Страница:
Тигр мотнул головой:
– Нет еще. Да ничего с ним не сделается, на него же охота не открыта. Разве что в бруки наложит. Задание? Легкое: предупредить кое-кого…
Тигр любил произносить именно так: бруки.
Я пожал плечами:
– Галерея мне сейчас больше ни к чему. С вашего позволения, попробую, пока еще возможно, разобраться в его биографии. Найти подлинные данные – в засекреченных файлах: Груздь ведь входит в те списки.
– Только не затягивай.
Я уселся и принялся за работу. Вход занял несколько минут: было до черта всяких блоков. Наконец я оказался в дирекции. И увидел, что она пуста. Файлы стерты до основания. А ведь только что материалы были в совершенном порядке.
С четверть часа мы пытались восстановить хоть что-нибудь. Но все было вырвано, что называется, с мясом. Программа с восстановлением не справилась.
Тигр, отчаявшись, проговорил мрачно:
– Холодная водичка. На грани замерзания. Но прыгать в нее тебе все равно придется. Хотя ты и не морж. А мы уж тут поищем, постараемся разобраться, что к чему.
На что я не совсем вежливо ответил:
– А по мне хоть и не разбирайтесь. Ну вас всех ик и ув…
Я намеренно проговорил это с густым местечковым акцентом. Просто у меня было скверное настроение.
И пошел в третью, нелюбимую палату – ложиться для выхода, на этот раз уже по своей программе, всерьез.
– Нет еще. Да ничего с ним не сделается, на него же охота не открыта. Разве что в бруки наложит. Задание? Легкое: предупредить кое-кого…
Тигр любил произносить именно так: бруки.
Я пожал плечами:
– Галерея мне сейчас больше ни к чему. С вашего позволения, попробую, пока еще возможно, разобраться в его биографии. Найти подлинные данные – в засекреченных файлах: Груздь ведь входит в те списки.
– Только не затягивай.
Я уселся и принялся за работу. Вход занял несколько минут: было до черта всяких блоков. Наконец я оказался в дирекции. И увидел, что она пуста. Файлы стерты до основания. А ведь только что материалы были в совершенном порядке.
С четверть часа мы пытались восстановить хоть что-нибудь. Но все было вырвано, что называется, с мясом. Программа с восстановлением не справилась.
Тигр, отчаявшись, проговорил мрачно:
– Холодная водичка. На грани замерзания. Но прыгать в нее тебе все равно придется. Хотя ты и не морж. А мы уж тут поищем, постараемся разобраться, что к чему.
На что я не совсем вежливо ответил:
– А по мне хоть и не разбирайтесь. Ну вас всех ик и ув…
Я намеренно проговорил это с густым местечковым акцентом. Просто у меня было скверное настроение.
И пошел в третью, нелюбимую палату – ложиться для выхода, на этот раз уже по своей программе, всерьез.
Глава третья
Ритуал
Я лежал на спальном станке и размышлял вот о чем: насколько я сейчас напоминаю – или не напоминаю – фараонову мумию. Решил, что не очень: фараонам вряд ли ставили две капельницы одновременно. И при этом им не приходилось еще и отвечать на вопросы. Фараону определенно было лучше.
Корявый Дуб выговаривал слова торжественно, словно церемониймейстер:
– Как ты чувствуешь себя? Здоров ли?
Я отвечал, каждый раз глубоко вдыхая воздух, как если бы в нем было растворено безграничное терпение и покорность судьбе:
– Чувствую себя совершенно здоровым.
– Ты спокоен?
– Да.
– Силен?
– Как никогда раньше.
– Готов ли уйти на задание?
– Я готов.
– Уходишь ли с желанием вернуться?
– О, да. Безусловно.
– Дорог ли тебе этот мир – Производный Мир?
– Он – все, что у меня есть.
– Он достаточно плох. И тем не менее нет другого, в котором ты был бы дома. Что не нравится тебе в нашем мире?
– Ложь. Хитрость. Предательство. Стремление использовать других ради своего блага. Вражда между людьми, странами, взглядами. Недостаток свободы. Недостаток терпимости. Скверный уровень жизни.
– Согласен. В нашем мире есть недостатки – эти и множество других. Назову их: жестокость ко всем, кто не является людьми, а среди людей – к тем, кто не принадлежит к твоей группе; возведение самих себя на пьедестал, на котором нам не место; слишком большое неравенство людей, часто не соответствующее их роли в жизни мира; предпочтение материи духу, стремление к ублаготворению плоти, а не души. И еще многое, многое. Согласен?
– Да.
– Мы назвали недостатки нашего мира – для чего? Для того, чтобы ты оставил их здесь. Чтобы не брал с собой. Тебе предстоит целеустремленно проникнуть в Пространство Сна, оставаться там неизвестно какое время, стать существом того мира. И чем глубже будешь ты входить в иные континуумы, чем лучше станешь ощущать и понимать их, тем более нереальным, иллюзорным, условным будет казаться тебе наш Производный Мир, этот, откуда ты пришел; будет казаться, что его вообще не существует и никогда не существовало, а реально лишь Пространство Сна. А если к тому же наш мир на расстоянии покажется тебе средоточием одних лишь недостатков, ты не сможешь возвратиться.
(Господи, какое занудство! В шестьдесят какой-то – или в шестьсот какой-то уже раз. Но приходится терпеть: таков ритуал.)
– Я знаю, в чем мой долг.
– Сознавать долг – не самое трудное. И одного желания мало. Помнишь Питона? Он прекрасно оперировал в ПС, стал там своим. И когда пришло время вернуться – просто не смог. Не смог никогда. Наш мир, Производный, стал для него лишь комбинацией слов, за которыми не было ни образа, ни чувства. И механизм возвращения перестал действовать. Его тело до сих пор лежит…
– У меня хорошо развит инстинкт самосохранения. Я сделаю все, что нужно, и вернусь.
(Вот не следовало бы прерывать старшего. Сказывается дурное воспитание. Сдерживаться надо, Остров.)
– Но там ты встретишь дорогих тебе людей. Много. Больше, чем их сейчас в нашем мире. И они будут просить тебя остаться.
– Я попрошу их обождать еще. До неизбежного.
(Пространство Сна – неизбежное последнее пристанище каждого из нас – на долгое время или навечно.)
– Хорошо. Теперь последнее: нет ли здесь чего-то, что заставит тебя возвратиться в любом случае?
