Прерывность в литературном произведении вовсе не означает, что между двумя соседними появлениями героев в их жизни ничего не произошло. Онегин может после многолетней разлуки удивляться: "Ужель та самая Татьяна?" В фольклоре любое событие происходит лишь в непосредственно событийное время. Добрыня Никитич отсутствовал 12 лет, однако за это время Настасья Микулична нисколько не постарела и не изменилась. Как заметил Макс Люти, сказка, правда, знает и изображает молодых и старых, "во ей неведомо старение" 30. Грани между непосредственно событийным и промежуточным временем в фольклоре абсолютны, в литературе относительны. Поэтому можно предположить, что при прочих равных условиях, описывая одно и то же событие, литературное произведение ограничится меньшим непосредственно событийным временем по сравнению с фольклорным повествованием,-хотя бы уже потому, что в литературном произведении какие-то поступки героев могут быть представлены как совершившиеся в промежуточное событийное время. Если же какие-то поступки совершены литературным героем до начала непосредственного действия, это приведет к сокращению событийного времени в целом (при этом естественны и временные перестановки). Действительно, сопоставляя пушкинскую "Песнь о вещем Олеге" с ее вероятным источником-"Летописцем русским от пришествия Рурика до кончины царя Иоанна Васильевича", изданным Н. А. Львовым в 1792 г., В. Лагутов отметил, что в летописи предсказание кудесника предшествует походу Олега на Царьград, в то время как у Пушкина кудесник упоминает о щите на вратах Цареграда как о факте уже совершившемся до начала действия. Тем самым в пушкинской балладе достигается сближение, по сравнению с "Летописцем", начала и конца3!, т. е. событийное время в целом сокращается. (К сопоставлению этих двух повествований мы обратимся еще раз). В принципе можно говорить о двух типах непрерывности фольклорном и литературном. В фольклоре последовательное течение событий подобно непрерывности целых чисел, где за одним целым числом следует другое целое число32, тогда как непрерывность в литературном произведении (мы замечаем ее уже в "Житии протопопа Аввакума")-это непрерывность ряда точек, где между любыми двумя точками всегда имеется какая-то другая точка33. Будет ли она отмечена в повествовании-это заранее не предусмотрено, и многообразие возможных решений практически ничем не ограничено. Соответственно и момент самого "включения" и "отключения" повествования факультативен. Если, например, Гончаров в "Обломове" демонстративно безразличен к моменту "подключений", то, пользуясь его же сравнением перемен в обломовской жизни с той "медлительной постепенностью, с какой происходят геологические видоизменения нашей планеты"34, можно заключить: при таком неторопливом течении жизни не столь уже существенно, месяцем раньше или годом позже взята проба для анализа (принцип в тургеневских, например, романах недопустимый).
   Вопрос о конечности или бесконечности событийного времени сводится к отмеченности начала и конца. Резкая отмеченность начала характерна для многих мифов35.
   Иное дело сказка. Как долго существовали герои до начала сказки-определить невозможно, ибо они находились вне действия и в каком-то вневременном состоянии,-это всегда ситуация "спящей красавицы", по тонкому замечанию Г. Мей-ергофа36. В. Я. Пропп указал по этому поводу: "Начальная нехватка или недостача представляет собою ситуацию. Можно себе представить, что до начала действия она длилась годами" эт. Прошлое героя, его предки волшебную сказку принципиально не интересуют, клич обращен ко всякому, "какого ты роду он ни был". "Заключительное благополучие" сказки также не предполагает каких-либо дальнейших перемен 38.
   Сказка "Емеля-дурачок" (из пермского сборника Д. Зеленина) заканчивается, как и положено, женитьбой главного героя на королевне. Далее сказочник нарушает формальную сторону дела-в заключение он повествует не о главном герое, а о его братьях. Но он сохраняет суть событийного времени в волшебной сказке - су момента женитьбы героя никаких изменений быть не может, "часы" остановлены: "А это братья есчо всё ездят на базар"39. Очень показательна "неточность" словоупотребления в финале другой сказки, помещенной в красноярском сборнике 1902 года: "Остановилась юна с ним жить"40.
