Приходится сидеть в закрытом помещении.
- А чего ж тут плохого?
- Мне не нравится.
В тоне ее было что-то, отличавшее ее от других женщин, заговаривавших
со мной в гостинице. Мне показалось, что она задает мне эти вопросы не из
любопытства, а просто потому, что ей хочется доставить мне немного радости.
Мне захотелось вдруг оградить ее от дурного влияния, предостеречь
насчет здешних людей, с которыми - я был уверен - она никогда еще не
сталкивалась, но чьей беззащитной жертвой скоро может стать по своей
наивности.
- Мне кажется, вам не следует оставаться на ночь в этом доме, - сказал
я, движимый непонятным мне чувством. - Женщины, которые бывают здесь, не
такие, как вы. Это плохие женщины... то есть нет, не все они плохие. Плохо
то, что с ними случилось, и, боюсь, случится с вами, если вы останетесь. Я
даже сказать вам не могу, что здесь делается, но это ужасно: поверьте мне.
Вы ведь можете сказать, что хотите уехать домой и...
Девушка слушала меня сначала удивленно, потом ласково и внимательно,
умоляющее, страдальческое выражение промелькнуло, словно тень, по ее лицу.
Когда я умолк, она уставилась в землю, потом подняла голову, взяла мою
руку и крепко пожала.
- Ты хороший парень, - серьезно сказала она. - Спасибо. Только, видишь
ли, я уже бывала здесь раньше.
Она повернулась и ушла; я стоял с багровым лицом, стиснув руки,
охваченный чувством унижения.
В этот вечер мне не захотелось идти в гостиную - я поужинал на кухне и
рано лег спать.
Я не только не мог по-настоящему разобраться в темном мирке гостиницы,
несмотря на все рассказы Артура; я даже не понимал двусмысленных разговоров,
которые вели здесь все эти мужчины и женщины, нимало не стеснявшиеся своих
похотливых желаний.
Роуз Бакмен нередко ставила меня в тупик.
- У мужчин руки должны быть сильные, как у негра, - сказала она
однажды, глядя на меня прищуренными глазами.
С детства сильные люди рисовались мне в образе лесорубов, валивших лес
под раскаленным солнцем, и я попытался заинтересовать Роуз Черным Энди,
легендарным героем наших мест, который частенько фигурировал в рассказах
моего отца. Черный Энди жил в Уилканнии и рубил лес для пароходов, плывших
вверх по реке. Руки у него, говорил отец, были крепкие и сильные, как
молоденькие эвкалипты.
Роуз это нисколько не заинтересовало.
- Расскажи эту сказку Малышу, - оборвала она меня.
Мы были одни на кухне, она готовила ужин, я сидел за столом в ожидании
Артура.
Роуз явно была расстроена и раздражена. Дело в том, что в тот день
уехал обратно в город Рональд Холл, окружной инспектор по охране скота и
надзору за собаками, который прожил в гостинице целую неделю. Это был
крупный, рыхлый человек, внешне безобидный, скорее, даже приятный, однако,
заподозрив, что кто-то скептически относится к его прерогативам, он приходил
в ярость.
- Может быть, я олух и ни черта не смыслю, - сказал он мне как-то, - но
я не потерплю, чтобы на меня плевали. Если у кого-то заблудился скот, эти
люди должны приходить ко мне, а не к членам совета и спрашивать меня, как им
поступить. Мне известны все законы насчет бродячего скота. Членам совета они
неизвестны. Значит, спрашивать нужно меня и слушать меня без разговоров.
У Рональда Холла было красное лицо и визгливый голос: о нем
рассказывали, будто он нередко загонял в казенные загоны скот фермеров,
которых недолюбливал.
Я слышал, как один фермер, рассказывая другому о повадках Холла,
хвастал:
- Я сам загоню его коров!
- Прежде он загонит твоих, - предостерег его приятель.
- Моих он не загонит, мои всегда за загородкой.
- Ну брат, он сумеет их загнать, даже если они будут заперты у тебя в
спальне!..
Холл объезжал свои участки верхом на гнедой лошади, а гостиница была
его штаб-квартирой. Возвращался он обычно около пяти часов дня. Если он
опаздывал, Роуз выходила на парадное крыльцо и стояла, глядя на дорогу.
Седрик Труэй следил за ней из дверей бара.
- Он ведь поехал только на Вторую милю, ему пора б уже и вернуться! -
пропел он, когда Роуз проходила по коридору в кухню.
- Катись ко всем чертям! - огрызнулась Роуз.
Возвратившись в гостиницу, Холл обычно ставил лошадь в конюшню и,
просунув голову в дверь кухни, шептал:
- Договорились на вечер?
Роуз подходила к нему вплотную и говорила:
- В восемь. - Быстро оглядывалась, нет ли кого в коридоре, и, ткнув его
под ребро, добавляла: - Не напивайся!
В назначенный час они исчезали вместе.
Но он уехал обратно в город.
- Послушай, - спросила меня Роуз. - Ты любишь гулять?
- Не очень, - признался я. - Хорошо гулять в зарослях, там, где земля
ровная и нет загородок.
- А сколько ты можешь пройти?
- Прошел как-то четыре мили, но устал так, что с ног валился.
- Я хожу гулять каждый вечер, - сообщила она. - Люблю пройтись.
Эти слова удивили меня. Никогда бы не подумал, что эта женщина любит
прогулки. У меня мелькнула мысль, что я судил о ней неверно, что в глубине
ее души, живет любовь к зарослям, к природе, любовь, о которой я и не
подозревал.
- Хорошо гулять ночью, - с чувством воскликнул я. - Особенно в такие
лунные ночи, как сегодня.
Говоря это, я думал об опоссумах и коалах {Коала - маленький сумчатый
медведь, который водится только в Австралии. (Прим. перев.)}, которых мог бы
увидеть, о том, как хорошо стоять молча под до-ревом и слушать.
- Я хожу только до кузницы, - уточнила Роуз.
Ветхое строение кузницы, с широко открытой дверью и земляным полом,
стояло у подножия холма. На стенах висели подковы. Горн с огромными кожаными
мехами возвышался около наковальни. Стальные щипцы и тяжелые молоты были
разбросаны повсюду, стояли прислоненные к бочке с водой, в которую кузнец
погружал раскаленные докрасна подковы. В углу лежало сено, припасенное на
случай, если кто-нибудь оставит на ночь лошадь. Ночью кузница пустовала.
Выбор такого места для ночных прогулок показался мне странным.
- А зачем вы туда ходите? - спросил я с удивлением.
- Там никого нет, - ответила она, и мягкая, вкрадчивая нота прозвучала
в ее голосе.
Я услышал приближающиеся шаги Артура в коридоре.
- Я пойду туда сегодня вечером в восемь часов, - торопливо прошептала
Роуз. - Приходи тоже...
- Ну вот, охота была туда таскаться! - ответил я.
