приобрести это выражение настороженного хищника?
И все же женщина эта была по-своему миловидна, а улыбка ее
привлекательна.
Она была поварихой, звали ее Роуз Бакмен. Муж ее бросил. (Разве
удержишь сорокалетнего мужчину, если он тебя не боится!)
- Это ты будешь работать в конторе по соседству?
- Да, - ответил я.
- Родился в зарослях?
- Да, - улыбнулся я.
- Видно, век там не просидишь. - Она ловкими движениями отрезала тесто,
свисавшее с противня, и поставила пирог в духовку.
- Как тебя звать? - спросил Стрелок. Я назвал себя.
- А как ты насчет выпивки? - Он усмехнулся, запрокинул голову, поднял
руку и опорожнил воображаемый стакан.
- Я не пью.
- Ну, это мы быстро наладим, - пообещал он. Затем взял миску с
очищенным картофелем и понес к раковине мыть, оглянулся и подмигнул мне: -
Мы тут это быстро наладим, приятель!
- А как насчет девочек? - спросила Роуз, возвращаясь к столу. - Есть у
тебя девушка?
Вопрос смутил меня, я покраснел и отвернулся:
- Нет.
- Пожалуй, мы его пристроим к Мэзи, - сказала женщина Стрелку, и оба
чему-то весело рассмеялись. - Не знаешь, когда она опять приедет?
- Говорила, в пятницу. Снова какого-то простака подцепила! - усмехнулся
Стрелок. - Беда с этой Мэзи... Вот уж кто счастья своего не понимает.
Я вышел из кухни и направился вдоль коридора к входной двери. Прошел
мимо столовой, гостиной, откуда слышались голоса и смех, и, наконец, мимо
бара. Пол в коридоре был неровный и местами прогибался под ногами, как будто
балки под досками давно сгнили.
Снаружи, вдоль всего дома, тянулась застекленная веранда, здесь тоже
был неровный, трухлявый пол. На окнах веранды, закрашенных зеленой краской,
была надпись золотыми буквами "Бар". Во дворе под самыми окнами на двух
скамейках расположились разомлевшие мужчины, они уже выпили, и не по одной,
и теперь с надеждой поглядывали, не подойдет ли кто и не позовет ли их
выпить по новому кругу. Несколько собак лежали у их ног. Из двери бара
доносился гул голосов.
Пара двуколок, кабриолет, и несколько телег выстроились на посыпанной
гравием площадке перед гостиницей. Нераспряженные лошади дремали под летним
солнцем, понурив головы, полузакрыв глаза. Тут же радиаторами к веранде
примостились несколько автомобилей. Около одной из машин стояла оседланная
лошадь, привязанная к столбу.
Обветшалые покосившиеся ворота, ведущие во двор гостиницы, были
открыты, и повисшая на одной петле створка почти лежала на земле. Высокая
засохшая трава скрывала нижнюю перекладину, заботливо клонилась над ней
защищая от солнца и дождя. Множество белых уток населяло двор. Они
внимательно следили за мной, вытягивая шеи, и, когда я вошел в ворота,
шарахнулись в сторону. Куры лениво рылись в соломе и сухом навозе,
устилавшем двор.
Выход на луг преграждала конюшня под соломенной крышей. Она была
построена из грубо обтесанных стволов деревьев, которые когда-то росли здесь
же. Четырехугольные стропила покоились в развилке стволов крепких молодых
деревьев, врытых в грунт. Время ослабило тиски земли, и теперь бревна, как
пьяные, клонились все на один бок, поддавшись напору постоянных ветров.
Казалось, вся эта постройка вот-вот рухнет под тяжестью соломенной крыши, на
которой нескончаемым кругооборотом рождалась, созревала и умирала трава.
Перед дверью конюшни с открытой верхней створкой стояла корова, медленно
пережевывая свою жвачку. Изнутри доносился хруст сена и пофыркивание
лошадей.
Белая надпись на загородке из ржавого железа рядом с конюшней гласила:
"Для мужчин".
Все, все, что я видел здесь, казалось мне новым и удивительно странным.
Это было захватывающе интересно, как завязка исторического романа, сулящего
в дальнейшем необычайные приключения в неведомой стране.
И все-таки мне представлялось, что будущее принадлежит людям из
зарослей, здесь же бесславно доживало свой век прошлое.
Мне казалось, что жизнь людей в этой заброшенной гостинице подошла к
концу, столь же бесславному, как тот, что ждал эти запущенные, разрушающиеся
строения. И все же окружавшая меня обстановка обладала своим особым голосом,
и я жадно прислушивался к нему, а не к людям, которых я пока что сторонился.
Мне претил непристойный разговор, который вели в кухне те двое, я вовсе не
хотел слушать всякие пакости.
Здесь, среди уток и лошадей, к которым я с детства привык, мне было
хорошо и не хотелось возвращаться в гостиницу.
Я вынул записную книжку и карандаш, уселся на землю с намерением что-то
записать, но в голове тотчас же начали сплетаться всякие фантастические
истории, и когда я поднялся, чтоб идти ужинать, к моим заметкам прибавилось
всего две фразы: "Утки были белы как снег. Грязь никогда не прилипает к
крыльям птицы".
Я вышел на площадку перед гостиницей, где стоял только что прибывший из
Мореллы дилижанс. Морелла - городок в восьми милях от Уоллоби-крик - был
ближайшей железнодорожной станцией и конечной остановкой дилижанса,
возившего каждый день пассажиров к поезду. Вечером дилижанс привозил в
Уоллоби-крик пассажиров, нагруженных покупками, сделанными в Мельбурне.
Это был видавший виды дилижанс, он скрипел на все лады и вмещал всего
восемь пассажиров, двоим из которых приходилось ютиться на козлах с кучером.
Везли этот древний экипаж две лошади, и именно они привлекли мое внимание:
бока обеих тяжело вздымались после трудного путешествия: дорога между
Мореллой и Уоллоби-крик лежит через крутые холмы, и было очевидно, что эта
упряжка недостаточно сильна для такой работы. Лошади покрылись пеной, пот
стекал по их бокам темными струйками. Земля под брюхом была сплошь закапана
потом.
Одна из лошадей где-то зашибла ногу, бабка была в крови. "Плохо
подкована, - подумал я. - Неважный здесь кузнец". У другой лошади были
впалые бока и непомерно длинные ноги. Она понурила голову и тяжело дышала,
раздувая ноздри и переминаясь с ноги на ногу.
Я пожалел, что со мной нет отца, с которым я мог бы обсудить увиденное.
В уме я уже описывал ему этих лошадей и невольно подумал: "Надо ездить домой
как можно чаще".
Кучер дилижанса прощался с пассажирами. В большинстве своем это были
фермерши, торопившиеся по домам. С кучером они, видимо, были в дружеских
отношениях. Они улыбались и махали ему рукой: "До свиданья, Артур!" Кучер
глядел им вслед, - казалось, его огорчало, что им приходится тащить такие
тяжелые свертки.