– Есть. Дочь.
– Она сильнее тех, кто там, в ПС?
– Да.
– Но спокойна ли твоя совесть перед уходом?
– Н-ну… есть неясность отношений с одним человеком.
– Она тяготит тебя?
– Я не сказал, что это «она».
– Я имел в виду неясность, а не человека. Это может помешать тебе там, в работе?
– Не думаю.
– У тебя есть еще какие-нибудь вопросы, сомнения?
– Наверное, нет… Нет.
– Помнишь ли ты свой первый этап?
– Да. Зайду к маме.
– И второй?
– Буду искать свидетелей. Людей, близко стоявших к Груздю. Чтобы узнать о нем все возможное, что сможет облегчить поиски. Сорокопута, Зурилова. Потом займусь Боричем. Пока он совсем не пропал. Или, может быть, свидетелей – потом, а Борича – в первую очередь. Увижу там по обстановке.
– Ты послал уже упреждающие формулы для настройки?
– Конечно.
– Ну – желаю удачи. Удачи. Удачи… И вот что: лучше все же поторопись с Боричем, тут его тело нас беспокоит – организм немолодой…
Такими словами напутствовал меня Корявый Дуб, когда серый туман вневременной внепространственности уже поглощал меня.
Корявый Дуб выговаривал слова торжественно, словно церемониймейстер:
– Как ты чувствуешь себя? Здоров ли?
Я отвечал, каждый раз глубоко вдыхая воздух, как если бы в нем было растворено безграничное терпение и покорность судьбе:
– Чувствую себя совершенно здоровым.
– Ты спокоен?
– Да.
– Силен?
– Как никогда раньше.
– Готов ли уйти на задание?
– Я готов.
– Уходишь ли с желанием вернуться?
– О, да. Безусловно.
– Дорог ли тебе этот мир – Производный Мир?
– Он – все, что у меня есть.
– Он достаточно плох. И тем не менее нет другого, в котором ты был бы дома. Что не нравится тебе в нашем мире?
– Ложь. Хитрость. Предательство. Стремление использовать других ради своего блага. Вражда между людьми, странами, взглядами. Недостаток свободы. Недостаток терпимости. Скверный уровень жизни.
– Согласен. В нашем мире есть недостатки – эти и множество других. Назову их: жестокость ко всем, кто не является людьми, а среди людей – к тем, кто не принадлежит к твоей группе; возведение самих себя на пьедестал, на котором нам не место; слишком большое неравенство людей, часто не соответствующее их роли в жизни мира; предпочтение материи духу, стремление к ублаготворению плоти, а не души. И еще многое, многое. Согласен?
– Да.
– Мы назвали недостатки нашего мира – для чего? Для того, чтобы ты оставил их здесь. Чтобы не брал с собой. Тебе предстоит целеустремленно проникнуть в Пространство Сна, оставаться там неизвестно какое время, стать существом того мира. И чем глубже будешь ты входить в иные континуумы, чем лучше станешь ощущать и понимать их, тем более нереальным, иллюзорным, условным будет казаться тебе наш Производный Мир, этот, откуда ты пришел; будет казаться, что его вообще не существует и никогда не существовало, а реально лишь Пространство Сна. А если к тому же наш мир на расстоянии покажется тебе средоточием одних лишь недостатков, ты не сможешь возвратиться.
(Господи, какое занудство! В шестьдесят какой-то – или в шестьсот какой-то уже раз. Но приходится терпеть: таков ритуал.)
– Я знаю, в чем мой долг.
– Сознавать долг – не самое трудное. И одного желания мало. Помнишь Питона? Он прекрасно оперировал в ПС, стал там своим. И когда пришло время вернуться – просто не смог. Не смог никогда. Наш мир, Производный, стал для него лишь комбинацией слов, за которыми не было ни образа, ни чувства. И механизм возвращения перестал действовать. Его тело до сих пор лежит…
– У меня хорошо развит инстинкт самосохранения. Я сделаю все, что нужно, и вернусь.
(Вот не следовало бы прерывать старшего. Сказывается дурное воспитание. Сдерживаться надо, Остров.)
– Но там ты встретишь дорогих тебе людей. Много. Больше, чем их сейчас в нашем мире. И они будут просить тебя остаться.
– Я попрошу их обождать еще. До неизбежного.
(Пространство Сна – неизбежное последнее пристанище каждого из нас – на долгое время или навечно.)
– Хорошо. Теперь последнее: нет ли здесь чего-то, что заставит тебя возвратиться в любом случае?
– Есть. Дочь.
– Она сильнее тех, кто там, в ПС?
– Да.
– Но спокойна ли твоя совесть перед уходом?
– Н-ну… есть неясность отношений с одним человеком.
– Она тяготит тебя?
– Я не сказал, что это «она».
– Я имел в виду неясность, а не человека. Это может помешать тебе там, в работе?
– Не думаю.
– У тебя есть еще какие-нибудь вопросы, сомнения?
– Наверное, нет… Нет.
– Помнишь ли ты свой первый этап?
– Да. Зайду к маме.
– И второй?
– Буду искать свидетелей. Людей, близко стоявших к Груздю. Чтобы узнать о нем все возможное, что сможет облегчить поиски. Сорокопута, Зурилова. Потом займусь Боричем. Пока он совсем не пропал. Или, может быть, свидетелей – потом, а Борича – в первую очередь. Увижу там по обстановке.
– Ты послал уже упреждающие формулы для настройки?
– Конечно.
– Ну – желаю удачи. Удачи. Удачи… И вот что: лучше все же поторопись с Боричем, тут его тело нас беспокоит – организм немолодой…
Такими словами напутствовал меня Корявый Дуб, когда серый туман вневременной внепространственности уже поглощал меня.
Своя дорога
Последним, что я успел еще услышать, погружаясь в сон, были торопливые слова второго провожавшего – Жокея Мысли: «Только что узнали от родственников Груздя: он последние дни часто вспоминал о детстве, о родных местах. Учти…»
Но я уже перестал быть в яви. Я ушел своей дорогой. Как всегда, сперва – в самые дорогие времена, к самым близким людям. Когда я переселюсь в Пространство Сна навечно, то наверняка чаще всего меня можно будет застать там.
Увидев меня, мать не удивилась, но обратилась ко мне с некоторой настороженностью:
– Ты не окончательно, я надеюсь?
