Страница:
Между тем время шло, и Гитлер делал все более грозные заявления. 15 августа он начал большие маневры с концентрацией войск в пограничных с Чехословакией Саксонии и Силезии. Немецкая пропаганда предрекала какие-то важные события в связи с предстоящим 5 сентября нацистским съездом, в Нюрнберге. Со страхом и волнением ждали речи Гитлера на съезде, которую он должен был произнести 12 сентября. В Лондоне среди "кливденцев" опять началась паника.
Британскому послу в Берлине Н. Гендерсону была послана инструкция позондировать почву о возможности личного свидания между Гитлером и Чемберленом.
Твердое слово СССР
3 сентября 1938 г. я получил из Москвы важную телеграмму. В ней М. М. Литвинов сообщал мне о своей беседе накануне с Пайяром, французским поверенным в делах (французский посол был в отъезде), в которой он просил его срочно передать французскому правительству, что правительство СССР в случае нападения Германии на Чехословакию выполнит свои обязательства по советско-чехословацкому пакту взаимопомощи 1935 г. и окажет Чехословакии вооруженную помощь. Так как, однако, по условиям этого пакта обязательство советской помощи входило в силу только в случае, если одновременно Франция, связанная е Чехословакией также пактом взаимопомощи, выступит с оружием в руках против Германии, то правительство СССР хотело бы знать намерения французского правительства в создавшейся ситуации. Со своей стороны Советское правительство предлагает немедленно созвать совещание представителей советского, французского и чехословацкого штабов для выработки необходимых мероприятий. Литвинов полагал, что Румыния пропустит через свою территорию советские войска и авиацию, но считал, что в целях воздействия на Румынию в этом смысле было бы очень желательно возможно скорее поставить вопрос об эвентуальной помощи Чехословакии в Лиге Наций. Если бы в Совете Лиги за такую помощь высказалось хотя бы большинство (строго по уставу требовалось единогласие), Румыния, несомненно, присоединилась бы к нему и не возражала бы против прохода советских войск через свои земли.
В тогдашней обстановке телеграмма M. M, Литвинова была документом величайшего политического значения. Заявление Советского правительства вносило ноту твердости, мужества и дальновидности в трусливо-смятенную атмосферу, царившую в западных державах. Важно было, чтобы оно стало известно возможно шире, ибо "кливденцы" в течение всего августа вели в политических кругах кампанию нашептывания, суть которого сводилась к следующему: "Мы бы и рады спасти Чехословакию, но без России это трудно сделать, а Россия молчит и явно уклоняется от выполнения своих обязательств по советско-чехословацкому пакту взаимопомощи".
Форма сообщения наркома не исключала возможности распространения сведений о ней в политических кругах.
В тот же день, 3 сентября, я посетил Черчилля в его пригородном имении Чартвелл и подробно рассказал ему о демарше M. M. Литвинова, Черчилль понял его важность и тут же сказал мне, что немедленно доведет до сведения Галифакса его содержание (я не мог сделать этого сам, поскольку нарком не предлагал мне сноситься по данному поводу с правительством). Черчилль исполнил свое обещание. Тогда же, 3 сентября, он отправил Галифаксу письмо, в котором, не упоминая моего имени, он подробно я правильно информировал министра иностранных дел о московской беседе. Черчилль подтверждает это в первом томе своих военных мемуаров{92}. Не ограничиваясь разговором с Черчиллем, на следующий день я встретился с Ллойд Джорджем и заместителем лейбористского лидера Артуром Гринвудом и повторил им то, что рассказал Черчиллю. Мой расчет при этом был таков: три лидера оппозиции, несомненно, будут рассказывать о демарше M. M. Литвинова своим коллегам по партии, стало быть, в политических кругах Лондона будут знать о действительной позиции СССР в столь остро актуальном вопросе. А если кто-либо из членов правительства вздумал бы клеветать в парламенте или вне его на СССР, подчеркивая его "пассивность в чехословацком вопросе", то со стороны оппозиции мог бы последовать ответ, восстанавливающий истину. В дальнейшем мой расчет полностью оправдался.
8 сентября меня пригласил к себе Галифакс и спросил, еду ли я в Женеву на открывавшуюся 12 сентября сессию Лиги Наций. Узнав, что я еду (M. M. Литвинов вызвал меня туда), Галифакс просил меня передать M. M. Литвинову его сожаление по поводу того, что ему, Галифаксу, не удастся встретиться с наркомом, ибо совершенно неотложные дела задерживают его в Лондоне. Это был, однако, лишь предлог для приглашения меня, потому что после того Галифакс стал подробно расспрашивать меня о беседе M. M. Литвинова с Пайяром. Видимо, письмо Черчилля произвело на него известное впечатление, и он хотел проверить его сообщение в разговоре со мной. Я не видел основания молчать, поскольку инициатива беседы на данную тему исходила от Галифакса, и подробно рассказал ему то, что раньше рассказывал лидерам оппозиции. Таким образом, британское правительство уже 8 сентября имело всю необходимую информацию о демарше M. M. Литвинова.
Около того же времени я встретил на одном приеме французского посла в Лондоне Корбена и был страшно поражен, когда из разговора с ним выяснилось, что ему ничего не известно о беседе наркома с Пайяром. Обычно Корбен получал из Парижа очень быстро копии менее серьезных донесений французского посла в Москве, посылаемых им на Кэ д'Орсе (адрес французского министерства иностранных дел). А тут прошла почти неделя, и Корбен оставался в полном неведении о столь важном для Франции в этот момент демарше. Что бы это могло означать? Ответ на данный вопрос я получил только в Женеве.
В Женеве
Я приехал в Женеву 11 сентября и сразу окунулся в очень напряженную атмосферу. То были дни нацистского шабаша в Нюрнберге, и зловещие отголоски его были слышны во всех концах Европы.
Два особенно ярких воспоминания остались у меня от этой поездки в Женеву.
