Страница:
- Изготовьте верительные грамоты Криппсу, официально пришлите их мне в советское посольство, я так же официально уведомлю вас об их получении, а затем уже сам я передам содержание верительных грамот в Москву по телеграфу. Оригинал же отправлю в Народный комиссариат иностранных дел, когда представится оказия.
Лица моих собеседников внезапно просветлели, а Батлер воскликнул:
- Вот и прекрасно: мы действительно так и сделаем!
В результате Криппс спустя несколько дней стал британским послом в Москве и 1 июля был принят Сталиным, которому он передал личное письмо Черчилля. В своем письме британский премьер говорил (как современно это звучит!), что, несмотря на всю разницу систем, господствующих в Англии и СССР, отношения между ними в области международных проблем могут быть "гармоничными и взаимно выгодными" и что Англия твердо решила бороться против гегемонии Германии, которая угрожает Европе.
Несмотря, однако, на эти ободряющие слова, "гармоничных и взаимовыгодных" отношений никак не получалось, ибо мировая, а особенно европейская обстановка тогда была полна таких сложностей и противоречий, что делала очень трудной не только серьезное улучшение, но даже простую нормализацию политических и экономических контактов между обеими странами. Для того чтобы дать некоторое представление о характере имевшихся трудностей, приведу только один пример.
Как известно, летом 1940 г. Эстония, Латвия и Литва вошли в состав СССР. 15 августа того же года я посетил Галифакса и от имени Советского правительства просил его принять меры к ликвидации британских миссий и консульств, существовавших раньше в Прибалтике, а также к упразднению бывших прибалтийских дипломатических представительств в Англии. Галифакс уклонился от прямого ответа на мой демарш и вместо этого пустился в длинные рассуждения на тему о том, как следует квалифицировать действия СССР в отношении прибалтийских государств: агрессия это или не агрессия? В итоге Галифакс приходил к выводу, что действия СССР приходится рассматривать как агрессию со всеми вытекающими отсюда выводами.
Слушая британского министра иностранных дел, я думал - как лучше всего реагировать на его аргументацию. Разумеется, я легко мог бы облечь свой ответ в столь разумные и привычные для нас марксистско-ленинские формулы, они настолько общеизвестны, что едва ли есть необходимость их повторять, однако из долгого опыта я знал, что люди, подобные Галифаксу, их совершенно не воспринимают. Эти формулы отскакивают от их сознания, как от стены горох. А мне важно было сказать Галифаксу что-либо такое, что могло бы воздействовать на его разум и его чувства и толкнуть его на некоторые практические шаги для ликвидации британских дипломатических представительств в Прибалтике и балтийских дипломатических представительств в Англии. Надо было поэтому найти такой язык, который был бы понятен Галифаксу, и облечь мои аргументы в такие конкретные образы, которые что-то говорили бы его мышлению и фантазии.
- Вы знаете, лорд Галифакс, - начал я, - что я сибиряк... Так вот, позвольте мне рассказать вам сказку о сибирском крестьянине... В одной деревне проживал крестьянин по имени Иван. Он тяжело заболел, и соседи решили, что ему суждено умереть... Тогда, не дожидаясь кончины больного, один сосед взял и увел к себе его лошадь... Другой сосед взял и увел к себе его корову... Третий сосед взял и утащил у него плуг... Но случилось неожиданное: больной крестьянин выздоровел и увидал, что за время его болезни сделали соседи. Тогда он пошел к первому соседу и сказал: "Отдай мне мою лошадь". Сосед стал сопротивляться. Крестьянин крепко стукнул его и забрал свою лошадь. Потом крестьянин пошел ко второму соседу и сказал: "Отдай мне мою корову". Второй сосед, видя, что случилось с первым соседом, пошумел, поругался, но в конце концов отдал корову без драки. Потом крестьянин пошел к третьему соседу и сказал: "Отдай мне мой плуг". Третий сосед после опыта первых двух уже не рискнул даже ругаться и просто вернул плуг его прежнему владельцу... Так вот, лорд Галифакс, кто же, по-вашему, тут агрессора крестьянин Иван или его соседи?
Галифакс долго молчал после моей "сказки", потом посмотрел на потолок, потом потер переносицу и наконец произнес:
- Да, это интересная точка зрения.
Конечно, я понимал, что сказка о сибирском крестьянине не является последним словом марксистско-ленинской теории, но практические результаты она имела: Галифакс больше никогда не называл нас "агрессорами", а сверх того разговоры о моей "сказке" пошли в широких парламентских и газетных кругах, причем многие там говорили: "А ведь, пожалуй, он прав". Такое настроение было для нас, несомненно, выгодно. Оно разъедало то антисоветское напряжение, которое царило в Англии после вступления прибалтийских государств в Советский Союз.
Здесь мне хочется сделать небольшое отступление и показать на одном ярком примере, с какой осторожностью надо относиться к официальной английской историографии о второй мировой войне,
В 1962 г. в Лондоне вышла толстая книга (около 600 страниц большого формата) под заглавием "Британская внешняя политика во второй мировой войне", принадлежащая перу сэра Левлина Вудворда{178}. Она включена в серию книг по истории второй мировой войны, выпускаемых "Издательством Ее Величества", официальным издательством британского правительства. На стр. 29-30 названной книги автор передает содержание беседы, которую 30 января 1940 г. я имел с Батлером. Беседа касалась разных вопросов, в том числе и германо-советских отношений, которые тогда особенно интересовали английское правительство. При этом Вудворд пишет:
Он (т. е. я. - И. М.) пояснил, что "нет ничего сентиментального" в сближении между Германией и Россией. Советское правительство имеет намерение следовать только своим собственным интересам. "Мы живем в период перемен, когда все может случиться, и в обстановке джунглей иногда сходятся самые чужеродные животные, если они чувствуют, что это служит их общим интересам".
Выражения, взятые в кавычки, должны воспроизводить мои подлинные слова, якобы употребленные в беседе с Батлером.
Охотно подтверждаю, что 30 января 1940 г. у меня действительно была большая беседа с Батлером на различные темы (главным образом о происходившей тогда советско-финской войне), но в ней не было сказано ни слова о "джунглях" и "чужеродных животных ".
