Страница:
Она слегка приподняла и опустила плечи.
– Получилось так, что как раз последние две, пожалуй, даже три недели я с ним почти не встречалась. Правда, раза три… Да, три раза мы разговаривали – я ему звонила, просто так, у нас это своего рода традиция: убеждаться, что у другого все в порядке.
Я: Когда вы разговаривали в последний раз?
Она: Сейчас вспомню. По-моему… Да, накануне… накануне того дня, когда… Ах, нет. Простите. Не накануне, а за день до того. Потому что потом он еще проснулся.
Я: Не совсем понял вас.
Она: Мне показалось, что это было вечером того дня – ну, после которого наутро он не проснулся. Но теперь я вспомнила точно: на другой день он еще был у себя. Ты ведь помнишь: ты был в кабинете, когда я звонила, и еще попросил спросить у него – только я не помню, что именно.
Он: Постой, постой… Верно. Назавтра были назначены переговоры с людьми из «Юнайтед Физикс», но днем мы еще не решили, кто будет вести их: он или я. Вот я и спросил – через Лару. Чтобы не пропустить – что-то такое было на экране…
Она: Правильно. И он сказал, что проведет сам.
Я: И провел?
Он: Нет. Вел я.
Я: Почему – если он в то утро еще не…
Он: Рано утром он позвонил мне и сказал, что передумал, что займется другим вопросом.
Я: Каким – не помните?
Он: По-моему, он не назвал конкретно, чем хочет заняться.
Я: И потом?
Он: А что – потом? Я поехал в «Президент-отель», поскольку мы договорились провести переговоры, условно говоря, на нейтральной почве, и…
Я: Он? Что он?
Он: Ага, понял. Он провел тот день в нашем головном институте. У него там шел эксперимент, и он, видимо, решил что-то в связи с ним – может быть, придумал какие-нибудь изменения условий, в этом роде. Мне трудно сказать определенно: я ведь не компьютерщик и не физик вообще, я экономист и занимаюсь, так сказать, прозаической стороной вопроса…
Я: Эксперимент? Не помните?..
Он (перебивая): Я ведь сказал: это не моя игра. Даже если бы я и услышал что-то, какую-то формулировку, вернее – формулу, увидел или даже держал в руках схему – то ничего не понял бы и в следующую секунду забыл.
Я: Понимаю. Скажите, а переговоры были важными?
Он: С моей точки зрения – очень. Но, с вашего позволения, распространяться не стану: это коммерческая тайна, а коммерческая – следовательно, и политическая, и стратегическая…
Я: С моего позволения? А если я такого позволения не дам?
Он: Обойдусь без него. Тут уже я опираюсь на закон, а не вы.
Я: Хорошо. Не стану выпытывать. Какой, вы сказали, это был институт?
Он: Повторяю: наш головной институт. Он называется ПИОН.
Я: В смысле – пи-мезон?
Он: Не знаю, в каком смысле. Не задумывался. Может, просто в смысле цветка. Он так назывался и раньше, когда мы его купили, и мы не стали менять вывески.
Я: Понятно. Скажите: а кто еще мог бы достаточно подробно рассказать вот об этом – на сегодня последнем – рабочем дне вашего шефа? Кто-нибудь, кто в тот день был рядом с ним, а не на переговорах?
Он: Н-ну… Сразу трудно сказать. Зурилов скорее всего.
Я: Кто это?
Хотя я уже хорошо знал, кто это. Но лишняя проверка никогда не мешает.
Он: Директор института, конечно, – другого там нет с такой фамилией. Он был важным лицом в Проекте.
Я: Что значит – был?
Он: А вы что – не знаете? Он свалился в тот же день, когда Груздь не проснулся. Инфаркт миокарда. Вот он за собой совершенно не следил, сколько его ни уговаривали. Хронический трудоголик. Был. Как же вы не… А, ну да, тут же Америка – откуда вам знать такие вещи… Да, лежит в клинике. Почти все время в отключке. Врачи не очень-то обнадеживают. Так что поговорить с ним вам уже не удастся.
Я: Вы полагаете?
Он: То есть как? (Кажется, тут до него доходит, что мы собеседуем не наяву, а в Пространстве Сна.) Ах да… Понимаю. Ну что же, увидите – передавайте привет от меня.
Я: А сами не хотите участвовать в разговоре?
Он: Нет. Плохая примета – видеть во сне покойников, так я слышал. И потом – чувствую, что мне уже пора вставать – там, наяву. Работать-то надо, кто бы там и что бы…
Но у меня оставался в запасе еще один вопрос.
– Скажите еще вот что: кто из людей вокруг Груздя, кроме Зурилова, может лучше и больше всего рассказать о его делах? Я ведь здесь для того, чтобы найти его. Вы, надеюсь, не желаете, чтобы он – там, наяву – умер? Вы ведь хотите по-прежнему работать с ним?
Его взгляд показал, что – хочет.
– Кто же?
Он совсем немного подумал.
– Минаев, наверное. Его шофер. Шеф ездил только с ним. И в тот день в ПИОН – тоже.
В это я поверил. Шоферы обычно знают о своих хозяевах все.
– Где мне лучше всего искать его – здесь, в ПС? В каких палестинах?
Сорокопут ответил без промедления:
– Где-нибудь, где много деревьев. В лесах. Это его увлечение. Шофер, как вы понимаете, – не кабинетный деятель. Сам Груздь – да, он и тут наверняка сидит в четырех стенах. Может быть, вам покажется странным, но мне почему-то думается, что он и скрылся-то для того только, чтобы ему не мешали думать: может быть, у него родилось что-то, еще более сумасшедшее – идея или конструкция… Да. А Минаев – в лесу. Мы его так и зовем: «Леший». Больше ничего сказать не могу…
– Ты и так наговорил слишком много, – упрекнула его супруга. – И вообще: пора вставать. Я слышу будильник. Хотя ты можешь еще подремать минут десять, даже пятнадцать…
Он: Нет уж. Лучше я все-таки встану.
Похоже, им не очень нравилось мое общество.
Да и мне их компания успела достаточно надоесть.
Хотя над словами относительно творческого уединения, пожалуй, стоило подумать. Но не сию минуту.
– Получилось так, что как раз последние две, пожалуй, даже три недели я с ним почти не встречалась. Правда, раза три… Да, три раза мы разговаривали – я ему звонила, просто так, у нас это своего рода традиция: убеждаться, что у другого все в порядке.
Я: Когда вы разговаривали в последний раз?