Этот человек был похож на хлыст - длинный, гибкий и крепкий. У него
были густые, жесткие волосы, широкие брови и легкая походка, как у моего
отца - спина прямая, шаги короткие, быстрые. Кучер внимательно посмотрел на
меня, будто хотел сказать что-то, прежде чем взобраться на козлы, но
раздумал. Затем он въехал во двор, отвел лошадей в конюшню и вошел в дом.
Я не мог пройти через коридор. Дорогу преграждали двое мужчин и две
девушки - они стояли перед узким столом около двери гостиной. Мужчины
расписывались в большой книге, лежавшей на этом столе. Владелица гостиницы,
Фло Бронсои - с ней я еще не познакомился - задавала им вопрос, с которым
обращалась ко всем приехавшим после шести вечера: {В Австралии в большинстве
штатов продажа спиртных напитков воспрещается после шести часов вечера.
(Прим. перев.)}
- Вы проехали более чем двадцать миль от места вчерашней ночевки?
- Да, - ответил один из расписывавшихся в книге. - Проехал, но сказать,
чтобы эта ночевка была хороша, никак не могу. Слушай, Джордж, - говоривший
обернулся к спутнику, - распишись-ка и ты здесь, вот на этой черте, и пойдем
выпьем чего-нибудь. Распишитесь и вы, девушки, - закончил он.
Девушки жались друг к другу и обменивались ничего не значащими фразами,
стараясь скрыть свое смущение. Они торопливо расписались в книге.
Популярность гостиницы имела особые причины, она находилась в двадцати
восьми милях от Мельбурна, и здесь разрешалось подавать спиртное любому
приезжему, если он подтверждал за собственной подписью, что действительно
является путешественником и проехал от места своей последней ночевки
расстояние более чем двадцать миль.
Четверо приезжих прошли в гостиную, и я остался наедине с Фло Бронсон.
Это была полная женщина, всегда готовая расхохотаться, даже когда речь шла.
о чем-нибудь серьезном. Когда я узнал ее ближе, то понял, что смех ее к
веселью или радости никакого отношения не имел. Когда-то она была богата,
владела хорошей гостиницей в Бендиго, содержала на паях скаковую лошадь,
раскатывала в машине по городам, где бывали скачки.
Она до сих пор жила в прошлом, и смех, родившийся в ту счастливую пору,
- смех ее юности, поры, когда своей веселостью и живостью она привлекала
мужчин, - сохранился и поныне. Но некогда чаровавший мужчин - сейчас он
оставлял их равнодушными. Аляповатые кольца, платья не по возрасту, более
подходящие для молодой девушки, обесцвеченные волосы - с помощью всех этих
прикрас она пыталась победить время.
Фло Бронсон любила азартные игры и много пила. Злобное раздражение,
которое не могла скрыть вечная улыбка, закипало в ней по мере того, как она
напивалась. Она краснела, начинала подозрительно вглядываться в своих
собеседников. Оскорбления и насмешки чудились ей там, где их не было и в
помине. Если же в чьих-нибудь словах действительно слышалась издевка, она
моментально переставала улыбаться, и лицо ее превращалось в неподвижную
маску.
Даже сейчас, глядя в ее теплые карие глаза, я ощущал таившееся в
глубине их ожесточение.
- Ну, - сказала она. - Как тебе нравится твоя новая работа? Впрочем,
что я говорю... Ведь ты же еще и не начал?
Мы стояли в дверях гостиной, на виду у находившихся там гостей. За
столиком у самой двери сидели мужчина и женщина. Мужчина был пьян и весел.
- Эй ты! - окликнул он меня. - Пойди-ка сюда, выпей с нами... Ты
хороший малый... Иди, иди... Давай выпей, и к черту все! Ведите его сюда,
хозяюшка...
Миссис Бронсон нагнулась к моему уху и быстро зашептала:
- Соглашайся! Всегда соглашайся, если тебя угощают. Заказывай виски. А
я буду наливать тебе имбирное пиво. Только смотри - выпивай его сразу.
Окупишь харчи.
- На, получай его, Алек. - Смех снова зазвучал в ее голосе.
Она положила руку мне на плечо и втолкнула меня в комнату.
- Молодец! - сказал мужчина. - Так и надо. Садись и веселись. Где стул?
А, вон он. Давай его сюда. Садись. Что будешь пить? На кой тебе сдались эти
палки? Дай-ка их мне. Сунь под стол. Вот так. Эй, хозяюшка, налейте нам.
Ну-ка, Руби, допивай! Что это с тобой, ты отстала на два стакана!
Женщина, сидевшая с ним, поднесла ко рту недопитый стакан и вылила пиво
прямо в горло, не глотая. Когда-то она, вероятно, была полной, а сейчас
сильно похудела, и кожа на ней обвисла. Усталое лицо напоминало маску. Она
клевала носом и слегка покачивалась на стуле. Мне она показалась больной.
Женщина осторожно поставила на мокрый стол пустой стакан и подтолкнула
его к мужчине. Все это время она неотрывно смотрела в одну точку, как будто
искала в ней опору.
- Тебе виски, Алан? - спросила миссис Бронсон, собирая стаканы.
- Да, - ответил я.
- Вот это дело! - воскликнул мужчина, рука его легла на мое плечо. -
Вот это жизнь, парень! Живем ведь один раз. Веселись, пока можно! Вот какого
я мнения, если хочешь знать. Как тебя зовут?
- Алан, - сказал я.
- Молодец, Алан. Ты мне нравишься.
Мне было не по себе. Я помнил слова отца: ни один человек не должен
пить за чужой счет, если сам не может поставить в ответ такое же угощение.
- Мне неловко пить за ваш счет, - сказал я. - Я не могу угостить вас.
- Какого черта! Не все равно, что ли! - воскликнул он, отбрасывая мои
сомнения презрительным взмахом руки. - Я хочу поставить тебе выпивку, и все.
- Он наклонился ко мне и сочувственно спросил: - Что, дела не блестящи? - И
опять положил руку мне на плечо. - Не сомневайся, парень! Не беспокойся! У
меня столько денег, хоть жги их. В субботу взял двадцать фунтов за один - в
Муни Вэлли поставил на славную лошадку - "Рассвет". Вот гляди! - Он вытащил
из кармана пачку банкнот и бросил их на стол. - Видишь, сколько!
Женщина бессмысленно уставилась на деньги. Она икала. Миссис Бронсон
вернулась, неся на подносе три полных стакана. Она протянула мне стакан
"виски", до половины наполненный коричневой жидкостью, а перед моими
компаньонами поставила пиво.
Мужчина бросил несколько монет на поднос.
- Не утруждайтесь сдачей, милая,
- Спасибо, Алек.
- Ну, за удачу! - сказал Алек, чокаясь со мной.
- За удачу! - повторил я.
Я опорожнил стакан одним махом и поставил на стол.
- Черт! - восхищенно воскликнул Алек, который только отхлебнул пива. -
Глотка у тебя, видно, луженая! Я достал костыли из-под стола и встал.