– Привет, вояка, – сказал Борисов, знавший меня с моих малых лет.
– Привет, товарищ комдив, – сказал я. И ответил матери: – Нет. – Чуть было не добавил: «Хотя – как знать? Тут ведь тоже убивают, и тоже навсегда». Но вовремя удержался: не надо огорчать маму – даже и здесь, или тем более здесь.
– Заходил Борич, передавал привет от тебя, сказал, что скоро заглянешь, но я не поверила было. Хорошо. Тебя покормить?
– Нет, спасибо. Потом…
– Ты надолго? – обрадовалась она. – Поживешь у меня?
– Не знаю, на сколько. Надо посидеть, подумать…
– Ну, сиди, – сказала она и снова повернулась к комдиву: – Значит, опять в поход, Коля?
– Армия остается армией, – ответил он.
– Куда, зачем?
– Понадобится – скажут…
– Понимаю.
Я перестал вслушиваться в их разговор, сел и попытался думать. Здесь, у нее, было самое удобное для этого место во всем Пространстве Сна. Как всегда бывает у матерей. Чувствуешь себя защищенным от мира, как будто еще не родился.
Когда уходишь в Пространство Сна без заранее разработанной программы, чаще всего – примерно в одной трети случаев – тебя тянет именно в детство, в пору неограниченных надежд и скоропреходящих забот. Особенно если в яви Производного Мира становится тесно от напряжений и досад, неизбежно связанных со всякой серьезной работой. Ничего удивительного в том, что Груздь почувствовал усталость и – скорее всего, даже не осознавая – устремился, освободившись от власти плоти и вектора времени, в мир, где очищается душа. На какое-то время – время сна – стал опять ребенком. То есть существом, еще не умеющим защититься от недоброжелателей. Там его наверняка и взяли. И (как показывает опыт) оставили при этом какие-то следы.
Место и время его детства мне известны; значит, туда и надо отправляться. Но, в отличие от пострадавшего, приняв перед тем необходимые меры предосторожности. И – лишь после того, как разберусь со свидетелями, а также с Боричем и теми, кто захватил его.
Сколько времени сейчас? Спящая плоть оттуда, из ПМ, по каналу связи и возврата немедленно прислала ответ. По времени яви я пробыл в ПС уже около десяти минут. Тратить на размышления еще больше было бы неоправданным расточительством. Пора в дорогу…
Я встал. Поцеловал мать. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде промелькнула печаль. Я откозырял Борисову и повернулся к двери.
– Зайди на обратном пути, – попросила мать.
– Обязательно, ма.
Она кивнула и отвернулась, а Борисов скомандовал:
– Дрибним кроком – геть!
Я отворил дверь и вышел, завершив таким образом свое пребывание в семейном круге Пространства Сна. И настроился на следующий этап. Подсознательное общение с Боричем (это странное ощущение, без которого работать в ПС в связке совершенно невозможно) подсказало, что мне следует скорректировать план и, выбирая между Боричем и свидетелями, выбрать свидетелей. Одного из них. В двух лицах.
Но я уже перестал быть в яви. Я ушел своей дорогой. Как всегда, сперва – в самые дорогие времена, к самым близким людям. Когда я переселюсь в Пространство Сна навечно, то наверняка чаще всего меня можно будет застать там.
* * *
Мать сидела за столом, но, против ожидания, была дома не одна. Второй стул занимал Борисов, Николай Акимович. Комдив. Старый друг. Он был в форме, со своими ромбами в петлицах, орденом Красной Звезды и медалью «ХХ лет РККА». На столе стояла бутылка рислинга, два бокала и тарелка груш. Все, как в добрые и очень старые времена там, в Производном Мире – или, иными словами, при жизни.Увидев меня, мать не удивилась, но обратилась ко мне с некоторой настороженностью:
– Ты не окончательно, я надеюсь?
– Привет, вояка, – сказал Борисов, знавший меня с моих малых лет.
– Привет, товарищ комдив, – сказал я. И ответил матери: – Нет. – Чуть было не добавил: «Хотя – как знать? Тут ведь тоже убивают, и тоже навсегда». Но вовремя удержался: не надо огорчать маму – даже и здесь, или тем более здесь.
– Заходил Борич, передавал привет от тебя, сказал, что скоро заглянешь, но я не поверила было. Хорошо. Тебя покормить?
– Нет, спасибо. Потом…
– Ты надолго? – обрадовалась она. – Поживешь у меня?
– Не знаю, на сколько. Надо посидеть, подумать…
– Ну, сиди, – сказала она и снова повернулась к комдиву: – Значит, опять в поход, Коля?
– Армия остается армией, – ответил он.
– Куда, зачем?
– Понадобится – скажут…
– Понимаю.
Я перестал вслушиваться в их разговор, сел и попытался думать. Здесь, у нее, было самое удобное для этого место во всем Пространстве Сна. Как всегда бывает у матерей. Чувствуешь себя защищенным от мира, как будто еще не родился.
Когда уходишь в Пространство Сна без заранее разработанной программы, чаще всего – примерно в одной трети случаев – тебя тянет именно в детство, в пору неограниченных надежд и скоропреходящих забот. Особенно если в яви Производного Мира становится тесно от напряжений и досад, неизбежно связанных со всякой серьезной работой. Ничего удивительного в том, что Груздь почувствовал усталость и – скорее всего, даже не осознавая – устремился, освободившись от власти плоти и вектора времени, в мир, где очищается душа. На какое-то время – время сна – стал опять ребенком. То есть существом, еще не умеющим защититься от недоброжелателей. Там его наверняка и взяли. И (как показывает опыт) оставили при этом какие-то следы.
Место и время его детства мне известны; значит, туда и надо отправляться. Но, в отличие от пострадавшего, приняв перед тем необходимые меры предосторожности. И – лишь после того, как разберусь со свидетелями, а также с Боричем и теми, кто захватил его.
Сколько времени сейчас? Спящая плоть оттуда, из ПМ, по каналу связи и возврата немедленно прислала ответ. По времени яви я пробыл в ПС уже около десяти минут. Тратить на размышления еще больше было бы неоправданным расточительством. Пора в дорогу…
Я встал. Поцеловал мать. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде промелькнула печаль. Я откозырял Борисову и повернулся к двери.
– Зайди на обратном пути, – попросила мать.