Мы с Артуром ушли к себе. У него всегда был запас интересных историй
про пассажиров его дилижанса. Я сидел на своей кровати и смотрел, как он
считает деньги, полученные за проезд. Это были серебряные монетки, он бросал
их в металлическую копилку, которую прятал в комоде под бельем. Время от
времени он вытряхивал деньги из копилки на кровать и пересчитывал. Когда
набиралось десять фунтов, он относил их в банк.
- Эта Роуз Бакмен довольно странная женщина, - сказал я.
- А что такое? - рассеянно спросил Артур, занятый какими-то подсчетами.
- Любит гулять по вечерам, - продолжал я. - Вот уж никогда бы не
подумал!
Артур поднял голову и с интересом посмотрел на меня.
- Да, и я бы не подумал. А что она тебе сказала?
- Просто сказала, что каждый вечер ходит до кузницы. Мне показалось,
она хочет, чтоб и я ходил с ней. Все-таки отдых от работы в гостинице...
- Но что именно она сказала? Прямо позвала тебя с собой?
- Нет, только спросила, люблю ли я гулять.
- И что ты ответил?
- Я сказал, что нет.
- Правильно. На том и стой.
По всей видимости, Артур остался мной доволен.
В тот вечер он после ужина раньше меня вышел из-за стола и прямиком
отправился в кухню. Я решил, что он собирается отчитать Роуз Бакмен за то,
что она позвала меня на прогулку, и расстроился, подумав, что этим он ставит
меня в положение ребенка. Роуз Бакмен выросла в моих глазах, как
любительница природы, и я вовсе не хотел, чтобы Артур высмеивал эту светлую
сторону ее натуры.
На следующее утро за завтраком Роуз Бакмен встретила меня свирепо:
- Не смей передавать, о чем я с тобой говорю! Понял? Держи свой
болтливый язык за зубами!
Местные жители: дровосеки, рабочие с ферм и лесопилки, заходившие
каждый вечер в бар пропустить стаканчик-другой, - презирали приезжих из
города, привозивших девушек и устраивавших с ними попойки. Презирали, однако
с завистью поглядывали и на их кричащие костюмы, и на их спутниц, и на то,
как они сорят деньгами. Приезжие пили в баре рюмку за рюмкой, а местные
терпеливо ждали, когда они упьются окончательно, в надежде, что тогда можно
будет поразвлечься с их девушками. Но когда им на самом деле представлялся
случай поговорить с приезжими девушками, дровосеки и рабочие смущались и не
знали, что сказать.
- Хуже всего, когда девчонка попадается хорошенькая, - сказал мне один
парень после неудачной попытки затеять разговор с девушкой. - Глупо же ни с
того ни с сего говорить, что я люблю ее, а что еще ей скажешь, черт побери?
В этом поселке никто не читал книг. Разговор вертелся обычно вокруг
работы, выгодной или невыгодной, вокруг жалованья, неожиданных болезней,
которые могли помешать работать, вокруг вечной погони за заработком, чтобы
прокормить жену и детей. Прежде всего приходилось решать насущные вопросы, а
уж потом думать о книгах.
Пожилой человек с сильной одышкой сказал как-то при мне:
- Чудно! Рублю деревья, и ничего, могу, а вот нагнуться, яму для столба
вырыть сил нет.
Батрак, получавший на ферме фунт в неделю, сравнивал свою нынешнюю
работу с прошлогодней: "Тот хозяин позволял мне мыться в ванной каждую
субботу. Я не пропускал ни одной субботы, и он ни словом меня не попрекнул.
Ел я всегда с ним и его женой за одним столом, спал в хозяйском доме".
Меня удивляло, почему они не бросают работу, на которую так горько
жалуются, почему смело не выскажут людям, так бесстыдно эксплуатирующим их,
все, что о них думают. Рабочий с лесопилки, худой, с изможденным лицом,
ответил мне на этот вопрос так:
- Да, я трус и останусь трусом, пока у меня семья на руках. Но как
только дети встанут на ноги, мне все будет нипочем, никого не испугаюсь.
Тебе повезло, брат: никого кормить не приходится.
Я долго искал человека, с которым можно было бы поговорить о книгах, и
наконец услышал об одном охотнике, каждую субботу посещавшем гостиницу.
- Этот парень только и говорит про то, что вычитывает в книгах, -
сказал мне Малыш Борк. - Познакомься с ним.
Охотника этого звали Том - и промышлял он кроликами. Когда я заговорил
с ним о книгах, он радостно улыбнулся.
- Жить не могу без чтения, - сказал он. - Так было и с моим отцом и с
дедом - если верить отцу. Но люблю я только правдивые книги, терпеть не могу
вранья. Подавай мне чистую правду.
Малыш, рассказывая о Томе, говорил, что лицо у него сморщенное, как
позавчерашний пудинг, а по-моему, оно больше напоминало грецкий орех. Такое
же съежившееся и коричневое. А глаза как маленькие черные бусинки. Был он
ужасно болтлив, как человек, уставший от одиночества.
У него была привычка жевать табак и оставлять жвачку на столбике
калитки около уборной, куда он часто наведывался. Плевал он уголком рта и
способен был плевком убить муху на стойке бара, только "почему-то им тут это
не нравится".
Меня заинтересовало его правдолюбие, и я спросил, что он читает.
- "Журнал правдивых детективных историй", - сказал он не без гордости.
- Я его выписываю.
- А что это за журнал? - уже разочарованно спросил я.
- Лучший журнал на свете! - безапелляционно заявил Том. - Там печатают
только то, что было на самом деле, в газетах такого никогда не найдешь. Вот,
например, в последнем номере, который я получил, есть рассказ про девушку -
в Америке это случилось, - один мерзавец пригласил ее покататься в машине и
изнасиловал. Там про это рассказано. Потом он отвез девушку обратно в город,
а она пошла к этим самым детективам и все им рассказала. Ну, через несколько
дней детективы и задержали одного парня... Она, как увидела его, сразу
крикнула: "Он!"
- Что только легавые с ним не делали, парень твердит одно - не он, и
все тут. Начали они его пытать - стоит на своем. Ну, что будешь делать!..
Нет, ты сам должен прочитать, что судья сказал про этого парня, -
выругал он его самыми последними что ни на есть словами и дал ему десять
лет.
Ну, а из детективов кое-кто все-таки сомневался, может, и впрямь не он.
Стали они снова искать, и через год арестовали другого парня, как две капли
воды похожего на того, который сидел уже в тюрьме. Ну, будто они близнецы,
да и только. Помучались они, пока ту девушку нашли, но нашли все-таки и
показали ей нового парня. Увидела она его и говорит: "Тебя что, из тюрьмы
выпустили?"
"Так это же совсем другой человек", - говорит ей детектив, и она чуть
не падает в обморок.