Упоминались ли, однако, в моих разговорах с Батлером когда-либо "джунгли"? Да, упоминались, и вот при каких обстоятельствах. Привожу запись, сделанную мной 27 ноября 1940 г. (т. е, сочти десять месяцев спустя после беседы 30 января):
"Был сегодня у Батлера. Имел большой разговор, в котором между прочим был затронут вопрос об английских предложениях по улучшению советско-английских отношений, предложениях, врученных Криппсом в Москве 22 октября. Суть этих предложений сводится к следующему: (а) СССР проводит в отношении Англии столь же благоприятный нейтралитет, как в отношении Германии; (б) британское правительство будет консультироваться с Советским правительством по вопросам послевоенного устройства и обеспечит ему участие в будущей мирной конференции; (в) Англия не будет создавать или участвовать в антисоветских альянсах, если СССР не будет создавать или участвовать в антибританских альянсах; (г) Англия и СССР возможно шире развернут торговлю, причем Англия готова снабжать СССР всем, что необходимо для его обороны; (д) британское правительство признает де-факто суверенитет СССР в Прибалтике, Бессарабии, Западной Украине и Западной Белоруссии; (е) Англия и СССР заключают пакт о ненападении, подобный германо-советскому.
Батлер спросил меня, что я думаю об этих предложениях. Я ответил, что они вызывают у меня два чувства: удивления и раздражения. Удивления, потому что британские предложения но имеют никакой реальной основы. Вот пример: английское правительство обещает нам признание "де-факто" советского суверенитета в Прибалтике, но ведь мы уже сейчас имеем такое признание: британские дипломатические представители не так давно не кину ли по нашей просьбе территорию прибалтийских республик. Что же к этому прибавляет теперешнее предложение британского правительства?
- А что вызывает у вас раздражение? - с некоторым беспокойством спросил Батлер.
- Раздражение у меня вызывает, - отвечал я, - тот пункт английских предложений, где британское правительство обещает СССР обеспечить участие в будущей мирной конференции, - разве британское правительство воображает себя чем-то вроде апостола Петра, который, согласно распространенной легенде, держит в своих руках ключи от дверей рая?
Батлер был несколько смущен и стал говорить, о том, что, пожалуй, формулировка соответственного пункта предложений является не совсем удачной. Во всяком случае, британскому правительству чужды какие-либо высокомерие и заносчивость.
- Видите ли, мистер Батлер, - заметил я, - то, что мы сейчас наблюдаем в Европе, да, пожалуй, и во всем мире, - это джунгли (Батлер кивнул головой в знак согласия). В джунглях же считаются только с жестокой, суровой реальностью. В чем реальность английских предложений? Я ее не вижу".
Вот что имело место в действительности. Это совсем не похоже на то, что написано в книге Вудворда: и дата беседы, и ее содержание неверны. Я не знаю, что тут перед нами - недоразумение или сознательная фальсификация. Одно во всяком случае ясно: сообщения, содержащиеся в книге Вудворда, требуют осторожного и весьма критического к себе отношения.
Возвращаюсь, однако, к существу излагаемого вопроса. Отрицательное отношение британского правительства к вступлению прибалтийских республик в СССР имело целый ряд споров между Лондоном и Москвой, которые отравляли атмосферу англо-советских отношений и мешали их нормализации.
В данной связи мне очень запомнился разговор с Галифаксом 17 октября 1940 г. Обстановка, в которой он происходил, была очень характерна. В кабинете Галифакса было холодно и гуляли сквозняки: все стекла в рамах были выбиты большой миной, сброшенной немцами накануне в Сент-Джеймс парке. Мина попала в озеро, и эффект взрыва был значительно ослаблен. Тем не менее в Форин оффис и в Букингемском дворце, расположенных по обе стороны парка, не осталось ни одного целого окна. День был промозглый, моросил дождик. Галифакс был похож на нахохлившегося петуха и сидел у ярко горевшего камина. Он посадил меня рядом с собой и повел разговор об улучшении англо-советских отношений.
- Возможно ли это? - спросил Галифакс у меня.
- Конечно, возможно, - отвечал я, - но при одном непременном условии: если Лондон не будет портить того, что делается в Москве. Вот пример: только что Криппсу удалось в Москве начать более серьезные торговые переговоры, как 14 октября в Лондоне министерство судоходства реквизировало балтийские пароходы... Конечно, весь эффект усилий Криппса сразу испарился.
Галифакс стал доказывать, что сейчас, во время войны, Англии очень нужен тоннаж. Я с усмешкой спросил:
- Надеюсь, судьба Британской империи не зависит от трех десятков балтийских судов?
- Конечно, нет, - несколько задетый моей насмешкой, ответил Галифакс.
- Тогда в чем же дело? - снова спросил я. - Поверьте, лорд Галифакс, мы устали от ваших добрых намерений, нас могут убедить только ваши добрые дела.
Но дел не было, а в результате англо-советские отношения оставались неудовлетворительными вплоть до 22 июня 1941 г.
Перед германским нападением на СССР
В начале мая 1941 г. ко мне как-то заехал шведский посланник Б. Прюц. Прюц имел ближайшее отношение к известной шведской фирме шарикоподшипников "SKF", интересовался политикой и был большим поклонником дипломатической деятельности А. М. Коллонтай. Он несколько раз бывал в Советском Союзе, являлся сторонником шведско-советского сближения и чрезвычайно не любил германских нацистов. У нас с ним установились хорошие отношения, и мы нередко встречались для того, чтобы обменяться мнениями и поговорить о текущих политических делах.
В этот раз Прюц рассказал мне, что недавно был вместе с некоторыми другими дипломатами на завтраке у Черчилля и слышал там немало интересного. Больше всего его поразила рассказанная премьером басня о "Двух лягушках". Я с некоторым недоумением посмотрел на шведского посланника, и он понял мой молчаливый вопрос.