- Вот что, - сказал я. - Мне надо пойти поесть. Уже полчаса, как был
звонок к ужину.
- К черту звонок! - произнес он, слабым жестом выражая свое несогласие
и всеми силами стараясь придать голове устойчивое положение. - Пусть себе
звонит, проклятый, пока не отвалится. Кто хочет есть? Я не хочу! А ты, Руби?
Ты хочешь есть? А, я не знаю! Руби пьяна как сапожник, а я пьян... как...
Руби. - Голос его упал, он начал впадать в меланхолию.
- Мне пора, - сказал я.
- Ладно, парень, - Голова его так отяжелела, что он не мог держать ее
прямо. Она клонилась к столу, как будто стол обладал какой-то магнетической
силой. - Ладно, иди! Мы еще увидимся.
Рот Руби начал растягиваться в прощальную улыбку, но тут же губы
сжались: она вдруг поняла, как опасно открывать рот, когда перед глазами все
качается, а изнутри подступает тошнота. Руби закрыла глаза, и я ушел.
В столовой стоял нестройный гул голосов. Поднимались и опускались
стаканы с пивом, смеялись женщины, мужчины переговаривались со знакомыми за
другими столиками... В большинстве своем это были завсегдатаи скачек.
Разговор вертелся вокруг лошадей и выигрышей.
- Он все просадил на эту кобылу, одна только двуколка у него и
осталась.
- Я не пожалею нескольких фунтов, если вы дадите моему парню сесть на
эту лошадь...
- Он просто водит его за нос.
Я сел на свободное место в конце стола. Скатерть здесь была белая и
чистая, не залитая пивом и без сальных пятен. Через несколько минут ко мне
подошла девушка.
- Ростбиф, жареная баранина, молодой барашек, солонина, бифштекс, пирог
с почками, - произнесла она нараспев, глядя на какого-то мужчину в другом
конце комнаты.
Девушка эта казалась копией своей сестры миссис Бронсон, только моложе
и тоньше. Звали ее Вайолет Эбби, и она была влюблена в одного жокея. Она
никогда не смеялась, не улыбалась, только вопросительно смотрела на вас. Я
еще не знал тогда, что Вайолет - сестра хозяйки, и меня удивило, почему на
место официантки не возьмут девушку, которая улыбалась бы, принимая заказ.
- Бифштекс и пирог с почками, - сказал я.
По другую сторону стола сидели двое мужчин; по виду они походили на
рабочих, возможно занятых на ремонте дорог. Один из них показался мне
настоящим великаном, ростом более шести футов; он сидел, поставив на стол
локти, и чашка чая совершенно утонула в его огромных руках. Его лицо было
словно вырезано из куска красного камедного дерева, причем скульптор
старался главным образом передать крупные тяжелые черты, не заботясь об
отделке. Это было суровое, обветренное лицо, вроде тех, что украшали
когда-то носовую часть славных кораблей. Собеседник называл его "Малыш".
Я не успел окончить свой ужин, как к ним присоединился кучер дилижанса.
Он вошел быстрым шагом человека, привыкшего иметь дело с лошадьми, и сел
рядом с Малышом. Кучер вымылся, переоделся; однако на нем по-прежнему были
плотно облегающие сапоги на высоких каблуках. Здороваясь, он посмотрел мне в
глаза, и я подумал, что это человек прямой и искренний. Казалось, он хорошо
меня знает и давно составил обо мне мнение, которое уже не нуждается в
дополнении.
Мне захотелось подсесть к этим трем людям и послушать, о чем они
говорят. До меня доносились отдельные слова Малыша:
- Вбежала его старуха и давай кричать: "Ты убил его! Ты убил его!" -
"Не беспокойтесь, миссис, - сказал я, - Я знаю, в какое место я его ударил".
Немного погодя я перешел из столовой в гостиную и уселся в углу;
напротив находилась стойка бара, вход в него с улицы был уже закрыт. За
стойкой миссис Бронсон разливала пиво, виски и джин, и мужчины уносили
полные стаканы к столам, за которыми их ждали женщины.
Пьяная парочка, которая усердно угощала меня "виски", исчезла. Двое
мужчин, расписавшиеся при мне в книге для гостей, быстро пьянели. Их девушки
явно скучали и непрерывно курили. Облака табачного дыма висели в воздухе.
С наступлением ночи поведение посетителей бара заметно изменилось;
резче звучал смех женщин, мужчины пли мрачнели, или становились навязчиво
веселы. То там, то тут вспыхивал спор. Вот кто-то вскочил, оттолкнув стул,
наклонился через стол к человеку, сидевшему напротив, и стал что-то
угрожающе выкрикивать. Приятель вскочившего положил ему руку на плечо и
спокойно толкнул обратно на стул.
- Перестань, - сказал он.
Пьяные речи все чаще пересыпались руганью. Ругались смачно,
выразительно, как будто вдохновляясь отборными словечками. Мужчины, понизив
голос, наперебой рассказывали неприличные анекдоты. Женщины охотно слушали
их и одобрительно кивали. Когда же анекдот подходил к концу, они в
притворном ужасе откидывались назад или смеялись, пряча глаза. Только
немногие из них делали слабые попытки протестовать, а одна то и дело
повторяла:
- Только без похабщины! Давайте лучше выпьем!
Рабочий, который сидел с Малышом и кучером, заиграл на гармонике. Пары
стали танцевать между столиками, тесно прижимаясь друг к другу. Один парень
пытало! поцеловать девушку, с которой танцевал, она только задорно смеялась,
откидывая голову назад. Вдруг он грубо притянул ее к себе и поцеловал в
губы.
Эта сцена испугала меня, и я ушел к себе. Зажег керосиновую лампу, сел
на край кровати и задумался, В голове все перепуталось. Мне надо было
поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями. Нет, пожалуй, не с отцом. Я
был уверен, что он и понятия не имеет о существовании такой жизни.
В моем представлении поцелуй был связан с любовью. Если мужчина целует
женщину, значит, он любит ее, а любовь - это нежность. Ее не выставляют
напоказ. "Любовь, - думал я, - обязательно заключает в себе чувство
благоговения".
Как груб был поцелуй того человека в баре! Разве это любовь? Но зачем
он целовал ее, если не любит? Они, конечно, помолвлены. Не иначе! Разве
принято доказывать любовь, целуясь при посторонних? Неужели я жил до сих пор
в неведении и только по случайности встречался исключительно с людьми,
которые вели себя по-другому...
Я мечтал любить и быть любимым. Девушка, созданная моим воображением,
входила в мой мир танцуя, она появилась из зарослей, чтобы утешить меня в
моем одиночестве. Я не знал, где ее дом, кто ее родители. Она просто
существовала на свете как птица.
Я улегся в постель с мыслью о ней. До этого вечера девушка из зарослей
была для меня реальностью. Теперь я понял, что она лишь мечта. В
действительности таких девушек нет; действительность была там - в гостиной,
в баре.