И уже говорил, что еще в Лондоне меня сильно поразила полная неосведомленность Корбена о демарше M. М. Литвинова 2 сентября. В Женеве мы узнали еще более странные вещи. Оказалось, что не только французский посол в Англии, но и сами члены французского правительства ничего не знают об этом демарше. Как это могло случиться? Мы начали тщательное "расследование", и что же обнаружилось? Обнаружилось следующее.
В течение предшествовавших двух месяцев Бонне, который хотел любыми средствами уклониться от выполнения французских обязательств перед Чехословакией, усиленно распускал слухи, будто бы "осторожная позиция" Франции в чехословацком вопросе объясняется "пассивностью" СССР, который либо не хочет, либо не может в случае опасности прийти на помощь своему союзнику. Демарш М. М. Литвинова 2 сентября выбивал почву из-под ног этой клеветы. Бонне был сильно встревожен и, чтобы на время еще сохранить возможность лгать, пошел на самое возмутительное политическое жульничество: он скрыл донесение Пайяра о беседе с M. M. Литвиновым не только от французских политических кругов, но даже от членов французского кабинета! Когда все это выяснилось, М. М. Литвинов решил действовать круто и немедленно. 21 сентября он произнес с трибуны Лиги Наций большую речь, в которой уже публично повторил все то, что за 19 дней перед тем говорил в дипломатическом порядке Памиру, а вдобавок еще сдобрил ее большим количеством перца по адресу Бонне. В моем дневнике под датой 21 сентября записано: "Сильная, язвительная, прекрасная речь! Слушали его с затаенным дыханием. Зал впервые за всю Ассамблею был полон. Я наблюдал за лицами: многие выражали сочувствие, многие но могли скрыть улыбки в тех местах, где М. М. давал волю своему злому остроумию. И притом не только испанцы, китайцы, мексиканцы и другие наши друзья, но также и те, кого, казалось бы, было трудно заподозрить в особом расположении к СССР. Аплодисменты были громкие и всеобщие".
Струя свежего воздуха, внесенная выступлением советского наркома в лицемерно-душную атмосферу Ассамблеи, имела своим последствием другой эпизод, который также хорошо мне запомнился.
23 сентября, т. е. через два дня после речи M. M. Литвинова, английские представители на Ассамблее - лорд Делавар и товарищ министра иностранных дел Р. А. Батлер - в срочном порядке пригласили M. M. Литвинова и меня побеседовать с ними о создавшейся в Европе ситуации. Свидание состоялось в кабинете постоянного британского делегата в Лиге Наций.
Начал Делавар. Изобразив в очень мрачных красках политическую обстановку и вероятность нападения Германии на Чехословакию, он задал вопрос, какова была бы позиция СССР в этом случае (дальше цитирую по записи из моего дневника под датой 23 сентября):
"М. М. Литвинов ответил, что наша позиция была достаточно полно изложена в его выступлениях на Ассамблее Лиги Наций: Советское правительство готово честно выполнить свои обязательства по советско-чехословацкому договору, Дело за Францией. Важна также позиция Англии.
Делавар попытался выяснить, приняты ли уже Советским правительством какие-либо военные меры.
M. M. Литвинов ответил, что еще 2 сентября в разговоре с французским поверенным в делах в Москве он рекомендовал немедленные переговоры между штабами трех армий... Что касается Румынии, то М. М. Литвинов думает так: если Англия и Франции поддержат Чехословакию, Румыния не захочет от них отставать.
Делавар тут вставил, что, по его информации, румыны не стали бы чинить препятствий прохождению советских войск на помощь Чехословакии. И затем, обращаясь к нам, он спросил: каков же должен быть ближайший практический шаг?
- Если британское правительство, - ответил М. М. Литвинов, - всерьез решило вмешаться в назревающий конфликт, то ближайшим шагом, на мой взгляд, должна была бы быть немедленная конференция Англии, Франции и СССР для выработки общего плана действий.
Делавар с этим согласился и спросил, что M. M. Литвинов думает о возможном месте такой конференция.
М. М. Литвинов ответил, что выбор места имеет второстепенное значение, но с одной оговоркой: проектируемую конференцию следовало бы созвать вне Женевы. Гитлер до такой степени привык идентифицировать Женеву с безответственной болтовней, что конференция, созванная в Женеве, не произвела бы на него должного впечатления. А такое впечатление сейчас важнее всего.
Делавар и Батлер признали правильность этого соображения, и Делавар спросил, имел ли бы М. М. возражения против созыва конференции в Лондоне. М. М. ответил, что против Лондона оп возражений не имеет.
- Кто бы мог представлять СССР на такой конференции? - продолжал Делавар. - Вы сами могли бы приехать?
M. M. отвечал:
- Если от других стран на конференции будут министры, я готов лично приехать в Лондон.
Делавар заявил, что вполне удовлетворен сегодняшней беседой и немедленно информирует о ней Форин оффис. О дальнейшем мы поговорим завтра, по получении ответа - из Лондона.
Когда мы с М. М. возвращались от англичан к себе, в отель "Ричмонд", я сказал, обращаясь к своему спутнику:
- То, что вы сейчас предлагали англичанам, означает войну... У нас, в Москве, это хорошо продумано и решено всерьез?
Зная скептический характер Литвинова, я ожидал от него какого-либо осторожного ответа на мой вопрос. К моему немалому изумлению, он твердо сказал:
- Да, это решено серьезно... Когда я уезжал из Москвы в Женеву, началась концентрация советских войск на границах с Румынией и Польшей. С тех пор прошло около двух недель. Думаю, сейчас их там не менее 25-30 дивизий с соответственным количеством авиации, танков и т. д.
Я спросил:
- А если Франция подведет и не выступит? Что тогда?
M. M. Литвинов раздраженно махнул рукой и резко бросил:
- Это имеет второстепенное значение!
- А как с Польшей и Румынией? Пропустят ли они наши войска?