   Любопытно, что как только былинный сюжет попадает в сферу влияния волшебной сказки, он проявляет то же стремление к конечному сказочному покою: "...а теперь у родителей живет"41 (речь ведется об Илье Муромце). В общем же былины, за исключением разве более поздних, "вспомогательных" по своему содержанию сюжетов, вроде исцеления Ильи Муромца. в принципе допускают, что герой совершал подвиги прежде и будет совершать их после того, как действие данной былины завершилось,-отсюда попытки сказителей и издателей расположить былины в биографической последовательности 42.
   Но ведь то же можно сделать и с .несколькими рассказами, объединенными судьбой общего героя. И так же, как волшебная сказка, может завершиться, например, документальная повесть: "И сейчас живут..." Отсюда ясно, что отмеченность начала и конца (или одного из этих элементов) сама по себе еще не дает представления об открытости или замкнутости времени. Установить, насколько элементы "рамки" (начало, конец) открыты в своей жанровой системе-этого еще недостаточно, чтобы определить, как эта система сообщается с другими временными системами. Говорить о времени открытом или замкнутом можно лишь учитывая, в какой мере изображаемые события связаны с общим движением исторического времени.
   Замкнутость времени в волшебной сказке абсолютна- сказка безразлична даже к циклической смене времен года (не случайно генетически она восходит к разовым в жизни человека, но не к циклическим, общим для коллектива обрядам). Если Кощей отправляется в погоню только после того, как вспашут пашню, посеют хлеб, дождутся урожая и испекут хлебы,-и легко нагонит похитителя, то из этого вовсе не следует, что начало события приходится на весну, а конец - на осень; это говорит лишь о том, что сказка устанавливает свои собственные часы: сопоставления временных рядов не выходят за границы сказочного мира. Эта замкнутость имеет свои глубинные причины. Изменяется - и притом благодаря вмешательству фантастических сил-только индивидуальная судьба героя, который таким образом уходит от реального разрешения социальных конфликтов 43. Сказочному времени открытость противопоказана44. Также и "биография" богатыря, если она даже установлена при позднейшей контаминации, никак не соотносится не только с историческим временем, но и с какими-либо конкретными моментами эпического былинного времени, ибо последнее, по существу, неподвижно.
   В интересной работе Б. Н. Путилова "Сюжетная замкнутость и второй сюжетный план в славянском эпосе" уточняются существующие представления о характере замкнутости сюжета в русской и южнославянской поэзии. Ф. М. Селиванов45, рецензируя эту работу, указал на перспективность дальнейших разысканий в том же направлении. Действительно, в случае необходимости былина находит средства, чтобы либо подключить к повествованию эпизоды, относящиеся к предыстории сюжета, либо осветить события, протекающие параллельно. Это свидетельствует о том, что фольклорная норма не столь шаблонна, как порою кажется,-в чем мы еще не раз сможем убедиться. Но это все же норма, и второй сюжетный план, согласуясь с законом хронологической несовместимости и другими принципами эпического повествования, "составляет органический и существенный элемент эпической; структуры"46. В частности, как показывает Б. Н. Путилов, "все случаи обращения к прошлому заключены в формы прямой речи"47, т. е. время вспять они не обращают. Материал статьи подсказывает еще одно заключение: все эпизоды второго плана находятся в сфере притяжения только "своего" сюжета и ни в каких других произведениях не изображаются и вообще с другими произведениями во временном плане никак не соотносятся; время произведения все же остается замкнутым. Другое дело, что эта замкнутость иного порядка, чем в сказке. Если ряд сказок об Иванушке расположить в какой бы то ни было последовательности совершенно невозможно, то с былинами такой эксперимент приведет к иному результату: окажется, что их последовательность не зафиксирована, решение неоднозначно и практически возможно максимальное количество перестановок.