Я чувствовал себя больным и усталым от этих непривычных переживаний.
"Нет, - думал я, - нет, никогда не напишу я книг, полных той музыки, которую
слышат лишь одни дети". Казалось, все рушилось вокруг, и только деревья еще
стояли прямые и чистые,
Впрочем, и собаки хорошие, и они любили меня. И лошади, лошади тоже...
Я долго лежал, глядя в потолок. И уже решил потушить лампу, как вдруг
открылась дверь, и вошли две девушки - те самые, которые расписывались в
книге. Их появление было столь неожиданно, что от изумления и страха я
лишился дара речи.
Одна из девушек, взглянув на меня, рассмеялась.
- Посмотри-ка на него, - сказала она спутнице. - Ты его перепугала
насмерть! - Она схватилась за спинку кровати, чтобы не упасть. - Закрой
дверь, а то они найдут нас.
Вторая девушка закрыла дверь и подошла к моей кровати.
- Я ведь тебя не напугала, правда? - сказала она, надув губы, тоном
женщины, успокаивающей младенца. - Мальчик не боится, нет?
Она села на край кровати, бесцеремонно толкнув меня, чтобы освободить
место. Я лежал под одеялом, укрытый до самого подбородка. Девушка оперлась
ладонями о подушку и близко нагнулась ко мне, лицо ее оказалось почти рядом
с моим. Я почувствовал запах пива, увидел размазанную губную помаду и
толстый слой пудры на Щеках. Тяжелые веки наполовину закрывали ее глаза,
внезапно выражение лица девушки изменилось, щеки раскраснелись, губы
раскрылись, она сказала тихо, сквозь зубы:
- Ты хотел бы переспать со мной, а?
Она ждала ответа, но я не в силах был произнести ни слова.
Не отводя от меня взгляда, девушка все приближала ко мне лицо, и вдруг
прижалась губами к моим губам.
Я отстранялся от нее, все глубже вдавливая голову в подушку, но губы
девушки не отрывались от моих. Я задыхался, меня тошнило от запаха пивного
перегара, от ее хищного рта, от выражения ее глаз.
Она подняла голову, и я смог перевести дыхание.
- Кто-то идет! - вскрикнула, глядя на дверь, стоявшая в ногах кровати
девушка.
Та, что сидела около меня, подняла голову и оглянулась через плечо.
Дверь открылась, и вошел уже знакомый мне кучер дилижанса. Он бросил на меня
быстрый взгляд, и я снова почувствовал, что он видит меня насквозь. Это был
взгляд человека, на которого можно положиться.
- Что ты здесь делаешь? - сказал он девушке, все еще сидевшей на
кровати; голос его звучал жестко, глаза смотрели сурово.
- Не суйся не в свое дело, пес, - огрызнулась она.
- Убирайся отсюда, - коротко приказал он, указывая на дверь. - Убирайся
и оставь его в покое.
- Какого черта... - начала было она.
- Я сказал, убирайся отсюда! - Он сделал шаг. Девушка торопливо встала.
- Только тронь меня, я тебе покажу!
- Убирайся!
Он вышел за девушками в коридор и вскоре вернулся.
- Спи! - сказал он. - Они больше не придут. Я потушу свет.
Кучер погасил лампу и спокойно сказал:
- Завтра ты перейдешь в мою комнату.
Потом он вышел и закрыл за собой дверь.
Я почувствовал себя состарившимся на много лет. То, что я узнал в этот
вечер, казалось, навсегда отняло у меня беззаботную юность. "Теперь, - думал
я, - я знаю все о мужчинах и женщинах. Я знаю такое, что никогда не смогу
повторить. Остаток своей жизни, - думал я, лежа в постели в темноте, - я
должен посвятить писанию книг, которые вложу все свое знание жизни; я
разоблачу пороки, о существовании которых большинство людей, конечно, и не
подозревает.
Я разоблачу всех негодяев, подонков, которых увидел в этом кабаке!"
(Лексикон, бывший здесь в ходу, уже явно начал сказываться на мне.)
Но в глубине души жила страшная тревога. Я был убежден, что поцелуй
девушки связал меня с ней. Она поставила на мне клеймо, совсем как клеймил
лошадей отец; теперь я принадлежу ей.
Я не сомневался, что утром она явится ко мне, чтобы обсудить наши
отношения, и, конечно, потребует, чтобы я женился на ней.
Мысль о браке с этой девушкой приводила меня в ужас. Я представлял, как
она будет сидеть в моей комнате и пить пиво, в то время как я буду готовить
обед и мыть посуду. И уж, конечно, никогда, никогда я не смогу писать.
Я решил сопротивляться до последнего, если она будет настаивать на
браке. Может быть, все-таки найдется какой-нибудь выход? Но что мне делать,
если она будет требовать? Ведь по сути дела я почти женат на ней...
Наконец утомление взяло свое. Я уснул, плотно завернувшись в одеяло.
Утром, когда я встал, оказалось, что девушки уже уехали. Это было для
меня неожиданностью. Я вышел из своей комнаты взвинченный, исполненный
решимости защищаться до последнего. Я собирался категорически отрицать, что
я целовал девушку: это она, она поцеловала меня!
И вдруг все это оказалось зря. Я почувствовал себя обессиленным и
усталым. Окончательно убедившись в своей слабохарактерности, я вошел в
кухню, подавленный и расстроенный.
Там завтракали Стрелок Гаррис и еще какой-то человек. Роуз Бакмен
стояла у плиты.
- Ну, как себя чувствует окружной секретарь сегодня утром? - улыбнулась
она.
- Хорошо, - ответил я.
Я поздоровался со Стрелком и его товарищем. Это был румяный рыхлый
человечек, с манерами льстивыми и подобострастными. Щеки его опустились,
тройной подбородок складками набегал на грудь. Нижние веки отвисли, обнажая
розовую изнанку, отчего глаза стали похожи на глаза спаниеля. Голос у него
был негромкий, заискивающий.
- Доброе утро, сэр, - ответил он мне.
Стрелок называл его Шеп. Позже я узнал, что Шеи был в гостинице
дворником. И вообще выполнял любую черную работу.
Впрочем, основное его занятие заключалось не в этом: миссис Бронсон
держала его в качестве приманки для пьяных. Если какой-нибудь погонщик или
лесоруб заходил в бар по дороге в город, миссис Бронсон зорко за ним
следила; стоило ей заметить, что больше заказывать он не собирается, она
кидалась в кухню и совала Шепу монету в два шиллинга. Шеп брал монету,
вразвалку направлялся в бар, где и перехватывал посетителя.
- Погоди уходить, выпьем по одной, я угощаю, - добродушно говорил Шеп,
кладя мягкую ладонь на руку гостя.
Такое предложение редко встречало отказ, но, выпив с Шепом, посетитель
сам ставил угощение, потом следовало угощение от гостиницы.
Тем временем гостя ловко втягивали в разговор, расспрашивали о работе,
о жизни, - польщенный вниманием, он пускался в длинный рассказ и обычно
И все же женщина эта была по-своему миловидна, а улыбка ее
привлекательна.
