Страница:
Случайно подняв голову, она заметила проходящего Дэвида и улыбнулась ему такой теплой улыбкой, что виргинец рискнул ответить ей быстрым кивком и почувствовал, как его заливает неожиданная волна счастья.
Служанка остановилась, заслонила свечу рукой и тихо постучала в дверь.
— Войдите! — раздался голос судьи, в ответ служанка присела, повернула медную ручку двери и снова присела.
На него производила огромное впечатление роскошь жизни в Панаме, ни в какое сравнение не идущая с провинциальной примитивностью Виргинии. Например, в этой комнате сверкающий паркет красного дерева был прикрыт ковриками из невероятно мягкого меха ламы. Над огромной кроватью доньи Елены простирался балдахин из необыкновенно яркого зеленого и золотого дамаска, который привозили из Италии, а в глубокой нише слева в стене, позади кровати, две свечи из пчелиного воска освещали изящный образ Божьей Матери, высотой в фут, выточенный из слоновой кости. Маленькую фигурку украшали изумруды и жемчуг. А на грациозной готической головке скульптуры покоилась тяжелая золотая корона с бриллиантами чистейшей воды и огранки. Даже подставка для статуэтки была сделана из золота и украшена рубинами размером с мизинец на женской руке.
«У капитана Джека Морриса или Кэтфута просто слюнки бы потекли, глядя на такое богатство», — подумал Дэвид, подходя к кровати. Донья Елена тихо стонала, очевидно, у нее был обычный припадок головокружения. Рядом сидел дон Андреас и держал ее за руку.
Наверное, он собирался выходить по делам, потому что на нем был жемчужно-серый костюм с серебряными пуговицами и отделкой. На тяжелом золотистом воротнике виднелся огромный бледно-желтый бриллиант. Его острая седая бородка гармонировала с тяжелыми бровями и седыми волосами. Еще два бриллианта сверкнули в ушах судьи, когда тот перевел быстрые черные глаза на вошедшего. Виргинец согнулся в низком поклоне. С самого начала Армитедж отказался следовать обычной практике преклонения коленей перед хозяином.
— Благодарю за то, что ты так быстро пришел, Давидо. Надеюсь, что ты вернешь донье прежние силы.
Дэвид взял тонкое запястье, безвольно свисавшее из пены кружев. Пульс оказался жестким и быстрым, и Армитедж решил, что у его пациентки лихорадка.
— Горе мне, — простонала наполовину утонувшая в подушках изящная фигура. — Андреас! Врач-лютеранин пришел?
— Да, мое сердце. — На орлином лице судьи де Амилеты было написано искреннее участие.
Дэвид принял все меры против лихорадки, которые были приняты в тогдашней медицине. Он пустил кровь, шесть унций, а потом приставил к вискам доньи Елены пиявки, чтобы оттянуть застоявшуюся кровь. Потом он порылся в своей корзинке с лекарствами. Может, попробовать противолихорадочное средство, траву, которую ему указал Кумана, давным-давно, во время возвращения из Гранады?
Конечно, лучше было бы проверить эффективность эскобиллы на менее значительном пациенте, но познания Куманы оказались настолько точными и основательными, что Дэвид без колебаний развернул бумагу с листьями эскобиллы, растолок ее в ступе и размешал.
— Теперь мне нужно очень легкое Канарское вино, ваша честь. — Затем Дэвид маленьким серебряным ланцетом отделил пиявок; ни в коем случае не следовало оставлять шрамов на голове Такой классической формы. В вине растворили порошок эскобиллы, совсем немного, кучка порошка была не больше серебряного реала.
— Ваша честь не приподнимет голову вашей жены? — попросил Дэвид.
— Нет, у вас это лучше получится, — ответил дон Андреас и остался на месте, глядя на свою ослабевшую супругу. Казалось невероятным, что такая изящная женщина вышла замуж в шестнадцать лет и родила семерых детей. Бессильно откинувшаяся на руках у высокого, ясноглазого и рыжеволосого чужеземца, она была похожа на поникший цветок.
Когда Армитедж снова уложил ее на плоскую и жесткую подушку, то донья Елена слегка прикрыла веки в знак благодарности, которую у нее не было сил высказать словами.
— Когда ей станет легче? — спросил дон Андреас.
Если честно, то Дэвид не имел ни малейшего понятия, но ответил так, как веками отвечали врачи на подобные вопросы:
— Все зависит, ваша честь, от общего состояния организма вашей жены. Вы позволите мне остаться с ней? — Он хотел понаблюдать за реакцией пациентки на лекарство.
— Да, мы отойдем в дальний конец комнаты. — Отпив глоток вина, судья уселся в большое кресло у дверей спальни, предоставив рабу стоять на ногах.
— Скажи, Давидо, ты прожил в нашем доме почти год, что ты думаешь о нас, испанцах?
Армитедж заколебался.
— Ваша честь, мне кажется, что, не считая различий в языке и климате вашей страны, ваши и мои люди одинаково надеются, боятся и стремятся к одному и тому же. Конечно, в Северной Америке мы не так богаты. Например, в колонии Виргиния один-единственный серебряный соусник и несколько серебряных ложек считаются богатством.
Судья был удивлен и задумался.
— Это правда? Может, это объясняет, почему эти дьяволы… э… то есть твои соотечественники так стремятся ограбить нас.
— Прошу прощения, дон Андреас, но причина наших набегов не в этом.
Испанец медленно пригладил посеребренную сединой бороду.
— Ты меня заинтриговал. Говори же, объясни, что ты имеешь в виду.
— Истинная причина кроется в том, что ваш король и его советники пытаются удержать естественное развитие торговли. Если бы английским, Французским и голландским купцам разрешили легально торговать с Вест-Индией и Тьерра Фирме, то пираты и корсары почти мгновенно прекратили бы свое существование. И я еще раз повторю, что глупо пытаться ограничить торговлю, поскольку Испанская Америка испытывает необходимость в большем количестве товаров, чем то, которое предоставляет ей Старая Испания.
Аргументы Армитеджа настолько поразили дона Андреаса, что он продолжил расспросы, но Дэвид уже не мог откровенно ответить на большинство из них.
— Я боюсь, что мир не понимает нас, испанцев, которые обосновались в Новом Свете почти два века назад, — продолжил свою речь судья. — Мы больше не жестокие и свирепые бандиты-конкистадоры, какими были Кортес, Писарро и Педро д'Авила. Мы мелкопоместное дворянство. Это наш дом. Вы знаете, что здесь законом запрещены гонения на индейцев?
