Страница:
Он тоже поднял топор, а потом принялся осматривать красные фески побежденных нами врагов, чтобы выбрать среди них подходящую. Его простодушие заставило меня втайне усмехнуться; впрочем, я не стал одергивать его. Разумеется, он не мог остаться с непокрытой головой, ведь на Востоке позорно показываться на улице без головного убора, но взять чужую феску значило дождаться неприятностей.
Я поднял свой чекан, и мы быстро покинули это место, которое могло стать нашим смертным одром.
Оско и Омар оседлали пегих лошадей; своих прежних коней они решили продать. Кроме них, они вели за поводья еще одну пару лошадей, которую хотели вернуть Стойко.
Счастливые, что так легко отделались, мы поскакали на рысях, напоследок уничтожив оружие наших врагов.
Мы ехали среди скал, поросших лесом, вовсю обсуждая последнее приключение. Лишь Халеф отделывался краткими репликами. Впрочем, скрыть свои мысли и чувства ему не удавалось; я догадывался, что скоро он примется упрекать меня. В самом деле не прошло и часа, как он подъехал ко мне и спросил приветливым тоном:
– Сиди, ты не хочешь мне откровенно ответить на один вопрос?
– С превеликой радостью, мой милый Халеф.
– Как ты думаешь, сегодня я правильно все сделал?
– Превосходно.
– Значит, я был храбрецом, и ты мной доволен?
– В полной мере.
– Но, пожалуй, Оско и Омар еще храбрее меня?
– О нет, хоть они исполнили свой долг полностью.
– Но ты ведь их наградил, а меня нет!
– Неужели?
– Ты же дал им пегих лошадей! А ведь Омар сразил всего одного врага, Оско – двух, а я – целых трех!
– Разумеется, с моей помощью, Халеф.
– А Оско ты разве не помогал? Почему же он получил пегую лошадь, а я нет? О, сиди, я твой друг и заступник; я верил, что ты меня любишь. Теперь-то я вижу, что других ты больше уважаешь.
– Ты ошибаешься, Халеф. Ты мне милее всех на свете.
– Ты сегодня это доказал. Кто будет гордиться Оско, когда, оседлав пегую, он помчится по Черногории? Кто порадуется на лошадь Омара? Нет у него родных; он теперь один на свете. А подумай о Ханне, моей жене, розе среди жен, самой нежной и ласковой среди дщерей, рожденных матерями! Как бы она гордилась и восторгалась, если бы ее хаджи Халеф, храбрейший среди храбрецов, прискакал к ней на одной из пегих лошадей, отбитых им у аладжи! Она бы поспешала от шатра к шатру, объявляя всем: «Он вернулся, супруг мой и повелитель, герой среди героев, исполненный мужества более других мужчин, самый воинственный среди идущих на битву! Он тут, разящая сабля, отец победы, брат и свояк триумфа. Он обогнул весь земной шар, узревая одну победу за другой. Он сражался с дикими зверями и дюжими богатырями, и никто не мог его одолеть. Он убил даже медведя и лакомился его лапами. Теперь он вернулся домой на самой пегой из всех лошадей, отбив ее у самого сильного среди всех разбойничьих атаманов. Его сиди, которого все вы знаете, почтил храбреца этим великолепным скакуном, ценя отвагу героя, силу его рук и непревзойденную славу, которой покрыл он себя. Да будет хвалим сей праведный сиди, что награждает по заслугам! Да будет почтен мой господин хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн хаджи Давуд эль-Госсара!» Так говорила бы она, и все сыны арабов были бы едины в словах, превознося твою справедливость; они сочиняли бы гимны во имя твоей беспристрастности и слагали бы великолепные строфы, хваля блистательную цельность твоей души. Но нет, увы, этому не суждено быть, ведь ты презрел меня и отказал в заслуженной награде!
Его боль изливалась в самых напыщенных выражениях. Он говорил совершенно серьезно, хотя я втайне веселился. Я знал, как лучше всего ободрить малыша и вселить в его душу блаженство.
Наконец я сказал:
– Ты ошибаешься. Я вовсе не думал тебя оскорблять. Я скорее намеревался отметить твои заслуги совсем по-иному. Оско и Омар еще позавидуют тебе.
– Как же они могут завидовать мне, если пегие лошади достались им?
– У тебя будет лошадь раз в пятьдесят лучше, чем все пегие лошади аладжи, вместе взятые.
– У меня? Что же это за лошадь?
– Ты не выдашь секрет?
– Нет, сиди.
– Ладно, скажу тебе. Когда мы расстанемся, я подарю тебе Ри. Ты приведешь его к Ханне, золотцу среди золота.
Эти слова ошеломили его; он осадил лошадь и с открытым ртом взирал на меня.
– Сиди, – вымолвил он, – будь милосерден ко мне! Ты говоришь, что Ри станет моим, и я делаюсь несчастлив.
– Несчастлив? Почему?
– Потому что этого не может быть. Ни один человек не продаст такую лошадь!
– Я не хочу продавать ее, я дарю тебе!
– Ни один человек не подарит такую лошадь!
– А разве я сам не получил ее в подарок?
– Да, в награду за твои великие заслуги перед племенем, ведь оно бы погибло без тебя, а еще в знак твоей дружбы с шейхом – сыном и предводителем этого племени.
– Так и я дарю тебе ее по тем же причинам. Разве я не отношусь к тебе даже лучше, чем шейх ко мне? Разве ты не лучший друг мне на всем этом свете? Разве ты не снискал предо мной немало заслуг? Разве был бы я жив сейчас, если бы ты не был моим другом и заступником?
Сказанное глубоко тронуло его душу. Слезы выступили у него из глаз; он печально спросил меня:
– Да, я твой друг, и я так люблю тебя, так люблю, что тысячу раз готов бы отдать за тебя жизнь, если бы такое было возможно. Быть может, я даже покинул бы Ханне, если бы это было нужно для твоего счастья. Но ты же смеешься надо мной!
– И не выдумывай! Разве ты уже не оставил Ханне ради меня? Разве ты не оставил ее – ее и твоего крохотного сынишку, – чтобы следовать за мной через все тяготы и беды? И я буду над тобой насмехаться?
– Да, ведь называешь же ты меня своим заступником!
– Ты ведь часто сам себя так зовешь!
– О, сиди, ты же знаешь, как это следует понимать. Не я твой заступник, а ты мой. Как часто, рискуя жизнью, ты спасал мою. И это правда. Ты же знаешь, я говорю порой больше, чем сам в это верю. Ты спокойно внимаешь этому и потихоньку посмеиваешься над маленьким хаджи, который рад уже тому, что ты не отстраняешь от него руки. И теперь мне полагается за свои заслуги, которых я вообще не сознаю и которых нет у меня, получить Ри? Быть такого не может! Подумай только о том, как будут гордиться им, когда ты приедешь в страну своих отцов! Сыновья твоего народа замрут от изумления и станут завидовать тебе; во всех городах будут говорить о твоей лошади и слагать рассказы о ней и ее всаднике; во всех газетах появится твой портрет, и все увидят, как ты гарцуешь на вороном, с винтовкой, притороченной к седлу, и чеканом, подвешенном на боку!
