кастетов!" Мясник собрался было спорить. Но я там был не зря, можешь не
сомневаться. Мы с Малышом делаем шаг вперед, и Мясник тут же снимает кольца
и отдает их Пройдохе. Пройдоха кладет их в задний карман, по правде говоря,
я их три раза пытался вытащить. Я все держался рядом с Пройдохой, а когда
Артур стал наступать и погнал Мясника на нас, я залез-таки ему в карман, но
вытащить не удалось.
- Ну, а дальше, дальше-то что было? - нетерпеливо перебил я Стрелка,
раздраженный этими отступлениями от темы.
- Ну, дальше Малыш скомандовал: "Ногами не бить, Мясник, - попробуешь,
не обрадуешься".
Ты ведь видел, Алан, как Артур дерется, - голову вскинет, выпрямится и
пошел!.. Он что справа, что слева, одинаково хорошо бьет, захват у него
вроде как у пассажира в качку. Мясник приседает, сжимается в комок и
кидается вперед, но тут же начинает задыхаться. Эта сволочь ведь никогда в
жизни не работала. А Рыжий, верно, подучил его дать Артуру сразу так, чтобы
тот не очухался. Вот он и кинулся. Ну, Артур, конечно, влепил ему
по-настоящему - раз, другой, третий! - но сразу осилить тоже не смог.
Сцепились они и давай кружить. Тут Артуру немного попало. Но потом он
вырвался и уж больше не подпустил Мясника близко к себе, стал лупить его то
правой, то левой, и Мясник только знай увертывается. Сам он никак не мог
стукнуть Артура как следует, но потом все ж изловчился и чуть было не сшиб
его с ног. Черт! Но Артур все-таки удержался.
Минут пятнадцать прошло, и Мясник стал выдыхаться, из носу у него текла
кровь, у Артура губы тоже были разбиты. Мясник все старался обхватить
Артура, навалиться на него всей тяжестью и тогда уж дать, но Малыш
командовал: "Не подпускай его, Артур, не подпускай!" Артур и не давал
Мяснику подойти близко. И правильно, легковес ни в коем случае не должен
противника близко к себе подпускать.
Кровь из носа Мясника лилась уже прямо ручьем, он и Артуру всю рубашку
перепачкал. Но тут старый дурень О'Трэди из Северного Уэрпуна не выдержал и
как завопит: "Ради бога, Малыш, хватит, ради бога, останови их!" Вот же
старый болван!
Но Артура разве остановишь? На какую-то минуту они сошлись совсем
близко и лупили друг друга куда попало, но потом Мясник не выдержал и
отскочил. Смотрю а глаза у него бегают от страха, как у лисицы, попавшей в
капкан.
Малыш тоже это понял и орет: "Он сдрейфил! Трусит, собака! Кончай его,
Артур! Дай ему!"
Тут все кругом заорали, даже такие парни, про которых и не подумаешь,
что способны кричать, толкаются, лезут вперед, орут: "Дай ему, Артур!"
Двинул Артур Мясника правой, а потом пригнулся и дал ему левой, прямо в
поддых, а еще распрямился, чтобы сильнее вышло. От этого Мясника чуть было
на воздух не вскинуло! Ну, тут уж он обмяк и свалился на солому.
А дальше, брат, все уже точно с ума посходили. Стали ни с того ни с
сего колотить друг друга. Были чуть ли не все пьяным-пьяны и не стали
разбираться, кто кого и за что колошматит. Малыш уложил Рыжего, я Пройдоху
поставил на голову в навозную кучу, но вот кольца, черт меня побери, так и
не сумел взять.
И Стрелок не без восхищения закончил свой рассказ словами:
- Да, ночка была! Что надо!..


    ГЛАВА 7



Я сидел на перекладине забора у своей конторы. Каждый вечер после
работы я сидел так, мечтая, жадно впитывая в себя окружающий мир. Я смотрел,
как тонкие стебельки трав выцветали и умирали под горячими лучами солнца,
смотрел, как из-за холмов надвигается дождь, вдыхал аромат земли,
разбуженной ливнями, после которых начинали лопаться семена в почве, и
крохотные острые травинки тянулись вверх к свету. Я наблюдал вечный
круговорот - появление ростка, безудержное стремление его исполнить свое
назначение на земле, созревание семян, смерть и снова возрождение к жизни.
