Страница:
Охраны "Норду" никто дать не мог. Командир базы Трайнин не мог выделить ни одного катера, чтобы сопровождать "Норд" на переходе.
Вольский расстался с Птоховым на берегу в полдень. И весь этот день до захода солнца Вольский занимался подготовкой минного боезапаса и погрузкой мин на корабль. А в 22 часа гидрографический корабль с минами на борту вышел курсом на юг через пролив Муховейн. Накануне в этом самом проливе подорвалось на минах однотипное гидрографическое судно "Вест". Хотелось верить, что "Норд" будет счастливым.
На рассвете, пройдя залив, "Норд" испытал судьбу, и действительно, ему повезло. Целый и невредимый, он прибыл в Пярну. Теперь предстояло закупорить порт Пярну. Но прежде нужно добыть подрывные средства. С этой целью Вольский поспешил на ближайший наш аэродром, который готовился к эвакуации. Летчики не жались, отдали весь оставшийся подрывной боезапас, который Вольский на машине быстро доставил в Пярну.
На причале Пярнуского порта уполномоченный ЦК Компартии Эстонии Арнольд Рауд, Птохов и Вольский решали, как лучше сделать порученное дело. На воде покачивались самоходные суда кихнуских рыбаков. Их предстояло загрузить камнями и затопить в канале, на подходе к порту. Камень в большом количестве был завезен сюда с острова Кихну этими же судами для строительных работ. Но помимо этих мелких суденышек нужен был еще крупный транспорт, который бы лег на дно у входа в канал, со стороны залива, и заткнул его пробкой. Выбор пал на пришедший сюда накануне из Риги латышский транспорт "Эверига", водоизмещением восемь тысяч тонн.
Для выполнения этого плана были использованы малые глубинные бомбы, взятые с торпедных катеров. Как раз накануне и очень кстати сюда пришли наши знаменитые катерники С. А. Осипов и А. И. Афанасьев. У них на катерах в желобах вместо торпед было полтора десятка малых глубинных бомб. Вот они-то и пошли в дело...
Начали с закупорки канала непосредственно у входа в порт. На этих самоходках многие годы плавали рыбаки, и у каждой из них было свое эстонское имя. Эти суденышки знали сети и рыбу, перевозили камень, но никогда, как говорится, не нюхали взрывчатки. Вольский в ходе этой сложной и опасной операции сам выполнял все работы по закладке бомб и подрыву заряда. Оно понятно: никто, как он, не знал, с какой скоростью горит огнепроводный шнур и какой будет взрыв, сколько и как надо заложить боезапаса, чтобы взрыв был достаточной силы. Он знал, каким количеством глубинных бомб он располагает, и смело действовал. Катер его медленно шел вдоль строя этих суденышек, дважды обходил их по очереди, задерживаясь возле каждого: один раз для закладки глубинных бомб, второй раз, чтобы поджечь фитиль. Ни один человек из его наспех сколоченной команды не говорит по-русски. Вольского предупредили, что катер не имеет заднего хода. Немаловажная подробность, когда речь идет о том, чтобы взорвать целую флотилию барок. "Ну, а передний-то ход у него, нормальный?" - пошутил Вольский. Никто шутки не понял. С командой катера пришлось общаться на особом языке - языке жестов. Тут уж перевода не требовалось.
Итак, катер идет от барки к барке, и на борт каждой из них поднимается Вольский и, не торопясь, закладывает в кормовую часть заряд. Совершив полный объезд, он возвращается на обратном курсе вдоль всего строя и поджигает фитиль внутри каждого заряда.
Глухо ухнуло, взлетел столб воды, и первая, самая отдаленная барка, стала погружаться, набирая воду. За ней другая, третья...
А на входе в морской канал со стороны залива уже стоял транспорт "Эверига", упорно не желавший идти на дно.
Вольский, подходя к нему на катере, думал лишь о том, как лучше расположить вдоль днища корпуса глубинные бомбы. Он рассчитал, что трех будет достаточно. Одну заложили в носовой, другую - в кормовой трюм, а третью - в машинное отделение. Вольский сам принимал бомбы в трюмах и отделении, а матрос спускал их на пеньковом конце.
Уложив все три заряда, минер поочередно поджег фитили. Работал в нужном темпе, памятуя о том, что горение продолжается всего пять-шесть минут. За эти минуты надо успеть спуститься к следующему заряду, поджечь запал, потом перебежать к третьему запалу, подняться на палубу, спуститься в катер и отойти от судна на достаточное расстояние. До того, как поджечь первый фитиль, он удалил с корабля всех и остался один. Свою работу он выполнил четко, нигде не задержавшись ни на секунду.
Катер успел отойти от "Эвериги", когда грянул первый взрыв. Второй не заставил себя ждать. Когда опал столб воды, стало видно, что судно слегка накренилось на борт, но тонуть не собирается и третьего взрыва, как видно, не произойдет. "Огонь не добежал до взрывателя, в шнуре образовался излом", - мгновенно сообразил Вольский и скомандовал: "Вперед! К трапу!" Катер рванулся к "Эвериге".
Быстро поднялся он на борт и опустился в носовой трюм, где лежала невзорвавшаяся бомба. Все было так, как он и, предполагал. Он заменил запал и поджег фитиль шнура. Спустился в катер и едва успел уйти, как грянул третий взрыв. На катере напряженно смотрели, как упрямо держалась на воде строптивая "Эверига". Трех взрывов было ей мало. А вместе с тем уже просто не оставалось времени, когда она наберет воду и окончательно погрузится. Тогда Вольский решил доставить со стоявшего на рейде "Норда" одну из оставшихся там мин образца 1912 года. Маленький катерок помчался к "Норду" за миной.
Когда вернулись, "Эверига" держалась еще на плаву. Солнце стояло в зените, и в солнечном мареве, как мираж, сверкал силуэт транспорта. Он как будто приближался к Вольскому, подталкиваемый в спину свежим ветром. На борту катера матросы возились с миной. Ее спустили на воду, застропили и притопили на две трети у самого борта "Эвериги". Вольский, повиснув над водой, сам привязал к ее горловине малую глубинную бомбу. К бомбе он приспособил подрывной патрон и вставил в него запал с бикфордовым шнуром без фитиля. Поджег шнур, и катер рванул в сторону. Вольский считал медленно текущее время. Взрыва не последовало - отказ. Он махнул рукой, и катер вновь помчался к "Эвериге". А что, если сейчас рванет? Вольский вынул из подрывного патрона старый запал и поставил новый. Это был последний запал. Чиркнула спичка, и шипя загорелся конец огнепроводного шнура. Катер быстро отошел от "Эвериги".
