Страница:
– Стой, стой, остановитесь! Стреляйте, колите! – донесся снаружи гневный голос Жута.
Приказ запоздал. Мы вынудили этих молодчиков к бегству и не дали им времени задержаться или обернуться.
При каждом ударе молотком англичанин кричал: «Убивайте их! Разите! Well!»
– Прочь! Вперед! Пошли! – кричали молодчики, толкая друг друга. – Спасайтесь! Они идут; они идут!
Смешно, право! Эти ужасные люди, – пусть их и было вместе с Жутом человек девятнадцать, – удирали от нас. Все кричали; лошади перепугались, они ржали и били копытами; величайшее смятение охватило всех.
Я думал только об одном – о Жуте. Неужели мы снова упустили его? Стена была так высока, что он не мог взобраться на нее. Ему нужно, миновав конюшни, вернуться во двор и бежать через ворота, но там на страже оставались конные штиптары, да и Халеф был неподалеку. Он, конечно, скорее застрелил бы Жута, чем пропустил его.
По обе стороны ворот толпились жители Руговы. Если бы они переметнулись на сторону Жута, мы оказались бы в трудном положении.
Подобные мысли роились у меня в голове, когда стволом ружья я расталкивал бегущих. Я уверен, что эти удары будут помниться им еще несколько месяцев. Внезапно слева на меня навалилась лошадь. Ударом копыта она задела мое плечо, и я упал. Правда, я тут же поднялся на ноги и хотел бежать, как вдруг позади меня раздался звонкий голос хаджи.
– Сиди, что случилось? Я услышал выстрелы твоего револьвера, а потом крики. Скажи, что здесь!
Тем временем все нападавшие выбежали через заднюю дверь; Линдсей и Галингре с ними. Халеф не видел никого, кроме меня.
– На нас напали, – поспешно ответил я. – Жут снова на свободе. Предаю его в твои руки. Выбери себе лучшую лошадь и скачи вдогонку за ним. Быстро, быстро! Иначе все кончится скверно для нас.
Я выбежал через заднюю дверь – и вовремя. Беглецы вознамерились дать нам бой.
– Вперед, сэр! – по-английски воскликнул лорд. – Не дадим им остановиться.
Взмахнув руками, он ринулся на врагов. Затем и я пришел на подмогу. Галингре держался как герой. Наконец, молодчики пустились наутек; мы за ними; мы миновали конюшню под номером пять, потом конюшню номер шесть. Жута не было видно.
Когда мы завернули за угол шестой конюшни и побежали вдоль дальней кладовой, я заметил возле ее фронтона открытые ворота. До них оставалось шагов двадцать, и беглецы ринулись к ним.
Неужели Жут уже миновал ворота? Каждая секунда была дорога. Я сделал несколько прыжков, ворвался в толпу убегавших, растолкал их, устремился к воротам и выбежал наружу. Да, вот так дела! Справа, восседая на лошади, уезжал Жут; слева, полем, мчались остальные. Хотя меня переполнял гнев, хотя я был взволнован, я все равно залюбовался конем: широкие, крепкие сухожилия; высокие, стройные ноги; низкая грудь; тонкое туловище; длинная, низко опущенная шея; очень маленькая голова – черт возьми, это был чистокровный английский скакун! Как же он попал в Ругову?!
Я был восхищен изяществом и легкостью, с которой конь уносился прочь. Я почти не думал о всаднике – о всаднике, ах! Его нельзя было упустить. Я прижал карабин к щеке, чтобы поточнее прицелиться. Но разве я попал бы в него? Дистанция была уж слишком велика.
Внезапно что-то сверкнуло у меня перед глазами. Это был нож; один из пробегавших мимо врагов размахнулся, пытаясь заколоть меня. Я едва успел отскочить в сторону; что ж, он получил пулю вместо Жута – та вонзилась ему в правое плечо.
– Назад, во двор! – крикнул я англичанину.
Вместе с Галингре он помчался вслед за мной, не обращая внимание на врагов. Вновь миновав ворота, мы пробежали между кладовой и шестой конюшней и оказались посреди двора. Там стоял Халеф с неоседланной лошадью.
– Жут убегает в сторону деревни, на скакуне, – проговорил я, задыхаясь. – Спеши вдогонку, иначе он остановится у конака и украдет нашего Ри. Узнай, в каком направлении он поедет из Руговы! Наверняка помчится в сторону Скутари, чтобы встретить Хамда эль-Амасата и отнять деньги у жены Галингре, ведь здесь ему уже нельзя показываться.
– Велик Аллах, а вы были глупцами! – сказал малыш. – Долго мне преследовать этого плута?
– Пока не узнаешь, куда он точно поедет. Потом возвращайся. Остальное – мое дело. Только не делай опрометчивых шагов.
Малыш повернул лошадь в сторону и помчался к воротам, крича:
– Открывай!
Ранко, увидев, что жестом я требую того же, распахнул ворота. В следующее мгновение Халеф стрелой мчался вперед. Я думал, что ему придется ехать сквозь толпу людей, но никого уже не было.
Я метнулся за ним. Когда я миновал ворота, то увидел, что все люди бегут в деревню. Жут уже скрылся среди кустов, окаймлявших поля. Халеф тоже исчез в этих зарослях.
– Эфенди, – спросил Оско, – Жут бежал?
– Да! Но мы еще поймаем его. Идите сюда! Нам незачем здесь оставаться. Надо быстро уладить все дела.
«Отцы деревни» никуда не ушли. Я рассказал им все, что случилось; они промолчали. Казалось, они очень рады, что Жут сбежал. Даже почтенный старец вздохнул облегченно и спросил:
– Господин, что теперь будешь делать?
– Ловить Жута, – ответил я.
– Что же ты так спокойно стоишь? Вдогонку спешить надо, раз собрался кого-то поймать!
– Я спешу, только не так, как ты думаешь.
– Он же убежит от тебя; он намного тебя опережает.
– Не беспокойся! Я еще настигну его.
– А потом привезешь сюда?
– Нет. На это нет времени!
– Но ведь тебе придется выступать обвинителем или давать показания против него!
– Для этого и другие найдутся. Я могу доверить все это вам. Вы знаете, что перс и есть Жут. Он при вас признался в этом. Теперь ваше дело – наказать его, когда он вернется. А если вы этого не сделаете, этим займется Стойко.
– Да, это уж точно, – сказал штиптар. – Как только его снова доставят сюда, он – мой.
– Столько ждать я не буду, – промолвил его племянник. – Эфенди решил его поймать, и мы поедем вместе с ним.
– Мы еще поговорим об этом, – ответил я. – Сейчас следуйте за мной в контору.
Мы направились туда. Я велел снять кассу с железного крюка, на котором она висела. Действительно, в стене за ней виднелась ниша; она была несколько меньше кассы. В нише лежало все, что было отнято у англичанина и Галингре. Свою прежнюю добычу Жут перепрятал уже в другое место, но я был доволен и этой находкой. Лорд ухмыльнулся, когда увидел среди вещей даже свою шляпу, а Галингре ликовал, вернув себе деньги.