А я смотрел на все это со стороны, я не принимал во всем этом никакого
участия, я не был ни солнцем, ни дождем, ни кормилицей-землей. Семена жизни,
заложенные во мне, дремали. Красота природы, которую я видел, сидя на
перекладине, не радовала, а повергала меня в уныние, эта красота только
подчеркивала уродство и бессмысленность окружавшей меня жизни.
Необходимость корпеть в конторе, да еще жить в таком окружении,
вызывали во мне чувство злого отчаяния. Я иногда весь передергивался,
стараясь отогнать тяжелые мысли, Я легко раздражался, но мне приходилось
сдерживаться, чтобы не выходить из себя всякий раз, когда Артур или Малыш
открыто старались оберегать меня. Я не мог обойтись без их покровительства,
но прямой помощи старался избегать всеми силами.
Не помню случая, чтобы отец протягивал мне руку помощи в
затруднительном положении - разве когда другого выхода не оставалось. Со
своей добротой и пониманием он смотрел далеко вперед. Он всегда готов был
встать на мою защиту, но в то же время старался приучить меня к
самостоятельности. Даже когда я еще не был калекой, он воспитывал меня так,
чтобы я смог, жить и побеждать в мире, в котором останусь когда-нибудь без
его поддержки. Что произойдет со мной, когда его не станет, - если он будет
всячески ограждать меня от людей, пусть подчас несправедливых и жестоких.
Когда я еще мог бегать, как другие ребята, я часто падал и обдирал себе
колени гравием. Несмотря на мой рев, отец никогда не бросался меня
поднимать.
- Вставай! - ласково говорил он. - Подумаешь - коленку оцарапал. Велика
беда! Я всегда ходил с ободранными коленями, когда был маленьким.
И он заводил разговор о чем-нибудь другом, а я, прихрамывая, шел рядом.
Ему очень правился один рыжий мальчик, с которым я часто играл. Отец
мальчика умер. Мать, тихая, скромная женщина, бывало, подходила к дверям
дома, где служила у фермеров экономкой, и смотрела на сына с ласковой
улыбкой. "До чего же на отца похож!" - говаривала она.
Рыжий мальчик никогда не плакал, когда падал и больно обдирал себе
коленки.
- Мальчики не плачут, - вызывающе говорил он дрожащими губами. Это
внушила ему мать.
Я тоже любил этого мальчика и, падая, стал повторять его слова. Отец
был явно доволен мной.
Отец считал - хотя никогда не умел как следует выразить свою мысль
словами, - что дети, с которыми чересчур нянчатся, вырастают избалованными,
а ребенок, воспитанный самостоятельным, независимым, станет в свое время
человеком, на которого смогут опереться в трудную минуту слабые. А это отец
считал высшим достоинством.
- Как веточка согнута, таким и дерево вырастет, - сказал он мне
однажды.
Когда я был еще ребенком, наш священник попросил отца разрешить мне раз
в неделю приходить играть с его детьми. Трудно сказать, почему он счел, что
я ровня его детям - хорошо одетым, вежливым и скромным. Возможно, священник
просто жалел меня - калеку - так, по крайней мере, думал отец.
Отец разрешил и высказал при этом неожиданную для священника мысль:
"Может, вашим это только на пользу пойдет". Такое замечание не только
изумило, но и огорчило доброго пастыря, который, однако, следуя библейскому
завету, раздражение сдержал.
Это был первый и единственный раз, когда меня пригласили в гости,
поиграть. Перед отходом отец лишь сказал мне: "Пора этим ребятам сбросить
путы, в которых он их держит. Ты им покажи, что на людях жить веселее".
Я не понимал тогда глубокого смысла этих слов, теперь же, сидя на своей
перекладине, подставляя лицо солнечным лучам, я вдруг осознал их значение.
