Страница:
– Понимаю, – она решила сострить, – это слишком холодно.
Он ткнул в ее сторону указательным пальцем и снова дружелюбно улыбнулся.
– Да и еще песок. От него невозможно избавиться. Он забивается между пальцами ног, попадает в трусы… – Джек широко улыбнулся, и она рассмеялась. – В мои, по крайней мере…
– Я люблю океан.
– Но должно же у нас быть хоть что-нибудь общее? – пошутил он.
– Лошади? – попыталась Сьюзен.
– Нет. У меня аллергия.
– Теннис?
– Нет времени.
– У меня тоже. Наконец-то, мне кажется, мы нашли кое-что общее, – сказала она, замечая нечто похожее на татуировку на предплечье Джека, едва заметную через превосходную белую хлопчатобумажную ткань рубашки.
Была жаркая ночь с сухими ветрами Санта-Аны, дующими в полную силу, и хозяин позволил мужчинам снять пиджаки. Сгорая от любопытства, но не набираясь нахальства разглядывать или спросить его об этом, она отвела глаза.
– А что вы любите делать?
– Делать деньги, – мгновенно среагировал он и положил руку на свое предплечье, массируя его так, будто у него ныли мускулы, и она спрашивала себя: о чем он думает?
Заметил ли он, как она пыталась разглядеть, что там под тканью рубашки, если, конечно, там вообще что-нибудь было?
– Так вот почему вам нравится Лос-Анджелес. Страна поклонения деньгам. – Сьюзен глотнула еще сакэ.
– Бог, который, по крайней мере, расплачивается, – заметил он с холодной улыбкой. – Осязаемое божество, которое вы можете положить в свой карман, увеличить его и сделать с ним все, что только пожелаете. Купить умывальник с горячей водой, накормить бедных голодающих детей или учредить фонд онкологических исследований. Это продуктивная вера. А какому богу поклоняетесь вы?
Сьюзен с любопытством посмотрела на Уэлса, не в состоянии понять его до конца.
– Это очень серьезный вопрос, – ответила она.
– Вы можете поклоняться мне, если хотите. – На этот раз в его голосе не было ни капли серьезности.
В общем разговоре за столом наступила пауза, пока официантки сдвигали вазы с цветами в центр стола, а перед гостями расставляли тарелки для следующего блюда.
– Я хотела бы, чтобы вы знали, что это блюдо – специально для вас, Джек, – воскликнула Кит с другого края стола, когда маленькие японские официантки внесли дымящиеся железные горшочки, пахнувшие так, что просто слюнки текли. – Это гречишная лапша, о которой вы мне рассказывали… «соба», ее приготовил Харуко, и она просто божественна. По крайней мере, я так думаю, но что я могу знать? Я никогда не жила в Киото…
– Харуко тоже не был, – улыбнувшись, прошептала одна из официанток своим помощницам.
Сьюзен с еще большим любопытством посмотрела на Джека.
– Вы жили в Киото?
– После Вьетнама, – сказал он небрежно, казалось, довольный неловким молчанием, которое установилось после его ответа.
Намеренно или нет, он снял руку со своего предплечья, и она решила, что определенно там есть какая-то татуировка, хотя не могла разобрать, какая именно.
Ден Саллкван склонился, чтобы сказать ей что-то, и она кивнула, не давая себе труда даже послушать его. Он говорил что-то по поводу своего пребывания в Киото, но ее это не заинтересовало. Он был скучен, и его впечатления, должно быть, тоже скучны.
Джек Уэллс, с другой стороны, со своим шрамом, придававшим специфичность его внешности, с татуировкой, просвечивающей через рукав рубашки, с его обожествлением денег, которое, казалось, совершенно не соответствовало его характеру, интересовал ее больше остальных.
Когда подали густой суп-лапшу «тануки соба», Джек определил различные ингредиенты: морские водоросли, или кобу, рыбные лепешки, называемые кама боук, и еще пару экзотических японских приправ. Он также дал разъяснения по поводу этикета чавканья. Оказывается, обычный способ есть суп в Японии – это громко чавкать; чем громче чавканье, тем больший комплимент повару. Все за столом рассмеялись над громким невоспитанным звуком, с которым он поглощал свое любимое блюдо, таким образом в японской манере выражая шумное удовольствие.
Но Сьюзен обрадовалась, когда он прекратил хлебать и направил свое внимание на нее, подробно рассказывая о той части жизни, которую провел в Азии. После Вьетнама, попав под действие таинственных чар Востока, Джек остался там, прожил некоторое время в Сингапуре, а затем переехал в Японию Все еще испытывая последствия эмоционального шока после бешеной ярости Вьетнама, где он служил в малоизвестном подразделении армии Соединенных Штатов, которое называлось «Тоннельные крысы», азиатская аура уравновешенности, чувство успокоенности, полной безмятежности действовали на него, как бальзам.
В течение одиннадцати месяцев Уэллс отвечал за то, чтобы выгнать вьетконговцев из парализующе эффективной и якобы неприступной сети подземной цитадели, где был построен поразительно обширный и деятельный тоннельный комплекс с заводами, госпиталями, мастерскими, изготовляющими флаги, типографиями, агиттеатрами и подземными командными постами, расположенными в стратегических точках. Он сражался в этом подземном лабиринте, вооруженный карманным фонариком, ножом, личным стрелковым оружием, гранатами и отточенной звериной хитростью. Без ложной скромности Джек рассказал ей, что большинство добровольцев-»крыс» продержались только четыре месяца и что за четырехлетнюю историю с момента обнаружения тоннелей до конца войны лишь не более сотни солдат были аттестованы, чтобы носить знак отличия «Тоннельных крыс» и широкополую шляпу бойца джунглей, которая выделяла их. Критерием отбора для выполнения диверсионной добровольной миссии были невысокий рост и храбрость Гаргантюа. Ростом пять футов семь дюймов, тощий и мускулистый, Джек был идеальным кандидатом в «крысы».
Историю процветающего тоннельного комплекса Сьюзен нашла особенно зачаровывающей. Триумф красных над американцами, объяснил Джек, был на самом деле кульминацией тридцатилетней войны, начавшейся еще в сороковые годы, когда Вьет Минг, предшественник Вьет Конга, только начал копать землю для этих лабиринтов, замышляя восстание против французских колонизаторов. Почти все тоннели были вырыты вручную крестьянами с помощью лопат, мотыг и электроэнергии, генерировавшейся велосипедным приводом. Замечательно, что некоторые подземные структуры имели четыре этажа в глубину.
