Страница:
Иван Михайлович Майский
Близко-далеко
Глава первая
САМОЛЕТ ИДЕТ НА ВОСТОК
– Итак, вы имеете все необходимые инструкции… В случае надобности телеграфируйте – получите дополнительные указания. Ясно?
– Так точно, товарищ контр-адмирал, все ясно.
– Когда вы отлетаете?
– Завтра, четвертого ноября, в пять ноль-ноль.
– Один?
– Со мной едет жена, товарищ контр-адмирал. Едва уговорил… Она военный врач и никак не хотела бросать в такое время свой госпиталь.
Контр-адмирал одобрительно кивнул головой.
– Это хорошо, что уговорили жену, – уже несколько менее официальным тоном заметил он. – Негоже человеку на чужбине быть в одиночестве… У вас есть дети?
– Четырехлетний сынишка. Оставляем его у родителей жены…
Усталые глаза контр-адмирала неожиданно мелькнули теплым лучом. Он часто в обращении с подчиненными выходил за рамки строго делового разговора – черта, свойственная старому поколению большевиков. К тому же ему очень нравился этот молодой капитан 3-го ранга: и ясный взгляд и четкая складка губ говорили о силе, о твердом характере.
Контр-адмирал поднялся с кресла и подошел к огромной карте, висевшей на стене. Капитан 3-го ранга последовал за ним. Теперь оба моряка стояли рядом, глядя на цветную панораму континентов и стран; один – стройный мускулистый человек лет тридцати пяти; другой – широкоплечий, чуть погрузневший гигант, которому перевалило за полсотни.
Контр-адмирал, взглянув на район Балтийского моря, усмехнулся.
– Вот она, география военного времени, – начал он простым, почти дружеским тоном. – Вам, товарищ Петров, надо попасть в Стокгольм. Казалось бы, чего проще? Сел на самолет в Ленинграде, и через несколько часов – на месте. Совсем близко! Рукой подать… Ан нет, не выходит! Фронт! Ленинград в кольце блокады… И вот, вам придется…
Контр-адмирал быстро побежал глазами по карте. Его палец, скользя по пестрой поверхности, то и дело останавливался на разных кружочках.
Он говорил:
– Вам придется вместо короткой прямой Ленинград – Стокгольм сделать огромный круг через Малую Азию и Африку. Хорошо еще, если англичане позволят вам лететь по малому кругу: Каир – вдоль Северной Африки к Гибралтару – Лондон – Стокгольм… – Палец описал на карте дугу. – Но я в этом не уверен. Если они не пустят вас по малому кругу, вдоль Средиземного моря, тогда вы должны будете двигаться по большому кругу через весь континент Африки: Каир – Кейптаун – Лондон – Стокгольм. – Контр-адмирал глазами проследил этот второй маршрут. – Вот ведь какую дорогу придется обломать! Так и получается, что сейчас Стокгольм от нас и близко и в то же время далеко…
Контр-адмирал на мгновение задумался, потом, повернувшись к своему собеседнику, неожиданно звонко воскликнул:
– А знаете, товарищ Петров, я вам завидую! Сколько новых стран, новых людей увидите! Хорошо быть молодым!..
Он прошелся по кабинету и уже совсем домашним тоном спросил:
– Вы, кажется, москвич?
– Так точно, товарищ контр-адмирал.
– Родители живы?
– Только отец… Мать умерла несколько лет назад.
– Отец работает?
– Отец в прошлом году вышел на пенсию, но с началом войны вернулся на завод, в цех.
– Где вы учились?
– Кончил среднюю школу, товарищ контр-адмирал, а потом, как комсомолец, пришел во флот. Учился в Ленинграде, в Военно-морском училище имени Фрунзе.
– Н-да… – неопределенно протянул контр-адмирал. – В мои-то времена все было потруднее. Я ведь из архангельских поморов. Впрочем… – Он махнул рукой, как бы желая сказать: «Сейчас не до воспоминаний», и уже более официально закончил: – Позвольте мне, как старшему товарищу, на прощание дать вам совет. Вам придется, капитан, столкнуться совсем с другим миром. В этом мире много наших врагов, но немало и друзей. Каждый советский человек, очутившийся в капиталистическом мире, – это советский посол в миниатюре. На него внимательно смотрят и враги и друзья. По его поведению, действиям, словам судят о нашей стране. Помните это и старайтесь везде, всегда, в любых обстоятельствах оставаться настоящим советским человеком. Будьте осторожны и выдержанны, не поддавайтесь на провокации – а их вам не избежать, – но не будьте робким.
Голос контр-адмирала звучал серьезно, даже немного торжественно, а в глазах, обращенных к Петрову, светилось доброе чувство симпатии. Нет, ему решительно нравился этот молодой моряк, отправляющийся в дальний путь по воздушным и водным океанам!
Крепко пожимая руку Петрову, контр-адмирал сказал:
– Ну, а теперь желаю вам счастливого пути и успеха… – И голосом, в котором слышалось сдержанное волнение, закончил: – Положение наше сейчас тяжелое… Немцы бешено рвутся к Сталинграду. Потери большие.
Кое-кто паникует. Но я нутром, всем нутром своим чувствую: мы устоим! Так и знайте: устоим, а потом выбросим немцев вон! И ваша работа должна помочь нам в этом…
Когда Петров взялся уже за ручку двери, контр-адмирал вдруг шагнул в его сторону.
– По прибытии на место пришлите мне письмо о вашем путешествии, поподробнее… – мягко, словно друга, попросил он. – Не в служебном, а в частном порядке. Адресуйте так: контр-адмиралу Алексею Петровичу Карпову. На конверте поставьте гриф: «Лично». – Он еще раз пожал Петрову руку и с легкой усмешкой повторил: – Право, я вам очень завидую!..
Когда самолет оторвался от земли и стал набирать высоту, Петров вспомнил просьбу контр-адмирала и, вынув из кармана толстую записную книжку, четко вывел на первой странице: «4 ноября 1942 г. 5.00. Отлет из Москвы». Дальше писать пока было нечего. Внизу в полусумраке осеннего утра быстро проносились московские пригороды. Видны были тонкие паутинки железнодорожных путей, крохотные домики и деревья. По шоссе быстро двигались автомобили, точно водяные жучки в летний день по тихой поверхности пруда.
Скоро пригороды кончились, пошла широкая равнина с редкими пятнами небольших рощ. Петров откинулся на спинку сиденья и задумался.