- Вы знаете, - начал рассказывать Прюц, - что дела у англичан сейчас неважные: Балканы захвачены Гитлером, Грецию пришлось эвакуировать, на очереди Крит - едва ли его удастся удержать, потери на море огромные... Вообще невесело... После завтрака, за кофе, кто-то спросил Черчилля о дальнейших перспективах войны. В ответ премьер рассказал басню о "Двух лягушках"... "Жили-были, - говорил он, - две лягушки - одна оптимистка, другая пессимистка. Однажды вечером лягушки прыгали по лужайке около молочной. Запах парного молока, несшийся из открытого окна молочной, привлек внимание лягушек. Они соблазнились и прыгнули в окошко, чтобы полакомиться молоком. Лягушки, однако, плохо рассчитали свои движения и с размаху попали в кадушку с молоком. Огляделись и увидели, что стенки кадушки круты и высоки. Лягушка-пессимистка сразу пришла в уныние, решила, что спасение невозможно, сложила лапки и пошла ко дну. Лягушка-оптимистка решила бороться за жизнь и стала барахтаться в молоке в надежде предотвратить свою гибель. Она не знала точно, как это можно сделать и можно ли вообще, но умирать без борьбы не хотела. В течение целой ночи лягушка-оптимистка барахталась в молочной кадке, плавала, била лапками по молоку, и - о счастье! - к утру она оказалась на толстом куске масла, который был сбит за ночь ее усилиями..." Рассказав эту историю, Черчилль закончил: "Вот и я тоже лягушка-оптимистка!"
Прюц усмехнулся и прибавил:
- Как видите, Черчилль не теряет духа... И кто знает, может быть, он и прав.
1 июня 1941 г. я записал следующее:
"Несмотря на тяжелые неудачи на фронте (эвакуация Греции, потеря Крита), вся Англия на протяжении минувших трех недель жила под впечатлением прилета заместителя Гитлера Рудольфа Гесса. Когда из массы рассказов, сведений, догадок, предположений, слухов и т. д., окружающих эту странную, почти романтическую историю, пытаешься выделить то, что кажется наиболее вероятным, то получается примерно такая картина.
Гесс пилотировал самолет сам. Приземлился, вернее выбросился на парашюте, в Шотландии, около имения герцога Гамильтона, с которым, видимо, раньше встречался в Германии. Киркпатрик, работавший до войны советником в британском посольстве в Берлине, опознал Гесса. Киркпатрик и Саймон, по поручению британского правительства, опросили Гесса и пытались выяснить, зачем он прилетел в Англию и по чьему поручению он это сделал. Гесс заявил, что никто в Германии ему ничего не поручал, что Гитлер даже не имел никакого представления о его намерении, что он прилетел по собственной инициативе и исходя из собственных соображений.
Гесс считает, что Германия непобедима, что продолжение войны грозит Англии страшным кровопролитием, голодом (из-за блокады) и полным разгромом. С другой стороны, война нанесла болезненные раны и Германии. Он был в Гамбурге и видел опустошения, произведенные там налетами британской авиации. Гесс не понимает, почему две крупнейшие "нордические" державы, оплоты цивилизации, должны разрушать друг друга. Черчилль - поджигатель войны, ему это все равно, но Гесс не сомневается, что в Англии имеются более здравомыслящие люди, за которыми пошел бы английский народ, если бы они сказали ему правду. В числе таких здравомыслящих людей Гесс считает герцога Гамильтона, поэтому он и направился к нему. Гесс назвал еще нескольких человек, которые, по его мнению, относятся к категории здравомыслящих, но кого именно, мне не удалось узнать.
Чего хочет Гесс? По его словам, он больше всего хочет примирения между Германией и Англией. На какой базе? Примерно на такой: за Англией остается ее империя, а Германии предоставляется свобода действий на континенте Европы. Договор о таком разделе мира мог бы быть заключен сроком на 25 лет. Разумеется, предпосылкой для англо-германского соглашения должно быть устранение правительства Черчилля и создание "подлинно британского" правительства.
Отношение английской прессы к Гессу прошло через ряд фаз. Сначала - в статьях и информации, появившихся 13 мая, - его изображали как "искреннего", "честного" человека, доброго семьянина и почти "идеалиста" нацистского толка. Он-де по глубокому убеждению ненавидит СССР и потому-де осуждает Гитлера за "умиротворение" большевиков. Нашлись борзописцы, которые стали превозносить Гесса как "великого обращенного", что-то вроде современного Будды или Святого Франциска (Уорд Прайс в "Дейли мэйл"). В последующие дни газеты забили отбой, но все-таки продолжали еще высоко расценивать Гесса и его миссию. Затем, к концу мая, акции Гесса сильно упали, и о нем стали писать и говорить, как о видном представителе "той же бандитской клики", которая ввергла мир в катастрофу. Сообщали также, что Гесс интернирован как военнопленный и останется в заключении вплоть до конца войны.
В чем было дело? Насколько мне известно, в связи с прилетом Гесса за кулисами британской политики началась борьба. Черчилль, Иден, Бевин и вообще все лейбористские министры сразу же высказались решительно против ведения с ним или через него каких-либо переговоров о мире с Германией. Однако нашлись среди министров люди типа Саймона, которые при поддержке бывших "кливденцев" считали, что следует использовать столь неожиданно представившийся случай для установления контакта с Гитлером или по крайней мере для зондажа о возможных условиях пира. В конечном счете победил Черчилль. Немалую роль сыграло волнение в массах, вызванное прилетом Гесса. Происходившая за кулисами борьба нашла свое отражение и в печати.
Победу Черчилля можно только приветствовать, но остается неясным вопрос: кто же такой Гесс? Закамуфлированный посланец Гитлера или психопат-одиночка? Или представитель какой-либо группировки среди нацистской верхушки, обеспокоенной перспективами слишком затянувшейся войны?
С тех пор, как были написаны приведенные строки, прошло немало времени. За минувшие годы было опубликовано много документов, мемуаров, монографий и исследований, относящихся ко второй мировой войне, однако точного ответа на вопрос о том, кто же такой был Гесс, до сих пор нет.
Черчилль в своих военных мемуарах высказывает мнение, что прилет Гесса был результатом его собственного "волеизъявления", то что корни этого акта надо искать в области психопатологии{179}. Начальник контрразведки гестапо Шелленберг в своих воспоминаниях утверждает, что Гитлер не давал Гессу никаких указаний и даже ничего не знал о его планах{180}, Киркпатрик придерживается примерно той же точки зрения{181}. Однако советский ученый А. М. Некрич пишет: "На Нюрнбергском процессе произошел любопытный эпизод, на который не было обращено достаточного внимания. 31 августа 1946 г. Гесс заявляет на заседании Трибунала, что он желает под присягой сообщить, что случилось с ним во время пребывания в Англии. "Весной 1941 года...", начал Гесс. Но тут он был прерван председателем Трибунала, англичанином лордом Лоуренсом. Быть может, история еще не сказала своего последнего слова о "миссии Гесса"{182}.