Она: Сейчас вспомню. По-моему… Да, накануне… накануне того дня, когда… Ах, нет. Простите. Не накануне, а за день до того. Потому что потом он еще проснулся.
Я: Не совсем понял вас.
Она: Мне показалось, что это было вечером того дня – ну, после которого наутро он не проснулся. Но теперь я вспомнила точно: на другой день он еще был у себя. Ты ведь помнишь: ты был в кабинете, когда я звонила, и еще попросил спросить у него – только я не помню, что именно.
Он: Постой, постой… Верно. Назавтра были назначены переговоры с людьми из «Юнайтед Физикс», но днем мы еще не решили, кто будет вести их: он или я. Вот я и спросил – через Лару. Чтобы не пропустить – что-то такое было на экране…
Она: Правильно. И он сказал, что проведет сам.
Я: И провел?
Он: Нет. Вел я.
Я: Почему – если он в то утро еще не…
Он: Рано утром он позвонил мне и сказал, что передумал, что займется другим вопросом.
Я: Каким – не помните?
Он: По-моему, он не назвал конкретно, чем хочет заняться.
Я: И потом?
Он: А что – потом? Я поехал в «Президент-отель», поскольку мы договорились провести переговоры, условно говоря, на нейтральной почве, и…
Я: Он? Что он?
Он: Ага, понял. Он провел тот день в нашем головном институте. У него там шел эксперимент, и он, видимо, решил что-то в связи с ним – может быть, придумал какие-нибудь изменения условий, в этом роде. Мне трудно сказать определенно: я ведь не компьютерщик и не физик вообще, я экономист и занимаюсь, так сказать, прозаической стороной вопроса…
Я: Эксперимент? Не помните?..
Он (перебивая): Я ведь сказал: это не моя игра. Даже если бы я и услышал что-то, какую-то формулировку, вернее – формулу, увидел или даже держал в руках схему – то ничего не понял бы и в следующую секунду забыл.
Я: Понимаю. Скажите, а переговоры были важными?
Он: С моей точки зрения – очень. Но, с вашего позволения, распространяться не стану: это коммерческая тайна, а коммерческая – следовательно, и политическая, и стратегическая…
Я: С моего позволения? А если я такого позволения не дам?
Он: Обойдусь без него. Тут уже я опираюсь на закон, а не вы.
Я: Хорошо. Не стану выпытывать. Какой, вы сказали, это был институт?
Он: Повторяю: наш головной институт. Он называется ПИОН.
Я: В смысле – пи-мезон?
Он: Не знаю, в каком смысле. Не задумывался. Может, просто в смысле цветка. Он так назывался и раньше, когда мы его купили, и мы не стали менять вывески.
Я: Понятно. Скажите: а кто еще мог бы достаточно подробно рассказать вот об этом – на сегодня последнем – рабочем дне вашего шефа? Кто-нибудь, кто в тот день был рядом с ним, а не на переговорах?
Он: Н-ну… Сразу трудно сказать. Зурилов скорее всего.
Я: Кто это?
Хотя я уже хорошо знал, кто это. Но лишняя проверка никогда не мешает.
Он: Директор института, конечно, – другого там нет с такой фамилией. Он был важным лицом в Проекте.
Я: Что значит – был?
Он: А вы что – не знаете? Он свалился в тот же день, когда Груздь не проснулся. Инфаркт миокарда. Вот он за собой совершенно не следил, сколько его ни уговаривали. Хронический трудоголик. Был. Как же вы не… А, ну да, тут же Америка – откуда вам знать такие вещи… Да, лежит в клинике. Почти все время в отключке. Врачи не очень-то обнадеживают. Так что поговорить с ним вам уже не удастся.
Я: Вы полагаете?
Он: То есть как? (Кажется, тут до него доходит, что мы собеседуем не наяву, а в Пространстве Сна.) Ах да… Понимаю. Ну что же, увидите – передавайте привет от меня.
Я: А сами не хотите участвовать в разговоре?
Он: Нет. Плохая примета – видеть во сне покойников, так я слышал. И потом – чувствую, что мне уже пора вставать – там, наяву. Работать-то надо, кто бы там и что бы…
Но у меня оставался в запасе еще один вопрос.
– Скажите еще вот что: кто из людей вокруг Груздя, кроме Зурилова, может лучше и больше всего рассказать о его делах? Я ведь здесь для того, чтобы найти его. Вы, надеюсь, не желаете, чтобы он – там, наяву – умер? Вы ведь хотите по-прежнему работать с ним?
Его взгляд показал, что – хочет.
– Кто же?
Он совсем немного подумал.
– Минаев, наверное. Его шофер. Шеф ездил только с ним. И в тот день в ПИОН – тоже.
В это я поверил. Шоферы обычно знают о своих хозяевах все.
– Где мне лучше всего искать его – здесь, в ПС? В каких палестинах?
Сорокопут ответил без промедления:
– Где-нибудь, где много деревьев. В лесах. Это его увлечение. Шофер, как вы понимаете, – не кабинетный деятель. Сам Груздь – да, он и тут наверняка сидит в четырех стенах. Может быть, вам покажется странным, но мне почему-то думается, что он и скрылся-то для того только, чтобы ему не мешали думать: может быть, у него родилось что-то, еще более сумасшедшее – идея или конструкция… Да. А Минаев – в лесу. Мы его так и зовем: «Леший». Больше ничего сказать не могу…
– Ты и так наговорил слишком много, – упрекнула его супруга. – И вообще: пора вставать. Я слышу будильник. Хотя ты можешь еще подремать минут десять, даже пятнадцать…
Он: Нет уж. Лучше я все-таки встану.
Похоже, им не очень нравилось мое общество.
Да и мне их компания успела достаточно надоесть.
Хотя над словами относительно творческого уединения, пожалуй, стоило подумать. Но не сию минуту.
Хочется спать
Позволив свидетелям выкарабкиваться из Пространства Сна своим естественным ходом, я вовсе не ожидал, что вместо традиционного американского южного пейзажа увижу, скажем, свой давно и хорошо известный двор. В Пространстве Сна так бывает редко. Гораздо больше шансов узреть перед собой что-то, чего ты никогда не встречал и даже не думал, что когда-нибудь придется столкнуться с подобным. И хорошо еще, что места, в которых ты вдруг очутишься, какими бы странными они ни показались, окажутся все же нашими, земными, пусть и совершенно незнакомыми; мы избегаем совершать такие действия, которые вдруг могли бы забросить нас неизвестно в какой макрокон – туда, откуда и выбраться-то не сумеешь. Из той шестерки спящих в нашем Музее, о которой я упоминал, большинство – если только не все – попали скорее всего именно в такую ситуацию (по ошибке, а кое-кто, может быть, и намеренно, по свойственной каждому из нас страсти к риску), да так и остались неизвестно где. Вынужденно, а может быть, просто им там больше понравилось. Как Питону, о котором мне напомнили перед стартом.