Теперь я сам был как стреноженная лошадь, не в силах освободиться от
ненавистной веревки, вынужденный довольствоваться выжженным лугом.
Этот день начался для меня плохо, отчего моя неприязнь к людям
усилилась и стала заметней.
Рано утром на дороге, ведущей с гор, появился воз дров, запряженный
парой ломовых лошадей. Бородач, шагавший рядом, вез дрова на продажу в
город. Он, наверное, долго валил в горах сухие деревья, пилил их и колол.
Топор в кожаном чехле был привязан к возу. Так тщательно оберегать свой
топор станет только человек, который дорожит им.
На дровосеке поверх серой рубашки был поношенный жилет, новенькие
заплаты украшали штаны из грубой холщовой ткани. "Работа прилежной жены", -
подумал я. Дровосек остановил лошадей у гостиницы, положил подпорки под
колеса и зашел в бар выпить.
Едва заслышав, как он крикнул лошадям: "Тпру, стой!" - Фло Бронсон в
розовом халате поспешно открыла дверь бара. Она встретила его улыбкой и
веселым замечанием о погоде.
Я только что проводил в путь Артура и зашел в кухню позавтракать.
Интересно, подумал я, что предпримет Фло, чтобы задержать дровосека в баре,
пока появятся другие посетители и начнется общий разговор.
В кухне Шеп уже ждал своего выхода. Он то и дело облизывал бледные
сухие губы, беспокойно слонялся по комнате, часто подходил к двери и
заглядывал в коридор, который вел в бар. В нетерпении он сжимал и разжимал
пальцы.
- С перепоя ломает, - сказал он Стрелку.
- Да, провернули вчера неплохо! - заметил Стрелок; глаза у него были
красные от недосыпу. - У меня у самого с утра язык как суконный был.
Я кончил завтрак и уже поднялся из-за стола, чтобы отправиться на
работу, когда Фло Бронсон заскочила в кухню и сунула Шепу несколько монет.
- Живо! - коротко бросила она и торопливо побежала в бар; Шеп зашаркал
вслед за ней.
Дровосек уже направлялся к крыльцу, но Шеп ловко перехватил его. Они
все еще о чем-то говорили, когда я уходил в контору. Шеп играл свою роль
умело, не грубо: после дружеской беседы, естественно, труднее отказаться от
приглашения выпить. Кроме того, за это время у клиента должно было появиться
чувство, что он недопил.
Когда я пришел из конторы пообедать, дровосек стоял в баре в компании
мужчин и громко о чем-то разглагольствовал. Время от времени он замолкал и
кивал с довольным видом, соглашаясь с собеседниками, которые, конечно,
сочувствовали его невзгодам и во всем поддакивали. Шеп, выполнивший свою
предательскую работу, чистил конюшню с обиженным видом человека,
незаслуженно попавшего в опалу. Он кидал отчаянные взгляды на дверь бара, в
надежде, что кто-нибудь позовет его выпить.
Меня тревожили лошади, которых дровосек оставил у входа. Они томились
под горячим солнцем целое утро, и передняя в упряжке была неспокойна. Я
вышел взглянуть на них. В оглоблях стояла могучая клайдесдельская кобыла с
широким крупом. Воз был без тормозов, и удерживать его, когда дорога шла под
гору, было делом нелегким. Нагружен был воз тяжело, и изрядную долю этой
тяжести лошадь принимала все утро на свою спину. Я задумал опустить лежавшие
вдоль оглобель и продетые в кольца подпорки, чтобы переложить на них груз,
приходившийся на спину лошади, но у меня не хватало сил сделать это.
Я попросил помочь человека, который стоял на веранде, тот подставил
плечо под оглоблю и поднял ее, затем освободил подпорки, опустил их и упер в
землю. Кобыла переступила с ноги на ногу и заняла более удобное положение.
Придя в кухню, я сказал Стрелку про этих лошадей:
- Напоил бы ты их после обеда.