Наконец грянул взрыв, фонтан поднялся в воздух, и в зияющие пробоины судна хлынула вода. Вольский смотрел, как транспорт стремительно уходит под воду. Он посмотрел на часы. Было три сорок пополудни.
Латышская команда "Эвериги", во главе с капитаном, находилась на берегу. Она слышала взрыв и поняла, что с "Эверигой" все кончено. А в это время в Пярну уже доносилась артиллерийская канонада противника, подходившего к городу. На другой день, 8 июля 1941 года, немецкие войска вошли в город. Но порт, который им позарез был нужен для наращивания сил и дальнейшего движения на Таллин, уже оказался закупоренным.
А я помню то, что произошло на наших глазах, когда мы уходили из Таллина. 27 августа 1941 года корабли уже вышли на рейд и занимали свои места - по диспозиции у острова Аэгна. В это самое время флагманский минер ОВРА главной базы Вольский и его команда оставались на берегу. И на этот раз он выполнял боевое задание. В последние часы перед нашим уходом из Таллина он руководил постановкой мин на Таллинском рейде и затоплением специальных судов, преградивших путь в Купеческую и Минную гавани. Среди них была и плавбаза "Амур" - исторический корабль русского флота. Вольский и его помощники на этот раз открыли кингстоны, в корабль хлынула вода, он пошел на дно. А команда Вольского на самом последнем катере вышла из Минной гавани курсом к остальным нашим кораблям, готовившимся к небывалому прорыву в свою родную базу - Кронштадт.
И так всю войну у него была трудная, опасная работа. Как отмечает в своих работах П. Я. Вольский, "в первый период войны общая протяженность фарватеров в операционной зоне Балтийского флота постепенно сократилась до нескольких десятков миль, а в период наших наступательных действий увеличилась до нескольких сот миль". В 1944 году тральщики, корабли москитного флота, авиация, силы береговой обороны перебазировались в Лужскую губу и Нарвский залив, начиная с февраля, когда была образована передовая база, там оказался и Павел Яковлевич Вольский. Он отлично помнит, как зимой, получив новое назначение, он вышел к Путиловскому (так он называет Кировский завод) с чемоданчиком в руке и назначением флагманским минером на Лужскую военно-морскую базу Балтфлота. Он был в шинели, а метель колотила в спину и подгоняла. Как добраться в Ручьи, на передовую базу, ему не сказали. Надо было понимать: своим ходом. Вот он и добирался в гуще двигающихся на запад войск на попутках, голосуя, пересаживаясь и иногда пережидая. Вокруг шли, ехали, передвигались воины в защитных шинелях, и он почти один был в черной шинели. Очередная армейская попутка ссадила его в Копорье, здесь же он и переночевал.
В Ручьях все было сожжено. Торчали остовы домов и трубы. На пепелище копались люди. Единственное сохранившееся здание занял штаб. Возле него раскинули палатки, где жили офицеры штаба Лужской военно-морской базы. Там дали койку и Вольскому. Важнее этой палатки и койки для него был броневик, который был ему лично придан. Первая задача, поставленная перед ним: разминирование дорог. Земля была начинена взрывчаткой. Были заминированы и пирсы в гавани. Провода вели к самым пирсам. Фашисты, отступая, хотели взорвать их, но не успели. Разминированием занимались отряды инженерной службы флота. Один такой отряд состоял из девушек. В этом отряде был мужчина-командир, майор Арзаманов, и специально обученный пес. Этот пес находил взрывчатку (по запаху) и никогда не ошибался. Он кружил вокруг минных колодцев, расположенных на глубине. И тогда личный состав по указке своей умной собаки вел раскопки и извлекал изрядное количество авиабомб.
В процессе разминирования встал вопрос: что делать с бомбами - со всем этим хозяйством? На заседании в штабе было принято решение взорвать бомбы со льда в Лужском заливе. Павел Яковлевич Вольский, называет эту операцию "страшнейшей".
Как всякая операция, она первоначально разрабатывалась в штабе на карте. Не как бог на душу положит, а с точными математическими расчетами, что предстоит свершить и какими силами.
Стояла суровая зима. Толщенный лед. С помощью собранных из окрестных деревень лошадок бомбы были доставлены к подготовленным лункам, чернеющим во льду. Час за часом медленно бредут лошади от лунок к берегу и обратно. На каждую лунку кладется очищенная деревянная жердь, а к ней привязана бомба. Бомба медленно и осторожно опускается в лунку: она висит на жерди, лежащей поперек лунки. Когда все готово, бомбы соединяются электрической цепью, и цепь выводится на берег. Вот так с берега и взрывали все это адское сооружение.
Взрыв, потрясший окрестности, был такой силы, что даже видавшие виды люди приняли его за землетрясение.
Способ этот применялся не раз, например, при бомбометаниях со льда на фарватерах, ведущих в Ручьи и Усть-Лугу для уничтожения донных мин. Весной, когда снег на заливе начал таять и превращаться в мокрое месиво, лошади опять брели в этом месиве, едва переставляя ноги, а люди шли рядом, облепленные компрессом из мокрого крошева. Снять бомбу с саней и на руках дотащить ее до лунки было невероятно трудно. Одежда намокала так быстро, что, выбравшись на берег, впору было выжимать ее. А надо было, нагрузив глубинную бомбу на сани, снова отправляться в путь к лункам, все дальше и дальше в белую пустыню.
...Осенью сорок четвертого года вместе с армейскими частями штаб Лужской военно-морской базы вошел в Таллинский морской оборонительный район (ТМОР). И Вольский вернулся в Таллин, теперь уже флагманом ТМОРа.
Город был пуст. Людей, одетых в гражданское, почти не было видно. В квартире, откуда он ушел когда-то, теперь жили военные. Он зашел к соседям. Испуганные эстонские старики отвечали односложно: да, нет. Он увидел на полу коврик, на котором когда-то играл его сын. "Это нам оставили, - сказала старушка, она назвала фамилию соседей Вольского, - они бежали в Швецию, многое забрали, а это не смогли. Если это ваше, возьмите".
Он не взял. Коврик был ему не нужен. Война показала ему ничтожную цену вещей.
И открылась новая страница в жизни флагманского минера. Вольский на первых порах руководил разминированием Таллинских гаваней, уничтожением мин на рейде.