– Нет! – улыбнулся я. – Ни говорить об этом не будут, ни писать в газетах. Мало кого интересует, есть ли у меня лошадь или нет. Порядки в моей стране совсем не похожи на порядки в твоей стране. Если я приведу Ри домой, то содержание его обойдется мне в такую солидную сумму, какой у меня вообще нет; ты этого и не представляешь. Мне придется продать его, иначе он разорит меня.
– Нет, нет, сиди, не продавай его! Кто там у вас понимает, как надо ухаживать за этим конем – царем среди вороных!
– Стало быть, ты тоже думаешь, как и я. Даже если я продам его, он медленно зачахнет от тоски, стоя в конюшне какого-нибудь богача и тоскуя о вольной жизни, которую полюбил. Ри привык к пустыне и солнечным лучам. Ему нужен корм, который он может найти лишь там. У самого нищего араба он будет чувствовать себя лучше, чем на моей родине, в прекраснейшей из конюшен. Кто будет ухаживать за ним? Кто будет нашептывать ему суры Корана, готовясь в вечерний час ко сну, как нашептывали их со дня его рождения? Мы все еще находимся в стране падишаха, а Ри уже болен. Пряди его гривы уже не похожи на нити паутины; его глаза пока еще блестят, но в них уже не горит огонь. Коня отличных кровей легко узнать по трем главным приметам: холке, первому шейному позвонку и корню хвоста. Грива уже не привлекает: она стала прямой и гладкой. Лишь любовь ко мне придает ему бодрость и силу. Полюбит он и тебя, но более никого другого. Он знает, что ты – его друг, и будет повиноваться тебе, как повиновался мне, ежели ты не позабудешь в вечерний час о сурах Корана. Итак, ради него самого я не могу оставить его у себя. Мне надо вернуть его на родину в благодарность за все, чем он помог мне. И если я так поступлю, то сделаю счастливым заодно и тебя – вот еще одна причина, по которой я дарю его. Когда мы доберемся до моря, он – твой. Тогда ты не станешь досадовать, глядя, как Оско и Омар разъезжают на пегих, ведь их и сравнивать нечего с Ри.
– Я не могу поверить в это, сиди. Мне очень жаль, что ты скоро расстанешься со мной, но, если я получу в подарок коня, на котором ты ездил, скорбь моя хоть немного утихнет. Только подумай, как же огромен твой дар! Когда у меня будет Ри, я стану богатым, очень богатым человеком, одним из самых уважаемых людей в племени. Я знаю, что у тебя нет никаких сокровищ; как же мне принять от тебя такой подарок!
– Ты можешь и примешь его. Не будем больше говорить об этом!
Он испытующе заглянул мне в лицо. Когда он увидел, что я был серьезен, то его все еще влажные глаза заблистали восторгом. И все-таки он сказал:
– Да, сиди, не будем больше говорить об этом! Должно быть, ты все основательно обдумал, ведь это такое важное дело.
– Я все обдумал и давно решил.
– Так взвесь еще раз; час разлуки пока не настал. У меня лишь одна, одна большая просьба, господин!
– Какая же?
– Позволь мне сегодня вечером, сменив тебя, нашептать Ри суры Корана. Пусть он знает, что теперь его хозяином стану я, и пусть привыкает к этой мысли. Это облегчит ему боль расставания с тобой.
– Да, сделай это! Отныне я перестану также давать ему воду и корм. Он твой, и с этой минуты я лишь одолжил его у тебя. Вот только подарок свой я обременю одним условием, Халеф.
– Назови его! Я выполню его, если это возможно.
– Для тебя возможно. Мне не хотелось бы навсегда расставаться с тобой. Ты знаешь, что, вернувшись на родину, я скоро опять покину ее. Быть может, когда-нибудь я вновь попаду в страну, где живешь ты вместе с несравненной Ханне. В таком случае пусть, пока я буду в гостях, Ри снова послужит мне.
– Господин, это правда? Ты решил нас навестить? Какая радость воцарится на пастбищах и разольется среди шатров! Встречать тебя выйдет все племя, осыпая тебя приветствиями; оседлав Ри, ты въедешь в дуар[40], и конь останется твоим, пока тебе это угодно. Надежда снова увидеть тебя скрасит мне расставание; теперь мне легче будет принять сей ценный дар, предложенный тобой. Я никогда не стану считать твоего вороного коня своим; ты лишь доверил мне беречь его и лелеять до твоего возвращения.
Конечно, он не мог никак сразу оставить эту тему. Он говорил об этом с самых разных точек зрения, и настоящий восторг охватывал его. Ему во что бы то ни стало надо было поделиться своим счастьем с товарищами. Те поздравляли его от всего сердца. Лишь лорд, коему Халеф поведал о своей радости скорее жестами, чем словами, подъехал ко мне и, чуть ли не гневаясь, промолвил:
– Послушайте, мастер, я только что узнал, что вы решили подарить Ри. Это верно? Или я неправильно понял движения рук и возгласы малыша?
– Это верно, сэр.
– Тогда вы безумец не дважды и не трижды, а десятижды!
– Я попрошу! Разве в старой, доброй Англии считается безумством осчастливить бравого, храброго человека?
– Нет, но глупостью считается сделать такой роскошный подарок слуге.
– Халеф вовсе не мой прислужник, он мой друг. Он давно делит со мной тяготы пути, покинув ради этого родину.
– Это не извиняет вас. А я – ваш друг или ваш враг?
– Я полагаю, первое.
– Я делил с вами тяготы пути или нет?
– Да, мы долгое время были вместе.
– Я покинул родину или нет?
– Разве вы уехали из старой, доброй Англии ради меня?
– Нет, но я бы давно уже вернулся туда. Это ведь то же самое. А разве я не оказывал вам ценные услуги? Разве в этих чертовых горах не меня ограбили и бросили в темницу, когда я хотел спасти вас?
– Последнее случилось лишь из-за вашей неосторожности. Впрочем, если мы будем откровенны, в этих событиях моих заслуг больше, чем ваших. Как хорошо, как прекрасно, что вы хотели спасти нас, и мы искренне благодарны вам, но я еще раньше говаривал вам, что все, за что вы возьметесь, обернется своей противоположностью. Не вы спасли нас, а мы – вас. И за это мне следует наградить вас вороным скакуном?