– Обязательно, ма.
Она кивнула и отвернулась, а Борисов скомандовал:
– Дрибним кроком – геть!
Я отворил дверь и вышел, завершив таким образом свое пребывание в семейном круге Пространства Сна. И настроился на следующий этап. Подсознательное общение с Боричем (это странное ощущение, без которого работать в ПС в связке совершенно невозможно) подсказало, что мне следует скорректировать план и, выбирая между Боричем и свидетелями, выбрать свидетелей. Одного из них. В двух лицах.
Допрос
Я был на этот раз чистой воды американским шерифом – судя по шляпе, из Тексаса (как полагалось мне сейчас произносить это название), со звездой о шести лучах на груди, с двумя револьверами на поясе. На ногах я имел щегольские ковбойские сапоги – правда, почему-то без шпор. В каждом уважающем себя американском боевике непременно возникает такой шериф, хорош он или плох – другое дело, но он есть, и мы привыкли к ним едва ли не больше, чем к собственным милиционерам. Так что я не сомневался в том, что люди, с которыми мне предстояло разговаривать, не станут тратить время на выяснение моего статуса, но без лишних телодвижений начнут, как говорится на розыскном жаргоне, колоться.
Я не совсем точно рассчитал время, поскольку их домашний режим был мне неизвестен. Оказалось, что они ложатся спать намного раньше, чем я рассчитывал. Во сне каждый из них находился, конечно же, в разных континуумах, так что вытаскивать мужа и жену пришлось по отдельности. Это нетрудно, разумеется, но все равно тратишь время. Вообще-то я не люблю добиваться успехов при помощи насланных снов, потому что само присутствие насыла искажает подлинную картину. Но сейчас выбирать было не из чего.
Когда я очутился в том микроконе, где находился в тот миг сам Сорокопут, мне стало немного не по себе: он пребывал в Пространстве Сна не в одиночестве, а вдвоем с весьма выразительной девицей – как пишут в романах, застал я их в позах, не вызывавших сомнений относительно намерений парочки. От раздражения я чуть не сплюнул: мне основательно не повезло. Вырвать человека из романтического приключения означает – сразу же вызвать его крайне неприязненное отношение к себе и полное нежелание отвечать на вопросы. Меня, что называется, угораздило совершить крупную бестактность, чего в яви я себе, как правило, не позволяю. Хотя (подумал я, внутренне усмехаясь) увиденное давало мне лишний козырь в разговоре с ним – учитывая, что присутствовать и участвовать будет и его жена.
Итак, Сорокопут вскочил, разъяренный, даже не стараясь прикрыть свои гениталии. Девица (между прочим, крайне симпатичная и вовсе не на улице подобранная), как мне кажется, не успела даже толком удивиться: краткой формулой я услал ее – даже не знаю, куда, так что в каких краях ПС ее сон завершился – не имею представления, да и не хочу иметь. Что же касается его (при всей растерянности он через долю секунды оказался уже полностью одетым), то следующее сочетание слов и жестов перенесло нас в мой шерифский офис. На всякий случай я пристегнул свидетеля наручником к радиатору отопления (вообще-то там отопления не было, пришлось присочинить его) и приступил к допросу.
– Назовите ваше имя и фамилию, домашний адрес и место работы, – потребовал я тоном, не обещавшим ему легкой жизни.
Он, однако же, оказался не из робких.
– Потрудитесь сказать, что все это означает, – вопросил он достаточно хладнокровно – совсем как человек, не числящий за собой никаких грехов.
– Здесь спрашиваю я, – пришлось напомнить ему прописную истину.
– Это не значит, что я здесь отвечаю!
Таким вот образом. Каков гусь!
– Прекрасно, – сказал я. – Вы отказываетесь отвечать. Может быть, вам угодно вызвать адвоката? Не получится: обвинение вам еще не предъявлено. Да и вообще – никаких адвокатов тут не будет.
– Разговор тет-а-тет, – ухмыльнулся он достаточно нагло.
Чем дальше, тем менее нравился мне его характер. Ну, ладно. В два счета сделаю из тебя оперного певца. Соловья-разбойника я из тебя сделаю!
– Не совсем, – ответил я. – Даю вам несколько минут, чтобы подумать и избрать более пристойную линию поведения. На это время я оставлю вас одного. Но предварительно…
Не закончив, я принялся за дело: включил ящик и заказал клевую порнуху: пусть смотрит. Я сам не однажды прибегал, находясь в Пространстве Сна, к простому способу побега: выйти в Квадрат Сна, то есть уснуть, уже находясь во сне – и таким образом переместиться на второй уровень ПС, оставив удерживающих тебя с пустыми руками. А при таком зрелище на экране, соображал я, он будет делать, что угодно, но уснуть никак не сможет. Вырубить ящик ему не удастся: он прикован достаточно далеко. Все это была, понятно, перестраховка: чтобы пользоваться Квадратом Сна, нужно иметь определенную подготовку, каковой у него, по моим сведениям, не было. Однако же, как любил говорить один мой приятель, пережженного бок пережжет. У него был сильный финский акцент; я имею в виду приятеля, а не Сорокопута, который изъяснялся на южнороссийском диалекте.
– Смотрите и думайте, – напутствовал я его. – Вернусь не более чем через полчаса. Надеюсь, этого времени вам хватит, чтобы прийти в разум.
На самом деле, конечно, ни о каком получасе и речи быть не могло: если считать временем Производного Мира, тут все совершается за считанные секунды. Но большинство людей в ПС бессознательно приравнивает то кью-время, то есть квази-время, в котором они находятся в данный миг, многоканальное и эластичное, к окостенелому Производному времени, которое только и существует наяву. Сейчас я собирался отсутствовать никак не более двух-трех секунд. Но пусть он считает, что у него времени навалом и можно позабавиться зрелищем и заодно придумать, каким способом слинять отсюда, не дожидаясь моего возвращения.
Отправился же я, как всем уже ясно, за его супругой, заранее боясь, что и ее потревожу не в самый удобный для знакомства момент.
Тут, однако, все оказалось в порядке. Мадам Сорокопут, дама весьма видная и чинная, занималась, когда я ее увидел, тем, что руководила каким-то – не могу определить точно, что это было такое: заседание, собрание, конференция, съезд… Народу было много, главным образом – пристойно упакованные женщины, и сидевшая в центре президиума Лариса Савельевна выполняла свои председательские обязанности умело и с удовольствием.