Однако я, затворив за собою дверь, оказался в одном из наших земных вариантов, – хотя и не взялся бы определить по карте, в каком именно полушарии. Но, разумеется, это было по-прежнему Пространство Сна, а не реальный земной пейзаж.
Передо мною расстилалась песчаная, совершенно лишенная растительности равнина, плавными волнами уходившая к горизонту и наверняка продолжавшаяся и за ним. Не было никакого следа пребывания здесь не только людей, но и вообще какой-либо жизни. Солнце стояло близ зенита, и мне сразу же стало казаться, что климат этот мне противопоказан: я – убежденный сторонник среднего пояса. Однако укрыться было некуда, в чем я уверился, совершив полный оборот вокруг собственной оси. Везде было одно и то же. Я оглядел, насколько это было возможно, и самого себя: всегда полезно знать, каким ты представляешься постороннему взору – если даже глядеть и некому. И убедился, что выглядел я не очень презентабельно: весь мой гардероб составляли набедренная повязка и какая-то тряпка, подобие полотенца, которой, словно чалмой, была, к счастью, обмотана голова: иначе солнечный удар был бы мне обеспечен самое позднее через четверть часа – солнце отпускало здесь свои лучи без ограничения, щедрее, чем на рождественской распродаже. Я с неудовольствием подумал о том, что кожа все равно в скором времени пойдет пузырями.
В таких случаях первой реакцией бывает – двигаться, идти, если даже не имеешь представления – куда. Конечно, определить стороны света было не так трудно, соорудив подобие солнечных часов; правда, единственным, что можно было бы использовать в качестве стержня, был я сам: вокруг не виднелось ни травинки, а у меня в карманах не нашлось ничего хотя бы потому, что карманы отсутствовали вместе со всем остальным костюмом. Ладно, я мог бы немного постоять и на месте, наблюдая за движением тени; но что толку? Не зная, где находишься, ты не можешь и знать – куда двигаться, в особенности если нет заметного понижения поверхности в какую-либо сторону где можно надеяться найти воду. Так что идти можно было беспрепятственно в любом направлении – но совершенно незачем. Поэтому я решил пока что остаться на месте и заняться единственным делом, которое имело сейчас какой-то смысл: думать. Пока голова еще более или менее нормально работает, а жара и жажда еще не приступили к своей негуманной деятельности.
Подумать же было о чем.
Любой дример знает – точка, в которую мы попадаем, направляясь в Пространство Сна или перемещаясь в нем, никогда не бывает произвольной. Насколько нам пока известно, никто не распоряжается нашим передвижением здесь, кроме нас самих. Почти как в яви, в Производном Мире. Разница только в том, что там, чтобы оказаться в каком-то другом месте, вы идете в нужном направлении, или садитесь в машину и крутите баранку, или покупаете билет на поезд, самолет, автобус – на что угодно, вернее – на то, что вам по карману. Пространство же Сна (которое, возможно, в определенном смысле представляет собою, кроме всего прочего, сверхгигантский компьютер, где вы задействованы, как крохотный чип) само перемещает вас, исходя из тех процессов, которые происходили или продолжают происходить в вашем астрале; оно их считывает и реализует. Причем оно действует точнее вас самих: порою вы неправильно определяете, что именно доминирует в этот миг в ваших мыслях и желаниях – поскольку не контролируете своего подсознания ни в яви, ни здесь, в ПС. А Пространство Сна контролирует и то, и другое, мгновенно вычисляет равнодействующую – и потому нередко приводит вас в некоторое изумление – когда вы оказываетесь вовсе не там, где (как вам казалось) хотели бы.
Я, как все мы, подсознания не контролирую. Однако всегда стараюсь по возможности учитывать вносимые им для ПС коррективы. И вот сейчас мне следовало докопаться до ответа на вопрос: почему я вдруг оказался в этой господней песочнице вместо того, чтобы заниматься розыском Борича в цивилизованных местах, где он был схвачен, можно сказать, на наших глазах?
Я уселся на твердый, почти не продавливавшийся подо мною песок. Не то чтобы устал; просто следовало уменьшить поверхность облучения. Хотя мне лучше думается в движении, а не в статике. И принялся размышлять.
Что было моей основной мыслью, основным желанием в мгновение, когда я выходил из шерифского кабинета? И еще раньше, когда я находился там, но разговор со свидетелями пошел уже на ходу?
Ответить на это мне было нетрудно: Борич. Я хотел найти Борича, помочь ему освободиться – если его где-то держали силой, и использовать его – коли уж он оказался в ПС – как партнера в розыске Груздя.
Итак, доминанта была – Борич. Осознанная доминанта.
Ну а при чем здесь чертова пустыня?
Я старался думать по-прежнему спокойно. Хотя подсознание мое наверняка уже принялось гнать волну по поводу воды, еды и всего прочего, что считается необходимым также и здесь. Я постарался внушить себе, что это совершенно не так: на деле ведь нам в ПС ничего не нужно из мирских благ. Нет, конечно, я могу здесь погибнуть от жажды; но только в том случае, если моим противником в правила игры будет введена моя уязвимость для такой гибели, и если она к тому же окажется более сильным сенсором. Убьет меня, естественно, не отсутствие воды, но сознание неизбежности гибели – и я ухну неизвестно в какие макроконы Аида. Но сейчас поблизости вроде бы никого не было. Так что не станем пугаться призраков. Будем думать логически.
Мне был нужен Борич.
Я не знал – и никто не знал, – в какой точке Пространства Сна нужно искать его. Но его страсти и привычки были известны. Лесной уроженец Борич любил широкие безлесные просторы, и когда выдавалось свободное время, он старался провести его в степи.
Где-то в таком пространстве я и собирался искать его. Это было то самое подсознательное ощущение, а не осознанное чувство.
Видимо, с учетом этого я и оказался перемещенным в некое пространство, где он должен был – и сейчас должен – находиться.
Однако его здесь нет. Или, во всяком случае, мои органы чувств его не улавливают.
Как можно объяснить это?
