Страница:
У них как раз в это время проходили выборы красного председателя, и мы с Пеэтом Яэгером каждый день ходили в комитет и наблюдали за выборами. Нередко члены одной семьи - мать, дети, отец - отдавали свои голоса разным кандидатам, и это было весьма забавно. Я думаю, что это вообще были первые выборы, которые здесь когда-либо проводились, потому что красные только что пришли к власти и у них еще не было даже избирательной урны, только листы бумаги с записанными на них именами".
Члены Анадырского ревкома жаловались Маазику, что минувшей осенью на катере "Твинс" к ним в поисках золота нагрянули американские авантюристы. В глубине полуострова, в трехстах километрах от устья реки Белая, они разбили лагерь, и за зиму "Анадырскому комитету не раз приходилось пускаться в дальний путь на реку Белую, не то члены группы перебили бы друг друга"... Одновременно с Маазиком в Анадырь прибыл пароход, поддерживавший сообщение между Владивостоком и Чукоткой. Маазик наведался к капитану. "Он ненавидел красных, а поскольку я им симпатизировал, между нами завязалась изрядная перепалка. Мне казалось, что у красных добрые намерения, и если они смогут выполнить их, это будет полезно для человечества".
На Аляске, в Номе, Маазика ждали плохие вести. {270} Канадское исследовательское судно "Полар Беар", высадив на острове Врангеля группу исследователей, село на мель в устье Колымы. Маазик согласился заняться спасением корабля и с тремя спутниками отправился туда на пятнадцатитонной "Белинде". Спасательная экспедиция продолжалась более двух лет, и за это время ему пришлось трижды пересекать фронт гражданской войны.
Первую остановку Маазик сделал в Уэлене. Здесь он узнал, что на Колыме царит голод. Маазик предпринял все, что было в его силах. Заплатив представителю советской власти Бычкову пошлину - эти доллары тоже были спрятаны в кожаном поясе и доставлены следующей осенью в Москву, - он закупил у купца Газдарова полное судно продовольствия и осенью 1921 года отправился под парусами в Нижнеколымск. В это же время всего в полутора тысячах километров западнее этого места давний соратник Толля и участник его экспедиции Т. Матисен определял глубину залива в районе будущей гавани Тикси. На Колыме советскую власть представлял Зыков. "Он заявил, что, поскольку русский корабль не прибыл, правительство решило закупить у нас все, что у нас есть лишнего, и что частная торговля запрещена. Красные были очень приветливы, пригласили нас на берег отобедать, мы с ними прекрасно поладили". В качестве оборотных средств здесь служили лисьи шкурки. Вскоре выяснилось, что для того, чтобы снять "Полар Беар" с мели, надо дождаться весеннего половодья. Маазик заплатил пошлину и получил разрешение Зыкова охотиться по всей Якутии. "A wide world!"1 - восклицает Маазик. Он отправился в дельту Колымы, построил там охотничью избушку и зиму напролет охотился на лис. Поскольку на всю Восточную Сибирь только у Маазика было судно, пригодное к плаванию, очень скоро политические силовые линии сосредоточились вокруг его охотничьей хижины. С целью разведать обстановку Маазика посетил продинспектор Пиланицкий. "Во время беседы Пиланицкий вел себя так, как будто он белый, и, уходя, намекнул на скорую смену власти". Когда Маазик рассказал об этом Зыкову, то впервые услышал об опасности, возникшей в результате мятежа Бочкарева. Продинспектор оказался предателем. С помощью колчаковских офицеров, скрывав-{271}шихся в среднем течении Колымы, он захватил власть и примкнул к мятежникам. Северо-Восточная Сибирь и Чукотка были отрезаны от красной Сибири. "Пиланицкий назначил свое правительство, и в Среднеколымске суд расстрелял шестнадцать или семнадцать красных. Затем он двинулся вниз по реке, чтобы повторить то же самое в Нижнеколымске и в устье реки".
За это время белогвардейцы захватили и Анадырь. После многомесячного перехода через тундру и горы оттуда прибыли на нартах трое коммунистов, знакомые Маазику еще по его предыдущему путешествию. Он снабдил их продуктами и познакомил с обстановкой, но через несколько дней беглецы были схвачены белыми и убиты, а тела их брошены в прорубь. С награбленными деньгами белый офицер пришел на "Белинду" покупать продукты. "Мы решили, что не примем эти кровавые деньги, отобранные у убитых... Мы не были уверены, сколько нам самим осталось жить после этого, поэтому вооружились как могли, и я дал себе клятву, что если наступит мой час, то хоть одного негодяя я прихвачу с собой". Маазик узнал, что следующей жертвой мятежники избрали таможенника Зарапука. Он дал юноше продукты и оружие и помог ему скрыться. "Его, несомненно, расстреляли бы, потому что он прошел обучение в Красной Армии, где ему дали чин старшины. Так что по крайней мере одну жизнь спас и я". Наступила беспокойная весна 1922 года. Маазику и его трем спутникам не удалось снять экспедиционное судно с мели. Они решили вернуться домой. Возникло новое препятствие: бочкаревцы не выпускали "Белинду". После долгих споров и угроз якорь был поднят, и судно взяло курс на восток, но какой ценой! На борту было двенадцать белогвардейцев во главе с капитаном Пиланицким. Маазик не мог и не хотел мириться с этим и бросил судно на мысе Яккан, где ровно сто лет назад Врангель тщетно пытался разглядеть очертания острова, носящего теперь его имя. "Белинде" не удалось продвинуться намного дальше. Вблизи Северного мыса она замерзла во льдах. Вероятно, слух о том, что судно захвачено белыми, дошел до Уэлена и заставил Бычкова и Рудых эвакуироваться через Америку в Москву.
Держась берега, Маазик вернулся обратно на мыс Биллингса и построил там себе охотничью хижину - третью за время своей дальневосточной одиссеи. Однажды у него ночевал Пиланицкий, который, заболев, решил вер-{272}нуться на Колыму. Капитан лег спать с ружьем в руках и револьвером под подушкой. Маазик приводит следующий диалог:
"- Что за жизнь вы себе выбрали! Во всем мире у вас не осталось ни одного друга.
- Сам знаю, - вот все, что он ответил мне".
На следующее утро:
"- У меня такое чувство, Пиланицкий, будто я вижу вас в последний раз.
- Я не сделал красным ничего плохого.