У Дэвида чуть было с языка не сорвалось замечание о том, что он видел в окрестностях Гранады, но он вовремя удержался.
— Нет, Давидо, мы здесь, в Кастильо-дель-Оро и в Панаме, хотим только одного — чтобы нас оставили в покое, чтобы мы могли благословлять Господа, и проповедовать истинную веру, и воспитывать наших детей в понятиях чести и порядочности.
— Андреас? — Слабый голос женщины прозвучал очень тихо в этой комнате. — Андреас? Где ты?
Оба мужчины рванулись вперед, и Дэвид вздохнул с облегчением. С распустившимися русыми волосами донья Елена сидела в кровати и слабо улыбалась. С ее лица исчезло напряженное выражение.
— Что это за чудо? Слава Божьей Матери. Мои боли рассеялись, словно туман под солнечными лучами. О Андреас, я хочу есть. Пусть Армида принесет мне молока и тортильи.
— Alma de mi vida [62], — пробормотал судья. — Ты должна сказать спасибо Давидо.
— Я буду молиться за его душу…
С просветлевшим лицом судья повернулся к рабу:
— Давидо, чем мне вознаградить тебя?
Армитедж ни секунды не колебался.
— Только кожаный портфель или два и сундучок, где бы я мог хранить мои медицинские записи. А еще, могу я попросить бумагу и краски?
Дон Андрее в изумлении уставился на него.
— И это все? Боже Всемогущий! Ты совершил невозможное. Говори, чего ты хочешь, не стесняйся!
Ему предоставлялась великолепная возможность, может быть, возможность сбежать.
— Тогда разрешите мне выходить на прогулки и искать лекарственные травы.
Между густыми бровями дона Андреаса появилась резкая морщина.
— Хорошо, Давидо, потому что я обещал. Но ты должен быть очень осторожен. Многие здесь в Панаме и так ругают меня за то, что я покровительствую английскому шпиону. Смотри не проявляй излишнего любопытства по поводу городских укреплений, которых не очень-то много, а то мой сын Эрнандо снова потребует твою голову. А теперь иди, Давидо, и да будет благословенно твое искусство. Вот тебе два дуката. Я позволяю тебе купить себе одежду получше.
Слухи о чудесном выздоровлении доньи Елены так быстро распространились по всему городу, что дошли даже до ветхих хижин, в которых маялись животами маленькие коричневые детишки.
Слухи дошли и до лавки Амброзио, поставщика свечей двору его преосвященства архиепископа, и на мгновение прервали щелканье ножниц в цирюльне Лудовико эль Джудио. Королевский прокурор рассказал о чуде за завтраком своей жене, а она пересказала эту новость главному альгвасилу — старшему полицейскому чиновнику Панамы.
Поэтому, когда дониселла Мерседес с высоты своих шестнадцати лет потребовала, чтобы Давидо сопровождал на прогулке ее и ее дуэнью, за ними наблюдало множество любопытных глаз.
Армитедж навсегда запомнил Панаму красочным городом на берету темно-синего океана.
Ранним утром, когда солнце еще не пекло так, как оно будет свирепствовать днем, дониселла Мерседес и лютеранин, раб ее отца, отправились в путь в сопровождении двух грузных негритянок с корзинами овощей и фруктов для сестер обители Ла-Мерседес. Семья Амилеты частенько покровительствовала всякому сброду. Жозефа, дуэнья, была метиской, чья огромная задница всегда покачивалась не в такт с такими же огромными грудями.
— Подойди, Давидо, я хочу видеть тебя, иди рядом со мной, — величественно произнесла Мерседес.
Армитедж подумал, что девушка выглядит просто прелестно. На ней была соломенная шляпка и простое белое с алыми узорами платье с пышной юбкой. Рядом немедленно возник улыбающийся во весь рот негритенок с большим зеленым зонтом от солнца, в котором пока не было никакой нужды.
Первую остановку они сделали у свечной лавки Амброзио, потому что донье Елене были нужны свечи для домовой часовни, а дониселла Мерседес собиралась зажечь в обители полдюжины свечей в знак благодарности за чудесное мамино выздоровление. Если бы он мог, Армитедж с удовольствием поставил бы свечку в честь Куманы.
— Подойди, Давидо, ты должен взглянуть на торговца лучшими кожами во всей Панаме! Серафино Бланко привозит отличные кожи из Кордовы в Старой Испании, кожаные изделия мексиканских умельцев, обувь из Маракайбо и сбрую из Перу. А если перейти через улицу, то там живет Франческа Морена, моя портниха. Она превосходная рукодельница, но постоянно ждет ребенка, поэтому никогда не может уделить мне много времени.
Впереди показалась вереница запыленных, навьюченных тюками мулов. Пестрые колокольчики только подчеркивали их удрученный вид. Они спускались с Пакоры, следуя на запад. На улицах раздавались крики гусей, кур, индюшек и домашнего скота.
Мерседес задержалась перед лавкой, где торговали животными: различными видами обезьян с печальными глазами, голубыми и зелеными попугаями, сороками, красочными макао и сотнями разноцветных маленьких птичек, которые весело посвистывали. В следующей лавке Мерседес купила на ужин рабам жирную большую игуану, которая была так связана, что не могла пошевельнуться.
Все знавшие о чуде исцеления, а это практически весь город, во все глаза таращились на высокого лютеранина, который вышагивал за дочерью своего хозяина по направлению к западной окраине города, к богатейшей и широко известной обители Ла-Мерседес.
Уже появились разносчики воды с криками:
— Кувшин воды всего за грош!
Продавцы дров немилосердно нахлестывали осликов, навьюченных тяжелыми вязанками.
— Эй! — На пороге дома внезапно появлялась хозяйка и звала разносчика рыбы или молока.
В ожидании дониселлы Мерседес, исчезнувшей за дверями обители, чтобы помолиться своей святой, Дэвид уселся на парапете большого моста. За ним вздымалась сторожевая башня, которая охраняла подходы к городу с севера.
Вдали в море он смог разглядеть коричневые паруса рыболовецких судов, направлявшихся к островам Табога и Табогилья.
Внимание Дэвида привлекла группа матросов и рыбаков, которые шли вниз по дороге; они остановились и указывали куда-то на юг.
— Галион с золотом! — крикнул один из них за мгновение до того, как в крепости Баллано раздался пушечный выстрел. Эта крепость охраняла вход в на редкость неудобный Панамский порт — во время отлива все корабли оставались на песке совершенно беспомощные, словно стая рыбок, запертых в обмелевшей лагуне.