Потом мы обошли все шесть конюшен. Там стояли лошади всех пород и окрасов. Лучшие лошади содержались в конюшне, что называлась «конторой». На великолепного гнедого скакуна я обратил внимание, еще когда вошел туда вместе с Жутом. У Халефа был такой же вкус, как у меня; пускаясь в погоню, он выбрал себе именно гнедого, хотя все происходило в страшной спешке. Я отобрал для Галингре почти такую же великолепную лошадь; еще одну я взял для англичанина.
Нескольких отменных лошадей вывел во двор Стойко. Конечно, киаджи хотел ему помешать, но штиптар прикрикнул на него:
– Молчи! Разве эти лошади вернут мне сына? Я знаю, что вы поделите все имущество Жута, если он не вернется. Так пусть хоть что-то получат те, кто пострадал из-за него. Впрочем, если он вернется, когда нас не будет, вы наверняка примете его так, словно ничего не случилось. Я знаю вас и постараюсь позаботиться, чтобы ему не так хорошо жилось.
Другие враги тоже скрылись – даже те, кого я ранил в конторе. Теперь я понял: буква «даль» означала «четыре».
Кассу я не велел вскрывать до прибытия чиновника из Призренди. Правда, вестового туда пока еще не посылали. Я приказал киаджи побыстрее это сделать, да и вообще позаботиться о том, чтобы постоялый двор Кара-Нирвана был передан в надежные руки. Потом мы вскочили на лошадей и вернулись в Ругову, мало печалясь о том, следуют ли «отцы деревни» за нами или же нет.
В конаке нас уже поджидал Халеф с известием, что он успел как раз вовремя, чтобы отбить Ри, которого пытался увести Жут:
– Он ехал далеко впереди меня, – рассказывал хаджи. – Я даже не знал, где он был; я спешил добраться до постоялого двора. И вот вижу, он там остановился, и слуги выводят вороного из конюшни.
– Почему они слушались его?
– Он сказал, что его невиновность доказана и его попросили привести тебе лошадь. Жители Руговы так уважают его, что даже не рискуют перечить.
– Он разве был вооружен? Насколько я помню, когда он убегал, у него не было времени раздобыть оружие.
– Я ничего не заметил такого. Конечно, я стал возражать и велел увести Ри назад в конюшню.
– А потом?
– Потом он побыстрее уехал отсюда.
– Куда?
– Он переехал мост и направился через поле в сторону леса, прямо на запад. Он мчался все время галопом; я следовал за ним, пока он не скрылся за деревьями.
Хаджи был совершенно раздавлен, когда я объяснил ему, что он вместе с Оско и Омаром забыл посмотреть за конюшнями, а там и спрятались люди Жута. Потом мы собрались на постоялом дворе, и я объявил:
– Время торопит. Жут бежал; надо снова поймать его. Он бросил здесь все, стремясь лишь спастись. Теперь он – бедняк; у него нет денег. Чтобы их получить, он поедет на встречу с Хамдом эль-Амасатом, а тот приведет семью Галингре. У этих людей отберут все, что они взяли с собой. Если этот план удастся, то Жут снова будет при деньгах, а потом, когда мы уедем, наверное, опять проберется сюда и станет все отрицать. Меня и моих спутников здесь не будет, а остальных он заставит придержать язык. Ему это удастся.
– Господи боже! – воскликнул Галингре. – Моя жена, дочь и зять находятся в страшной опасности. Господин, не будем медлить. Надо тотчас пуститься в путь, тотчас!
– Имейте же терпение! – взмолился я. – Нам незачем нестись сломя голову. Давайте вначале узнаем, куда ведет дорога, по которой он поехал.
– Я могу тебе это сказать, – ответил Ранко, племянник Стойко. – Я знаю, что он задумал. Родственники этого господина едут из Скутари. Дорога оттуда ведет через Скалу, Гори, Паху, Сиассу и, наконец, Ругову. Из Пахи дорога поворачивает на север, в Сиассу, а оттуда снова на юго-восток, в Ругову. Как видите, она делает большой крюк. Жут знает это. Он не поедет в Сиассу, а повернет прямо на запад, в Паху. Хотя по этой дороге ехать плохо, зато он прибудет в Паху не через семь часов, а вдвое быстрее. Ему хочется намного опередить нас.
– Он не догадывается, что мы поедем следом за ним? Мы ведь можем выбрать ту же дорогу. Проводника мы, надеюсь, найдем.
– Нам он не нужен. Я сам отлично знаю эти места. Первым делом надо схватить Жута. Мы все поедем с тобой, а потом вернемся сюда и рассчитаемся с углежогом и его сообщниками.
– Я бы вам не советовал ехать с нами. Если вы промедлите, то убийцы, которым ты хочешь отомстить за смерть кузена, могут улизнуть из пещеры.
– Поясни!
Мне пришлось еще раз описать все наши приключения. Я обратил внимание на то, что переводчик и оба каменотеса – люди не такие надежные, чтобы им можно было надолго поручить охрану пещеры. Тут штиптары со мной согласились.
– Это верно, господин, – сказал Стойко. – Не Жут – убийца моего сына, а углежог и его люди. Жута я оставлю тебе; остальных беру на себя. Хоть я еще слаб, но в путь отправлюсь немедленно. Дорогу я знаю.
– Ладно, тогда не забудь, что имущество свое, то есть все, что добыто убийствами и разбоем, углежог прячет под очагом зятя – торговца углем.
– Я поеду туда и заберу все. Кому раздать эти вещи?
– Родичам тех, у кого он отнял это. Если ты не знаешь этих людей, то раздели добычу среди бедняков своего племени. Только не выдавай ее судебным властям; тогда ни бедные, ни пострадавшие ничего не получат.
– Все будет, как скажешь, и пусть те, кто получит эти вещи, узнают ваши имена, ведь они вам обязаны. Что ж, теперь мы отправляемся.
Тут еще раз слово взял Ранко:
– И все же сам я не поеду в пещеру. Мой дядя и пятеро его спутников отомстят за смерть Любинко. Но ведь Жут две недели держал дядю взаперти и хотел убить его. За такое полагается мстить. Мне мало того, что эфенди преследует этого человека; я сам поеду с ним. И не пытайтесь меня отговорить. Я настаиваю на этом. Кроме того, я послужу вам проводником, ведь я знаю местность, по которой мы поедем.
– Я тебе возражать не стану, – промолвил дядя. – Ты прав, и я знаю, что от своего решения ты не отступишься. Я дам тебе своего каурого коня. Так что, все улажено; я отправляюсь в путь. А что ты сделаешь с Жутом, если настигнешь его? – спросил он меня.
– Не могу пока тебе сказать. Если мне удастся схватить его, не проливая крови, то я передам его Ранко, а тот доставит его сюда. Что с ним станется, ваше дело.