Мой заказ можно было бы сформулировать так: я хотел оказаться в безлесном пространстве, в котором находится Борич. Но не всякое желание может быть выполнено сразу: например, в случае, если он сейчас как раз не находится в таком пространстве. Тогда я окажусь переброшенным в ближайшее к нему безлесье.
Возможно, так это и произошло на самом деле?
Если он не скрывается где-нибудь, скажем, в подземном сооружении, то логичнее всего предположить, что он физически недалеко, но обретается в другом восприятии: в Квадрате Сна, то есть в следующем слое ПС; увидеть происходящее там, пребывая в обычном сне, так же невозможно, как увидеть сон, находясь наяву. Для того, чтобы оказаться в следующем слое, нужно совершить новый переход, попросту говоря – еще раз уснуть во сне.
Похоже, ничего другого мне сейчас и не оставалось. Хотя уснуть в такой обстановке…
Мне почудилось, что мир вокруг меня заколебался: головокружение. Похоже, я рассудил правильно.
Спать. Хочется спать…
Глаза закрывались сами.
Однако я, затворив за собою дверь, оказался в одном из наших земных вариантов, – хотя и не взялся бы определить по карте, в каком именно полушарии. Но, разумеется, это было по-прежнему Пространство Сна, а не реальный земной пейзаж.
Передо мною расстилалась песчаная, совершенно лишенная растительности равнина, плавными волнами уходившая к горизонту и наверняка продолжавшаяся и за ним. Не было никакого следа пребывания здесь не только людей, но и вообще какой-либо жизни. Солнце стояло близ зенита, и мне сразу же стало казаться, что климат этот мне противопоказан: я – убежденный сторонник среднего пояса. Однако укрыться было некуда, в чем я уверился, совершив полный оборот вокруг собственной оси. Везде было одно и то же. Я оглядел, насколько это было возможно, и самого себя: всегда полезно знать, каким ты представляешься постороннему взору – если даже глядеть и некому. И убедился, что выглядел я не очень презентабельно: весь мой гардероб составляли набедренная повязка и какая-то тряпка, подобие полотенца, которой, словно чалмой, была, к счастью, обмотана голова: иначе солнечный удар был бы мне обеспечен самое позднее через четверть часа – солнце отпускало здесь свои лучи без ограничения, щедрее, чем на рождественской распродаже. Я с неудовольствием подумал о том, что кожа все равно в скором времени пойдет пузырями.
В таких случаях первой реакцией бывает – двигаться, идти, если даже не имеешь представления – куда. Конечно, определить стороны света было не так трудно, соорудив подобие солнечных часов; правда, единственным, что можно было бы использовать в качестве стержня, был я сам: вокруг не виднелось ни травинки, а у меня в карманах не нашлось ничего хотя бы потому, что карманы отсутствовали вместе со всем остальным костюмом. Ладно, я мог бы немного постоять и на месте, наблюдая за движением тени; но что толку? Не зная, где находишься, ты не можешь и знать – куда двигаться, в особенности если нет заметного понижения поверхности в какую-либо сторону где можно надеяться найти воду. Так что идти можно было беспрепятственно в любом направлении – но совершенно незачем. Поэтому я решил пока что остаться на месте и заняться единственным делом, которое имело сейчас какой-то смысл: думать. Пока голова еще более или менее нормально работает, а жара и жажда еще не приступили к своей негуманной деятельности.
Подумать же было о чем.
Любой дример знает – точка, в которую мы попадаем, направляясь в Пространство Сна или перемещаясь в нем, никогда не бывает произвольной. Насколько нам пока известно, никто не распоряжается нашим передвижением здесь, кроме нас самих. Почти как в яви, в Производном Мире. Разница только в том, что там, чтобы оказаться в каком-то другом месте, вы идете в нужном направлении, или садитесь в машину и крутите баранку, или покупаете билет на поезд, самолет, автобус – на что угодно, вернее – на то, что вам по карману. Пространство же Сна (которое, возможно, в определенном смысле представляет собою, кроме всего прочего, сверхгигантский компьютер, где вы задействованы, как крохотный чип) само перемещает вас, исходя из тех процессов, которые происходили или продолжают происходить в вашем астрале; оно их считывает и реализует. Причем оно действует точнее вас самих: порою вы неправильно определяете, что именно доминирует в этот миг в ваших мыслях и желаниях – поскольку не контролируете своего подсознания ни в яви, ни здесь, в ПС. А Пространство Сна контролирует и то, и другое, мгновенно вычисляет равнодействующую – и потому нередко приводит вас в некоторое изумление – когда вы оказываетесь вовсе не там, где (как вам казалось) хотели бы.
Я, как все мы, подсознания не контролирую. Однако всегда стараюсь по возможности учитывать вносимые им для ПС коррективы. И вот сейчас мне следовало докопаться до ответа на вопрос: почему я вдруг оказался в этой господней песочнице вместо того, чтобы заниматься розыском Борича в цивилизованных местах, где он был схвачен, можно сказать, на наших глазах?
Я уселся на твердый, почти не продавливавшийся подо мною песок. Не то чтобы устал; просто следовало уменьшить поверхность облучения. Хотя мне лучше думается в движении, а не в статике. И принялся размышлять.
Что было моей основной мыслью, основным желанием в мгновение, когда я выходил из шерифского кабинета? И еще раньше, когда я находился там, но разговор со свидетелями пошел уже на ходу?
Ответить на это мне было нетрудно: Борич. Я хотел найти Борича, помочь ему освободиться – если его где-то держали силой, и использовать его – коли уж он оказался в ПС – как партнера в розыске Груздя.
Итак, доминанта была – Борич. Осознанная доминанта.
Ну а при чем здесь чертова пустыня?
Я старался думать по-прежнему спокойно. Хотя подсознание мое наверняка уже принялось гнать волну по поводу воды, еды и всего прочего, что считается необходимым также и здесь. Я постарался внушить себе, что это совершенно не так: на деле ведь нам в ПС ничего не нужно из мирских благ. Нет, конечно, я могу здесь погибнуть от жажды; но только в том случае, если моим противником в правила игры будет введена моя уязвимость для такой гибели, и если она к тому же окажется более сильным сенсором. Убьет меня, естественно, не отсутствие воды, но сознание неизбежности гибели – и я ухну неизвестно в какие макроконы Аида. Но сейчас поблизости вроде бы никого не было. Так что не станем пугаться призраков. Будем думать логически.
Мне был нужен Борич.