- Вы еще получите свое за тех тридцать человек, которых отправили на тот свет на Колыме!
- Потому я туда и возвращаюсь..."
Картину морального разложения белогвардейцев Маазик дополняет сообщением, что Пиланицкий был убит на Колыме во вспыхнувшей там анархистской междоусобице.
В феврале 1923 года распространился слух, что со стороны Якутии движется банда белобандитов в количестве двухсот человек, которая пытается пробиться в Америку через Чукотский Нос. Из Уэлена на нартах прибыл новый уполномоченный Камчатского ревкома Федор Караев. Он поселился в охотничьей хижине Маазика и вместе с сорока красными чукчами-охотниками начал строить оборонительную линию из снега. "Нарочные приходили и уходили, принося всевозможнейшие сообщения, но отряду и ездовым собакам нужна была еда в таких невероятных, количествах, которого просто негде было раздобыть, и в конце концов он был вынужден вернуться в Уэлен".
Это была одна из последних попыток белогвардейцев прорваться через Уэлен на Аляску. Владивосток к тому времени был уже освобожден, а в апреле 1923 года на побережье Охотского моря был уничтожен отряд Бочкарева. Осенью представитель Камчатского ревкома И. Брук открыл в Уэлене школу, и этой же осенью при школе начало действовать Общество друзей Воздушного Флотапервая воздухоплавательная организация на Чукотке, как я узнал из десятого номера "Авиаработника" - стенной газеты летчиков поселка Лаврентия, когда по дороге домой мне пришлось остановиться у них. Перед новой жизнью были поставлены новые, неслыханные ранее задачи.
Аугуст Маазик не присутствовал при основании Общества друзей Воздушного Флота. Он покинул Уэлен за не-{273}сколько недель до этого на американской шхуне, капитаном которой был Кокрен-младший. Когда-нибудь я постараюсь выяснить, не является ли он потомком нашего Рыжего. Такое предположение кажется мне вполне обоснованным. Я люблю, когда круг замыкается.
Вот-вот замкнется и круг Аугуста Маазика. Он стоял слишком близко к учредительному собранию Общества друзей Воздушного Флота, чтобы не оставить следа и здесь. Когда Маазик через пять лет увидит в последний раз Уэлен, он увидит его с воздуха, с борта самолета. Произошло это так.
Летом 1929 года неподалеку от Северного мыса вмерзли в лед советский пароход "Ставрополь" и шхуна "Нанук" американского коммерсанта Свенсона, снабжавшего советские торговые организации. На борту "Ставрополя" были женщины и дети, а также несколько больных, положение Свенсона тоже становилось критическим. По радио он попросил помощи у известного полярного летчика Бена Эйелсона.
Руководитель американского общества "Аляска Эйруэйс" близкий друг Маазика Бен Эйелсон недавно поставил новый рекорд и был одним из самых известных воздухоплавателей мира. Вместе с австрийским полярным исследователем Джорджем Уилкинсом он пролетел с мыса Барроу на Аляске на Шпицберген и обратно. Полет продолжался двадцать с половиной часов и стал самым длинным беспосадочным трансполярным перелетом. Но побережье Чукотки Бену Эйелсону было незнакомо.
К тому времени Маазик как раз вернулся из очередного похода на нартах, который чуть было не стал для него последним. На этом своем одиноком пути домой в полторы тысячи километров он провалился в трещину во льду "и бултыхнулся прямо в воду", которая была не чем иным, как арктическим морем Бофорта. С помощью финки он вскарабкался наверх по гладкой ледяной стене. Один из немногих, кому это удалось сделать до него, был исследователь Антарктики Дуглас Моусон. Но тем, кто знает биографию Маазика, такое чудо представляется вполне закономерным. Он добрался до Нома и в гостинице "Золотые ворота" встретился с Беном Эйелсоном. Маазик снабдил друга полярным снаряжением и описал ему Северный мыс и его окрестности. Конечно же тот пригласил его с собой. "Мне больше нравится падать с нарт, чем с самолета", - рассмеялся Маазик. Это спасло ему жизнь. {274} Бен Эйелсон и механик Борланд не вернулись. Теперь Маазик сам вызвался лететь на поиски пропавших летчиков. Американский сенатор, прибывший, чтобы руководить спасательными работами, недоверчиво осведомился, сколько рассчитывает Маазик получить за свои услуги. "Я ответил ему, что Эйелсон мой друг, что поиски - дело жизни и смерти, и если я могу в этом принести хоть какую-нибудь пользу, то уж, во всяком случав, не за деньги". Маазику поручили организовать санную экспедицию на побережье Чукотки и обучить летчиков всему, что надо знать в условиях Арктики. Он учил их строить эскимосское иглу, охотиться, готовить пищу из ничего, учил одеваться. Это странное соединение слов "учил одеваться" людям несведущим кажется смешным. Но ничего смешного в этом нет. Когда известный советский полярный летчик Михаил Каминский (о котором Юхан Смуул писал в "Ледовой книге") совершил свою первую вынужденную посадку и оказался в тундре в сорокаградусный мороз в обычной городской одежде, ему очень сильно попало от Янсона: "Вы забыли одеться, как надлежит в Арктике, забыли "погоду", забыли топор..." Самокритичный Каминский иронизирует: "Какими аристократами мы были! Нас одевали, кормили, регламентировали каждый шаг, чтобы, не дай бог, не перетрудились, не ушиблись. Тьфу!.. Меня не научили, что в Арктике надо тепло одеваться, что надо летать с топором и палаткой".
Маазик поднялся в воздух на двухместном "Стенсоне" Эдварда Юнга.
Вылетели первые самолеты и с Камчатки. 15 ноября 1929 года на ледоколе "Литке" их доставили в бухту Провидения и к концу года подготовили к полету. В конце января 1930 года в районе Северного мыса встретились советские и американские летчики М. Слепнев, Ф. Фарих, В. Галышев, И. Эренпрейс, И. Кроссинг, А. Келхам. Впервые был совершен полет над неведомым Чукотским Носом, внутренние области которого все еще оставались белым пятном на карте. Дважды летал на Северный мыс Аугуст Маазик, но из-за погоды оба раза вынужден был вернуться. Крыло потерпевшего крушение самолета американцы обнаружили в ста километрах к востоку от Северного мыса. Несмотря на трудности, советским летчикам удалось там приземлиться. Они перелопатили снег на площади в несколько сот метров, нашли тела погибших американцев и участвовали в их погребении на Аляске. {275} В память этого трагического события, а также в память дружественной совместной работы летчиков мыс в устье прекрасной Амгуемы носит название Коса двух пилотов.