В течение последнего месяца ему, кажется, и думать-то некогда было – так быстро сменялись события, одно неожиданнее другого. Из Кронштадта, где он провел первую военную зиму, его внезапно вызвали в Москву, назначили на работу в Стокгольм. Началась лихорадочная подготовка к совершенно новой деятельности, ознакомление с задачами, документами, материалами, докладами, телеграммами. И все время его не покидало какое-то странное чувство – смешанное чувство гордости и вместе с тем неловкости.
Петров был горд тем, что, когда понадобился человек для важной работы в Скандинавии, из многих офицеров флота выбрали именно его. Значит, есть в нем что-то такое, что позволяет надеяться на него. И в то же время Петрову было неловко и больно. Неловко оттого, что вот уходит он с фронта и в самый разгар войны покидает героическую семью балтийцев. Они будут по-прежнему сражаться с врагом, а он засядет в тихом и безопасном Стокгольме…
«Правильно ли я поступил, согласившись на отъезд? – думал он сейчас, сидя в глубоком кресле самолета. – Правильно ли? Но ведь никто и не спрашивал о моем согласии, мне просто приказали. Для военного человека приказ – есть приказ. Особенно сейчас. И все-таки…»
Петров не мог отделаться от какого-то смутного чувства недовольства собой. Он даже закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться на своих противоречивых мыслях, окончательно решить то, что, собственно, теперь, находясь в самолете, уже поздно было решать.
Таня сидела рядом с мужем и мыслями все еще была в Москве: вспоминала отца, профессора медицины, мать – вечную хлопотунью. Со щемящей нежностью думала она о сыне. Она видела его таким, каким оставила на рассвете, перед вылетом: мальчик раскинулся в своей кроватке, и она поцеловала его спящего, теплого… Да, не скоро теперь она увидит его. И увидит ли? Война… Мало ли что может случиться и с ней и с сыном…
При одной мысли об этом у Тани слезы навернулись на глаза. Мягко щелкнул замок. Она открыла сумочку, достала платок и через минуту уже снова выглядела спокойной.
Потом Таня стала думать о загадочном будущем. Вот они едут в Швецию. Но что она там будет делать? Состоять при Степане в качестве жены? Ну нет, эта «работа» не для нее! Да и незачем ей сидеть сложа руки – ей, врачу с шестилетней практикой. «Были бы врачи, а пациенты всегда найдутся!» – с улыбкой вспомнила она любимую шутку своего учителя, известного московского профессора, и ласково провела рукой по кожаной сумке с походной аптечкой. «Вот только добраться бы поскорее до места. Такой длинный и сложный путь!..»
Вспомнив о дороге, Таня посмотрела налево, где, откинувшись на спинку кресла, сидел их спутник, человек лет тридцати. У него было круглое, чисто русское лицо и спокойные светло-голубые глаза. Капитан саперных войск Александр Ильич Потапов тоже летел в Стокгольм на пополнение штата военного атташе СССР. Петрову еще в Москве сказали о попутчике, но встретились они первый раз только на аэродроме.
Искоса разглядывая Потапова, Таня думала: «Что он за человек?.. Ну, да там видно будет. А втроем лететь веселей…»
Чем дальше на восток, тем более зимним становился пейзаж. За Рязанью уже лежал снег. Стало холоднее и, так как самолет не отапливался, пассажиры плотнее закутались в свои шубы, пледы.
Летели, как было принято в то время, очень низко. Из окна самолета хорошо были видны узловые железнодорожные станции, до отказа забитые бесчисленными составами; по ниточкам рельсов бежали в сторону Москвы поезда с танками, орудиями, бронемашинами, казавшимися с высоты детскими игрушками. Вот внизу полыхает пожар. Черно-багровые клубы ползут вверх. Крошечные фигурки людей копошатся около двух больших бензобаков. Видимо, только что здесь побывали немецкие бомбардировщики…
В середине дня пересекли Волгу и углубились в заволжские степи, уже покрытые белой пеленой.
Кроме Петровых и Потапова, в самолете было еще несколько человек: артиллерийский генерал, три военных снабженца, моряк Каспийского флота. Почти все они направлялись в Сталинград. По боевому настроению этих пассажиров, по коротким фразам, которыми они обменивались, чувствовалось, что там, на берегу Волги, предстоят какие-то очень важные события.
В сумерках самолет приземлился на одном из далеких заволжских аэродромов, игравшем сейчас важную роль: под Сталинградом шли жестокие бои, и прямой трассы Москва – Кавказ не было. Чтобы попасть в Баку, предстояло сделать большой крюк на восток, за Волгу, и провести ночь в этом степном поселке.
Здесь во всем сказывалась суровая обстановка войны: людей на аэродроме было мало, лётная полоса плохо расчищена, комната для пассажиров не топлена, буфет закрыт. Петровым и их спутникам, вероятно, пришлось бы провести ночь в леденящем холоде, если бы неожиданно для всех Потапов не спас положение. Сразу же он куда-то исчез и полчаса спустя притащил большую вязанку жердей и старых досок. Загудела печка в комнате для пассажиров. Потом он также молча и деловито вскипятил воду в ведре и только тогда пригласил товарищей попить чайку.
– Кажется, нам очень повезло со спутником – шепнула Таня мужу.
– Да, с Потаповым, пожалуй, не пропадешь, – согласился он.
Рано утром самолет снова был в воздухе. Он взял курс на устье Волги и около двух часов дня миновал Астрахань. Внизу проплывала Ахтуба, извиваясь сотнями протоков и рукавов. Потом самолет будто повис над Каспийским морем. Море – до самого горизонта. Исчезли все ориентиры, казалось, что самолет не двигается с места и его мощные моторы работают вхолостую.
Наконец впереди, в туманной дали, стали смутно маячить не то облака, не то горы. Еще немного – и перед глазами пассажиров из моря во всем своем великолепии поднялся Кавказский хребет – длинная цепь снеговых вершин, ярко блиставших под лучами солнца.
Самолет взял курс на юг и пошел вдоль берега Каспийского моря. Сильно потеплело, и Петров сбросил с плеч тяжелое пальто.
К пяти часам дня приземлились в Баку. Город был переполнен военными, все гостиницы забиты. Но Потапов и здесь выручил. Не прошло и часа, как Петровы оказались в номере гостиницы, а в соседнем поселился Потапов, разделив его с каким-то старым товарищем.
Когда все устроились, Таня приготовила ужин и пригласила Потапова с его другом.
– Без вас, Александр Ильич, худо бы нам пришлось. Всё умеете, всё можете!
– Жизнь научила, – усмехнулся Потапов. – Я ведь сирота с четырех лет. Вырос у своего дядьки на Дону. Он был рыбаком и знаменито строил лодки. Мастер! Хороший был человек, но с тяжелой рукой. В общем, сбежал я от него…
– Сбежали?