- Короче говоря, теперь они посадили второго парня, а первого
выпустили. В журнале и фотография есть - девушка пожимает руку тому малому,
которого выпустили. Она говорит - и это все под фотографией написано: "Я вас
публично обвинила в том, что вы меня изнасиловали, а сейчас я публично
заявляю: вы не виновны". По ее щекам в этот момент текли слезы - это тоже
написано, - только на фотографии слез не видно.
- Полицейские, конечно, тоже сказали - до чего же нехорошо получилось,
что его в тюрьму засадили. И пожали ему руку. Это тоже все засняли. А
девушка проявила себя просто замечательно! Сказала, ей достаточно было раз
взглянуть на него, и она сразу поняла, что он не мог ее изнасиловать. И они
опять пожали друг другу руки, и это тоже засняли.
Беседы с местными жителями дали мне представление об их жизни,
искалеченной всякого рода лишениями. Эти люди были лишены всего -
уверенности в завтрашнем дне, образования и цели в жизни. Как все это
изменить? Я не находил ответа на этот вопрос - ведь по существу, я был таким
же, как они.
Я все чаще искал их общества. Мы были в одинаковом положении, и это
роднило нас. Встречи с ними стали как бы внутренней потребностью для меня,
хотя после этих встреч я чувствовал себя еще более встревоженным и
неудовлетворенным. Мне эти люди нравились, они не раз восхищали меня, но
пути к лучшей жизни были им неизвестны, и указать их мне они не могли.
Меня тянуло к людям, в разговорах с которыми я мог бы найти какой-то
ответ на мучившие меня вопросы. Сдавленные и скованные, теснились во мне
желания и надежды, рассказы и стихи, еще не облеченные в форму, но уже
ждущие своего слушателя. Я хотел вырваться из окружающего меня мирка
сложившимся писателем, вооруженным собственным опытом, а не подавленным им.
Однако нередко то, что происходило вокруг, еще больше отдаляло меня от
освобождения, к которому я так стремился.
Случалось, меня почти насильно затаскивали в бар люди, которые, потеряв
под влиянием винных паров обычную сдержанность, во что бы то ни стало хотели
показать, на какие дружеские чувства они способны. Алкоголь вызывал в этих
людях желание заключить в свои объятия всю вселенную. И обычно они
настаивали, чтобы я пил с ними. Обняв меня за плечи, они рассказывали
буфетчице, которая подавала им через стойку два доверху налитых стакана,
какой я замечательный малый.
- Для этого парня у меня всегда найдется время. Он далеко пойдет. Вот
увидите.
Один из таких добрых людей, спасаясь от серости жизни, изрядно выпил в
день получки; он долго держал меня у стойки бара - рассказывал о своей
лошади, которая была привязана снаружи.
- Раньше я всегда давал старухе хороший глоток виски. Не потому, что
лошадям это надо, а просто потому, что больно уж она хорошая старуха. И она
так рада была, даже бутылку лизала.
В тот вечер в баре и в гостиной было полно народу. В Мельбурне днем
состоялись скачки, и многие прикатили сюда на машинах на всю ночь,
поразвлечься. Трое приезжих - типичные жулики на вид - стояли кучкой в баре,
с откровенным презрением поглядывая на окружающих. Старый золотоискатель,
тяжело топоча башмаками, подбитыми гвоздями, вошел в бар. Те трое не
двинулись с места, чтобы дать ему дорогу.
- Чего ж ты коня за дверью не оставил? - буркнул ему через плечо один
из тройки.
Старик взглянул на него, удивленный его тоном, но обиды не понял и
продолжал медленно протискиваться к стойке; лицо его оставалось совершенно
спокойным.
Спутникам остряка это замечание показалось удивительно удачным. Они
громко хохотали и превозносили находчивость своего товарища. Дружно
вспоминали другие случаи, когда он блистал остроумием, и, глядя друг на
друга, кивали в знак одобрения головами. Они явно радовались возможности
польстить человеку, перед которым раболепствовали, которого боялись.
А тот принимал лесть, расправив плечи, с улыбкой превосходства.
Нетрудно было догадаться, что это скупщик краденого, который просто взял с
собой тех двух, как берет собак охотник, отправляясь на охоту.
Артур говорил мне, что такие типы - народ весьма подлый:
- Все они трусы, бахвалятся, когда за спиной дружки или револьвер при
себе имеют, а один на один сразу начинают скулить, чуть только кровь им
пустишь.
Те двое называли своего главного "Мясник". Одет он был дорого, но
кричаще. Плечи ярко-синего в белую полоску костюма были подложены, чтобы
казаться шире. Плотно облегающий пиджак был стянут в талии, расширялся книзу
и доходил чуть не до колен. Тупоносые ботинки ярко-желтого цвета, атласный
галстук заколот бриллиантовой булавкой. Фетровая светло-серая шляпа
щегольски сдвинута на затылок. Пальцы украшали массивные серебряные кольца -
печатки с замысловатым рисунком, закрывавшие весь сустав.
Лицо главаря выражало высокомерное раздражение; когда же он встречался
глазами с кем-нибудь из присутствующих, взгляд его становился еще и
подозрительным. На вид ему было лет тридцать.
Один из его спутников был маленький человечек с лисьей мордочкой,
тонкими поджатыми губами и пожелтевшими от табака пальцами; глаза его так и
бегали. Третий в этой компании был рыжий верзила, с тупым веснушчатым лицом;
у него были водянисто-голубые глаза с красными веками без ресниц. Плечи
широкие, руки - короткие, сильные. Обезображенное ухо свидетельствовало о
том, что ему не раз жестоко доставалось на ринге.
Взяв пустые стаканы своих спутников, Мясник направился к стойке -
довольно необычный поступок для людей его типа, привыкших, чтобы мелкая
сошка сама прислуживала им. Стойку бара плотным кольцом обступили
посетители. Заметив, что рядом со мной есть место, он стал протискиваться
вперед.
Я восседал на высокой табуретке у самой стойки, стакан имбирного пива
стоял передо мной; я всегда сидел в баре - слишком уж тяжело стоять на
костылях и держать в руке стакан. Большинство посетителей, получив
наполненные стаканы, спокойно отходили от стойки, чтобы очистить место
следующим, но все они, как должное, принимали то, что я продолжаю сидеть.
Мясник грубо толкнул меня, так, что я чуть не слетел с табуретки.
- А ну, подвинься! - гаркнул он.
В испуге я повернул к нему голову и увидел лицо, поразившее меня
холодным злобным выражением. Мои костыли были прислонены к стойке, я
потянулся за ними и вдруг почувствовал на своем плече тяжелую руку. Рядом со
мной стоял Малыш Борк. С высоты своего огромного роста он посмотрел на
Мясника и негромко сказал:
- Этот парень как сидел, так и будет сидеть! Никому своего места он не
уступит!
Мясник вздрогнул, на миг я увидел в его глазах трусливое выражение. Он
остановился, неуверенно поглядел на Малыша, потом дотянулся до стойки и
торопливо поставил стаканы. Малыш подождал, пока стаканы были налиты, и
Мясник вернулся к своим спутникам.
