от двух противников. Третий лежал перед ним на земле. Ближе ко мне катался по земле еще один из нападавших. Справа от него лежал Оско, вцепившись в своего врага, как и тот в него. Каждый из них левой рукой удерживал руку противника, сжимавшую нож. А неподалеку от него Омар придавливал коленом еще одного из наших врагов; левой рукой он держал его за горло, а правой замахивался ножом.
   – Омар, не убивай, не убивай! – крикнул я ему.
   Тогда он отбросил нож и правой рукой тоже схватился за шею противника. Я метнулся к Халефу, которому помощь была нужнее всего, и саблей ударил одного из напавших на него по плечу, а другого – по бедру. Убивать их я не хотел. С воем они отшатнулись от него, после чего я избавил и Оско от его противника, подобрав лежавшее рядом ружье и ударив того прикладом по голове.
   – О Аллах! – глубоко вздохнув, крикнул Халеф. – Ты помог в самую трудную минуту, сиди. Вот-вот они справились бы со мной. В конце концов, они сражались втроем против меня!
   – Ты ранен?
   – Сам еще не знаю. Но мой кафтан сильно пострадал; он лежит там. Они оторвали ему руки и раскроили ребра. Пожалуй, его уже не вернуть к жизни!
   Разумеется, длинную накидку сорвали с него и изодрали в клочья. Маленький герой оказался в очень трудном положении, но ранен он не был, хотя от удара приклада, опустившегося ему на левое плечо, тело его саднило.
   Оско тоже не был ранен, и лишь у Омара струилась кровь из глубокой резаной раны, рассекшей его левое предплечье.
   Халеф ловко перевязал его клочьями своего кафтана. Я же направился к англичанину; он все еще лежал без движения, что встревожило меня. Я обследовал его и вознес хвалы Господу: лорд не сломал себе шею. Он дышал, и стоило мне энергично встряхнуть его, как чувства вернулись к нему; он открыл глаза, уставился на меня и промолвил:
   – Good morning^[39], мастер! Вы так рано проснулись?
   – Да, пора и вам взбодриться, иначе вместо доброго утра вам придется пожелать доброй ночи! Наверняка вы очень сильно ударились головой.
   – Ударился? Как? Когда? Где я оказался?
   Он сел и изумленно осмотрелся вокруг. Я кивнул Оско; тот рассказал ему обо всем, что случилось; я же направился к Бибару, лежавшему в луже крови. Следовало быстро вмешаться, чтобы тот не истек кровью.
   Я отрезал узкую полоску от ружейного ремня и перетянул ему обрубок руки так туго, что кровь просачивалась теперь лишь по каплям. Чуть выше я перевязал руку еще одни ремнем, а потом обмотал всю рану куском кафтана.
   Тем временем Халеф, сев на вороного, вернулся в деревню, чтобы позвать людей, которым мы могли бы передать побежденных. Оско принялся искать мои ружья и пояс. Омар был перевязан и теперь помогал мне осматривать поле битвы.
   Лорд поднялся на ноги и, наконец, вспомнил все, что предшествовало его падению.
   – Проклятая история! – пробурчал он. – Только все началось, как я лишился чувств! Но вам, как я вижу, и без моей помощи удалось все как следует прибрать.
   – Разумеется, сэр. Только, может быть, с вашей помощью мы вовсе не так прибрались бы!
   – Что вы имеете в виду?
   – Я полагаю, для нас было очень выгодно, что в нужный момент вы прилегли вздремнуть. Ваша помощь нам только повредила бы.
   – Черт побери! Вы с ума сошли?
   – Нет. У вас есть одно интересное свойство: все, что оказывается в ваших руках, превращается в свою противоположность.
   – Ого! Не говорите мне так! Вы сами во всем виноваты, ведь вы меня сбросили с лошади!
   – Но сперва вы протаранили меня!
   – Я в этом не виноват, мастер. Каурая лошадь словно взбесилась.
   – А потом вороной понес меня. Если бы не это, мы ускользнули бы от них. Ни один волос не упал бы с нашей головы, и у стольких людей не пролилась бы кровь.