К тому времени наш флагминер был во всеоружии боевого опыта. Он знал, что противник создал крупное минное и сетевое (противолодочное) заграждение, перегородив Финский залив. Тысячи мин и минных защитников разных типов были установлены немцами с тем, чтобы сковать наше судоходство и не допустить высадку десантов. Плотные минные поля были поставлены на большую глубину. И на какие только хитрости не пускался противник! Мины применялись самые различные, уже нам известные и впервые пущенные в ход немцами, - с противотральными цепными приспособлениями, с резаками, хитроумными ловушками вроде плавающего на воде на первый взгляд безобидного пенькового троса, а если он намотался на винт, над морем поднимается гигантский взрыв, осколки летят веером... В свою очередь совершенствовалась и наша противоминная оборона. Как говорится, голь на выдумки хитра. Так, в частности, минеры придумали траление малыми катерами "ЗИС" со специальным устройством, применялись и другие новшества. Кстати, в эту пору разрабатывалась тактика действия наших кораблей во время ночного траления. Флагманский минер идет в один из первых ночных походов с 4 на 5 июня 1944 года на головном корабле. В ту ночь развернулся бой с четырьмя сторожевыми кораблями противника. Этот бой и другие случаи противодействия противника дали многое для разработки методики борьбы с минной опасностью в условиях, когда противник оказывает противодействие тралению. В минных полях прокладывались фарватеры, по которым сразу же пошли корабли на запад для поддержки частей Красной Армии, освобождавшей Прибалтику. А затем, когда бои перекинулись в Восточную Пруссию, еще больше нужна была поддержка моряков. И уже много позже после успешного штурма Кенигсберга, как пишет сам флагманский минер, "противника не было, а мины остались". И борьба с ними не утихала ни на один день...
Известные балтийские минеры Москаленко, Мудрак, Ровенский, Саранюк, Степанов свидетельствуют, что огромный опыт П. Я. Вольского "помог ему успешно руководить минной службой, передавать свои знания минерам, принимать активное участие в боевых действиях тральщиков".
Конечно, за эти сорок лет многое изменилось. Постарел наш брат ветеран, появились седые прядки и у Павла Яковлевича, но он так же энергичен. Широк круг его интересов. Сын его Женя, которого когда-то он отправлял в эвакуацию, стал доктором физико-математических наук, младший, Владимир, родившийся уже после войны, архитектор, художник по интерьеру.
Сегодня жизнь старшего научного сотрудника института, ветерана партии Вольского заполнена служебными и общественными делами. И все-таки святая святых для него прошлое, то, что пережито в Отечественную войну на Балтике. Этой теме посвящены его научные статьи, публикующиеся в академических изданиях.
После войны он стал душой творческого коллектива ученых, историков и моряков - авторов трехтомной "Истории Великой Отечественной войны на Балтике", выпущенной издательством "Наука" и вобравшей в себя все самое значительное из боевого опыта флота. К 40-летию Победы выйдет заключительная четвертая книга. Через все труды П. Я. Вольского проходит одна мысль: в отличие от бомб, торпед, артиллерийских снарядов мины - "оружие длительного и непрерывного действия".
Морское братство
Я часто думаю о географии и о способности человека окрашивать чувством сухие географические понятия. То, что для одного звучит всего лишь как название, у другого вызывает слезы и волнение.
Какие чувства испытываешь ты, ступая на землю, где прошло детство. Вдыхаешь в сыром городском дворе запах плесени и грибов, смотришь на огрызок водопроводной трубы, бывшей когда-то маленьким фонтаном на фасаде дома, трогаешь рукой остатки раскрошившейся от времени раковины, служившей водоемом, и кажешься совершенным чудаком людям, которым ни этот дом, ни этот двор ни о чем не говорит.
В памяти каждого из нас не стареют, не ветшают дома и дворы детства, места, где довелось пережить высокое чувство. Для многих Таллин стал таким местом. Для кого-то Таллин - это город кафе под цветными тентами, город школьников и студентов в маленьких фуражках с коротким козырьком, город, который его трудолюбивый народ выполоскал, накрахмалил и поставил просушиться на свежем балтийском ветру.
Для нас Таллин - это город невероятного напряжения, город, в котором были взяты высоты человеческого духа в дыме и нескончаемых взрывах лета сорок первого. Таллин мы ощущаем не внешне, а изнутри его непростой и героической истории. Недаром сюда тянутся, приезжают, бродят по нему, отдаваясь воспоминаниям те, кто чувствует себя кровно связанным с ним. Кровно - в прямом смысле.
Из письма ко мне Иосифа Николаевича Юрченко из Бердянска: "22 сентября 1944 года я очень хорошо запомнил. Это был особенный день в моей жизни. Мы возвращались в Таллин. Я не мог хладнокровно смотреть на приближающийся берег. Четыре года назад мы здесь столько пережили, и вот теперь возвращались назад. Я все время сжимал автомат. Катер бросало из стороны в сторону, море было штормовое. Я в автомат вцепился, так мне хотелось скорее спрыгнуть. Такое было сильное желание. И как только катер вошел в гавань и пристал к пирсу, я - сразу за минерами - прыгнул на стенку и помчался к зданию порта. У меня в одной руке был автомат, а в другой свернутый флаг. Мне его дал политрук, чтобы водрузить над портом. Немцы уже откатывались, и настоящего сопротивления не было. Но все же постреливали. По лестнице я бегом поднялся наверх, выбрался на крышу башни, развернул флаг и держу, чтобы все видели, что мы вернулись. Потом уже укрепил его на крыше".
Иосиф Николаевич Юрченко, украинский учитель, в сорок первом погибал в Балтийском море возле Таллина трижды и трижды был спасен. После воины он вернулся на Украину к своей педагогической работе. Он стал директором школы. Но он был особенным директором, потому что четыре военных года сделали его моряком и он в глубине души моряком остался. Море, в котором он погибал, было для него не символом смерти, а символом жизни, символом человеческой самоотверженности. Он помнил катера, которые стопорили ход в момент, когда их поливали огнем сверху вражеские самолеты, чтобы подобрать из воды тонущих.