Я почувствовал, что не могу больше оставаться в баре. То, что кому-то
пришлось меня защищать, показалось мне унизительным. Я сам должен был дать
отпор подлецу, а там - будь что будет, - думал я. Ведь принимая чье-то
заступничество, я с каждым разом делаюсь все больше и больше беспомощным.
Когда же я сам смогу постоять за себя? Когда же?
Когда?
Позднее мы с Артуром сидели в гостиной и пили стакан за стаканом
имбирное пиво за счет букмекера, праздновавшего удачный день на скачках.
Кругом смеялись и пели, одна из девушек танцевала между столиками испанский
танец.
Мясник и его спутники сидели неподалеку. Они пили, заговаривали с
проходящими девушками, приглашая их за свой столик. Неудачи обозлили их, и
они стали вести себя вызывающе.
Мясник несколько раз бросал недобрые взгляды в мою сторону, шептал
что-то своим собутыльникам, и те, в свою очередь, поглядывали на меня.
Вдруг Артур встал и перешел к столу, за которым сидел Малыш Борк.
По-видимому, ему нужно было сообщить Малышу что-то очень важное и имеющее
отношение к Мяснику, потому что Малыш время от времени бросал на того
пронзительный взгляд.
Мясник встал из-за стола и собрал стаканы. Чтобы попасть к окошечку
бара, ему не нужно было проходить мимо меня, но он вдруг свернул и двинулся
прямо ко мне. Остановился, впился в меня взглядом, схватил мой пустой
стакан, понюхал и презрительно сунул его мне под нос.
- Водичка, а? Денежки зарабатываешь, сукин сын? Прикарманиваешь
разницу! Двинуть бы тебя как следует!
И он направился к бару. Я остолбенел, только через минуту значение его
слов дошло до меня и обожгло; страшная ярость охватила меня. Я почувствовал
потребность ударить этого человека, швырнуть его на пол. Но тут же
мучительное сознание своей физической немощности, невозможности справиться с
ним овладело мной.
Я поднял голову. Надо мной наклонился Артур.
- Иди спать, Алан.
- Ты слышал?..
- Я слышал. Иди спать.
- Почему это? Я... я...
- Послушай, я прошу тебя. Эта сволочь не отстанет от тебя. Прошу тебя.
Иди.
- Ладно, - смирился я, - ладно. Видно, такая уж моя проклятая судьба -
вечно спать отправляться.
Артур проводил меня взглядом, лицо его было бледнее обычного, сжатые
кулаки тяжело опирались на стол.
Я почитал немного, стараясь отвлечься, потом уснул.
Когда на следующее утро я проснулся, Артур уже был одет. Я взглянул на
него сонными глазами, довольный тем, что могу еще часок полежать. Артур
разглядывал свое лицо в зеркале, стоявшем на комоде. Он хмурился, ощупывал
щеки, потрогал шею и затем открыл рот и стал двигать челюстью из стороны в
сторону. Я решил, что он собирается бриться. Но он, взглянув на часы,
торопливо пошел в кухню; я слышал, как он разговаривал там со Стрелком.
И вдруг я вспомнил вчерашний случай, и ужас охватил меня. Я скорчился в
постели, зарылся лицом в подушку, без конца повторяя: "Сволочь, сволочь!"
Потом сбросил одеяло и стал быстро одеваться.
Когда я вошел в кухню, там был только Стрелок. Он всегда вставал очень
рано, чтобы растопить плиту и подать чай постояльцам. Стрелок был в веселом
настроении, я налил себе чаю и приготовился слушать.
- Ну, что ты теперь скажешь про Артура?
- Про Артура? А что? Что он сделал?
- Да разве он тебе не сказал?
- Нет. Что?
- Черт подери! Так ты ничего не знаешь! - Стрелок явно был доволен тем,
что на его долю выпало первым рассказать мне волнующую историю. По лицу его
было видно, что он намерен извлечь из этого максимум удовольствия.
- Ну давай, - торопил я его.
- Помнишь вчерашнего типа - ну, этого Мясника, который назвал тебя
сукиным сыном? Он - гангстер, из некрупных, так, мелочь. Я его знаю. -
Стрелок от удовольствия потер руки. - Это, брат, получилось здорово! Вот
послушай. Как только ты ушел, Артур подходит к нему... вот так... смотри...
Стрелок в несколько шагов пересек кухню и остановился прямо передо
мной. Глаза его сузились, голос звучал холодно и твердо: "Ты только что
назвал моего друга сукиным сыном. Может, и меня так назовешь?"
Стрелок улыбнулся, довольный произведенным впечатлением, и быстро
заговорил:
- Мясник поворачивается, вскакивает и делает шаг назад; но тут он
видит, что его дружок - рыжий, который с ним сидел, - тоже вскочил, и на
душе у него вроде бы веселее стало. "И назову! - говорит он, а сам так и
рыщет глазами - есть еще кто с Артуром или нет? - Эй ты - сукин сын!" - и
становится в позу, чтобы стукнуть Артура как следует. Да только того
врасплох не захватишь.
"Так и запишем, - говорит Артур. - А теперь выйдем-ка во двор, я хочу
пощупать, крепкий ли хрящ сидит в твоем жирном носу, пока ты снова не сунул
его куда не следует".
- Артур это умеет, - сказал Стрелок с чувством, как бы в назидание
себе. - Ты еще драться начать не успел, а он уже тебя так раздразнит, что ты
себя от злости не помнишь.
- Теперь уж черед Рыжего, - продолжал Стрелок. - Это его работа - свою
шею вместо Мясника подставлять. Он застегивает пиджак и говорить Артуру: "В
морду схлопотать захотелось? Это мы можем!"
Но тут вступает в дело Малыш.
"А ты не суйся, - говорит он и как ткнет Рыжего в грудь своей ручищей.
- Не суйся, если хочешь остаться цел".
Рыжий ничего, стерпел. Видно, что от злости его разрывает. Но молчит.
Понимает: не того он разряда, что Малыш.
Ну, тут мы, конечно, вышли всей компанией во двор. Можешь не
сомневаться, я тоже. На себя я взял третьего из этой шайки, щуплого этого
Пройдоху. Если б он только рот раскрыл, я бы ему показал. Значит, таким
манером идем мы все в конюшню, фонарь я несу. В конюшне, конечно, более
подходящее место, чем во дворе, Артур хотел как раз в конюшне. Я выгоняю
старую корову, и все мы забираемся туда.
Малыш берет на прицел Рыжего, а я становлюсь сзади своего Пройдохи. А
Рыжий все натаскивает Мясника, все натаскивает - учит подойти ближе к Артуру
и дать ему головой под подбородок. Я-то понимаю, о чем речь, вижу, он
головой работает.
- А Мясника заставили снять кольца? - спросил я.
- А ты думал! Я-то забыл, но Малыш не дурак, говорит: "Здесь без
- А чего ж тут плохого?