Из этих тоннелей, в которые вели хитро сконструированные потайные проходы, коммунистические кадры проникали в столицу Южного Вьетнама, когда им заблагорассудится, делая усилия американцев тщетными и приводя к неизбежному падению Сайгона. То, что американцы обладали самой большой огневой мощью из всех армий мира, немного значило, потому что войска Соединенных Штатов, осуществляя вторжение, уничтожая растительность и разрушая все на поверхности, не могли победить из-за вьетнамцев, снабжавших людьми свой базовый лагерь подземного двухсотмильного тоннельного комплекса, который в самый разгар войны в середине шестидесятых широко простирался от ворот Сайгона на запад, к Камбодже.
Джек не жалел подробностей. Он рассказал Сьюзен о том, как они приблизились к замаскированному проходу подземелье, будто прогуливающиеся скорпионы, которые встречались там на каждом шагу, и с громадным рисом решились накачать в лабиринт комплекса слезоточивый газ или напалм, преуспев в очистке лишь небольшой части сооружения, так как через каждые сто ярдов вьетконговцы построили специальные водяные ловушки, приспособленные для того, чтобы плотно перекрывать целые секции тоннелей, отделяя их от остального лабиринта, с тем, чтобы можно было повредить только один сектор. Сьюзен дрожала от слишком живых картин, которые создавало ее воображение под впечатлением его рассказа.
После окончания войны Джек понял, что не может думать без страха о возвращении домой. Он не мог себе представить свою будущую жизнь в Соединенных Штатах, – она слишком диссонировала с его состоянием. Чтобы перейти к мирной жизни, ему на какое-то время была необходима Азия. Он считал, что Япония – как раз то место, которое вернет ему душевный покой.
Даже японское искусство оказывало умиротворяющее действие: музыка, живопись, безукоризненные карликовые сады, одновременно строгие и спокойные. Те одиннадцать месяцев были слишком долгими, слишком напряженными, слишком полными смерти и безумия. И он прожил в Японии пару лет, исцеляя себя, работая на случайных работах, – в основном, в отелях, поставляя продовольствие американской клиентуре, изучая язык, пытаясь пробиться через тайну, окутывающую сложные и многовековые японские традиции.
Но по возвращении в Штаты с его спокойствием было покончено тотчас же. Начался постоянный зуд – быстро сделать деньги, чтобы наверстать упущенное. Он чувствовал давление инфляции и в экономике, и в своем возрасте, обнаружив, что в свои двадцать пять лет у него нет ни денег, ни высшего образования, ни опыта работы и никакой надежды на горизонте. Его тянуло к искусству, к красоте, к изящному, по все это не имело смысла без достаточного количества денег, которые обеспечили бы ему пищу, жилище и самоуважение. Это было связано с тем, что в его сознании ценность человека измерялась долларами, дававшими возможность купить власть и влияние, которые для него крайне важны, без которых он вынужден был обходиться во Вьетнаме и без чего он совершенно не представлял себе жизни теперь. Власть и влияние не существовали в джунглях Вьетнама. Там нужны мозги, мускулы, а еще – дьявольская удача, чтобы выжить. Никто не вышел из войны, такой, как вьетнамская, невредимым. Джек Уэллс не составлял исключение. Он не потерял свои руки и ноги, не хромал, не утратил рассудка, но, тем не менее, был, несомненно, ветераном, который поменял своего лютеранского бога на всемогущий доллар и стал одержимым трудоголиком, фанатом Уолл-Стрита.
Обед Кит и Джорджа удался на славу, и когда вечер закончился, Сьюзен пребывала в прекрасном настроении, ожидая, что Джек спросит номер ее телефона, уверенная, что он захочет его узнать, поскольку они так долго и с таким удовольствием беседовали. Когда же он не спросил, она была глубоко задета и почувствовала себя подавленной.
Сначала Марк, теперь Джек. Что с ней такое? Может быть, она просто не состояла в лиге Тори и Пейдж. Может быть, уже пора перевернуть пластинку и ожидать чего-нибудь другого. А чего она вообще ждала? Именно в тот момент, когда, скользнув в машину одна, без Тори, потому что та уехала с Ричардом, она пришла к выводу, что совершенно не может этого понять, и расплакалась.
Вместо того чтобы ехать домой, она решила вернуться в офис. По крайней мере там она могла почувствовать себя в своей стихии, там она владела ситуацией. Там она преуспевала. Вечно неубывающие кучи работы на ее столе действовали успокаивающе. Спасибо тебе, Господи, за то, что есть работа и есть карьера. Если общество и отторгло ее, то, по крайней мере, на фирме ее любили. Она была быстрой и способной, творчески мыслящей и к тому же легко соглашалась на сверхурочную, дополнительно оплачиваемую работу, так как часто оставалась на работе допоздна.
Выехав на дорогу, Сьюзен посмотрела на себя в зеркало заднего обзора, недовольная собой более, чем когда-либо, и желая больше походить на своих подруг.
ГЛАВА 16
Он ткнул в ее сторону указательным пальцем и снова дружелюбно улыбнулся.
– Да и еще песок. От него невозможно избавиться. Он забивается между пальцами ног, попадает в трусы… – Джек широко улыбнулся, и она рассмеялась. – В мои, по крайней мере…
– Я люблю океан.
– Но должно же у нас быть хоть что-нибудь общее? – пошутил он.
– Лошади? – попыталась Сьюзен.
– Нет. У меня аллергия.
– Теннис?
– Нет времени.
– У меня тоже. Наконец-то, мне кажется, мы нашли кое-что общее, – сказала она, замечая нечто похожее на татуировку на предплечье Джека, едва заметную через превосходную белую хлопчатобумажную ткань рубашки.
Была жаркая ночь с сухими ветрами Санта-Аны, дующими в полную силу, и хозяин позволил мужчинам снять пиджаки. Сгорая от любопытства, но не набираясь нахальства разглядывать или спросить его об этом, она отвела глаза.
– А что вы любите делать?
– Делать деньги, – мгновенно среагировал он и положил руку на свое предплечье, массируя его так, будто у него ныли мускулы, и она спрашивала себя: о чем он думает?
Заметил ли он, как она пыталась разглядеть, что там под тканью рубашки, если, конечно, там вообще что-нибудь было?
– Так вот почему вам нравится Лос-Анджелес. Страна поклонения деньгам. – Сьюзен глотнула еще сакэ.