До войны Юрченко моря и в глаза не видел. Море было для него местом, где он узнал и сам проявил лучшие человеческие свойства, и здесь география превращается в науку о человеческом характере. Поэтому директор школы Юрченко, моряк в душе, хотел, чтобы и ученики полюбили море и привязались к нему так, как привязался он сам. Он стал учительствовать не где-то на сухопутье, а выбрал Бердянск на Азовском море. При школе он создал морской клуб. Он хотел, чтобы в клубе были свои яхты, катера, чтобы можно было отправляться с ребятами в морские походы. Он хотел, чтобы ребята не только не боялись открытого моря, но и полюбили его. Где же добыть яхты, катера, как не в Таллине! И Юрченко едет в Таллин. Из Таллина он прислал мне письмо: "Город встретил нас обильным мокрым снегом. Зашел в аэровокзал, здание красивое, исключительная чистота, хорошая отделка - не та лачуга довоенная, которая была разбита. В гостинице "Таллин" нам резко ответили: мест нет. Если имеете бронь, то можете оформляться. Я попросил разрешения обратиться к директору или администратору, хотел напомнить, что принимал участие в обороне Таллина, но и они мне отказали. Тогда я обратился в гостиницу "Интурист". После беседы, узнав, что я защищал и освобождал Таллин, меня приняли тепло, с уважением. Я обрадовался за такое отношение. Мы с моими спутниками определились в хороший номер и были очень довольны, что сможем выполнить задание насчет яхт и катеров. На другой день я отправился в Пириту, где проходила военная служба еще до войны. Два здания, где размещалась наша часть, сохранились. Я вспомнил свою службу, товарищей своих, командиров, капитана Терехова, старшего лейтенанта Мельцова и других. Все они погибли в первые месяцы войны, кто в боях за Таллин, кто при эвакуации. Мы решили побывать на кладбище. Постояли на том месте, где ребята лежат. Я поклонился им. Положили немного зелени и ушли. На судоверфи в Пирите нас принял директор судоверфи товарищ Козлов Сергей Никифорович. Встретил нас холодно. Сказал, что к ним много приезжают с просьбами насчет яхт, а у них все занаряжено на много лет вперед и они помочь ничем не могут. Поговорили с ним. Я опять рассказал, что воевал тут. После беседы он заметно подобрел. Выразил уважение за участие в обороне их города и в освобождении Таллина и, представьте, тут же выделил пять яхт "Оптимист" и паруса к ним. Сказал: "Отработаем сверх плана в вашу честь". Мы были очень тронуты, благодарны. Поездка полезная. Увидел, что силы, здоровье, многие жизни и молодые годы отданы не напрасно нашим прекрасным людям, за их жизнь. Возможно, вам, как писателю, интересно знать, что чувствовал я при встрече со знакомыми местами, но это у меня, кажется, не получилось. Самое главное, что я повидал места боев и почтил память наших боевых товарищей". Сколько людей, числящих себя "боевыми товарищами", еще живет среди нас! Мы уходим, но мы еще не ушли, и наша память пока еще открыта для молодых. Боевых товарищей помнят по именам, даже если их нет в живых уже сорок с лишним лет. Память слабеет. Не помнят, какай вчера была погода, могут забыть день собственного рождения, но помнят имена погибших. Это и побуждает вновь возвращаться в места, где прошла наша молодость. Они стали для нас родными. И каждая встреча с Таллином - радостное событие в жизни. Об этом хочется рассказать.
...Раннее летнее утро на Кронштадтском рейде. Первые лучи солнца на свинцовых волнах, бьющихся о бронированный борт корабля, прибывшего в Кронштадт. На корме сверкают медью буквы "Киров". Сквозь густой переплет антенн, локаторов, через трубы корабля проглядывает вдали знакомый силуэт Кронштадта: гранитные стенки гавани, а там дальше зелень Петровского парка, краны, краны... И весь город как бы венчает купол знаменитого Кронштадтского собора. Если подняться наверх и посмотреть оттуда в сторону рейда, то будет отчетливо виден весь корабль - узкий, предельно обтекаемый, устремленный вперед, словно приготовившийся к бегу. И сюда, к столетним крепостным стенам, долетает звук горна. Он раскатывается по каменистым улицам, несется над площадью с памятником адмиралу Макарову и улетает обратно в море - к кораблю. Горн разбудил всех, грохочут сотни ног, несущихся по палубам и трапам. "На флаг и гюйс смирно!" Замер строй моряков, синевой отливают матросские воротники, развеваются на ветру ленточки бескозырок. По флагштоку поднимается краснознаменный флаг.
День начался. Новый день на тридцать втором году жизни корабля, где когда-то держал свой флаг командующий эскадрой Балтийского флота вице-адмирал Дрозд, погибший в 1943 году.
Неудержимо течет река времени. Многие корабли Отечественной войны пошли на слом, в переплавку. И только первенец советского судостроения крейсер "Киров" один-единственный продолжал жить и плавать.
Пожалуй, только во сне могло присниться, что через двадцать с лишним лет после войны меня удостоят звания почетного ветерана Краснознаменного крейсера "Киров" и мне посчастливится вместе с кировцами принять участие в большом походе по местам боевой славы.
Условились встретиться на Балтийском вокзале, откуда всегда начинался путь в Кронштадт. В шумной, многоликой толпе объявлялись старые боевые друзья. Хотя слово "старые" можно с полным правом заключить в кавычки. Не назовешь старым высокого, ладно скроенного человека Петра Николаевича Иванова. Того самого "Петро", "Петруху" или "Потомственного", как величали краснофлотцы старшину аварийной партии, выходца,из питерской династии рабочих-обуховцев: дед его - участник знаменитой обуховской стачки, отец всю жизнь посвятил заводу, и Петр пошел по стопам отца. А теперь, оказывается, и сын Петра работал в одном цехе с отцом_. Увидев на груди Петра Николаевича Золотую звезду Героя Социалистического Труда и значок "Депутат Верховного Совета РСФСР", мы принялись его поздравлять, он отмахивался:
- Бросьте, какие могут быть поздравления...
- Мы гордимся тобой, - с нарочитой торжественностью в голосе сказал Василий Трофимович Пеценко, бывший штурман корабля.
- Друг Аркадий, не говори красиво, - весело отозвался Петр Николаевич, - лучше посмотри, кто идет!
Из толпы вырвался и предстал во всем блеске морской формы капитан 1-го ранга Алексей Федорович Александровский - председатель совета ветеранов корабля, подвижный, жизнедеятельный, еще в ту пору находившийся на действительной военной службе. Обнявшись со всеми по очереди, он глянул на часы и стал нас торопить:
- Братцы, через шесть минут отходит ближайшая электричка в Ломоносов. Пошли!
