Но дверь Молли оказалась заперта.
   — Молли? — позвал он, держась за ручку двери. — Молли, открой. Я знаю, что ты там.
   — Мистер Лонгстрит, имейте в виду, если вы попытаетесь сломать дверь, я найду способ привлечь вас к ответственности. Пусть даже это ваш собственный дом.
   — Джерри, убирайся оттуда! — донесся из-за двери вопль Молли.
   — Верно, Джерри. Уходите. Молли! Если ты меня не впустишь, я натворю глупостей.
   — Молодой человек, это совершенно излишне. — Джерард Хопкинс скрестил на груди руки и прислонился плечом к стене.
   — Джерри! — крикнула Молли. — Не лезь со своими советами.
   Доминик пропустил их слова мимо ушей. Ему надо было сказать Молли кое-что.
   — Молли? — Он опустился на колени. — Молли, ты не можешь меня видеть, но я стою на коленях.
   — Маргарет, я готов это засвидетельствовать. Он действительно стоит на коленях. — Джерри вздохнул.
   Доминик взглянул на него.
   — Спасибо.
   — Не за что. Кажется, вы действительно в нее влюблены.
   — Еще как, — сказал Доминик и почти заорал: — Я люблю ее! Обожаю! Она сводит меня с ума, и мне это нравится. Я хочу быть с ней, любить ее, завести детей, если она их захочет, или собак, или хомячков — все, что она пожелает. Я научусь спать при свете, буду есть пиццу без начинки, и… Молли? Впусти меня. Пожалуйста, можно мне войти? В твою комнату, в твою жизнь. Я люблю тебя, Хали-Гали Молли. Пожалуйста.
   — Никакой логики, одни эмоции. Я ее предупреждал. Эти театралы невероятно импульсивные. — Джерри подошел к Доминику и постучал в дверь. — Маргарет, я пойду вниз. Впусти парня.
   Доминик встал с коленей, только когда дверь открылась.
   — Молли?
   Она вытерла лицо полотенцем, но по-прежнему была в грязной одежде.
   — Ты станешь спать при свете?
   — Конечно, ты же знаешь. Пока он тебе нужен.
   — Джейни… Джейни говорит, что форму, по которой меня сделали, потеряли и поэтому я получилась ни на кого не похожа и всем от этого только лучше. Наверное.
   Она плакала. Слезы чертили светлые дорожки на ее грязных щеках.
   — Тогда мне еще больше повезло, Молли. Если ты досталась мне. Ты мне досталась?
   — Я правда тебе нужна?
   Он улыбнулся.
   — Даже больше, чем душ. Хоть у меня все тело чешется.
   — Я сбежала.
   — Совсем недалеко.
   — Знаю. Ты меня так удивил, что я испугалась, хотя мы еще даже не поговорили. Я хотела с тобой поговорить.
   — Молли, у нас впереди много-много лет, чтобы наговориться.
   — Скажи мне только одно…
   — Обязательно, после того, как ты скажешь «да».
   — Да.
   Он потянулся к ней, но она удержала его.
   — Я хотела сказать тебе, Доминик, что за последние четыре дня поняла главное: я гораздо сильнее боюсь остаться без тебя, чем остаться с тобой. Не хочу возвращаться туда, где тебя нет, Доминик. Я… пока я здесь, с тобой, пустота в моей душе заполнена.
   — Я люблю тебя, Молли.
   Она улыбнулась, ее большие колдовские глаза просияли, она схватила его за рубашку и втянула в комнату… и в свое сердце.
   Они не слышали одобрительных возгласов и аплодисментов снизу, от лестницы. Они также не могли видеть улыбки на лице миссис Джонни, пробормотавшей:
   — Кажется, пора добавить в список покупок новое покрывало. Вперед, дети, надо вас вымыть. Сэр, хотите чашечку кофе?
   — Пожалуйста, зовите меня Джерри, сейчас формальности ни к чему. Думаю, самое время выпить чего-нибудь покрепче. Может, у вас найдется глоток хереса?..