   Открытое время окончательно утверждается в реалистической литературе, когда перестраиваются и все другие временные координаты. Не случайно Чехов советовал авторам, написав рассказ, отбросить начало и конец. "Жизнь без начала и конца"-вот кредо художника-реалиста48.
   Продолжительность событийного времени находит конкретное воплощение в художественном календаре, а его открытость или замкнутость-в художественной хронологии49. Разумеется, при всем их внешнем сходстве с категориями обычного летосчисления, художественный календарь и художественная хронология-элементы сугубо поэтические. Если профессор Вихров в лекции о лесе сообщает, что столько-то леса погублено на Руси в год гибели Пушкина, то предпочтение этой дате оказано не потому, что Леонид Леонов не располагал сведениями за другие годы или же эти данные менее показательны, а оттого, что романист рассчитывал на ряд читательских ассоциаций, закрепленных, кстати, знаменитым "Лесом" А. В. Кольцова.
   Традиционность, симметричность календаря (скажем, девять лет общего действия членятся на три равновеликих периода) - неотъемлемая принадлежность фольклора. Первые сомнения в разумности и устойчивости миропорядка, сопровождаются сдвигами и в художественном календаре. "Героический реализм" (термин М. М. Бахтина) Рабле приводит к своеобразному календарю, отличающемуся, наряду с традиционной для фольклора гиперболичностью, еще и асимметричностью, что придает ему совершенно новое качество. М. Бахтин, опираясь на мемуары современников Рабле, установил, например, что романист, говоря о засухе, изображает действительно имевшее место и длившееся шесть месяцев стихийное бедствие, но у Рабле засуха продолжается "тридцать шесть месяцев, три недели, четыре дня и тридцать с лишним часов (пожалуй, даже несколько больше)". (Для сравнения заметим, что в мифологии, например, китайской, засуха длится ровно семь лет). Вселенная, оказывается, вовсе не так уж симметрично, разумно, гармонично устроена. Отношение к жизни отразилось и в раблезианском календаре-веселом и горьком одновременно.
   Что касается хронологии, то, когда речь идет о едином эпическом времени, о каких-либо конкретных и достоверных датах говорить не приходится. Даже о знаменитой Косовской битве в одной из песен сказано, что она началась "в воскресенье до восхода солнца", но это лишь постоянный стих гусляров: Косовская битва произошла во вторник. Ясно, что в подобных случаях лишь традиционная историческая личность позволяет привязать событие к определенной дате, в общем-то весьма условной: циклизация, приурочение к единому эпическому времени создает своеобразную силу притяжения, вовлекая в сферу своего влияния произведения, созданные в разное время и повествующие о разновременных событиях. Таковы, например, былины Киевского цикла с их действием непременно "при ласковом князе Владимире" или сербские героические песни, объединенные в косовский цикл, связанный с княжением Лазаря.
   Временная приуроченность в волшебной сказке-либо своеобразная "формула невозможного" (П. Г. Богатырев), например: "когда звери умели говорить", "когда текли молочные реки" и т. п., либо указание на особую, вымышленную реальность: так, лужицкий зачин "bese a niebese" означает "было и не было"50.
   Если в былине или юнацкой песне хронология условна (ссылка на Владимира или Лазаря означает по сути одно и то же "когда-то"), то в сказке хронология-сплошная фикция .(сказочное "когда-то" по сути значит "никогда"), а в басне она отличается всеобщностью (басенное "однажды" равнозначно "всегда").
   Точная хронология не получила развития в фольклоре. Правда, в песнях, и притом не только на историческую, но и на бытовую тему (в русской песне-примерно с XVIII века) иногда указывалась дата происходящего: назывались (обычно в первой строке) год, месяц, нередко и число. Вот, например, начало песни о Михаиле Скопине:
   Как было в сто двадцать седьмом году
   В седьмом году восьмой тысячи...
   Истинная дата забыта - назван 1619 год вместо 1609-го51.
   Вряд ли можно усмотреть какой-либо исторический смысл в дате, с которой начинается песня из собрания Киреевского:
   В пятьдесят первом году
   Во Симбирском городу
   Появилася торговка
   Офимьюшка чернобровка.