- Мне не нравится.
В тоне ее было что-то, отличавшее ее от других женщин, заговаривавших
со мной в гостинице. Мне показалось, что она задает мне эти вопросы не из
любопытства, а просто потому, что ей хочется доставить мне немного радости.
Мне захотелось вдруг оградить ее от дурного влияния, предостеречь
насчет здешних людей, с которыми - я был уверен - она никогда еще не
сталкивалась, но чьей беззащитной жертвой скоро может стать по своей
наивности.
- Мне кажется, вам не следует оставаться на ночь в этом доме, - сказал
я, движимый непонятным мне чувством. - Женщины, которые бывают здесь, не
такие, как вы. Это плохие женщины... то есть нет, не все они плохие. Плохо
то, что с ними случилось, и, боюсь, случится с вами, если вы останетесь. Я
даже сказать вам не могу, что здесь делается, но это ужасно: поверьте мне.
Вы ведь можете сказать, что хотите уехать домой и...
Девушка слушала меня сначала удивленно, потом ласково и внимательно,
умоляющее, страдальческое выражение промелькнуло, словно тень, по ее лицу.
Когда я умолк, она уставилась в землю, потом подняла голову, взяла мою
руку и крепко пожала.
- Ты хороший парень, - серьезно сказала она. - Спасибо. Только, видишь
ли, я уже бывала здесь раньше.
Она повернулась и ушла; я стоял с багровым лицом, стиснув руки,
охваченный чувством унижения.
В этот вечер мне не захотелось идти в гостиную - я поужинал на кухне и
рано лег спать.
Я не только не мог по-настоящему разобраться в темном мирке гостиницы,
несмотря на все рассказы Артура; я даже не понимал двусмысленных разговоров,
которые вели здесь все эти мужчины и женщины, нимало не стеснявшиеся своих
похотливых желаний.
Роуз Бакмен нередко ставила меня в тупик.
- У мужчин руки должны быть сильные, как у негра, - сказала она
однажды, глядя на меня прищуренными глазами.
С детства сильные люди рисовались мне в образе лесорубов, валивших лес
под раскаленным солнцем, и я попытался заинтересовать Роуз Черным Энди,
легендарным героем наших мест, который частенько фигурировал в рассказах
моего отца. Черный Энди жил в Уилканнии и рубил лес для пароходов, плывших
вверх по реке. Руки у него, говорил отец, были крепкие и сильные, как
молоденькие эвкалипты.
Роуз это нисколько не заинтересовало.
- Расскажи эту сказку Малышу, - оборвала она меня.
Мы были одни на кухне, она готовила ужин, я сидел за столом в ожидании
Артура.
Роуз явно была расстроена и раздражена. Дело в том, что в тот день
уехал обратно в город Рональд Холл, окружной инспектор по охране скота и
надзору за собаками, который прожил в гостинице целую неделю. Это был
крупный, рыхлый человек, внешне безобидный, скорее, даже приятный, однако,
заподозрив, что кто-то скептически относится к его прерогативам, он приходил
в ярость.
- Может быть, я олух и ни черта не смыслю, - сказал он мне как-то, - но
я не потерплю, чтобы на меня плевали. Если у кого-то заблудился скот, эти
люди должны приходить ко мне, а не к членам совета и спрашивать меня, как им
поступить. Мне известны все законы насчет бродячего скота. Членам совета они
неизвестны. Значит, спрашивать нужно меня и слушать меня без разговоров.
У Рональда Холла было красное лицо и визгливый голос: о нем
рассказывали, будто он нередко загонял в казенные загоны скот фермеров,
которых недолюбливал.
Я слышал, как один фермер, рассказывая другому о повадках Холла,
хвастал:
- Я сам загоню его коров!
- Прежде он загонит твоих, - предостерег его приятель.
- Моих он не загонит, мои всегда за загородкой.
- Ну брат, он сумеет их загнать, даже если они будут заперты у тебя в
спальне!..
Холл объезжал свои участки верхом на гнедой лошади, а гостиница была
его штаб-квартирой. Возвращался он обычно около пяти часов дня. Если он
опаздывал, Роуз выходила на парадное крыльцо и стояла, глядя на дорогу.
Седрик Труэй следил за ней из дверей бара.
- Он ведь поехал только на Вторую милю, ему пора б уже и вернуться! -
пропел он, когда Роуз проходила по коридору в кухню.
- Катись ко всем чертям! - огрызнулась Роуз.
Возвратившись в гостиницу, Холл обычно ставил лошадь в конюшню и,
просунув голову в дверь кухни, шептал:
- Договорились на вечер?
Роуз подходила к нему вплотную и говорила:
- В восемь. - Быстро оглядывалась, нет ли кого в коридоре, и, ткнув его
под ребро, добавляла: - Не напивайся!
В назначенный час они исчезали вместе.
Но он уехал обратно в город.
- Послушай, - спросила меня Роуз. - Ты любишь гулять?
- Не очень, - признался я. - Хорошо гулять в зарослях, там, где земля
ровная и нет загородок.
- А сколько ты можешь пройти?
- Прошел как-то четыре мили, но устал так, что с ног валился.
- Я хожу гулять каждый вечер, - сообщила она. - Люблю пройтись.
Эти слова удивили меня. Никогда бы не подумал, что эта женщина любит
прогулки. У меня мелькнула мысль, что я судил о ней неверно, что в глубине
ее души, живет любовь к зарослям, к природе, любовь, о которой я и не
подозревал.
- Хорошо гулять ночью, - с чувством воскликнул я. - Особенно в такие
лунные ночи, как сегодня.
Говоря это, я думал об опоссумах и коалах {Коала - маленький сумчатый
медведь, который водится только в Австралии. (Прим. перев.)}, которых мог бы
увидеть, о том, как хорошо стоять молча под до-ревом и слушать.
- Я хожу только до кузницы, - уточнила Роуз.
Ветхое строение кузницы, с широко открытой дверью и земляным полом,
стояло у подножия холма. На стенах висели подковы. Горн с огромными кожаными
мехами возвышался около наковальни. Стальные щипцы и тяжелые молоты были
разбросаны повсюду, стояли прислоненные к бочке с водой, в которую кузнец
погружал раскаленные докрасна подковы. В углу лежало сено, припасенное на
случай, если кто-нибудь оставит на ночь лошадь. Ночью кузница пустовала.
Выбор такого места для ночных прогулок показался мне странным.
- А зачем вы туда ходите? - спросил я с удивлением.
- Там никого нет, - ответила она, и мягкая, вкрадчивая нота прозвучала
в ее голосе.
Я услышал приближающиеся шаги Артура в коридоре.
- Я пойду туда сегодня вечером в восемь часов, - торопливо прошептала
Роуз. - Приходи тоже...
- Ну вот, охота была туда таскаться! - ответил я.