— Галион! Галион из Перу! — раздались крики в грязных деревянных, покрытых пальмовыми ветвями домах, которые составляли девяносто процентов построек в городе.
Люди выскакивали из домов, а лавочники поспешно заносили товары в лавки и возбужденно закрывали деревянные ставни, защищавшие лавки от непогоды и от воров. Вскоре толпа обрадованных жителей начала собираться там, где было построено семь административных зданий, включая адуану-таможню, королевскую казну, арсенал, суд и дворец губернатора.
Бегом, с развевающимися юбками, Мерседес выскочила из обители, в руках у нее все еще были зажаты четки.
— Давидо, это правда, что показался галион из Перу?
Армитедж пожал плечами.
— Судя по приветственному салюту, это правда.
— Тогда идем, англичанин, идем, тебе повезло, ты увидишь зрелище, которое бывает всего раз в три года!
Озадаченная всеобщим движением, дюжина стервятников взлетела высоко над городом и неподвижно парила в высоте.
— Отчего такая спешка? — удивлялся виргинец, торопливо шагая за дочерью своего хозяина. — Тот корабль пристанет еще часа через три.
Только тут дониселла Мерседес поняла то, о чем он догадался уже давно.
— Боже правый! Мы потеряли Жозефу и рабынь, -ахнула она. — Быстрее, Давидо, быстрее, мы должны уйти с улицы. Вон там расположен сад обители Святой Анны. Мы спрячемся там, пока Жозефа нас не найдет.
— А она найдет нас? — спросил он, когда они наконец остановились в тени огромного дерева. — В конце концов, я ведь всего-навсего раб твоего отца.
— О Давидо, не говори так, я никогда не думала о тебе так, — запротестовала Мерседес, и ее голубые глаза вспыхнули.
— А… как же ты тогда думала обо мне?
— Как о кабальеро, которому не повезло и… и…
— Как о несчастном еретике-лютеранине? — Это был нечестный вопрос, и Дэвид знал это.
Мерседес вспыхнула, а потом взглянула ему прямо в глаза. Она тихо произнесла:
— Нет, Давидо, я так не думала, но только не рассказывай никому об этом. Мы поклоняемся одному Господу, одной Божьей Матери и ее Сыну. Разве этого не достаточно?
— Мне бы хотелось, чтобы это было так, — вздохнул Армитедж и печально огляделся. Если их заметят здесь одних, без дуэньи Мерседес, то злые языки начнут трезвонить без умолку. Поэтому он старался держаться предупредительно-вежливо.
Дониселла Мерседес совсем запыхалась, поэтому она сняла широкую желтую соломенную шляпу и принялась обмахиваться так быстро, что ее золотистые волосы развевались, словно от ветра.
— Да, Давидо, золотой галион действительно прибывает с королевскими сокровищами. Mira! Смотри, солдаты! — Она радостно показала на отряд солдат с аркебузами, который мерно вышагивал в пыли. — Разве они не великолепны? Скажи, у тебя на родине есть регулярные войска?
— Нет. Только «обученные отряды».
— Обученные отряды?
— Колонисты в Виргинии очень бедны, и их немного, поэтому мы не можем содержать регулярную армию. Но все совершеннолетние мужчины должны по очереди участвовать в походах против индейцев.
Глаза у нее округлились.
— Как, у вас тоже есть индейцы?
— Да, — кивнул он, — еще более злобные и коварные, чем у вас.
— Тогда мне тебя жаль, дон Давидо. — Он удивленно взглянул на нее. Впервые Мерседес прибавила к его имени уважительное обращение «дон». Со странным чувством удовольствия он покраснел до корней волос.
Поигрывая пылающим бутоном гибискуса, она попросила:
— Расскажи мне о своей семье! У тебя есть братья или сестры?
— Да, — ответил он, не отрывая глаз от привлекательной девушки. — Мой отец был деканом колледжа — а может, и до сих пор занимает эту должность — в местечке под названием Джеймстаун.
— Значит, в Северной Америке нет университета?
Армитедж покачал головой.
— Нет. Я слышал, что в колонии в бухте Массачусетс есть колледж под названием Гарвард, но где это, я не знаю.
Девушка улыбнулась.
— Как странно. У нас в Новой Испании много университетов, некоторым из них уже больше ста лет, например Мексиканскому университету или университету в Лиме. Но где же ты учился?
— Мой отец отдал меня в ученики к старому доктору Леонарду, способному хирургу и врачу в нашей колонии. В Джеймстауне жил и доктор Дюбуа, и он был обижен, что папа, его шурин, не отдал меня учиться к нему. — Девушка слушала его со все возрастающим интересом. — Однажды я услышал, что папа неожиданно серьезно заболел.
Пара попугаев вспорхнули с соседнего фигового дерева и уселись на ветке прямо над головой Мерседес, сверкающие словно живые драгоценности.
— Когда я вернулся домой, то обнаружил, что доктор Дюбуа, этот самовлюбленный и самодовольный осел, чуть не убил моего отца, пустив ему слишком много крови, и собрался потчевать его микстурой, которая принесла бы отцу намного больше вреда, чем пользы. Заметь, что к этому времени я уже проучился три года у хорошего учителя, поэтому я назвал Дюбуа невежественным шарлатаном и выгнал его из дома. В ярости он схватил кочергу и бросился на меня, но ему не повезло. У меня в руках был скальпель, поэтому…
— Ты убил его? О-ох. — С округлившимися глазами Мерседес слегка отпрянула.
— Да. Иначе он убил бы меня. Мы были одни, и я не смог бы доказать, что это была самозащита. Поэтому я решил, что мне будет лучше покинуть Джеймстаун.
Он заметил, что венок из цветов, который девушка начала было плести, лежит, забытый, у нее на коленях. Как мила была Мерседес, когда она вот так тихо сидела, и как прекрасна в минуты гнева. К удивлению Армитеджа, ему с трудом удалось отогнать от себя образ Мерседес, возникавший перед его мысленным взором, даже когда он трудился над описанием новых трав и птиц.
— И так ты стал пиратом.
— Я знаю, что ты мне не поверишь, — возразил он, -но клянусь, что братья — это не пираты. Многие из нас -это люди, которым просто не повезло, как мне, и которые по той или иной причине оказались вынуждены покинуть родину.
— Эти демоны не пираты? — Мерседес недоверчиво рассмеялась. — Но кто же, кроме пиратов, может творить такие зверства, как это чудовище, сын сатаны по имени Энрике Морган? Брат Хуан называет этого адмирала воплощением антихриста.
Он попытался объяснить ей, хотя и не надеялся на успех.