- Ну знаешь, - ответил он раздраженно. - Я и себе-то выпивку не всегда
достаю, стану я еще каких-то лошадей поить.
Стрелок в это время помогал Роуз с заказами, которые передавала
Вайолет, возвращаясь из столовой в кухню. Монотонно звучали слова, возвещая
появление Вайолет с пустым подносом.
- Ростбиф два раза... яблочный пирог и сливки - один раз.
Стрелок быстро ставил на поднос заказанные блюда. Я сидел за кухонным
столом, раздумывая, что бы такое съесть.
Я неизменно обедал на кухне, чтобы Вайолет не приходилось подавать мне
в столовой, да и вообще я почему-то считал, что место мое здесь.
Отказ Стрелка напоить лошадей рассердил меня, но я заставил себя
сдержаться. Я встал и положил себе сосиски с картофелем прямо из кастрюли на
плите. "Когда-нибудь, - подумал я, - мы со Стрелком обязательно сцепимся", -
но тут же отогнал от себя эту мысль. "Уж не трус ли я?" - мелькнуло в
голове.
Ход мыслей Стрелка был мне чужд и непонятен.
- Вот уж никогда не стал бы красть ненужную мне вещь, - сказал он
как-то, считая, что это оправдывает его воровские повадки. А когда я стал
возражать, он рассвирепел, и я ушел, осыпаемый градом ругательств. "Но не
всегда же я буду так уходить", - твердо решил я тогда.
Итак, я сидел за столом и ел сосиски, Вайолет распахнула дверь и вошла
со своим подносом.
- Бифштекс с яйцом один раз похоже что легавый, - быстро, без знаков
препинания произнесла она.
Полицейские в штатском иногда закусывали в гостинице, разыскивая
кого-нибудь или проверяя, как ведут себя стукачи из числа воров и жуликов.
Обычно легавых узнавали сразу. Если этого не случалось, они сами раскрывали
свое инкогнито Фло Бронсон, никогда не бравшей с них денег за угощение и
щедро оплачивавшей их услуги.
- С полицией можно ладить, если уметь ублажать ее, - сказала однажды
Фло, наливая мне стакан имбирного пива и взимая за него цену стакана виски с
заезжего горожанина, который угощал в баре всех и меня в том числе.
- Если ты с ними честен, - продолжала Фло, - и они понимают, что ты не
собираешься их надуть - можно откупиться от них несколькими шиллингами, в
случае если тебя накроют.
Стрелок боялся полиции и ненавидел ее. Услышав сообщение Вайолет, он на
мгновение застыл, потом подошел к холодильнику и вытащил бифштекс, с
неожиданной злостью плюнул на мясо и бросил его на сковородку.
- Вот тебе, проклятый! - яростно произнес он.
Отвращение охватило меня. Я оттолкнул тарелку, чувствуя, как что-то
темное и скверное подымается во мне и душит. И в то же время я понимал
Стрелка и в глубине души сочувствовал ему. Это сочувствие тут же испугало
меня, так как по своей наивности я решил, что скоро буду смотреть на мир
глазами Стрелка.
Уходя после обеда на работу, я завернул по дороге в бар, взглянуть, как
там поживает дровосек. Фло Бронсон принесла ему тарелку мяса с овощами, он
ел прямо у, стойки, рядом стоял стакан пива.
Когда в пять часов вечера, окончив работу, я возвращался из конторы,
лошади все еще стояли на старом месте. Я поспешил в бар, твердо решив, что
заставлю хозяина напоить их. Дровосек сидел уже на скамье у стены, голова
его свешивалась на грудь, он что-то бормотал себе под нос, покачиваясь из
стороны в сторону, - казалось, что он вот-вот упадет. Усилием воли он резко
выпрямлялся и вызывающе поднимал голову, как человек, готовящийся предстать
перед судом. Но через минуту снова обмякал, и глаза его начинали
закрываться.
- У моего постреленка есть мозги, можете мне поверить, - бормотал он
снова и снова.
Фло Бронсон потеряла к нему всякий интерес, он уже истратил все свои
деньги. Я положил ему руку на плечо.