Возможно, это являлось ее любимым занятием, которого наяву ей недоставало; сужу по тому, что она не очень обрадовалась, когда окружавшее ее великолепие растаяло и она очутилась в моем шерифском офисе, на не очень удобном стуле, лицом к лицу с собственным супругом.
Меня, впрочем, больше интересовала его реакция; я не ошибся: он был неприятно удивлен и окатил меня взглядом, словно ведром воды из проруби. Я постарался ответить тем же – с той только разницей, что моя воображаемая жидкость была не столь чистой, не такой холодной и вовсе не из проруби.
– Итак, – сказал я ему, – если вы по-прежнему не намерены отвечать на мои вопросы, мне придется адресовать их даме, которую вы видите перед собой. И, разумеется…
Я не стал разъяснять, что именно «разумеется»: он и так понял. Что касается жены, то она при этих словах несколько насторожилась.
– Спрашивайте, – проворчал он с таким видом, словно я был зубным врачом и, поигрывая бором, предложил ему открыть рот.
Я повторил заданные ранее вопросы. Он ответил; ничего удивительного: в них никакой опасности не было. Но он наверняка предполагал, что за ними последуют и другие – такие, на которые отвечать будет уже не столь просто. Я имею в виду – отвечать правдиво.
Дальше допрос шел примерно так:
Я: Вы являетесь первым заместителем господина Груздя на фирме, если не ошибаюсь?
Он: Вы не ошиблись.
Я: С какого времени?
Он: Последние четыре года.
Я: Какими были ваши отношения с господином Груздем?
Он: Хорошими. Деловыми. Иначе я там и не работал бы.
Я: В какой степени он доверял вам?
Он: Не было признаков того, что он мне в чем-то не доверял. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
Я: Следовательно, можно полагать, что вы были в курсе всех его дел?
Он: Если говорить именно о делах – то, пожалуй, да. Но это никак не относится к его, так сказать, частной жизни.
Я: Вы, разумеется, в курсе всего, связанного с, если можно так выразиться, исчезновением его сознания? С тем, что мы называем его уходом?
Он: Всего – это слишком сильно сказано. Я вообще не могу судить об этом, поскольку мне известен только сам факт – но не причины, его породившие. Предупреждая ваши дальнейшие вопросы, скажу сразу: я ничего не знаю о том, намеренный ли это уход, или следствие какой-то патологии, хотел ли и сделал ли это он сам – или его заставили, применили, так сказать, насилие… И, наконец, если он действительно пребывает здесь, в мире сна, то у меня нет ни малейшего представления о том, где именно он может находиться. Могу, однако, категорически утверждать, что причиной того, что произошло, не могли и не могут быть никакие столкновения с законом, финансовые или иные деловые проблемы и тому подобное. Все налоги аккуратно уплачивались и уплачиваются, средства в пенсионный фонд вносятся, жалованье и премиальные все получают с точностью до минуты, аудиторская проверка не выявила никаких нарушений. Документация в идеальном порядке. Вот все, что могу сказать по этому поводу.
(Я обратил внимание на то, что он применил совершенно непрофессиональное выражение «мир сна». Возможно, он и на самом деле был – что касалось его знаний о ПС – не более чем заурядным обывателем, простым снивцем.)
Я: Как по-вашему – физически в последнее время он чувствовал себя хорошо? Или существовали какие-то признаки неблагополучия?
Он: Я не думаю… Нет, пожалуй – нет. Вообще он не относится к людям, которые, как говорится, сжигают себя. Он никогда не забывал о здоровье и соблюдал определенные, так сказать, нормы.
Я: Прибегал к услугам врачей?
Он: Я имел в виду прежде всего не это. Образ жизни. Не забывал о динамических нагрузках: регулярно плавал, бегал. Упражнялся с отягощениями. Играл в теннис. И, по-моему, все это делал с удовольствием.
Я: Замечал ли он женщин? Я говорю о женщинах вообще, не имея в виду какие-то определенные имена.
(Неожиданно в разговор вступила Лариса Савельевна, хотя я не приглашал ее ни словом, ни движением, ни взглядом.)
Она: Замечать – это не то слово. Он их видел, понимаете, что я хочу сказать? Видел и ощущал.
Он: По-моему, к тебе не обращались. К тому же после твоих слов у шерифа может сложиться мнение, что Николай Савельевич был, так сказать… женолюбом. Но ты же знаешь…
Она (перебивая): Шериф не обратился прямо ко мне, во-первых, потому, что он человек воспитанный. И во-вторых, они тут, у себя, могут просто не знать, что Николай – мой родной брат. Хотя мне казалось, что это всему миру известно. И я знаю о нем куда больше, чем все его сотрудники, весь аппарат, и даже чем ты. А то, что ты тут говорил относительно бабника, то это полная чепуха. С молодых лет женщины привлекали его преимущественно эстетически, как произведения искусства… Хотя, судя по всему, он был, что называется, нормальным мужиком.
Он: Собственно, я и хотел сказать то же самое.
Я: Иными словами, он не производил впечатления человека, которому его тело стало – или становится – в тягость?
Он: Ни в коем случае.
Она: Он был жизнелюбом – вот вам точное определение.
Я: Всегда и при всех условиях?
Он: Н-ну… где-то года три тому назад был период, когда он, по-моему, немного нервничал. Хотя никаких поводов для этого ни в его научной деятельности, насколько могу судить, ни тем более в хозяйственной не было. Может быть, очень незначительное замедление темпа. Он тогда как раз заканчивал разработку первого варианта, самого первого… Вот и все.
Я (к ней): Вам, как его сестре, может быть многое известно о его семейных делах. О взаимоотношениях…
Он: Лара, я бы посоветовал тебе…
Она: Да, я прекрасно знаю, что ты посоветуешь. Но мы же не за чашкой чая, насколько я понимаю. И если шерифа, представителя закона, это интересует, то почему бы мне не ответить ему?
(Такое бывает только в Пространстве Сна, где людей нимало не удивляет ни то, что они вдруг перенеслись из Москвы куда-то в окрестности Далласа, ни даже то, что их допрашивает шериф в Техасе об интимных делах человека, не имеющего к Штатам вроде бы никакого отношения. В ПС существует все, кроме одного: кроме удивления.)
Я: Полностью с вами согласен.