– Да! Пятнадцать лет мне тогда было. Всю дядину премудрость по рыбацкому и лодочному делу я к тому времени «превзошел» и стал проситься на завод.
А дядя – ни в какую! Пригрозил кости переломать. Ну, тогда и ушел я от него – ночью, тайком… Сначала бродил по Дону, потом попал в Ростов, потом осел на Николаевском судостроительном. Ну, а дальше уж вроде само собой все пошло. В конце концов стал инженером…
После ужина вышли на улицу. На город уже пала ранняя осенняя ночь. Затемнение, нигде ни луча света. Слепые окна зданий. Словно покрывалом, сотканным из мрака, укрылась от врага нефтяная столица.
Но это не был мертвый мрак – все в нем жило, двигалось, дышало. Слышались приглушенные голоса, гудки автомобилей. Темные силуэты проплывали по тротуарам, а за стенами домов кипела жизнь. Там любили и ненавидели, там трудились и мечтали. Ощущение ни на секунду не угасающей жизни наполняло темноту улиц, пробивалось сквозь нее, как невидимый, но горячий луч.
Потапов долго водил своих спутников по городу. В темноте они прошли по главным улицам Баку, побывали у памятника 26 комиссарам и, наконец, поднялись к величественной статуе Кирова на высоком берегу моря. Присев на скамью, все трое долго молчали, вслушиваясь в осторожный, приглушенный рокот волны.
– Беспокойное существо человек! – первым заговорил Потапов. – С самой юности меня тянуло куда-то вдаль. Хотелось посмотреть мир, чужие страны, другие народы. Особенно Китай, Индию, Африку… Сколько книжек я перечитал о знаменитых путешественниках – Марко Поло, Колумбе, Магеллане! – Он на мгновение умолк и затем продолжал приглушенным, слегка грустным голосом: – А вот теперь, когда давняя мечта исполнилась и я еду в чужие страны, мне как-то не по себе…
Никто не ответил Потапову, да он и не ждал ответа.
– Товарищей в самом пекле оставил, – задумчиво сказал Потапов. – Оттого, видно, и не радует меня поездка в дальние страны…
«Значит, и у него те же мысли…» – подумал про себя Петров.
Когда на следующее утро Петровы и Потапов подходили к самолету, который должен был доставить их в Тегеран, Степан полушутя сказал Тане:
– Прижмись покрепче к советской земле! Ведь сейчас мы расстанемся с ней надолго.
Таня серьезно посмотрела на мужа, отошла в сторону и, вынув носовой платок, насыпала в него горсточку земли.
– Сентиментально? – вызывающе спросила она, заметив улыбку Степана. И тут же упрямо заявила: – Ну и пускай сентиментально! Зато моя земля всюду будет со мной!
На тегеранском аэродроме самолет встретил представитель советского военного атташе в Иране капитан Курдюмов. Поспешно усадив приехавших в автомобиль, он повез их в советское посольство.
Помещение, занимаемое посольством, напоминало собой пышное феодальное владение. Построенное в далеком прошлом царским правительством, оно полностью соответствовало духу своей эпохи и вкусам своих прежних хозяев.
Здание посольства стояло в глубине большого парка, окруженного со всех сторон высокой каменной стеной. В парке – пруд с проточной водой, фонтаны, клумбы, густая сеть широких и узких аллей. Кроме главного здания, где находились официальные помещения и квартира посла, в парке стояло еще несколько домов, где жили сотрудники посольства и размещались клуб и столовая. Против главного здания посольства возвышался памятник А. С. Грибоедову. Автор «Горя от ума» больше ста лет назад погиб в Тегеране на посту русского посла в Персии.
Курдюмов устроил наших путешественников в комнатах для приезжающих, а затем показал им парк и посольские помещения. После этого Петровы и Потапов представились полковнику Страхову, временно исполнявшему обязанности военного атташе (сам военный атташе был в отъезде).
Полковник сразу же обрушил на гостей лавину вопросов о положении на фронте и в тылу, о флотских новостях, о Ленинграде, о боях под Сталинградом. Он не спрашивал прямо, однако сквозь все, что он говорил, пробивался лишь один, но мучительный вопрос: когда же, когда произойдет решающий перелом в ходе войны?
Переждав град вопросов и постаравшись ответить на них, Петров обратился к Страхову с просьбой помочь возможно скорее добраться до Каира.
– Ваше желание вполне понятно, – ответил Страхов, – но осуществить его будет не так-то просто. Все воздушные линии к западу от Тегерана – в руках англичан, а англичане… – Страхов помедлил немного, точно подбирая подходящее выражение, и затем продолжал: – СССР и Англия, конечно, союзники в этой войне, но отношения между нами отнюдь не безоблачны. Вспомните хотя бы вопрос о втором фронте… Кроме того, надо учесть, что есть англичане лондонские и англичане тегеранские. С лондонскими нелегко сговариваться, но у них все-таки более широкий политический кругозор, а с англичанами тегеранскими сговариваться еще труднее, ибо все они – узколобые колониальные чиновники, которые не видят дальше своего носа. У нас тут было немало конфликтов по местным, тегеранским, вопросам. И представьте, в Тегеране мы никак не могли их уладить. А через Лондон их удавалось урегулировать. Вот и с отправкой наших людей из Тегерана на запад все время затруднения… Впрочем, постараюсь сделать что возможно.
Страхов, точно вспомнив что-то, забарабанил по столу и, помолчав, закончил:
– Завтра все английское начальство будет на приеме у нашего посла по случаю годовщины Октября. Попробую там ускорить ваш отъезд. Кстати, вы знаете языки?
– Я и жена знаем английский, – ответил Петров, – а капитан Потапов говорит по-немецки.
– Это хорошо! – удовлетворенно кивнул Страхов. – Без языков вы пропали бы на том пути, который вам предстоит.
В кабинет торопливо вошел первый секретарь посольства Косовский.
– Что же вы спрятали ваших москвичей и другим не показываете? Давайте-ка их сюда поскорее! – обрушился он на Страхова.
Он тут же забросал гостей десятками вопросов: на каких участках фронта они воевали, что в Москве, как живет осажденный Ленинград, как выглядит теперь Невский, как снабжение?
Петрову и Потапову пришлось повторить все свои рассказы. По вопросам видно было, как истосковались здешние товарищи по Родине, переживающей грозные, трудные дни.
– Приходите завтра на прием, поможете занимать гостей, – сказал Косовский. – Да и вам будет полезно посмотреть, как проводятся подобные церемонии. Явитесь в военной форме, а ваша жена – в вечернем платье.