   – Ладно, кровопускание им не повредит. Они же жаждали нашей крови. Мы победили; это главное, причем отделались лишь одной рассеченной рукой. Это триумф! Как же распределились роли?
   – Омар сразил одного, Оско – двоих, я – двоих, а Халеф – троих. Видите, нам пришлось взбодриться. Давайте же осмотрим этих людей.
   Нам следовало перевязать раненых, а тем, кто лишь потерял сознание, надо было скрутить руки за спиной. Мертв был лишь один – тот, что лежал возле Халефа. Хаджи влепил ему пулю в голову.
   Тем временем вернулся Оско. Он вел свою лошадь под уздцы. На ней сидел один из нападавших, раненый в руку.
   – Эфенди, я привез человека, которого вы сбили выстрелом со скалы, – доложил Оско. – Он не мертв.
   – Я знал это, – ответил я. – Если во время падения он не сломал себе шею, то не мог погибнуть, ведь я целился ему в ключицу. Перевяжите его, а я пока вернусь к лошадям этих молодчиков.
   С помощью ремешка я закрепил свой разорванный пояс, а потом поехал к месту засады, где остались оседланные лошади. Я высматривал лишь пегих; я взял их под уздцы и повел с собой.
   – Ты хочешь их заполучить? – спросил Оско.
   – Да, на этот раз я не спрашиваю, по праву ли мы их возьмем или нет. В этих краях добыча достается победителю. До сих пор мы щадили всадников и лошадей; этого больше не повторится. Аладжи вновь и вновь нападали, стремясь нас убить; если мы отберем у них лошадей, то ни один человек не назовет нас ворами.
   – А кому они достанутся, сиди?
   – А кого ты имеешь в виду? С пегими лошадьми в здешнем краю, пожалуй, никто не сравнится. А какая пойдет молва! Ведь этих лошадей отняли у разбойников. Я думаю, что одну возьмешь ты, а другую – Омар.
   – И мы получим их навсегда? – торопливо спросил он.
   – Конечно! Надеюсь, вы не позволите аладжи снова отбить их у вас.
   – Господин, ты не знаешь, какую радость мне уготовил. Я с радостью поеду с вами в Скутари, а потом хочу навестить свой родной край – Черногорию, прежде чем вернусь в Стамбул к своей дочери. Как же там будут восхищаться этой лошадью!
   Омар тоже очень обрадовался. Оба были просто счастливы, получив от меня богатый подарок, не стоивший мне и гроша. Они готовились бросить жребий, чтобы разузнать, какая из лошадей кому достанется, когда возвратился Халеф. Узнал, что эти двое получили пегих лошадей, он не сказал ничего, но мысли его были начертаны у него на лице. Он считал себя обиженным и несправедливо обойденным.
   – Ну что, люди придут? – спросил я его.
   – Да. Я приехал на постоялый двор и сообщил там новости. Сейчас сюда соберутся все жители деревни. Как удивятся они этой славной победе, одержанной нами!
   – Мы не узнаем об их удивлении.
   – Почему?
   – Потому что не останемся до их прибытия. У меня нет никакого желания попусту тратить время, дожидаясь, чтобы эти люди глазели на меня.
   – Но ведь нам надо поведать причину сражения и рассказать, как оно протекало. Если мы тронемся в путь раньше, чем они прибудут, то они насочиняют всяких небылиц и нас же во всем обвинят.
   – Мне все равно.
   – А что делать с захваченным оружием?
   – Мы сломаем его.
   – Тогда я возьму хоть что-то себе на память. У меня нет даже чекана, а мне бы хотелось сражать им врагов.
   Он поднял один из чеканов и сунул его за пояс.
   – Well! – сказал англичанин, заметив это. – Если Халефу можно, то и я возьму себе один боевой топор. Я сохраню его, и пусть он напоминает мне о неосторожном мастере, который сшиб меня с лошади. А поскольку меня лишили моей шляпы, то один из этих джентльменов обязан уступить мне феску.