- Польша, - ответил Максим Максимович, - конечно, не пропустит, но Румыния - иное дело... У нас есть сведения, что Румыния пропустит, особенно если Лига Наций даже не единогласно, как требуется по уставу, а крупным большинством признает Чехословакию жертвой агрессии...
Максим Максимович помолчал мгновение и затем закончил:
- Самое важное, как поведут себя чехи... Если они будут драться, мы поможем вооруженной рукой.
Слова наркома имели серьезное основание. 25 сентября Наркомат обороны СССР послал военно-воздушному атташе СССР во Франции Васильченко следующую телеграмму: "Вам надлежит, встретившись с Гамеленом лично, поблагодарить его за информацию о мероприятиях французского командования и передать следующее:
1. 30 стрелковых дивизий придвинуты в районы, прилегающие непосредственно к западной границе. То же самое сделано в отношении кавалерийских дивизий.
2. Части соответственно пополнены резервами.
3. Что касается наших технических войск - авиации и танковых частей, то они у нас в полной готовности.
Результаты срочно сообщите"{93}.
26 сентября Васильченко выполнил полученное указание.
Итак, Советский Союз не собирался ограничиться лишь политико-дипломатическими методами. Он был готов в случае надобности взяться за оружие. Тем важнее было установление тесного контакта с Англией...
Увы! Предложенное Делаваром и Батлером следующее свидание не состоялось ни завтра, ни послезавтра, ни когда-либо вообще. Не по нашей вине. Почему так произошло, станет ясно из дальнейшего.
Человек с зонтиком
Теперь я должен вернуться на две недели назад, ибо за время моего пребывания в Женеве в Англии и Франции происходили важные события.
7 сентября 1938 г. в "Таймс" появилась зловещая передовица, суть которой была выражена в следующей фразе: "Может быть, чехословацкому правительству стоит подумать, надо ли совсем исключать проект, нашедший сочувствие в некоторых кругах, согласно которому Чехословакия могла бы стать более целостным государством путем отказа от полосы чужеродного населения, расположенного по границе с единокровной ему нацией".
Это было чуть завуалированное приглашение разрешить чехословацкий кризис путем передачи Судетской области третьему рейху. Чехословацкий посланник в Лондоне Ян Масарик немедленно заявил Форин оффис протест против статьи "Таймса", и Галифакс счел нужным заявить в печати, что содержание названной статьи не отражает взглядов британского правительства. Конечно, этому никто не поверил. Тем более что накануне, 6 сентября, статья аналогичного содержания была опубликована в парижской газете "Ля репюблик", о которой было известно, что она является рупором Бонне. Европейская атмосфера еще более сгустилась, а Гитлер не без основания увидел в названных статьях симптом слабости и колебаний у правительств западных держав. Не случайно, как мы теперь знаем, 9 сентября он отдал приказ поднять 13-15 сентября "восстание" в Судетской области и осуществить "Операцию Грин" (вооруженное выступление против Чехословакии) 30 сентября.
Во второй неделе сентября французское правительство обратилось к своим британским коллегам с вопросом, может ли оно твердо рассчитывать на их помощь в случае, если Франция выполнит свои обязательства по пакту с Чехословакией? Ответ из Лондона был получен неясный и неопределенный. Это произвело в Париже крайне гнетущее впечатление и дало возможность Бонне широко развернуть свою тлетворную пропаганду. В конечном счете во французском кабинете образовались две борющиеся группы: сторонники оказания вооруженной помощи Чехословакии (Мандель, Кампинчи, Рейно и др.) и противники оказания такой помощи (Бонне, Шотан, Демонзи и др.). Даладье, который еще весной считал, что Франция обязана выполнить свои обязательства перед Чехословакией, теперь был в нерешительности и нашел такой выход: сразу после выступления Гитлера в Нюрнберге он обратился к Чемберлену с просьбой принять на себя руководство англо-французскими действиями в сложившейся обстановке. Так, Франция даже формально признала себя великой державой второго ранга.
Чемберлен с радостью ухватился за предложение Даладье. Он увидел в этом "перст судьбы", его мессианские настроения сделали резкий скачок вверх, и премьер стремительно приступил к реализации своих заветных планов. Первым шагом должно было быть личное свидание Чемберлена с Гитлером (почву для чего уже с конца августа нащупывал британский посол в Берлине Н. Гендерсон). 15 сентября 1938 г. британский премьер прибыл для переговоров в Берхтесгаден. Его сопровождали Хорас Вилсон и видный чиновник Форин оффис Уильям Стренг (ныне лорд Стренг). Чрезвычайно характерно, что, хотя ни один из этой тройки не владел немецким языком, Чемберлен не взял с собой английского переводчика. Очевидно, его мнение о порядочности Гитлера было столь непоколебимо, что он считал возможным положиться на переводчика с немецкой стороны.
Как раз в эти дни кто-то из английских карикатуристов изобразил премьера в виде глубоко штатского человека с зонтиком в руках (Чемберлен любил постоянно носить с собой зонтик). Рисунок был сделан так хорошо и так соответствовал натуре главы правительства, что выражение "человек с зонтиком" сразу прилипло к Чемберлену и стало повторяться в бесконечных вариациях.
И вот свершилась мечта премьера, о которой он говорил мне ко время нашего свидания в июле 1937 г., - он получил наконец возможность сесть с Гитлером за один стол и с карандашом в руках пройтись, правда, не по всем, но во всяком случае по самой острой претензии немцев к западным державам. Однако, как и следовало ожидать, то, что при этом произошло, сильно отличалось от ожиданий Чемберлена. Ибо за столом оказались не два торгующихся купца, как то представлял себе британский премьер, а "человек с зонтиком" торговой складки, с одной стороны, и мировой бандит фашистской чеканки - с другой.