– В таком случае она не сможет быть на приеме, у нее нет вечернего платья. В Москве сейчас не до того… – сказал Петров.
Косовский смешно приставил палец к носу, что у него всегда было признаком замешательства, и пробормотал:
– Платье… платье… Впрочем, не беспокойтесь, мы этот вопрос урегулируем! – весело сказал он и, ничего не объясняя, исчез.
Через несколько минут он вернулся с молодой женщиной, радушно протянувшей руку москвичам.
– Вашей жене нужно платье для завтрашнего приема? – быстро защебетала новая знакомая, оказавшаяся женой одного из секретарей посольства. – У меня есть три таких, и я охотно предложу одно из них. Если, конечно, оно будет ей впору.
Прием у посла был назначен на восемь часов вечера. В распоряжении наших путешественников был целый день 7 ноября, и они решили использовать его для ознакомления с иранской столицей.
Один из старых работников торгпредства взялся сопровождать московских гостей. Это был Аносов – пожилой человек, владевший персидским языком, хорошо знакомый с историей и нравами страны.
– Прежде всего, несколько цифр и фактов, – начал Аносов, когда автомобиль тронулся – для вашей общей ориентировки. Первое упоминание о Тегеране мы находим в персидском географическом словаре 1224 года нашей эры – тогда Тегеран был деревней. Четыре века спустя, в 1627 году, в Тегеране было уже три тысячи глинобитных домов. В 1723 году город до основания разрушили, афганцы, но в конце восемнадцатого века он вновь возродился. И в нем жило пятнадцать тысяч человек. В это время Каджарская династия сделала Тегеран своей столицей. Сейчас здесь около полумиллиона жителей.
Аносов умолк, вытер платком лоб – несмотря на ноябрь, было жарко – и закончил:
– А теперь смотрите во все глаза. Они будут вашим лучшим проводником.
Машина быстро мчалась по улицам. Город делился на две части: новую и старую. Новая находилась в центре и к северу от цитадели. Здесь были широкие мощеные улицы, трамваи, автобусы, магазины с зеркальными витринами, большие здания современной постройки: министерства, парламент, муниципалитет, офицерский клуб, опера, университет, национальный банк… Здесь была «Европа», и о Востоке напоминали лишь шумные арыки, бежавшие по улицам, точно в персидской деревне.
Старая часть города раскинулась к югу от цитадели и выглядела совсем иначе. Душой старого города был большой крытый базар – грязный, душный, темный, где торговали всем: едой и коврами, обувью и лекарствами, глиняной посудой и часами, сеном и ювелирными изделиями. Базар был со всех сторон окружен густым лабиринтом узеньких, извилистых, перекрещивающихся улочек с маленькими, подслеповатыми домиками, в которых ютились болезнь и нищета. Здесь не было автомобилей, зато в изобилии встречались ослики и верблюды. Здесь была Азия, и о Западе напоминали лишь провода телеграфных линий.
– Да… Совсем другим я представлял себе Тегеран, – разочарованно подытожил Петров свои впечатления, когда поездка по городу подходила к концу.
– Ну конечно! – усмехнулся Аносов. – Вы думали увидеть город из «Тысячи и одной ночи» – нечто яркое, пестрое, почти волшебное… Нет, дорогие мои, одно дело – восточная сказка, а совсем иное – реальный Тегеран. В конце прошлого века один английский дипломат сказал, что Тегеран – это город, который «родился и вырос на Востоке, но начинает шить себе костюм у английского портного». С тех пор прошло почти полстолетия, и роль «английского портного» за это время сильно увеличилась. Однако старый Восток не умер! Он жив и упорно цепляется за свое существование.
– Так что же получается? – спросил Потапов.
– А получается ни рыба, ни мясо, – снова усмехнулся Аносов. – Ни лоска и внешней культуры европейского города, ни красочности и примитивной прелести восточного города. Впрочем, так ведь не только в Тегеране… Вот поедете – увидите то же самое во многих других старинных городах Малой Азии. Видимо, это неизбежный этап на новом пути старого Востока. Однако, прежде чем мы вернемся домой, мне хотелось бы показать вам еще кое-что. Нечто величественное и прекрасное!
Вот уже город остался позади. Машина круто взяла курс на север, углубилась в горы и стала быстро карабкаться вверх по петлям и зигзагам скалистого хребта. Все выше и выше… Вот уже показались снежные поля. Еще один рывок, еще одно усилие – и машина выскочила на маленькое плоскогорье.
– Стоп! – крикнул Аносов шоферу.
Все вышли из машины и двинулись за Аносовым среди мрачных нагромождений скал и камней. Наконец, остановившись, он сказал:
– А теперь повернитесь назад и смотрите!
Советские гости невольно вскрикнули от изумления.
Над бесчисленными пиками и куполами горного хребта, над густой сетью глубоких долин и ущелий, над шумящими под ветром лесами и прыгающими по склонам потоками, над широким морем ярко-белых, причудливой формы облаков – над всем этим величаво поднимался гигантский конус. Он точно подпирал собой высокое голубое небо, а его склоны, покрытые льдом и снегами, ослепительно сияли на солнце.
– Что это? – взволнованно спросила Таня. – Что это такое?
– Демавенд, – коротко сказал Аносов, наслаждаясь изумлением своих спутников. – Да, это Демавенд! Древний потухший вулкан. Высочайшая точка в Иране! Пять тысяч девятьсот метров над уровнем моря. Чуть-чуть повыше нашего Эльбруса. Иранцы чтят его так же, как японцы свою Фудзи.
Гости стояли молча, не сводя глаз с величественного зрелища.
За полчаса до назначенного срока в широко открытые ворота посольского парка начали въезжать роскошные лимузины – сначала с промежутками в несколько минут, потом все чаще, все гуще. Около восьми часов они шли уже непрерывной лентой. Сделав большой разворот, машины останавливались у главного подъезда посольства. Из них выходили иранские министры, иностранные дипломаты, английские и американские военные, банкиры, купцы, журналисты, общественные деятели. Большинство гостей приехало с женами. Пестрели формы и мундиры, шелестели шелковые платья, сверкали брильянты и рубины.
Сбросив на руки гардеробщиков верхнее платье, гости направлялись к залу. У входа их встречал человек, который, приняв от гостя пригласительную карточку, громогласно провозглашал его имя и звание. Здесь же, в дверях, стояли советский посол и его жена. С официально-приветливой улыбкой они пожимали руку каждому гостю, входившему в зал, а там уже прибывшего перенимал кто-либо из сотрудников посольства: если гость был дипломат, его занимали работники посольства; если гость был военный – вступал в беседу сотрудник военного атташе; если появлялся купец или промышленник, он быстро оказывался в обществе работников торгпредства.