Я не знал – и никто не знал, – в какой точке Пространства Сна нужно искать его. Но его страсти и привычки были известны. Лесной уроженец Борич любил широкие безлесные просторы, и когда выдавалось свободное время, он старался провести его в степи.
Где-то в таком пространстве я и собирался искать его. Это было то самое подсознательное ощущение, а не осознанное чувство.
Видимо, с учетом этого я и оказался перемещенным в некое пространство, где он должен был – и сейчас должен – находиться.
Однако его здесь нет. Или, во всяком случае, мои органы чувств его не улавливают.
Как можно объяснить это?
Мой заказ можно было бы сформулировать так: я хотел оказаться в безлесном пространстве, в котором находится Борич. Но не всякое желание может быть выполнено сразу: например, в случае, если он сейчас как раз не находится в таком пространстве. Тогда я окажусь переброшенным в ближайшее к нему безлесье.
Возможно, так это и произошло на самом деле?
Если он не скрывается где-нибудь, скажем, в подземном сооружении, то логичнее всего предположить, что он физически недалеко, но обретается в другом восприятии: в Квадрате Сна, то есть в следующем слое ПС; увидеть происходящее там, пребывая в обычном сне, так же невозможно, как увидеть сон, находясь наяву. Для того, чтобы оказаться в следующем слое, нужно совершить новый переход, попросту говоря – еще раз уснуть во сне.
Похоже, ничего другого мне сейчас и не оставалось. Хотя уснуть в такой обстановке…
Мне почудилось, что мир вокруг меня заколебался: головокружение. Похоже, я рассудил правильно.
Спать. Хочется спать…
Глаза закрывались сами.
Что я найду там?
В ушах свистел ветер.
Копыта глухо били в землю. Она дрожала.
Мы мчались по бескрайнему зеленому полю. Высокая трава доставала до стремян. Взлетали дрофы. Высоко парил орел. Ветер пахнул медом.
Я покосился направо. Всадник рядом со мною носил белый, с золотой насечкой, нагрудник и островерхий шишак. Рука в кольчужном рукаве свободно держала повод. Седла были с высокими, восточными луками – и его, и мое, и, надо полагать, у тех сотен всадников, что мчались позади нас, сохраняя полное молчание.
Верховая езда никогда не относилась к числу моих умений. Но во сне не приходится учиться долго, и я чувствовал себя так, словно родился и вырос в седле.
В ответ на мой взгляд всадник повернул голову. Я увидел незнакомое мне смуглое лицо, окаймленное черной бородой с проседью. Он улыбнулся, показав прекрасные зубы, и что-то крикнул мне. Ветер унес слова.
Он улыбнулся еще шире и вытянул правую руку с камчой вперед, заставляя меня всмотреться в даль.
Там, близ горизонта, мельтешили черные точки и время от времени что-то ярко, мгновенно вспыхивало.
Всадник указал на мое копье. Тупой конец его был укреплен в петле пониже седла, так же, как у него. Бросив повод, он вытащил свое и взял наперевес. Я почти бессознательно проделал то же самое. Никогда мне не приходилось сражаться копьем, но я знал, что умею и это. И почему-то охотно воспользуюсь этим умением.
Точки впереди росли. Теперь стало уже можно разобрать, что там – такая же лава, во весь опор несущаяся навстречу. Вероятно, именно с нею нам предстояло схватиться. Ради кого и чего – я не знал. Но мне это было безразлично. Главным стало – налететь, колоть, рубить, топтать конем…
Как бы в ответ на мою мысль всадник быстрым и длинным движением обнажил саблю. Я сделал то же самое и увидел, что это была не сабля, а шашка, оружие, издавна известное в России, но не на Западе. Видимо, здесь, во втором слое Пространства Сна, я находился где-то в родных краях – только в неведомом мне времени.
А, впрочем, наплевать на все времена!..
Теперь уже хорошо видно было, как масса впереди распадается на отдельных всадников, как сверкают их прямые мечи, колышутся на рыси копья – не такие, как наши, но длинные и, должно быть, массивные. В середине первого ряда на высоком древке летело знамя – длинное, узкое, к концу делившееся на множество косиц; было оно белым, с черным узором или рисунком вдоль – что там изображено, не разберешь. Неслись они лавой, растянутым фронтом и на много рядов в глубину. Вот сверкнули мечи и принялись взбалтывать воздух, разгоняясь для рубки. Заметно было, что движутся всадники куда медленнее нашего: видимо, были они в полном боевом снаряжении, и лошади их не могли развивать такого аллюра, такого сумасшедшего галопа, каким неслись мы.
Что-то тут не совпадало, но мне и это было по фигу. Наш клин – а мы с чернобородым скакали на острие его – еще прибавил аллюра, над полем разнесся вой – дикий, как если бы мчалась волчья стая – лава начала загибать крылья, чтобы стиснуть нас, а то и совсем охватить, смыкаясь с тыла, и рубить с трех сторон. Я успел еще оглянуться на своих; наверное же, они были моими, хотя ни малейшего соображения не было – чей же я сам сейчас, черти бы взяли, за что и против кого собираюсь тут срубать головы? Лица позади меня были спокойными, сосредоточенными, хотя в глазах светился азарт; словно мы выбежали в поле забивать голы, а не играть в кегельбан головами – чужими и своими. Наше знамя тоже пласталось по ветру, и было на его полотнище изображено не что иное, как дерево, изогнутое аркой. Ага, вот, значит, как! – то было последним осознанным обрывком мысли. Потом остались только – крик, дикое ржание, лязг клинков, шумные выдохи при ударе, сдавленные, проглоченные стоны, обычный шум сечи. Никто не мог одолеть. Потом разнеслась покрывавшая все прочие голоса команда; не понимаю, как можно было докрикнуть ее до каждого без усилителя, но ее услышали – судя по действиям. Заключались они в том, что все наши вдруг бросились врассыпную во все стороны сразу, лишь отбивая удары, но не ввязываясь в бой, и в центре остались одни черные конники со своим знаменем на явно укоротившемся древке. Они не стали преследовать нас – потому, наверное, что тогда весь бой разбился бы на парные поединки, но у них, вероятно, не было уверенности в том, что в поединках они окажутся сильнее. Они стали сбиваться в массу, может быть, для того, чтобы продолжить путь, чему мы явно намеревались помешать. И тут я услышал звук – знакомый, но для этой обстановки по меньшей мере неожиданный.