– Кто с вас этого требовал! Я и не думал добиваться от вас награды, но вы же знаете, как я жаждал завладеть этим конем. Я бы купил его у вас. Я бы выписал вам чек, дал бы вам бланк, в котором вы указали бы нужную вам сумму, даже не посвящая в это меня, – деньги были бы вам выплачены. Я поселил бы Ри в конюшню, в которой был бы достоин жить князь; я кормил бы его в мраморных яслях ароматным сеном из Уэльса, лучшим овсом из Шотландии и сочным клевером из Ирландии!
– И совершенно разорились бы! Ри привык жить в пустыне и питаться травами, растущими там. Несколько «бла халефа»[41] для него – самый большой деликатес. Нет, сэр, вы – богатый человек, миллионер, вы вольны выполнить любую вашу прихоть. Халеф же – бедняк; ему и желать-то нечего; он знает, что его желания не сбудутся. Такой подарок для него превосходит любые блаженство и отраду, обещанные Мухаммедом своим правоверным в земной жизни. Пусть Ри будет его. Я сказал свое слово и не возьму его назад.
– Ладно! Вы хотите его осчастливить; вы вознесли его на седьмое небо; мое же настроение вас не интересует. Черт бы вас побрал, сэр! Если бы какой-нибудь негодяй вздумал теперь вас похитить, я бы не стал отговаривать его, а, наоборот, слезно бы умолял его забрать вас и сбыть какому-нибудь старьевщику за шесть или восемь грошей!
– Благодарю вас за то, что вы так цените меня! Я-то и не догадывался, что я – столь уцененный товар. Но что же с вами творится? У вас разболелась голова, сэр?
Во время разговора он несколько раз то левой, то правой рукой хватался за голову, сдвигая феску то на затылок, то на лоб и при этом так энергично шевеля пальцами, как будто ощипывая мелкую дичь.
– Разболелась голова? С какой стати? – спросил он.
– Но вы же постоянно держитесь за голову.
– Я что-то не замечаю этого; я делаю это непроизвольно, пожалуй, потому что феска не вполне удачно сидит.
Говоря это, он снова почесал голову.
– Видите, опять то же самое, а ведь феска нормально сидела на вас.
– Да, гм! Вы знаете, похоже, у меня дурная кровь. Она застаивается в голове и зудит. Я думаю, когда я вернусь в старую, добрую Англию, я примусь ее лечить; я сяду на самую строгую диету, буду пить настой из липового цвета и заедать его пудингом с изюмом.
– Не мучайте себя подобной диетой! Сливы и изюм, коими напичкан пудинг, лишь испортят вам желудок. А вот немного жира со ртутью наверняка поможет вам, и все лечение займет не более пяти минут.
– Вы так думаете?
– Да. Если вам угодно ждать возвращения в старую, добрую Англию, то вы вернетесь туда скелетом. Все прочие части вашего тела будут попросту съедены.
– Кем же?
– Тем, кого вы зовете дурной кровью. У этих странных капелек крови шесть ног и хоботок, которым они очень нелюбезно кусаются.
– Как… что… что? – спросил он, испуганно глядя на меня.
– Да, мой милый лорд! Быть может, вы не вполне забыли латынь, которую изучали по молодости. Вы помните, что значит Pediculus capitis?
– Когда-то знал, да вот вылетело из головы.
– А, может быть, вы знаете, какую это тварь араб именует «hamli», а турок – «bit»? Русский назовет ее «вошью», итальянец – «pidocchio», француз – «pou», а готтентот – «t'garla»?
– Тихо! Оставьте меня в покое с турками и готтентотами! Я не понимаю этих слов!
– Так будьте добры, обнажите голову и исследуйте-ка подкладку вашей фески. Быть может, вас ждет важное открытие; оно принесет вам славу знаменитого знатока насекомых.
Он сорвал шапку с головы, но не стал в нее заглядывать, а смущенно спросил:
– Вы не вздумали меня оскорбить? Или вы полагаете, что там внутри?..
– Да, я думаю, что там внутри!..
– Там что-то… что-то живое ползает? – продолжал он.
– Верно! Именно это я и имею в виду.
– Черт возьми! Ах!
Он поднес шапку к лицу и уставился на нее. Его нос ходил ходуном, дергаясь то вверх, то вниз, как будто решил сам, отдельно от своего хозяина, понаблюдать за происходящим. Потом он опустил руки, в которых все еще сжимал шапку, и испуганно воскликнул:
– Woe to me! Louses! Lice![42]
Он хотел отшвырнуть феску, но одумался, положил ее перед собой на седло, запустил обе руки в волосы и принялся ужасно уродовать свою прическу; при этом он испускал такие выражения, коих мне не передать. Самое скверное, что эти вредные существа и впрямь ничуть не уважали достойную всяких почестей голову лорда из старой, доброй Англии.
Эта вспышка гнева рассмешила меня. Он отвел руки от головы, снова повернулся ко мне и прикрикнул:
– Не смейтесь, сэр, иначе мы будем боксировать! А что там у вас с вашей феской? Может, и вас порадуют подобные компаньоны?
– Не имею чести их завести, мой милый лорд. Этих нахлебников я стараюсь держать подальше от себя, поелику я с ними вовсе не так обходителен, как вы.
– Какая неосторожность! Взять эту феску! От нее одни несчастья! И времени-то прошло всего ничего! Разве такое может быть!
– О, что касается этих вещей, то у турок есть пословица, которая звучит так: «Tschapuk ok gibi hem bit gibi!» («Быстрее только стрела и вошь!») В Турции знают толк в этих вещах.
– Но что же мне делать? С чего начинать? Дайте мне хороший совет! Не выбрасывать же сей дворец, населенный таким нечестивым народцем! Ведь было бы позором въехать в Ругову с непокрытой головой. И есть ли там магазин, где бы я мог разжиться новой шапкой? О, это еще вилами по воде писано.
– Именно так! Но перед нами вам нечего стесняться! Вы можете спокойно признаться нашим спутникам, какое несчастье постигло вас. Остановимся на пару минут.
Когда остальные узнали, в чем дело, Оско предложил провести экзекуцию. Он положил шапку на камень и посыпал ее тонким слоем земли; затем завалил ее сухими ветками и поджег их. Земля, камень и шапка изрядно прогрелись, что и требовалось. Возле скалы виднелась небольшая лужица; шапка была в ней остужена. Наконец, лорду вручили вожделенный предмет, оберегавший достоинство его головы, и мы продолжили путь. На Востоке к подобным эпизодам всегда нужно быть готовым, даже если вы, по случайности, лорд из старой, доброй Англии.
Глава 6
Я поднял свой чекан, и мы быстро покинули это место, которое могло стать нашим смертным одром.
Оско и Омар оседлали пегих лошадей; своих прежних коней они решили продать. Кроме них, они вели за поводья еще одну пару лошадей, которую хотели вернуть Стойко.