В полярных владениях Канады на земле Банкса о заслугах Аугуста Маазика напоминает горный перевал, носящий его имя, который он открыл неподалеку от того места, где Амундсен последний раз зимовал на шхуне "Йоа" на своем длинном пути по Северо-Западному проходу.
ИНЧОУН
Если плыть из Уэлена на восток, попадешь в Америку, а если на запад в куда менее известный Инчоун. Без долгих размышлений решаем плыть на запад. Погода стояла теплая, безветренная, нас обволакивал густой туман, и я подумал, что в такую погоду на море всего и дел, что дремать, чем мои спутники в лодке и занимались. Мое заблуждение рассеял отчаянный вой сирены, который разорвал тишину, как рев коровы, заблудившейся в чаще и нетерпеливо призывающей доярку. И вдруг я увидел невероятное: над плотным, недвижным туманом скользили белые мачты невидимого корабля, похожие на лирические перископы. Мачты могли принадлежать только "Суле", покинувшей рефрижератор "903" у ледовой перемычки. Конечно, этот факт не добавляет ничего нового с точки зрения знакомства с Чукотским морем или с чукчами. И все-таки! Знакомые мачты.
К брезентовой штормовке я приторочил временный карман. В нем как раз умещается полбуханки хлеба, что совсем немало, если учесть, что уэленская буханка весит два кило. Штурман бросает на карман прищуренный взгляд, колючий, как металлическая щетка.
- Маловат, пожалуй, - говорит он, и в следующий раз его словно окаменевшее лицо дрогнуло только через полчаса. Теперь я знаю, что это такое - юмор чукчей.
Наш тихий подвесной мотор вспугивает неисчислимое количество корморанов, но они так разомлели, что поднимаются над водой лишь на мгновение и тут же плюхаются обратно в воду, как жареные гуси. Они лучше меня знают, что их мясо почти несъедобно. Даже когда над нашими головами, громко хлопая крыльями, пролетает стая уток, никто не хватается за ружье: охотиться в такой туман дело безнадежное. {276}
Наконец над туманом появляются черный выступ скалы и крохотный лоскут синего неба. У подножья скалы, чуть правее, вырисовываются первые скаты крыш, под крышами появляются окна, вокруг окон - стены и, наконец, вся деревня. Это и есть Инчоун, намного меньше Уэлена, но зеленее и уютнее его.
Красивые старинные лодки, заботливо уложенные в ряд на досках, поднятых на столбах над землей, стоили мне моей полбуханки хлеба - под этими досками угрожающе рычит добрая полсотня ездовых собак, посаженных на цепь. Все деревянные детали лодок насажены на шипы и перевязаны ремнями, таким лодкам могло бы быть и тысяча лет, но изготовлены они конечно же не более десятка лет назад. При высокой накатной волне эскимосский умиак практичнее наших прочных и устойчивых в штормовую погоду китобойных лодок, шесть-восемь человек могут на бегу перекинуть его через волны прибоя, а в море чукчи выходят и при довольно сильном ветре. Теперь уэленский колхоз начинает строить мол: еще один пример прогресса и - прожорливости прогресса. В старинных лодках дерево обработано с удивительной тщательностью. Там, где дерева мало, оно становится драгоценным материалом, и таких прекрасных дверей, как в Бухаре, в лесной полосе вы нигде не встретите.
Наконец-то я увидел охотников на тюленей. Выстрелы я слышал уже довольно давно, замечаю же их только тогда, когда оказываюсь почти рядом с ними. Двое стариков, завернувшись в белые простыни, которые служат им для маскировки, неподвижно сидят на корточках в вечном снегу, которого в тени у подножья отвесной стены Раввыквын предостаточно. Ружья охотников опираются на треноги, а их устремленные в море слишком самоуверенные взгляды низводят их в категорию наших рыболовов-любителей. Пожалуй, так оно и есть на самом деле. Время от времени на поверхности воды появляется тюлень, как мне кажется, все один и тот же, в его умных глазах застыла пресыщенность однообразной ролью, которая каждый раз кончается выстрелом и новым погружением в воду. Но ездовых собак нужно кормить мясом.
Я пытаюсь выяснить значение названия Раввыквын. В переводе оно означает Сломанная скала. Отлогая у деревни, она берет здесь разбег и внезапно взмывает отвесной стеной, обращенной к Уэлену и повторяющей в миниатюре формы тамошней горы Йыиныткын. Взобраться на {277} эту стену со стороны деревни невозможно, и на берегу она кончается крутым, уходящим в воду мысом. В этом есть что-то таинственное. Не нужно быть археологом, чтобы увидеть в Раввыквыне великолепную природную крепость. И все-таки почему именно Сломанная скала?
Названия мест я стараюсь приводить в книге так точно, как только могу. В них заключена особая ценность. Многие ли таллинцы знают, что название Каламая 1, сохранившееся на вывеске одного магазина в Копли, древнее, чем теперешнее название Таллина, а название Тынисмяги 2 напоминает времена, когда наши предки-язычники приносили святому Тынису, Антону, в жертву свиные головы - почти как дикари Голдинга? Я глубоко уважаю своих друзей геологов, топографов и гидрологов, которые в девственных лесах и тундре Сибири с помощью топора и теодолита возводят фундамент завтрашней жизни, и это скорее моя, а не их вина, если они не знают, что в мире нет безымянных рек, озер и гор, нет пустоты. Они, конечно, были бы рады, если бы до начала полевых работ кто-нибудь взял на себя труд познакомить их с историей и этнографией края, где им предстоит работать. Но этого никто не делает, и в результате на Колыме и на Чукотке тридцать две реки получили одно и то же новое название - Прямая! Но и это еще не все. И это не самый разительный пример. Только на карте Колымы и Чукотки мы найдем:
Кривых рек - 35,
Тихих рек - 37,
Широких рек - 43,
Перевальных рек - 52
и 71 Озерную реку!
Не превышает ли это все допустимые пределы?! Эту унылую статистику я почерпнул в газете "Магаданская правда", в номере от 15 июня 1966 года. Так мы теряем наши Трои, не говоря уже о языке, теряем на Колыме и в Эстонии.