Она была поварихой, звали ее Роуз Бакмен. Муж ее бросил. (Разве
удержишь сорокалетнего мужчину, если он тебя не боится!)
- Это ты будешь работать в конторе по соседству?
- Да, - ответил я.
- Родился в зарослях?
- Да, - улыбнулся я.
- Видно, век там не просидишь. - Она ловкими движениями отрезала тесто,
свисавшее с противня, и поставила пирог в духовку.
- Как тебя звать? - спросил Стрелок. Я назвал себя.
- А как ты насчет выпивки? - Он усмехнулся, запрокинул голову, поднял
руку и опорожнил воображаемый стакан.
- Я не пью.
- Ну, это мы быстро наладим, - пообещал он. Затем взял миску с
очищенным картофелем и понес к раковине мыть, оглянулся и подмигнул мне: -
Мы тут это быстро наладим, приятель!
- А как насчет девочек? - спросила Роуз, возвращаясь к столу. - Есть у
тебя девушка?
Вопрос смутил меня, я покраснел и отвернулся:
- Нет.
- Пожалуй, мы его пристроим к Мэзи, - сказала женщина Стрелку, и оба
чему-то весело рассмеялись. - Не знаешь, когда она опять приедет?
- Говорила, в пятницу. Снова какого-то простака подцепила! - усмехнулся
Стрелок. - Беда с этой Мэзи... Вот уж кто счастья своего не понимает.
Я вышел из кухни и направился вдоль коридора к входной двери. Прошел
мимо столовой, гостиной, откуда слышались голоса и смех, и, наконец, мимо
бара. Пол в коридоре был неровный и местами прогибался под ногами, как будто
балки под досками давно сгнили.
Снаружи, вдоль всего дома, тянулась застекленная веранда, здесь тоже
был неровный, трухлявый пол. На окнах веранды, закрашенных зеленой краской,
была надпись золотыми буквами "Бар". Во дворе под самыми окнами на двух
скамейках расположились разомлевшие мужчины, они уже выпили, и не по одной,
и теперь с надеждой поглядывали, не подойдет ли кто и не позовет ли их
выпить по новому кругу. Несколько собак лежали у их ног. Из двери бара
доносился гул голосов.
Пара двуколок, кабриолет, и несколько телег выстроились на посыпанной
гравием площадке перед гостиницей. Нераспряженные лошади дремали под летним
солнцем, понурив головы, полузакрыв глаза. Тут же радиаторами к веранде
примостились несколько автомобилей. Около одной из машин стояла оседланная
лошадь, привязанная к столбу.
Обветшалые покосившиеся ворота, ведущие во двор гостиницы, были
открыты, и повисшая на одной петле створка почти лежала на земле. Высокая
засохшая трава скрывала нижнюю перекладину, заботливо клонилась над ней
защищая от солнца и дождя. Множество белых уток населяло двор. Они
внимательно следили за мной, вытягивая шеи, и, когда я вошел в ворота,
шарахнулись в сторону. Куры лениво рылись в соломе и сухом навозе,
устилавшем двор.
Выход на луг преграждала конюшня под соломенной крышей. Она была
построена из грубо обтесанных стволов деревьев, которые когда-то росли здесь
же. Четырехугольные стропила покоились в развилке стволов крепких молодых
деревьев, врытых в грунт. Время ослабило тиски земли, и теперь бревна, как
пьяные, клонились все на один бок, поддавшись напору постоянных ветров.
Казалось, вся эта постройка вот-вот рухнет под тяжестью соломенной крыши, на
которой нескончаемым кругооборотом рождалась, созревала и умирала трава.
Перед дверью конюшни с открытой верхней створкой стояла корова, медленно
пережевывая свою жвачку. Изнутри доносился хруст сена и пофыркивание
лошадей.
Белая надпись на загородке из ржавого железа рядом с конюшней гласила:
"Для мужчин".
Все, все, что я видел здесь, казалось мне новым и удивительно странным.
Это было захватывающе интересно, как завязка исторического романа, сулящего
в дальнейшем необычайные приключения в неведомой стране.
И все-таки мне представлялось, что будущее принадлежит людям из
зарослей, здесь же бесславно доживало свой век прошлое.
Мне казалось, что жизнь людей в этой заброшенной гостинице подошла к
концу, столь же бесславному, как тот, что ждал эти запущенные, разрушающиеся
строения. И все же окружавшая меня обстановка обладала своим особым голосом,
и я жадно прислушивался к нему, а не к людям, которых я пока что сторонился.
Мне претил непристойный разговор, который вели в кухне те двое, я вовсе не
хотел слушать всякие пакости.
Здесь, среди уток и лошадей, к которым я с детства привык, мне было
хорошо и не хотелось возвращаться в гостиницу.
Я вынул записную книжку и карандаш, уселся на землю с намерением что-то
записать, но в голове тотчас же начали сплетаться всякие фантастические
истории, и когда я поднялся, чтоб идти ужинать, к моим заметкам прибавилось
всего две фразы: "Утки были белы как снег. Грязь никогда не прилипает к
крыльям птицы".
Я вышел на площадку перед гостиницей, где стоял только что прибывший из
Мореллы дилижанс. Морелла - городок в восьми милях от Уоллоби-крик - был
ближайшей железнодорожной станцией и конечной остановкой дилижанса,
возившего каждый день пассажиров к поезду. Вечером дилижанс привозил в
Уоллоби-крик пассажиров, нагруженных покупками, сделанными в Мельбурне.
Это был видавший виды дилижанс, он скрипел на все лады и вмещал всего
восемь пассажиров, двоим из которых приходилось ютиться на козлах с кучером.
Везли этот древний экипаж две лошади, и именно они привлекли мое внимание:
бока обеих тяжело вздымались после трудного путешествия: дорога между
Мореллой и Уоллоби-крик лежит через крутые холмы, и было очевидно, что эта
упряжка недостаточно сильна для такой работы. Лошади покрылись пеной, пот
стекал по их бокам темными струйками. Земля под брюхом была сплошь закапана
потом.
Одна из лошадей где-то зашибла ногу, бабка была в крови. "Плохо
подкована, - подумал я. - Неважный здесь кузнец". У другой лошади были
впалые бока и непомерно длинные ноги. Она понурила голову и тяжело дышала,
раздувая ноздри и переминаясь с ноги на ногу.
Я пожалел, что со мной нет отца, с которым я мог бы обсудить увиденное.
В уме я уже описывал ему этих лошадей и невольно подумал: "Надо ездить домой
как можно чаще".
Кучер дилижанса прощался с пассажирами. В большинстве своем это были
фермерши, торопившиеся по домам. С кучером они, видимо, были в дружеских
отношениях. Они улыбались и махали ему рукой: "До свиданья, Артур!" Кучер
глядел им вслед, - казалось, его огорчало, что им приходится тащить такие
тяжелые свертки.