Она: Так вот. Отношения в семье у Груздей самые нормальные. С учетом, конечно, возраста и всего прочего. Днем, разумеется, у каждого свои дела, но вечера они проводят вместе – если у него выдается свободный часок. Проводят, как правило, дома: с годами он стал домоседом. Но свободные вечера у него бывают не так уж часто. При мне они ни разу не ссорились: дома он во всем полагается на Нину.
Я: А вне дома? В делах?
Он (пытаясь перехватить нить разговора): Нина Витальевна никогда не позволила бы себе… Кроме того, ей достаточно и собственных забот. Ее издательский дом «Золотой Век»…
Я: Да-да, мне известно. Сколько, вы сказали, лет они женаты?
Он: Около пятнадцати, по-моему.
Она: Если хотите точно – восемь с половиной.
Я: Ему, если не ошибаюсь, пятьдесят шесть. Опасный возраст, не так ли?
Он: По-моему, пора расцвета.
Она: Что вы хотите сказать? Ах, вы имеете в виду…
Я: Вот именно. Как вы полагаете: не могло ли получиться так, что он – ну, увлекся, скажем так, некоей женщиной, встречаться с которой наяву было бы достаточно затруднительно – и вот он нашел способ пробыть с нею определенное время в уединении… Ну, вы понимаете.
Она: Кто она?
Я: Кто?
Она: Я спрашиваю: кто эта женщина? Вы просто обязаны ее назвать. Юля Козловская? Это, простите, бред.
Я (невольно обороняясь): Да не знаю я никакой «ее». Я всего лишь…
Он: Шериф всего лишь высказал предположение. В их работе, как в науке и в бизнесе, это вполне допустимо.
Она: И все-таки я настаиваю…
Я: Ваш муж совершенно прав: я не имел в виду ничего конкретного. Никакой Юли Козловской или еще кого-нибудь. Это просто версия. Не более.
Она (категорически): очень глупая версия. Николай никогда не позволит себе ничего подобного. Не потому, что… а просто он очень дорожит своей репутацией – в особенности накануне завершения работы, когда все поставлено на карту – и не только его будущее, но и всего мира, может быть.
Я: Благодарю вас. Теперь скажите вот что: при всем уважении господина Груздя к своему здоровью – не был ли он в последнее время чем-то болен? Вполне понятно, что он не стал бы этого афишировать, но вы оба достаточно близки к нему, чтобы если не знать, то хотя бы догадываться. Может ли кто-либо из вас сказать что-то по этому поводу? Такие вещи ведь не обязательно высказывать вслух. Однако у человека меняется настроение, он может как-то по-иному вести себя, иногда даже случайно вырвавшееся слово, полслова могут подсказать многое, непроизвольный взгляд может выдать затаенные мысли или опасения, случайно написанная фраза или сделанный в момент мрачных размышлений непроизвольный рисунок – и многое другое. Может быть, вы видели или слышали что-то такое, но в то время не придали этому значения? Попытайтесь вспомнить, очень прошу вас.
Пауза длилась недолго. Сорокопут кашлянул:
– Право же, не могу припомнить ничего похожего. У него всегда, до самого, как вы говорите, исчезновения оставалось все то же ровное, деловое настроение, он был энергичен, охотно, как всегда, смеялся, слушая анекдоты – он любит, чтобы ему в свободную минутку рассказывали анекдоты, так что все мы заботимся о постоянном обновлении нашего репертуара… Не для того, чтобы угодить руководителю, просто чтобы сделать приятное человеку, которого все мы уважаем. Нет, мне кажется, что он ни в чем не изменился, был таким, как всегда. Если не считать того недолгого времени, о котором я упоминал. Но ведь то было почти три года тому назад! Вряд ли это могло откликнуться сегодня. Как ты считаешь, Лара?..
Я не совсем точно рассчитал время, поскольку их домашний режим был мне неизвестен. Оказалось, что они ложатся спать намного раньше, чем я рассчитывал. Во сне каждый из них находился, конечно же, в разных континуумах, так что вытаскивать мужа и жену пришлось по отдельности. Это нетрудно, разумеется, но все равно тратишь время. Вообще-то я не люблю добиваться успехов при помощи насланных снов, потому что само присутствие насыла искажает подлинную картину. Но сейчас выбирать было не из чего.
Когда я очутился в том микроконе, где находился в тот миг сам Сорокопут, мне стало немного не по себе: он пребывал в Пространстве Сна не в одиночестве, а вдвоем с весьма выразительной девицей – как пишут в романах, застал я их в позах, не вызывавших сомнений относительно намерений парочки. От раздражения я чуть не сплюнул: мне основательно не повезло. Вырвать человека из романтического приключения означает – сразу же вызвать его крайне неприязненное отношение к себе и полное нежелание отвечать на вопросы. Меня, что называется, угораздило совершить крупную бестактность, чего в яви я себе, как правило, не позволяю. Хотя (подумал я, внутренне усмехаясь) увиденное давало мне лишний козырь в разговоре с ним – учитывая, что присутствовать и участвовать будет и его жена.
Итак, Сорокопут вскочил, разъяренный, даже не стараясь прикрыть свои гениталии. Девица (между прочим, крайне симпатичная и вовсе не на улице подобранная), как мне кажется, не успела даже толком удивиться: краткой формулой я услал ее – даже не знаю, куда, так что в каких краях ПС ее сон завершился – не имею представления, да и не хочу иметь. Что же касается его (при всей растерянности он через долю секунды оказался уже полностью одетым), то следующее сочетание слов и жестов перенесло нас в мой шерифский офис. На всякий случай я пристегнул свидетеля наручником к радиатору отопления (вообще-то там отопления не было, пришлось присочинить его) и приступил к допросу.
– Назовите ваше имя и фамилию, домашний адрес и место работы, – потребовал я тоном, не обещавшим ему легкой жизни.
Он, однако же, оказался не из робких.
– Потрудитесь сказать, что все это означает, – вопросил он достаточно хладнокровно – совсем как человек, не числящий за собой никаких грехов.
– Здесь спрашиваю я, – пришлось напомнить ему прописную истину.
– Это не значит, что я здесь отвечаю!
Таким вот образом. Каков гусь!
– Прекрасно, – сказал я. – Вы отказываетесь отвечать. Может быть, вам угодно вызвать адвоката? Не получится: обвинение вам еще не предъявлено. Да и вообще – никаких адвокатов тут не будет.