   (Кир., II, 2, No 2370)
   Однако это нововведение не получило в фольклоре достаточного развития-потому, вероятно, что сам характер изображения дел, обстоятельств и лиц не требовал такой конкретизации. Песня по-прежнему предпочитала иные ориентиры: "на заходе солнца", "на заре на утренней" и т. д. "Временные категории, с которыми связывается определенное событие,- пишет исследователь украинского фольклора,-это скорее традиционные поэтические формулы, чем указание на время события ("у недiлю рано, у досвiтню годину", "в суботу пiзненько", "в мiсяцi iюлi", "ой уночi i спiвночi")52. Часы уже были изобретены, но время предпочитали определять все же по солнцу.
   В литературе хронология приобрела структурообразующее значение. И все же когда Генрих Гейне предпринял попытку, как сообщал он Т. Лаубе, впервые "ввести в стих годы и даты", то это представлялось столь необычным, что поэт просил не указывать его имени при публикации53. Литературная проза, разумеется, таких ограничений не знала. Показательно, что как классицисты, так и романтики нередко переносили время действия в прошлое, даже в тех случаях, когда наделяли героев всеми добродетелями или пороками своей эпохи. Однако на этом сходство кончается. Классицист помещает своего героя в иную эпоху, потому что он, этот герой, мог бы, по мысли автора, действовать и тогда - здесь своеобразное наложение времен. Романтик поступает так же, но по совершенно иной причине: потому, что его герой не может действовать сегодня,-здесь противопоставление эпох. Аналогия классициста сменяется у романтика антитезой. И в том, и в другом случае временные сдвиги вполне объяснимы: различные эпохи существуют в сознании художников вне исторического потока. Романтическое отталкивание от современной художнику действительности, получившее косвенное выражение в "антитезной" хронологии, открывало новые перспективы. По справедливому мнению М. Б. Храпченко, "стремясь понять человека в его коренных особенностях, независимо от тех изменчивых конкретных условий и обстоятельств, в которых он находится в тот или иной исторический период, желая охарактеризовать его потенциальные силы и возможности, романтики создали художественные обобщения огромной ценности" 54.
   С появлением представления о зависимости человеческого характера от совокупности обстоятельств и с утверждением этого принципа в реалистическом искусстве возникает необходимость конкретно-исторической хронологии. Однако типологическая общность (открытое время) не исключает существенных (но, разумеется, в рамках этой общности) различий и в календаре, и в хронологии. Так, не только продолжительность (8 лет), но и время действия в романах "Обломов" и "Дворянское гнездо" почти полностью совпадают. В "Дворянском гнезде" уже в начале повествования отмечено, что "дело происходило в 1842 году"55. Правда, путем не очень сложных вычислений хронология может быть установлена и в "Обломове" - и не менее точно, что убедительно показано А. Г. Цейтлиным в его монографии о Гончарове56. Вычислено, что действие "Обломова" начинается 1 мая 1843 года. Но в том-то и дело, что в самом романе хронология явно игнорируется и не столько потому, что преимущественное внимание автор уделяет быту, этой наименее подверженной крутым изменениям сфере бытия, сколько оттого, что он не допускает саму возможность таких изменений.
   Выше уже отмечалось, что Гончаров на протяжении всего романа дни из жизни Обломова выбирает как бы наугад. Непроизвольность, непреднамеренность такого выбора художественно мотивирована: всякий раз это дни приезда Штольца. А так как тот приезжает в Россию не по обломовским, а по своим делам, да к тому же в промежутках между наездами находится в полном неведении относительно времяпрепровождения Обломова, то в силу этого достигается нужный эффект. Тем более, что и судьба Штольца не претерпела бы никаких изменений, если бы приезжал он в другие сроки: ведь появляется он в России вне всякой зависимости от хода каких-либо известных читателю дел или исторических событий. Иначе говоря, авторской концепции действительности соответствует художественный календарь романа. При таком календаре весьма естественно полное отсутствие хронологии. Не случайно отец Обломова читает "третьегодичные" ведомости, а на полученном Ильей Ильичом письме старосты "месяца и года нет".