Как бы то ни было, но не подлежит сомнению одно: все основное и существенное о полете Гесса советскому посольству было известно уже тогда, весной 1941 г. Последующие годы к этому прибавили лишь различные уточнения и детали второстепенного порядка.
Часть седьмая.
Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз
22 июня 1941 г.
Суббота 21 июня была жарким и солнечным днем. В Лондоне такие бывают не часто. Поэтому сразу же после окончания работы в посольстве, в час дня, мы с женой уехали в Бовингдон.
- Какие новости? - спросил меня Негрин, пожимая руку.
Я пожал плечами:
- Пока ничего особенного, однако атмосфера предгрозовая... В любой момент можно ждать бури.
Я имел в виду сведения, пророчества, слухи о предстоящем "прыжке" Гитлера на Восток, против СССР, которыми Запад жил в течение предшествующего месяца.
Переодевшись в легкий летний костюм, я пошел бродить по саду, окружавшему дом Негрина. Посидел на скамейках, повалялся на ярко-зеленой траве, подставляя лицо лучам теплого солнца. И земля, и воздух были полны пьянящими запахами созревшего лета, и я их жадно вдыхал с радостью, с наслаждением, стараясь не думать о грозных опасностях момента...
Разум говорил мне - и я об этом уже не раз давал знать в Москву, - что нападение гитлеровской Германии близко, вот-вот за углом, но сердцем как-то не хотелось в это верить. Лежа в тот памятный день на траве, я думал:
- Неужели завтра, послезавтра война?.. Неужели гитлеровские орды бросятся через нашу границу?.. Неужели фашистские бомбы обрушатся на наши города?.. Неужели десятки и сотни тысяч советских людей обречены на жестокую смерть под ударами врага?.. Ах, если бы всего этого можно было избежать!..
Вдруг меня позвали к телефону. Звонил секретарь посольства из Лондона: Стаффорд Криппс хочет меня немедленно видеть. Криппс, бывший в то время британским послом в СССР, в начале июня приехал в Англию для консультации со своим правительством. Раза два он был у меня, говорил, что его работа в Москве никак не может наладиться и что он собирается уходить со своего поста. Зачем сейчас я так экстренно понадобился ему? Это сразу насторожило меня.
Час спустя я был уже в посольстве. Криппс вошел ко мне сильно взволнованный.
- Вы помните, - начал он, - что я уже неоднократно предупреждал Советское правительство о близости германского нападения... Так вот, у нас есть заслуживающие доверия сведения, что это нападение состоится завтра, 22 июня, или в крайнем случае 29 июня... Ведь вы знаете, что Гитлер всегда нападает по воскресеньям... Я хотел информировать вас об этом.
После того как мы обменялись краткими репликами по поводу сообщения Криппса, он прибавил:
- Разумеется, если у вас начнется война, я немедленно же возвращаюсь в Москву.
Когда Криппс ушел, я сразу же отправил в Народный комиссариат иностранных дел шифровку-молнию о его сообщении. Потом опять вернулся в Бовингдон - к загородной тишине, к тенистому саду, к запахам лета, но в голове еще острее, чем раньше, стоял неотступный вопрос: "Неужели завтра война?"
Ночь я спал неспокойно, а в 8 часов утра 22 июня снова раздался звонок из посольства. Страшно взволнованный советник К. В. Новиков быстро-быстро говорил:
- Вы слышали английское радио?.. Гитлер сегодня рано утром напал на Советский Союз!.. Немцы перешли границу, бомбят наши города... Идут бои... Есть жертвы...
"Началось!.. - мелькнуло в голове. - Что-то будет?"
Негрин и все обитатели его дома были уже на ногах, полуодетые и крайне возбужденные. Тут же у телефона, вспыхнул горячий обмен мнениями по поводу сенсационной новости и открывающихся впереди перспектив. Потом мы с женой спешно переоделись и сели в машину. По дороге от Бовингдона до Лондона я обдумывал свои ближайшие практические шаги, а когда мы прибыли в посольство, секретарь рассказал, что только что звонили от Идена: министр иностранных дел желал меня видеть у себя в 12 часов дня. Около 11 часов по советскому радио было сообщено, что в полдень выступит с заявлением по радио нарком иностранных дел. Я позвонил Идену и, сославшись на это обстоятельство, просил его принять меня после речи В. М. Молотова. Тот охотно согласился, и фактически мое свидание с британским министром иностранных дел состоялось около часу дня.
Когда я узнал о предстоящем выступлении, первое, что пронеслось у меня в голове, было: "Почему Молотов? Почему не Сталин? По такому случаю нужно было бы выступление главы правительства". Однако я не придал данному обстоятельству особого значения.
Речь наркома иностранных дел была коротка - не длиннее четверти часа, подчеркивала вероломство Гитлера и его ответственность за развязывание войны, делала различие между бандой фашистских главарей и германским народом и выражала уверенность, что Советские Вооруженные Силы сумеют выбросить гитлеровских захватчиков из нашей страны, как это сумели сделать наши предки в наполеоновскую эпоху. Заканчивалась речь словами: "Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа "будет за нами".
Выступление наркома иностранных дел произвело на меня хорошее впечатление. Оно вполне соответствовало моему настроению.
Иден принял меня с большой дружественностью и долго говорил о сочувствии и симпатии Англии и ее народа ж Советскому Союзу в этот грозный для него час. Я поблагодарил министра иностранных дел за его добрые слова, но гораздо больше меня интересовало, каковы будут теперь действия британского правительства. Меня очень беспокоила мысль, что, получив сейчас волею судеб могущественного союзника на Востоке, правящая Англия, как то не раз бывало в прошлом, взвалит на его плечи главные тяготы войны, а сама постарается отойти несколько в сторону. Поэтому я в упор поставил Идену вопрос: какова будет политика британского правительства в отношении СССР и не станет ли оно несколько сворачивать свои "военные усилия" для разгрома противника? Каково будет также отношение Англии к "мирной оффензиве" Гитлера на Западе, чего, очевидно, надо будет ожидать сейчас, когда все свои основные силы он бросил на Восток, против нашей страны?