ВОСПРИЯТИЕ ПРОСТРАНСТВА
На Севере меня всегда поражает почти средневековое игнорирование географических фактов. В старину, когда на Чукотском Носу не было своей собственной школы, {278} дети ходили в школу в Америку. Ближайший центр по обработке металла, по мнению некоторых исследователей, находился в Пенжинской губе, на расстоянии тысячи двухсот километров от Уэлена. Далеко это или близко? Многие недоразумения начинаются с того, что мы оцениваем расстояния с точки зрения нашего нервозного мгновения, вместо того чтобы соотнести их со временем. А времени здесь всегда было много больше, чем у нас, соответственно сокращались и расстояния. В начале века в этих краях путешествовал гидрограф Калинников. Случалось, он встречал какого-нибудь чукчу, который, поставив утром чайник на огонь, обнаруживал, что у него вышел весь запас чая. Нечто подобное может случиться и с нами, тогда мы набрасываем пальто на плечи и бежим за угол в магазин. Для чукчи таким само собой разумеющимся поступком было запрячь в нарты ездовых собак и отправиться за чаем, прихватив в дорогу изрядный кусок мороженой оленины; вся разница заключается в том, что ехать ему надо двести - триста километров в один конец и столько же обратно. И это еще не самый разительный пример. Как-то к Калинникову примкнул четырнадцатилетний мальчик, пожелавший навестить родственников. У паренька не было своей упряжки, и все четыреста километров он преспокойно бежал рядом с нартами Калинникова, вечерами он помогал ему разжечь костер и накормить собак и только после этого укладывался в снег спать. Я хочу сказать, что психологическая оценка расстояния может быть принципиально иной, чем наша, даже сейчас, в эпоху автомобилей и самолетов.
Необычайно тесный контакт человека с природой в давние времена находил выражение прежде всего в том, что уход из жилища не означал ухода из дома, не означал перехода от знакомого к менее знакомому или тем более от знакомого мира к чужому. Понятие дома совпадало с понятием окружающей природной среды. Капитан Биллингс подтверждает это убедительным примером. Во время путешествия, продолжавшегося полгода, он вместе с домочадцами Имлерата прошел около тысячи двухсот километров, и все они были на одно лицо. На протяжении этого огромного пути неизменной оставалась каждодневная рутина мелких хозяйственных забот, повсюду они были дома. И вдруг ситуация изменилась. Они подошли к Анюю, впереди чернела непроглядная стена леса чужая, таинственная, жуткая. Чукчи остановились {279} и устроили долгое ритуальное действо с жертвоприношениями, предсказаниями и песнями, хотя до цели их путешествия оставалось не более двух дней пути. Они сделали это потому, что только теперь им предстояло вступить в чужую страну и только теперь они ощутили всю меру расстояния и страх перед далью, то, что в Ветхом завете так поэтично и психологически точно названо страхом обнаженности. Еще более любопытные примеры соотношения времени и пространства дает нам образ жизни тунгусов, нынешних эвенков. Их родная среда - лес. Этот осколок народа растворился в сибирской тайге в гомеопатических дозах. Эвенков не больше, чем служащих в каком-нибудь торговом центре Нью-Йорка, и в то же время их домом является сплошной лесной пояс, занимающий гигантскую территорию: от Камчатки и Сахалина на востоке до водораздела Енисея и Оби на западе, иными словами - площадь, значительно большую, чем та, которую занимает любой другой малочисленный народ на белом свете. Поскольку эвенки даже в таких фантастических условиях сумели сохранить свой язык и культуру, вполне резонно предположить, что и у них отсутствовало чувство расстояния или по крайней мере что оно поразительно отличалось от нашего. Как бы ощущали мы себя и свои связи с миром, если бы на территории Эстонии нас проживало всего сорок пять человек и двое из них обитали бы на острове Сааремаа? Конечно, это всего лишь арифметическая эквилибристика, но она помогает понять доисторическую жизнь эстонцев и других прибалтийских финнов, тоже связанную с такими процессами в разреженном времени и пространстве, которые даже трудно вообразить, связанную с долгими странствиями в еще более долгом времени, когда сам участник этих странствий мог и не осознавать собственного передвижения.
Все сказанное выше - не что иное, как вступление к утверждению, что в этом уголке света Уэлен является древнейшим культурным центром, влияние которого распространялось на значительные пространства. Одной из составных частей местной культуры был танец, больше того - танец осуществлял функции языка, понятного всем. В первое десятилетие советской власти были обнаружены иероглифы пастуха Теневиля. Теневиль пользовался ими в совхозном счетоводстве и в переписке с родственниками, и его обычно называют изобретателем чукотских иероглифов. Это не совсем точно: первое указание {280} на существование пиктографии на Чукотке содержится в отчете, опубликованном в 1912 году.
И еще один пример, связанный с расстояниями: в один из глубинных уголков края известие о том, что началась Великая Отечественная война, пришло лишь через шесть месяцев после ее начала, зимой 1942 года.
УЖИН У ЭСКИМОСОВ
Эмутэин пододвигает к столу стул и садится напротив меня, под картиной, на которой изображен московский Большой театр. Его жена поправляет на кровати покрывало, занавешивает окно, оглядывает комнату, потом отбрасывает край покрывала и садится на кровать. Магадан передает музыку, ее перебивает голос токийского диктора. Я выключаю радио.
- Эмутэин, как переводится ваше имя?
- Эмутэ-ин, - так он произносит его.
- Эмутэин означает, что я сын Эмуна. Это эскимосское имя. Я не чукча, я эскимос.
Я это знал, но это и по нему хорошо видно. Смешанные браки здесь не редкость, но эскимоса все равно легко отличить от чукчи. Лицо у него круглее и менее скуластое, рядом с темпераментным чукчей он кажется флегматиком. Эскимосы - исконные жители Уэлена и представляют древнейшую арктическую охотничью культуру, которая некогда кольцом охватывала Ледовитый океан.
- Эскимосы танцевали всегда. Например, когда мы еще жили в Наукане...
Многие эскимосские семьи переселились в Уэлен из Наукана, расположенного по ту сторону горы, на берегу Берингова пролива. Поселок, вцепившись в скалистый уступ, висел над пропастью, и его перенесли сюда.