Этот человек был похож на хлыст - длинный, гибкий и крепкий. У него
были густые, жесткие волосы, широкие брови и легкая походка, как у моего
отца - спина прямая, шаги короткие, быстрые. Кучер внимательно посмотрел на
меня, будто хотел сказать что-то, прежде чем взобраться на козлы, но
раздумал. Затем он въехал во двор, отвел лошадей в конюшню и вошел в дом.
Я не мог пройти через коридор. Дорогу преграждали двое мужчин и две
девушки - они стояли перед узким столом около двери гостиной. Мужчины
расписывались в большой книге, лежавшей на этом столе. Владелица гостиницы,
Фло Бронсои - с ней я еще не познакомился - задавала им вопрос, с которым
обращалась ко всем приехавшим после шести вечера: {В Австралии в большинстве
штатов продажа спиртных напитков воспрещается после шести часов вечера.
(Прим. перев.)}
- Вы проехали более чем двадцать миль от места вчерашней ночевки?
- Да, - ответил один из расписывавшихся в книге. - Проехал, но сказать,
чтобы эта ночевка была хороша, никак не могу. Слушай, Джордж, - говоривший
обернулся к спутнику, - распишись-ка и ты здесь, вот на этой черте, и пойдем
выпьем чего-нибудь. Распишитесь и вы, девушки, - закончил он.
Девушки жались друг к другу и обменивались ничего не значащими фразами,
стараясь скрыть свое смущение. Они торопливо расписались в книге.
Популярность гостиницы имела особые причины, она находилась в двадцати
восьми милях от Мельбурна, и здесь разрешалось подавать спиртное любому
приезжему, если он подтверждал за собственной подписью, что действительно
является путешественником и проехал от места своей последней ночевки
расстояние более чем двадцать миль.
Четверо приезжих прошли в гостиную, и я остался наедине с Фло Бронсон.
Это была полная женщина, всегда готовая расхохотаться, даже когда речь шла.
о чем-нибудь серьезном. Когда я узнал ее ближе, то понял, что смех ее к
веселью или радости никакого отношения не имел. Когда-то она была богата,
владела хорошей гостиницей в Бендиго, содержала на паях скаковую лошадь,
раскатывала в машине по городам, где бывали скачки.
Она до сих пор жила в прошлом, и смех, родившийся в ту счастливую пору,
- смех ее юности, поры, когда своей веселостью и живостью она привлекала
мужчин, - сохранился и поныне. Но некогда чаровавший мужчин - сейчас он
оставлял их равнодушными. Аляповатые кольца, платья не по возрасту, более
подходящие для молодой девушки, обесцвеченные волосы - с помощью всех этих
прикрас она пыталась победить время.
Фло Бронсон любила азартные игры и много пила. Злобное раздражение,
которое не могла скрыть вечная улыбка, закипало в ней по мере того, как она
напивалась. Она краснела, начинала подозрительно вглядываться в своих
собеседников. Оскорбления и насмешки чудились ей там, где их не было и в
помине. Если же в чьих-нибудь словах действительно слышалась издевка, она
моментально переставала улыбаться, и лицо ее превращалось в неподвижную
маску.
Даже сейчас, глядя в ее теплые карие глаза, я ощущал таившееся в
глубине их ожесточение.
- Ну, - сказала она. - Как тебе нравится твоя новая работа? Впрочем,
что я говорю... Ведь ты же еще и не начал?
Мы стояли в дверях гостиной, на виду у находившихся там гостей. За
столиком у самой двери сидели мужчина и женщина. Мужчина был пьян и весел.
- Эй ты! - окликнул он меня. - Пойди-ка сюда, выпей с нами... Ты
хороший малый... Иди, иди... Давай выпей, и к черту все! Ведите его сюда,
хозяюшка...
Миссис Бронсон нагнулась к моему уху и быстро зашептала:
- Соглашайся! Всегда соглашайся, если тебя угощают. Заказывай виски. А
я буду наливать тебе имбирное пиво. Только смотри - выпивай его сразу.
Окупишь харчи.
- На, получай его, Алек. - Смех снова зазвучал в ее голосе.
Она положила руку мне на плечо и втолкнула меня в комнату.
- Молодец! - сказал мужчина. - Так и надо. Садись и веселись. Где стул?
А, вон он. Давай его сюда. Садись. Что будешь пить? На кой тебе сдались эти
палки? Дай-ка их мне. Сунь под стол. Вот так. Эй, хозяюшка, налейте нам.
Ну-ка, Руби, допивай! Что это с тобой, ты отстала на два стакана!
Женщина, сидевшая с ним, поднесла ко рту недопитый стакан и вылила пиво
прямо в горло, не глотая. Когда-то она, вероятно, была полной, а сейчас
сильно похудела, и кожа на ней обвисла. Усталое лицо напоминало маску. Она
клевала носом и слегка покачивалась на стуле. Мне она показалась больной.
Женщина осторожно поставила на мокрый стол пустой стакан и подтолкнула
его к мужчине. Все это время она неотрывно смотрела в одну точку, как будто
искала в ней опору.
- Тебе виски, Алан? - спросила миссис Бронсон, собирая стаканы.
- Да, - ответил я.
- Вот это дело! - воскликнул мужчина, рука его легла на мое плечо. -
Вот это жизнь, парень! Живем ведь один раз. Веселись, пока можно! Вот какого
я мнения, если хочешь знать. Как тебя зовут?
- Алан, - сказал я.
- Молодец, Алан. Ты мне нравишься.
Мне было не по себе. Я помнил слова отца: ни один человек не должен
пить за чужой счет, если сам не может поставить в ответ такое же угощение.
- Мне неловко пить за ваш счет, - сказал я. - Я не могу угостить вас.
- Какого черта! Не все равно, что ли! - воскликнул он, отбрасывая мои
сомнения презрительным взмахом руки. - Я хочу поставить тебе выпивку, и все.
- Он наклонился ко мне и сочувственно спросил: - Что, дела не блестящи? - И
опять положил руку мне на плечо. - Не сомневайся, парень! Не беспокойся! У
меня столько денег, хоть жги их. В субботу взял двадцать фунтов за один - в
Муни Вэлли поставил на славную лошадку - "Рассвет". Вот гляди! - Он вытащил
из кармана пачку банкнот и бросил их на стол. - Видишь, сколько!
Женщина бессмысленно уставилась на деньги. Она икала. Миссис Бронсон
вернулась, неся на подносе три полных стакана. Она протянула мне стакан
"виски", до половины наполненный коричневой жидкостью, а перед моими
компаньонами поставила пиво.
Мужчина бросил несколько монет на поднос.
- Не утруждайтесь сдачей, милая,
- Спасибо, Алек.
- Ну, за удачу! - сказал Алек, чокаясь со мной.
- За удачу! - повторил я.
Я опорожнил стакан одним махом и поставил на стол.
- Черт! - восхищенно воскликнул Алек, который только отхлебнул пива. -
Глотка у тебя, видно, луженая! Я достал костыли из-под стола и встал.