– Так точно, товарищ контр-адмирал, все ясно.
– Когда вы отлетаете?
– Завтра, четвертого ноября, в пять ноль-ноль.
– Один?
– Со мной едет жена, товарищ контр-адмирал. Едва уговорил… Она военный врач и никак не хотела бросать в такое время свой госпиталь.
Контр-адмирал одобрительно кивнул головой.
– Это хорошо, что уговорили жену, – уже несколько менее официальным тоном заметил он. – Негоже человеку на чужбине быть в одиночестве… У вас есть дети?
– Четырехлетний сынишка. Оставляем его у родителей жены…
Усталые глаза контр-адмирала неожиданно мелькнули теплым лучом. Он часто в обращении с подчиненными выходил за рамки строго делового разговора – черта, свойственная старому поколению большевиков. К тому же ему очень нравился этот молодой капитан 3-го ранга: и ясный взгляд и четкая складка губ говорили о силе, о твердом характере.
Контр-адмирал поднялся с кресла и подошел к огромной карте, висевшей на стене. Капитан 3-го ранга последовал за ним. Теперь оба моряка стояли рядом, глядя на цветную панораму континентов и стран; один – стройный мускулистый человек лет тридцати пяти; другой – широкоплечий, чуть погрузневший гигант, которому перевалило за полсотни.
Контр-адмирал, взглянув на район Балтийского моря, усмехнулся.
– Вот она, география военного времени, – начал он простым, почти дружеским тоном. – Вам, товарищ Петров, надо попасть в Стокгольм. Казалось бы, чего проще? Сел на самолет в Ленинграде, и через несколько часов – на месте. Совсем близко! Рукой подать… Ан нет, не выходит! Фронт! Ленинград в кольце блокады… И вот, вам придется…
Контр-адмирал быстро побежал глазами по карте. Его палец, скользя по пестрой поверхности, то и дело останавливался на разных кружочках.
Он говорил:
– Вам придется вместо короткой прямой Ленинград – Стокгольм сделать огромный круг через Малую Азию и Африку. Хорошо еще, если англичане позволят вам лететь по малому кругу: Каир – вдоль Северной Африки к Гибралтару – Лондон – Стокгольм… – Палец описал на карте дугу. – Но я в этом не уверен. Если они не пустят вас по малому кругу, вдоль Средиземного моря, тогда вы должны будете двигаться по большому кругу через весь континент Африки: Каир – Кейптаун – Лондон – Стокгольм. – Контр-адмирал глазами проследил этот второй маршрут. – Вот ведь какую дорогу придется обломать! Так и получается, что сейчас Стокгольм от нас и близко и в то же время далеко…
Контр-адмирал на мгновение задумался, потом, повернувшись к своему собеседнику, неожиданно звонко воскликнул:
– А знаете, товарищ Петров, я вам завидую! Сколько новых стран, новых людей увидите! Хорошо быть молодым!..
Он прошелся по кабинету и уже совсем домашним тоном спросил:
– Вы, кажется, москвич?
– Так точно, товарищ контр-адмирал.
– Родители живы?
– Только отец… Мать умерла несколько лет назад.
– Отец работает?
– Отец в прошлом году вышел на пенсию, но с началом войны вернулся на завод, в цех.
– Где вы учились?
– Кончил среднюю школу, товарищ контр-адмирал, а потом, как комсомолец, пришел во флот. Учился в Ленинграде, в Военно-морском училище имени Фрунзе.
– Н-да… – неопределенно протянул контр-адмирал. – В мои-то времена все было потруднее. Я ведь из архангельских поморов. Впрочем… – Он махнул рукой, как бы желая сказать: «Сейчас не до воспоминаний», и уже более официально закончил: – Позвольте мне, как старшему товарищу, на прощание дать вам совет. Вам придется, капитан, столкнуться совсем с другим миром. В этом мире много наших врагов, но немало и друзей. Каждый советский человек, очутившийся в капиталистическом мире, – это советский посол в миниатюре. На него внимательно смотрят и враги и друзья. По его поведению, действиям, словам судят о нашей стране. Помните это и старайтесь везде, всегда, в любых обстоятельствах оставаться настоящим советским человеком. Будьте осторожны и выдержанны, не поддавайтесь на провокации – а их вам не избежать, – но не будьте робким.
Голос контр-адмирала звучал серьезно, даже немного торжественно, а в глазах, обращенных к Петрову, светилось доброе чувство симпатии. Нет, ему решительно нравился этот молодой моряк, отправляющийся в дальний путь по воздушным и водным океанам!
Крепко пожимая руку Петрову, контр-адмирал сказал:
– Ну, а теперь желаю вам счастливого пути и успеха… – И голосом, в котором слышалось сдержанное волнение, закончил: – Положение наше сейчас тяжелое… Немцы бешено рвутся к Сталинграду. Потери большие.
Кое-кто паникует. Но я нутром, всем нутром своим чувствую: мы устоим! Так и знайте: устоим, а потом выбросим немцев вон! И ваша работа должна помочь нам в этом…
Когда Петров взялся уже за ручку двери, контр-адмирал вдруг шагнул в его сторону.
– По прибытии на место пришлите мне письмо о вашем путешествии, поподробнее… – мягко, словно друга, попросил он. – Не в служебном, а в частном порядке. Адресуйте так: контр-адмиралу Алексею Петровичу Карпову. На конверте поставьте гриф: «Лично». – Он еще раз пожал Петрову руку и с легкой усмешкой повторил: – Право, я вам очень завидую!..
Когда самолет оторвался от земли и стал набирать высоту, Петров вспомнил просьбу контр-адмирала и, вынув из кармана толстую записную книжку, четко вывел на первой странице: «4 ноября 1942 г. 5.00. Отлет из Москвы». Дальше писать пока было нечего. Внизу в полусумраке осеннего утра быстро проносились московские пригороды. Видны были тонкие паутинки железнодорожных путей, крохотные домики и деревья. По шоссе быстро двигались автомобили, точно водяные жучки в летний день по тихой поверхности пруда.
Скоро пригороды кончились, пошла широкая равнина с редкими пятнами небольших рощ. Петров откинулся на спинку сиденья и задумался.
В течение последнего месяца ему, кажется, и думать-то некогда было – так быстро сменялись события, одно неожиданнее другого. Из Кронштадта, где он провел первую военную зиму, его внезапно вызвали в Москву, назначили на работу в Стокгольм. Началась лихорадочная подготовка к совершенно новой деятельности, ознакомление с задачами, документами, материалами, докладами, телеграммами. И все время его не покидало какое-то странное чувство – смешанное чувство гордости и вместе с тем неловкости.