Взяв портфели, сумки, чемоданы, мы поспешили к поезду.
Вольский расстался с Птоховым на берегу в полдень. И весь этот день до захода солнца Вольский занимался подготовкой минного боезапаса и погрузкой мин на корабль. А в 22 часа гидрографический корабль с минами на борту вышел курсом на юг через пролив Муховейн. Накануне в этом самом проливе подорвалось на минах однотипное гидрографическое судно "Вест". Хотелось верить, что "Норд" будет счастливым.
На рассвете, пройдя залив, "Норд" испытал судьбу, и действительно, ему повезло. Целый и невредимый, он прибыл в Пярну. Теперь предстояло закупорить порт Пярну. Но прежде нужно добыть подрывные средства. С этой целью Вольский поспешил на ближайший наш аэродром, который готовился к эвакуации. Летчики не жались, отдали весь оставшийся подрывной боезапас, который Вольский на машине быстро доставил в Пярну.
На причале Пярнуского порта уполномоченный ЦК Компартии Эстонии Арнольд Рауд, Птохов и Вольский решали, как лучше сделать порученное дело. На воде покачивались самоходные суда кихнуских рыбаков. Их предстояло загрузить камнями и затопить в канале, на подходе к порту. Камень в большом количестве был завезен сюда с острова Кихну этими же судами для строительных работ. Но помимо этих мелких суденышек нужен был еще крупный транспорт, который бы лег на дно у входа в канал, со стороны залива, и заткнул его пробкой. Выбор пал на пришедший сюда накануне из Риги латышский транспорт "Эверига", водоизмещением восемь тысяч тонн.
Для выполнения этого плана были использованы малые глубинные бомбы, взятые с торпедных катеров. Как раз накануне и очень кстати сюда пришли наши знаменитые катерники С. А. Осипов и А. И. Афанасьев. У них на катерах в желобах вместо торпед было полтора десятка малых глубинных бомб. Вот они-то и пошли в дело...
Начали с закупорки канала непосредственно у входа в порт. На этих самоходках многие годы плавали рыбаки, и у каждой из них было свое эстонское имя. Эти суденышки знали сети и рыбу, перевозили камень, но никогда, как говорится, не нюхали взрывчатки. Вольский в ходе этой сложной и опасной операции сам выполнял все работы по закладке бомб и подрыву заряда. Оно понятно: никто, как он, не знал, с какой скоростью горит огнепроводный шнур и какой будет взрыв, сколько и как надо заложить боезапаса, чтобы взрыв был достаточной силы. Он знал, каким количеством глубинных бомб он располагает, и смело действовал. Катер его медленно шел вдоль строя этих суденышек, дважды обходил их по очереди, задерживаясь возле каждого: один раз для закладки глубинных бомб, второй раз, чтобы поджечь фитиль. Ни один человек из его наспех сколоченной команды не говорит по-русски. Вольского предупредили, что катер не имеет заднего хода. Немаловажная подробность, когда речь идет о том, чтобы взорвать целую флотилию барок. "Ну, а передний-то ход у него, нормальный?" - пошутил Вольский. Никто шутки не понял. С командой катера пришлось общаться на особом языке - языке жестов. Тут уж перевода не требовалось.
Итак, катер идет от барки к барке, и на борт каждой из них поднимается Вольский и, не торопясь, закладывает в кормовую часть заряд. Совершив полный объезд, он возвращается на обратном курсе вдоль всего строя и поджигает фитиль внутри каждого заряда.
Глухо ухнуло, взлетел столб воды, и первая, самая отдаленная барка, стала погружаться, набирая воду. За ней другая, третья...
А на входе в морской канал со стороны залива уже стоял транспорт "Эверига", упорно не желавший идти на дно.
Вольский, подходя к нему на катере, думал лишь о том, как лучше расположить вдоль днища корпуса глубинные бомбы. Он рассчитал, что трех будет достаточно. Одну заложили в носовой, другую - в кормовой трюм, а третью - в машинное отделение. Вольский сам принимал бомбы в трюмах и отделении, а матрос спускал их на пеньковом конце.
Уложив все три заряда, минер поочередно поджег фитили. Работал в нужном темпе, памятуя о том, что горение продолжается всего пять-шесть минут. За эти минуты надо успеть спуститься к следующему заряду, поджечь запал, потом перебежать к третьему запалу, подняться на палубу, спуститься в катер и отойти от судна на достаточное расстояние. До того, как поджечь первый фитиль, он удалил с корабля всех и остался один. Свою работу он выполнил четко, нигде не задержавшись ни на секунду.
Катер успел отойти от "Эвериги", когда грянул первый взрыв. Второй не заставил себя ждать. Когда опал столб воды, стало видно, что судно слегка накренилось на борт, но тонуть не собирается и третьего взрыва, как видно, не произойдет. "Огонь не добежал до взрывателя, в шнуре образовался излом", - мгновенно сообразил Вольский и скомандовал: "Вперед! К трапу!" Катер рванулся к "Эвериге".
Быстро поднялся он на борт и опустился в носовой трюм, где лежала невзорвавшаяся бомба. Все было так, как он и, предполагал. Он заменил запал и поджег фитиль шнура. Спустился в катер и едва успел уйти, как грянул третий взрыв. На катере напряженно смотрели, как упрямо держалась на воде строптивая "Эверига". Трех взрывов было ей мало. А вместе с тем уже просто не оставалось времени, когда она наберет воду и окончательно погрузится. Тогда Вольский решил доставить со стоявшего на рейде "Норда" одну из оставшихся там мин образца 1912 года. Маленький катерок помчался к "Норду" за миной.
Когда вернулись, "Эверига" держалась еще на плаву. Солнце стояло в зените, и в солнечном мареве, как мираж, сверкал силуэт транспорта. Он как будто приближался к Вольскому, подталкиваемый в спину свежим ветром. На борту катера матросы возились с миной. Ее спустили на воду, застропили и притопили на две трети у самого борта "Эвериги". Вольский, повиснув над водой, сам привязал к ее горловине малую глубинную бомбу. К бомбе он приспособил подрывной патрон и вставил в него запал с бикфордовым шнуром без фитиля. Поджег шнур, и катер рванул в сторону. Вольский считал медленно текущее время. Взрыва не последовало - отказ. Он махнул рукой, и катер вновь помчался к "Эвериге". А что, если сейчас рванет? Вольский вынул из подрывного патрона старый запал и поставил новый. Это был последний запал. Чиркнула спичка, и шипя загорелся конец огнепроводного шнура. Катер быстро отошел от "Эвериги".