Черчилль, издеваясь над Чемберленом, не зря говорил, что премьер хочет ехать верхом на тигре. Это сразу же обнаружилось в Берхтесгадене. Тигр; с которым встретился Чемберлен, оказался не только кровожадным, но и достаточно хитрым зверем. Гитлер при встрече с британским премьером не просто грозно рычал, а довольно искусно примерял метод кнута и пряника. Кнут при этом был очень большой, а пряник - очень маленький. Однако на столь трусливо-примитивную натуру, как Чемберлен, такая комбинация действовала почти безотказно. Первую пробу подобного метода - на этот раз с известной осторожностью - Гитлер проделал в Берхтесгадене.
Он разразился здесь, как обычно, длинным монологом, в котором довольно откровенно, но в сравнительно умеренных выражениях обнаружил свои агрессивные намерения в отношении Судетов. Чемберлен больше молчал и ограничился немногими вопросами и замечаниями. В конце трехчасовой беседы он выразил сомнение, стоило ему приезжать в Берхтесгаден, если судьба Чехословакии заранее решена и не может быть никаких разговоров о компромиссе. Это сразу заставило Гитлера сменить регистр. Фюрер вдруг стал заверять своего гостя, что для него важно знать, признает ли Чемберлен принцип самоопределения наций в применении к судетским немцам? Если признает, то ему, Гитлеру, будет нетрудно договориться с столь здравомыслящим человеком, как Чемберлен, о формах и методах осуществления данного принципа.
Британский премьер немедленно поверил Гитлеру (ибо очень хотел верить) и заявил, что для получения ответа на столь важный принципиальный вопрос он должен вернуться в Лондон и обсудить его с кабинетом. Фюрер принял это, как должное, проявил в отношении Чемберлена все внешние признаки внимания и "дружески" условился через несколько дней вновь встретиться с ним для продолжения переговоров. Нацистский "пряник" подействовал, и британский премьер уехал из Берхтесгадена с возросшим сознанием своей мессианской роли.
16 сентября Чемберлен вернулся домой. Следующие пять дней были днями лихорадочной активности в Лондоне. Почти непрерывно заседало британское правительство. 18 сентября в Лондоне же состоялось совещание англо-французских министров. Были большие споры и разногласия, но в конце концов возобладали Чемберлен и Бонне. Оба правительства выработали так называемый англо-французский план разрешения чехословацкого вопроса, суть которого сводилась к следующему.
1. Судетская область передается Германии - прямо или путем плебисцита (имелись в виду районы, где немецкое население превышает 50 %.
2. Новые границы Чехословакии определяются специально созданным для того международным органом с участием чешского представителя. Этот же орган организует обмен населения, где это окажется необходимым.
3. Пакты Чехословакии с Францией и СССР аннулируются, но зато новые границы Чехословакии получают международную гарантию, в которой принимают участие Англия и Франция{94}.
Как видим, британское и французское правительства по существу подписались под требованием Гитлера и тем самым взяли на себя ответственность за расчленение Чехословакии. Они только рассчитывали осуществить эту болезненную операцию спокойно, не торопясь, с денежными компенсациями за материальные потери, с применением известной анестезии в виде интернациональной гарантии новых границ чехословацкого государства.
Теперь надо было навязать "англо-французский план" Праге. 19 сентября он был передан Бенешу английским и французским посланниками в Чехословакии Ньютоном и Делакруа. Ситуация создалась исключительно напряженная. "Англо-французский план" лишал Чехословакию всех ее укреплений на германской границе (а они были весьма серьезны), аннулировал пакты Чехословакии с Францией и СССР и вместо них обещал лишь весьма туманную "интернациональную гарантию" ее границ. Почти миллион чехов оказывался в положении национального меньшинства внутри третьего рейха. Большое количество материальных ценностей, включая очень важные промышленные предприятия, переходило от Чехословакии к Германии.
Ситуация еще больше осложнялась внутренним состоянием страны. Чехословакия тех дней являлась буржуазной демократией, тесно связанной с западными державами. Страшная угроза, нависшая над самым существованием страны как независимого государства, вызывала в широких массах народа громадное волнение. Советский посол в Праге С. Александровский в своем донесении в Москву от 22 сентября 1938 г. писал: "В Праге происходят потрясающие сцены. Полпредство окружено полицейским кордоном. Несмотря на это, толпы демонстрантов при явном сочувствии полиции приходят к полпредству, высылают делегации, требующие разговора с полпредом. Толпы ноют национальный гимн и буквально плачут. Поют "Интернационал". В речах первая надежда на помощь СССР, призывы защищаться, призывы созвать парламент, сбросить правительство... Эти демонстрации явно не имеют руководства. Делегации принимаю. Сегодня в четвертом часу ночи только что была делегация рабочих и служащих, выделенная митингом, состоявшимся перед полпредством"{95}.
Однако в Чехословакии тех дней очень большую роль играли буржуазные партии, особенно аграрии, глава которых, Ходжа, был премьером, а одна из виднейших фигур - Крофта - министром иностранных дел. Аграрии ориентировались на Францию и Англию и весьма недружелюбно относились к СССР. Вопрос об обращении за помощью к Москве вызывал в политических кругах ожесточенные споры. Ходжа, например, был противником этого. Партия Бенеша народные социалисты - колебалась. То же самое наблюдалось и среди социал-демократов. Коммунисты были еще недостаточно сильны, чтобы успешно парировать разногласия и смятение, царившие в других партиях. В такой обстановке что было делать?
В течение полутора суток в Праге шли непрерывные совещания всех и всяческих властей. 19 сентября, сразу же после получения "англо-французского плана", президент Бенеш пригласил к себе советского посла в Праге С. Александровского и через него просил правительство СССР возможно скорее ответить на два вопроса: окажет ли СССР согласно договору немедленную действенную помощь Чехословакии, если Франция останется верной и тоже окажет помощь, и поддержит ли СССР в Совете Лиги Наций обращение Чехословакии о помощи?
Уже на следующий день, 20 сентября, в Праге была получена телеграмма чехословацкого посланника в Москве - З. Фирлингера, в которой он сообщал: "Ответ на первый вопрос - готов ли СССР оказать немедленную и действенную помощь, если Франция останется верной пакту. Правительство (советское. - И. М.) отвечает: да, немедленно и действенно. На второй вопрос - готов ли СССР выполнить свои обязательства согласно ст. ст. 16 и 17 в случае обращения в Лигу Наций, - правительство отвечает: да, в любом отношении"{96}.