– Бог, который, по крайней мере, расплачивается, – заметил он с холодной улыбкой. – Осязаемое божество, которое вы можете положить в свой карман, увеличить его и сделать с ним все, что только пожелаете. Купить умывальник с горячей водой, накормить бедных голодающих детей или учредить фонд онкологических исследований. Это продуктивная вера. А какому богу поклоняетесь вы?
Сьюзен с любопытством посмотрела на Уэлса, не в состоянии понять его до конца.
– Это очень серьезный вопрос, – ответила она.
– Вы можете поклоняться мне, если хотите. – На этот раз в его голосе не было ни капли серьезности.
В общем разговоре за столом наступила пауза, пока официантки сдвигали вазы с цветами в центр стола, а перед гостями расставляли тарелки для следующего блюда.
– Я хотела бы, чтобы вы знали, что это блюдо – специально для вас, Джек, – воскликнула Кит с другого края стола, когда маленькие японские официантки внесли дымящиеся железные горшочки, пахнувшие так, что просто слюнки текли. – Это гречишная лапша, о которой вы мне рассказывали… «соба», ее приготовил Харуко, и она просто божественна. По крайней мере, я так думаю, но что я могу знать? Я никогда не жила в Киото…
– Харуко тоже не был, – улыбнувшись, прошептала одна из официанток своим помощницам.
Сьюзен с еще большим любопытством посмотрела на Джека.
– Вы жили в Киото?
– После Вьетнама, – сказал он небрежно, казалось, довольный неловким молчанием, которое установилось после его ответа.
Намеренно или нет, он снял руку со своего предплечья, и она решила, что определенно там есть какая-то татуировка, хотя не могла разобрать, какая именно.
Ден Саллкван склонился, чтобы сказать ей что-то, и она кивнула, не давая себе труда даже послушать его. Он говорил что-то по поводу своего пребывания в Киото, но ее это не заинтересовало. Он был скучен, и его впечатления, должно быть, тоже скучны.
Джек Уэллс, с другой стороны, со своим шрамом, придававшим специфичность его внешности, с татуировкой, просвечивающей через рукав рубашки, с его обожествлением денег, которое, казалось, совершенно не соответствовало его характеру, интересовал ее больше остальных.
Когда подали густой суп-лапшу «тануки соба», Джек определил различные ингредиенты: морские водоросли, или кобу, рыбные лепешки, называемые кама боук, и еще пару экзотических японских приправ. Он также дал разъяснения по поводу этикета чавканья. Оказывается, обычный способ есть суп в Японии – это громко чавкать; чем громче чавканье, тем больший комплимент повару. Все за столом рассмеялись над громким невоспитанным звуком, с которым он поглощал свое любимое блюдо, таким образом в японской манере выражая шумное удовольствие.
Но Сьюзен обрадовалась, когда он прекратил хлебать и направил свое внимание на нее, подробно рассказывая о той части жизни, которую провел в Азии. После Вьетнама, попав под действие таинственных чар Востока, Джек остался там, прожил некоторое время в Сингапуре, а затем переехал в Японию Все еще испытывая последствия эмоционального шока после бешеной ярости Вьетнама, где он служил в малоизвестном подразделении армии Соединенных Штатов, которое называлось «Тоннельные крысы», азиатская аура уравновешенности, чувство успокоенности, полной безмятежности действовали на него, как бальзам.
В течение одиннадцати месяцев Уэллс отвечал за то, чтобы выгнать вьетконговцев из парализующе эффективной и якобы неприступной сети подземной цитадели, где был построен поразительно обширный и деятельный тоннельный комплекс с заводами, госпиталями, мастерскими, изготовляющими флаги, типографиями, агиттеатрами и подземными командными постами, расположенными в стратегических точках. Он сражался в этом подземном лабиринте, вооруженный карманным фонариком, ножом, личным стрелковым оружием, гранатами и отточенной звериной хитростью. Без ложной скромности Джек рассказал ей, что большинство добровольцев-»крыс» продержались только четыре месяца и что за четырехлетнюю историю с момента обнаружения тоннелей до конца войны лишь не более сотни солдат были аттестованы, чтобы носить знак отличия «Тоннельных крыс» и широкополую шляпу бойца джунглей, которая выделяла их. Критерием отбора для выполнения диверсионной добровольной миссии были невысокий рост и храбрость Гаргантюа. Ростом пять футов семь дюймов, тощий и мускулистый, Джек был идеальным кандидатом в «крысы».
Историю процветающего тоннельного комплекса Сьюзен нашла особенно зачаровывающей. Триумф красных над американцами, объяснил Джек, был на самом деле кульминацией тридцатилетней войны, начавшейся еще в сороковые годы, когда Вьет Минг, предшественник Вьет Конга, только начал копать землю для этих лабиринтов, замышляя восстание против французских колонизаторов. Почти все тоннели были вырыты вручную крестьянами с помощью лопат, мотыг и электроэнергии, генерировавшейся велосипедным приводом. Замечательно, что некоторые подземные структуры имели четыре этажа в глубину.
Из этих тоннелей, в которые вели хитро сконструированные потайные проходы, коммунистические кадры проникали в столицу Южного Вьетнама, когда им заблагорассудится, делая усилия американцев тщетными и приводя к неизбежному падению Сайгона. То, что американцы обладали самой большой огневой мощью из всех армий мира, немного значило, потому что войска Соединенных Штатов, осуществляя вторжение, уничтожая растительность и разрушая все на поверхности, не могли победить из-за вьетнамцев, снабжавших людьми свой базовый лагерь подземного двухсотмильного тоннельного комплекса, который в самый разгар войны в середине шестидесятых широко простирался от ворот Сайгона на запад, к Камбодже.
Джек не жалел подробностей. Он рассказал Сьюзен о том, как они приблизились к замаскированному проходу подземелье, будто прогуливающиеся скорпионы, которые встречались там на каждом шагу, и с громадным рисом решились накачать в лабиринт комплекса слезоточивый газ или напалм, преуспев в очистке лишь небольшой части сооружения, так как через каждые сто ярдов вьетконговцы построили специальные водяные ловушки, приспособленные для того, чтобы плотно перекрывать целые секции тоннелей, отделяя их от остального лабиринта, с тем, чтобы можно было повредить только один сектор. Сьюзен дрожала от слишком живых картин, которые создавало ее воображение под впечатлением его рассказа.
После окончания войны Джек понял, что не может думать без страха о возвращении домой. Он не мог себе представить свою будущую жизнь в Соединенных Штатах, – она слишком диссонировала с его состоянием. Чтобы перейти к мирной жизни, ему на какое-то время была необходима Азия. Он считал, что Япония – как раз то место, которое вернет ему душевный покой.