- Ваши лошади хотят пить, - крикнул я ему, мне каялось что громкий
голос может скорее проникнуть в остаток сознания и затронуть в нем какие-то
чувства, еще оставшиеся трезвыми.
Он выпрямился, посмотрел на меня, в бессмысленном взгляде появился
проблеск мысли.
- Что такое? Кто хочет пить? - воскликнул он, пытаясь подняться на
ноги.
- Ваши лошади, - повторил я.
- Лошади! - Лошади были для него все. Спотыкаясь, дровосек вышел из
бара, я последовал за ним. На полдороге он вдруг пошатнулся и его понесло в
сторону, но он совладал с собой, остановился и стал оглядываться, ища свой
воз.
- Вон там! - сказал я и пошел вперед.
Он снова двинулся в путь, спотыкаясь и выписывая кренделя, и кое-как
добрался до воза. Он постоял с минуту около него, держась за полено, потом
быстро вскарабкался на дрова, схватил вожжи, привязанные к борту, и крикнул:
"Но-о, Панч! Но-о, Бетти!"
Я приподнял оглобли, освободил и продел в кольца подпорки, выбил
тормоза из-под колес. Передняя лошадь двинулась и стала заворачивать воз с
поклажей; лошадь, шедшая в оглоблях, навалившись плечом, помогала ей
развернуться.
Следы колес, оставленные возом с утра, еще виднелись на дороге. Лошади
пошли по старой колее, глубоко вдавливая копыта в почву, а на шаткой груде
бревен мешком сидел бородатый дровосек, похожий на кучу рваного тряпья.
Я уселся на свою перекладину и достал записную книжку.


    ГЛАВА 8



В холодные вечера уютнее всего было посидеть и поболтать на кухне.
Столовая, даже когда в огромном камине пылал огонь, производила впечатление
безликой; комната давала кров, но не отражала вкусов и наклонностей своих
обитателей.
Вид протертого линолеума, который топтало столько ног, нисколько не
огорчал женщину, купившую его в свое время. Деньги на него не были накоплены
упорным трудом. Ее муж и дети не ходили по нему. Он просто лежал на полу.
В вычурной вазе с позолоченными ручками, стоявшей на каминной полке,
уже больше года торчал пучок засохших эвкалиптовых веток. Липкая бумага,
свисавшая с потолка, представляла собою кладбище прошлогодних мух.
Столовая никогда не слышала детского смеха. Смех, звучавший в этих
мрачных стенах, не объединял людей, он был данью взаимной вежливости, не
больше.
Зато гостиничная кухня ничем не отличалась от кухни каких-нибудь
фермеров. Роуз Бакмен начищала плиту до блеска, а Стрелок следил, чтобы она
щедро топилась в холодные вечера. Кухонный стол был выскоблен до белизны,
над ним был приколот старый календарь. Чашки, висевшие на медных крючках,
украшали буфет, полный посуды.
Поскольку именно здесь я слушал большинство рассказов Артура, кухня
всегда напоминала мне о нем.
Любопытно, что женщины, приезжавшие в гостиницу, избегали заходить на
кухню. Может быть, потому, что она могла напомнить им собственный
заброшенный очаг. Женщины чувствовали себя свободнее в столовой, там ничего
не напоминало о доме, там была атмосфера, сулившая веселье без помех и
всяческие развлечения.
Иногда Артур, Стрелок и я играли на кухне в покер. Научил меня игре
Стрелок, хвастаясь при этом крупными суммами, которые он якобы то выигрывал,
то проигрывал в игорных домах, куда часто захаживал, когда жил в городе.
- Не сомневайся, парень! Было время, когда и пятьдесят фунтов были для
меня не деньги.
Под влиянием этих рассказов я, подобно Шепу, начал верить в легкий путь
к богатству... Сами по себе деньги никогда не представляли для меня
интереса. Но рассказы Стрелка о крупных выигрышах давали повод помечтать о
том, как удача в картах помогает мне избавиться от жизни клерка и, спокойно
отдаться писательскому труду.