Мы с Артуром ушли к себе. У него всегда был запас интересных историй
про пассажиров его дилижанса. Я сидел на своей кровати и смотрел, как он
считает деньги, полученные за проезд. Это были серебряные монетки, он бросал
их в металлическую копилку, которую прятал в комоде под бельем. Время от
времени он вытряхивал деньги из копилки на кровать и пересчитывал. Когда
набиралось десять фунтов, он относил их в банк.
- Эта Роуз Бакмен довольно странная женщина, - сказал я.
- А что такое? - рассеянно спросил Артур, занятый какими-то подсчетами.
- Любит гулять по вечерам, - продолжал я. - Вот уж никогда бы не
подумал!
Артур поднял голову и с интересом посмотрел на меня.
- Да, и я бы не подумал. А что она тебе сказала?
- Просто сказала, что каждый вечер ходит до кузницы. Мне показалось,
она хочет, чтоб и я ходил с ней. Все-таки отдых от работы в гостинице...
- Но что именно она сказала? Прямо позвала тебя с собой?
- Нет, только спросила, люблю ли я гулять.
- И что ты ответил?
- Я сказал, что нет.
- Правильно. На том и стой.
По всей видимости, Артур остался мной доволен.
В тот вечер он после ужина раньше меня вышел из-за стола и прямиком
отправился в кухню. Я решил, что он собирается отчитать Роуз Бакмен за то,
что она позвала меня на прогулку, и расстроился, подумав, что этим он ставит
меня в положение ребенка. Роуз Бакмен выросла в моих глазах, как
любительница природы, и я вовсе не хотел, чтобы Артур высмеивал эту светлую
сторону ее натуры.
На следующее утро за завтраком Роуз Бакмен встретила меня свирепо:
- Не смей передавать, о чем я с тобой говорю! Понял? Держи свой
болтливый язык за зубами!
Местные жители: дровосеки, рабочие с ферм и лесопилки, заходившие
каждый вечер в бар пропустить стаканчик-другой, - презирали приезжих из
города, привозивших девушек и устраивавших с ними попойки. Презирали, однако
с завистью поглядывали и на их кричащие костюмы, и на их спутниц, и на то,
как они сорят деньгами. Приезжие пили в баре рюмку за рюмкой, а местные
терпеливо ждали, когда они упьются окончательно, в надежде, что тогда можно
будет поразвлечься с их девушками. Но когда им на самом деле представлялся
случай поговорить с приезжими девушками, дровосеки и рабочие смущались и не
знали, что сказать.
- Хуже всего, когда девчонка попадается хорошенькая, - сказал мне один
парень после неудачной попытки затеять разговор с девушкой. - Глупо же ни с
того ни с сего говорить, что я люблю ее, а что еще ей скажешь, черт побери?
В этом поселке никто не читал книг. Разговор вертелся обычно вокруг
работы, выгодной или невыгодной, вокруг жалованья, неожиданных болезней,
которые могли помешать работать, вокруг вечной погони за заработком, чтобы
прокормить жену и детей. Прежде всего приходилось решать насущные вопросы, а
уж потом думать о книгах.
Пожилой человек с сильной одышкой сказал как-то при мне:
- Чудно! Рублю деревья, и ничего, могу, а вот нагнуться, яму для столба
вырыть сил нет.
Батрак, получавший на ферме фунт в неделю, сравнивал свою нынешнюю
работу с прошлогодней: "Тот хозяин позволял мне мыться в ванной каждую
субботу. Я не пропускал ни одной субботы, и он ни словом меня не попрекнул.
Ел я всегда с ним и его женой за одним столом, спал в хозяйском доме".
Меня удивляло, почему они не бросают работу, на которую так горько
жалуются, почему смело не выскажут людям, так бесстыдно эксплуатирующим их,
все, что о них думают. Рабочий с лесопилки, худой, с изможденным лицом,
ответил мне на этот вопрос так:
- Да, я трус и останусь трусом, пока у меня семья на руках. Но как
только дети встанут на ноги, мне все будет нипочем, никого не испугаюсь.
Тебе повезло, брат: никого кормить не приходится.
Я долго искал человека, с которым можно было бы поговорить о книгах, и
наконец услышал об одном охотнике, каждую субботу посещавшем гостиницу.
- Этот парень только и говорит про то, что вычитывает в книгах, -
сказал мне Малыш Борк. - Познакомься с ним.
Охотника этого звали Том - и промышлял он кроликами. Когда я заговорил
с ним о книгах, он радостно улыбнулся.
- Жить не могу без чтения, - сказал он. - Так было и с моим отцом и с
дедом - если верить отцу. Но люблю я только правдивые книги, терпеть не могу
вранья. Подавай мне чистую правду.
Малыш, рассказывая о Томе, говорил, что лицо у него сморщенное, как
позавчерашний пудинг, а по-моему, оно больше напоминало грецкий орех. Такое
же съежившееся и коричневое. А глаза как маленькие черные бусинки. Был он
ужасно болтлив, как человек, уставший от одиночества.
У него была привычка жевать табак и оставлять жвачку на столбике
калитки около уборной, куда он часто наведывался. Плевал он уголком рта и
способен был плевком убить муху на стойке бара, только "почему-то им тут это
не нравится".
Меня заинтересовало его правдолюбие, и я спросил, что он читает.
- "Журнал правдивых детективных историй", - сказал он не без гордости.
- Я его выписываю.
- А что это за журнал? - уже разочарованно спросил я.
- Лучший журнал на свете! - безапелляционно заявил Том. - Там печатают
только то, что было на самом деле, в газетах такого никогда не найдешь. Вот,
например, в последнем номере, который я получил, есть рассказ про девушку -
в Америке это случилось, - один мерзавец пригласил ее покататься в машине и
изнасиловал. Там про это рассказано. Потом он отвез девушку обратно в город,
а она пошла к этим самым детективам и все им рассказала. Ну, через несколько
дней детективы и задержали одного парня... Она, как увидела его, сразу
крикнула: "Он!"
- Что только легавые с ним не делали, парень твердит одно - не он, и
все тут. Начали они его пытать - стоит на своем. Ну, что будешь делать!..
Нет, ты сам должен прочитать, что судья сказал про этого парня, -
выругал он его самыми последними что ни на есть словами и дал ему десять
лет.
Ну, а из детективов кое-кто все-таки сомневался, может, и впрямь не он.
Стали они снова искать, и через год арестовали другого парня, как две капли
воды похожего на того, который сидел уже в тюрьме. Ну, будто они близнецы,
да и только. Помучались они, пока ту девушку нашли, но нашли все-таки и
показали ей нового парня. Увидела она его и говорит: "Тебя что, из тюрьмы
выпустили?"
"Так это же совсем другой человек", - говорит ей детектив, и она чуть
не падает в обморок.