Пока крутилась сеча, ни у кого не было времени – да и нужды – глядеть вверх. Новый звук донесся именно оттуда, и я поднял глаза. Пятерка самолетов входила в боевой разворот, начиная атаку. Очертания их были мне незнакомы; плоские, резко угловатые, они принадлежали, надо полагать, к технике более поздней эпохи, чем та, в которой обитал я в мире яви. Я ожидал привычной пулеметной скороговорки, но ошибся: в ход пошли ракеты и лазеры, с тяжелой кавалерией обошлись, как с танковым корпусом. Может, и правильно, не знаю, я удовлетворился бы и стрелковой снастью. Ракеты ложились на удивление точно. Черные всадники не ожидали такой атаки, и, похоже, авиация вообще оказалась им в новинку; началась паника. Самолеты повторили заход, третьего не понадобилось. Покачав крыльями в знак прощания, они скрылись. Хрипло запела труба самый приятный из всех сигналов: отбой. Мы медленно съезжались к знамени – оно маячило поодаль от места бойни. Когда я приблизился, чернобородый окликнул меня:
– Ну, Остров, проветрился немножко после своих подвалов?
Я не стал улыбаться ему в ответ. Спешился и, по примеру прочих, полез в заседельную суму: очень хотелось есть. Нашарил горсть длинно наструганного вяленого мяса и кожаную флягу, в которой бултыхалась жидкость. Приложился. Чернобородый – нимало не похожий на Борича, и тем не менее именно он – тоже соскочил с коня, вразвалку подошел ко мне.
– Ну ладно, – сказал он примирительно. – Не свирепей. Видишь же, я в полном порядке.
– Не знаю, – ответил я, прожевав и проглотив. – Если в порядке, то мог бы и сообщить. И сразу заняться Груздем. А ты затеял детские игры. Авиация против крестоносцев. Какого черта? Влияние тяжелого детства? Не наигрался вволю?
– Детство тут ни при чем, – проворчал он. – Просто давняя мечта. Я тут разобрался предварительно: это другой вариант истории, не реализовавшийся. Они прошли Балтику, северо-запад, никакого тебе, понимаешь, Ледового побоища – и вышли на оперативный простор, на южные земли. Татары же в этом варианте пошли не на северо-запад, а к югу, германскими землями, галльскими краями…
– Куда бы кто ни пошел – раз вариант не реализованный, что ж в нем резвиться?
– Остров! – произнес он наставительно, даже палец подняв. – Ты не хуже моего знаешь: нереализованный – не значит нереализуемый. Мы же не знаем механизмов селекции вариантов и реализации. Нас не спрашивают, такую их мать… Вот я и решил на всякий случай подстраховать историю.
Я еще отхлебнул и сплюнул. Убеждать его сейчас было бы потерей времени: Борич был весь еще налит адреналином; только что из ушей не капало.
– А истребители-то зачем?
Он пожал плечами:
– Чтобы отбить у них охоту. От простой драки толку было бы мало: конечно, мы им вложили бы – но они опять пошли. А это для них – полная чертовщина.
– Подумают – померещилось. Да и свидетелей не осталось…
– Зато с нашей стороны – сколько угодно. А историческое оправдание у меня есть, я все заранее продумал. Нормальные гарпии – железные птицы с соответствующим вооружением…
– Кстати – а откуда самолеты?
– Оружие Четвертой Мировой. Из ВВС Тихоокеанской Федерации. Точное время указать не могу: это нереал, понятно.
Я махнул рукой.
– Ладно, обидно только, что заставил меня зря терять время.
– А это еще как сказать…
– Собирайся. Дела ждут.
Борич отрицательно покачал головой:
– Извини, но я отсюда – никуда. Сейчас, во всяком случае. – Он сладко потянулся. – Я ж тебе сказал: мечта всей жизни – вот так: в седле, по степи, и никакого над тобой начальства…
– Махновец ты, – сказал я. – И узурпатор.
– Не обидно. А узурпации никакой не было. Я к ним – он кивнул в сторону – явился очень удачно: в соответствии с преданием. И без всякого заявления с моей стороны тут же оказался избранным в вожди. Глядишь, еще князем стану. Да не колотись ты: это ведь второй уровень ПС, практически – без выхода в нашу явь. Нереал.
– Силой тебя, что ли, умыкнуть? – подумал я вслух.
– Побереги здоровье, – ухмыльнулся он, покосившись на свое воинство, усердно подкреплявшееся. – Прими, как добрый совет. А что касается Груздя…
Он вроде бы замялся; я насторожился:
– Ну, что еще у тебя там?
Он ответил – уже другим тоном, деловым:
– Помнишь – ты перед моим уходом говорил насчет проекции следа?
Я кивнул.
– Потому я и оказался здесь, на втором уровне. И кое-что разыскал.
– Так… Ну давай, давай, не мотай нервы на катушку!
– Собственно, из-за этого мне и пришлось затеять всю драчку: оказалось, что в микроконе, где этот след находился, были крестоносцы. И я решил соединить приятное с полезным. Можешь успокоить свою совесть тем, что и ты приложил руку к тому, чтобы этот след добыть.
Я невольно помахал кистью руки; тяжелый клинок основательно ее отмотал.
– Может быть, ты перейдешь к делу?
– Насчет того – где он?
– След, конечно. Что он собой представляет? Скрыт где-то поблизости?
– Если бы так, то был бы я сейчас около него, а не тут. Нет, с этой штукой все в порядке. Я подобрал ее, пока ты вытряхивал из себя пыль после скачки. На, гляди.
Он сунул руку за пазуху и протянул мне старую кривую трубку. Курительную, конечно, не телефонную. Я машинально понюхал ее.
– Хороший табак был. Но это не аргумент.
– Это его трубка. В яви можно будет проверить: помню, есть такая фотография, на которой крупно – он с этой самой штукой в руке. А если так, то – ты сам понимаешь – он был здесь совсем недавно. Счет идет даже не на часы – на минуты, может быть…
Это я и без него знал. В Пространстве Сна всякий может иметь при себе любой предмет из своей (да и не обязательно своей) жизни в Производном Мире; не сам предмет, конечно, в его материальном варианте, но его точную копию, состоящую из того, как мы для простоты называем, кью-вещества, или квази-вещества, из которого мы и сами тут сделаны – вещества, которого в яви просто нет. И такой предмет может существовать неопределенно долгое время – пока находится при тебе или хотя бы в поле твоего воздействия; он вместе с множеством других таких же кью-предметов составляет твой микрокон, твою персональную ячейку в Пространстве Сна. Но стоит тебе уйти из этой среды или, скажем, потерять вещицу – и все начинает медленно таять, так же, как кью-тело убитого или иным образом умершего в ПС человека, любого живого существа. Трубка была потеряна или выброшена; и она успела немного подтаять, это было видно и простым глазом. Сейчас, оказавшись в руках Борича, а потом и в моих, она снова стала возвращаться к нормальному виду.