Я живо представлял себе, как, сидя за столом, заваленным банкнотами,
непроницаемый и суровый, я сдаю карты. Люди, с которыми я играю, - богачи,
ставящие на карту сотни, тысячи фунтов... На рассвете, проигравшись прах,
они, спотыкаясь, покидают сизый от табачного дыма игорный зал, а я,
уверенный в себе и спокойный, выхожу, сажусь в такси, и мои карманы так
набиты деньгами, что мне трудно идти.
Я даю десятку шоферу: "Сдачи не надо!"
Как он мне благодарен, этот воображаемый шофер. Но тут мечта искушает
меня отправиться к нему домой. Я даю деньги на образование его детей,
оплачиваю сложную операцию его жены, за которую согласен взяться только один
знаменитый хирург.
Но и после всех этих чрезвычайных расходов у меня остается достаточная
сумма, чтобы заниматься свободным творчеством.
Я получал двадцать пять шиллингов в неделю и двадцать два шиллинга
шесть пенсов платил за комнату и питание. На все остальные расходы у меня
оставалось два шиллинга шесть пенсов. Эти два шиллинга и шесть пенсов были
для меня состоянием. Раз в неделю я покупал "Бюллетень" {"Бюллетень" -
политический еженедельник, издающийся в Австралии, имеющий литературную
страницу. (Прим. перев.)} и углублялся в изучение напечатанных в номере
рассказов. Остающиеся два шиллинга я разменивал на мелкие монеты и носил в
кармане, часто пересчитывая их. Это были мои собственные деньги, мой
заработок!
В покер мы играли на пенсы, и меня поражало, до чего же везет Стрелку.
Артур играл без особого интереса, что выиграть, что проиграть - ему было
безразлично. Несколько пенсов не имели для него значения, проигрывал он
весело.
Для меня же имел значение каждый пенс - они составляли весь мой
капитал. Я понимал, что должен копить их, потому что вскоре опять окажусь
без работы. Мистер Р.-Дж. Кроутер не раз советовал мне "поискать работу, на
которой легче продвинуться".
Но я не трогался с места, предвидя, что найти другую работу мне будет
не так-то просто, и боясь трудностей.
Но в конце концов отец посоветовал мне бросить эту службу и попытаться
найти что-нибудь получше.
- Если сидеть и ждать, никогда ничего хорошего не добьешься, - сказал
он и добавил, думая успокоить меня: - А с Артуром дружбу ты всегда
сохранишь.
Итак, я подал заявление об уходе из конторы. За три дня до того, как
отец должен был приехать за мной в двуколке и навсегда увезти отсюда, я
сидел за кухонным столом со Стрелком и Артуром и играл в покер.
В кармане у меня было всего два шиллинга, но я успокаивал себя тем,
что, уходя с работы, два шиллинга иметь я все-таки буду, так как при расчете
получу плату за неделю. Я сел за стол, не сомневаясь, что проиграю и на этот
раз. Всякий раз после покупки "Бюллетеня" я проигрывал оставшиеся два
шиллинга Стрелку, который смягчал горечь проигрыша похвалами моему
искусству.
- У тебя задатки хорошего игрока, можешь не сомневаться!
После часа игры у меня оставалось три пенса. Артур позевывал, ему
хотелось спать, он проиграл девять пенсов. Я уныло смотрел на Стрелка,
сдававшего карты, - мысль о том, что я скоро останусь без работы, мучила
меня. Я надеялся, что Стрелок выиграет следующую игру и можно будет больше
не волноваться. Лучше проиграть все, думал я, чем остаться с тремя пенсами.
Карты так и мелькали в руках Стрелка, и вдруг я увидел, как он быстрым
движением вытащил из-под стола карту и подложил ее себе. Это потрясло меня.
Я никогда не допускал и мысли, что в нашей игре возможно мошенничество. Я
считал, что воровские наклонности Стрелка не могут распространяться на нас.
Дружеские отношения, казалось мне, обеспечивали безусловную честность всех
участников игры.
- Ты смошенничал! - не веря собственным глазам, закричал я. - Ты
смошенничал!