- Вот что, - сказал я. - Мне надо пойти поесть. Уже полчаса, как был
звонок к ужину.
- К черту звонок! - произнес он, слабым жестом выражая свое несогласие
и всеми силами стараясь придать голове устойчивое положение. - Пусть себе
звонит, проклятый, пока не отвалится. Кто хочет есть? Я не хочу! А ты, Руби?
Ты хочешь есть? А, я не знаю! Руби пьяна как сапожник, а я пьян... как...
Руби. - Голос его упал, он начал впадать в меланхолию.
- Мне пора, - сказал я.
- Ладно, парень, - Голова его так отяжелела, что он не мог держать ее
прямо. Она клонилась к столу, как будто стол обладал какой-то магнетической
силой. - Ладно, иди! Мы еще увидимся.
Рот Руби начал растягиваться в прощальную улыбку, но тут же губы
сжались: она вдруг поняла, как опасно открывать рот, когда перед глазами все
качается, а изнутри подступает тошнота. Руби закрыла глаза, и я ушел.
В столовой стоял нестройный гул голосов. Поднимались и опускались
стаканы с пивом, смеялись женщины, мужчины переговаривались со знакомыми за
другими столиками... В большинстве своем это были завсегдатаи скачек.
Разговор вертелся вокруг лошадей и выигрышей.
- Он все просадил на эту кобылу, одна только двуколка у него и
осталась.
- Я не пожалею нескольких фунтов, если вы дадите моему парню сесть на
эту лошадь...
- Он просто водит его за нос.
Я сел на свободное место в конце стола. Скатерть здесь была белая и
чистая, не залитая пивом и без сальных пятен. Через несколько минут ко мне
подошла девушка.
- Ростбиф, жареная баранина, молодой барашек, солонина, бифштекс, пирог
с почками, - произнесла она нараспев, глядя на какого-то мужчину в другом
конце комнаты.
Девушка эта казалась копией своей сестры миссис Бронсон, только моложе
и тоньше. Звали ее Вайолет Эбби, и она была влюблена в одного жокея. Она
никогда не смеялась, не улыбалась, только вопросительно смотрела на вас. Я
еще не знал тогда, что Вайолет - сестра хозяйки, и меня удивило, почему на
место официантки не возьмут девушку, которая улыбалась бы, принимая заказ.
- Бифштекс и пирог с почками, - сказал я.
По другую сторону стола сидели двое мужчин; по виду они походили на
рабочих, возможно занятых на ремонте дорог. Один из них показался мне
настоящим великаном, ростом более шести футов; он сидел, поставив на стол
локти, и чашка чая совершенно утонула в его огромных руках. Его лицо было
словно вырезано из куска красного камедного дерева, причем скульптор
старался главным образом передать крупные тяжелые черты, не заботясь об
отделке. Это было суровое, обветренное лицо, вроде тех, что украшали
когда-то носовую часть славных кораблей. Собеседник называл его "Малыш".
Я не успел окончить свой ужин, как к ним присоединился кучер дилижанса.
Он вошел быстрым шагом человека, привыкшего иметь дело с лошадьми, и сел
рядом с Малышом. Кучер вымылся, переоделся; однако на нем по-прежнему были
плотно облегающие сапоги на высоких каблуках. Здороваясь, он посмотрел мне в
глаза, и я подумал, что это человек прямой и искренний. Казалось, он хорошо
меня знает и давно составил обо мне мнение, которое уже не нуждается в
дополнении.
Мне захотелось подсесть к этим трем людям и послушать, о чем они
говорят. До меня доносились отдельные слова Малыша:
- Вбежала его старуха и давай кричать: "Ты убил его! Ты убил его!" -
"Не беспокойтесь, миссис, - сказал я, - Я знаю, в какое место я его ударил".
Немного погодя я перешел из столовой в гостиную и уселся в углу;
напротив находилась стойка бара, вход в него с улицы был уже закрыт. За
стойкой миссис Бронсон разливала пиво, виски и джин, и мужчины уносили
полные стаканы к столам, за которыми их ждали женщины.
Пьяная парочка, которая усердно угощала меня "виски", исчезла. Двое
мужчин, расписавшиеся при мне в книге для гостей, быстро пьянели. Их девушки
явно скучали и непрерывно курили. Облака табачного дыма висели в воздухе.
С наступлением ночи поведение посетителей бара заметно изменилось;
резче звучал смех женщин, мужчины пли мрачнели, или становились навязчиво
веселы. То там, то тут вспыхивал спор. Вот кто-то вскочил, оттолкнув стул,
наклонился через стол к человеку, сидевшему напротив, и стал что-то
угрожающе выкрикивать. Приятель вскочившего положил ему руку на плечо и
спокойно толкнул обратно на стул.
- Перестань, - сказал он.
Пьяные речи все чаще пересыпались руганью. Ругались смачно,
выразительно, как будто вдохновляясь отборными словечками. Мужчины, понизив
голос, наперебой рассказывали неприличные анекдоты. Женщины охотно слушали
их и одобрительно кивали. Когда же анекдот подходил к концу, они в
притворном ужасе откидывались назад или смеялись, пряча глаза. Только
немногие из них делали слабые попытки протестовать, а одна то и дело
повторяла:
- Только без похабщины! Давайте лучше выпьем!
Рабочий, который сидел с Малышом и кучером, заиграл на гармонике. Пары
стали танцевать между столиками, тесно прижимаясь друг к другу. Один парень
пытало! поцеловать девушку, с которой танцевал, она только задорно смеялась,
откидывая голову назад. Вдруг он грубо притянул ее к себе и поцеловал в
губы.
Эта сцена испугала меня, и я ушел к себе. Зажег керосиновую лампу, сел
на край кровати и задумался, В голове все перепуталось. Мне надо было
поделиться с кем-нибудь своими впечатлениями. Нет, пожалуй, не с отцом. Я
был уверен, что он и понятия не имеет о существовании такой жизни.
В моем представлении поцелуй был связан с любовью. Если мужчина целует
женщину, значит, он любит ее, а любовь - это нежность. Ее не выставляют
напоказ. "Любовь, - думал я, - обязательно заключает в себе чувство
благоговения".
Как груб был поцелуй того человека в баре! Разве это любовь? Но зачем
он целовал ее, если не любит? Они, конечно, помолвлены. Не иначе! Разве
принято доказывать любовь, целуясь при посторонних? Неужели я жил до сих пор
в неведении и только по случайности встречался исключительно с людьми,
которые вели себя по-другому...
Я мечтал любить и быть любимым. Девушка, созданная моим воображением,
входила в мой мир танцуя, она появилась из зарослей, чтобы утешить меня в
моем одиночестве. Я не знал, где ее дом, кто ее родители. Она просто
существовала на свете как птица.
Я улегся в постель с мыслью о ней. До этого вечера девушка из зарослей
была для меня реальностью. Теперь я понял, что она лишь мечта. В
действительности таких девушек нет; действительность была там - в гостиной,
в баре.