Британскому послу в Берлине Н. Гендерсону была послана инструкция позондировать почву о возможности личного свидания между Гитлером и Чемберленом.
Твердое слово СССР
3 сентября 1938 г. я получил из Москвы важную телеграмму. В ней М. М. Литвинов сообщал мне о своей беседе накануне с Пайяром, французским поверенным в делах (французский посол был в отъезде), в которой он просил его срочно передать французскому правительству, что правительство СССР в случае нападения Германии на Чехословакию выполнит свои обязательства по советско-чехословацкому пакту взаимопомощи 1935 г. и окажет Чехословакии вооруженную помощь. Так как, однако, по условиям этого пакта обязательство советской помощи входило в силу только в случае, если одновременно Франция, связанная е Чехословакией также пактом взаимопомощи, выступит с оружием в руках против Германии, то правительство СССР хотело бы знать намерения французского правительства в создавшейся ситуации. Со своей стороны Советское правительство предлагает немедленно созвать совещание представителей советского, французского и чехословацкого штабов для выработки необходимых мероприятий. Литвинов полагал, что Румыния пропустит через свою территорию советские войска и авиацию, но считал, что в целях воздействия на Румынию в этом смысле было бы очень желательно возможно скорее поставить вопрос об эвентуальной помощи Чехословакии в Лиге Наций. Если бы в Совете Лиги за такую помощь высказалось хотя бы большинство (строго по уставу требовалось единогласие), Румыния, несомненно, присоединилась бы к нему и не возражала бы против прохода советских войск через свои земли.
В тогдашней обстановке телеграмма M. M, Литвинова была документом величайшего политического значения. Заявление Советского правительства вносило ноту твердости, мужества и дальновидности в трусливо-смятенную атмосферу, царившую в западных державах. Важно было, чтобы оно стало известно возможно шире, ибо "кливденцы" в течение всего августа вели в политических кругах кампанию нашептывания, суть которого сводилась к следующему: "Мы бы и рады спасти Чехословакию, но без России это трудно сделать, а Россия молчит и явно уклоняется от выполнения своих обязательств по советско-чехословацкому пакту взаимопомощи".
Форма сообщения наркома не исключала возможности распространения сведений о ней в политических кругах.
В тот же день, 3 сентября, я посетил Черчилля в его пригородном имении Чартвелл и подробно рассказал ему о демарше M. M. Литвинова, Черчилль понял его важность и тут же сказал мне, что немедленно доведет до сведения Галифакса его содержание (я не мог сделать этого сам, поскольку нарком не предлагал мне сноситься по данному поводу с правительством). Черчилль исполнил свое обещание. Тогда же, 3 сентября, он отправил Галифаксу письмо, в котором, не упоминая моего имени, он подробно я правильно информировал министра иностранных дел о московской беседе. Черчилль подтверждает это в первом томе своих военных мемуаров{92}. Не ограничиваясь разговором с Черчиллем, на следующий день я встретился с Ллойд Джорджем и заместителем лейбористского лидера Артуром Гринвудом и повторил им то, что рассказал Черчиллю. Мой расчет при этом был таков: три лидера оппозиции, несомненно, будут рассказывать о демарше M. M. Литвинова своим коллегам по партии, стало быть, в политических кругах Лондона будут знать о действительной позиции СССР в столь остро актуальном вопросе. А если кто-либо из членов правительства вздумал бы клеветать в парламенте или вне его на СССР, подчеркивая его "пассивность в чехословацком вопросе", то со стороны оппозиции мог бы последовать ответ, восстанавливающий истину. В дальнейшем мой расчет полностью оправдался.
8 сентября меня пригласил к себе Галифакс и спросил, еду ли я в Женеву на открывавшуюся 12 сентября сессию Лиги Наций. Узнав, что я еду (M. M. Литвинов вызвал меня туда), Галифакс просил меня передать M. M. Литвинову его сожаление по поводу того, что ему, Галифаксу, не удастся встретиться с наркомом, ибо совершенно неотложные дела задерживают его в Лондоне. Это был, однако, лишь предлог для приглашения меня, потому что после того Галифакс стал подробно расспрашивать меня о беседе M. M. Литвинова с Пайяром. Видимо, письмо Черчилля произвело на него известное впечатление, и он хотел проверить его сообщение в разговоре со мной. Я не видел основания молчать, поскольку инициатива беседы на данную тему исходила от Галифакса, и подробно рассказал ему то, что раньше рассказывал лидерам оппозиции. Таким образом, британское правительство уже 8 сентября имело всю необходимую информацию о демарше M. M. Литвинова.
Около того же времени я встретил на одном приеме французского посла в Лондоне Корбена и был страшно поражен, когда из разговора с ним выяснилось, что ему ничего не известно о беседе наркома с Пайяром. Обычно Корбен получал из Парижа очень быстро копии менее серьезных донесений французского посла в Москве, посылаемых им на Кэ д'Орсе (адрес французского министерства иностранных дел). А тут прошла почти неделя, и Корбен оставался в полном неведении о столь важном для Франции в этот момент демарше. Что бы это могло означать? Ответ на данный вопрос я получил только в Женеве.
В Женеве
Я приехал в Женеву 11 сентября и сразу окунулся в очень напряженную атмосферу. То были дни нацистского шабаша в Нюрнберге, и зловещие отголоски его были слышны во всех концах Европы.
Два особенно ярких воспоминания остались у меня от этой поездки в Женеву.
И уже говорил, что еще в Лондоне меня сильно поразила полная неосведомленность Корбена о демарше M. М. Литвинова 2 сентября. В Женеве мы узнали еще более странные вещи. Оказалось, что не только французский посол в Англии, но и сами члены французского правительства ничего не знают об этом демарше. Как это могло случиться? Мы начали тщательное "расследование", и что же обнаружилось? Обнаружилось следующее.