-...и в декабре или январе вытаскивали на берег первого гренландского кита, у нас начинался праздник танца, иногда он продолжался целый месяц. Сначала дочь лодочного старосты должна была накормить кита. У нее были для этого специальная деревянная миска и поварешка. В миске лежали копченая оленина и съедобные травы. Ими она кормила кита и охотников, всех, кроме молодых. Первого выловленного в новом году моржа кормили таким же образом. На берегу моржу отрезали голову, кормили ее с поварешки и давали запивать водой... {281}
Члены Анадырского ревкома жаловались Маазику, что минувшей осенью на катере "Твинс" к ним в поисках золота нагрянули американские авантюристы. В глубине полуострова, в трехстах километрах от устья реки Белая, они разбили лагерь, и за зиму "Анадырскому комитету не раз приходилось пускаться в дальний путь на реку Белую, не то члены группы перебили бы друг друга"... Одновременно с Маазиком в Анадырь прибыл пароход, поддерживавший сообщение между Владивостоком и Чукоткой. Маазик наведался к капитану. "Он ненавидел красных, а поскольку я им симпатизировал, между нами завязалась изрядная перепалка. Мне казалось, что у красных добрые намерения, и если они смогут выполнить их, это будет полезно для человечества".
На Аляске, в Номе, Маазика ждали плохие вести. {270} Канадское исследовательское судно "Полар Беар", высадив на острове Врангеля группу исследователей, село на мель в устье Колымы. Маазик согласился заняться спасением корабля и с тремя спутниками отправился туда на пятнадцатитонной "Белинде". Спасательная экспедиция продолжалась более двух лет, и за это время ему пришлось трижды пересекать фронт гражданской войны.
Первую остановку Маазик сделал в Уэлене. Здесь он узнал, что на Колыме царит голод. Маазик предпринял все, что было в его силах. Заплатив представителю советской власти Бычкову пошлину - эти доллары тоже были спрятаны в кожаном поясе и доставлены следующей осенью в Москву, - он закупил у купца Газдарова полное судно продовольствия и осенью 1921 года отправился под парусами в Нижнеколымск. В это же время всего в полутора тысячах километров западнее этого места давний соратник Толля и участник его экспедиции Т. Матисен определял глубину залива в районе будущей гавани Тикси. На Колыме советскую власть представлял Зыков. "Он заявил, что, поскольку русский корабль не прибыл, правительство решило закупить у нас все, что у нас есть лишнего, и что частная торговля запрещена. Красные были очень приветливы, пригласили нас на берег отобедать, мы с ними прекрасно поладили". В качестве оборотных средств здесь служили лисьи шкурки. Вскоре выяснилось, что для того, чтобы снять "Полар Беар" с мели, надо дождаться весеннего половодья. Маазик заплатил пошлину и получил разрешение Зыкова охотиться по всей Якутии. "A wide world!"1 - восклицает Маазик. Он отправился в дельту Колымы, построил там охотничью избушку и зиму напролет охотился на лис. Поскольку на всю Восточную Сибирь только у Маазика было судно, пригодное к плаванию, очень скоро политические силовые линии сосредоточились вокруг его охотничьей хижины. С целью разведать обстановку Маазика посетил продинспектор Пиланицкий. "Во время беседы Пиланицкий вел себя так, как будто он белый, и, уходя, намекнул на скорую смену власти". Когда Маазик рассказал об этом Зыкову, то впервые услышал об опасности, возникшей в результате мятежа Бочкарева. Продинспектор оказался предателем. С помощью колчаковских офицеров, скрывав-{271}шихся в среднем течении Колымы, он захватил власть и примкнул к мятежникам. Северо-Восточная Сибирь и Чукотка были отрезаны от красной Сибири. "Пиланицкий назначил свое правительство, и в Среднеколымске суд расстрелял шестнадцать или семнадцать красных. Затем он двинулся вниз по реке, чтобы повторить то же самое в Нижнеколымске и в устье реки".
За это время белогвардейцы захватили и Анадырь. После многомесячного перехода через тундру и горы оттуда прибыли на нартах трое коммунистов, знакомые Маазику еще по его предыдущему путешествию. Он снабдил их продуктами и познакомил с обстановкой, но через несколько дней беглецы были схвачены белыми и убиты, а тела их брошены в прорубь. С награбленными деньгами белый офицер пришел на "Белинду" покупать продукты. "Мы решили, что не примем эти кровавые деньги, отобранные у убитых... Мы не были уверены, сколько нам самим осталось жить после этого, поэтому вооружились как могли, и я дал себе клятву, что если наступит мой час, то хоть одного негодяя я прихвачу с собой". Маазик узнал, что следующей жертвой мятежники избрали таможенника Зарапука. Он дал юноше продукты и оружие и помог ему скрыться. "Его, несомненно, расстреляли бы, потому что он прошел обучение в Красной Армии, где ему дали чин старшины. Так что по крайней мере одну жизнь спас и я". Наступила беспокойная весна 1922 года. Маазику и его трем спутникам не удалось снять экспедиционное судно с мели. Они решили вернуться домой. Возникло новое препятствие: бочкаревцы не выпускали "Белинду". После долгих споров и угроз якорь был поднят, и судно взяло курс на восток, но какой ценой! На борту было двенадцать белогвардейцев во главе с капитаном Пиланицким. Маазик не мог и не хотел мириться с этим и бросил судно на мысе Яккан, где ровно сто лет назад Врангель тщетно пытался разглядеть очертания острова, носящего теперь его имя. "Белинде" не удалось продвинуться намного дальше. Вблизи Северного мыса она замерзла во льдах. Вероятно, слух о том, что судно захвачено белыми, дошел до Уэлена и заставил Бычкова и Рудых эвакуироваться через Америку в Москву.
Держась берега, Маазик вернулся обратно на мыс Биллингса и построил там себе охотничью хижину - третью за время своей дальневосточной одиссеи. Однажды у него ночевал Пиланицкий, который, заболев, решил вер-{272}нуться на Колыму. Капитан лег спать с ружьем в руках и револьвером под подушкой. Маазик приводит следующий диалог:
"- Что за жизнь вы себе выбрали! Во всем мире у вас не осталось ни одного друга.
- Сам знаю, - вот все, что он ответил мне".
На следующее утро:
"- У меня такое чувство, Пиланицкий, будто я вижу вас в последний раз.
- Я не сделал красным ничего плохого.
- Вы еще получите свое за тех тридцать человек, которых отправили на тот свет на Колыме!
- Потому я туда и возвращаюсь..."
Картину морального разложения белогвардейцев Маазик дополняет сообщением, что Пиланицкий был убит на Колыме во вспыхнувшей там анархистской междоусобице.