   Судьбы тургеневских героев, напротив, тесно связаны с конкретными историческими событиями. О Лаврецком сообщается, что он родился 20 августа 1807 года,-дата, необходимая не только для его дальнейшего жизнеописания, но и для того, чтобы объяснить поведение его отца, которому охватившая общество жажда развлечений помешала навестить первенца: "Тильзитский мир только что заключен". Последовавший через пять лет приезд Ивана Петровича на родину и примирение его с отцом объясняются событиями и настроениями двенадцатого года. А крутой поворот в его судьбе обусловлен трагической развязкой событий на Сенатской площади. Хронология для Тургенева подчас даже важнее календаря. О Иване Петровиче сказано, что он вышел в отставку "скоро после 1815 года". Назван не тот год, когда в жизни героя произошла перемена (это мог быть и 1816, и 1818-й), - отмечен исторический рубеж в жизни России и всей Европы.
   Вероятно, именно этим сдвигом времени влево можно объяснить документально зафиксированное явление, связанное с психологией творчества. Как заметил исследователь "Жизни Клима Самгина", Горький и в романе и в выступлении на съезде писателей сборник "Вехи" датирует не 1909 годом, как это следовало бы, а 1907 годом-годом поражения первой русской революции. Хронология (приуроченность к историческому событию-первопричине) для него, как и для Тургенева, важнее календаря57.
   Сюжетное время. Время эпическое и лирические
   Сюжетное время характеризуется скоростью, последовательностью и направленностью. Известно, что течение поэтического времени не совпадает с реальным; оно то движется быстрее, чем реальное время-в повествовании, .то синхронно с ним - в диалоге, то замедляет или даже приостанавливает свой бег-в описании; оно то последовательно представляет события, в действительности протекающие одновременно, то разветвляется, то обращается вспять; оно, наконец, по-разному может быть сориентировано (или же вовсе не быть ориентировано) относительно времени повествования.
   В фольклорном и раннем литературном эпосе действует закон хронологической несовместимости. Это находит соответствие в явлении, которое А. Потебня сформулировал так: "описание превращено в повествование"; (отсутствует остановка)58; если же двое братьев, Иван и Федор, окажутся на распутье и изберут различные пути, то сказочник предупредит слушателей: "Сказка пойдет нынь за Федором Водычем"59 (отсутствует разветвление).
   Известно, что раннее словесное искусство практически обходится без косвенной речи. Это нашло отражение и в дипломатической практике того времени: посол говорил (не читал) от имени пославшего, в первом лице, как бы являясь в момент передачи "речей" этим пославшим60. Диалог, перемежавший речь рассказчика, замедлял образное движение (ибо повествование, как правило, ускоряло его). И если повествовательный фольклор избегает косвенной речи и стремится "к полному воспроизведению диалогической речи"61, то дело, конечно, не в том, что язык не располагал соответствующими синтаксическими конструкциями (ибо, во-первых, когда появляется нужда, конструкции в языке возникают; во-вторых, и, возникнув, они не нашли себе места в сказках или былинах), а в том, что диалог обеспечивал синхронность (или видимость синхронности) времени рассказа и времени рассказываемого, что было весьма желательно для рассказчика.
   Закон хронологической несовместимости и четкая отграниченность повествования от диалога в фольклорном изложении-явления изоморфные. Подобно тому, как на время активности одного персонажа другой выключается из действия, так в момент речи персонажа повествователь отключается, "спит", как спит Иван-царевич, пока Василиса Прекрасная вышивает утирку.