– Если ты прав, – сказал я, – то Груздь действительно был здесь недавно. По времени этого миникона, конечно. Так или иначе – это уже лучше, чем ничего.
– Мне это представляется вот как, – сказал Борич. – Похоже, что взять-то они его взяли, но он сделал ноги. Так что теперь они ищут тебя – чтобы ты его не нашел, и ищут его – иначе все их старания впустую.
– Что же: интересная весть.
– И еще: они считают, что выйти на его след можно, начав с его жилья – с того места, где он уснул.
Копыта глухо били в землю. Она дрожала.
Мы мчались по бескрайнему зеленому полю. Высокая трава доставала до стремян. Взлетали дрофы. Высоко парил орел. Ветер пахнул медом.
Я покосился направо. Всадник рядом со мною носил белый, с золотой насечкой, нагрудник и островерхий шишак. Рука в кольчужном рукаве свободно держала повод. Седла были с высокими, восточными луками – и его, и мое, и, надо полагать, у тех сотен всадников, что мчались позади нас, сохраняя полное молчание.
Верховая езда никогда не относилась к числу моих умений. Но во сне не приходится учиться долго, и я чувствовал себя так, словно родился и вырос в седле.
В ответ на мой взгляд всадник повернул голову. Я увидел незнакомое мне смуглое лицо, окаймленное черной бородой с проседью. Он улыбнулся, показав прекрасные зубы, и что-то крикнул мне. Ветер унес слова.
Он улыбнулся еще шире и вытянул правую руку с камчой вперед, заставляя меня всмотреться в даль.
Там, близ горизонта, мельтешили черные точки и время от времени что-то ярко, мгновенно вспыхивало.
Всадник указал на мое копье. Тупой конец его был укреплен в петле пониже седла, так же, как у него. Бросив повод, он вытащил свое и взял наперевес. Я почти бессознательно проделал то же самое. Никогда мне не приходилось сражаться копьем, но я знал, что умею и это. И почему-то охотно воспользуюсь этим умением.
Точки впереди росли. Теперь стало уже можно разобрать, что там – такая же лава, во весь опор несущаяся навстречу. Вероятно, именно с нею нам предстояло схватиться. Ради кого и чего – я не знал. Но мне это было безразлично. Главным стало – налететь, колоть, рубить, топтать конем…
Как бы в ответ на мою мысль всадник быстрым и длинным движением обнажил саблю. Я сделал то же самое и увидел, что это была не сабля, а шашка, оружие, издавна известное в России, но не на Западе. Видимо, здесь, во втором слое Пространства Сна, я находился где-то в родных краях – только в неведомом мне времени.
А, впрочем, наплевать на все времена!..
Теперь уже хорошо видно было, как масса впереди распадается на отдельных всадников, как сверкают их прямые мечи, колышутся на рыси копья – не такие, как наши, но длинные и, должно быть, массивные. В середине первого ряда на высоком древке летело знамя – длинное, узкое, к концу делившееся на множество косиц; было оно белым, с черным узором или рисунком вдоль – что там изображено, не разберешь. Неслись они лавой, растянутым фронтом и на много рядов в глубину. Вот сверкнули мечи и принялись взбалтывать воздух, разгоняясь для рубки. Заметно было, что движутся всадники куда медленнее нашего: видимо, были они в полном боевом снаряжении, и лошади их не могли развивать такого аллюра, такого сумасшедшего галопа, каким неслись мы.
Что-то тут не совпадало, но мне и это было по фигу. Наш клин – а мы с чернобородым скакали на острие его – еще прибавил аллюра, над полем разнесся вой – дикий, как если бы мчалась волчья стая – лава начала загибать крылья, чтобы стиснуть нас, а то и совсем охватить, смыкаясь с тыла, и рубить с трех сторон. Я успел еще оглянуться на своих; наверное же, они были моими, хотя ни малейшего соображения не было – чей же я сам сейчас, черти бы взяли, за что и против кого собираюсь тут срубать головы? Лица позади меня были спокойными, сосредоточенными, хотя в глазах светился азарт; словно мы выбежали в поле забивать голы, а не играть в кегельбан головами – чужими и своими. Наше знамя тоже пласталось по ветру, и было на его полотнище изображено не что иное, как дерево, изогнутое аркой. Ага, вот, значит, как! – то было последним осознанным обрывком мысли. Потом остались только – крик, дикое ржание, лязг клинков, шумные выдохи при ударе, сдавленные, проглоченные стоны, обычный шум сечи. Никто не мог одолеть. Потом разнеслась покрывавшая все прочие голоса команда; не понимаю, как можно было докрикнуть ее до каждого без усилителя, но ее услышали – судя по действиям. Заключались они в том, что все наши вдруг бросились врассыпную во все стороны сразу, лишь отбивая удары, но не ввязываясь в бой, и в центре остались одни черные конники со своим знаменем на явно укоротившемся древке. Они не стали преследовать нас – потому, наверное, что тогда весь бой разбился бы на парные поединки, но у них, вероятно, не было уверенности в том, что в поединках они окажутся сильнее. Они стали сбиваться в массу, может быть, для того, чтобы продолжить путь, чему мы явно намеревались помешать. И тут я услышал звук – знакомый, но для этой обстановки по меньшей мере неожиданный.
Пока крутилась сеча, ни у кого не было времени – да и нужды – глядеть вверх. Новый звук донесся именно оттуда, и я поднял глаза. Пятерка самолетов входила в боевой разворот, начиная атаку. Очертания их были мне незнакомы; плоские, резко угловатые, они принадлежали, надо полагать, к технике более поздней эпохи, чем та, в которой обитал я в мире яви. Я ожидал привычной пулеметной скороговорки, но ошибся: в ход пошли ракеты и лазеры, с тяжелой кавалерией обошлись, как с танковым корпусом. Может, и правильно, не знаю, я удовлетворился бы и стрелковой снастью. Ракеты ложились на удивление точно. Черные всадники не ожидали такой атаки, и, похоже, авиация вообще оказалась им в новинку; началась паника. Самолеты повторили заход, третьего не понадобилось. Покачав крыльями в знак прощания, они скрылись. Хрипло запела труба самый приятный из всех сигналов: отбой. Мы медленно съезжались к знамени – оно маячило поодаль от места бойни. Когда я приблизился, чернобородый окликнул меня:
– Ну, Остров, проветрился немножко после своих подвалов?