В феврале 1923 года распространился слух, что со стороны Якутии движется банда белобандитов в количестве двухсот человек, которая пытается пробиться в Америку через Чукотский Нос. Из Уэлена на нартах прибыл новый уполномоченный Камчатского ревкома Федор Караев. Он поселился в охотничьей хижине Маазика и вместе с сорока красными чукчами-охотниками начал строить оборонительную линию из снега. "Нарочные приходили и уходили, принося всевозможнейшие сообщения, но отряду и ездовым собакам нужна была еда в таких невероятных, количествах, которого просто негде было раздобыть, и в конце концов он был вынужден вернуться в Уэлен".
Это была одна из последних попыток белогвардейцев прорваться через Уэлен на Аляску. Владивосток к тому времени был уже освобожден, а в апреле 1923 года на побережье Охотского моря был уничтожен отряд Бочкарева. Осенью представитель Камчатского ревкома И. Брук открыл в Уэлене школу, и этой же осенью при школе начало действовать Общество друзей Воздушного Флотапервая воздухоплавательная организация на Чукотке, как я узнал из десятого номера "Авиаработника" - стенной газеты летчиков поселка Лаврентия, когда по дороге домой мне пришлось остановиться у них. Перед новой жизнью были поставлены новые, неслыханные ранее задачи.
Аугуст Маазик не присутствовал при основании Общества друзей Воздушного Флота. Он покинул Уэлен за не-{273}сколько недель до этого на американской шхуне, капитаном которой был Кокрен-младший. Когда-нибудь я постараюсь выяснить, не является ли он потомком нашего Рыжего. Такое предположение кажется мне вполне обоснованным. Я люблю, когда круг замыкается.
Вот-вот замкнется и круг Аугуста Маазика. Он стоял слишком близко к учредительному собранию Общества друзей Воздушного Флота, чтобы не оставить следа и здесь. Когда Маазик через пять лет увидит в последний раз Уэлен, он увидит его с воздуха, с борта самолета. Произошло это так.
Летом 1929 года неподалеку от Северного мыса вмерзли в лед советский пароход "Ставрополь" и шхуна "Нанук" американского коммерсанта Свенсона, снабжавшего советские торговые организации. На борту "Ставрополя" были женщины и дети, а также несколько больных, положение Свенсона тоже становилось критическим. По радио он попросил помощи у известного полярного летчика Бена Эйелсона.
Руководитель американского общества "Аляска Эйруэйс" близкий друг Маазика Бен Эйелсон недавно поставил новый рекорд и был одним из самых известных воздухоплавателей мира. Вместе с австрийским полярным исследователем Джорджем Уилкинсом он пролетел с мыса Барроу на Аляске на Шпицберген и обратно. Полет продолжался двадцать с половиной часов и стал самым длинным беспосадочным трансполярным перелетом. Но побережье Чукотки Бену Эйелсону было незнакомо.
К тому времени Маазик как раз вернулся из очередного похода на нартах, который чуть было не стал для него последним. На этом своем одиноком пути домой в полторы тысячи километров он провалился в трещину во льду "и бултыхнулся прямо в воду", которая была не чем иным, как арктическим морем Бофорта. С помощью финки он вскарабкался наверх по гладкой ледяной стене. Один из немногих, кому это удалось сделать до него, был исследователь Антарктики Дуглас Моусон. Но тем, кто знает биографию Маазика, такое чудо представляется вполне закономерным. Он добрался до Нома и в гостинице "Золотые ворота" встретился с Беном Эйелсоном. Маазик снабдил друга полярным снаряжением и описал ему Северный мыс и его окрестности. Конечно же тот пригласил его с собой. "Мне больше нравится падать с нарт, чем с самолета", - рассмеялся Маазик. Это спасло ему жизнь. {274} Бен Эйелсон и механик Борланд не вернулись. Теперь Маазик сам вызвался лететь на поиски пропавших летчиков. Американский сенатор, прибывший, чтобы руководить спасательными работами, недоверчиво осведомился, сколько рассчитывает Маазик получить за свои услуги. "Я ответил ему, что Эйелсон мой друг, что поиски - дело жизни и смерти, и если я могу в этом принести хоть какую-нибудь пользу, то уж, во всяком случав, не за деньги". Маазику поручили организовать санную экспедицию на побережье Чукотки и обучить летчиков всему, что надо знать в условиях Арктики. Он учил их строить эскимосское иглу, охотиться, готовить пищу из ничего, учил одеваться. Это странное соединение слов "учил одеваться" людям несведущим кажется смешным. Но ничего смешного в этом нет. Когда известный советский полярный летчик Михаил Каминский (о котором Юхан Смуул писал в "Ледовой книге") совершил свою первую вынужденную посадку и оказался в тундре в сорокаградусный мороз в обычной городской одежде, ему очень сильно попало от Янсона: "Вы забыли одеться, как надлежит в Арктике, забыли "погоду", забыли топор..." Самокритичный Каминский иронизирует: "Какими аристократами мы были! Нас одевали, кормили, регламентировали каждый шаг, чтобы, не дай бог, не перетрудились, не ушиблись. Тьфу!.. Меня не научили, что в Арктике надо тепло одеваться, что надо летать с топором и палаткой".
Маазик поднялся в воздух на двухместном "Стенсоне" Эдварда Юнга.
Вылетели первые самолеты и с Камчатки. 15 ноября 1929 года на ледоколе "Литке" их доставили в бухту Провидения и к концу года подготовили к полету. В конце января 1930 года в районе Северного мыса встретились советские и американские летчики М. Слепнев, Ф. Фарих, В. Галышев, И. Эренпрейс, И. Кроссинг, А. Келхам. Впервые был совершен полет над неведомым Чукотским Носом, внутренние области которого все еще оставались белым пятном на карте. Дважды летал на Северный мыс Аугуст Маазик, но из-за погоды оба раза вынужден был вернуться. Крыло потерпевшего крушение самолета американцы обнаружили в ста километрах к востоку от Северного мыса. Несмотря на трудности, советским летчикам удалось там приземлиться. Они перелопатили снег на площади в несколько сот метров, нашли тела погибших американцев и участвовали в их погребении на Аляске. {275} В память этого трагического события, а также в память дружественной совместной работы летчиков мыс в устье прекрасной Амгуемы носит название Коса двух пилотов.