   В русской литературе Державин едва ли не первым ввел развернутые описания в поэзию, а Карамзин, с его вниманием к пейзажу,-в сюжетную прозу. Теперь, с введением третьего элемента-описания,-о диалоге стали говорить, что он "оживляет" изложение,-и, в самом деле, он гораздо динамичнее описания, тормозящего или даже останавливающего движение времени. Прямая речь, оставаясь все еще синхронной реальному времени, сначала выступает как бы его представителем: она подчеркивает стремительность повествования и неторопливость описания. С введением косвенной речи в различных ее разновидностях, а затем с утверждением в реалистической литературе внутреннего монолога-на саму речь героя распространяется то повествовательный, то описательный принцип: она передается то более сжато, повествовательно-в некоторых видах косвенной речи, то более замедленно, описательно - обычно при внутреннем монологе, когда мысли, возникшие одновременно, излагаются в определенной последовательности62.
   С другой стороны, и в авторской речи повествование и описание все реже встречаются в чистом виде. Более того, поскольку закон хронологической несовместимости утратил силу, открылась возможность, путем временных перестановок в изложении, придавать повествованию или описанию темпоральное значение, обычно им не свойственное. Так, у Гончарова в "Обломове" повествование, вопреки его привычной функции, не ускоряет, а тормозит ход времени. Это достигается благодаря тому, что повествуется, как правило, о событиях, предшествующих изображаемому моменту, и вследствие такого выбора места для повествовательных глав изображаемый момент продлевается. К примеру, включенный в первую часть "Сон Обломова", повествующий обо всей предшествующей его жизни, служит, помимо прочего, также и средством ретардации: повествование ведется в счет времени, отпущенного на описание. М. С. Кургинян отмечает в "Тихом Доне" Шолохова "описание-в роли внутреннего монолога"63, т. е. самую неподвижную форму высказывания в роли самой динамичной, "мгновенной". Временные перестановки и даже "непрерывное обратное время" в современной литературе - явления отнюдь не исключительные.
   Одно из существеннейших отличий фольклора от литературы - наличие в нем непосредственного контакта между тем, кто воспроизводит текст, и тем, кто этот текст воспринимает. Сама устная форма бытования делала время повествования в фольклоре переменчивым, превращала его в подвижную категорию, и понятие "сегодня" (момент повествования) не имело сколько-нибудь конкретного хронологического смысла, следовательно, не нуждалось в согласовании с временем действия.
   Однако и в литературе задача "согласования времен" возникает не всегда. Обычно обязательная в эпосе, она отсутствует в лирике, ибо "лирика - praesens, эпос - perfectum", - положение, которое в качестве общепризнанного приводит А. Потебня" .0 художественном времени в лирическом произведении будет сказано ниже, однако и в эпосе, даже если в нем нет или почти нет лирических "примесей", художнику не всегда приходилось преодолевать "временной барьер", само появление которого-результат длительной эволюции художественного мышления. Для древнерусского автора такого затруднения не существовало. Летописный рассказ о смерти Олега завершался так: "Есть же могила его и до сего дни, словеть могыла Ольгова"65.
   В устном бытовании формула "до сего дня" играла роль мотивировки самого акта повествования (объясняется, почему сегодня холм носит наименование "могылы Ольговой"), служила доказательством достоверности сообщения66; она выполняла и ряд других функций-и только хронологическим ориентиром она служить не могла, - хотя бы уже по той причине, что формула на протяжении многих лет воспроизводилась в неизменном виде: прошлое не кончалось, оно как бы приобщалось к вечному.
   Эту "двойственную" природу художественного времени в эпическом повествовании (двойственную в современном восприятии, но в историческом плане-синкретическую, нерасчлененную) почувствовал и гениально воспроизвел Пушкин. Свое стихотворение об Олеге поэт называет песнью, тем самым сосредоточивая читательский интерес на художественной реальности как таковой. Повествование завершается картиной тризны. Топонимическое обоснование "права на рассказ" ("словеть могыла Ольгова") не понадобилось вовсе; далекое прошлое и "сегодня" сосуществуют непосредственно в структуре повествования, без реалий-посредников. Вот как В. Я. Пропп комментирует начало стихотворения: "Как ныне сбирается вещий Олег. Этим выражается единство вымысла (кабы, как) и действительности (ныне, тут), прошлого и настоящего, искусства и жизни" 67.