Даже японское искусство оказывало умиротворяющее действие: музыка, живопись, безукоризненные карликовые сады, одновременно строгие и спокойные. Те одиннадцать месяцев были слишком долгими, слишком напряженными, слишком полными смерти и безумия. И он прожил в Японии пару лет, исцеляя себя, работая на случайных работах, – в основном, в отелях, поставляя продовольствие американской клиентуре, изучая язык, пытаясь пробиться через тайну, окутывающую сложные и многовековые японские традиции.
Но по возвращении в Штаты с его спокойствием было покончено тотчас же. Начался постоянный зуд – быстро сделать деньги, чтобы наверстать упущенное. Он чувствовал давление инфляции и в экономике, и в своем возрасте, обнаружив, что в свои двадцать пять лет у него нет ни денег, ни высшего образования, ни опыта работы и никакой надежды на горизонте. Его тянуло к искусству, к красоте, к изящному, по все это не имело смысла без достаточного количества денег, которые обеспечили бы ему пищу, жилище и самоуважение. Это было связано с тем, что в его сознании ценность человека измерялась долларами, дававшими возможность купить власть и влияние, которые для него крайне важны, без которых он вынужден был обходиться во Вьетнаме и без чего он совершенно не представлял себе жизни теперь. Власть и влияние не существовали в джунглях Вьетнама. Там нужны мозги, мускулы, а еще – дьявольская удача, чтобы выжить. Никто не вышел из войны, такой, как вьетнамская, невредимым. Джек Уэллс не составлял исключение. Он не потерял свои руки и ноги, не хромал, не утратил рассудка, но, тем не менее, был, несомненно, ветераном, который поменял своего лютеранского бога на всемогущий доллар и стал одержимым трудоголиком, фанатом Уолл-Стрита.
Обед Кит и Джорджа удался на славу, и когда вечер закончился, Сьюзен пребывала в прекрасном настроении, ожидая, что Джек спросит номер ее телефона, уверенная, что он захочет его узнать, поскольку они так долго и с таким удовольствием беседовали. Когда же он не спросил, она была глубоко задета и почувствовала себя подавленной.
Сначала Марк, теперь Джек. Что с ней такое? Может быть, она просто не состояла в лиге Тори и Пейдж. Может быть, уже пора перевернуть пластинку и ожидать чего-нибудь другого. А чего она вообще ждала? Именно в тот момент, когда, скользнув в машину одна, без Тори, потому что та уехала с Ричардом, она пришла к выводу, что совершенно не может этого понять, и расплакалась.
Вместо того чтобы ехать домой, она решила вернуться в офис. По крайней мере там она могла почувствовать себя в своей стихии, там она владела ситуацией. Там она преуспевала. Вечно неубывающие кучи работы на ее столе действовали успокаивающе. Спасибо тебе, Господи, за то, что есть работа и есть карьера. Если общество и отторгло ее, то, по крайней мере, на фирме ее любили. Она была быстрой и способной, творчески мыслящей и к тому же легко соглашалась на сверхурочную, дополнительно оплачиваемую работу, так как часто оставалась на работе допоздна.
Выехав на дорогу, Сьюзен посмотрела на себя в зеркало заднего обзора, недовольная собой более, чем когда-либо, и желая больше походить на своих подруг.
ГЛАВА 16
Пейдж кипела.
Но все же была достаточно хладнокровной, чтобы избежать столкновения со Стеном. Она держала под руку «Филадельфию». Они прокладывали себе путь через великолепную комнату, веселую элегантную толпу в сторону танцевального зала, где он, прекрасный танцор, закружил Пейдж в танце под мелодию Фрэнка Синатры, которая стала домашней классикой много лет назад, в тон мурлыкая ей на ухо. Она еще не разрешила загадку, но обязательно разрешит – скоро и безошибочно.
Это был самый блестящий вечер, на котором она была когда-либо. Легендарное поместье оправдывало свою славу. Громадный дом, в котором запросто могли затеряться пятьсот человек и где каждая огромная комната переходила в следующую – до бесконечности, невозможно было загромоздить любым количеством мебели, как невозможно было добиться уюта. Он был полон хрусталя, свечей и разодетых гостей, слоняющихся вокруг, танцующих, жующих, развлекающихся. Карнавальная тема вечера была ненавязчивой и всего лишь создавала праздничное настроение. Пейдж внутренне была готова к тому, что тридцатифутовые потолки будут создавать эффект эха, что, возможно, и было, когда дом пустовал. Она могла представить себе театральное эхо шагов, отражающихся от стен, похожих на пещеры комнат.
Дом был выдержан в духе сороковых годов, ассоциируясь с образом магната отельного бизнеса, который когда-то жил в нем и был известен блестящими приемами, устраиваемыми здесь и пользовавшимися популярностью в Голливуде.
«Какая это была эпоха», – подумала Пейдж с ностальгией, когда «Филадельфия» притянул ее ближе для самбы, шепча о том, как изящно она двигается.
Ей было так хорошо в его объятиях, что она почти расслабилась. В черно-белом наряде, которого требовал этикет, он был величественно красив.
«Если бы только я оказалась неправа, если бы только было какое-то объяснение тому, что он зарегистрирован в двух отелях одновременно», – размышляла она, глядя через одну из застекленных створчатых дверей, целый ряд которых тянулся вдоль бального зала.
Они были открыты, чтобы по изящному ряду ступеней гости могли свободно выходить вниз на террасу и в эффектно раскинувшийся сад, который Пейдж сравнила с миниатюрным Фонтенбло, хотя она еще не бывала во Франции. За ярко освещенными фонтанами, которые были окружены длинными, пестрыми клумбами, находилась еще одна танцевальная площадка. В то время как оркестр внутри играл музыку сороковых и пятидесятых годов, снаружи компания диско наяривала попурри из свежих хитов. И там, и там было очень весело, и обе танцевальные площадки были забиты. Хлопок фотовспышки прервал ход ее мыслей, и они с «Филадельфией» повернулись, чтобы посмотреть, какую из знаменитостей увековечивают на фотопленке.
Всего в нескольких шагах они увидели высокого человека с внушительной внешностью, широкими плечами и редкими пегими волосами. Он танцевал с двумя девушками, которые вполне годились ему в дочери, но, как Пейдж подозревала, совсем ими не были судя по тому, как были одеты: обе в ярких мини-костюмах, одна – в сатиновом с кружевами, другая – густо осыпанная изумрудно-зелеными блестками. Троица прервала свой танец, ровно на столько, чтобы попозировать фотографу, причем каждая из женщин прижалась поцелуем к соответствующей щеке своего партнера.