Наконец грянул взрыв, фонтан поднялся в воздух, и в зияющие пробоины судна хлынула вода. Вольский смотрел, как транспорт стремительно уходит под воду. Он посмотрел на часы. Было три сорок пополудни.
Латышская команда "Эвериги", во главе с капитаном, находилась на берегу. Она слышала взрыв и поняла, что с "Эверигой" все кончено. А в это время в Пярну уже доносилась артиллерийская канонада противника, подходившего к городу. На другой день, 8 июля 1941 года, немецкие войска вошли в город. Но порт, который им позарез был нужен для наращивания сил и дальнейшего движения на Таллин, уже оказался закупоренным.
А я помню то, что произошло на наших глазах, когда мы уходили из Таллина. 27 августа 1941 года корабли уже вышли на рейд и занимали свои места - по диспозиции у острова Аэгна. В это самое время флагманский минер ОВРА главной базы Вольский и его команда оставались на берегу. И на этот раз он выполнял боевое задание. В последние часы перед нашим уходом из Таллина он руководил постановкой мин на Таллинском рейде и затоплением специальных судов, преградивших путь в Купеческую и Минную гавани. Среди них была и плавбаза "Амур" - исторический корабль русского флота. Вольский и его помощники на этот раз открыли кингстоны, в корабль хлынула вода, он пошел на дно. А команда Вольского на самом последнем катере вышла из Минной гавани курсом к остальным нашим кораблям, готовившимся к небывалому прорыву в свою родную базу - Кронштадт.
И так всю войну у него была трудная, опасная работа. Как отмечает в своих работах П. Я. Вольский, "в первый период войны общая протяженность фарватеров в операционной зоне Балтийского флота постепенно сократилась до нескольких десятков миль, а в период наших наступательных действий увеличилась до нескольких сот миль". В 1944 году тральщики, корабли москитного флота, авиация, силы береговой обороны перебазировались в Лужскую губу и Нарвский залив, начиная с февраля, когда была образована передовая база, там оказался и Павел Яковлевич Вольский. Он отлично помнит, как зимой, получив новое назначение, он вышел к Путиловскому (так он называет Кировский завод) с чемоданчиком в руке и назначением флагманским минером на Лужскую военно-морскую базу Балтфлота. Он был в шинели, а метель колотила в спину и подгоняла. Как добраться в Ручьи, на передовую базу, ему не сказали. Надо было понимать: своим ходом. Вот он и добирался в гуще двигающихся на запад войск на попутках, голосуя, пересаживаясь и иногда пережидая. Вокруг шли, ехали, передвигались воины в защитных шинелях, и он почти один был в черной шинели. Очередная армейская попутка ссадила его в Копорье, здесь же он и переночевал.
В Ручьях все было сожжено. Торчали остовы домов и трубы. На пепелище копались люди. Единственное сохранившееся здание занял штаб. Возле него раскинули палатки, где жили офицеры штаба Лужской военно-морской базы. Там дали койку и Вольскому. Важнее этой палатки и койки для него был броневик, который был ему лично придан. Первая задача, поставленная перед ним: разминирование дорог. Земля была начинена взрывчаткой. Были заминированы и пирсы в гавани. Провода вели к самым пирсам. Фашисты, отступая, хотели взорвать их, но не успели. Разминированием занимались отряды инженерной службы флота. Один такой отряд состоял из девушек. В этом отряде был мужчина-командир, майор Арзаманов, и специально обученный пес. Этот пес находил взрывчатку (по запаху) и никогда не ошибался. Он кружил вокруг минных колодцев, расположенных на глубине. И тогда личный состав по указке своей умной собаки вел раскопки и извлекал изрядное количество авиабомб.
В процессе разминирования встал вопрос: что делать с бомбами - со всем этим хозяйством? На заседании в штабе было принято решение взорвать бомбы со льда в Лужском заливе. Павел Яковлевич Вольский, называет эту операцию "страшнейшей".
Как всякая операция, она первоначально разрабатывалась в штабе на карте. Не как бог на душу положит, а с точными математическими расчетами, что предстоит свершить и какими силами.
Стояла суровая зима. Толщенный лед. С помощью собранных из окрестных деревень лошадок бомбы были доставлены к подготовленным лункам, чернеющим во льду. Час за часом медленно бредут лошади от лунок к берегу и обратно. На каждую лунку кладется очищенная деревянная жердь, а к ней привязана бомба. Бомба медленно и осторожно опускается в лунку: она висит на жерди, лежащей поперек лунки. Когда все готово, бомбы соединяются электрической цепью, и цепь выводится на берег. Вот так с берега и взрывали все это адское сооружение.
Взрыв, потрясший окрестности, был такой силы, что даже видавшие виды люди приняли его за землетрясение.
Способ этот применялся не раз, например, при бомбометаниях со льда на фарватерах, ведущих в Ручьи и Усть-Лугу для уничтожения донных мин. Весной, когда снег на заливе начал таять и превращаться в мокрое месиво, лошади опять брели в этом месиве, едва переставляя ноги, а люди шли рядом, облепленные компрессом из мокрого крошева. Снять бомбу с саней и на руках дотащить ее до лунки было невероятно трудно. Одежда намокала так быстро, что, выбравшись на берег, впору было выжимать ее. А надо было, нагрузив глубинную бомбу на сани, снова отправляться в путь к лункам, все дальше и дальше в белую пустыню.
...Осенью сорок четвертого года вместе с армейскими частями штаб Лужской военно-морской базы вошел в Таллинский морской оборонительный район (ТМОР). И Вольский вернулся в Таллин, теперь уже флагманом ТМОРа.
Город был пуст. Людей, одетых в гражданское, почти не было видно. В квартире, откуда он ушел когда-то, теперь жили военные. Он зашел к соседям. Испуганные эстонские старики отвечали односложно: да, нет. Он увидел на полу коврик, на котором когда-то играл его сын. "Это нам оставили, - сказала старушка, она назвала фамилию соседей Вольского, - они бежали в Швецию, многое забрали, а это не смогли. Если это ваше, возьмите".
Он не взял. Коврик был ему не нужен. Война показала ему ничтожную цену вещей.
И открылась новая страница в жизни флагманского минера. Вольский на первых порах руководил разминированием Таллинских гаваней, уничтожением мин на рейде.