Теперь следовало позаботиться о лошадях. У меня был мой несравненный Ри; Оско и Омар ехали на пегих конях аладжи; Ранко получил каурого коня; для Халефа, англичанина и Галингре подыскали трех лучших коней на постоялом дворе Кара-Нирвана. Остальных лошадей, в том числе ту, на которой раньше ездил Халеф, получили штиптары – кроме одной; на нее мы навьючили запасы еды для себя и корма для лошадей, потому что пасти их времени не было. Всю эту снедь мы купили у хозяина конака; ему было очень жаль, что мы так быстро покинули его дом. Он был премного нам благодарен за то, что мы избавили его от такого могущественного конкурента.
Прощание со Стойко и его спутниками было очень теплым. Я не сомневался, что они удачно доберутся до хижины углежога. Что случилось потом, я не знаю и… не хочу знать. Кровь за кровь, жизнь за жизнь!
Чуть позже и мы тронулись в путь. Солнце клонилось к закату, когда мы покинули Ругову. Ее жители смотрели нам вслед, но мы не оглядывались. Лишь когда мы галопом помчались по равнине, я еще раз посмотрел на скалу, где прежде стояла сторожевая башня. Ее там не было. Быть может, когда-нибудь здесь станут складывать истории о чужаках, погубивших славную башню.
Нас было семеро всадников, и лошадей, подобных нашим, трудно было сыскать в округе; поэтому мы не сомневались, что нагоним Жута. Дорогу от Руговы до леса пешеход преодолел бы за три четверти часа; нам хватило пяти минут.
Горы остались позади нас. Нам предстояло миновать лишь отдельные отроги горной цепи. Перед нами было плато; оно лежало между Руговой и Пахой, простираясь до Дрины и ее притока Йоски и обрываясь крутым берегом, уходившим вниз на тысячу с лишним футов.
Как только мы достигли деревьев, дорога стала круто уходить вверх; так прошло, пожалуй, три четверти часа. Когда мы поднялись на плато, лес кончился; вся равнина поросла душистыми травами и кустами. Здесь, среди высокой травы, след Жута был ясно виден; он прорезал пустошь темной линией. Лошади пустились во всю прыть, радуясь, что скачут по равнине.
Лесом мы ехали поодиночке; теперь поравнялись друг с другом. Рядом со мной держался Халеф. Его гнедая была великолепна; без особых усилий она скакала наравне с Ри. Я оглянулся и подал знак Галингре, призывая его подъехать к нам. Мы окружили его с двух сторон.
– Ты что-то хочешь сказать мне, эфенди? – спросил он меня по-турецки, поскольку рядом был Халеф, не понимавший французского.
– Да, мне хотелось бы знать, как Хамду эн-Насру удалось втереться тебе в доверие.
– Его настойчиво рекомендовали мне в Стамбуле, и он всегда был верен мне и оказывал очень нужные услуги.
– У него был свой расчет, конечно. Ты впрямь продал свой торговый дом?
– Да, и купил новый в Ускюбе. Правда, я еще не заплатил за него. Моя жена повезет с собой деньги и вексель.
– Какая неосторожность! Тащить с собой из Скутари в Ускюб целое состояние!
– Не забывай, что так решили, не спросясь меня, а лишь по совету Хамда эн-Насра.
– Это верно. Могу я узнать, из какого французского города ты родом?
– Из Марселя. В Турцию я поехал, потому что мой торговый дом вел оживленную торговлю с Левантом. У нас был филиал в Алжире; он терпел значительные убытки, и мой брат лично отправился туда. Он был главой марсельского торгового дома. Загладить урон можно было лишь при содействии его сына, и тот поехал к нему. Через некоторое время я получил ужасное известие о том, что мой брат был убит в Блидахе.
– Кем?
– В убийстве подозревали некоего армянского купца, но за ним напрасно гнались. Поль – так звали моего племянника – сам пустился на поиски этого человека, но так никогда и не вернулся.
– Что стало с торговым домом в Марселе?
– Дочь моего брата была замужем, как и моя сейчас; ее мужу и перешло дело.
– И ты ничего больше не слышал ни о племяннике Поле, ни об убийце своего брата?
– Нет. Мы писали письмо за письмом; зять моего брата сам поехал в Алжир, съездил в Блидах, но все хлопоты были напрасны.
– Что бы ты сделал, если бы встретил убийцу и он попросил тебя похлопотать о местечке в твоей фирме?
– Он получил бы его, но только в аду. А почему ты задаешь мне такой странный вопрос?
– Потому что хочу тебе кое-что показать.
Я вытащил свой бумажник и, достав три газетных листка, что мы подобрали у трупа, найденного в Сахаре, протянул их ему:
– Старые газеты? – спросил он. – Что в них?
– Это страницы из «Vigie algerienne», «L'Independant» и «Mahouna». Одна газета выходит в Алжире, другая – в Константине, а третья – в Джельфе[49]. Прочти лишь статьи, что я подчеркнул.
Как я уже упоминал, в этих статьях говорилось об убийстве французского купца Галингре в Блиде. Он прочитал; его лицо побелело.
– Эфенди, – воскликнул он, опустив руки, – откуда у тебя эти газеты?
– Скажи мне вначале, был ли женат ли твой племянник Поль.
– Он недавно женился, и молодая жена убита горем после его исчезновения.
– Как ее звали? Ее имя начиналось с букв Е. и Р.?
– Да, господин, да. Ее звали Эмилия Пуле. Но откуда ты знаешь ее инициалы?
– Она, конечно, моложе лет, указанных с внутренней стороны этого кольца?
Я достал кольцо, которое нашел на мизинце убитого, и протянул ему. Он увидел выгравированную надпись: «Е. Р., 15 июля 1830» – и, тяжело переводя дух, сказал:
– Обручальное кольцо моего племянника Поля, моего пропавшего племянника! Я его узнаю.
– Но при чем здесь 1830 год?
– Это было обручальное кольцо ее матери, и звали ту женщину – Эмилия Паланжо. Буквы совпадали, и дочь взяла себе кольцо покойной матери – конечно, из преклонения перед ней, а не из экономии. Но, эфенди, ради всего на свете, скажи мне, как кольцо попало в твои руки!
– Самым простым образом: я его нашел; это было в Сахаре, в ужасную минуту. Твой брат был убит армянским купцом. Поль, твой племянник, приметил следы злодея и пустился за ним в пустыню. Он встретился с ним, но был убит и ограблен им. Чуть позже я прибыл на это место и нашел труп. На его руке виднелось это кольцо – я взял его себе, – а неподалеку лежали газетные листы. Убийца не заметил кольцо, иначе бы взял себе; газеты же он выбросил, посчитав их пустяком.
– Боже мой, Боже мой! Наконец, я все выяснил, но что я узнал! Ты стал преследовать убийцу?