Счастливые, что так легко отделались, мы поскакали на рысях, напоследок уничтожив оружие наших врагов.
Мы ехали среди скал, поросших лесом, вовсю обсуждая последнее приключение. Лишь Халеф отделывался краткими репликами. Впрочем, скрыть свои мысли и чувства ему не удавалось; я догадывался, что скоро он примется упрекать меня. В самом деле не прошло и часа, как он подъехал ко мне и спросил приветливым тоном:
– Сиди, ты не хочешь мне откровенно ответить на один вопрос?
– С превеликой радостью, мой милый Халеф.
– Как ты думаешь, сегодня я правильно все сделал?
– Превосходно.
– Значит, я был храбрецом, и ты мной доволен?
– В полной мере.
– Но, пожалуй, Оско и Омар еще храбрее меня?
– О нет, хоть они исполнили свой долг полностью.
– Но ты ведь их наградил, а меня нет!
– Неужели?
– Ты же дал им пегих лошадей! А ведь Омар сразил всего одного врага, Оско – двух, а я – целых трех!
– Разумеется, с моей помощью, Халеф.
– А Оско ты разве не помогал? Почему же он получил пегую лошадь, а я нет? О, сиди, я твой друг и заступник; я верил, что ты меня любишь. Теперь-то я вижу, что других ты больше уважаешь.
– Ты ошибаешься, Халеф. Ты мне милее всех на свете.
– Ты сегодня это доказал. Кто будет гордиться Оско, когда, оседлав пегую, он помчится по Черногории? Кто порадуется на лошадь Омара? Нет у него родных; он теперь один на свете. А подумай о Ханне, моей жене, розе среди жен, самой нежной и ласковой среди дщерей, рожденных матерями! Как бы она гордилась и восторгалась, если бы ее хаджи Халеф, храбрейший среди храбрецов, прискакал к ней на одной из пегих лошадей, отбитых им у аладжи! Она бы поспешала от шатра к шатру, объявляя всем: «Он вернулся, супруг мой и повелитель, герой среди героев, исполненный мужества более других мужчин, самый воинственный среди идущих на битву! Он тут, разящая сабля, отец победы, брат и свояк триумфа. Он обогнул весь земной шар, узревая одну победу за другой. Он сражался с дикими зверями и дюжими богатырями, и никто не мог его одолеть. Он убил даже медведя и лакомился его лапами. Теперь он вернулся домой на самой пегой из всех лошадей, отбив ее у самого сильного среди всех разбойничьих атаманов. Его сиди, которого все вы знаете, почтил храбреца этим великолепным скакуном, ценя отвагу героя, силу его рук и непревзойденную славу, которой покрыл он себя. Да будет хвалим сей праведный сиди, что награждает по заслугам! Да будет почтен мой господин хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн хаджи Давуд эль-Госсара!» Так говорила бы она, и все сыны арабов были бы едины в словах, превознося твою справедливость; они сочиняли бы гимны во имя твоей беспристрастности и слагали бы великолепные строфы, хваля блистательную цельность твоей души. Но нет, увы, этому не суждено быть, ведь ты презрел меня и отказал в заслуженной награде!
Его боль изливалась в самых напыщенных выражениях. Он говорил совершенно серьезно, хотя я втайне веселился. Я знал, как лучше всего ободрить малыша и вселить в его душу блаженство.
Наконец я сказал:
– Ты ошибаешься. Я вовсе не думал тебя оскорблять. Я скорее намеревался отметить твои заслуги совсем по-иному. Оско и Омар еще позавидуют тебе.
– Как же они могут завидовать мне, если пегие лошади достались им?
– У тебя будет лошадь раз в пятьдесят лучше, чем все пегие лошади аладжи, вместе взятые.
– У меня? Что же это за лошадь?
– Ты не выдашь секрет?
– Нет, сиди.
– Ладно, скажу тебе. Когда мы расстанемся, я подарю тебе Ри. Ты приведешь его к Ханне, золотцу среди золота.
Эти слова ошеломили его; он осадил лошадь и с открытым ртом взирал на меня.
– Сиди, – вымолвил он, – будь милосерден ко мне! Ты говоришь, что Ри станет моим, и я делаюсь несчастлив.
– Несчастлив? Почему?
– Потому что этого не может быть. Ни один человек не продаст такую лошадь!
– Я не хочу продавать ее, я дарю тебе!
– Ни один человек не подарит такую лошадь!
– А разве я сам не получил ее в подарок?
– Да, в награду за твои великие заслуги перед племенем, ведь оно бы погибло без тебя, а еще в знак твоей дружбы с шейхом – сыном и предводителем этого племени.
– Так и я дарю тебе ее по тем же причинам. Разве я не отношусь к тебе даже лучше, чем шейх ко мне? Разве ты не лучший друг мне на всем этом свете? Разве ты не снискал предо мной немало заслуг? Разве был бы я жив сейчас, если бы ты не был моим другом и заступником?
Сказанное глубоко тронуло его душу. Слезы выступили у него из глаз; он печально спросил меня:
– Да, я твой друг, и я так люблю тебя, так люблю, что тысячу раз готов бы отдать за тебя жизнь, если бы такое было возможно. Быть может, я даже покинул бы Ханне, если бы это было нужно для твоего счастья. Но ты же смеешься надо мной!
– И не выдумывай! Разве ты уже не оставил Ханне ради меня? Разве ты не оставил ее – ее и твоего крохотного сынишку, – чтобы следовать за мной через все тяготы и беды? И я буду над тобой насмехаться?
– Да, ведь называешь же ты меня своим заступником!
– Ты ведь часто сам себя так зовешь!
– О, сиди, ты же знаешь, как это следует понимать. Не я твой заступник, а ты мой. Как часто, рискуя жизнью, ты спасал мою. И это правда. Ты же знаешь, я говорю порой больше, чем сам в это верю. Ты спокойно внимаешь этому и потихоньку посмеиваешься над маленьким хаджи, который рад уже тому, что ты не отстраняешь от него руки. И теперь мне полагается за свои заслуги, которых я вообще не сознаю и которых нет у меня, получить Ри? Быть такого не может! Подумай только о том, как будут гордиться им, когда ты приедешь в страну своих отцов! Сыновья твоего народа замрут от изумления и станут завидовать тебе; во всех городах будут говорить о твоей лошади и слагать рассказы о ней и ее всаднике; во всех газетах появится твой портрет, и все увидят, как ты гарцуешь на вороном, с винтовкой, притороченной к седлу, и чеканом, подвешенном на боку!