- Короче говоря, теперь они посадили второго парня, а первого
выпустили. В журнале и фотография есть - девушка пожимает руку тому малому,
которого выпустили. Она говорит - и это все под фотографией написано: "Я вас
публично обвинила в том, что вы меня изнасиловали, а сейчас я публично
заявляю: вы не виновны". По ее щекам в этот момент текли слезы - это тоже
написано, - только на фотографии слез не видно.
- Полицейские, конечно, тоже сказали - до чего же нехорошо получилось,
что его в тюрьму засадили. И пожали ему руку. Это тоже все засняли. А
девушка проявила себя просто замечательно! Сказала, ей достаточно было раз
взглянуть на него, и она сразу поняла, что он не мог ее изнасиловать. И они
опять пожали друг другу руки, и это тоже засняли.
Беседы с местными жителями дали мне представление об их жизни,
искалеченной всякого рода лишениями. Эти люди были лишены всего -
уверенности в завтрашнем дне, образования и цели в жизни. Как все это
изменить? Я не находил ответа на этот вопрос - ведь по существу, я был таким
же, как они.
Я все чаще искал их общества. Мы были в одинаковом положении, и это
роднило нас. Встречи с ними стали как бы внутренней потребностью для меня,
хотя после этих встреч я чувствовал себя еще более встревоженным и
неудовлетворенным. Мне эти люди нравились, они не раз восхищали меня, но
пути к лучшей жизни были им неизвестны, и указать их мне они не могли.
Меня тянуло к людям, в разговорах с которыми я мог бы найти какой-то
ответ на мучившие меня вопросы. Сдавленные и скованные, теснились во мне
желания и надежды, рассказы и стихи, еще не облеченные в форму, но уже
ждущие своего слушателя. Я хотел вырваться из окружающего меня мирка
сложившимся писателем, вооруженным собственным опытом, а не подавленным им.
Однако нередко то, что происходило вокруг, еще больше отдаляло меня от
освобождения, к которому я так стремился.
Случалось, меня почти насильно затаскивали в бар люди, которые, потеряв
под влиянием винных паров обычную сдержанность, во что бы то ни стало хотели
показать, на какие дружеские чувства они способны. Алкоголь вызывал в этих
людях желание заключить в свои объятия всю вселенную. И обычно они
настаивали, чтобы я пил с ними. Обняв меня за плечи, они рассказывали
буфетчице, которая подавала им через стойку два доверху налитых стакана,
какой я замечательный малый.
- Для этого парня у меня всегда найдется время. Он далеко пойдет. Вот
увидите.
Один из таких добрых людей, спасаясь от серости жизни, изрядно выпил в
день получки; он долго держал меня у стойки бара - рассказывал о своей
лошади, которая была привязана снаружи.
- Раньше я всегда давал старухе хороший глоток виски. Не потому, что
лошадям это надо, а просто потому, что больно уж она хорошая старуха. И она
так рада была, даже бутылку лизала.
В тот вечер в баре и в гостиной было полно народу. В Мельбурне днем
состоялись скачки, и многие прикатили сюда на машинах на всю ночь,
поразвлечься. Трое приезжих - типичные жулики на вид - стояли кучкой в баре,
с откровенным презрением поглядывая на окружающих. Старый золотоискатель,
тяжело топоча башмаками, подбитыми гвоздями, вошел в бар. Те трое не
двинулись с места, чтобы дать ему дорогу.
- Чего ж ты коня за дверью не оставил? - буркнул ему через плечо один
из тройки.
Старик взглянул на него, удивленный его тоном, но обиды не понял и
продолжал медленно протискиваться к стойке; лицо его оставалось совершенно
спокойным.
Спутникам остряка это замечание показалось удивительно удачным. Они
громко хохотали и превозносили находчивость своего товарища. Дружно
вспоминали другие случаи, когда он блистал остроумием, и, глядя друг на
друга, кивали в знак одобрения головами. Они явно радовались возможности
польстить человеку, перед которым раболепствовали, которого боялись.
А тот принимал лесть, расправив плечи, с улыбкой превосходства.
Нетрудно было догадаться, что это скупщик краденого, который просто взял с
собой тех двух, как берет собак охотник, отправляясь на охоту.
Артур говорил мне, что такие типы - народ весьма подлый:
- Все они трусы, бахвалятся, когда за спиной дружки или револьвер при
себе имеют, а один на один сразу начинают скулить, чуть только кровь им
пустишь.
Те двое называли своего главного "Мясник". Одет он был дорого, но
кричаще. Плечи ярко-синего в белую полоску костюма были подложены, чтобы
казаться шире. Плотно облегающий пиджак был стянут в талии, расширялся книзу
и доходил чуть не до колен. Тупоносые ботинки ярко-желтого цвета, атласный
галстук заколот бриллиантовой булавкой. Фетровая светло-серая шляпа
щегольски сдвинута на затылок. Пальцы украшали массивные серебряные кольца -
печатки с замысловатым рисунком, закрывавшие весь сустав.
Лицо главаря выражало высокомерное раздражение; когда же он встречался
глазами с кем-нибудь из присутствующих, взгляд его становился еще и
подозрительным. На вид ему было лет тридцать.
Один из его спутников был маленький человечек с лисьей мордочкой,
тонкими поджатыми губами и пожелтевшими от табака пальцами; глаза его так и
бегали. Третий в этой компании был рыжий верзила, с тупым веснушчатым лицом;
у него были водянисто-голубые глаза с красными веками без ресниц. Плечи
широкие, руки - короткие, сильные. Обезображенное ухо свидетельствовало о
том, что ему не раз жестоко доставалось на ринге.
Взяв пустые стаканы своих спутников, Мясник направился к стойке -
довольно необычный поступок для людей его типа, привыкших, чтобы мелкая
сошка сама прислуживала им. Стойку бара плотным кольцом обступили
посетители. Заметив, что рядом со мной есть место, он стал протискиваться
вперед.
Я восседал на высокой табуретке у самой стойки, стакан имбирного пива
стоял передо мной; я всегда сидел в баре - слишком уж тяжело стоять на
костылях и держать в руке стакан. Большинство посетителей, получив
наполненные стаканы, спокойно отходили от стойки, чтобы очистить место
следующим, но все они, как должное, принимали то, что я продолжаю сидеть.
Мясник грубо толкнул меня, так, что я чуть не слетел с табуретки.
- А ну, подвинься! - гаркнул он.
В испуге я повернул к нему голову и увидел лицо, поразившее меня
холодным злобным выражением. Мои костыли были прислонены к стойке, я
потянулся за ними и вдруг почувствовал на своем плече тяжелую руку. Рядом со
мной стоял Малыш Борк. С высоты своего огромного роста он посмотрел на
Мясника и негромко сказал:
- Этот парень как сидел, так и будет сидеть! Никому своего места он не
уступит!
Мясник вздрогнул, на миг я увидел в его глазах трусливое выражение. Он
остановился, неуверенно поглядел на Малыша, потом дотянулся до стойки и
торопливо поставил стаканы. Малыш подождал, пока стаканы были налиты, и
Мясник вернулся к своим спутникам.