Лица моих собеседников внезапно просветлели, а Батлер воскликнул:
- Вот и прекрасно: мы действительно так и сделаем!
В результате Криппс спустя несколько дней стал британским послом в Москве и 1 июля был принят Сталиным, которому он передал личное письмо Черчилля. В своем письме британский премьер говорил (как современно это звучит!), что, несмотря на всю разницу систем, господствующих в Англии и СССР, отношения между ними в области международных проблем могут быть "гармоничными и взаимно выгодными" и что Англия твердо решила бороться против гегемонии Германии, которая угрожает Европе.
Несмотря, однако, на эти ободряющие слова, "гармоничных и взаимовыгодных" отношений никак не получалось, ибо мировая, а особенно европейская обстановка тогда была полна таких сложностей и противоречий, что делала очень трудной не только серьезное улучшение, но даже простую нормализацию политических и экономических контактов между обеими странами. Для того чтобы дать некоторое представление о характере имевшихся трудностей, приведу только один пример.
Как известно, летом 1940 г. Эстония, Латвия и Литва вошли в состав СССР. 15 августа того же года я посетил Галифакса и от имени Советского правительства просил его принять меры к ликвидации британских миссий и консульств, существовавших раньше в Прибалтике, а также к упразднению бывших прибалтийских дипломатических представительств в Англии. Галифакс уклонился от прямого ответа на мой демарш и вместо этого пустился в длинные рассуждения на тему о том, как следует квалифицировать действия СССР в отношении прибалтийских государств: агрессия это или не агрессия? В итоге Галифакс приходил к выводу, что действия СССР приходится рассматривать как агрессию со всеми вытекающими отсюда выводами.
Слушая британского министра иностранных дел, я думал - как лучше всего реагировать на его аргументацию. Разумеется, я легко мог бы облечь свой ответ в столь разумные и привычные для нас марксистско-ленинские формулы, они настолько общеизвестны, что едва ли есть необходимость их повторять, однако из долгого опыта я знал, что люди, подобные Галифаксу, их совершенно не воспринимают. Эти формулы отскакивают от их сознания, как от стены горох. А мне важно было сказать Галифаксу что-либо такое, что могло бы воздействовать на его разум и его чувства и толкнуть его на некоторые практические шаги для ликвидации британских дипломатических представительств в Прибалтике и балтийских дипломатических представительств в Англии. Надо было поэтому найти такой язык, который был бы понятен Галифаксу, и облечь мои аргументы в такие конкретные образы, которые что-то говорили бы его мышлению и фантазии.
- Вы знаете, лорд Галифакс, - начал я, - что я сибиряк... Так вот, позвольте мне рассказать вам сказку о сибирском крестьянине... В одной деревне проживал крестьянин по имени Иван. Он тяжело заболел, и соседи решили, что ему суждено умереть... Тогда, не дожидаясь кончины больного, один сосед взял и увел к себе его лошадь... Другой сосед взял и увел к себе его корову... Третий сосед взял и утащил у него плуг... Но случилось неожиданное: больной крестьянин выздоровел и увидал, что за время его болезни сделали соседи. Тогда он пошел к первому соседу и сказал: "Отдай мне мою лошадь". Сосед стал сопротивляться. Крестьянин крепко стукнул его и забрал свою лошадь. Потом крестьянин пошел ко второму соседу и сказал: "Отдай мне мою корову". Второй сосед, видя, что случилось с первым соседом, пошумел, поругался, но в конце концов отдал корову без драки. Потом крестьянин пошел к третьему соседу и сказал: "Отдай мне мой плуг". Третий сосед после опыта первых двух уже не рискнул даже ругаться и просто вернул плуг его прежнему владельцу... Так вот, лорд Галифакс, кто же, по-вашему, тут агрессора крестьянин Иван или его соседи?
Галифакс долго молчал после моей "сказки", потом посмотрел на потолок, потом потер переносицу и наконец произнес:
- Да, это интересная точка зрения.
Конечно, я понимал, что сказка о сибирском крестьянине не является последним словом марксистско-ленинской теории, но практические результаты она имела: Галифакс больше никогда не называл нас "агрессорами", а сверх того разговоры о моей "сказке" пошли в широких парламентских и газетных кругах, причем многие там говорили: "А ведь, пожалуй, он прав". Такое настроение было для нас, несомненно, выгодно. Оно разъедало то антисоветское напряжение, которое царило в Англии после вступления прибалтийских государств в Советский Союз.
Здесь мне хочется сделать небольшое отступление и показать на одном ярком примере, с какой осторожностью надо относиться к официальной английской историографии о второй мировой войне,
В 1962 г. в Лондоне вышла толстая книга (около 600 страниц большого формата) под заглавием "Британская внешняя политика во второй мировой войне", принадлежащая перу сэра Левлина Вудворда{178}. Она включена в серию книг по истории второй мировой войны, выпускаемых "Издательством Ее Величества", официальным издательством британского правительства. На стр. 29-30 названной книги автор передает содержание беседы, которую 30 января 1940 г. я имел с Батлером. Беседа касалась разных вопросов, в том числе и германо-советских отношений, которые тогда особенно интересовали английское правительство. При этом Вудворд пишет:
Он (т. е. я. - И. М.) пояснил, что "нет ничего сентиментального" в сближении между Германией и Россией. Советское правительство имеет намерение следовать только своим собственным интересам. "Мы живем в период перемен, когда все может случиться, и в обстановке джунглей иногда сходятся самые чужеродные животные, если они чувствуют, что это служит их общим интересам".
Выражения, взятые в кавычки, должны воспроизводить мои подлинные слова, якобы употребленные в беседе с Батлером.
Охотно подтверждаю, что 30 января 1940 г. у меня действительно была большая беседа с Батлером на различные темы (главным образом о происходившей тогда советско-финской войне), но в ней не было сказано ни слова о "джунглях" и "чужеродных животных ".