– Нет! – улыбнулся я. – Ни говорить об этом не будут, ни писать в газетах. Мало кого интересует, есть ли у меня лошадь или нет. Порядки в моей стране совсем не похожи на порядки в твоей стране. Если я приведу Ри домой, то содержание его обойдется мне в такую солидную сумму, какой у меня вообще нет; ты этого и не представляешь. Мне придется продать его, иначе он разорит меня.
– Нет, нет, сиди, не продавай его! Кто там у вас понимает, как надо ухаживать за этим конем – царем среди вороных!
– Стало быть, ты тоже думаешь, как и я. Даже если я продам его, он медленно зачахнет от тоски, стоя в конюшне какого-нибудь богача и тоскуя о вольной жизни, которую полюбил. Ри привык к пустыне и солнечным лучам. Ему нужен корм, который он может найти лишь там. У самого нищего араба он будет чувствовать себя лучше, чем на моей родине, в прекраснейшей из конюшен. Кто будет ухаживать за ним? Кто будет нашептывать ему суры Корана, готовясь в вечерний час ко сну, как нашептывали их со дня его рождения? Мы все еще находимся в стране падишаха, а Ри уже болен. Пряди его гривы уже не похожи на нити паутины; его глаза пока еще блестят, но в них уже не горит огонь. Коня отличных кровей легко узнать по трем главным приметам: холке, первому шейному позвонку и корню хвоста. Грива уже не привлекает: она стала прямой и гладкой. Лишь любовь ко мне придает ему бодрость и силу. Полюбит он и тебя, но более никого другого. Он знает, что ты – его друг, и будет повиноваться тебе, как повиновался мне, ежели ты не позабудешь в вечерний час о сурах Корана. Итак, ради него самого я не могу оставить его у себя. Мне надо вернуть его на родину в благодарность за все, чем он помог мне. И если я так поступлю, то сделаю счастливым заодно и тебя – вот еще одна причина, по которой я дарю его. Когда мы доберемся до моря, он – твой. Тогда ты не станешь досадовать, глядя, как Оско и Омар разъезжают на пегих, ведь их и сравнивать нечего с Ри.
– Я не могу поверить в это, сиди. Мне очень жаль, что ты скоро расстанешься со мной, но, если я получу в подарок коня, на котором ты ездил, скорбь моя хоть немного утихнет. Только подумай, как же огромен твой дар! Когда у меня будет Ри, я стану богатым, очень богатым человеком, одним из самых уважаемых людей в племени. Я знаю, что у тебя нет никаких сокровищ; как же мне принять от тебя такой подарок!
– Ты можешь и примешь его. Не будем больше говорить об этом!
Он испытующе заглянул мне в лицо. Когда он увидел, что я был серьезен, то его все еще влажные глаза заблистали восторгом. И все-таки он сказал:
– Да, сиди, не будем больше говорить об этом! Должно быть, ты все основательно обдумал, ведь это такое важное дело.
– Я все обдумал и давно решил.
– Так взвесь еще раз; час разлуки пока не настал. У меня лишь одна, одна большая просьба, господин!
– Какая же?
– Позволь мне сегодня вечером, сменив тебя, нашептать Ри суры Корана. Пусть он знает, что теперь его хозяином стану я, и пусть привыкает к этой мысли. Это облегчит ему боль расставания с тобой.
– Да, сделай это! Отныне я перестану также давать ему воду и корм. Он твой, и с этой минуты я лишь одолжил его у тебя. Вот только подарок свой я обременю одним условием, Халеф.
– Назови его! Я выполню его, если это возможно.
– Для тебя возможно. Мне не хотелось бы навсегда расставаться с тобой. Ты знаешь, что, вернувшись на родину, я скоро опять покину ее. Быть может, когда-нибудь я вновь попаду в страну, где живешь ты вместе с несравненной Ханне. В таком случае пусть, пока я буду в гостях, Ри снова послужит мне.
– Господин, это правда? Ты решил нас навестить? Какая радость воцарится на пастбищах и разольется среди шатров! Встречать тебя выйдет все племя, осыпая тебя приветствиями; оседлав Ри, ты въедешь в дуар[40], и конь останется твоим, пока тебе это угодно. Надежда снова увидеть тебя скрасит мне расставание; теперь мне легче будет принять сей ценный дар, предложенный тобой. Я никогда не стану считать твоего вороного коня своим; ты лишь доверил мне беречь его и лелеять до твоего возвращения.
Конечно, он не мог никак сразу оставить эту тему. Он говорил об этом с самых разных точек зрения, и настоящий восторг охватывал его. Ему во что бы то ни стало надо было поделиться своим счастьем с товарищами. Те поздравляли его от всего сердца. Лишь лорд, коему Халеф поведал о своей радости скорее жестами, чем словами, подъехал ко мне и, чуть ли не гневаясь, промолвил:
– Послушайте, мастер, я только что узнал, что вы решили подарить Ри. Это верно? Или я неправильно понял движения рук и возгласы малыша?
– Это верно, сэр.
– Тогда вы безумец не дважды и не трижды, а десятижды!
– Я попрошу! Разве в старой, доброй Англии считается безумством осчастливить бравого, храброго человека?
– Нет, но глупостью считается сделать такой роскошный подарок слуге.
– Халеф вовсе не мой прислужник, он мой друг. Он давно делит со мной тяготы пути, покинув ради этого родину.
– Это не извиняет вас. А я – ваш друг или ваш враг?
– Я полагаю, первое.
– Я делил с вами тяготы пути или нет?
– Да, мы долгое время были вместе.
– Я покинул родину или нет?
– Разве вы уехали из старой, доброй Англии ради меня?
– Нет, но я бы давно уже вернулся туда. Это ведь то же самое. А разве я не оказывал вам ценные услуги? Разве в этих чертовых горах не меня ограбили и бросили в темницу, когда я хотел спасти вас?
– Последнее случилось лишь из-за вашей неосторожности. Впрочем, если мы будем откровенны, в этих событиях моих заслуг больше, чем ваших. Как хорошо, как прекрасно, что вы хотели спасти нас, и мы искренне благодарны вам, но я еще раньше говаривал вам, что все, за что вы возьметесь, обернется своей противоположностью. Не вы спасли нас, а мы – вас. И за это мне следует наградить вас вороным скакуном?
– Кто с вас этого требовал! Я и не думал добиваться от вас награды, но вы же знаете, как я жаждал завладеть этим конем. Я бы купил его у вас. Я бы выписал вам чек, дал бы вам бланк, в котором вы указали бы нужную вам сумму, даже не посвящая в это меня, – деньги были бы вам выплачены. Я поселил бы Ри в конюшню, в которой был бы достоин жить князь; я кормил бы его в мраморных яслях ароматным сеном из Уэльса, лучшим овсом из Шотландии и сочным клевером из Ирландии!