Петров был горд тем, что, когда понадобился человек для важной работы в Скандинавии, из многих офицеров флота выбрали именно его. Значит, есть в нем что-то такое, что позволяет надеяться на него. И в то же время Петрову было неловко и больно. Неловко оттого, что вот уходит он с фронта и в самый разгар войны покидает героическую семью балтийцев. Они будут по-прежнему сражаться с врагом, а он засядет в тихом и безопасном Стокгольме…
«Правильно ли я поступил, согласившись на отъезд? – думал он сейчас, сидя в глубоком кресле самолета. – Правильно ли? Но ведь никто и не спрашивал о моем согласии, мне просто приказали. Для военного человека приказ – есть приказ. Особенно сейчас. И все-таки…»
Петров не мог отделаться от какого-то смутного чувства недовольства собой. Он даже закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться на своих противоречивых мыслях, окончательно решить то, что, собственно, теперь, находясь в самолете, уже поздно было решать.
Таня сидела рядом с мужем и мыслями все еще была в Москве: вспоминала отца, профессора медицины, мать – вечную хлопотунью. Со щемящей нежностью думала она о сыне. Она видела его таким, каким оставила на рассвете, перед вылетом: мальчик раскинулся в своей кроватке, и она поцеловала его спящего, теплого… Да, не скоро теперь она увидит его. И увидит ли? Война… Мало ли что может случиться и с ней и с сыном…
При одной мысли об этом у Тани слезы навернулись на глаза. Мягко щелкнул замок. Она открыла сумочку, достала платок и через минуту уже снова выглядела спокойной.
Потом Таня стала думать о загадочном будущем. Вот они едут в Швецию. Но что она там будет делать? Состоять при Степане в качестве жены? Ну нет, эта «работа» не для нее! Да и незачем ей сидеть сложа руки – ей, врачу с шестилетней практикой. «Были бы врачи, а пациенты всегда найдутся!» – с улыбкой вспомнила она любимую шутку своего учителя, известного московского профессора, и ласково провела рукой по кожаной сумке с походной аптечкой. «Вот только добраться бы поскорее до места. Такой длинный и сложный путь!..»
Вспомнив о дороге, Таня посмотрела налево, где, откинувшись на спинку кресла, сидел их спутник, человек лет тридцати. У него было круглое, чисто русское лицо и спокойные светло-голубые глаза. Капитан саперных войск Александр Ильич Потапов тоже летел в Стокгольм на пополнение штата военного атташе СССР. Петрову еще в Москве сказали о попутчике, но встретились они первый раз только на аэродроме.
Искоса разглядывая Потапова, Таня думала: «Что он за человек?.. Ну, да там видно будет. А втроем лететь веселей…»
Чем дальше на восток, тем более зимним становился пейзаж. За Рязанью уже лежал снег. Стало холоднее и, так как самолет не отапливался, пассажиры плотнее закутались в свои шубы, пледы.
Летели, как было принято в то время, очень низко. Из окна самолета хорошо были видны узловые железнодорожные станции, до отказа забитые бесчисленными составами; по ниточкам рельсов бежали в сторону Москвы поезда с танками, орудиями, бронемашинами, казавшимися с высоты детскими игрушками. Вот внизу полыхает пожар. Черно-багровые клубы ползут вверх. Крошечные фигурки людей копошатся около двух больших бензобаков. Видимо, только что здесь побывали немецкие бомбардировщики…
В середине дня пересекли Волгу и углубились в заволжские степи, уже покрытые белой пеленой.
Кроме Петровых и Потапова, в самолете было еще несколько человек: артиллерийский генерал, три военных снабженца, моряк Каспийского флота. Почти все они направлялись в Сталинград. По боевому настроению этих пассажиров, по коротким фразам, которыми они обменивались, чувствовалось, что там, на берегу Волги, предстоят какие-то очень важные события.
В сумерках самолет приземлился на одном из далеких заволжских аэродромов, игравшем сейчас важную роль: под Сталинградом шли жестокие бои, и прямой трассы Москва – Кавказ не было. Чтобы попасть в Баку, предстояло сделать большой крюк на восток, за Волгу, и провести ночь в этом степном поселке.
Здесь во всем сказывалась суровая обстановка войны: людей на аэродроме было мало, лётная полоса плохо расчищена, комната для пассажиров не топлена, буфет закрыт. Петровым и их спутникам, вероятно, пришлось бы провести ночь в леденящем холоде, если бы неожиданно для всех Потапов не спас положение. Сразу же он куда-то исчез и полчаса спустя притащил большую вязанку жердей и старых досок. Загудела печка в комнате для пассажиров. Потом он также молча и деловито вскипятил воду в ведре и только тогда пригласил товарищей попить чайку.
– Кажется, нам очень повезло со спутником – шепнула Таня мужу.
– Да, с Потаповым, пожалуй, не пропадешь, – согласился он.
Рано утром самолет снова был в воздухе. Он взял курс на устье Волги и около двух часов дня миновал Астрахань. Внизу проплывала Ахтуба, извиваясь сотнями протоков и рукавов. Потом самолет будто повис над Каспийским морем. Море – до самого горизонта. Исчезли все ориентиры, казалось, что самолет не двигается с места и его мощные моторы работают вхолостую.
Наконец впереди, в туманной дали, стали смутно маячить не то облака, не то горы. Еще немного – и перед глазами пассажиров из моря во всем своем великолепии поднялся Кавказский хребет – длинная цепь снеговых вершин, ярко блиставших под лучами солнца.
Самолет взял курс на юг и пошел вдоль берега Каспийского моря. Сильно потеплело, и Петров сбросил с плеч тяжелое пальто.
К пяти часам дня приземлились в Баку. Город был переполнен военными, все гостиницы забиты. Но Потапов и здесь выручил. Не прошло и часа, как Петровы оказались в номере гостиницы, а в соседнем поселился Потапов, разделив его с каким-то старым товарищем.
Когда все устроились, Таня приготовила ужин и пригласила Потапова с его другом.
– Без вас, Александр Ильич, худо бы нам пришлось. Всё умеете, всё можете!
– Жизнь научила, – усмехнулся Потапов. – Я ведь сирота с четырех лет. Вырос у своего дядьки на Дону. Он был рыбаком и знаменито строил лодки. Мастер! Хороший был человек, но с тяжелой рукой. В общем, сбежал я от него…
– Сбежали?