– Да, и достиг соленого озера – Шотт-эль-Джерида. Там он застрелил нашего проводника, отца Омара – теперь тот едет с нами, чтобы отомстить убийце. Потом мы снова настигли его, но ему опять удалось уйти от нас; теперь же ему это не удастся.
– Теперь, теперь? Так он здесь?
– Конечно! Это тот самый Хамд эн-Наср, правда, на самом деле зовут его Хамд эль-Амасат.
– О Небеса! Неужели это возможно? Хамд эль-Амасат – это убийца моего брата и его сына?
– Да. Халеф был там и все видел. Он мог бы тебе рассказать.
Хаджи этого ждал. Он любил рассказывать. Я направил свою лошадь ближе к Ранко и оставил их одних. Вскоре я услышал громкий, патетичный голос Халефа.
Тем временем мы мчались галопом по плато; но вот показались поросшие лесом вершины, мы поехали медленнее. Когда я обернулся, то увидел, что Халеф, Галингре и Омар едут вместе, обсуждая роковую историю. Я держался чуть впереди; мне мало было радости вынашивать с ними планы мести.
К этому времени стало смеркаться, и уж совсем стемнело, когда мы начали спускаться по крутому склону в долину, где протекала Йоска, и увидели впереди огни Пахи.
Первый дом, встреченный нами, вовсе не был домом. Было бы преувеличением даже назвать его хижиной. Сквозь дыру, которая именовалась окном, сверкало пламя очага. Я подъехал ближе и окликнул хозяев. На этот крик в оконном проеме показалось что-то круглое и толстое. Я бы принял это за пучок пакли или сена, если бы из этого вороха не донесся человеческий голос:
– Кто там снаружи?
– Я чужеземец и хотел бы задать вопрос, – ответил я. – Если хочешь заслужить пять пиастров, выходи!
– Пя… пя… пять пиастров! – воскликнул этот заросший волосами мужик, обрадованный такой огромной суммой. – Сейчас я иду, сейчас! Подождите! Не убегайте от меня!
Потом он появился в дверях – маленький, тощий, кривоногий кретин с невероятной головой.
– Ты не один? – спросил он. – Вы ведь мне ничего не сделаете? Я нищий, очень нищий человек – я деревенский пастух.
– Не беспокойся! Если ты нам поможешь кое-что узнать, получишь целых десять пиастров!
– Де… де… де… десять пиастров! – изумленно воскликнул он. – О Небеса! Мне хозяин за год дает десять пиастров, да еще кучу пинков в придачу.
– За что?
– За то, что я пасу его овец.
– Значит, он человек злой и скупой?
– Нет, совсем нет. Просто он больше любит хвататься за плеть, чем за кошелек, а когда дает мне еду, то я получаю лишь то, что другие не хотят.
Я расспросил его о хозяине, потому что подумал, что Жут мог заглянуть к нему. Сам пастух был вовсе не молод, но выглядел слабоумным и потому в нем сквозило что-то совсем детское. Быть может, у него я мог выведать больше, чем у других.
– Ты, наверное, пасешь овец всей деревни? – осведомился я.
– Да, и каждый дает мне еду на день, мне и моей сестре – той, что сидит у огня.
– Так вы всегда живете в деревне и никуда не выбираетесь?
– О, нет, я ухожу, часто далеко ухожу, если нужно перегнать овец на продажу. Вот какое-то время назад был в Ругове и даже добрался до Гори.
Мы направлялись в Гори. Мне стало интересно.
– В Ругове? – спросил я. – У кого?
– Был у Кара-Нирвана.
– Так ты его знаешь?
– О, его знает каждый! Я его даже сегодня видел, и моя сестра тоже – та, что сидит у огня.
– Ах, так он был здесь, в Пахе?
– Да, он хотел ехать дальше. Он взял у хозяина оружие, потому что с собой у него ничего не было.
– Откуда ты это знаешь?
– Я видел это.
– Зато ты не слышал, о чем он говорил с хозяином!
– Ого! Все я слышал, все! Хоть мне не полагалось это знать, да я подслушал. Я же умный, очень умный, и моя сестра тоже – та, что сидит у огня.
– Можно глянуть на нее?
– Нет.
– Почему же?
– Потому что она боится чужих. Она бежит от них.
– От меня ей незачем бежать. Если я гляну на нее, то дам тебе пятнадцать пиастров.
– Пят… надцать… пи… астров! – повторил он. – Я ее сейчас позову и…
– Нет, не зови! Я войду в дом.
Быть может, этот странный человек знал то, что мне хотелось узнать. Я быстро соскочил с седла, не давая ему времени опомниться и подтолкнул его к двери. Затем последовал за ним.
В какую же дыру я угодил! Хижина была сложена из глины и соломы; полкрыши крыто соломой. Над другой половиной дома нависало небо. Солома подгнила и свешивалась мокрыми пуками. Два камня образовывали очаг, на котором горел огонь. На очаге был водружен еще один камень; на нем стоял большой глиняный горшок без крышки. Вода кипела; оттуда торчали две голые лапки; это были лапки животного. Рядом стояла девочка и помешивала в горшке сломанной рукояткой кнута. Две лежанки, тоже из подгнившей соломы, являлись единственной утварью.
И что это были за люди! Пастух впрямь казался кретином. Его тщедушное тело было облачено в штаны, у которых одна штанина отсутствовала полностью, а другая – наполовину. Низ живота был обвязан платком; торс остался голым, если не причислять к одежде грязь, образовавшую толстую корку. Его громадная голова была украшена на удивление крохотным носом-горошиной, ртом до ушей, синюшными щеками и парой совсем невообразимых глазенок. Корона, венчавшая эту главу, состояла из всклокоченных волос, перед которыми меркнет любое их описание.
Сестренка была ему под стать, и одета она была так же скудно, как он. Единственное различие между ними заключалось в том, что она сделала очень неудачную попытку заплести свои космы в косичку.
Когда она увидела меня, то громко вскрикнула, бросила кнутовище, поспешила спрятаться за лежанку и так забилась в солому, что виднелись лишь черные, как сажа, ноги.
На сердце у меня защемило. И они называются людьми!
– Не убегай, Яшка! – сказал ее брат. – Этот господин даст нам пятнадцать пиастров.
– Это неправда! – ответила она из-под соломы.
– Конечно, правда.
– Пусть он их даст, но сразу!
– Да, господин, дай их! – сказал он мне.
– Если Яшка выйдет, дам вам сразу двадцать.
– Два… два… дцать! Яшка, выходи!
– Пусть он их тебе даст! Я не верю в это. До двадцати никто не может считать; он тоже!
Я достал из кармана деньги и вложил их ему в руку. Он подпрыгнул от радости, испустил восхищенный крик, схватил сестру и подтащил ее ко мне. Там он дал ей деньги. Она посмотрела на меня, подпрыгнула, схватила мою руку, поцеловала ее и… взяла кнутовище, чтобы снова помешивать варево в горшке.
– Что она там варит? – спросил я.
Если бы весь дом был крыт, в нем нельзя было бы оставаться, ведь содержимое горшка распространяло ужасную вонь.