– Кто это? – с любопытством спросила Пейдж.
– Наш хозяин, – прошептал Стен ей на ухо.
Стремясь разглядеть его получше, Пейдж сделала в танце маневр, чтобы приблизиться. Грузный, пышущий энергией, Лумис внешне соответствовал образу яркой футбольной экс-звезды. По дороге на вечеринку «Филадельфия» дал Пейдж полное жизнеописание их хозяина – спортивного магната, рассказывая ей все о его футбольной карьере, о том, как он на четвертом десятке продолжил зарабатывать себе состояние, возглавив пивную империю, для которой его нанимали в качестве живой рекламы, а затем все-таки снова обратился к своей истинной любви – спорту, причем таким образом, чтобы навсегда запечатлеть свое имя в «памяти народной». Приобретая спортивные команды только со средними достижениями, он делал из них чемпионов, а затем построил свою собственную частную спортивную арену для игр. Пейдж подумала, что могла бы догадаться, кто это был, по его партнершам с оленьими глазами и в мини-юбках, так как в прессе Лумиса звали «необузданным», и при этом всегда упоминалось, что на каждой его руке висит по девочке, в два раза моложе его и одетой в мини-юбку.
Этот самый Ники Лумис был известен как своими экстравагантными шалостями, так и своим острым деловым чутьем. Он был крупным, могучего телосложения – обезьяна с мозгами и неиссякаемой сексуальной энергией. Имел внушительный, но, тем не менее, ребячливый вид, как будто так и не вышел из своего футбольного детства, которого, впрочем, у него, может быть, и не было. Пейдж предполагала, что ему где-то под шестьдесят. У него были маленькие живые глаза, несколько воспаленные от слишком насыщенной жизни, а нос, перебитый в нескольких местах, добавлял колорита его внешности.
Заметив изучающую его Пейдж, Ники Лумис быстро, но внимательно оглядел ее сверху донизу – типичный ловелас, хладнокровный и уверенный в себе, который хорош только на одну ночь, заканчивающуюся маленькой бриллиантовой побрякушкой в качестве вознаграждения. Она вернула ему взгляд – такой же хладнокровный, стремясь продемонстрировать, что он встретил достойного противника, что он потеряет лучшие годы своей жизни, если позволит этому короткому и неожиданному контакту на этом закончиться.
Пейдж, увлекаемая «Филадельфией» в другом направлении, чувствовала на своей спине взгляд Ники Лумиса, который следил за ней, когда они, танцуя самбу, удалились от него сквозь густую толпу.
Это был хороший признак, и она улыбнулась, довольная, план отступления в ее голове начал приобретать конкретные очертания. Пора было выяснить истинное положение дел: женат «Филадельфия» или нет, очаровательный он мужчина или подлец.
Зачем человеку номера в двух разных отелях? Она могла придумать лишь одну причину – если он женат. Это самое простое – никаких несвоевременных звонков от жены и детей в самый разгар постельных утех с любовницей.
С другой стороны, может быть, существует другой Стен Паркер, зарегистрированный в отеле «Беверли Хиллз», думала Пейдж, считая, однако, такую возможность маловероятной.
– Хочешь прогуляться? – спросил Стен ее, и на его лице снова появилась двусмысленная улыбка.
О чем он думал? Собирался уложить ее в саду? Нет уж, если существует миссис Стен Паркер, этого не будет.
– В саду просто восхитительно… – сказал он мелодичным голосом, беря ее за руку и проводя через французские двери, вниз по ступеням.
Выходя из дверей, она заметила, что Ники Лумис все еще смотрит на нее, и зарядилась порцией энергии от его неприкрытого интереса, послав ему еще одну, такую же холодную, улыбку, позволив своим губам лишь слабо изогнуться.
Задний двор был гигантским.
«Достаточно большой, чтобы запросто уместить целое футбольное поле с лавочками для зрителей», – подумала Пейдж, когда они вместе со Стеном бродили вдалеке от остальных гостей, сопровождаемые только голосом Уитни Хьюстон, исполняющей для них серенаду через наружную суперсовременную акустическую систему.
До Пейдж доносились слова популярной песни.
Было прохладно, и он накинул на ее голые плечи свой смокинг, так как она оставила жакет в доме.
Некоторое время они гуляли молча, прижавшись друг к другу. Пейдж рассеянно думала о том, будут ли для нее когда-нибудь легкими мужчины, любовь и все остальное, что – имеет к этому отношение, будет ли она когда-нибудь счастлива.
Она задавала себе вопрос: будет ли у нее когда-нибудь взаимная любовь?
Она имела в виду то, о чем говорила Тори: в жизни все перепутано. Каждый всегда любит «неправильного» человека. Или «правильного», но в «неправильное» время. Все, что она хотела, – что нашли Кит и Джордж – оба не были связаны узами брака и подходили друг другу. Она хотела Его, Богатство, Удовольствие. Как в кино. Как всегда в ее грезах. Романтика, сексуальная привлекательность, спокойная счастливая любовь: И деньги, чтобы выдержать шторма.
Больше никакой возни с такими, как милый и искусный в постели Марк Арент. У нее были десятки таких Марков, и единственное, что она твердо усвоила, когда праздник секса кончался, все, что оставалось – парень, с трудом позволяющий себе пригласить ее на обед.
Если бы только Стен Паркер бросился к ней, обнял ее, рассеял ее тревоги, сказал, что это любовь с первого взгляда, что он никогда не встречал такую, как она, раньше и никогда больше не встретит, что они предназначены друг для друга, и это судьба.
Она хотела услышать от него, что он все понимает, даже те глубинные стороны ее души, которые она тщательно скрывает, даже ее уязвимость, которую она прячет за своей бравадой. Что он понимает ее прошлое, хотя она не произнесла ни слова.
Это случалось так часто и так убедительно в таком количестве книг и кинофильмов, что Пейдж знала все детали наизусть и не могла допустить, что это не случится в ее реальной жизни – она так сильно этого желала, так долго ждала. Видит Бог, она это заслужила. Ей тридцать. Она устала. Она меняла свое амплуа. И Стен был ей нужен для того, чтобы сделать это легко, чтобы стать ее женихом.
«Это не игра, Пейдж, это реальная жизнь», – сказала она себе, чувствуя, что ее надежды пошли ко дну, когда положила руки в карман его смокинга, чтобы согреть их, и наткнулась на ключи от двух различных номеров в разных отелях.