— Возьми, например, Олоннэ, он разграбил Маракайбо несколько лет назад. Вот он действительно пират, и, между прочим, большая часть его матросов — выходцы из Испании, совершенные подонки. А адмирал Морган — один из братьев.
Сидя на влажной садовой ограде, Мерседес некоторое время раздумывала, а потом возмущенно всплеснула руками.
— Но, дон Давидо, в чем же разница?
— Пойми, — тихо и серьезно сказал он, — что пират -это просто вооруженный грабитель, который не признает никакого правительства и не плавает ни под каким флагом, кроме красного пиратского, и никому не верит, ни Богу, ни дьяволу. Береговое же братство обычно сражается по законам различных государств. У нашего адмирала и его капитанов есть каперские поручения, законным образом подписанные британским губернатором на Ямайке.
— Если, как ты говоришь, братья воюют по правилам, — теперь у Мерседес был совершенно растерянный вид, — то почему же люди этого Энрике Моргана так зверствовали в Порто-Бельо?
И снова Армитедж наклонился к ней и взглянул прямо в ее печальные и удивленные глаза.
— Я боюсь, что это была просто месть за такую же жестокость по отношению к нашим кровным братьям; месть за жестокость, которую проявляли ваши священники и чиновники.
— Наши священники! — Она быстро перекрестилась. — О Давидо, как ты можешь говорить такую злую, совершенно неправдоподобную неправду?
— Я не лгу, — попытался убедить он ее, но тут же понял всю бессмысленность подобного спора.
— Ты хочешь убедить меня, что преподобный монах вроде брата Пабло позволит мучить беззащитных пленников?
— Если бы все монахи и священники были похожи на брата Пабло, то таких жестокостей не было бы, но ты когда-нибудь глядела в глаза брата Иеронимо, того доминиканца, который иногда заходит к вам домой? Ты помнишь, как он приказал выдать второго повара доньи Елены религиозному трибуналу и что с ним случилось потом?
— Но… но даже брат Пабло признал, что этот несчастный глупец впал в ересь и поклонялся поганым богам.
— Ты еще очень молода, дониселла Мерседес, поэтому я не буду рассказывать тебе, что сделала с беднягой святая инквизиция, но сейчас он лежит в темнице напротив Плаца Майор, и ноги у него так переломаны, что он не может встать.
— Этого не может быть! — вспыхнула Мерседес. — Ты… ты врешь, еретик!
— Может быть, это даже лучше, что ты так думаешь, — заметил Армитедж и вскочил. — А! Вот наконец и достопочтенная Жозефа…
Запыхавшаяся дуэнья вбежала в сад, от гнева она покраснела, словно попугай макао.
— Ах вот ты где, несчастная, бестолковая девчонка. Целый час ты тут одна с этим человеком! Вот увидишь, что будет, когда об этом узнает дон Андреас. Я обыскала всю дорогу от Генуэзского дома до королевской таможни. Жестокая девчонка, ты, наверное, хочешь, чтобы Жозефу отхлестали кнутом?
Мерседес вскочила на ноги, и глаза у нее сверкнули:
— Замолчи, старая дура. Если мне захотелось поговорить с маминым врачом на улице, то это мое дело. Ты ничего не скажешь его чести, моему отцу.
— Ай! Ай! Ай! — Несчастная дуэнья закрыла лицо фартуком, и ее пухлая фигура затряслась от безудержных всхлипываний.
Глава 21
Служанка остановилась, заслонила свечу рукой и тихо постучала в дверь.
— Войдите! — раздался голос судьи, в ответ служанка присела, повернула медную ручку двери и снова присела.
На него производила огромное впечатление роскошь жизни в Панаме, ни в какое сравнение не идущая с провинциальной примитивностью Виргинии. Например, в этой комнате сверкающий паркет красного дерева был прикрыт ковриками из невероятно мягкого меха ламы. Над огромной кроватью доньи Елены простирался балдахин из необыкновенно яркого зеленого и золотого дамаска, который привозили из Италии, а в глубокой нише слева в стене, позади кровати, две свечи из пчелиного воска освещали изящный образ Божьей Матери, высотой в фут, выточенный из слоновой кости. Маленькую фигурку украшали изумруды и жемчуг. А на грациозной готической головке скульптуры покоилась тяжелая золотая корона с бриллиантами чистейшей воды и огранки. Даже подставка для статуэтки была сделана из золота и украшена рубинами размером с мизинец на женской руке.
«У капитана Джека Морриса или Кэтфута просто слюнки бы потекли, глядя на такое богатство», — подумал Дэвид, подходя к кровати. Донья Елена тихо стонала, очевидно, у нее был обычный припадок головокружения. Рядом сидел дон Андреас и держал ее за руку.
Наверное, он собирался выходить по делам, потому что на нем был жемчужно-серый костюм с серебряными пуговицами и отделкой. На тяжелом золотистом воротнике виднелся огромный бледно-желтый бриллиант. Его острая седая бородка гармонировала с тяжелыми бровями и седыми волосами. Еще два бриллианта сверкнули в ушах судьи, когда тот перевел быстрые черные глаза на вошедшего. Виргинец согнулся в низком поклоне. С самого начала Армитедж отказался следовать обычной практике преклонения коленей перед хозяином.
— Благодарю за то, что ты так быстро пришел, Давидо. Надеюсь, что ты вернешь донье прежние силы.
Дэвид взял тонкое запястье, безвольно свисавшее из пены кружев. Пульс оказался жестким и быстрым, и Армитедж решил, что у его пациентки лихорадка.
— Горе мне, — простонала наполовину утонувшая в подушках изящная фигура. — Андреас! Врач-лютеранин пришел?
— Да, мое сердце. — На орлином лице судьи де Амилеты было написано искреннее участие.
Дэвид принял все меры против лихорадки, которые были приняты в тогдашней медицине. Он пустил кровь, шесть унций, а потом приставил к вискам доньи Елены пиявки, чтобы оттянуть застоявшуюся кровь. Потом он порылся в своей корзинке с лекарствами. Может, попробовать противолихорадочное средство, траву, которую ему указал Кумана, давным-давно, во время возвращения из Гранады?
Конечно, лучше было бы проверить эффективность эскобиллы на менее значительном пациенте, но познания Куманы оказались настолько точными и основательными, что Дэвид без колебаний развернул бумагу с листьями эскобиллы, растолок ее в ступе и размешал.
— Теперь мне нужно очень легкое Канарское вино, ваша честь. — Затем Дэвид маленьким серебряным ланцетом отделил пиявок; ни в коем случае не следовало оставлять шрамов на голове Такой классической формы. В вине растворили порошок эскобиллы, совсем немного, кучка порошка была не больше серебряного реала.