– Да! Пятнадцать лет мне тогда было. Всю дядину премудрость по рыбацкому и лодочному делу я к тому времени «превзошел» и стал проситься на завод.
А дядя – ни в какую! Пригрозил кости переломать. Ну, тогда и ушел я от него – ночью, тайком… Сначала бродил по Дону, потом попал в Ростов, потом осел на Николаевском судостроительном. Ну, а дальше уж вроде само собой все пошло. В конце концов стал инженером…
После ужина вышли на улицу. На город уже пала ранняя осенняя ночь. Затемнение, нигде ни луча света. Слепые окна зданий. Словно покрывалом, сотканным из мрака, укрылась от врага нефтяная столица.
Но это не был мертвый мрак – все в нем жило, двигалось, дышало. Слышались приглушенные голоса, гудки автомобилей. Темные силуэты проплывали по тротуарам, а за стенами домов кипела жизнь. Там любили и ненавидели, там трудились и мечтали. Ощущение ни на секунду не угасающей жизни наполняло темноту улиц, пробивалось сквозь нее, как невидимый, но горячий луч.
Потапов долго водил своих спутников по городу. В темноте они прошли по главным улицам Баку, побывали у памятника 26 комиссарам и, наконец, поднялись к величественной статуе Кирова на высоком берегу моря. Присев на скамью, все трое долго молчали, вслушиваясь в осторожный, приглушенный рокот волны.
– Беспокойное существо человек! – первым заговорил Потапов. – С самой юности меня тянуло куда-то вдаль. Хотелось посмотреть мир, чужие страны, другие народы. Особенно Китай, Индию, Африку… Сколько книжек я перечитал о знаменитых путешественниках – Марко Поло, Колумбе, Магеллане! – Он на мгновение умолк и затем продолжал приглушенным, слегка грустным голосом: – А вот теперь, когда давняя мечта исполнилась и я еду в чужие страны, мне как-то не по себе…
Никто не ответил Потапову, да он и не ждал ответа.
– Товарищей в самом пекле оставил, – задумчиво сказал Потапов. – Оттого, видно, и не радует меня поездка в дальние страны…
«Значит, и у него те же мысли…» – подумал про себя Петров.
Когда на следующее утро Петровы и Потапов подходили к самолету, который должен был доставить их в Тегеран, Степан полушутя сказал Тане:
– Прижмись покрепче к советской земле! Ведь сейчас мы расстанемся с ней надолго.
Таня серьезно посмотрела на мужа, отошла в сторону и, вынув носовой платок, насыпала в него горсточку земли.
– Сентиментально? – вызывающе спросила она, заметив улыбку Степана. И тут же упрямо заявила: – Ну и пускай сентиментально! Зато моя земля всюду будет со мной!
На тегеранском аэродроме самолет встретил представитель советского военного атташе в Иране капитан Курдюмов. Поспешно усадив приехавших в автомобиль, он повез их в советское посольство.
Помещение, занимаемое посольством, напоминало собой пышное феодальное владение. Построенное в далеком прошлом царским правительством, оно полностью соответствовало духу своей эпохи и вкусам своих прежних хозяев.
Здание посольства стояло в глубине большого парка, окруженного со всех сторон высокой каменной стеной. В парке – пруд с проточной водой, фонтаны, клумбы, густая сеть широких и узких аллей. Кроме главного здания, где находились официальные помещения и квартира посла, в парке стояло еще несколько домов, где жили сотрудники посольства и размещались клуб и столовая. Против главного здания посольства возвышался памятник А. С. Грибоедову. Автор «Горя от ума» больше ста лет назад погиб в Тегеране на посту русского посла в Персии.
Курдюмов устроил наших путешественников в комнатах для приезжающих, а затем показал им парк и посольские помещения. После этого Петровы и Потапов представились полковнику Страхову, временно исполнявшему обязанности военного атташе (сам военный атташе был в отъезде).
Полковник сразу же обрушил на гостей лавину вопросов о положении на фронте и в тылу, о флотских новостях, о Ленинграде, о боях под Сталинградом. Он не спрашивал прямо, однако сквозь все, что он говорил, пробивался лишь один, но мучительный вопрос: когда же, когда произойдет решающий перелом в ходе войны?
Переждав град вопросов и постаравшись ответить на них, Петров обратился к Страхову с просьбой помочь возможно скорее добраться до Каира.
– Ваше желание вполне понятно, – ответил Страхов, – но осуществить его будет не так-то просто. Все воздушные линии к западу от Тегерана – в руках англичан, а англичане… – Страхов помедлил немного, точно подбирая подходящее выражение, и затем продолжал: – СССР и Англия, конечно, союзники в этой войне, но отношения между нами отнюдь не безоблачны. Вспомните хотя бы вопрос о втором фронте… Кроме того, надо учесть, что есть англичане лондонские и англичане тегеранские. С лондонскими нелегко сговариваться, но у них все-таки более широкий политический кругозор, а с англичанами тегеранскими сговариваться еще труднее, ибо все они – узколобые колониальные чиновники, которые не видят дальше своего носа. У нас тут было немало конфликтов по местным, тегеранским, вопросам. И представьте, в Тегеране мы никак не могли их уладить. А через Лондон их удавалось урегулировать. Вот и с отправкой наших людей из Тегерана на запад все время затруднения… Впрочем, постараюсь сделать что возможно.
Страхов, точно вспомнив что-то, забарабанил по столу и, помолчав, закончил:
– Завтра все английское начальство будет на приеме у нашего посла по случаю годовщины Октября. Попробую там ускорить ваш отъезд. Кстати, вы знаете языки?
– Я и жена знаем английский, – ответил Петров, – а капитан Потапов говорит по-немецки.
– Это хорошо! – удовлетворенно кивнул Страхов. – Без языков вы пропали бы на том пути, который вам предстоит.
В кабинет торопливо вошел первый секретарь посольства Косовский.
– Что же вы спрятали ваших москвичей и другим не показываете? Давайте-ка их сюда поскорее! – обрушился он на Страхова.
Он тут же забросал гостей десятками вопросов: на каких участках фронта они воевали, что в Москве, как живет осажденный Ленинград, как выглядит теперь Невский, как снабжение?
Петрову и Потапову пришлось повторить все свои рассказы. По вопросам видно было, как истосковались здешние товарищи по Родине, переживающей грозные, трудные дни.
– Приходите завтра на прием, поможете занимать гостей, – сказал Косовский. – Да и вам будет полезно посмотреть, как проводятся подобные церемонии. Явитесь в военной форме, а ваша жена – в вечернем платье.
– В таком случае она не сможет быть на приеме, у нее нет вечернего платья. В Москве сейчас не до того… – сказал Петров.