Приказ запоздал. Мы вынудили этих молодчиков к бегству и не дали им времени задержаться или обернуться.
При каждом ударе молотком англичанин кричал: «Убивайте их! Разите! Well!»
– Прочь! Вперед! Пошли! – кричали молодчики, толкая друг друга. – Спасайтесь! Они идут; они идут!
Смешно, право! Эти ужасные люди, – пусть их и было вместе с Жутом человек девятнадцать, – удирали от нас. Все кричали; лошади перепугались, они ржали и били копытами; величайшее смятение охватило всех.
Я думал только об одном – о Жуте. Неужели мы снова упустили его? Стена была так высока, что он не мог взобраться на нее. Ему нужно, миновав конюшни, вернуться во двор и бежать через ворота, но там на страже оставались конные штиптары, да и Халеф был неподалеку. Он, конечно, скорее застрелил бы Жута, чем пропустил его.
По обе стороны ворот толпились жители Руговы. Если бы они переметнулись на сторону Жута, мы оказались бы в трудном положении.
Подобные мысли роились у меня в голове, когда стволом ружья я расталкивал бегущих. Я уверен, что эти удары будут помниться им еще несколько месяцев. Внезапно слева на меня навалилась лошадь. Ударом копыта она задела мое плечо, и я упал. Правда, я тут же поднялся на ноги и хотел бежать, как вдруг позади меня раздался звонкий голос хаджи.
– Сиди, что случилось? Я услышал выстрелы твоего револьвера, а потом крики. Скажи, что здесь!
Тем временем все нападавшие выбежали через заднюю дверь; Линдсей и Галингре с ними. Халеф не видел никого, кроме меня.
– На нас напали, – поспешно ответил я. – Жут снова на свободе. Предаю его в твои руки. Выбери себе лучшую лошадь и скачи вдогонку за ним. Быстро, быстро! Иначе все кончится скверно для нас.
Я выбежал через заднюю дверь – и вовремя. Беглецы вознамерились дать нам бой.
– Вперед, сэр! – по-английски воскликнул лорд. – Не дадим им остановиться.
Взмахнув руками, он ринулся на врагов. Затем и я пришел на подмогу. Галингре держался как герой. Наконец, молодчики пустились наутек; мы за ними; мы миновали конюшню под номером пять, потом конюшню номер шесть. Жута не было видно.
Когда мы завернули за угол шестой конюшни и побежали вдоль дальней кладовой, я заметил возле ее фронтона открытые ворота. До них оставалось шагов двадцать, и беглецы ринулись к ним.
Неужели Жут уже миновал ворота? Каждая секунда была дорога. Я сделал несколько прыжков, ворвался в толпу убегавших, растолкал их, устремился к воротам и выбежал наружу. Да, вот так дела! Справа, восседая на лошади, уезжал Жут; слева, полем, мчались остальные. Хотя меня переполнял гнев, хотя я был взволнован, я все равно залюбовался конем: широкие, крепкие сухожилия; высокие, стройные ноги; низкая грудь; тонкое туловище; длинная, низко опущенная шея; очень маленькая голова – черт возьми, это был чистокровный английский скакун! Как же он попал в Ругову?!
Я был восхищен изяществом и легкостью, с которой конь уносился прочь. Я почти не думал о всаднике – о всаднике, ах! Его нельзя было упустить. Я прижал карабин к щеке, чтобы поточнее прицелиться. Но разве я попал бы в него? Дистанция была уж слишком велика.
Внезапно что-то сверкнуло у меня перед глазами. Это был нож; один из пробегавших мимо врагов размахнулся, пытаясь заколоть меня. Я едва успел отскочить в сторону; что ж, он получил пулю вместо Жута – та вонзилась ему в правое плечо.
– Назад, во двор! – крикнул я англичанину.
Вместе с Галингре он помчался вслед за мной, не обращая внимание на врагов. Вновь миновав ворота, мы пробежали между кладовой и шестой конюшней и оказались посреди двора. Там стоял Халеф с неоседланной лошадью.
– Жут убегает в сторону деревни, на скакуне, – проговорил я, задыхаясь. – Спеши вдогонку, иначе он остановится у конака и украдет нашего Ри. Узнай, в каком направлении он поедет из Руговы! Наверняка помчится в сторону Скутари, чтобы встретить Хамда эль-Амасата и отнять деньги у жены Галингре, ведь здесь ему уже нельзя показываться.
– Велик Аллах, а вы были глупцами! – сказал малыш. – Долго мне преследовать этого плута?
– Пока не узнаешь, куда он точно поедет. Потом возвращайся. Остальное – мое дело. Только не делай опрометчивых шагов.
Малыш повернул лошадь в сторону и помчался к воротам, крича:
– Открывай!
Ранко, увидев, что жестом я требую того же, распахнул ворота. В следующее мгновение Халеф стрелой мчался вперед. Я думал, что ему придется ехать сквозь толпу людей, но никого уже не было.
Я метнулся за ним. Когда я миновал ворота, то увидел, что все люди бегут в деревню. Жут уже скрылся среди кустов, окаймлявших поля. Халеф тоже исчез в этих зарослях.
– Эфенди, – спросил Оско, – Жут бежал?
– Да! Но мы еще поймаем его. Идите сюда! Нам незачем здесь оставаться. Надо быстро уладить все дела.
«Отцы деревни» никуда не ушли. Я рассказал им все, что случилось; они промолчали. Казалось, они очень рады, что Жут сбежал. Даже почтенный старец вздохнул облегченно и спросил:
– Господин, что теперь будешь делать?
– Ловить Жута, – ответил я.
– Что же ты так спокойно стоишь? Вдогонку спешить надо, раз собрался кого-то поймать!
– Я спешу, только не так, как ты думаешь.
– Он же убежит от тебя; он намного тебя опережает.
– Не беспокойся! Я еще настигну его.
– А потом привезешь сюда?
– Нет. На это нет времени!
– Но ведь тебе придется выступать обвинителем или давать показания против него!
– Для этого и другие найдутся. Я могу доверить все это вам. Вы знаете, что перс и есть Жут. Он при вас признался в этом. Теперь ваше дело – наказать его, когда он вернется. А если вы этого не сделаете, этим займется Стойко.
– Да, это уж точно, – сказал штиптар. – Как только его снова доставят сюда, он – мой.
– Столько ждать я не буду, – промолвил его племянник. – Эфенди решил его поймать, и мы поедем вместе с ним.
– Мы еще поговорим об этом, – ответил я. – Сейчас следуйте за мной в контору.
Мы направились туда. Я велел снять кассу с железного крюка, на котором она висела. Действительно, в стене за ней виднелась ниша; она была несколько меньше кассы. В нише лежало все, что было отнято у англичанина и Галингре. Свою прежнюю добычу Жут перепрятал уже в другое место, но я был доволен и этой находкой. Лорд ухмыльнулся, когда увидел среди вещей даже свою шляпу, а Галингре ликовал, вернув себе деньги.