— Ваша честь не приподнимет голову вашей жены? — попросил Дэвид.
— Нет, у вас это лучше получится, — ответил дон Андреас и остался на месте, глядя на свою ослабевшую супругу. Казалось невероятным, что такая изящная женщина вышла замуж в шестнадцать лет и родила семерых детей. Бессильно откинувшаяся на руках у высокого, ясноглазого и рыжеволосого чужеземца, она была похожа на поникший цветок.
Когда Армитедж снова уложил ее на плоскую и жесткую подушку, то донья Елена слегка прикрыла веки в знак благодарности, которую у нее не было сил высказать словами.
— Когда ей станет легче? — спросил дон Андреас.
Если честно, то Дэвид не имел ни малейшего понятия, но ответил так, как веками отвечали врачи на подобные вопросы:
— Все зависит, ваша честь, от общего состояния организма вашей жены. Вы позволите мне остаться с ней? — Он хотел понаблюдать за реакцией пациентки на лекарство.
— Да, мы отойдем в дальний конец комнаты. — Отпив глоток вина, судья уселся в большое кресло у дверей спальни, предоставив рабу стоять на ногах.
— Скажи, Давидо, ты прожил в нашем доме почти год, что ты думаешь о нас, испанцах?
Армитедж заколебался.
— Ваша честь, мне кажется, что, не считая различий в языке и климате вашей страны, ваши и мои люди одинаково надеются, боятся и стремятся к одному и тому же. Конечно, в Северной Америке мы не так богаты. Например, в колонии Виргиния один-единственный серебряный соусник и несколько серебряных ложек считаются богатством.
Судья был удивлен и задумался.
— Это правда? Может, это объясняет, почему эти дьяволы… э… то есть твои соотечественники так стремятся ограбить нас.
— Прошу прощения, дон Андреас, но причина наших набегов не в этом.
Испанец медленно пригладил посеребренную сединой бороду.
— Ты меня заинтриговал. Говори же, объясни, что ты имеешь в виду.
— Истинная причина кроется в том, что ваш король и его советники пытаются удержать естественное развитие торговли. Если бы английским, Французским и голландским купцам разрешили легально торговать с Вест-Индией и Тьерра Фирме, то пираты и корсары почти мгновенно прекратили бы свое существование. И я еще раз повторю, что глупо пытаться ограничить торговлю, поскольку Испанская Америка испытывает необходимость в большем количестве товаров, чем то, которое предоставляет ей Старая Испания.
Аргументы Армитеджа настолько поразили дона Андреаса, что он продолжил расспросы, но Дэвид уже не мог откровенно ответить на большинство из них.
— Я боюсь, что мир не понимает нас, испанцев, которые обосновались в Новом Свете почти два века назад, — продолжил свою речь судья. — Мы больше не жестокие и свирепые бандиты-конкистадоры, какими были Кортес, Писарро и Педро д'Авила. Мы мелкопоместное дворянство. Это наш дом. Вы знаете, что здесь законом запрещены гонения на индейцев?
У Дэвида чуть было с языка не сорвалось замечание о том, что он видел в окрестностях Гранады, но он вовремя удержался.
— Нет, Давидо, мы здесь, в Кастильо-дель-Оро и в Панаме, хотим только одного — чтобы нас оставили в покое, чтобы мы могли благословлять Господа, и проповедовать истинную веру, и воспитывать наших детей в понятиях чести и порядочности.
— Андреас? — Слабый голос женщины прозвучал очень тихо в этой комнате. — Андреас? Где ты?
Оба мужчины рванулись вперед, и Дэвид вздохнул с облегчением. С распустившимися русыми волосами донья Елена сидела в кровати и слабо улыбалась. С ее лица исчезло напряженное выражение.
— Что это за чудо? Слава Божьей Матери. Мои боли рассеялись, словно туман под солнечными лучами. О Андреас, я хочу есть. Пусть Армида принесет мне молока и тортильи.
— Alma de mi vida [62], — пробормотал судья. — Ты должна сказать спасибо Давидо.
— Я буду молиться за его душу…
С просветлевшим лицом судья повернулся к рабу:
— Давидо, чем мне вознаградить тебя?
Армитедж ни секунды не колебался.
— Только кожаный портфель или два и сундучок, где бы я мог хранить мои медицинские записи. А еще, могу я попросить бумагу и краски?
Дон Андрее в изумлении уставился на него.
— И это все? Боже Всемогущий! Ты совершил невозможное. Говори, чего ты хочешь, не стесняйся!
Ему предоставлялась великолепная возможность, может быть, возможность сбежать.
— Тогда разрешите мне выходить на прогулки и искать лекарственные травы.
Между густыми бровями дона Андреаса появилась резкая морщина.
— Хорошо, Давидо, потому что я обещал. Но ты должен быть очень осторожен. Многие здесь в Панаме и так ругают меня за то, что я покровительствую английскому шпиону. Смотри не проявляй излишнего любопытства по поводу городских укреплений, которых не очень-то много, а то мой сын Эрнандо снова потребует твою голову. А теперь иди, Давидо, и да будет благословенно твое искусство. Вот тебе два дуката. Я позволяю тебе купить себе одежду получше.
Слухи о чудесном выздоровлении доньи Елены так быстро распространились по всему городу, что дошли даже до ветхих хижин, в которых маялись животами маленькие коричневые детишки.
Слухи дошли и до лавки Амброзио, поставщика свечей двору его преосвященства архиепископа, и на мгновение прервали щелканье ножниц в цирюльне Лудовико эль Джудио. Королевский прокурор рассказал о чуде за завтраком своей жене, а она пересказала эту новость главному альгвасилу — старшему полицейскому чиновнику Панамы.
Поэтому, когда дониселла Мерседес с высоты своих шестнадцати лет потребовала, чтобы Давидо сопровождал на прогулке ее и ее дуэнью, за ними наблюдало множество любопытных глаз.
Армитедж навсегда запомнил Панаму красочным городом на берету темно-синего океана.
Ранним утром, когда солнце еще не пекло так, как оно будет свирепствовать днем, дониселла Мерседес и лютеранин, раб ее отца, отправились в путь в сопровождении двух грузных негритянок с корзинами овощей и фруктов для сестер обители Ла-Мерседес. Семья Амилеты частенько покровительствовала всякому сброду. Жозефа, дуэнья, была метиской, чья огромная задница всегда покачивалась не в такт с такими же огромными грудями.