Упоминались ли, однако, в моих разговорах с Батлером когда-либо "джунгли"? Да, упоминались, и вот при каких обстоятельствах. Привожу запись, сделанную мной 27 ноября 1940 г. (т. е, сочти десять месяцев спустя после беседы 30 января):
"Был сегодня у Батлера. Имел большой разговор, в котором между прочим был затронут вопрос об английских предложениях по улучшению советско-английских отношений, предложениях, врученных Криппсом в Москве 22 октября. Суть этих предложений сводится к следующему: (а) СССР проводит в отношении Англии столь же благоприятный нейтралитет, как в отношении Германии; (б) британское правительство будет консультироваться с Советским правительством по вопросам послевоенного устройства и обеспечит ему участие в будущей мирной конференции; (в) Англия не будет создавать или участвовать в антисоветских альянсах, если СССР не будет создавать или участвовать в антибританских альянсах; (г) Англия и СССР возможно шире развернут торговлю, причем Англия готова снабжать СССР всем, что необходимо для его обороны; (д) британское правительство признает де-факто суверенитет СССР в Прибалтике, Бессарабии, Западной Украине и Западной Белоруссии; (е) Англия и СССР заключают пакт о ненападении, подобный германо-советскому.
Батлер спросил меня, что я думаю об этих предложениях. Я ответил, что они вызывают у меня два чувства: удивления и раздражения. Удивления, потому что британские предложения но имеют никакой реальной основы. Вот пример: английское правительство обещает нам признание "де-факто" советского суверенитета в Прибалтике, но ведь мы уже сейчас имеем такое признание: британские дипломатические представители не так давно не кину ли по нашей просьбе территорию прибалтийских республик. Что же к этому прибавляет теперешнее предложение британского правительства?
- А что вызывает у вас раздражение? - с некоторым беспокойством спросил Батлер.
- Раздражение у меня вызывает, - отвечал я, - тот пункт английских предложений, где британское правительство обещает СССР обеспечить участие в будущей мирной конференции, - разве британское правительство воображает себя чем-то вроде апостола Петра, который, согласно распространенной легенде, держит в своих руках ключи от дверей рая?
Батлер был несколько смущен и стал говорить, о том, что, пожалуй, формулировка соответственного пункта предложений является не совсем удачной. Во всяком случае, британскому правительству чужды какие-либо высокомерие и заносчивость.
- Видите ли, мистер Батлер, - заметил я, - то, что мы сейчас наблюдаем в Европе, да, пожалуй, и во всем мире, - это джунгли (Батлер кивнул головой в знак согласия). В джунглях же считаются только с жестокой, суровой реальностью. В чем реальность английских предложений? Я ее не вижу".
Вот что имело место в действительности. Это совсем не похоже на то, что написано в книге Вудворда: и дата беседы, и ее содержание неверны. Я не знаю, что тут перед нами - недоразумение или сознательная фальсификация. Одно во всяком случае ясно: сообщения, содержащиеся в книге Вудворда, требуют осторожного и весьма критического к себе отношения.
Возвращаюсь, однако, к существу излагаемого вопроса. Отрицательное отношение британского правительства к вступлению прибалтийских республик в СССР имело целый ряд споров между Лондоном и Москвой, которые отравляли атмосферу англо-советских отношений и мешали их нормализации.
В данной связи мне очень запомнился разговор с Галифаксом 17 октября 1940 г. Обстановка, в которой он происходил, была очень характерна. В кабинете Галифакса было холодно и гуляли сквозняки: все стекла в рамах были выбиты большой миной, сброшенной немцами накануне в Сент-Джеймс парке. Мина попала в озеро, и эффект взрыва был значительно ослаблен. Тем не менее в Форин оффис и в Букингемском дворце, расположенных по обе стороны парка, не осталось ни одного целого окна. День был промозглый, моросил дождик. Галифакс был похож на нахохлившегося петуха и сидел у ярко горевшего камина. Он посадил меня рядом с собой и повел разговор об улучшении англо-советских отношений.
- Возможно ли это? - спросил Галифакс у меня.
- Конечно, возможно, - отвечал я, - но при одном непременном условии: если Лондон не будет портить того, что делается в Москве. Вот пример: только что Криппсу удалось в Москве начать более серьезные торговые переговоры, как 14 октября в Лондоне министерство судоходства реквизировало балтийские пароходы... Конечно, весь эффект усилий Криппса сразу испарился.
Галифакс стал доказывать, что сейчас, во время войны, Англии очень нужен тоннаж. Я с усмешкой спросил:
- Надеюсь, судьба Британской империи не зависит от трех десятков балтийских судов?
- Конечно, нет, - несколько задетый моей насмешкой, ответил Галифакс.
- Тогда в чем же дело? - снова спросил я. - Поверьте, лорд Галифакс, мы устали от ваших добрых намерений, нас могут убедить только ваши добрые дела.
Но дел не было, а в результате англо-советские отношения оставались неудовлетворительными вплоть до 22 июня 1941 г.
Перед германским нападением на СССР
В начале мая 1941 г. ко мне как-то заехал шведский посланник Б. Прюц. Прюц имел ближайшее отношение к известной шведской фирме шарикоподшипников "SKF", интересовался политикой и был большим поклонником дипломатической деятельности А. М. Коллонтай. Он несколько раз бывал в Советском Союзе, являлся сторонником шведско-советского сближения и чрезвычайно не любил германских нацистов. У нас с ним установились хорошие отношения, и мы нередко встречались для того, чтобы обменяться мнениями и поговорить о текущих политических делах.
В этот раз Прюц рассказал мне, что недавно был вместе с некоторыми другими дипломатами на завтраке у Черчилля и слышал там немало интересного. Больше всего его поразила рассказанная премьером басня о "Двух лягушках". Я с некоторым недоумением посмотрел на шведского посланника, и он понял мой молчаливый вопрос.