Я почувствовал, что не могу больше оставаться в баре. То, что кому-то
пришлось меня защищать, показалось мне унизительным. Я сам должен был дать
отпор подлецу, а там - будь что будет, - думал я. Ведь принимая чье-то
заступничество, я с каждым разом делаюсь все больше и больше беспомощным.
Когда же я сам смогу постоять за себя? Когда же?
Когда?
Позднее мы с Артуром сидели в гостиной и пили стакан за стаканом
имбирное пиво за счет букмекера, праздновавшего удачный день на скачках.
Кругом смеялись и пели, одна из девушек танцевала между столиками испанский
танец.
Мясник и его спутники сидели неподалеку. Они пили, заговаривали с
проходящими девушками, приглашая их за свой столик. Неудачи обозлили их, и
они стали вести себя вызывающе.
Мясник несколько раз бросал недобрые взгляды в мою сторону, шептал
что-то своим собутыльникам, и те, в свою очередь, поглядывали на меня.
Вдруг Артур встал и перешел к столу, за которым сидел Малыш Борк.
По-видимому, ему нужно было сообщить Малышу что-то очень важное и имеющее
отношение к Мяснику, потому что Малыш время от времени бросал на того
пронзительный взгляд.
Мясник встал из-за стола и собрал стаканы. Чтобы попасть к окошечку
бара, ему не нужно было проходить мимо меня, но он вдруг свернул и двинулся
прямо ко мне. Остановился, впился в меня взглядом, схватил мой пустой
стакан, понюхал и презрительно сунул его мне под нос.
- Водичка, а? Денежки зарабатываешь, сукин сын? Прикарманиваешь
разницу! Двинуть бы тебя как следует!
И он направился к бару. Я остолбенел, только через минуту значение его
слов дошло до меня и обожгло; страшная ярость охватила меня. Я почувствовал
потребность ударить этого человека, швырнуть его на пол. Но тут же
мучительное сознание своей физической немощности, невозможности справиться с
ним овладело мной.
Я поднял голову. Надо мной наклонился Артур.
- Иди спать, Алан.
- Ты слышал?..
- Я слышал. Иди спать.
- Почему это? Я... я...
- Послушай, я прошу тебя. Эта сволочь не отстанет от тебя. Прошу тебя.
Иди.
- Ладно, - смирился я, - ладно. Видно, такая уж моя проклятая судьба -
вечно спать отправляться.
Артур проводил меня взглядом, лицо его было бледнее обычного, сжатые
кулаки тяжело опирались на стол.
Я почитал немного, стараясь отвлечься, потом уснул.
Когда на следующее утро я проснулся, Артур уже был одет. Я взглянул на
него сонными глазами, довольный тем, что могу еще часок полежать. Артур
разглядывал свое лицо в зеркале, стоявшем на комоде. Он хмурился, ощупывал
щеки, потрогал шею и затем открыл рот и стал двигать челюстью из стороны в
сторону. Я решил, что он собирается бриться. Но он, взглянув на часы,
торопливо пошел в кухню; я слышал, как он разговаривал там со Стрелком.
И вдруг я вспомнил вчерашний случай, и ужас охватил меня. Я скорчился в
постели, зарылся лицом в подушку, без конца повторяя: "Сволочь, сволочь!"
Потом сбросил одеяло и стал быстро одеваться.
Когда я вошел в кухню, там был только Стрелок. Он всегда вставал очень
рано, чтобы растопить плиту и подать чай постояльцам. Стрелок был в веселом
настроении, я налил себе чаю и приготовился слушать.
- Ну, что ты теперь скажешь про Артура?
- Про Артура? А что? Что он сделал?
- Да разве он тебе не сказал?
- Нет. Что?
- Черт подери! Так ты ничего не знаешь! - Стрелок явно был доволен тем,
что на его долю выпало первым рассказать мне волнующую историю. По лицу его
было видно, что он намерен извлечь из этого максимум удовольствия.
- Ну давай, - торопил я его.
- Помнишь вчерашнего типа - ну, этого Мясника, который назвал тебя
сукиным сыном? Он - гангстер, из некрупных, так, мелочь. Я его знаю. -
Стрелок от удовольствия потер руки. - Это, брат, получилось здорово! Вот
послушай. Как только ты ушел, Артур подходит к нему... вот так... смотри...
Стрелок в несколько шагов пересек кухню и остановился прямо передо
мной. Глаза его сузились, голос звучал холодно и твердо: "Ты только что
назвал моего друга сукиным сыном. Может, и меня так назовешь?"
Стрелок улыбнулся, довольный произведенным впечатлением, и быстро
заговорил:
- Мясник поворачивается, вскакивает и делает шаг назад; но тут он
видит, что его дружок - рыжий, который с ним сидел, - тоже вскочил, и на
душе у него вроде бы веселее стало. "И назову! - говорит он, а сам так и
рыщет глазами - есть еще кто с Артуром или нет? - Эй ты - сукин сын!" - и
становится в позу, чтобы стукнуть Артура как следует. Да только того
врасплох не захватишь.
"Так и запишем, - говорит Артур. - А теперь выйдем-ка во двор, я хочу
пощупать, крепкий ли хрящ сидит в твоем жирном носу, пока ты снова не сунул
его куда не следует".
- Артур это умеет, - сказал Стрелок с чувством, как бы в назидание
себе. - Ты еще драться начать не успел, а он уже тебя так раздразнит, что ты
себя от злости не помнишь.
- Теперь уж черед Рыжего, - продолжал Стрелок. - Это его работа - свою
шею вместо Мясника подставлять. Он застегивает пиджак и говорить Артуру: "В
морду схлопотать захотелось? Это мы можем!"
Но тут вступает в дело Малыш.
"А ты не суйся, - говорит он и как ткнет Рыжего в грудь своей ручищей.
- Не суйся, если хочешь остаться цел".
Рыжий ничего, стерпел. Видно, что от злости его разрывает. Но молчит.
Понимает: не того он разряда, что Малыш.
Ну, тут мы, конечно, вышли всей компанией во двор. Можешь не
сомневаться, я тоже. На себя я взял третьего из этой шайки, щуплого этого
Пройдоху. Если б он только рот раскрыл, я бы ему показал. Значит, таким
манером идем мы все в конюшню, фонарь я несу. В конюшне, конечно, более
подходящее место, чем во дворе, Артур хотел как раз в конюшне. Я выгоняю
старую корову, и все мы забираемся туда.
Малыш берет на прицел Рыжего, а я становлюсь сзади своего Пройдохи. А
Рыжий все натаскивает Мясника, все натаскивает - учит подойти ближе к Артуру
и дать ему головой под подбородок. Я-то понимаю, о чем речь, вижу, он
головой работает.
- А Мясника заставили снять кольца? - спросил я.
- А ты думал! Я-то забыл, но Малыш не дурак, говорит: "Здесь без