Потом мы обошли все шесть конюшен. Там стояли лошади всех пород и окрасов. Лучшие лошади содержались в конюшне, что называлась «конторой». На великолепного гнедого скакуна я обратил внимание, еще когда вошел туда вместе с Жутом. У Халефа был такой же вкус, как у меня; пускаясь в погоню, он выбрал себе именно гнедого, хотя все происходило в страшной спешке. Я отобрал для Галингре почти такую же великолепную лошадь; еще одну я взял для англичанина.
Нескольких отменных лошадей вывел во двор Стойко. Конечно, киаджи хотел ему помешать, но штиптар прикрикнул на него:
– Молчи! Разве эти лошади вернут мне сына? Я знаю, что вы поделите все имущество Жута, если он не вернется. Так пусть хоть что-то получат те, кто пострадал из-за него. Впрочем, если он вернется, когда нас не будет, вы наверняка примете его так, словно ничего не случилось. Я знаю вас и постараюсь позаботиться, чтобы ему не так хорошо жилось.
Другие враги тоже скрылись – даже те, кого я ранил в конторе. Теперь я понял: буква «даль» означала «четыре».
Кассу я не велел вскрывать до прибытия чиновника из Призренди. Правда, вестового туда пока еще не посылали. Я приказал киаджи побыстрее это сделать, да и вообще позаботиться о том, чтобы постоялый двор Кара-Нирвана был передан в надежные руки. Потом мы вскочили на лошадей и вернулись в Ругову, мало печалясь о том, следуют ли «отцы деревни» за нами или же нет.
В конаке нас уже поджидал Халеф с известием, что он успел как раз вовремя, чтобы отбить Ри, которого пытался увести Жут:
– Он ехал далеко впереди меня, – рассказывал хаджи. – Я даже не знал, где он был; я спешил добраться до постоялого двора. И вот вижу, он там остановился, и слуги выводят вороного из конюшни.
– Почему они слушались его?
– Он сказал, что его невиновность доказана и его попросили привести тебе лошадь. Жители Руговы так уважают его, что даже не рискуют перечить.
– Он разве был вооружен? Насколько я помню, когда он убегал, у него не было времени раздобыть оружие.
– Я ничего не заметил такого. Конечно, я стал возражать и велел увести Ри назад в конюшню.
– А потом?
– Потом он побыстрее уехал отсюда.
– Куда?
– Он переехал мост и направился через поле в сторону леса, прямо на запад. Он мчался все время галопом; я следовал за ним, пока он не скрылся за деревьями.
Хаджи был совершенно раздавлен, когда я объяснил ему, что он вместе с Оско и Омаром забыл посмотреть за конюшнями, а там и спрятались люди Жута. Потом мы собрались на постоялом дворе, и я объявил:
– Время торопит. Жут бежал; надо снова поймать его. Он бросил здесь все, стремясь лишь спастись. Теперь он – бедняк; у него нет денег. Чтобы их получить, он поедет на встречу с Хамдом эль-Амасатом, а тот приведет семью Галингре. У этих людей отберут все, что они взяли с собой. Если этот план удастся, то Жут снова будет при деньгах, а потом, когда мы уедем, наверное, опять проберется сюда и станет все отрицать. Меня и моих спутников здесь не будет, а остальных он заставит придержать язык. Ему это удастся.
– Господи боже! – воскликнул Галингре. – Моя жена, дочь и зять находятся в страшной опасности. Господин, не будем медлить. Надо тотчас пуститься в путь, тотчас!
– Имейте же терпение! – взмолился я. – Нам незачем нестись сломя голову. Давайте вначале узнаем, куда ведет дорога, по которой он поехал.
– Я могу тебе это сказать, – ответил Ранко, племянник Стойко. – Я знаю, что он задумал. Родственники этого господина едут из Скутари. Дорога оттуда ведет через Скалу, Гори, Паху, Сиассу и, наконец, Ругову. Из Пахи дорога поворачивает на север, в Сиассу, а оттуда снова на юго-восток, в Ругову. Как видите, она делает большой крюк. Жут знает это. Он не поедет в Сиассу, а повернет прямо на запад, в Паху. Хотя по этой дороге ехать плохо, зато он прибудет в Паху не через семь часов, а вдвое быстрее. Ему хочется намного опередить нас.
– Он не догадывается, что мы поедем следом за ним? Мы ведь можем выбрать ту же дорогу. Проводника мы, надеюсь, найдем.
– Нам он не нужен. Я сам отлично знаю эти места. Первым делом надо схватить Жута. Мы все поедем с тобой, а потом вернемся сюда и рассчитаемся с углежогом и его сообщниками.
– Я бы вам не советовал ехать с нами. Если вы промедлите, то убийцы, которым ты хочешь отомстить за смерть кузена, могут улизнуть из пещеры.
– Поясни!
Мне пришлось еще раз описать все наши приключения. Я обратил внимание на то, что переводчик и оба каменотеса – люди не такие надежные, чтобы им можно было надолго поручить охрану пещеры. Тут штиптары со мной согласились.
– Это верно, господин, – сказал Стойко. – Не Жут – убийца моего сына, а углежог и его люди. Жута я оставлю тебе; остальных беру на себя. Хоть я еще слаб, но в путь отправлюсь немедленно. Дорогу я знаю.
– Ладно, тогда не забудь, что имущество свое, то есть все, что добыто убийствами и разбоем, углежог прячет под очагом зятя – торговца углем.
– Я поеду туда и заберу все. Кому раздать эти вещи?
– Родичам тех, у кого он отнял это. Если ты не знаешь этих людей, то раздели добычу среди бедняков своего племени. Только не выдавай ее судебным властям; тогда ни бедные, ни пострадавшие ничего не получат.
– Все будет, как скажешь, и пусть те, кто получит эти вещи, узнают ваши имена, ведь они вам обязаны. Что ж, теперь мы отправляемся.
Тут еще раз слово взял Ранко:
– И все же сам я не поеду в пещеру. Мой дядя и пятеро его спутников отомстят за смерть Любинко. Но ведь Жут две недели держал дядю взаперти и хотел убить его. За такое полагается мстить. Мне мало того, что эфенди преследует этого человека; я сам поеду с ним. И не пытайтесь меня отговорить. Я настаиваю на этом. Кроме того, я послужу вам проводником, ведь я знаю местность, по которой мы поедем.
– Я тебе возражать не стану, – промолвил дядя. – Ты прав, и я знаю, что от своего решения ты не отступишься. Я дам тебе своего каурого коня. Так что, все улажено; я отправляюсь в путь. А что ты сделаешь с Жутом, если настигнешь его? – спросил он меня.
– Не могу пока тебе сказать. Если мне удастся схватить его, не проливая крови, то я передам его Ранко, а тот доставит его сюда. Что с ним станется, ваше дело.