В течение предшествовавших двух месяцев Бонне, который хотел любыми средствами уклониться от выполнения французских обязательств перед Чехословакией, усиленно распускал слухи, будто бы "осторожная позиция" Франции в чехословацком вопросе объясняется "пассивностью" СССР, который либо не хочет, либо не может в случае опасности прийти на помощь своему союзнику. Демарш М. М. Литвинова 2 сентября выбивал почву из-под ног этой клеветы. Бонне был сильно встревожен и, чтобы на время еще сохранить возможность лгать, пошел на самое возмутительное политическое жульничество: он скрыл донесение Пайяра о беседе с M. M. Литвиновым не только от французских политических кругов, но даже от членов французского кабинета! Когда все это выяснилось, М. М. Литвинов решил действовать круто и немедленно. 21 сентября он произнес с трибуны Лиги Наций большую речь, в которой уже публично повторил все то, что за 19 дней перед тем говорил в дипломатическом порядке Памиру, а вдобавок еще сдобрил ее большим количеством перца по адресу Бонне. В моем дневнике под датой 21 сентября записано: "Сильная, язвительная, прекрасная речь! Слушали его с затаенным дыханием. Зал впервые за всю Ассамблею был полон. Я наблюдал за лицами: многие выражали сочувствие, многие но могли скрыть улыбки в тех местах, где М. М. давал волю своему злому остроумию. И притом не только испанцы, китайцы, мексиканцы и другие наши друзья, но также и те, кого, казалось бы, было трудно заподозрить в особом расположении к СССР. Аплодисменты были громкие и всеобщие".
Струя свежего воздуха, внесенная выступлением советского наркома в лицемерно-душную атмосферу Ассамблеи, имела своим последствием другой эпизод, который также хорошо мне запомнился.
23 сентября, т. е. через два дня после речи M. M. Литвинова, английские представители на Ассамблее - лорд Делавар и товарищ министра иностранных дел Р. А. Батлер - в срочном порядке пригласили M. M. Литвинова и меня побеседовать с ними о создавшейся в Европе ситуации. Свидание состоялось в кабинете постоянного британского делегата в Лиге Наций.
Начал Делавар. Изобразив в очень мрачных красках политическую обстановку и вероятность нападения Германии на Чехословакию, он задал вопрос, какова была бы позиция СССР в этом случае (дальше цитирую по записи из моего дневника под датой 23 сентября):
"М. М. Литвинов ответил, что наша позиция была достаточно полно изложена в его выступлениях на Ассамблее Лиги Наций: Советское правительство готово честно выполнить свои обязательства по советско-чехословацкому договору, Дело за Францией. Важна также позиция Англии.
Делавар попытался выяснить, приняты ли уже Советским правительством какие-либо военные меры.
M. M. Литвинов ответил, что еще 2 сентября в разговоре с французским поверенным в делах в Москве он рекомендовал немедленные переговоры между штабами трех армий... Что касается Румынии, то М. М. Литвинов думает так: если Англия и Франции поддержат Чехословакию, Румыния не захочет от них отставать.
Делавар тут вставил, что, по его информации, румыны не стали бы чинить препятствий прохождению советских войск на помощь Чехословакии. И затем, обращаясь к нам, он спросил: каков же должен быть ближайший практический шаг?
- Если британское правительство, - ответил М. М. Литвинов, - всерьез решило вмешаться в назревающий конфликт, то ближайшим шагом, на мой взгляд, должна была бы быть немедленная конференция Англии, Франции и СССР для выработки общего плана действий.
Делавар с этим согласился и спросил, что M. M. Литвинов думает о возможном месте такой конференция.
М. М. Литвинов ответил, что выбор места имеет второстепенное значение, но с одной оговоркой: проектируемую конференцию следовало бы созвать вне Женевы. Гитлер до такой степени привык идентифицировать Женеву с безответственной болтовней, что конференция, созванная в Женеве, не произвела бы на него должного впечатления. А такое впечатление сейчас важнее всего.
Делавар и Батлер признали правильность этого соображения, и Делавар спросил, имел ли бы М. М. возражения против созыва конференции в Лондоне. М. М. ответил, что против Лондона оп возражений не имеет.
- Кто бы мог представлять СССР на такой конференции? - продолжал Делавар. - Вы сами могли бы приехать?
M. M. отвечал:
- Если от других стран на конференции будут министры, я готов лично приехать в Лондон.
Делавар заявил, что вполне удовлетворен сегодняшней беседой и немедленно информирует о ней Форин оффис. О дальнейшем мы поговорим завтра, по получении ответа - из Лондона.
Когда мы с М. М. возвращались от англичан к себе, в отель "Ричмонд", я сказал, обращаясь к своему спутнику:
- То, что вы сейчас предлагали англичанам, означает войну... У нас, в Москве, это хорошо продумано и решено всерьез?
Зная скептический характер Литвинова, я ожидал от него какого-либо осторожного ответа на мой вопрос. К моему немалому изумлению, он твердо сказал:
- Да, это решено серьезно... Когда я уезжал из Москвы в Женеву, началась концентрация советских войск на границах с Румынией и Польшей. С тех пор прошло около двух недель. Думаю, сейчас их там не менее 25-30 дивизий с соответственным количеством авиации, танков и т. д.
Я спросил:
- А если Франция подведет и не выступит? Что тогда?
M. M. Литвинов раздраженно махнул рукой и резко бросил:
- Это имеет второстепенное значение!
- А как с Польшей и Румынией? Пропустят ли они наши войска?
- Польша, - ответил Максим Максимович, - конечно, не пропустит, но Румыния - иное дело... У нас есть сведения, что Румыния пропустит, особенно если Лига Наций даже не единогласно, как требуется по уставу, а крупным большинством признает Чехословакию жертвой агрессии...