- Вы знаете, - начал рассказывать Прюц, - что дела у англичан сейчас неважные: Балканы захвачены Гитлером, Грецию пришлось эвакуировать, на очереди Крит - едва ли его удастся удержать, потери на море огромные... Вообще невесело... После завтрака, за кофе, кто-то спросил Черчилля о дальнейших перспективах войны. В ответ премьер рассказал басню о "Двух лягушках"... "Жили-были, - говорил он, - две лягушки - одна оптимистка, другая пессимистка. Однажды вечером лягушки прыгали по лужайке около молочной. Запах парного молока, несшийся из открытого окна молочной, привлек внимание лягушек. Они соблазнились и прыгнули в окошко, чтобы полакомиться молоком. Лягушки, однако, плохо рассчитали свои движения и с размаху попали в кадушку с молоком. Огляделись и увидели, что стенки кадушки круты и высоки. Лягушка-пессимистка сразу пришла в уныние, решила, что спасение невозможно, сложила лапки и пошла ко дну. Лягушка-оптимистка решила бороться за жизнь и стала барахтаться в молоке в надежде предотвратить свою гибель. Она не знала точно, как это можно сделать и можно ли вообще, но умирать без борьбы не хотела. В течение целой ночи лягушка-оптимистка барахталась в молочной кадке, плавала, била лапками по молоку, и - о счастье! - к утру она оказалась на толстом куске масла, который был сбит за ночь ее усилиями..." Рассказав эту историю, Черчилль закончил: "Вот и я тоже лягушка-оптимистка!"
Прюц усмехнулся и прибавил:
- Как видите, Черчилль не теряет духа... И кто знает, может быть, он и прав.
1 июня 1941 г. я записал следующее:
"Несмотря на тяжелые неудачи на фронте (эвакуация Греции, потеря Крита), вся Англия на протяжении минувших трех недель жила под впечатлением прилета заместителя Гитлера Рудольфа Гесса. Когда из массы рассказов, сведений, догадок, предположений, слухов и т. д., окружающих эту странную, почти романтическую историю, пытаешься выделить то, что кажется наиболее вероятным, то получается примерно такая картина.
Гесс пилотировал самолет сам. Приземлился, вернее выбросился на парашюте, в Шотландии, около имения герцога Гамильтона, с которым, видимо, раньше встречался в Германии. Киркпатрик, работавший до войны советником в британском посольстве в Берлине, опознал Гесса. Киркпатрик и Саймон, по поручению британского правительства, опросили Гесса и пытались выяснить, зачем он прилетел в Англию и по чьему поручению он это сделал. Гесс заявил, что никто в Германии ему ничего не поручал, что Гитлер даже не имел никакого представления о его намерении, что он прилетел по собственной инициативе и исходя из собственных соображений.
Гесс считает, что Германия непобедима, что продолжение войны грозит Англии страшным кровопролитием, голодом (из-за блокады) и полным разгромом. С другой стороны, война нанесла болезненные раны и Германии. Он был в Гамбурге и видел опустошения, произведенные там налетами британской авиации. Гесс не понимает, почему две крупнейшие "нордические" державы, оплоты цивилизации, должны разрушать друг друга. Черчилль - поджигатель войны, ему это все равно, но Гесс не сомневается, что в Англии имеются более здравомыслящие люди, за которыми пошел бы английский народ, если бы они сказали ему правду. В числе таких здравомыслящих людей Гесс считает герцога Гамильтона, поэтому он и направился к нему. Гесс назвал еще нескольких человек, которые, по его мнению, относятся к категории здравомыслящих, но кого именно, мне не удалось узнать.
Чего хочет Гесс? По его словам, он больше всего хочет примирения между Германией и Англией. На какой базе? Примерно на такой: за Англией остается ее империя, а Германии предоставляется свобода действий на континенте Европы. Договор о таком разделе мира мог бы быть заключен сроком на 25 лет. Разумеется, предпосылкой для англо-германского соглашения должно быть устранение правительства Черчилля и создание "подлинно британского" правительства.
Отношение английской прессы к Гессу прошло через ряд фаз. Сначала - в статьях и информации, появившихся 13 мая, - его изображали как "искреннего", "честного" человека, доброго семьянина и почти "идеалиста" нацистского толка. Он-де по глубокому убеждению ненавидит СССР и потому-де осуждает Гитлера за "умиротворение" большевиков. Нашлись борзописцы, которые стали превозносить Гесса как "великого обращенного", что-то вроде современного Будды или Святого Франциска (Уорд Прайс в "Дейли мэйл"). В последующие дни газеты забили отбой, но все-таки продолжали еще высоко расценивать Гесса и его миссию. Затем, к концу мая, акции Гесса сильно упали, и о нем стали писать и говорить, как о видном представителе "той же бандитской клики", которая ввергла мир в катастрофу. Сообщали также, что Гесс интернирован как военнопленный и останется в заключении вплоть до конца войны.
В чем было дело? Насколько мне известно, в связи с прилетом Гесса за кулисами британской политики началась борьба. Черчилль, Иден, Бевин и вообще все лейбористские министры сразу же высказались решительно против ведения с ним или через него каких-либо переговоров о мире с Германией. Однако нашлись среди министров люди типа Саймона, которые при поддержке бывших "кливденцев" считали, что следует использовать столь неожиданно представившийся случай для установления контакта с Гитлером или по крайней мере для зондажа о возможных условиях пира. В конечном счете победил Черчилль. Немалую роль сыграло волнение в массах, вызванное прилетом Гесса. Происходившая за кулисами борьба нашла свое отражение и в печати.
Победу Черчилля можно только приветствовать, но остается неясным вопрос: кто же такой Гесс? Закамуфлированный посланец Гитлера или психопат-одиночка? Или представитель какой-либо группировки среди нацистской верхушки, обеспокоенной перспективами слишком затянувшейся войны?
С тех пор, как были написаны приведенные строки, прошло немало времени. За минувшие годы было опубликовано много документов, мемуаров, монографий и исследований, относящихся ко второй мировой войне, однако точного ответа на вопрос о том, кто же такой был Гесс, до сих пор нет.
Черчилль в своих военных мемуарах высказывает мнение, что прилет Гесса был результатом его собственного "волеизъявления", то что корни этого акта надо искать в области психопатологии{179}. Начальник контрразведки гестапо Шелленберг в своих воспоминаниях утверждает, что Гитлер не давал Гессу никаких указаний и даже ничего не знал о его планах{180}, Киркпатрик придерживается примерно той же точки зрения{181}. Однако советский ученый А. М. Некрич пишет: "На Нюрнбергском процессе произошел любопытный эпизод, на который не было обращено достаточного внимания. 31 августа 1946 г. Гесс заявляет на заседании Трибунала, что он желает под присягой сообщить, что случилось с ним во время пребывания в Англии. "Весной 1941 года...", начал Гесс. Но тут он был прерван председателем Трибунала, англичанином лордом Лоуренсом. Быть может, история еще не сказала своего последнего слова о "миссии Гесса"{182}.