– Разговор тет-а-тет, – ухмыльнулся он достаточно нагло.
Чем дальше, тем менее нравился мне его характер. Ну, ладно. В два счета сделаю из тебя оперного певца. Соловья-разбойника я из тебя сделаю!
– Не совсем, – ответил я. – Даю вам несколько минут, чтобы подумать и избрать более пристойную линию поведения. На это время я оставлю вас одного. Но предварительно…
Не закончив, я принялся за дело: включил ящик и заказал клевую порнуху: пусть смотрит. Я сам не однажды прибегал, находясь в Пространстве Сна, к простому способу побега: выйти в Квадрат Сна, то есть уснуть, уже находясь во сне – и таким образом переместиться на второй уровень ПС, оставив удерживающих тебя с пустыми руками. А при таком зрелище на экране, соображал я, он будет делать, что угодно, но уснуть никак не сможет. Вырубить ящик ему не удастся: он прикован достаточно далеко. Все это была, понятно, перестраховка: чтобы пользоваться Квадратом Сна, нужно иметь определенную подготовку, каковой у него, по моим сведениям, не было. Однако же, как любил говорить один мой приятель, пережженного бок пережжет. У него был сильный финский акцент; я имею в виду приятеля, а не Сорокопута, который изъяснялся на южнороссийском диалекте.
– Смотрите и думайте, – напутствовал я его. – Вернусь не более чем через полчаса. Надеюсь, этого времени вам хватит, чтобы прийти в разум.
На самом деле, конечно, ни о каком получасе и речи быть не могло: если считать временем Производного Мира, тут все совершается за считанные секунды. Но большинство людей в ПС бессознательно приравнивает то кью-время, то есть квази-время, в котором они находятся в данный миг, многоканальное и эластичное, к окостенелому Производному времени, которое только и существует наяву. Сейчас я собирался отсутствовать никак не более двух-трех секунд. Но пусть он считает, что у него времени навалом и можно позабавиться зрелищем и заодно придумать, каким способом слинять отсюда, не дожидаясь моего возвращения.
Отправился же я, как всем уже ясно, за его супругой, заранее боясь, что и ее потревожу не в самый удобный для знакомства момент.
Тут, однако, все оказалось в порядке. Мадам Сорокопут, дама весьма видная и чинная, занималась, когда я ее увидел, тем, что руководила каким-то – не могу определить точно, что это было такое: заседание, собрание, конференция, съезд… Народу было много, главным образом – пристойно упакованные женщины, и сидевшая в центре президиума Лариса Савельевна выполняла свои председательские обязанности умело и с удовольствием.
Возможно, это являлось ее любимым занятием, которого наяву ей недоставало; сужу по тому, что она не очень обрадовалась, когда окружавшее ее великолепие растаяло и она очутилась в моем шерифском офисе, на не очень удобном стуле, лицом к лицу с собственным супругом.
Меня, впрочем, больше интересовала его реакция; я не ошибся: он был неприятно удивлен и окатил меня взглядом, словно ведром воды из проруби. Я постарался ответить тем же – с той только разницей, что моя воображаемая жидкость была не столь чистой, не такой холодной и вовсе не из проруби.
– Итак, – сказал я ему, – если вы по-прежнему не намерены отвечать на мои вопросы, мне придется адресовать их даме, которую вы видите перед собой. И, разумеется…
Я не стал разъяснять, что именно «разумеется»: он и так понял. Что касается жены, то она при этих словах несколько насторожилась.
– Спрашивайте, – проворчал он с таким видом, словно я был зубным врачом и, поигрывая бором, предложил ему открыть рот.
Я повторил заданные ранее вопросы. Он ответил; ничего удивительного: в них никакой опасности не было. Но он наверняка предполагал, что за ними последуют и другие – такие, на которые отвечать будет уже не столь просто. Я имею в виду – отвечать правдиво.
Дальше допрос шел примерно так:
Я: Вы являетесь первым заместителем господина Груздя на фирме, если не ошибаюсь?
Он: Вы не ошиблись.
Я: С какого времени?
Он: Последние четыре года.
Я: Какими были ваши отношения с господином Груздем?
Он: Хорошими. Деловыми. Иначе я там и не работал бы.
Я: В какой степени он доверял вам?
Он: Не было признаков того, что он мне в чем-то не доверял. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
Я: Следовательно, можно полагать, что вы были в курсе всех его дел?
Он: Если говорить именно о делах – то, пожалуй, да. Но это никак не относится к его, так сказать, частной жизни.
Я: Вы, разумеется, в курсе всего, связанного с, если можно так выразиться, исчезновением его сознания? С тем, что мы называем его уходом?
Он: Всего – это слишком сильно сказано. Я вообще не могу судить об этом, поскольку мне известен только сам факт – но не причины, его породившие. Предупреждая ваши дальнейшие вопросы, скажу сразу: я ничего не знаю о том, намеренный ли это уход, или следствие какой-то патологии, хотел ли и сделал ли это он сам – или его заставили, применили, так сказать, насилие… И, наконец, если он действительно пребывает здесь, в мире сна, то у меня нет ни малейшего представления о том, где именно он может находиться. Могу, однако, категорически утверждать, что причиной того, что произошло, не могли и не могут быть никакие столкновения с законом, финансовые или иные деловые проблемы и тому подобное. Все налоги аккуратно уплачивались и уплачиваются, средства в пенсионный фонд вносятся, жалованье и премиальные все получают с точностью до минуты, аудиторская проверка не выявила никаких нарушений. Документация в идеальном порядке. Вот все, что могу сказать по этому поводу.
(Я обратил внимание на то, что он применил совершенно непрофессиональное выражение «мир сна». Возможно, он и на самом деле был – что касалось его знаний о ПС – не более чем заурядным обывателем, простым снивцем.)
Я: Как по-вашему – физически в последнее время он чувствовал себя хорошо? Или существовали какие-то признаки неблагополучия?
Он: Я не думаю… Нет, пожалуй – нет. Вообще он не относится к людям, которые, как говорится, сжигают себя. Он никогда не забывал о здоровье и соблюдал определенные, так сказать, нормы.
Я: Прибегал к услугам врачей?