В полярных владениях Канады на земле Банкса о заслугах Аугуста Маазика напоминает горный перевал, носящий его имя, который он открыл неподалеку от того места, где Амундсен последний раз зимовал на шхуне "Йоа" на своем длинном пути по Северо-Западному проходу.
ИНЧОУН
Если плыть из Уэлена на восток, попадешь в Америку, а если на запад в куда менее известный Инчоун. Без долгих размышлений решаем плыть на запад. Погода стояла теплая, безветренная, нас обволакивал густой туман, и я подумал, что в такую погоду на море всего и дел, что дремать, чем мои спутники в лодке и занимались. Мое заблуждение рассеял отчаянный вой сирены, который разорвал тишину, как рев коровы, заблудившейся в чаще и нетерпеливо призывающей доярку. И вдруг я увидел невероятное: над плотным, недвижным туманом скользили белые мачты невидимого корабля, похожие на лирические перископы. Мачты могли принадлежать только "Суле", покинувшей рефрижератор "903" у ледовой перемычки. Конечно, этот факт не добавляет ничего нового с точки зрения знакомства с Чукотским морем или с чукчами. И все-таки! Знакомые мачты.
К брезентовой штормовке я приторочил временный карман. В нем как раз умещается полбуханки хлеба, что совсем немало, если учесть, что уэленская буханка весит два кило. Штурман бросает на карман прищуренный взгляд, колючий, как металлическая щетка.
- Маловат, пожалуй, - говорит он, и в следующий раз его словно окаменевшее лицо дрогнуло только через полчаса. Теперь я знаю, что это такое - юмор чукчей.
Наш тихий подвесной мотор вспугивает неисчислимое количество корморанов, но они так разомлели, что поднимаются над водой лишь на мгновение и тут же плюхаются обратно в воду, как жареные гуси. Они лучше меня знают, что их мясо почти несъедобно. Даже когда над нашими головами, громко хлопая крыльями, пролетает стая уток, никто не хватается за ружье: охотиться в такой туман дело безнадежное. {276}
Наконец над туманом появляются черный выступ скалы и крохотный лоскут синего неба. У подножья скалы, чуть правее, вырисовываются первые скаты крыш, под крышами появляются окна, вокруг окон - стены и, наконец, вся деревня. Это и есть Инчоун, намного меньше Уэлена, но зеленее и уютнее его.
Красивые старинные лодки, заботливо уложенные в ряд на досках, поднятых на столбах над землей, стоили мне моей полбуханки хлеба - под этими досками угрожающе рычит добрая полсотня ездовых собак, посаженных на цепь. Все деревянные детали лодок насажены на шипы и перевязаны ремнями, таким лодкам могло бы быть и тысяча лет, но изготовлены они конечно же не более десятка лет назад. При высокой накатной волне эскимосский умиак практичнее наших прочных и устойчивых в штормовую погоду китобойных лодок, шесть-восемь человек могут на бегу перекинуть его через волны прибоя, а в море чукчи выходят и при довольно сильном ветре. Теперь уэленский колхоз начинает строить мол: еще один пример прогресса и - прожорливости прогресса. В старинных лодках дерево обработано с удивительной тщательностью. Там, где дерева мало, оно становится драгоценным материалом, и таких прекрасных дверей, как в Бухаре, в лесной полосе вы нигде не встретите.
Наконец-то я увидел охотников на тюленей. Выстрелы я слышал уже довольно давно, замечаю же их только тогда, когда оказываюсь почти рядом с ними. Двое стариков, завернувшись в белые простыни, которые служат им для маскировки, неподвижно сидят на корточках в вечном снегу, которого в тени у подножья отвесной стены Раввыквын предостаточно. Ружья охотников опираются на треноги, а их устремленные в море слишком самоуверенные взгляды низводят их в категорию наших рыболовов-любителей. Пожалуй, так оно и есть на самом деле. Время от времени на поверхности воды появляется тюлень, как мне кажется, все один и тот же, в его умных глазах застыла пресыщенность однообразной ролью, которая каждый раз кончается выстрелом и новым погружением в воду. Но ездовых собак нужно кормить мясом.
Я пытаюсь выяснить значение названия Раввыквын. В переводе оно означает Сломанная скала. Отлогая у деревни, она берет здесь разбег и внезапно взмывает отвесной стеной, обращенной к Уэлену и повторяющей в миниатюре формы тамошней горы Йыиныткын. Взобраться на {277} эту стену со стороны деревни невозможно, и на берегу она кончается крутым, уходящим в воду мысом. В этом есть что-то таинственное. Не нужно быть археологом, чтобы увидеть в Раввыквыне великолепную природную крепость. И все-таки почему именно Сломанная скала?
Названия мест я стараюсь приводить в книге так точно, как только могу. В них заключена особая ценность. Многие ли таллинцы знают, что название Каламая 1, сохранившееся на вывеске одного магазина в Копли, древнее, чем теперешнее название Таллина, а название Тынисмяги 2 напоминает времена, когда наши предки-язычники приносили святому Тынису, Антону, в жертву свиные головы - почти как дикари Голдинга? Я глубоко уважаю своих друзей геологов, топографов и гидрологов, которые в девственных лесах и тундре Сибири с помощью топора и теодолита возводят фундамент завтрашней жизни, и это скорее моя, а не их вина, если они не знают, что в мире нет безымянных рек, озер и гор, нет пустоты. Они, конечно, были бы рады, если бы до начала полевых работ кто-нибудь взял на себя труд познакомить их с историей и этнографией края, где им предстоит работать. Но этого никто не делает, и в результате на Колыме и на Чукотке тридцать две реки получили одно и то же новое название - Прямая! Но и это еще не все. И это не самый разительный пример. Только на карте Колымы и Чукотки мы найдем:
Кривых рек - 35,
Тихих рек - 37,
Широких рек - 43,
Перевальных рек - 52
и 71 Озерную реку!
Не превышает ли это все допустимые пределы?! Эту унылую статистику я почерпнул в газете "Магаданская правда", в номере от 15 июня 1966 года. Так мы теряем наши Трои, не говоря уже о языке, теряем на Колыме и в Эстонии.