К тому времени наш флагминер был во всеоружии боевого опыта. Он знал, что противник создал крупное минное и сетевое (противолодочное) заграждение, перегородив Финский залив. Тысячи мин и минных защитников разных типов были установлены немцами с тем, чтобы сковать наше судоходство и не допустить высадку десантов. Плотные минные поля были поставлены на большую глубину. И на какие только хитрости не пускался противник! Мины применялись самые различные, уже нам известные и впервые пущенные в ход немцами, - с противотральными цепными приспособлениями, с резаками, хитроумными ловушками вроде плавающего на воде на первый взгляд безобидного пенькового троса, а если он намотался на винт, над морем поднимается гигантский взрыв, осколки летят веером... В свою очередь совершенствовалась и наша противоминная оборона. Как говорится, голь на выдумки хитра. Так, в частности, минеры придумали траление малыми катерами "ЗИС" со специальным устройством, применялись и другие новшества. Кстати, в эту пору разрабатывалась тактика действия наших кораблей во время ночного траления. Флагманский минер идет в один из первых ночных походов с 4 на 5 июня 1944 года на головном корабле. В ту ночь развернулся бой с четырьмя сторожевыми кораблями противника. Этот бой и другие случаи противодействия противника дали многое для разработки методики борьбы с минной опасностью в условиях, когда противник оказывает противодействие тралению. В минных полях прокладывались фарватеры, по которым сразу же пошли корабли на запад для поддержки частей Красной Армии, освобождавшей Прибалтику. А затем, когда бои перекинулись в Восточную Пруссию, еще больше нужна была поддержка моряков. И уже много позже после успешного штурма Кенигсберга, как пишет сам флагманский минер, "противника не было, а мины остались". И борьба с ними не утихала ни на один день...
Известные балтийские минеры Москаленко, Мудрак, Ровенский, Саранюк, Степанов свидетельствуют, что огромный опыт П. Я. Вольского "помог ему успешно руководить минной службой, передавать свои знания минерам, принимать активное участие в боевых действиях тральщиков".
Конечно, за эти сорок лет многое изменилось. Постарел наш брат ветеран, появились седые прядки и у Павла Яковлевича, но он так же энергичен. Широк круг его интересов. Сын его Женя, которого когда-то он отправлял в эвакуацию, стал доктором физико-математических наук, младший, Владимир, родившийся уже после войны, архитектор, художник по интерьеру.
Сегодня жизнь старшего научного сотрудника института, ветерана партии Вольского заполнена служебными и общественными делами. И все-таки святая святых для него прошлое, то, что пережито в Отечественную войну на Балтике. Этой теме посвящены его научные статьи, публикующиеся в академических изданиях.
После войны он стал душой творческого коллектива ученых, историков и моряков - авторов трехтомной "Истории Великой Отечественной войны на Балтике", выпущенной издательством "Наука" и вобравшей в себя все самое значительное из боевого опыта флота. К 40-летию Победы выйдет заключительная четвертая книга. Через все труды П. Я. Вольского проходит одна мысль: в отличие от бомб, торпед, артиллерийских снарядов мины - "оружие длительного и непрерывного действия".
Морское братство
Я часто думаю о географии и о способности человека окрашивать чувством сухие географические понятия. То, что для одного звучит всего лишь как название, у другого вызывает слезы и волнение.
Какие чувства испытываешь ты, ступая на землю, где прошло детство. Вдыхаешь в сыром городском дворе запах плесени и грибов, смотришь на огрызок водопроводной трубы, бывшей когда-то маленьким фонтаном на фасаде дома, трогаешь рукой остатки раскрошившейся от времени раковины, служившей водоемом, и кажешься совершенным чудаком людям, которым ни этот дом, ни этот двор ни о чем не говорит.
В памяти каждого из нас не стареют, не ветшают дома и дворы детства, места, где довелось пережить высокое чувство. Для многих Таллин стал таким местом. Для кого-то Таллин - это город кафе под цветными тентами, город школьников и студентов в маленьких фуражках с коротким козырьком, город, который его трудолюбивый народ выполоскал, накрахмалил и поставил просушиться на свежем балтийском ветру.
Для нас Таллин - это город невероятного напряжения, город, в котором были взяты высоты человеческого духа в дыме и нескончаемых взрывах лета сорок первого. Таллин мы ощущаем не внешне, а изнутри его непростой и героической истории. Недаром сюда тянутся, приезжают, бродят по нему, отдаваясь воспоминаниям те, кто чувствует себя кровно связанным с ним. Кровно - в прямом смысле.
Из письма ко мне Иосифа Николаевича Юрченко из Бердянска: "22 сентября 1944 года я очень хорошо запомнил. Это был особенный день в моей жизни. Мы возвращались в Таллин. Я не мог хладнокровно смотреть на приближающийся берег. Четыре года назад мы здесь столько пережили, и вот теперь возвращались назад. Я все время сжимал автомат. Катер бросало из стороны в сторону, море было штормовое. Я в автомат вцепился, так мне хотелось скорее спрыгнуть. Такое было сильное желание. И как только катер вошел в гавань и пристал к пирсу, я - сразу за минерами - прыгнул на стенку и помчался к зданию порта. У меня в одной руке был автомат, а в другой свернутый флаг. Мне его дал политрук, чтобы водрузить над портом. Немцы уже откатывались, и настоящего сопротивления не было. Но все же постреливали. По лестнице я бегом поднялся наверх, выбрался на крышу башни, развернул флаг и держу, чтобы все видели, что мы вернулись. Потом уже укрепил его на крыше".
Иосиф Николаевич Юрченко, украинский учитель, в сорок первом погибал в Балтийском море возле Таллина трижды и трижды был спасен. После воины он вернулся на Украину к своей педагогической работе. Он стал директором школы. Но он был особенным директором, потому что четыре военных года сделали его моряком и он в глубине души моряком остался. Море, в котором он погибал, было для него не символом смерти, а символом жизни, символом человеческой самоотверженности. Он помнил катера, которые стопорили ход в момент, когда их поливали огнем сверху вражеские самолеты, чтобы подобрать из воды тонущих.