Максим Максимович помолчал мгновение и затем закончил:
- Самое важное, как поведут себя чехи... Если они будут драться, мы поможем вооруженной рукой.
Слова наркома имели серьезное основание. 25 сентября Наркомат обороны СССР послал военно-воздушному атташе СССР во Франции Васильченко следующую телеграмму: "Вам надлежит, встретившись с Гамеленом лично, поблагодарить его за информацию о мероприятиях французского командования и передать следующее:
1. 30 стрелковых дивизий придвинуты в районы, прилегающие непосредственно к западной границе. То же самое сделано в отношении кавалерийских дивизий.
2. Части соответственно пополнены резервами.
3. Что касается наших технических войск - авиации и танковых частей, то они у нас в полной готовности.
Результаты срочно сообщите"{93}.
26 сентября Васильченко выполнил полученное указание.
Итак, Советский Союз не собирался ограничиться лишь политико-дипломатическими методами. Он был готов в случае надобности взяться за оружие. Тем важнее было установление тесного контакта с Англией...
Увы! Предложенное Делаваром и Батлером следующее свидание не состоялось ни завтра, ни послезавтра, ни когда-либо вообще. Не по нашей вине. Почему так произошло, станет ясно из дальнейшего.
Человек с зонтиком
Теперь я должен вернуться на две недели назад, ибо за время моего пребывания в Женеве в Англии и Франции происходили важные события.
7 сентября 1938 г. в "Таймс" появилась зловещая передовица, суть которой была выражена в следующей фразе: "Может быть, чехословацкому правительству стоит подумать, надо ли совсем исключать проект, нашедший сочувствие в некоторых кругах, согласно которому Чехословакия могла бы стать более целостным государством путем отказа от полосы чужеродного населения, расположенного по границе с единокровной ему нацией".
Это было чуть завуалированное приглашение разрешить чехословацкий кризис путем передачи Судетской области третьему рейху. Чехословацкий посланник в Лондоне Ян Масарик немедленно заявил Форин оффис протест против статьи "Таймса", и Галифакс счел нужным заявить в печати, что содержание названной статьи не отражает взглядов британского правительства. Конечно, этому никто не поверил. Тем более что накануне, 6 сентября, статья аналогичного содержания была опубликована в парижской газете "Ля репюблик", о которой было известно, что она является рупором Бонне. Европейская атмосфера еще более сгустилась, а Гитлер не без основания увидел в названных статьях симптом слабости и колебаний у правительств западных держав. Не случайно, как мы теперь знаем, 9 сентября он отдал приказ поднять 13-15 сентября "восстание" в Судетской области и осуществить "Операцию Грин" (вооруженное выступление против Чехословакии) 30 сентября.
Во второй неделе сентября французское правительство обратилось к своим британским коллегам с вопросом, может ли оно твердо рассчитывать на их помощь в случае, если Франция выполнит свои обязательства по пакту с Чехословакией? Ответ из Лондона был получен неясный и неопределенный. Это произвело в Париже крайне гнетущее впечатление и дало возможность Бонне широко развернуть свою тлетворную пропаганду. В конечном счете во французском кабинете образовались две борющиеся группы: сторонники оказания вооруженной помощи Чехословакии (Мандель, Кампинчи, Рейно и др.) и противники оказания такой помощи (Бонне, Шотан, Демонзи и др.). Даладье, который еще весной считал, что Франция обязана выполнить свои обязательства перед Чехословакией, теперь был в нерешительности и нашел такой выход: сразу после выступления Гитлера в Нюрнберге он обратился к Чемберлену с просьбой принять на себя руководство англо-французскими действиями в сложившейся обстановке. Так, Франция даже формально признала себя великой державой второго ранга.
Чемберлен с радостью ухватился за предложение Даладье. Он увидел в этом "перст судьбы", его мессианские настроения сделали резкий скачок вверх, и премьер стремительно приступил к реализации своих заветных планов. Первым шагом должно было быть личное свидание Чемберлена с Гитлером (почву для чего уже с конца августа нащупывал британский посол в Берлине Н. Гендерсон). 15 сентября 1938 г. британский премьер прибыл для переговоров в Берхтесгаден. Его сопровождали Хорас Вилсон и видный чиновник Форин оффис Уильям Стренг (ныне лорд Стренг). Чрезвычайно характерно, что, хотя ни один из этой тройки не владел немецким языком, Чемберлен не взял с собой английского переводчика. Очевидно, его мнение о порядочности Гитлера было столь непоколебимо, что он считал возможным положиться на переводчика с немецкой стороны.
Как раз в эти дни кто-то из английских карикатуристов изобразил премьера в виде глубоко штатского человека с зонтиком в руках (Чемберлен любил постоянно носить с собой зонтик). Рисунок был сделан так хорошо и так соответствовал натуре главы правительства, что выражение "человек с зонтиком" сразу прилипло к Чемберлену и стало повторяться в бесконечных вариациях.
И вот свершилась мечта премьера, о которой он говорил мне ко время нашего свидания в июле 1937 г., - он получил наконец возможность сесть с Гитлером за один стол и с карандашом в руках пройтись, правда, не по всем, но во всяком случае по самой острой претензии немцев к западным державам. Однако, как и следовало ожидать, то, что при этом произошло, сильно отличалось от ожиданий Чемберлена. Ибо за столом оказались не два торгующихся купца, как то представлял себе британский премьер, а "человек с зонтиком" торговой складки, с одной стороны, и мировой бандит фашистской чеканки - с другой.
Черчилль, издеваясь над Чемберленом, не зря говорил, что премьер хочет ехать верхом на тигре. Это сразу же обнаружилось в Берхтесгадене. Тигр; с которым встретился Чемберлен, оказался не только кровожадным, но и достаточно хитрым зверем. Гитлер при встрече с британским премьером не просто грозно рычал, а довольно искусно примерял метод кнута и пряника. Кнут при этом был очень большой, а пряник - очень маленький. Однако на столь трусливо-примитивную натуру, как Чемберлен, такая комбинация действовала почти безотказно. Первую пробу подобного метода - на этот раз с известной осторожностью - Гитлер проделал в Берхтесгадене.