Я чувствовал себя больным и усталым от этих непривычных переживаний.
"Нет, - думал я, - нет, никогда не напишу я книг, полных той музыки, которую
слышат лишь одни дети". Казалось, все рушилось вокруг, и только деревья еще
стояли прямые и чистые,
Впрочем, и собаки хорошие, и они любили меня. И лошади, лошади тоже...
Я долго лежал, глядя в потолок. И уже решил потушить лампу, как вдруг
открылась дверь, и вошли две девушки - те самые, которые расписывались в
книге. Их появление было столь неожиданно, что от изумления и страха я
лишился дара речи.
Одна из девушек, взглянув на меня, рассмеялась.
- Посмотри-ка на него, - сказала она спутнице. - Ты его перепугала
насмерть! - Она схватилась за спинку кровати, чтобы не упасть. - Закрой
дверь, а то они найдут нас.
Вторая девушка закрыла дверь и подошла к моей кровати.
- Я ведь тебя не напугала, правда? - сказала она, надув губы, тоном
женщины, успокаивающей младенца. - Мальчик не боится, нет?
Она села на край кровати, бесцеремонно толкнув меня, чтобы освободить
место. Я лежал под одеялом, укрытый до самого подбородка. Девушка оперлась
ладонями о подушку и близко нагнулась ко мне, лицо ее оказалось почти рядом
с моим. Я почувствовал запах пива, увидел размазанную губную помаду и
толстый слой пудры на Щеках. Тяжелые веки наполовину закрывали ее глаза,
внезапно выражение лица девушки изменилось, щеки раскраснелись, губы
раскрылись, она сказала тихо, сквозь зубы:
- Ты хотел бы переспать со мной, а?
Она ждала ответа, но я не в силах был произнести ни слова.
Не отводя от меня взгляда, девушка все приближала ко мне лицо, и вдруг
прижалась губами к моим губам.
Я отстранялся от нее, все глубже вдавливая голову в подушку, но губы
девушки не отрывались от моих. Я задыхался, меня тошнило от запаха пивного
перегара, от ее хищного рта, от выражения ее глаз.
Она подняла голову, и я смог перевести дыхание.
- Кто-то идет! - вскрикнула, глядя на дверь, стоявшая в ногах кровати
девушка.
Та, что сидела около меня, подняла голову и оглянулась через плечо.
Дверь открылась, и вошел уже знакомый мне кучер дилижанса. Он бросил на меня
быстрый взгляд, и я снова почувствовал, что он видит меня насквозь. Это был
взгляд человека, на которого можно положиться.
- Что ты здесь делаешь? - сказал он девушке, все еще сидевшей на
кровати; голос его звучал жестко, глаза смотрели сурово.
- Не суйся не в свое дело, пес, - огрызнулась она.
- Убирайся отсюда, - коротко приказал он, указывая на дверь. - Убирайся
и оставь его в покое.
- Какого черта... - начала было она.
- Я сказал, убирайся отсюда! - Он сделал шаг. Девушка торопливо встала.
- Только тронь меня, я тебе покажу!
- Убирайся!
Он вышел за девушками в коридор и вскоре вернулся.
- Спи! - сказал он. - Они больше не придут. Я потушу свет.
Кучер погасил лампу и спокойно сказал:
- Завтра ты перейдешь в мою комнату.
Потом он вышел и закрыл за собой дверь.
Я почувствовал себя состарившимся на много лет. То, что я узнал в этот
вечер, казалось, навсегда отняло у меня беззаботную юность. "Теперь, - думал
я, - я знаю все о мужчинах и женщинах. Я знаю такое, что никогда не смогу
повторить. Остаток своей жизни, - думал я, лежа в постели в темноте, - я
должен посвятить писанию книг, которые вложу все свое знание жизни; я
разоблачу пороки, о существовании которых большинство людей, конечно, и не
подозревает.
Я разоблачу всех негодяев, подонков, которых увидел в этом кабаке!"
(Лексикон, бывший здесь в ходу, уже явно начал сказываться на мне.)
Но в глубине души жила страшная тревога. Я был убежден, что поцелуй
девушки связал меня с ней. Она поставила на мне клеймо, совсем как клеймил
лошадей отец; теперь я принадлежу ей.
Я не сомневался, что утром она явится ко мне, чтобы обсудить наши
отношения, и, конечно, потребует, чтобы я женился на ней.
Мысль о браке с этой девушкой приводила меня в ужас. Я представлял, как
она будет сидеть в моей комнате и пить пиво, в то время как я буду готовить
обед и мыть посуду. И уж, конечно, никогда, никогда я не смогу писать.
Я решил сопротивляться до последнего, если она будет настаивать на
браке. Может быть, все-таки найдется какой-нибудь выход? Но что мне делать,
если она будет требовать? Ведь по сути дела я почти женат на ней...
Наконец утомление взяло свое. Я уснул, плотно завернувшись в одеяло.
Утром, когда я встал, оказалось, что девушки уже уехали. Это было для
меня неожиданностью. Я вышел из своей комнаты взвинченный, исполненный
решимости защищаться до последнего. Я собирался категорически отрицать, что
я целовал девушку: это она, она поцеловала меня!
И вдруг все это оказалось зря. Я почувствовал себя обессиленным и
усталым. Окончательно убедившись в своей слабохарактерности, я вошел в
кухню, подавленный и расстроенный.
Там завтракали Стрелок Гаррис и еще какой-то человек. Роуз Бакмен
стояла у плиты.
- Ну, как себя чувствует окружной секретарь сегодня утром? - улыбнулась
она.
- Хорошо, - ответил я.
Я поздоровался со Стрелком и его товарищем. Это был румяный рыхлый
человечек, с манерами льстивыми и подобострастными. Щеки его опустились,
тройной подбородок складками набегал на грудь. Нижние веки отвисли, обнажая
розовую изнанку, отчего глаза стали похожи на глаза спаниеля. Голос у него
был негромкий, заискивающий.
- Доброе утро, сэр, - ответил он мне.
Стрелок называл его Шеп. Позже я узнал, что Шеи был в гостинице
дворником. И вообще выполнял любую черную работу.
Впрочем, основное его занятие заключалось не в этом: миссис Бронсон
держала его в качестве приманки для пьяных. Если какой-нибудь погонщик или
лесоруб заходил в бар по дороге в город, миссис Бронсон зорко за ним
следила; стоило ей заметить, что больше заказывать он не собирается, она
кидалась в кухню и совала Шепу монету в два шиллинга. Шеп брал монету,
вразвалку направлялся в бар, где и перехватывал посетителя.
- Погоди уходить, выпьем по одной, я угощаю, - добродушно говорил Шеп,
кладя мягкую ладонь на руку гостя.
Такое предложение редко встречало отказ, но, выпив с Шепом, посетитель
сам ставил угощение, потом следовало угощение от гостиницы.
Тем временем гостя ловко втягивали в разговор, расспрашивали о работе,
о жизни, - польщенный вниманием, он пускался в длинный рассказ и обычно