И вдруг, по выражению его лица, понял, что жульничал он всегда, ив
течение многих месяцев обворовывал меня. Стрелок вскочил, оперся руками о
стол и приблизил искаженное злобой лицо к моему.
- Врешь, сволочь, - сказал он сквозь зубы. - Я сверну тебе шею,
проклятый мальчишка.
Ярость Стрелка была для меня только лишним доказательством его вины. Не
помня себя от бешенства, вцепился ему в глотку. За годы хождения на костылях
мои руки сильно развились. Я рванул его так, что он перелетел через стол,
потащив за собой и меня. В следующий момент он грохнулся об пол, я рухнул на
него.
Но и падение не заставило меня разжать рук. Стрелок начал молотить меня
кулаками по голове, откатываясь при каждом ударе, чтобы иметь возможность
размахнуться. Я опустил голову и впился подбородком ему в плечо.
Стрелок попытался ударить меня коленом в пах, но я повернулся, и его
колено угодило мне в бок. Я чувствовал, как прогибаются мои ребра под его
ударами. Он старался схватить меня за горло, и я еще сильнее сдавил его. Он
рывком перевернулся на живот, и я оказался под ним. Тогда он приподнялся,
увлекая меня за собой, и снова грохнулся вниз, сильно стукнув меня головой
об пол. Мы катались по полу. Он злобно пинался, мотал головой, старался
боднуть меня.
Вдруг я почувствовал, что он как-то обмяк, рука Артура легла мне на
плечо:
- Отпусти его, Алан!
Все это время он стоял над нами, как судья на ринге.
Я разжал руки и встал, держась за стол. Стрелок лежал на полу, тяжело
дыша. Я стоял, понурив голову. Наконец Стрелок поднялся и плюхнулся на стул,
положив голову на руки. Грудь его вздымалась. Он закашлялся. Артур принес
воды, и он жадно выпил.
Артур повернулся ко мне:
- Ты как - ничего?
- Ничего.
Я отошел от стола и сказал Артуру:
- Пожалуй, я пойду к себе.
- Хорошо. Я сейчас приду.
Я прошел в нашу комнату, закрыл за собой дверь и, прислонившись к ней,
постоял с закрытыми глазами в темноте. Тяжелое дыхание Стрелка было
единственным звуком, доносившимся из кухни.
Потом Стрелок заговорил:
- Не будь он калекой, я бы с ним живо разделался, можешь не
сомневаться. Пришлось поддаться, потому что я боялся за него. Но если он
меня еще когда-нибудь тронет, я из него дух вышибу.
Я распахнул дверь и влетел в кухню, как бык на арену. Стрелок испуганно
вскочил. Я с шумом захлопнул кухонную дверь - в ней не было замка - и
повернулся к нему:
- Я калека, да! Я тебе покажу, какой я калека! И ринулся к нему,
чувствуя в себе необычайную силу и уверенность.
Стрелок в страхе повернулся к Артуру:
- Останови его!
- Ты же сам напросился, - спокойно сказал Артур,. Он не двинулся с
места.
Стрелок начал отступать. Я - за ним. Внезапно, шмыгнув мимо меня, он
бросился к двери. Прежде чем он успел открыть дверь и выскочить в коридор, я
швырнул в него костыль,
Артур поднялся и принес мне костыль,
- Сядь и успокойся. Я молчал.
- Как ты себя чувствуешь? - встревоженно спросил Артур.
- Паршиво.
- Вид у тебя так себе. Сейчас я налью тебе чашку чая.
Мы сидели и молча пили чай. Через некоторое время я перестал дрожать и
улыбнулся ему:
- Ну?
- Завтра я покажу тебе прием, как вывихнуть плечо. Силы в руках у тебя
для этого достаточно. Это лучше, чем хватать за горло, если затеялась
настоящая драка. Действует отрезвляюще. Никогда не хватай за горло; ты сам
не знаешь своей силы,
- Твоя правда, - согласился я.
- Но смотри применяй этот прием, только когда тебя совсем припрут к