– И совершенно разорились бы! Ри привык жить в пустыне и питаться травами, растущими там. Несколько «бла халефа»[41] для него – самый большой деликатес. Нет, сэр, вы – богатый человек, миллионер, вы вольны выполнить любую вашу прихоть. Халеф же – бедняк; ему и желать-то нечего; он знает, что его желания не сбудутся. Такой подарок для него превосходит любые блаженство и отраду, обещанные Мухаммедом своим правоверным в земной жизни. Пусть Ри будет его. Я сказал свое слово и не возьму его назад.
– Ладно! Вы хотите его осчастливить; вы вознесли его на седьмое небо; мое же настроение вас не интересует. Черт бы вас побрал, сэр! Если бы какой-нибудь негодяй вздумал теперь вас похитить, я бы не стал отговаривать его, а, наоборот, слезно бы умолял его забрать вас и сбыть какому-нибудь старьевщику за шесть или восемь грошей!
– Благодарю вас за то, что вы так цените меня! Я-то и не догадывался, что я – столь уцененный товар. Но что же с вами творится? У вас разболелась голова, сэр?
Во время разговора он несколько раз то левой, то правой рукой хватался за голову, сдвигая феску то на затылок, то на лоб и при этом так энергично шевеля пальцами, как будто ощипывая мелкую дичь.
– Разболелась голова? С какой стати? – спросил он.
– Но вы же постоянно держитесь за голову.
– Я что-то не замечаю этого; я делаю это непроизвольно, пожалуй, потому что феска не вполне удачно сидит.
Говоря это, он снова почесал голову.
– Видите, опять то же самое, а ведь феска нормально сидела на вас.
– Да, гм! Вы знаете, похоже, у меня дурная кровь. Она застаивается в голове и зудит. Я думаю, когда я вернусь в старую, добрую Англию, я примусь ее лечить; я сяду на самую строгую диету, буду пить настой из липового цвета и заедать его пудингом с изюмом.
– Не мучайте себя подобной диетой! Сливы и изюм, коими напичкан пудинг, лишь испортят вам желудок. А вот немного жира со ртутью наверняка поможет вам, и все лечение займет не более пяти минут.
– Вы так думаете?
– Да. Если вам угодно ждать возвращения в старую, добрую Англию, то вы вернетесь туда скелетом. Все прочие части вашего тела будут попросту съедены.
– Кем же?
– Тем, кого вы зовете дурной кровью. У этих странных капелек крови шесть ног и хоботок, которым они очень нелюбезно кусаются.
– Как… что… что? – спросил он, испуганно глядя на меня.
– Да, мой милый лорд! Быть может, вы не вполне забыли латынь, которую изучали по молодости. Вы помните, что значит Pediculus capitis?
– Когда-то знал, да вот вылетело из головы.
– А, может быть, вы знаете, какую это тварь араб именует «hamli», а турок – «bit»? Русский назовет ее «вошью», итальянец – «pidocchio», француз – «pou», а готтентот – «t'garla»?
– Тихо! Оставьте меня в покое с турками и готтентотами! Я не понимаю этих слов!
– Так будьте добры, обнажите голову и исследуйте-ка подкладку вашей фески. Быть может, вас ждет важное открытие; оно принесет вам славу знаменитого знатока насекомых.
Он сорвал шапку с головы, но не стал в нее заглядывать, а смущенно спросил:
– Вы не вздумали меня оскорбить? Или вы полагаете, что там внутри?..
– Да, я думаю, что там внутри!..
– Там что-то… что-то живое ползает? – продолжал он.
– Верно! Именно это я и имею в виду.
– Черт возьми! Ах!
Он поднес шапку к лицу и уставился на нее. Его нос ходил ходуном, дергаясь то вверх, то вниз, как будто решил сам, отдельно от своего хозяина, понаблюдать за происходящим. Потом он опустил руки, в которых все еще сжимал шапку, и испуганно воскликнул:
– Woe to me! Louses! Lice![42]
Он хотел отшвырнуть феску, но одумался, положил ее перед собой на седло, запустил обе руки в волосы и принялся ужасно уродовать свою прическу; при этом он испускал такие выражения, коих мне не передать. Самое скверное, что эти вредные существа и впрямь ничуть не уважали достойную всяких почестей голову лорда из старой, доброй Англии.
Эта вспышка гнева рассмешила меня. Он отвел руки от головы, снова повернулся ко мне и прикрикнул:
– Не смейтесь, сэр, иначе мы будем боксировать! А что там у вас с вашей феской? Может, и вас порадуют подобные компаньоны?
– Не имею чести их завести, мой милый лорд. Этих нахлебников я стараюсь держать подальше от себя, поелику я с ними вовсе не так обходителен, как вы.
– Какая неосторожность! Взять эту феску! От нее одни несчастья! И времени-то прошло всего ничего! Разве такое может быть!
– О, что касается этих вещей, то у турок есть пословица, которая звучит так: «Tschapuk ok gibi hem bit gibi!» («Быстрее только стрела и вошь!») В Турции знают толк в этих вещах.
– Но что же мне делать? С чего начинать? Дайте мне хороший совет! Не выбрасывать же сей дворец, населенный таким нечестивым народцем! Ведь было бы позором въехать в Ругову с непокрытой головой. И есть ли там магазин, где бы я мог разжиться новой шапкой? О, это еще вилами по воде писано.
– Именно так! Но перед нами вам нечего стесняться! Вы можете спокойно признаться нашим спутникам, какое несчастье постигло вас. Остановимся на пару минут.
Когда остальные узнали, в чем дело, Оско предложил провести экзекуцию. Он положил шапку на камень и посыпал ее тонким слоем земли; затем завалил ее сухими ветками и поджег их. Земля, камень и шапка изрядно прогрелись, что и требовалось. Возле скалы виднелась небольшая лужица; шапка была в ней остужена. Наконец, лорду вручили вожделенный предмет, оберегавший достоинство его головы, и мы продолжили путь. На Востоке к подобным эпизодам всегда нужно быть готовым, даже если вы, по случайности, лорд из старой, доброй Англии.
Глава 6
ПОД ЗЕМЛЕЙ
Мы поехали дальше. Через некоторое время скалы по правую руку от нас отступили; открылся вид на восток, тогда как слева все еще высились горы. Потом, справа вдалеке, мы увидели всадника. Нас разделяла равнина; в ту же минуту он нас заметил, и мы поняли, что он направляет коня нам навстречу. Поравнявшись, он вежливо приветствовал нас; мы раскланялись с ним. Вид у него был осанистый, а лицо честное, открытое; он производил приятное впечатление.
– Мы хотим попасть в Ругову, – сказал я ему. – Долго еще туда ехать?
– Еще с полчаса, господин, – ответил он. – Сейчас вам надо добраться туда, где сливается Дрина; дорога идет по левому берегу реки. Вы, похоже, люди приезжие. Я тоже еду в Ругову; я оттуда. Вы разрешите составить вам компанию?