До войны Юрченко моря и в глаза не видел. Море было для него местом, где он узнал и сам проявил лучшие человеческие свойства, и здесь география превращается в науку о человеческом характере. Поэтому директор школы Юрченко, моряк в душе, хотел, чтобы и ученики полюбили море и привязались к нему так, как привязался он сам. Он стал учительствовать не где-то на сухопутье, а выбрал Бердянск на Азовском море. При школе он создал морской клуб. Он хотел, чтобы в клубе были свои яхты, катера, чтобы можно было отправляться с ребятами в морские походы. Он хотел, чтобы ребята не только не боялись открытого моря, но и полюбили его. Где же добыть яхты, катера, как не в Таллине! И Юрченко едет в Таллин. Из Таллина он прислал мне письмо: "Город встретил нас обильным мокрым снегом. Зашел в аэровокзал, здание красивое, исключительная чистота, хорошая отделка - не та лачуга довоенная, которая была разбита. В гостинице "Таллин" нам резко ответили: мест нет. Если имеете бронь, то можете оформляться. Я попросил разрешения обратиться к директору или администратору, хотел напомнить, что принимал участие в обороне Таллина, но и они мне отказали. Тогда я обратился в гостиницу "Интурист". После беседы, узнав, что я защищал и освобождал Таллин, меня приняли тепло, с уважением. Я обрадовался за такое отношение. Мы с моими спутниками определились в хороший номер и были очень довольны, что сможем выполнить задание насчет яхт и катеров. На другой день я отправился в Пириту, где проходила военная служба еще до войны. Два здания, где размещалась наша часть, сохранились. Я вспомнил свою службу, товарищей своих, командиров, капитана Терехова, старшего лейтенанта Мельцова и других. Все они погибли в первые месяцы войны, кто в боях за Таллин, кто при эвакуации. Мы решили побывать на кладбище. Постояли на том месте, где ребята лежат. Я поклонился им. Положили немного зелени и ушли. На судоверфи в Пирите нас принял директор судоверфи товарищ Козлов Сергей Никифорович. Встретил нас холодно. Сказал, что к ним много приезжают с просьбами насчет яхт, а у них все занаряжено на много лет вперед и они помочь ничем не могут. Поговорили с ним. Я опять рассказал, что воевал тут. После беседы он заметно подобрел. Выразил уважение за участие в обороне их города и в освобождении Таллина и, представьте, тут же выделил пять яхт "Оптимист" и паруса к ним. Сказал: "Отработаем сверх плана в вашу честь". Мы были очень тронуты, благодарны. Поездка полезная. Увидел, что силы, здоровье, многие жизни и молодые годы отданы не напрасно нашим прекрасным людям, за их жизнь. Возможно, вам, как писателю, интересно знать, что чувствовал я при встрече со знакомыми местами, но это у меня, кажется, не получилось. Самое главное, что я повидал места боев и почтил память наших боевых товарищей". Сколько людей, числящих себя "боевыми товарищами", еще живет среди нас! Мы уходим, но мы еще не ушли, и наша память пока еще открыта для молодых. Боевых товарищей помнят по именам, даже если их нет в живых уже сорок с лишним лет. Память слабеет. Не помнят, какай вчера была погода, могут забыть день собственного рождения, но помнят имена погибших. Это и побуждает вновь возвращаться в места, где прошла наша молодость. Они стали для нас родными. И каждая встреча с Таллином - радостное событие в жизни. Об этом хочется рассказать.
...Раннее летнее утро на Кронштадтском рейде. Первые лучи солнца на свинцовых волнах, бьющихся о бронированный борт корабля, прибывшего в Кронштадт. На корме сверкают медью буквы "Киров". Сквозь густой переплет антенн, локаторов, через трубы корабля проглядывает вдали знакомый силуэт Кронштадта: гранитные стенки гавани, а там дальше зелень Петровского парка, краны, краны... И весь город как бы венчает купол знаменитого Кронштадтского собора. Если подняться наверх и посмотреть оттуда в сторону рейда, то будет отчетливо виден весь корабль - узкий, предельно обтекаемый, устремленный вперед, словно приготовившийся к бегу. И сюда, к столетним крепостным стенам, долетает звук горна. Он раскатывается по каменистым улицам, несется над площадью с памятником адмиралу Макарову и улетает обратно в море - к кораблю. Горн разбудил всех, грохочут сотни ног, несущихся по палубам и трапам. "На флаг и гюйс смирно!" Замер строй моряков, синевой отливают матросские воротники, развеваются на ветру ленточки бескозырок. По флагштоку поднимается краснознаменный флаг.
День начался. Новый день на тридцать втором году жизни корабля, где когда-то держал свой флаг командующий эскадрой Балтийского флота вице-адмирал Дрозд, погибший в 1943 году.
Неудержимо течет река времени. Многие корабли Отечественной войны пошли на слом, в переплавку. И только первенец советского судостроения крейсер "Киров" один-единственный продолжал жить и плавать.
Пожалуй, только во сне могло присниться, что через двадцать с лишним лет после войны меня удостоят звания почетного ветерана Краснознаменного крейсера "Киров" и мне посчастливится вместе с кировцами принять участие в большом походе по местам боевой славы.
Условились встретиться на Балтийском вокзале, откуда всегда начинался путь в Кронштадт. В шумной, многоликой толпе объявлялись старые боевые друзья. Хотя слово "старые" можно с полным правом заключить в кавычки. Не назовешь старым высокого, ладно скроенного человека Петра Николаевича Иванова. Того самого "Петро", "Петруху" или "Потомственного", как величали краснофлотцы старшину аварийной партии, выходца,из питерской династии рабочих-обуховцев: дед его - участник знаменитой обуховской стачки, отец всю жизнь посвятил заводу, и Петр пошел по стопам отца. А теперь, оказывается, и сын Петра работал в одном цехе с отцом_. Увидев на груди Петра Николаевича Золотую звезду Героя Социалистического Труда и значок "Депутат Верховного Совета РСФСР", мы принялись его поздравлять, он отмахивался:
- Бросьте, какие могут быть поздравления...
- Мы гордимся тобой, - с нарочитой торжественностью в голосе сказал Василий Трофимович Пеценко, бывший штурман корабля.
- Друг Аркадий, не говори красиво, - весело отозвался Петр Николаевич, - лучше посмотри, кто идет!
Из толпы вырвался и предстал во всем блеске морской формы капитан 1-го ранга Алексей Федорович Александровский - председатель совета ветеранов корабля, подвижный, жизнедеятельный, еще в ту пору находившийся на действительной военной службе. Обнявшись со всеми по очереди, он глянул на часы и стал нас торопить:
- Братцы, через шесть минут отходит ближайшая электричка в Ломоносов. Пошли!
Взяв портфели, сумки, чемоданы, мы поспешили к поезду.