Эпилог

   Джейни стояла у окна своего кабинета в «Беззаботном детстве» и с улыбкой следила за своим старшим, Джонни, игравшим на залитой солнцем детской площадке. Здесь он настоящий король. В зрелом возрасте пяти с небольшим лет он приезжал в свое царство на автобусе пять дней в неделю.
   Не то чтобы она была восторженной мамашей-наседкой. Но природное обаяние Джонни притягивало к нему всех: воспитательниц, обожающих его (само собой) родителей, души не чающих в нем (тоже само собой) бабушку с дедушкой, людей, проходивших мимо тележки, в которой она везла его по супермаркету, собак, кошек, даже встретившегося на пути кузнечика.
   Теперь его шестимесячная сестра Амелия покоряла сердце каждого, кто сумел избежать чар Джонни.
   Джейни расхохоталась: повязав вокруг плеч одолженное в детской покрывало, Джонни принялся маршировать вдоль качелей и горок на площадке; за ним топали дети помладше. Он сиял улыбкой и при каждом шаге высоко поднимал маленькие коленки.
   — Весь в папу. — Джейни пошла к двери. Она заметила, что на стоянку въехал серебристый «Мерседес».
   На секунду она остановилась перед Дональдом Фурбишем — увы, он продолжил дело брата.
   — Дональд? Ну-ка быстро все спрячь. Кроме тебя, этого никому видеть не полагается, не забывай. Вот хороший мальчик, спасибо.
   И она заторопилась, чтобы поскорее увидеть Молли с Ником. Последние несколько месяцев они жили в Нью-Йорке: Ник заканчивал очередное шоу.
   Молли и Ник много путешествовали, но дома тоже бывали часто, особенно в последний год. Джейни до сих пор не могла налюбоваться на сестру. Слава богу, все ее кошмары закончились.
   Примерно через полгода после свадьбы Молли сказала ей:
   — Конечно, в темную пещеру я не полезу, но сплю теперь без телевизора. Хватит с меня рекламы. Секс гораздо интереснее.
   Молли молодец, всегда найдет, над чем посмеяться, даже над своим несчастным детством.
   — Молли! — крикнула Джейни. Кузина стояла возле машины и смотрела, как Ник выгружает подарки. Вот, наверное, праздник в «Шварце» [22], когда к ним приходят Лонгстриты.
   — Джейни! — воскликнула Молли и сказала что-то Нику. Он улыбнулся ей и положил упакованные в разноцветную бумагу коробки обратно в машину.
   Они взялись за руки и пошли через стоянку, шутливо подталкивая друг друга и хихикая. То есть хихикала Молли, у Ника был обычный радостный вид.
   — Похоже, вы оба что-то замышляете, — сказала Джейни, когда Ник закрутил Молли, будто в танце, в одну сторону, потом в другую, потом поймал и поцеловал.
   — Неужели так заметно? — спросила Молли, обнимая Джейни. Руки Ника она при этом не выпустила, так что получилось что-то вроде группового объятия… При этом Джейни чувствовала себя так, как будто попала в лапы к великанам.
   — Ну-ка, ну-ка, — сказала Джейни, как только они все распутались. — Что на этот раз? Только не говорите мне, что купили Джонни еще один набор барабанов, иначе Джон вас не выпустит живыми. Амелии двухколесный велосипед пока тоже ни к чему. Эй, да что с вами? У вас подозрительно счастливый вид.
   — Она догадается. — Молли взглянула на мужа.
   — Ты же сказала, что нет, — ответил Ник, мазнув жену пальцем по кончику носа.
   — Конечно, потому что ни о чем не знает.
   — Верно. Может, завтра. Скажем ей завтра. У нас же подарки детям. Подождем до завтра.
   Джейни замахала на них руками, чтобы они замолчали.
   — Ладно, вы оба. Вы хитрые. Это всем известно. Но что-то происходит. Короче, или вы мне все выкладываете, или придется вам посидеть в одиночестве и подумать над своим поведением.