В одном из них она узнала ключ из «Шато». Другой был ей незнаком.
– Ну, что ты думаешь о «Шато»? – Его вопрос застал женщину врасплох, и от неожиданности она чуть не выронила ключи.
– Он замечателен. Потрясающ, – ответила она с запинкой, в некотором замешательстве, не вынимая рук из карманов. – Ты говорил, что часто там останавливаешься?
Ее вопрос прозвучал несколько напряженно, и Паркер посмотрел на нее подозрительно. Но она рассеяла его подозрения беззаботной улыбкой.
– Да. Очень часто… – Он остановился и повернул ее так, что они оказались лицом друг к другу.
Только теперь, в жизни, все это казалось фальшивым.
– В этом платье ты выглядишь прекрасно. Оно свело меня с ума еще тогда и продолжает сводить теперь, – заявил он, лаская дорогую ткань жестом собственника.
Ее руки оставались засунутыми глубоко в карманы смокинга, и в одной из них были зажаты ключи, однако она старательно создавала видимость улыбки на лице. Ситуация была тупиковой, и Пейдж никак не могла придумать, как отвязаться от «Филадельфии».
Он провел пальцем по ее щеке, вокруг подбородка, а затем вдоль линии губ. Но она не собиралась целоваться, ей хотелось прямо сейчас высказать ему все, что она думала.
«Мы со Стеком определенно не предназначены друг для друга», – решила Пейдж, когда он склонился, чтобы все же поцеловать ее.
Она позволила ему это сделать, но мысли, заполнявшие ее голову, блокировали ее чувства.
– Отогрелась? – спросил он, отрываясь от ее губ, чтобы перехватить дыхание, его глаза подернулись пеленой желания, а голос слегка дрожал.
Его рот был перемазан ее томатно-красной помадой.
– Да, – соврала она, ее сердце забилось в тревоге.
Просто спросить его напрямик: ты женат? Ты женат?..
Но она не смогла бы этого произнести. Они снова целовались, на этот раз его руки смело залезли под смокинг к ее груди, спустились к талии и по ягодицам скользнули вниз к бедрам.
– О Господи! Ты сводишь меня с ума, – выдохнул он ей в губы – У тебя невероятно сексуальное тело. Я просто изнывал сегодня на совещании. Все представлял тебя в маленьком бикини…
Он слегка потянул ее за запястье, извлекая ее руки из убежища карманов и перекладывая их на свой набухший под брюками член.
– Как я могу вернуться назад в таком состоянии?.. – прошептал он, стараясь справиться с ее платьем, пытаясь поднять тяжелую, расшитую бисером ткань так, чтобы она не мешала засунуть руку в колготки.
Затем, испуская стоны и желая большего, он запустил руки в ее красные кружевные трусики, пока не добрался до влажности и не принялся ее ласкать. Это было приятно, но его нужно остановить.
Пейдж знала, что ее влажность он воспринимал как одобрение: да, продолжай. Она пыталась отбросить его руки, но он игнорировал ее усилия, возможно, воспринимая их, как игривое сопротивление, и целовал ее еще крепче, прижимаясь так, что она с трудом могла дышать.
Она не успела ничего сообразить, как он, ухмыляясь с похотливой гордостью, расстегнул молнию на брюках и извлек оттуда очень красный, очень твердый пенис. Теперь ее платье было задрано на талию. Он прижал ее к массивному стволу магнолии.
Все так быстро произошло, что она совершенно растерялась, боясь убежать и боясь остаться, в голове царила полная сумятица. Пейдж нырнула вниз, случайно коснувшись щекой его пениса, и неуклюже проскользнула мимо Стена. Она часто дышала, пытаясь справиться с собой в этой запутанной ситуации.
– Извини меня. – Она ухитрилась сказать это с удивительным спокойствием.
Теперь ей было жарко. Но она продолжала держаться за его пиджак, потому что еще не закончила разбираться с ключами в кармане.
– Мне нужно в туалет, – выпалила она.
Паркер ошеломленно смотрел на нее, запыхавшийся и выглядящий нелепо с губной помадой, пуще прежнего размазанной по лицу, и членом, торчащим из металлических челюстей молнии брюк.
Она нервно хихикнула, чувствуя себя такой же нелепой, как и он, когда, уходя, одергивала платье и пыталась стереть помаду на лице.
– Извини, Стен, мне действительно надо…
Она торопилась, опасаясь, что он может пойти за ней. А что, если она неправа? Что, если существовало какое-то объяснение? Будет ли все это тогда смешно? На высоких каблуках было очень нелегко идти быстро и осторожно по каменистой дорожке сада. Но она справилась с этим, и, появившись как можно незаметнее, схватила с подноса официанта бокал шампанского, стараясь при этом сохранить невозмутимый вид.
В доме, в поисках туалета она снова заметила Ники Лумиса. Два его чуда в мини-юбках отсутствовали.
Но все же была достаточно хладнокровной, чтобы избежать столкновения со Стеном. Она держала под руку «Филадельфию». Они прокладывали себе путь через великолепную комнату, веселую элегантную толпу в сторону танцевального зала, где он, прекрасный танцор, закружил Пейдж в танце под мелодию Фрэнка Синатры, которая стала домашней классикой много лет назад, в тон мурлыкая ей на ухо. Она еще не разрешила загадку, но обязательно разрешит – скоро и безошибочно.
Это был самый блестящий вечер, на котором она была когда-либо. Легендарное поместье оправдывало свою славу. Громадный дом, в котором запросто могли затеряться пятьсот человек и где каждая огромная комната переходила в следующую – до бесконечности, невозможно было загромоздить любым количеством мебели, как невозможно было добиться уюта. Он был полон хрусталя, свечей и разодетых гостей, слоняющихся вокруг, танцующих, жующих, развлекающихся. Карнавальная тема вечера была ненавязчивой и всего лишь создавала праздничное настроение. Пейдж внутренне была готова к тому, что тридцатифутовые потолки будут создавать эффект эха, что, возможно, и было, когда дом пустовал. Она могла представить себе театральное эхо шагов, отражающихся от стен, похожих на пещеры комнат.
Дом был выдержан в духе сороковых годов, ассоциируясь с образом магната отельного бизнеса, который когда-то жил в нем и был известен блестящими приемами, устраиваемыми здесь и пользовавшимися популярностью в Голливуде.
«Какая это была эпоха», – подумала Пейдж с ностальгией, когда «Филадельфия» притянул ее ближе для самбы, шепча о том, как изящно она двигается.