Теперь следовало позаботиться о лошадях. У меня был мой несравненный Ри; Оско и Омар ехали на пегих конях аладжи; Ранко получил каурого коня; для Халефа, англичанина и Галингре подыскали трех лучших коней на постоялом дворе Кара-Нирвана. Остальных лошадей, в том числе ту, на которой раньше ездил Халеф, получили штиптары – кроме одной; на нее мы навьючили запасы еды для себя и корма для лошадей, потому что пасти их времени не было. Всю эту снедь мы купили у хозяина конака; ему было очень жаль, что мы так быстро покинули его дом. Он был премного нам благодарен за то, что мы избавили его от такого могущественного конкурента.
Прощание со Стойко и его спутниками было очень теплым. Я не сомневался, что они удачно доберутся до хижины углежога. Что случилось потом, я не знаю и… не хочу знать. Кровь за кровь, жизнь за жизнь!
Чуть позже и мы тронулись в путь. Солнце клонилось к закату, когда мы покинули Ругову. Ее жители смотрели нам вслед, но мы не оглядывались. Лишь когда мы галопом помчались по равнине, я еще раз посмотрел на скалу, где прежде стояла сторожевая башня. Ее там не было. Быть может, когда-нибудь здесь станут складывать истории о чужаках, погубивших славную башню.
Нас было семеро всадников, и лошадей, подобных нашим, трудно было сыскать в округе; поэтому мы не сомневались, что нагоним Жута. Дорогу от Руговы до леса пешеход преодолел бы за три четверти часа; нам хватило пяти минут.
Горы остались позади нас. Нам предстояло миновать лишь отдельные отроги горной цепи. Перед нами было плато; оно лежало между Руговой и Пахой, простираясь до Дрины и ее притока Йоски и обрываясь крутым берегом, уходившим вниз на тысячу с лишним футов.
Как только мы достигли деревьев, дорога стала круто уходить вверх; так прошло, пожалуй, три четверти часа. Когда мы поднялись на плато, лес кончился; вся равнина поросла душистыми травами и кустами. Здесь, среди высокой травы, след Жута был ясно виден; он прорезал пустошь темной линией. Лошади пустились во всю прыть, радуясь, что скачут по равнине.
Лесом мы ехали поодиночке; теперь поравнялись друг с другом. Рядом со мной держался Халеф. Его гнедая была великолепна; без особых усилий она скакала наравне с Ри. Я оглянулся и подал знак Галингре, призывая его подъехать к нам. Мы окружили его с двух сторон.
– Ты что-то хочешь сказать мне, эфенди? – спросил он меня по-турецки, поскольку рядом был Халеф, не понимавший французского.
– Да, мне хотелось бы знать, как Хамду эн-Насру удалось втереться тебе в доверие.
– Его настойчиво рекомендовали мне в Стамбуле, и он всегда был верен мне и оказывал очень нужные услуги.
– У него был свой расчет, конечно. Ты впрямь продал свой торговый дом?
– Да, и купил новый в Ускюбе. Правда, я еще не заплатил за него. Моя жена повезет с собой деньги и вексель.
– Какая неосторожность! Тащить с собой из Скутари в Ускюб целое состояние!
– Не забывай, что так решили, не спросясь меня, а лишь по совету Хамда эн-Насра.
– Это верно. Могу я узнать, из какого французского города ты родом?
– Из Марселя. В Турцию я поехал, потому что мой торговый дом вел оживленную торговлю с Левантом. У нас был филиал в Алжире; он терпел значительные убытки, и мой брат лично отправился туда. Он был главой марсельского торгового дома. Загладить урон можно было лишь при содействии его сына, и тот поехал к нему. Через некоторое время я получил ужасное известие о том, что мой брат был убит в Блидахе.
– Кем?
– В убийстве подозревали некоего армянского купца, но за ним напрасно гнались. Поль – так звали моего племянника – сам пустился на поиски этого человека, но так никогда и не вернулся.
– Что стало с торговым домом в Марселе?
– Дочь моего брата была замужем, как и моя сейчас; ее мужу и перешло дело.
– И ты ничего больше не слышал ни о племяннике Поле, ни об убийце своего брата?
– Нет. Мы писали письмо за письмом; зять моего брата сам поехал в Алжир, съездил в Блидах, но все хлопоты были напрасны.
– Что бы ты сделал, если бы встретил убийцу и он попросил тебя похлопотать о местечке в твоей фирме?
– Он получил бы его, но только в аду. А почему ты задаешь мне такой странный вопрос?
– Потому что хочу тебе кое-что показать.
Я вытащил свой бумажник и, достав три газетных листка, что мы подобрали у трупа, найденного в Сахаре, протянул их ему:
– Старые газеты? – спросил он. – Что в них?
– Это страницы из «Vigie algerienne», «L'Independant» и «Mahouna». Одна газета выходит в Алжире, другая – в Константине, а третья – в Джельфе[49]. Прочти лишь статьи, что я подчеркнул.
Как я уже упоминал, в этих статьях говорилось об убийстве французского купца Галингре в Блиде. Он прочитал; его лицо побелело.
– Эфенди, – воскликнул он, опустив руки, – откуда у тебя эти газеты?
– Скажи мне вначале, был ли женат ли твой племянник Поль.
– Он недавно женился, и молодая жена убита горем после его исчезновения.
– Как ее звали? Ее имя начиналось с букв Е. и Р.?
– Да, господин, да. Ее звали Эмилия Пуле. Но откуда ты знаешь ее инициалы?
– Она, конечно, моложе лет, указанных с внутренней стороны этого кольца?
Я достал кольцо, которое нашел на мизинце убитого, и протянул ему. Он увидел выгравированную надпись: «Е. Р., 15 июля 1830» – и, тяжело переводя дух, сказал:
– Обручальное кольцо моего племянника Поля, моего пропавшего племянника! Я его узнаю.
– Но при чем здесь 1830 год?
– Это было обручальное кольцо ее матери, и звали ту женщину – Эмилия Паланжо. Буквы совпадали, и дочь взяла себе кольцо покойной матери – конечно, из преклонения перед ней, а не из экономии. Но, эфенди, ради всего на свете, скажи мне, как кольцо попало в твои руки!
– Самым простым образом: я его нашел; это было в Сахаре, в ужасную минуту. Твой брат был убит армянским купцом. Поль, твой племянник, приметил следы злодея и пустился за ним в пустыню. Он встретился с ним, но был убит и ограблен им. Чуть позже я прибыл на это место и нашел труп. На его руке виднелось это кольцо – я взял его себе, – а неподалеку лежали газетные листы. Убийца не заметил кольцо, иначе бы взял себе; газеты же он выбросил, посчитав их пустяком.
– Боже мой, Боже мой! Наконец, я все выяснил, но что я узнал! Ты стал преследовать убийцу?
– Да, и достиг соленого озера – Шотт-эль-Джерида. Там он застрелил нашего проводника, отца Омара – теперь тот едет с нами, чтобы отомстить убийце. Потом мы снова настигли его, но ему опять удалось уйти от нас; теперь же ему это не удастся.