— Подойди, Давидо, я хочу видеть тебя, иди рядом со мной, — величественно произнесла Мерседес.
Армитедж подумал, что девушка выглядит просто прелестно. На ней была соломенная шляпка и простое белое с алыми узорами платье с пышной юбкой. Рядом немедленно возник улыбающийся во весь рот негритенок с большим зеленым зонтом от солнца, в котором пока не было никакой нужды.
Первую остановку они сделали у свечной лавки Амброзио, потому что донье Елене были нужны свечи для домовой часовни, а дониселла Мерседес собиралась зажечь в обители полдюжины свечей в знак благодарности за чудесное мамино выздоровление. Если бы он мог, Армитедж с удовольствием поставил бы свечку в честь Куманы.
— Подойди, Давидо, ты должен взглянуть на торговца лучшими кожами во всей Панаме! Серафино Бланко привозит отличные кожи из Кордовы в Старой Испании, кожаные изделия мексиканских умельцев, обувь из Маракайбо и сбрую из Перу. А если перейти через улицу, то там живет Франческа Морена, моя портниха. Она превосходная рукодельница, но постоянно ждет ребенка, поэтому никогда не может уделить мне много времени.
Впереди показалась вереница запыленных, навьюченных тюками мулов. Пестрые колокольчики только подчеркивали их удрученный вид. Они спускались с Пакоры, следуя на запад. На улицах раздавались крики гусей, кур, индюшек и домашнего скота.
Мерседес задержалась перед лавкой, где торговали животными: различными видами обезьян с печальными глазами, голубыми и зелеными попугаями, сороками, красочными макао и сотнями разноцветных маленьких птичек, которые весело посвистывали. В следующей лавке Мерседес купила на ужин рабам жирную большую игуану, которая была так связана, что не могла пошевельнуться.
Все знавшие о чуде исцеления, а это практически весь город, во все глаза таращились на высокого лютеранина, который вышагивал за дочерью своего хозяина по направлению к западной окраине города, к богатейшей и широко известной обители Ла-Мерседес.
Уже появились разносчики воды с криками:
— Кувшин воды всего за грош!
Продавцы дров немилосердно нахлестывали осликов, навьюченных тяжелыми вязанками.
— Эй! — На пороге дома внезапно появлялась хозяйка и звала разносчика рыбы или молока.
В ожидании дониселлы Мерседес, исчезнувшей за дверями обители, чтобы помолиться своей святой, Дэвид уселся на парапете большого моста. За ним вздымалась сторожевая башня, которая охраняла подходы к городу с севера.
Вдали в море он смог разглядеть коричневые паруса рыболовецких судов, направлявшихся к островам Табога и Табогилья.
Внимание Дэвида привлекла группа матросов и рыбаков, которые шли вниз по дороге; они остановились и указывали куда-то на юг.
— Галион с золотом! — крикнул один из них за мгновение до того, как в крепости Баллано раздался пушечный выстрел. Эта крепость охраняла вход в на редкость неудобный Панамский порт — во время отлива все корабли оставались на песке совершенно беспомощные, словно стая рыбок, запертых в обмелевшей лагуне.
— Галион! Галион из Перу! — раздались крики в грязных деревянных, покрытых пальмовыми ветвями домах, которые составляли девяносто процентов построек в городе.
Люди выскакивали из домов, а лавочники поспешно заносили товары в лавки и возбужденно закрывали деревянные ставни, защищавшие лавки от непогоды и от воров. Вскоре толпа обрадованных жителей начала собираться там, где было построено семь административных зданий, включая адуану-таможню, королевскую казну, арсенал, суд и дворец губернатора.
Бегом, с развевающимися юбками, Мерседес выскочила из обители, в руках у нее все еще были зажаты четки.
— Давидо, это правда, что показался галион из Перу?
Армитедж пожал плечами.
— Судя по приветственному салюту, это правда.
— Тогда идем, англичанин, идем, тебе повезло, ты увидишь зрелище, которое бывает всего раз в три года!
Озадаченная всеобщим движением, дюжина стервятников взлетела высоко над городом и неподвижно парила в высоте.
— Отчего такая спешка? — удивлялся виргинец, торопливо шагая за дочерью своего хозяина. — Тот корабль пристанет еще часа через три.
Только тут дониселла Мерседес поняла то, о чем он догадался уже давно.
— Боже правый! Мы потеряли Жозефу и рабынь, -ахнула она. — Быстрее, Давидо, быстрее, мы должны уйти с улицы. Вон там расположен сад обители Святой Анны. Мы спрячемся там, пока Жозефа нас не найдет.
— А она найдет нас? — спросил он, когда они наконец остановились в тени огромного дерева. — В конце концов, я ведь всего-навсего раб твоего отца.
— О Давидо, не говори так, я никогда не думала о тебе так, — запротестовала Мерседес, и ее голубые глаза вспыхнули.
— А… как же ты тогда думала обо мне?
— Как о кабальеро, которому не повезло и… и…
— Как о несчастном еретике-лютеранине? — Это был нечестный вопрос, и Дэвид знал это.
Мерседес вспыхнула, а потом взглянула ему прямо в глаза. Она тихо произнесла:
— Нет, Давидо, я так не думала, но только не рассказывай никому об этом. Мы поклоняемся одному Господу, одной Божьей Матери и ее Сыну. Разве этого не достаточно?
— Мне бы хотелось, чтобы это было так, — вздохнул Армитедж и печально огляделся. Если их заметят здесь одних, без дуэньи Мерседес, то злые языки начнут трезвонить без умолку. Поэтому он старался держаться предупредительно-вежливо.
Дониселла Мерседес совсем запыхалась, поэтому она сняла широкую желтую соломенную шляпу и принялась обмахиваться так быстро, что ее золотистые волосы развевались, словно от ветра.
— Да, Давидо, золотой галион действительно прибывает с королевскими сокровищами. Mira! Смотри, солдаты! — Она радостно показала на отряд солдат с аркебузами, который мерно вышагивал в пыли. — Разве они не великолепны? Скажи, у тебя на родине есть регулярные войска?
— Нет. Только «обученные отряды».
— Обученные отряды?
— Колонисты в Виргинии очень бедны, и их немного, поэтому мы не можем содержать регулярную армию. Но все совершеннолетние мужчины должны по очереди участвовать в походах против индейцев.
Глаза у нее округлились.
— Как, у вас тоже есть индейцы?
— Да, — кивнул он, — еще более злобные и коварные, чем у вас.
— Тогда мне тебя жаль, дон Давидо. — Он удивленно взглянул на нее. Впервые Мерседес прибавила к его имени уважительное обращение «дон». Со странным чувством удовольствия он покраснел до корней волос.