Он разразился здесь, как обычно, длинным монологом, в котором довольно откровенно, но в сравнительно умеренных выражениях обнаружил свои агрессивные намерения в отношении Судетов. Чемберлен больше молчал и ограничился немногими вопросами и замечаниями. В конце трехчасовой беседы он выразил сомнение, стоило ему приезжать в Берхтесгаден, если судьба Чехословакии заранее решена и не может быть никаких разговоров о компромиссе. Это сразу заставило Гитлера сменить регистр. Фюрер вдруг стал заверять своего гостя, что для него важно знать, признает ли Чемберлен принцип самоопределения наций в применении к судетским немцам? Если признает, то ему, Гитлеру, будет нетрудно договориться с столь здравомыслящим человеком, как Чемберлен, о формах и методах осуществления данного принципа.
Британский премьер немедленно поверил Гитлеру (ибо очень хотел верить) и заявил, что для получения ответа на столь важный принципиальный вопрос он должен вернуться в Лондон и обсудить его с кабинетом. Фюрер принял это, как должное, проявил в отношении Чемберлена все внешние признаки внимания и "дружески" условился через несколько дней вновь встретиться с ним для продолжения переговоров. Нацистский "пряник" подействовал, и британский премьер уехал из Берхтесгадена с возросшим сознанием своей мессианской роли.
16 сентября Чемберлен вернулся домой. Следующие пять дней были днями лихорадочной активности в Лондоне. Почти непрерывно заседало британское правительство. 18 сентября в Лондоне же состоялось совещание англо-французских министров. Были большие споры и разногласия, но в конце концов возобладали Чемберлен и Бонне. Оба правительства выработали так называемый англо-французский план разрешения чехословацкого вопроса, суть которого сводилась к следующему.
1. Судетская область передается Германии - прямо или путем плебисцита (имелись в виду районы, где немецкое население превышает 50 %.
2. Новые границы Чехословакии определяются специально созданным для того международным органом с участием чешского представителя. Этот же орган организует обмен населения, где это окажется необходимым.
3. Пакты Чехословакии с Францией и СССР аннулируются, но зато новые границы Чехословакии получают международную гарантию, в которой принимают участие Англия и Франция{94}.
Как видим, британское и французское правительства по существу подписались под требованием Гитлера и тем самым взяли на себя ответственность за расчленение Чехословакии. Они только рассчитывали осуществить эту болезненную операцию спокойно, не торопясь, с денежными компенсациями за материальные потери, с применением известной анестезии в виде интернациональной гарантии новых границ чехословацкого государства.
Теперь надо было навязать "англо-французский план" Праге. 19 сентября он был передан Бенешу английским и французским посланниками в Чехословакии Ньютоном и Делакруа. Ситуация создалась исключительно напряженная. "Англо-французский план" лишал Чехословакию всех ее укреплений на германской границе (а они были весьма серьезны), аннулировал пакты Чехословакии с Францией и СССР и вместо них обещал лишь весьма туманную "интернациональную гарантию" ее границ. Почти миллион чехов оказывался в положении национального меньшинства внутри третьего рейха. Большое количество материальных ценностей, включая очень важные промышленные предприятия, переходило от Чехословакии к Германии.
Ситуация еще больше осложнялась внутренним состоянием страны. Чехословакия тех дней являлась буржуазной демократией, тесно связанной с западными державами. Страшная угроза, нависшая над самым существованием страны как независимого государства, вызывала в широких массах народа громадное волнение. Советский посол в Праге С. Александровский в своем донесении в Москву от 22 сентября 1938 г. писал: "В Праге происходят потрясающие сцены. Полпредство окружено полицейским кордоном. Несмотря на это, толпы демонстрантов при явном сочувствии полиции приходят к полпредству, высылают делегации, требующие разговора с полпредом. Толпы ноют национальный гимн и буквально плачут. Поют "Интернационал". В речах первая надежда на помощь СССР, призывы защищаться, призывы созвать парламент, сбросить правительство... Эти демонстрации явно не имеют руководства. Делегации принимаю. Сегодня в четвертом часу ночи только что была делегация рабочих и служащих, выделенная митингом, состоявшимся перед полпредством"{95}.
Однако в Чехословакии тех дней очень большую роль играли буржуазные партии, особенно аграрии, глава которых, Ходжа, был премьером, а одна из виднейших фигур - Крофта - министром иностранных дел. Аграрии ориентировались на Францию и Англию и весьма недружелюбно относились к СССР. Вопрос об обращении за помощью к Москве вызывал в политических кругах ожесточенные споры. Ходжа, например, был противником этого. Партия Бенеша народные социалисты - колебалась. То же самое наблюдалось и среди социал-демократов. Коммунисты были еще недостаточно сильны, чтобы успешно парировать разногласия и смятение, царившие в других партиях. В такой обстановке что было делать?
В течение полутора суток в Праге шли непрерывные совещания всех и всяческих властей. 19 сентября, сразу же после получения "англо-французского плана", президент Бенеш пригласил к себе советского посла в Праге С. Александровского и через него просил правительство СССР возможно скорее ответить на два вопроса: окажет ли СССР согласно договору немедленную действенную помощь Чехословакии, если Франция останется верной и тоже окажет помощь, и поддержит ли СССР в Совете Лиги Наций обращение Чехословакии о помощи?
Уже на следующий день, 20 сентября, в Праге была получена телеграмма чехословацкого посланника в Москве - З. Фирлингера, в которой он сообщал: "Ответ на первый вопрос - готов ли СССР оказать немедленную и действенную помощь, если Франция останется верной пакту. Правительство (советское. - И. М.) отвечает: да, немедленно и действенно. На второй вопрос - готов ли СССР выполнить свои обязательства согласно ст. ст. 16 и 17 в случае обращения в Лигу Наций, - правительство отвечает: да, в любом отношении"{96}.