– Теперь, теперь? Так он здесь?
– Конечно! Это тот самый Хамд эн-Наср, правда, на самом деле зовут его Хамд эль-Амасат.
– О Небеса! Неужели это возможно? Хамд эль-Амасат – это убийца моего брата и его сына?
– Да. Халеф был там и все видел. Он мог бы тебе рассказать.
Хаджи этого ждал. Он любил рассказывать. Я направил свою лошадь ближе к Ранко и оставил их одних. Вскоре я услышал громкий, патетичный голос Халефа.
Тем временем мы мчались галопом по плато; но вот показались поросшие лесом вершины, мы поехали медленнее. Когда я обернулся, то увидел, что Халеф, Галингре и Омар едут вместе, обсуждая роковую историю. Я держался чуть впереди; мне мало было радости вынашивать с ними планы мести.
К этому времени стало смеркаться, и уж совсем стемнело, когда мы начали спускаться по крутому склону в долину, где протекала Йоска, и увидели впереди огни Пахи.
Первый дом, встреченный нами, вовсе не был домом. Было бы преувеличением даже назвать его хижиной. Сквозь дыру, которая именовалась окном, сверкало пламя очага. Я подъехал ближе и окликнул хозяев. На этот крик в оконном проеме показалось что-то круглое и толстое. Я бы принял это за пучок пакли или сена, если бы из этого вороха не донесся человеческий голос:
– Кто там снаружи?
– Я чужеземец и хотел бы задать вопрос, – ответил я. – Если хочешь заслужить пять пиастров, выходи!
– Пя… пя… пять пиастров! – воскликнул этот заросший волосами мужик, обрадованный такой огромной суммой. – Сейчас я иду, сейчас! Подождите! Не убегайте от меня!
Потом он появился в дверях – маленький, тощий, кривоногий кретин с невероятной головой.
– Ты не один? – спросил он. – Вы ведь мне ничего не сделаете? Я нищий, очень нищий человек – я деревенский пастух.
– Не беспокойся! Если ты нам поможешь кое-что узнать, получишь целых десять пиастров!
– Де… де… де… десять пиастров! – изумленно воскликнул он. – О Небеса! Мне хозяин за год дает десять пиастров, да еще кучу пинков в придачу.
– За что?
– За то, что я пасу его овец.
– Значит, он человек злой и скупой?
– Нет, совсем нет. Просто он больше любит хвататься за плеть, чем за кошелек, а когда дает мне еду, то я получаю лишь то, что другие не хотят.
Я расспросил его о хозяине, потому что подумал, что Жут мог заглянуть к нему. Сам пастух был вовсе не молод, но выглядел слабоумным и потому в нем сквозило что-то совсем детское. Быть может, у него я мог выведать больше, чем у других.
– Ты, наверное, пасешь овец всей деревни? – осведомился я.
– Да, и каждый дает мне еду на день, мне и моей сестре – той, что сидит у огня.
– Так вы всегда живете в деревне и никуда не выбираетесь?
– О, нет, я ухожу, часто далеко ухожу, если нужно перегнать овец на продажу. Вот какое-то время назад был в Ругове и даже добрался до Гори.
Мы направлялись в Гори. Мне стало интересно.
– В Ругове? – спросил я. – У кого?
– Был у Кара-Нирвана.
– Так ты его знаешь?
– О, его знает каждый! Я его даже сегодня видел, и моя сестра тоже – та, что сидит у огня.
– Ах, так он был здесь, в Пахе?
– Да, он хотел ехать дальше. Он взял у хозяина оружие, потому что с собой у него ничего не было.
– Откуда ты это знаешь?
– Я видел это.
– Зато ты не слышал, о чем он говорил с хозяином!
– Ого! Все я слышал, все! Хоть мне не полагалось это знать, да я подслушал. Я же умный, очень умный, и моя сестра тоже – та, что сидит у огня.
– Можно глянуть на нее?
– Нет.
– Почему же?
– Потому что она боится чужих. Она бежит от них.
– От меня ей незачем бежать. Если я гляну на нее, то дам тебе пятнадцать пиастров.
– Пят… надцать… пи… астров! – повторил он. – Я ее сейчас позову и…
– Нет, не зови! Я войду в дом.
Быть может, этот странный человек знал то, что мне хотелось узнать. Я быстро соскочил с седла, не давая ему времени опомниться и подтолкнул его к двери. Затем последовал за ним.
В какую же дыру я угодил! Хижина была сложена из глины и соломы; полкрыши крыто соломой. Над другой половиной дома нависало небо. Солома подгнила и свешивалась мокрыми пуками. Два камня образовывали очаг, на котором горел огонь. На очаге был водружен еще один камень; на нем стоял большой глиняный горшок без крышки. Вода кипела; оттуда торчали две голые лапки; это были лапки животного. Рядом стояла девочка и помешивала в горшке сломанной рукояткой кнута. Две лежанки, тоже из подгнившей соломы, являлись единственной утварью.
И что это были за люди! Пастух впрямь казался кретином. Его тщедушное тело было облачено в штаны, у которых одна штанина отсутствовала полностью, а другая – наполовину. Низ живота был обвязан платком; торс остался голым, если не причислять к одежде грязь, образовавшую толстую корку. Его громадная голова была украшена на удивление крохотным носом-горошиной, ртом до ушей, синюшными щеками и парой совсем невообразимых глазенок. Корона, венчавшая эту главу, состояла из всклокоченных волос, перед которыми меркнет любое их описание.
Сестренка была ему под стать, и одета она была так же скудно, как он. Единственное различие между ними заключалось в том, что она сделала очень неудачную попытку заплести свои космы в косичку.
Когда она увидела меня, то громко вскрикнула, бросила кнутовище, поспешила спрятаться за лежанку и так забилась в солому, что виднелись лишь черные, как сажа, ноги.
На сердце у меня защемило. И они называются людьми!
– Не убегай, Яшка! – сказал ее брат. – Этот господин даст нам пятнадцать пиастров.
– Это неправда! – ответила она из-под соломы.
– Конечно, правда.
– Пусть он их даст, но сразу!
– Да, господин, дай их! – сказал он мне.
– Если Яшка выйдет, дам вам сразу двадцать.
– Два… два… дцать! Яшка, выходи!
– Пусть он их тебе даст! Я не верю в это. До двадцати никто не может считать; он тоже!
Я достал из кармана деньги и вложил их ему в руку. Он подпрыгнул от радости, испустил восхищенный крик, схватил сестру и подтащил ее ко мне. Там он дал ей деньги. Она посмотрела на меня, подпрыгнула, схватила мою руку, поцеловала ее и… взяла кнутовище, чтобы снова помешивать варево в горшке.
– Что она там варит? – спросил я.
Если бы весь дом был крыт, в нем нельзя было бы оставаться, ведь содержимое горшка распространяло ужасную вонь.