Как бы то ни было, но не подлежит сомнению одно: все основное и существенное о полете Гесса советскому посольству было известно уже тогда, весной 1941 г. Последующие годы к этому прибавили лишь различные уточнения и детали второстепенного порядка.
Часть седьмая.
Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз
22 июня 1941 г.
Суббота 21 июня была жарким и солнечным днем. В Лондоне такие бывают не часто. Поэтому сразу же после окончания работы в посольстве, в час дня, мы с женой уехали в Бовингдон.
- Какие новости? - спросил меня Негрин, пожимая руку.
Я пожал плечами:
- Пока ничего особенного, однако атмосфера предгрозовая... В любой момент можно ждать бури.
Я имел в виду сведения, пророчества, слухи о предстоящем "прыжке" Гитлера на Восток, против СССР, которыми Запад жил в течение предшествующего месяца.
Переодевшись в легкий летний костюм, я пошел бродить по саду, окружавшему дом Негрина. Посидел на скамейках, повалялся на ярко-зеленой траве, подставляя лицо лучам теплого солнца. И земля, и воздух были полны пьянящими запахами созревшего лета, и я их жадно вдыхал с радостью, с наслаждением, стараясь не думать о грозных опасностях момента...
Разум говорил мне - и я об этом уже не раз давал знать в Москву, - что нападение гитлеровской Германии близко, вот-вот за углом, но сердцем как-то не хотелось в это верить. Лежа в тот памятный день на траве, я думал:
- Неужели завтра, послезавтра война?.. Неужели гитлеровские орды бросятся через нашу границу?.. Неужели фашистские бомбы обрушатся на наши города?.. Неужели десятки и сотни тысяч советских людей обречены на жестокую смерть под ударами врага?.. Ах, если бы всего этого можно было избежать!..
Вдруг меня позвали к телефону. Звонил секретарь посольства из Лондона: Стаффорд Криппс хочет меня немедленно видеть. Криппс, бывший в то время британским послом в СССР, в начале июня приехал в Англию для консультации со своим правительством. Раза два он был у меня, говорил, что его работа в Москве никак не может наладиться и что он собирается уходить со своего поста. Зачем сейчас я так экстренно понадобился ему? Это сразу насторожило меня.
Час спустя я был уже в посольстве. Криппс вошел ко мне сильно взволнованный.
- Вы помните, - начал он, - что я уже неоднократно предупреждал Советское правительство о близости германского нападения... Так вот, у нас есть заслуживающие доверия сведения, что это нападение состоится завтра, 22 июня, или в крайнем случае 29 июня... Ведь вы знаете, что Гитлер всегда нападает по воскресеньям... Я хотел информировать вас об этом.
После того как мы обменялись краткими репликами по поводу сообщения Криппса, он прибавил:
- Разумеется, если у вас начнется война, я немедленно же возвращаюсь в Москву.
Когда Криппс ушел, я сразу же отправил в Народный комиссариат иностранных дел шифровку-молнию о его сообщении. Потом опять вернулся в Бовингдон - к загородной тишине, к тенистому саду, к запахам лета, но в голове еще острее, чем раньше, стоял неотступный вопрос: "Неужели завтра война?"
Ночь я спал неспокойно, а в 8 часов утра 22 июня снова раздался звонок из посольства. Страшно взволнованный советник К. В. Новиков быстро-быстро говорил:
- Вы слышали английское радио?.. Гитлер сегодня рано утром напал на Советский Союз!.. Немцы перешли границу, бомбят наши города... Идут бои... Есть жертвы...
"Началось!.. - мелькнуло в голове. - Что-то будет?"
Негрин и все обитатели его дома были уже на ногах, полуодетые и крайне возбужденные. Тут же у телефона, вспыхнул горячий обмен мнениями по поводу сенсационной новости и открывающихся впереди перспектив. Потом мы с женой спешно переоделись и сели в машину. По дороге от Бовингдона до Лондона я обдумывал свои ближайшие практические шаги, а когда мы прибыли в посольство, секретарь рассказал, что только что звонили от Идена: министр иностранных дел желал меня видеть у себя в 12 часов дня. Около 11 часов по советскому радио было сообщено, что в полдень выступит с заявлением по радио нарком иностранных дел. Я позвонил Идену и, сославшись на это обстоятельство, просил его принять меня после речи В. М. Молотова. Тот охотно согласился, и фактически мое свидание с британским министром иностранных дел состоялось около часу дня.
Когда я узнал о предстоящем выступлении, первое, что пронеслось у меня в голове, было: "Почему Молотов? Почему не Сталин? По такому случаю нужно было бы выступление главы правительства". Однако я не придал данному обстоятельству особого значения.
Речь наркома иностранных дел была коротка - не длиннее четверти часа, подчеркивала вероломство Гитлера и его ответственность за развязывание войны, делала различие между бандой фашистских главарей и германским народом и выражала уверенность, что Советские Вооруженные Силы сумеют выбросить гитлеровских захватчиков из нашей страны, как это сумели сделать наши предки в наполеоновскую эпоху. Заканчивалась речь словами: "Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа "будет за нами".
Выступление наркома иностранных дел произвело на меня хорошее впечатление. Оно вполне соответствовало моему настроению.
Иден принял меня с большой дружественностью и долго говорил о сочувствии и симпатии Англии и ее народа ж Советскому Союзу в этот грозный для него час. Я поблагодарил министра иностранных дел за его добрые слова, но гораздо больше меня интересовало, каковы будут теперь действия британского правительства. Меня очень беспокоила мысль, что, получив сейчас волею судеб могущественного союзника на Востоке, правящая Англия, как то не раз бывало в прошлом, взвалит на его плечи главные тяготы войны, а сама постарается отойти несколько в сторону. Поэтому я в упор поставил Идену вопрос: какова будет политика британского правительства в отношении СССР и не станет ли оно несколько сворачивать свои "военные усилия" для разгрома противника? Каково будет также отношение Англии к "мирной оффензиве" Гитлера на Западе, чего, очевидно, надо будет ожидать сейчас, когда все свои основные силы он бросил на Восток, против нашей страны?