Ей было так хорошо в его объятиях, что она почти расслабилась. В черно-белом наряде, которого требовал этикет, он был величественно красив.
«Если бы только я оказалась неправа, если бы только было какое-то объяснение тому, что он зарегистрирован в двух отелях одновременно», – размышляла она, глядя через одну из застекленных створчатых дверей, целый ряд которых тянулся вдоль бального зала.
Они были открыты, чтобы по изящному ряду ступеней гости могли свободно выходить вниз на террасу и в эффектно раскинувшийся сад, который Пейдж сравнила с миниатюрным Фонтенбло, хотя она еще не бывала во Франции. За ярко освещенными фонтанами, которые были окружены длинными, пестрыми клумбами, находилась еще одна танцевальная площадка. В то время как оркестр внутри играл музыку сороковых и пятидесятых годов, снаружи компания диско наяривала попурри из свежих хитов. И там, и там было очень весело, и обе танцевальные площадки были забиты. Хлопок фотовспышки прервал ход ее мыслей, и они с «Филадельфией» повернулись, чтобы посмотреть, какую из знаменитостей увековечивают на фотопленке.
Всего в нескольких шагах они увидели высокого человека с внушительной внешностью, широкими плечами и редкими пегими волосами. Он танцевал с двумя девушками, которые вполне годились ему в дочери, но, как Пейдж подозревала, совсем ими не были судя по тому, как были одеты: обе в ярких мини-костюмах, одна – в сатиновом с кружевами, другая – густо осыпанная изумрудно-зелеными блестками. Троица прервала свой танец, ровно на столько, чтобы попозировать фотографу, причем каждая из женщин прижалась поцелуем к соответствующей щеке своего партнера.
– Кто это? – с любопытством спросила Пейдж.
– Наш хозяин, – прошептал Стен ей на ухо.
Стремясь разглядеть его получше, Пейдж сделала в танце маневр, чтобы приблизиться. Грузный, пышущий энергией, Лумис внешне соответствовал образу яркой футбольной экс-звезды. По дороге на вечеринку «Филадельфия» дал Пейдж полное жизнеописание их хозяина – спортивного магната, рассказывая ей все о его футбольной карьере, о том, как он на четвертом десятке продолжил зарабатывать себе состояние, возглавив пивную империю, для которой его нанимали в качестве живой рекламы, а затем все-таки снова обратился к своей истинной любви – спорту, причем таким образом, чтобы навсегда запечатлеть свое имя в «памяти народной». Приобретая спортивные команды только со средними достижениями, он делал из них чемпионов, а затем построил свою собственную частную спортивную арену для игр. Пейдж подумала, что могла бы догадаться, кто это был, по его партнершам с оленьими глазами и в мини-юбках, так как в прессе Лумиса звали «необузданным», и при этом всегда упоминалось, что на каждой его руке висит по девочке, в два раза моложе его и одетой в мини-юбку.
Этот самый Ники Лумис был известен как своими экстравагантными шалостями, так и своим острым деловым чутьем. Он был крупным, могучего телосложения – обезьяна с мозгами и неиссякаемой сексуальной энергией. Имел внушительный, но, тем не менее, ребячливый вид, как будто так и не вышел из своего футбольного детства, которого, впрочем, у него, может быть, и не было. Пейдж предполагала, что ему где-то под шестьдесят. У него были маленькие живые глаза, несколько воспаленные от слишком насыщенной жизни, а нос, перебитый в нескольких местах, добавлял колорита его внешности.
Заметив изучающую его Пейдж, Ники Лумис быстро, но внимательно оглядел ее сверху донизу – типичный ловелас, хладнокровный и уверенный в себе, который хорош только на одну ночь, заканчивающуюся маленькой бриллиантовой побрякушкой в качестве вознаграждения. Она вернула ему взгляд – такой же хладнокровный, стремясь продемонстрировать, что он встретил достойного противника, что он потеряет лучшие годы своей жизни, если позволит этому короткому и неожиданному контакту на этом закончиться.
Пейдж, увлекаемая «Филадельфией» в другом направлении, чувствовала на своей спине взгляд Ники Лумиса, который следил за ней, когда они, танцуя самбу, удалились от него сквозь густую толпу.
Это был хороший признак, и она улыбнулась, довольная, план отступления в ее голове начал приобретать конкретные очертания. Пора было выяснить истинное положение дел: женат «Филадельфия» или нет, очаровательный он мужчина или подлец.
Зачем человеку номера в двух разных отелях? Она могла придумать лишь одну причину – если он женат. Это самое простое – никаких несвоевременных звонков от жены и детей в самый разгар постельных утех с любовницей.
С другой стороны, может быть, существует другой Стен Паркер, зарегистрированный в отеле «Беверли Хиллз», думала Пейдж, считая, однако, такую возможность маловероятной.
– Хочешь прогуляться? – спросил Стен ее, и на его лице снова появилась двусмысленная улыбка.
О чем он думал? Собирался уложить ее в саду? Нет уж, если существует миссис Стен Паркер, этого не будет.
– В саду просто восхитительно… – сказал он мелодичным голосом, беря ее за руку и проводя через французские двери, вниз по ступеням.
Выходя из дверей, она заметила, что Ники Лумис все еще смотрит на нее, и зарядилась порцией энергии от его неприкрытого интереса, послав ему еще одну, такую же холодную, улыбку, позволив своим губам лишь слабо изогнуться.
Задний двор был гигантским.
«Достаточно большой, чтобы запросто уместить целое футбольное поле с лавочками для зрителей», – подумала Пейдж, когда они вместе со Стеном бродили вдалеке от остальных гостей, сопровождаемые только голосом Уитни Хьюстон, исполняющей для них серенаду через наружную суперсовременную акустическую систему.
До Пейдж доносились слова популярной песни.
Было прохладно, и он накинул на ее голые плечи свой смокинг, так как она оставила жакет в доме.
Некоторое время они гуляли молча, прижавшись друг к другу. Пейдж рассеянно думала о том, будут ли для нее когда-нибудь легкими мужчины, любовь и все остальное, что – имеет к этому отношение, будет ли она когда-нибудь счастлива.
Она задавала себе вопрос: будет ли у нее когда-нибудь взаимная любовь?