Поигрывая пылающим бутоном гибискуса, она попросила:
— Расскажи мне о своей семье! У тебя есть братья или сестры?
— Да, — ответил он, не отрывая глаз от привлекательной девушки. — Мой отец был деканом колледжа — а может, и до сих пор занимает эту должность — в местечке под названием Джеймстаун.
— Значит, в Северной Америке нет университета?
Армитедж покачал головой.
— Нет. Я слышал, что в колонии в бухте Массачусетс есть колледж под названием Гарвард, но где это, я не знаю.
Девушка улыбнулась.
— Как странно. У нас в Новой Испании много университетов, некоторым из них уже больше ста лет, например Мексиканскому университету или университету в Лиме. Но где же ты учился?
— Мой отец отдал меня в ученики к старому доктору Леонарду, способному хирургу и врачу в нашей колонии. В Джеймстауне жил и доктор Дюбуа, и он был обижен, что папа, его шурин, не отдал меня учиться к нему. — Девушка слушала его со все возрастающим интересом. — Однажды я услышал, что папа неожиданно серьезно заболел.
Пара попугаев вспорхнули с соседнего фигового дерева и уселись на ветке прямо над головой Мерседес, сверкающие словно живые драгоценности.
— Когда я вернулся домой, то обнаружил, что доктор Дюбуа, этот самовлюбленный и самодовольный осел, чуть не убил моего отца, пустив ему слишком много крови, и собрался потчевать его микстурой, которая принесла бы отцу намного больше вреда, чем пользы. Заметь, что к этому времени я уже проучился три года у хорошего учителя, поэтому я назвал Дюбуа невежественным шарлатаном и выгнал его из дома. В ярости он схватил кочергу и бросился на меня, но ему не повезло. У меня в руках был скальпель, поэтому…
— Ты убил его? О-ох. — С округлившимися глазами Мерседес слегка отпрянула.
— Да. Иначе он убил бы меня. Мы были одни, и я не смог бы доказать, что это была самозащита. Поэтому я решил, что мне будет лучше покинуть Джеймстаун.
Он заметил, что венок из цветов, который девушка начала было плести, лежит, забытый, у нее на коленях. Как мила была Мерседес, когда она вот так тихо сидела, и как прекрасна в минуты гнева. К удивлению Армитеджа, ему с трудом удалось отогнать от себя образ Мерседес, возникавший перед его мысленным взором, даже когда он трудился над описанием новых трав и птиц.
— И так ты стал пиратом.
— Я знаю, что ты мне не поверишь, — возразил он, -но клянусь, что братья — это не пираты. Многие из нас -это люди, которым просто не повезло, как мне, и которые по той или иной причине оказались вынуждены покинуть родину.
— Эти демоны не пираты? — Мерседес недоверчиво рассмеялась. — Но кто же, кроме пиратов, может творить такие зверства, как это чудовище, сын сатаны по имени Энрике Морган? Брат Хуан называет этого адмирала воплощением антихриста.
Он попытался объяснить ей, хотя и не надеялся на успех.
— Возьми, например, Олоннэ, он разграбил Маракайбо несколько лет назад. Вот он действительно пират, и, между прочим, большая часть его матросов — выходцы из Испании, совершенные подонки. А адмирал Морган — один из братьев.
Сидя на влажной садовой ограде, Мерседес некоторое время раздумывала, а потом возмущенно всплеснула руками.
— Но, дон Давидо, в чем же разница?
— Пойми, — тихо и серьезно сказал он, — что пират -это просто вооруженный грабитель, который не признает никакого правительства и не плавает ни под каким флагом, кроме красного пиратского, и никому не верит, ни Богу, ни дьяволу. Береговое же братство обычно сражается по законам различных государств. У нашего адмирала и его капитанов есть каперские поручения, законным образом подписанные британским губернатором на Ямайке.
— Если, как ты говоришь, братья воюют по правилам, — теперь у Мерседес был совершенно растерянный вид, — то почему же люди этого Энрике Моргана так зверствовали в Порто-Бельо?
И снова Армитедж наклонился к ней и взглянул прямо в ее печальные и удивленные глаза.
— Я боюсь, что это была просто месть за такую же жестокость по отношению к нашим кровным братьям; месть за жестокость, которую проявляли ваши священники и чиновники.
— Наши священники! — Она быстро перекрестилась. — О Давидо, как ты можешь говорить такую злую, совершенно неправдоподобную неправду?
— Я не лгу, — попытался убедить он ее, но тут же понял всю бессмысленность подобного спора.
— Ты хочешь убедить меня, что преподобный монах вроде брата Пабло позволит мучить беззащитных пленников?
— Если бы все монахи и священники были похожи на брата Пабло, то таких жестокостей не было бы, но ты когда-нибудь глядела в глаза брата Иеронимо, того доминиканца, который иногда заходит к вам домой? Ты помнишь, как он приказал выдать второго повара доньи Елены религиозному трибуналу и что с ним случилось потом?
— Но… но даже брат Пабло признал, что этот несчастный глупец впал в ересь и поклонялся поганым богам.
— Ты еще очень молода, дониселла Мерседес, поэтому я не буду рассказывать тебе, что сделала с беднягой святая инквизиция, но сейчас он лежит в темнице напротив Плаца Майор, и ноги у него так переломаны, что он не может встать.
— Этого не может быть! — вспыхнула Мерседес. — Ты… ты врешь, еретик!
— Может быть, это даже лучше, что ты так думаешь, — заметил Армитедж и вскочил. — А! Вот наконец и достопочтенная Жозефа…
Запыхавшаяся дуэнья вбежала в сад, от гнева она покраснела, словно попугай макао.
— Ах вот ты где, несчастная, бестолковая девчонка. Целый час ты тут одна с этим человеком! Вот увидишь, что будет, когда об этом узнает дон Андреас. Я обыскала всю дорогу от Генуэзского дома до королевской таможни. Жестокая девчонка, ты, наверное, хочешь, чтобы Жозефу отхлестали кнутом?
Мерседес вскочила на ноги, и глаза у нее сверкнули:
— Замолчи, старая дура. Если мне захотелось поговорить с маминым врачом на улице, то это мое дело. Ты ничего не скажешь его чести, моему отцу.
— Ай! Ай! Ай! — Несчастная дуэнья закрыла лицо фартуком, и ее пухлая фигура затряслась от безудержных всхлипываний.