– С удовольствием. Мы здесь люди чужие, так что будем рады что-то узнать у тебя.
– Я готов вам помочь. Скажите только, что вы хотите знать.
– Сперва хотелось бы знать, у кого там можно остановиться.
Я намеревался сделать остановку у Колами, о котором говорил алим, но не стал это говорить, чтобы для начала узнать побольше о постоялом дворе, который держал Жут.
– В Ругове есть два хане, – пояснил незнакомец. – Одно, что побольше, принадлежит персу по имени Кара-Нирван; живет он в стороне от деревни. Хозяин другого – того, что лежит у моста через реку, – Колами.
– Куда же ты посоветуешь отправиться?
– Никуда. Делайте сами выбор.
– Что за человек этот перс?
– Очень уважаемый. Жить у него приятно и дешево. Правда, Колами тоже старается потрафить гостям, а жить у него еще дешевле, чем у Кара-Нирвана.
– А что оба они дружат между собой?
– Нет, они враги.
– Почему?
– Только из личной неприязни. Нет, они не мстят друг другу; они ничего не замышляют один против другого. Просто, Колами терпеть не может перса; он ему не доверяет.
– Почему?
– Увольте меня от ответа. Вы люди чужие, и вам дела до этого нет.
– Тогда мы завернем к Колами.
– Ему будет приятно принять таких гостей, но я вовсе не отговариваю вас от поездки к Кара-Нирвану; я этого никогда не делаю, иначе меня могли бы счесть злыднем и завистником. Ведь я Колами.
– Ах вот как! Что ж, тогда, разумеется, мы остановимся в твоем доме.
– Благодарю тебя. Долго ли вы пробудете в Ругове?
– Пока не знаю. Мы стремимся к одной цели, но не знаем, достигнем ли ее и когда это будет.
– Это какая-то сделка? Лошадей, наверное, продаете? Тогда вам, конечно, надо обращаться к персу; он торгует лошадьми. Я же вижу, что вы трех лошадок с собой ведете.
– Да, двух мы хотим сбыть с рук, но едем сюда вовсе не за этим. Есть у нас и другие планы. Тебе, похоже, доверять можно. Поэтому я признаюсь тебе, что мы намерены подать жалобу на Кара-Нирвана.
– Жалобу? О, вашу затею трудно выполнить. К кому бы вы ни обратились, всюду будут его дружки. Он вам денег должен?
– Нет, я хочу уличить его в преступлении.
При этих словах Колами быстро выпрямился в седле, осадил лошадь и спросил:
– Ты считаешь его преступником?
– Да.
– Что же он совершил?
– Убийство, даже много убийств, а еще разбои.
Его лицо покраснело; глаза засветились. Сжав руку ладонью и задыхаясь, он выпалил:
– Господин, скажи мне быстро, ты из тайной полиции?
– Нет, не оттуда. Я прибыл из другой страны и намерен туда вернуться. Вот только прежде мне хотелось бы увидеть, как покарают человека, который со своими сообщниками не раз покушался на чужую жизнь. И этот человек – перс.
– О Аллах! Я не ослышался? Разве такое возможно? Неужели я, наконец, встретил человека, который думает так же, как и я?
– Так ты тоже считаешь его злодеем?
– Да, но такое нельзя говорить. Однажды я разок обмолвился, так чуть не лишился жизни.
– Почему же ты так относишься к нему?
– Он ограбил меня. Я был в Персерине, стремясь разжиться деньгами. Там я встретился с ним, и он узнал от меня, что я вожу с собой полный кошелек. В пути на меня напали и отняли деньги. Их было четверо; лица закрывала маска. Тот, что говорил, был одет по-особенному, и все же я узнал его по голосу, по остренькой бородке, выглядывавшей из-под маски, и по пистолетам, которые он направил на меня. Это был перс. Но что же мне оставалось делать? Двое жителей моего местечка на следующий день сами признались, что видели его в определенное время в Персерине, и это был тот самый час, когда на меня напали. Так что, он сумел доказать, что не был на месте преступления. Мне пришлось промолчать.
– Оба свидетеля наверняка тоже замешаны в этом деле. Ты так не думаешь?
– Я уверен в этом. С того времени я слежу за ним. Я видел и слышал многое, но вот связать все это не удается. Наконец, я пришел к мысли, что он не кто иной, как… как…
Он не осмелился вымолвить слово, поэтому я решительно продолжил:
– Как Жут!
– Господин! – воскликнул он.
– Что такое?
– Ты говоришь именно то, что я думаю.
– Так мы одного мнения, и это хорошо.
– Ты можешь это доказать?
– Да. Я прибыл в Ругову, чтобы навести о нем справки. Он от меня не ускользнет.
– О Аллах, если бы все было так! Тогда бы мы избавили страну от ужаса, охватившего ее. Господин, я тебе сказал, что мы с персом друг другу ничего не сделали. Мне пришлось так сказать, потому что я не знал тебя. Теперь же признаюсь, что я ненавижу его, как дьявола, и очень хочу помочь тебе справиться с ним. Его считают человеком честным, набожным, уважаемым, хотя на поверку он – самый большой злодей на свете!
По нему было видно, что он произнес эти слова всерьез. Встреча с ним была нам только на пользу. Поэтому не колеблясь я поведал ему, что мы намерены делать в Ругове, что нам довелось пережить и что мы узнали о Жуте. Особенно подробно я описал события, случившиеся у Чертовой скалы и в долине, где жил углежог. Он часто прерывал меня возгласами, в которых перемешивались изумление, страх и радость. Взволнованный моим рассказом, он так часто осаживал лошадь, что весьма замедлил нашу поездку. Когда я умолк, он воскликнул:
– Мы вообще не думали, что такое возможно, но все точнехонько сходится, да и сам я подозревал, что этот перс удерживает у себя людей! Многие, кто к нему заезжал, исчезли. И почему он так часто ездит на прогулку к реке? Живет он за деревней, и у него есть лодка. Говорят, едва он сядет в нее, как мигом скрывается из виду. Теперь понимаю, что он забирается в штольню!
– Ты не знаешь, как можно проникнуть в старую шахту?
– Нет. Что ты собираешься делать, господин, когда приедешь? Может, ты решил пожаловаться на перса местному старейшине? Так он – лучший друг этого плута.
– Я об этом и не думаю. Прямых улик против перса у меня нет; их еще надо собрать, а для этого проникнуть в штольню.
– Так возьми одну из моих лодок. Если позволишь, я поеду с тобой.
– Мне это кстати, ведь ты потом будешь моим свидетелем.
– Мы хотим попасть в Ругову, – сказал я ему. – Долго еще туда ехать?