Она имела в виду то, о чем говорила Тори: в жизни все перепутано. Каждый всегда любит «неправильного» человека. Или «правильного», но в «неправильное» время. Все, что она хотела, – что нашли Кит и Джордж – оба не были связаны узами брака и подходили друг другу. Она хотела Его, Богатство, Удовольствие. Как в кино. Как всегда в ее грезах. Романтика, сексуальная привлекательность, спокойная счастливая любовь: И деньги, чтобы выдержать шторма.
Больше никакой возни с такими, как милый и искусный в постели Марк Арент. У нее были десятки таких Марков, и единственное, что она твердо усвоила, когда праздник секса кончался, все, что оставалось – парень, с трудом позволяющий себе пригласить ее на обед.
Если бы только Стен Паркер бросился к ней, обнял ее, рассеял ее тревоги, сказал, что это любовь с первого взгляда, что он никогда не встречал такую, как она, раньше и никогда больше не встретит, что они предназначены друг для друга, и это судьба.
Она хотела услышать от него, что он все понимает, даже те глубинные стороны ее души, которые она тщательно скрывает, даже ее уязвимость, которую она прячет за своей бравадой. Что он понимает ее прошлое, хотя она не произнесла ни слова.
Это случалось так часто и так убедительно в таком количестве книг и кинофильмов, что Пейдж знала все детали наизусть и не могла допустить, что это не случится в ее реальной жизни – она так сильно этого желала, так долго ждала. Видит Бог, она это заслужила. Ей тридцать. Она устала. Она меняла свое амплуа. И Стен был ей нужен для того, чтобы сделать это легко, чтобы стать ее женихом.
«Это не игра, Пейдж, это реальная жизнь», – сказала она себе, чувствуя, что ее надежды пошли ко дну, когда положила руки в карман его смокинга, чтобы согреть их, и наткнулась на ключи от двух различных номеров в разных отелях.
В одном из них она узнала ключ из «Шато». Другой был ей незнаком.
– Ну, что ты думаешь о «Шато»? – Его вопрос застал женщину врасплох, и от неожиданности она чуть не выронила ключи.
– Он замечателен. Потрясающ, – ответила она с запинкой, в некотором замешательстве, не вынимая рук из карманов. – Ты говорил, что часто там останавливаешься?
Ее вопрос прозвучал несколько напряженно, и Паркер посмотрел на нее подозрительно. Но она рассеяла его подозрения беззаботной улыбкой.
– Да. Очень часто… – Он остановился и повернул ее так, что они оказались лицом друг к другу.
Только теперь, в жизни, все это казалось фальшивым.
– В этом платье ты выглядишь прекрасно. Оно свело меня с ума еще тогда и продолжает сводить теперь, – заявил он, лаская дорогую ткань жестом собственника.
Ее руки оставались засунутыми глубоко в карманы смокинга, и в одной из них были зажаты ключи, однако она старательно создавала видимость улыбки на лице. Ситуация была тупиковой, и Пейдж никак не могла придумать, как отвязаться от «Филадельфии».
Он провел пальцем по ее щеке, вокруг подбородка, а затем вдоль линии губ. Но она не собиралась целоваться, ей хотелось прямо сейчас высказать ему все, что она думала.
«Мы со Стеком определенно не предназначены друг для друга», – решила Пейдж, когда он склонился, чтобы все же поцеловать ее.
Она позволила ему это сделать, но мысли, заполнявшие ее голову, блокировали ее чувства.
– Отогрелась? – спросил он, отрываясь от ее губ, чтобы перехватить дыхание, его глаза подернулись пеленой желания, а голос слегка дрожал.
Его рот был перемазан ее томатно-красной помадой.
– Да, – соврала она, ее сердце забилось в тревоге.
Просто спросить его напрямик: ты женат? Ты женат?..
Но она не смогла бы этого произнести. Они снова целовались, на этот раз его руки смело залезли под смокинг к ее груди, спустились к талии и по ягодицам скользнули вниз к бедрам.
– О Господи! Ты сводишь меня с ума, – выдохнул он ей в губы – У тебя невероятно сексуальное тело. Я просто изнывал сегодня на совещании. Все представлял тебя в маленьком бикини…
Он слегка потянул ее за запястье, извлекая ее руки из убежища карманов и перекладывая их на свой набухший под брюками член.
– Как я могу вернуться назад в таком состоянии?.. – прошептал он, стараясь справиться с ее платьем, пытаясь поднять тяжелую, расшитую бисером ткань так, чтобы она не мешала засунуть руку в колготки.
Затем, испуская стоны и желая большего, он запустил руки в ее красные кружевные трусики, пока не добрался до влажности и не принялся ее ласкать. Это было приятно, но его нужно остановить.
Пейдж знала, что ее влажность он воспринимал как одобрение: да, продолжай. Она пыталась отбросить его руки, но он игнорировал ее усилия, возможно, воспринимая их, как игривое сопротивление, и целовал ее еще крепче, прижимаясь так, что она с трудом могла дышать.
Она не успела ничего сообразить, как он, ухмыляясь с похотливой гордостью, расстегнул молнию на брюках и извлек оттуда очень красный, очень твердый пенис. Теперь ее платье было задрано на талию. Он прижал ее к массивному стволу магнолии.
Все так быстро произошло, что она совершенно растерялась, боясь убежать и боясь остаться, в голове царила полная сумятица. Пейдж нырнула вниз, случайно коснувшись щекой его пениса, и неуклюже проскользнула мимо Стена. Она часто дышала, пытаясь справиться с собой в этой запутанной ситуации.
– Извини меня. – Она ухитрилась сказать это с удивительным спокойствием.
Теперь ей было жарко. Но она продолжала держаться за его пиджак, потому что еще не закончила разбираться с ключами в кармане.
– Мне нужно в туалет, – выпалила она.
Паркер ошеломленно смотрел на нее, запыхавшийся и выглядящий нелепо с губной помадой, пуще прежнего размазанной по лицу, и членом, торчащим из металлических челюстей молнии брюк.
Она нервно хихикнула, чувствуя себя такой же нелепой, как и он, когда, уходя, одергивала платье и пыталась стереть помаду на лице.
– Извини, Стен, мне действительно надо…
Она торопилась, опасаясь, что он может пойти за ней. А что, если она неправа? Что, если существовало какое-то объяснение? Будет ли все это тогда смешно? На высоких каблуках было очень нелегко идти быстро и осторожно по каменистой дорожке сада. Но она справилась с этим, и, появившись как можно незаметнее, схватила с подноса официанта бокал шампанского, стараясь при этом сохранить невозмутимый вид.
В доме, в поисках туалета она снова заметила Ники Лумиса. Два его чуда в мини-юбках отсутствовали.