Глава 21
ЗОЛОТОЙ КОРАБЛЬ
Едва дониселла Мерседес с сопровождающими вернулась домой, как появился судебный пристав, которого прислал старший лоцман. Он примчался из порта за Дэвидом, который приводил себя в порядок и благодарил Бога за то, что дуэнья вовремя вернулась.
— Пошли, лютеранская собака. — Судебный пристав оказался тощим, мрачным на вид мужчиной. Его лицо было сильно повреждено сифилисом. — Его честь судья де Мартинес де Амилета приказывает тебе немедленно отправиться в таможню; на борту галиона из Перу много больных.
Пристав оказался совершенно прав; на борту большого высокобортного корабля, выкрашенного в голубую и желтую краски, который сейчас стоял на якоре перед жалкой городской гаванью, действительно было много больных.
Через неделю после выхода из Лимы на корабле вспыхнула лихорадка, от которой умерла почти треть экипажа «Глории-а-Дьос». Еще столько же были больны или умирали. Слухи о болезни заставили разбежаться почти всех зрителей в порту, но у некоторых жадность оказалась сильнее страха, и они подплывали к кораблю на лодках и предлагали свежие фрукты и продукты.
По самым скромным подсчетам, «Глория-а-Дьос» 6ыл самым большим кораблем, который видел Армитедж. Но выглядел он чрезвычайно неуклюже из-за высоких надстроек в форме башен, возведенных на корме и носу. Хотя три его мачты были местами поломаны, а паруса потрепаны и порваны штормами, но барельеф на корме галиона, рисующий картину торжества святого Габриэля над демоном Аполлионом, переливался яркими красками и был щедро позолочен.
Над золотым галионом развевалось личное знамя командовавшего им генерала. Любопытно, что испанцы чаще всего доверяли командование такими большими судами военным офицерам. Личное знамя смотрелось необычайно красиво. На нем были изображены три черных головы мавров на фоне диагональных голубых и золотых полос.
— Фу! — Портовый врач Гонсало де Эрреро зажал нос, набухший и покрасневший от слишком разгульной жизни. — Да здесь, похоже, и правда дело плохо.
Когда карантинные власти и лютеранин поднялись на борт, начался отлив, и «Глория-а-Дьос» почти села на дно под пронзительные вопли чаек, крачек и других морских птиц.
Армитедж, из последних сил сдерживая приступ рвоты, увидел, что палубу корабля с сокровищами можно было сравнить только со свинарником. Капитанский мостик тоже выглядел довольно жалко, хотя там и было почище. Там, на мостике, под ярким желтым навесом стоял генерал-лейтенант Энрико де Браганса — португалец, многие из которых служили в испанских войсках.
Полковник, помощник дона Хуана Переса де Гусмана, губернатора Панамы, преемника невезучего Бракамонте, которому поражение в Порто-Бельо стоило его поста, зажал кос и быстрыми шагами прошел на капитанский мостик. Портовый врач приостановился только для того, чтобы бросить через плечо:
— Эй ты, собака-еретик, немедленно спустись на нижнюю палубу, перепиши больных и укажи их состояние.
Никогда Дэвид Армитедж не сможет забыть те картины, звуки и запахи, которые он увидел внизу, потому что галион, который был хорошо вооружен и считался надежной защитой от пиратов, оказался сильно перегружен. На борту «Глории-а-Дьос» плыли солдаты, прелаты, богатые купцы, матросы и узники, которых возвращали в Испанию, чтобы их судили за преступления, неподвластные юрисдикции колониальных судов.
— Пошли, лютеранская собака. — Судебный пристав оказался тощим, мрачным на вид мужчиной. Его лицо было сильно повреждено сифилисом. — Его честь судья де Мартинес де Амилета приказывает тебе немедленно отправиться в таможню; на борту галиона из Перу много больных.
Пристав оказался совершенно прав; на борту большого высокобортного корабля, выкрашенного в голубую и желтую краски, который сейчас стоял на якоре перед жалкой городской гаванью, действительно было много больных.
Через неделю после выхода из Лимы на корабле вспыхнула лихорадка, от которой умерла почти треть экипажа «Глории-а-Дьос». Еще столько же были больны или умирали. Слухи о болезни заставили разбежаться почти всех зрителей в порту, но у некоторых жадность оказалась сильнее страха, и они подплывали к кораблю на лодках и предлагали свежие фрукты и продукты.
По самым скромным подсчетам, «Глория-а-Дьос» 6ыл самым большим кораблем, который видел Армитедж. Но выглядел он чрезвычайно неуклюже из-за высоких надстроек в форме башен, возведенных на корме и носу. Хотя три его мачты были местами поломаны, а паруса потрепаны и порваны штормами, но барельеф на корме галиона, рисующий картину торжества святого Габриэля над демоном Аполлионом, переливался яркими красками и был щедро позолочен.
Над золотым галионом развевалось личное знамя командовавшего им генерала. Любопытно, что испанцы чаще всего доверяли командование такими большими судами военным офицерам. Личное знамя смотрелось необычайно красиво. На нем были изображены три черных головы мавров на фоне диагональных голубых и золотых полос.
— Фу! — Портовый врач Гонсало де Эрреро зажал нос, набухший и покрасневший от слишком разгульной жизни. — Да здесь, похоже, и правда дело плохо.
Когда карантинные власти и лютеранин поднялись на борт, начался отлив, и «Глория-а-Дьос» почти села на дно под пронзительные вопли чаек, крачек и других морских птиц.
Армитедж, из последних сил сдерживая приступ рвоты, увидел, что палубу корабля с сокровищами можно было сравнить только со свинарником. Капитанский мостик тоже выглядел довольно жалко, хотя там и было почище. Там, на мостике, под ярким желтым навесом стоял генерал-лейтенант Энрико де Браганса — португалец, многие из которых служили в испанских войсках.
Полковник, помощник дона Хуана Переса де Гусмана, губернатора Панамы, преемника невезучего Бракамонте, которому поражение в Порто-Бельо стоило его поста, зажал кос и быстрыми шагами прошел на капитанский мостик. Портовый врач приостановился только для того, чтобы бросить через плечо:
— Эй ты, собака-еретик, немедленно спустись на нижнюю палубу, перепиши больных и укажи их состояние.
Никогда Дэвид Армитедж не сможет забыть те картины, звуки и запахи, которые он увидел внизу, потому что галион, который был хорошо вооружен и считался надежной защитой от пиратов, оказался сильно перегружен. На борту «Глории-а-Дьос» плыли солдаты, прелаты, богатые купцы, матросы и узники, которых возвращали в Испанию, чтобы их судили за преступления, неподвластные юрисдикции колониальных судов.