Косовский смешно приставил палец к носу, что у него всегда было признаком замешательства, и пробормотал:
– Платье… платье… Впрочем, не беспокойтесь, мы этот вопрос урегулируем! – весело сказал он и, ничего не объясняя, исчез.
Через несколько минут он вернулся с молодой женщиной, радушно протянувшей руку москвичам.
– Вашей жене нужно платье для завтрашнего приема? – быстро защебетала новая знакомая, оказавшаяся женой одного из секретарей посольства. – У меня есть три таких, и я охотно предложу одно из них. Если, конечно, оно будет ей впору.
Прием у посла был назначен на восемь часов вечера. В распоряжении наших путешественников был целый день 7 ноября, и они решили использовать его для ознакомления с иранской столицей.
Один из старых работников торгпредства взялся сопровождать московских гостей. Это был Аносов – пожилой человек, владевший персидским языком, хорошо знакомый с историей и нравами страны.
– Прежде всего, несколько цифр и фактов, – начал Аносов, когда автомобиль тронулся – для вашей общей ориентировки. Первое упоминание о Тегеране мы находим в персидском географическом словаре 1224 года нашей эры – тогда Тегеран был деревней. Четыре века спустя, в 1627 году, в Тегеране было уже три тысячи глинобитных домов. В 1723 году город до основания разрушили, афганцы, но в конце восемнадцатого века он вновь возродился. И в нем жило пятнадцать тысяч человек. В это время Каджарская династия сделала Тегеран своей столицей. Сейчас здесь около полумиллиона жителей.
Аносов умолк, вытер платком лоб – несмотря на ноябрь, было жарко – и закончил:
– А теперь смотрите во все глаза. Они будут вашим лучшим проводником.
Машина быстро мчалась по улицам. Город делился на две части: новую и старую. Новая находилась в центре и к северу от цитадели. Здесь были широкие мощеные улицы, трамваи, автобусы, магазины с зеркальными витринами, большие здания современной постройки: министерства, парламент, муниципалитет, офицерский клуб, опера, университет, национальный банк… Здесь была «Европа», и о Востоке напоминали лишь шумные арыки, бежавшие по улицам, точно в персидской деревне.
Старая часть города раскинулась к югу от цитадели и выглядела совсем иначе. Душой старого города был большой крытый базар – грязный, душный, темный, где торговали всем: едой и коврами, обувью и лекарствами, глиняной посудой и часами, сеном и ювелирными изделиями. Базар был со всех сторон окружен густым лабиринтом узеньких, извилистых, перекрещивающихся улочек с маленькими, подслеповатыми домиками, в которых ютились болезнь и нищета. Здесь не было автомобилей, зато в изобилии встречались ослики и верблюды. Здесь была Азия, и о Западе напоминали лишь провода телеграфных линий.
– Да… Совсем другим я представлял себе Тегеран, – разочарованно подытожил Петров свои впечатления, когда поездка по городу подходила к концу.
– Ну конечно! – усмехнулся Аносов. – Вы думали увидеть город из «Тысячи и одной ночи» – нечто яркое, пестрое, почти волшебное… Нет, дорогие мои, одно дело – восточная сказка, а совсем иное – реальный Тегеран. В конце прошлого века один английский дипломат сказал, что Тегеран – это город, который «родился и вырос на Востоке, но начинает шить себе костюм у английского портного». С тех пор прошло почти полстолетия, и роль «английского портного» за это время сильно увеличилась. Однако старый Восток не умер! Он жив и упорно цепляется за свое существование.
– Так что же получается? – спросил Потапов.
– А получается ни рыба, ни мясо, – снова усмехнулся Аносов. – Ни лоска и внешней культуры европейского города, ни красочности и примитивной прелести восточного города. Впрочем, так ведь не только в Тегеране… Вот поедете – увидите то же самое во многих других старинных городах Малой Азии. Видимо, это неизбежный этап на новом пути старого Востока. Однако, прежде чем мы вернемся домой, мне хотелось бы показать вам еще кое-что. Нечто величественное и прекрасное!
Вот уже город остался позади. Машина круто взяла курс на север, углубилась в горы и стала быстро карабкаться вверх по петлям и зигзагам скалистого хребта. Все выше и выше… Вот уже показались снежные поля. Еще один рывок, еще одно усилие – и машина выскочила на маленькое плоскогорье.
– Стоп! – крикнул Аносов шоферу.
Все вышли из машины и двинулись за Аносовым среди мрачных нагромождений скал и камней. Наконец, остановившись, он сказал:
– А теперь повернитесь назад и смотрите!
Советские гости невольно вскрикнули от изумления.
Над бесчисленными пиками и куполами горного хребта, над густой сетью глубоких долин и ущелий, над шумящими под ветром лесами и прыгающими по склонам потоками, над широким морем ярко-белых, причудливой формы облаков – над всем этим величаво поднимался гигантский конус. Он точно подпирал собой высокое голубое небо, а его склоны, покрытые льдом и снегами, ослепительно сияли на солнце.
– Что это? – взволнованно спросила Таня. – Что это такое?
– Демавенд, – коротко сказал Аносов, наслаждаясь изумлением своих спутников. – Да, это Демавенд! Древний потухший вулкан. Высочайшая точка в Иране! Пять тысяч девятьсот метров над уровнем моря. Чуть-чуть повыше нашего Эльбруса. Иранцы чтят его так же, как японцы свою Фудзи.
Гости стояли молча, не сводя глаз с величественного зрелища.
За полчаса до назначенного срока в широко открытые ворота посольского парка начали въезжать роскошные лимузины – сначала с промежутками в несколько минут, потом все чаще, все гуще. Около восьми часов они шли уже непрерывной лентой. Сделав большой разворот, машины останавливались у главного подъезда посольства. Из них выходили иранские министры, иностранные дипломаты, английские и американские военные, банкиры, купцы, журналисты, общественные деятели. Большинство гостей приехало с женами. Пестрели формы и мундиры, шелестели шелковые платья, сверкали брильянты и рубины.
Сбросив на руки гардеробщиков верхнее платье, гости направлялись к залу. У входа их встречал человек, который, приняв от гостя пригласительную карточку, громогласно провозглашал его имя и звание. Здесь же, в дверях, стояли советский посол и его жена. С официально-приветливой улыбкой они пожимали руку каждому гостю, входившему в зал, а там уже прибывшего перенимал кто-либо из сотрудников посольства: если гость был дипломат, его занимали работники посольства; если гость был военный – вступал в беседу сотрудник военного атташе; если появлялся купец или промышленник, он быстро оказывался в обществе работников торгпредства.