ВОСПРИЯТИЕ ПРОСТРАНСТВА
На Севере меня всегда поражает почти средневековое игнорирование географических фактов. В старину, когда на Чукотском Носу не было своей собственной школы, {278} дети ходили в школу в Америку. Ближайший центр по обработке металла, по мнению некоторых исследователей, находился в Пенжинской губе, на расстоянии тысячи двухсот километров от Уэлена. Далеко это или близко? Многие недоразумения начинаются с того, что мы оцениваем расстояния с точки зрения нашего нервозного мгновения, вместо того чтобы соотнести их со временем. А времени здесь всегда было много больше, чем у нас, соответственно сокращались и расстояния. В начале века в этих краях путешествовал гидрограф Калинников. Случалось, он встречал какого-нибудь чукчу, который, поставив утром чайник на огонь, обнаруживал, что у него вышел весь запас чая. Нечто подобное может случиться и с нами, тогда мы набрасываем пальто на плечи и бежим за угол в магазин. Для чукчи таким само собой разумеющимся поступком было запрячь в нарты ездовых собак и отправиться за чаем, прихватив в дорогу изрядный кусок мороженой оленины; вся разница заключается в том, что ехать ему надо двести - триста километров в один конец и столько же обратно. И это еще не самый разительный пример. Как-то к Калинникову примкнул четырнадцатилетний мальчик, пожелавший навестить родственников. У паренька не было своей упряжки, и все четыреста километров он преспокойно бежал рядом с нартами Калинникова, вечерами он помогал ему разжечь костер и накормить собак и только после этого укладывался в снег спать. Я хочу сказать, что психологическая оценка расстояния может быть принципиально иной, чем наша, даже сейчас, в эпоху автомобилей и самолетов.
Необычайно тесный контакт человека с природой в давние времена находил выражение прежде всего в том, что уход из жилища не означал ухода из дома, не означал перехода от знакомого к менее знакомому или тем более от знакомого мира к чужому. Понятие дома совпадало с понятием окружающей природной среды. Капитан Биллингс подтверждает это убедительным примером. Во время путешествия, продолжавшегося полгода, он вместе с домочадцами Имлерата прошел около тысячи двухсот километров, и все они были на одно лицо. На протяжении этого огромного пути неизменной оставалась каждодневная рутина мелких хозяйственных забот, повсюду они были дома. И вдруг ситуация изменилась. Они подошли к Анюю, впереди чернела непроглядная стена леса чужая, таинственная, жуткая. Чукчи остановились {279} и устроили долгое ритуальное действо с жертвоприношениями, предсказаниями и песнями, хотя до цели их путешествия оставалось не более двух дней пути. Они сделали это потому, что только теперь им предстояло вступить в чужую страну и только теперь они ощутили всю меру расстояния и страх перед далью, то, что в Ветхом завете так поэтично и психологически точно названо страхом обнаженности. Еще более любопытные примеры соотношения времени и пространства дает нам образ жизни тунгусов, нынешних эвенков. Их родная среда - лес. Этот осколок народа растворился в сибирской тайге в гомеопатических дозах. Эвенков не больше, чем служащих в каком-нибудь торговом центре Нью-Йорка, и в то же время их домом является сплошной лесной пояс, занимающий гигантскую территорию: от Камчатки и Сахалина на востоке до водораздела Енисея и Оби на западе, иными словами - площадь, значительно большую, чем та, которую занимает любой другой малочисленный народ на белом свете. Поскольку эвенки даже в таких фантастических условиях сумели сохранить свой язык и культуру, вполне резонно предположить, что и у них отсутствовало чувство расстояния или по крайней мере что оно поразительно отличалось от нашего. Как бы ощущали мы себя и свои связи с миром, если бы на территории Эстонии нас проживало всего сорок пять человек и двое из них обитали бы на острове Сааремаа? Конечно, это всего лишь арифметическая эквилибристика, но она помогает понять доисторическую жизнь эстонцев и других прибалтийских финнов, тоже связанную с такими процессами в разреженном времени и пространстве, которые даже трудно вообразить, связанную с долгими странствиями в еще более долгом времени, когда сам участник этих странствий мог и не осознавать собственного передвижения.
Все сказанное выше - не что иное, как вступление к утверждению, что в этом уголке света Уэлен является древнейшим культурным центром, влияние которого распространялось на значительные пространства. Одной из составных частей местной культуры был танец, больше того - танец осуществлял функции языка, понятного всем. В первое десятилетие советской власти были обнаружены иероглифы пастуха Теневиля. Теневиль пользовался ими в совхозном счетоводстве и в переписке с родственниками, и его обычно называют изобретателем чукотских иероглифов. Это не совсем точно: первое указание {280} на существование пиктографии на Чукотке содержится в отчете, опубликованном в 1912 году.
И еще один пример, связанный с расстояниями: в один из глубинных уголков края известие о том, что началась Великая Отечественная война, пришло лишь через шесть месяцев после ее начала, зимой 1942 года.
УЖИН У ЭСКИМОСОВ
Эмутэин пододвигает к столу стул и садится напротив меня, под картиной, на которой изображен московский Большой театр. Его жена поправляет на кровати покрывало, занавешивает окно, оглядывает комнату, потом отбрасывает край покрывала и садится на кровать. Магадан передает музыку, ее перебивает голос токийского диктора. Я выключаю радио.
- Эмутэин, как переводится ваше имя?
- Эмутэ-ин, - так он произносит его.
- Эмутэин означает, что я сын Эмуна. Это эскимосское имя. Я не чукча, я эскимос.
Я это знал, но это и по нему хорошо видно. Смешанные браки здесь не редкость, но эскимоса все равно легко отличить от чукчи. Лицо у него круглее и менее скуластое, рядом с темпераментным чукчей он кажется флегматиком. Эскимосы - исконные жители Уэлена и представляют древнейшую арктическую охотничью культуру, которая некогда кольцом охватывала Ледовитый океан.
- Эскимосы танцевали всегда. Например, когда мы еще жили в Наукане...
Многие эскимосские семьи переселились в Уэлен из Наукана, расположенного по ту сторону горы, на берегу Берингова пролива. Поселок, вцепившись в скалистый уступ, висел над пропастью, и его перенесли сюда.
-...и в декабре или январе вытаскивали на берег первого гренландского кита, у нас начинался праздник танца, иногда он продолжался целый месяц. Сначала дочь лодочного старосты должна была накормить кита. У нее были для этого специальная деревянная миска и поварешка. В миске лежали копченая оленина и съедобные травы. Ими она кормила кита и охотников, всех, кроме молодых. Первого выловленного в новом году моржа кормили таким же образом. На берегу моржу отрезали голову, кормили ее с поварешки и давали запивать водой... {281}