   — Посидеть и подумать, — повторила Молли, улыбаясь мужу. — Кажется, это было правило номер двадцать шесть? Хорошо, что я сохранила ее заметки.
   Джейни нахмурилась.
   — Сохранила мои заметки? Это еще зачем? Разве я похожа на сумасшедшую? Прежде чем позволить тебе управлять центром, я должна была двадцать раз все обдумать. Дети целый месяц умоляли меня вернуть им Хали-Гали Молли, чтобы она снова рисовала с ними пальцами.
   — А еще целый месяц ушел на то, чтобы оттереть со стен и пола краску. Знаю, знаю. Но я всегда думала, что ребенку надо позволить свободно самовыражаться.
   — Да-да, еще бы. Вот заведи своих, посмотрим, что ты скажешь.
   — Говорю тебе, она догадается, — сказала Молли, целуя мужа.
   — Да о чем я должна догадаться? Ты же знаешь, мне проще понять агукающего младенца, чем… Мамочки мои! Молли?
   — Угу, — с улыбкой проговорила Молли, и ее прекрасные глаза наполнились счастливыми слезами. — После целого года промахов Ник наконец-то заработал «хоум ран». Мы ждем ребенка.
   — Не могу сказать, что тренировки были такими ужасными, — сказал Ник, пока Джейни тискала сестру, плакала и снова тискала. — Эй, а меня ты обнять не хочешь? Я тоже имею к этому отношение.
   Пока Молли вытирала слезы, Джейни обняла Ника.
   — Наконец-то у знаменитого продюсера появятся дети не только на сцене, но и дома, да?
   — Конечно!
   — Когда? Давно? У вас все в порядке?
   Молли погладила свой уже чуть-чуть округлившийся живот.
   — Четыре с половиной месяца. Вчера ночью он толкнулся. Ник говорит, это все мое воображение, но я точно знаю, что он толкнулся.
   Джейни взяла сестру за руки.
   — Ты боишься?
   Молли моргнула.
   — Нет, ни капли. Мы оба очень, очень этого хотели. Я буду отличной мамой, а Ник станет настоящим папой. Правда, милый?
   Ник посмотрел на Молли, и глаза Джейни снова наполнились слезами: такая в его взгляде светилась любовь.
   — Конечно, хорошая моя, — тихо сказал он. — С самого начала и до тех пор, пока каждый не сбежит от нас в колледж. И этот ребенок, и все остальные будут знать, что их мама с папой — мы.
   — Ой, кажется, потоп начинается. — Молли вытерла глаза. — Не люблю рыдать в три ручья. Ник, принеси, пожалуйста, подарки.
   Доминик еще раз поцеловал ее и пошел к машине.
   Джейни снова обняла Молли, как вдруг та нахмурилась.
   — Что такое? Ты же сказала, у тебя все в порядке?
   — Так и есть, Джейни. Ты разговариваешь с самой счастливой женщиной в мире. Просто… понимаешь, теперь, когда тебе самой придется дарить подарки моему ребенку, я понимаю, какая страшная штука — месть.
   Джейни медленно, злорадно улыбнулась и потерла руки:
   — Об этом я как раз и не подумала. Все-таки есть бог на небе. Посмотрим. Начну я, пожалуй, со всех игрушек, которые играют мелодию, одну и ту же, без конца. Потом собака, которая лает, когда ее гладишь… и обезьянка, которая бьет в бубен и играет «Макарену», стоит хлопнуть в ладоши… Потом барабаны… а потом…
   — Ник? Отнеси, пожалуйста, обратно эту сине-зеленую коробку.
   — Зачем? — подозрительно спросила Джейни. — Что там?
   — Ничего, — невинно сказала Молли. — Все равно Джонни с Амелией ни к чему говорящий тасманский чертик, который умеет бегать по кругу.
   — Говорящий кто?.. Молли Лонгстрит, я тебя люблю.
   — И я тебя люблю, Джейни Романовски, — улыбнулась Молли и посмотрела на мужа. Он шел к ним, держа в руках коробки с подарками. — Ведь правда же, любовь — самое замечательное, что есть на свете?