Он: Я имел в виду прежде всего не это. Образ жизни. Не забывал о динамических нагрузках: регулярно плавал, бегал. Упражнялся с отягощениями. Играл в теннис. И, по-моему, все это делал с удовольствием.
Я: Замечал ли он женщин? Я говорю о женщинах вообще, не имея в виду какие-то определенные имена.
(Неожиданно в разговор вступила Лариса Савельевна, хотя я не приглашал ее ни словом, ни движением, ни взглядом.)
Она: Замечать – это не то слово. Он их видел, понимаете, что я хочу сказать? Видел и ощущал.
Он: По-моему, к тебе не обращались. К тому же после твоих слов у шерифа может сложиться мнение, что Николай Савельевич был, так сказать… женолюбом. Но ты же знаешь…
Она (перебивая): Шериф не обратился прямо ко мне, во-первых, потому, что он человек воспитанный. И во-вторых, они тут, у себя, могут просто не знать, что Николай – мой родной брат. Хотя мне казалось, что это всему миру известно. И я знаю о нем куда больше, чем все его сотрудники, весь аппарат, и даже чем ты. А то, что ты тут говорил относительно бабника, то это полная чепуха. С молодых лет женщины привлекали его преимущественно эстетически, как произведения искусства… Хотя, судя по всему, он был, что называется, нормальным мужиком.
Он: Собственно, я и хотел сказать то же самое.
Я: Иными словами, он не производил впечатления человека, которому его тело стало – или становится – в тягость?
Он: Ни в коем случае.
Она: Он был жизнелюбом – вот вам точное определение.
Я: Всегда и при всех условиях?
Он: Н-ну… где-то года три тому назад был период, когда он, по-моему, немного нервничал. Хотя никаких поводов для этого ни в его научной деятельности, насколько могу судить, ни тем более в хозяйственной не было. Может быть, очень незначительное замедление темпа. Он тогда как раз заканчивал разработку первого варианта, самого первого… Вот и все.
Я (к ней): Вам, как его сестре, может быть многое известно о его семейных делах. О взаимоотношениях…
Он: Лара, я бы посоветовал тебе…
Она: Да, я прекрасно знаю, что ты посоветуешь. Но мы же не за чашкой чая, насколько я понимаю. И если шерифа, представителя закона, это интересует, то почему бы мне не ответить ему?
(Такое бывает только в Пространстве Сна, где людей нимало не удивляет ни то, что они вдруг перенеслись из Москвы куда-то в окрестности Далласа, ни даже то, что их допрашивает шериф в Техасе об интимных делах человека, не имеющего к Штатам вроде бы никакого отношения. В ПС существует все, кроме одного: кроме удивления.)
Я: Полностью с вами согласен.
Она: Так вот. Отношения в семье у Груздей самые нормальные. С учетом, конечно, возраста и всего прочего. Днем, разумеется, у каждого свои дела, но вечера они проводят вместе – если у него выдается свободный часок. Проводят, как правило, дома: с годами он стал домоседом. Но свободные вечера у него бывают не так уж часто. При мне они ни разу не ссорились: дома он во всем полагается на Нину.
Я: А вне дома? В делах?
Он (пытаясь перехватить нить разговора): Нина Витальевна никогда не позволила бы себе… Кроме того, ей достаточно и собственных забот. Ее издательский дом «Золотой Век»…
Я: Да-да, мне известно. Сколько, вы сказали, лет они женаты?
Он: Около пятнадцати, по-моему.
Она: Если хотите точно – восемь с половиной.
Я: Ему, если не ошибаюсь, пятьдесят шесть. Опасный возраст, не так ли?
Он: По-моему, пора расцвета.
Она: Что вы хотите сказать? Ах, вы имеете в виду…
Я: Вот именно. Как вы полагаете: не могло ли получиться так, что он – ну, увлекся, скажем так, некоей женщиной, встречаться с которой наяву было бы достаточно затруднительно – и вот он нашел способ пробыть с нею определенное время в уединении… Ну, вы понимаете.
Она: Кто она?
Я: Кто?
Она: Я спрашиваю: кто эта женщина? Вы просто обязаны ее назвать. Юля Козловская? Это, простите, бред.
Я (невольно обороняясь): Да не знаю я никакой «ее». Я всего лишь…
Он: Шериф всего лишь высказал предположение. В их работе, как в науке и в бизнесе, это вполне допустимо.
Она: И все-таки я настаиваю…
Я: Ваш муж совершенно прав: я не имел в виду ничего конкретного. Никакой Юли Козловской или еще кого-нибудь. Это просто версия. Не более.
Она (категорически): очень глупая версия. Николай никогда не позволит себе ничего подобного. Не потому, что… а просто он очень дорожит своей репутацией – в особенности накануне завершения работы, когда все поставлено на карту – и не только его будущее, но и всего мира, может быть.
Я: Благодарю вас. Теперь скажите вот что: при всем уважении господина Груздя к своему здоровью – не был ли он в последнее время чем-то болен? Вполне понятно, что он не стал бы этого афишировать, но вы оба достаточно близки к нему, чтобы если не знать, то хотя бы догадываться. Может ли кто-либо из вас сказать что-то по этому поводу? Такие вещи ведь не обязательно высказывать вслух. Однако у человека меняется настроение, он может как-то по-иному вести себя, иногда даже случайно вырвавшееся слово, полслова могут подсказать многое, непроизвольный взгляд может выдать затаенные мысли или опасения, случайно написанная фраза или сделанный в момент мрачных размышлений непроизвольный рисунок – и многое другое. Может быть, вы видели или слышали что-то такое, но в то время не придали этому значения? Попытайтесь вспомнить, очень прошу вас.
Пауза длилась недолго. Сорокопут кашлянул:
– Право же, не могу припомнить ничего похожего. У него всегда, до самого, как вы говорите, исчезновения оставалось все то же ровное, деловое настроение, он был энергичен, охотно, как всегда, смеялся, слушая анекдоты – он любит, чтобы ему в свободную минутку рассказывали анекдоты, так что все мы заботимся о постоянном обновлении нашего репертуара… Не для того, чтобы угодить руководителю, просто чтобы сделать приятное человеку, которого все мы уважаем. Нет, мне кажется, что он ни в чем не изменился, был таким, как всегда. Если не считать того недолгого времени, о котором я упоминал. Но ведь то было почти три года тому назад! Вряд ли это могло откликнуться сегодня. Как ты считаешь, Лара?..