Я не стал улыбаться ему в ответ. Спешился и, по примеру прочих, полез в заседельную суму: очень хотелось есть. Нашарил горсть длинно наструганного вяленого мяса и кожаную флягу, в которой бултыхалась жидкость. Приложился. Чернобородый – нимало не похожий на Борича, и тем не менее именно он – тоже соскочил с коня, вразвалку подошел ко мне.
– Ну ладно, – сказал он примирительно. – Не свирепей. Видишь же, я в полном порядке.
– Не знаю, – ответил я, прожевав и проглотив. – Если в порядке, то мог бы и сообщить. И сразу заняться Груздем. А ты затеял детские игры. Авиация против крестоносцев. Какого черта? Влияние тяжелого детства? Не наигрался вволю?
– Детство тут ни при чем, – проворчал он. – Просто давняя мечта. Я тут разобрался предварительно: это другой вариант истории, не реализовавшийся. Они прошли Балтику, северо-запад, никакого тебе, понимаешь, Ледового побоища – и вышли на оперативный простор, на южные земли. Татары же в этом варианте пошли не на северо-запад, а к югу, германскими землями, галльскими краями…
– Куда бы кто ни пошел – раз вариант не реализованный, что ж в нем резвиться?
– Остров! – произнес он наставительно, даже палец подняв. – Ты не хуже моего знаешь: нереализованный – не значит нереализуемый. Мы же не знаем механизмов селекции вариантов и реализации. Нас не спрашивают, такую их мать… Вот я и решил на всякий случай подстраховать историю.
Я еще отхлебнул и сплюнул. Убеждать его сейчас было бы потерей времени: Борич был весь еще налит адреналином; только что из ушей не капало.
– А истребители-то зачем?
Он пожал плечами:
– Чтобы отбить у них охоту. От простой драки толку было бы мало: конечно, мы им вложили бы – но они опять пошли. А это для них – полная чертовщина.
– Подумают – померещилось. Да и свидетелей не осталось…
– Зато с нашей стороны – сколько угодно. А историческое оправдание у меня есть, я все заранее продумал. Нормальные гарпии – железные птицы с соответствующим вооружением…
– Кстати – а откуда самолеты?
– Оружие Четвертой Мировой. Из ВВС Тихоокеанской Федерации. Точное время указать не могу: это нереал, понятно.
Я махнул рукой.
– Ладно, обидно только, что заставил меня зря терять время.
– А это еще как сказать…
– Собирайся. Дела ждут.
Борич отрицательно покачал головой:
– Извини, но я отсюда – никуда. Сейчас, во всяком случае. – Он сладко потянулся. – Я ж тебе сказал: мечта всей жизни – вот так: в седле, по степи, и никакого над тобой начальства…
– Махновец ты, – сказал я. – И узурпатор.
– Не обидно. А узурпации никакой не было. Я к ним – он кивнул в сторону – явился очень удачно: в соответствии с преданием. И без всякого заявления с моей стороны тут же оказался избранным в вожди. Глядишь, еще князем стану. Да не колотись ты: это ведь второй уровень ПС, практически – без выхода в нашу явь. Нереал.
– Силой тебя, что ли, умыкнуть? – подумал я вслух.
– Побереги здоровье, – ухмыльнулся он, покосившись на свое воинство, усердно подкреплявшееся. – Прими, как добрый совет. А что касается Груздя…
Он вроде бы замялся; я насторожился:
– Ну, что еще у тебя там?
Он ответил – уже другим тоном, деловым:
– Помнишь – ты перед моим уходом говорил насчет проекции следа?
Я кивнул.
– Потому я и оказался здесь, на втором уровне. И кое-что разыскал.
– Так… Ну давай, давай, не мотай нервы на катушку!
– Собственно, из-за этого мне и пришлось затеять всю драчку: оказалось, что в микроконе, где этот след находился, были крестоносцы. И я решил соединить приятное с полезным. Можешь успокоить свою совесть тем, что и ты приложил руку к тому, чтобы этот след добыть.
Я невольно помахал кистью руки; тяжелый клинок основательно ее отмотал.
– Может быть, ты перейдешь к делу?
– Насчет того – где он?
– След, конечно. Что он собой представляет? Скрыт где-то поблизости?
– Если бы так, то был бы я сейчас около него, а не тут. Нет, с этой штукой все в порядке. Я подобрал ее, пока ты вытряхивал из себя пыль после скачки. На, гляди.
Он сунул руку за пазуху и протянул мне старую кривую трубку. Курительную, конечно, не телефонную. Я машинально понюхал ее.
– Хороший табак был. Но это не аргумент.
– Это его трубка. В яви можно будет проверить: помню, есть такая фотография, на которой крупно – он с этой самой штукой в руке. А если так, то – ты сам понимаешь – он был здесь совсем недавно. Счет идет даже не на часы – на минуты, может быть…
Это я и без него знал. В Пространстве Сна всякий может иметь при себе любой предмет из своей (да и не обязательно своей) жизни в Производном Мире; не сам предмет, конечно, в его материальном варианте, но его точную копию, состоящую из того, как мы для простоты называем, кью-вещества, или квази-вещества, из которого мы и сами тут сделаны – вещества, которого в яви просто нет. И такой предмет может существовать неопределенно долгое время – пока находится при тебе или хотя бы в поле твоего воздействия; он вместе с множеством других таких же кью-предметов составляет твой микрокон, твою персональную ячейку в Пространстве Сна. Но стоит тебе уйти из этой среды или, скажем, потерять вещицу – и все начинает медленно таять, так же, как кью-тело убитого или иным образом умершего в ПС человека, любого живого существа. Трубка была потеряна или выброшена; и она успела немного подтаять, это было видно и простым глазом. Сейчас, оказавшись в руках Борича, а потом и в моих, она снова стала возвращаться к нормальному виду.
– Если ты прав, – сказал я, – то Груздь действительно был здесь недавно. По времени этого миникона, конечно. Так или иначе – это уже лучше, чем ничего.
– Мне это представляется вот как, – сказал Борич. – Похоже, что взять-то они его взяли, но он сделал ноги. Так что теперь они ищут тебя – чтобы ты его не нашел, и ищут его – иначе все их старания впустую.
– Что же: интересная весть.
– И еще: они считают, что выйти на его след можно, начав с его жилья – с того места, где он уснул.