– Еще с полчаса, господин, – ответил он. – Сейчас вам надо добраться туда, где сливается Дрина; дорога идет по левому берегу реки. Вы, похоже, люди приезжие. Я тоже еду в Ругову; я оттуда. Вы разрешите составить вам компанию?
– С удовольствием. Мы здесь люди чужие, так что будем рады что-то узнать у тебя.
– Я готов вам помочь. Скажите только, что вы хотите знать.
– Сперва хотелось бы знать, у кого там можно остановиться.
Я намеревался сделать остановку у Колами, о котором говорил алим, но не стал это говорить, чтобы для начала узнать побольше о постоялом дворе, который держал Жут.
– В Ругове есть два хане, – пояснил незнакомец. – Одно, что побольше, принадлежит персу по имени Кара-Нирван; живет он в стороне от деревни. Хозяин другого – того, что лежит у моста через реку, – Колами.
– Куда же ты посоветуешь отправиться?
– Никуда. Делайте сами выбор.
– Что за человек этот перс?
– Очень уважаемый. Жить у него приятно и дешево. Правда, Колами тоже старается потрафить гостям, а жить у него еще дешевле, чем у Кара-Нирвана.
– А что оба они дружат между собой?
– Нет, они враги.
– Почему?
– Только из личной неприязни. Нет, они не мстят друг другу; они ничего не замышляют один против другого. Просто, Колами терпеть не может перса; он ему не доверяет.
– Почему?
– Увольте меня от ответа. Вы люди чужие, и вам дела до этого нет.
– Тогда мы завернем к Колами.
– Ему будет приятно принять таких гостей, но я вовсе не отговариваю вас от поездки к Кара-Нирвану; я этого никогда не делаю, иначе меня могли бы счесть злыднем и завистником. Ведь я Колами.
– Ах вот как! Что ж, тогда, разумеется, мы остановимся в твоем доме.
– Благодарю тебя. Долго ли вы пробудете в Ругове?
– Пока не знаю. Мы стремимся к одной цели, но не знаем, достигнем ли ее и когда это будет.
– Это какая-то сделка? Лошадей, наверное, продаете? Тогда вам, конечно, надо обращаться к персу; он торгует лошадьми. Я же вижу, что вы трех лошадок с собой ведете.
– Да, двух мы хотим сбыть с рук, но едем сюда вовсе не за этим. Есть у нас и другие планы. Тебе, похоже, доверять можно. Поэтому я признаюсь тебе, что мы намерены подать жалобу на Кара-Нирвана.
– Жалобу? О, вашу затею трудно выполнить. К кому бы вы ни обратились, всюду будут его дружки. Он вам денег должен?
– Нет, я хочу уличить его в преступлении.
При этих словах Колами быстро выпрямился в седле, осадил лошадь и спросил:
– Ты считаешь его преступником?
– Да.
– Что же он совершил?
– Убийство, даже много убийств, а еще разбои.
Его лицо покраснело; глаза засветились. Сжав руку ладонью и задыхаясь, он выпалил:
– Господин, скажи мне быстро, ты из тайной полиции?
– Нет, не оттуда. Я прибыл из другой страны и намерен туда вернуться. Вот только прежде мне хотелось бы увидеть, как покарают человека, который со своими сообщниками не раз покушался на чужую жизнь. И этот человек – перс.
– О Аллах! Я не ослышался? Разве такое возможно? Неужели я, наконец, встретил человека, который думает так же, как и я?
– Так ты тоже считаешь его злодеем?
– Да, но такое нельзя говорить. Однажды я разок обмолвился, так чуть не лишился жизни.
– Почему же ты так относишься к нему?
– Он ограбил меня. Я был в Персерине, стремясь разжиться деньгами. Там я встретился с ним, и он узнал от меня, что я вожу с собой полный кошелек. В пути на меня напали и отняли деньги. Их было четверо; лица закрывала маска. Тот, что говорил, был одет по-особенному, и все же я узнал его по голосу, по остренькой бородке, выглядывавшей из-под маски, и по пистолетам, которые он направил на меня. Это был перс. Но что же мне оставалось делать? Двое жителей моего местечка на следующий день сами признались, что видели его в определенное время в Персерине, и это был тот самый час, когда на меня напали. Так что, он сумел доказать, что не был на месте преступления. Мне пришлось промолчать.
– Оба свидетеля наверняка тоже замешаны в этом деле. Ты так не думаешь?
– Я уверен в этом. С того времени я слежу за ним. Я видел и слышал многое, но вот связать все это не удается. Наконец, я пришел к мысли, что он не кто иной, как… как…
Он не осмелился вымолвить слово, поэтому я решительно продолжил:
– Как Жут!
– Господин! – воскликнул он.
– Что такое?
– Ты говоришь именно то, что я думаю.
– Так мы одного мнения, и это хорошо.
– Ты можешь это доказать?
– Да. Я прибыл в Ругову, чтобы навести о нем справки. Он от меня не ускользнет.
– О Аллах, если бы все было так! Тогда бы мы избавили страну от ужаса, охватившего ее. Господин, я тебе сказал, что мы с персом друг другу ничего не сделали. Мне пришлось так сказать, потому что я не знал тебя. Теперь же признаюсь, что я ненавижу его, как дьявола, и очень хочу помочь тебе справиться с ним. Его считают человеком честным, набожным, уважаемым, хотя на поверку он – самый большой злодей на свете!
По нему было видно, что он произнес эти слова всерьез. Встреча с ним была нам только на пользу. Поэтому не колеблясь я поведал ему, что мы намерены делать в Ругове, что нам довелось пережить и что мы узнали о Жуте. Особенно подробно я описал события, случившиеся у Чертовой скалы и в долине, где жил углежог. Он часто прерывал меня возгласами, в которых перемешивались изумление, страх и радость. Взволнованный моим рассказом, он так часто осаживал лошадь, что весьма замедлил нашу поездку. Когда я умолк, он воскликнул:
– Мы вообще не думали, что такое возможно, но все точнехонько сходится, да и сам я подозревал, что этот перс удерживает у себя людей! Многие, кто к нему заезжал, исчезли. И почему он так часто ездит на прогулку к реке? Живет он за деревней, и у него есть лодка. Говорят, едва он сядет в нее, как мигом скрывается из виду. Теперь понимаю, что он забирается в штольню!
– Ты не знаешь, как можно проникнуть в старую шахту?
– Нет. Что ты собираешься делать, господин, когда приедешь? Может, ты решил пожаловаться на перса местному старейшине? Так он – лучший друг этого плута.
– Я об этом и не думаю. Прямых улик против перса у меня нет; их еще надо собрать, а для этого проникнуть в штольню.
– Так возьми одну из моих лодок. Если позволишь, я поеду с тобой.
– Мне это кстати, ведь ты потом будешь моим свидетелем.