Милевская Людмила. Цветущий бизнес

   “Налицо все признаки беспокойства, — подумала я. — Иванова нервничает, причем нервничает так, словно решается ее жизнь. Что же она там подписывала?”
   — Ну вот и порядок, — резюмировал Владимир, складывая бумаги в папку. — Теперь все зависит от моих профессиональных качеств. Думаю, не подведу. А вам, Людмила Петровна, остается только ждать.
   — Долго ждать? — спросила Иванова.
   Меня поразило напряжение, сквозящее в ее голосе. Напряжение, не характерное для Ивановой, славящейся своей непробиваемостью.
   — Долго ли ждать? Точно сказать не могу, — ответил Владимир. — Многое зависит не от меня. Со своей стороны могу обещать лишь одно: сделаю все, что в моих силах, чтобы не было затяжек.
   — Ясно. Надеюсь на вас. Ну,.. так все? На этом можем расстаться? — Иванова поднялась со стула, протягивая для пожатия руку.
   — Надейтесь, не подведу, — ответил Владимир, поднимаясь со стула и тряся ее руку. — Приятно было познакомиться. Координаты мои у вас есть, звоните, если будут вопросы. Буду держать вас в курсе. Сумма, о которой шла речь, понадобиться через два месяца. Будьте готовы.
   — Так нескоро? — ужаснулась Иванова.
   На лице ее появилась растерянность.
   — Увы, раньше вряд ли получится, но буду делать все, что в моих силах.
   — Да, да, конечно, спасибо, — забубнила Иванова, направляясь к двери.
   — Не за что. Это моя работа, и мне за нее неплохо платят, — ответил Владимир. — Был рад встрече.
   Я, уползая наверх, негодовала.
   “Как же это? Что же это? Неужели так и расстанутся? А я? Я же ничего не поняла.”
   Было досадно, что я проспала. Проспала такой важный разговор, дающий ответы на все вопросы. И теперь не ясно успею ли узнать… Вдруг Владимир останется в доме. Как я тогда выберусь?
   — Подвезу вас? — предложил Владимир, радуя меня своей любезностью со всех сторон.
   — Не беспокойтесь, уеду на попутке, здесь не далеко, — ответила Иванова.
   “Ну что ломается, дура! — внутренне возмутилась я. — Уж ехала бы, раз предлагают.”
   — Какое беспокойство; мне тоже в город, — пояснил Владимир и Иванова согласилась:
   — Благодарю.
   “Как она, оказывается, бывает воспитанна, — изумилась я. — Ну просто леди.”
   Я дождалась, когда закроется входная дверь, и спустилась вниз. Выглянула в окно. Иванова садилась в “Мерседес”, подогнанный Владимиром. Он вышел из машины и пошел открывать ворота. Я сгорала от нетерпения. Мне нужно было добраться до Ростова раньше Ивановой, иначе все пропало. Вещей с ней нет, значит она не сразу поедет на вокзал. Есть надежда.
   Я выскочила из дома, едва “Мерседес” отъехал от ворот, и помчалась к трассе. На дорогу выскочила чуть ли не под колеса автомобиля. Водитель с трудом успел затормозить, крича и нецензурно ругаясь.
   — Миленький, спасай, — взмолилась я, придавая лицу самое обворожительное выражение.
   Хорошо, что выспалась, иначе у меня ничего бы не получилось. Водитель смягчился, спросил:
   — Чего под машину-то лезешь? Машина не мужик, может и задавить.
   — Мне срочно нужно в Ростов, — сказала я, игнорируя его плоский юмор и артистично заламывая руки.
   — Очень срочно? — поинтересовался он, не без удовольствия глядя на мои старания.
   — Срочней не куда. На поезд опаздываю. Заплачу, сколько скажешь.
   — Тогда что же тянешь, садись. Прокачу с ветерком.
   Я прыгнула на переднее сиденье, и мы поехали.
   — А что это за “Три кота”? — спросила я, когда мы поравнялись с клубом.
   — Что? Да гнездо воротил наших.
   — Новых русских?
   — Ну да. Здесь обычным людям даже останавливаться запрещено. Видала знак?
   — А дачи там виднеются чьи?
   — Да все их же. Растут, как грибы после дождя. И что б им не расти, когда поливают-то нашими денежками, гады.
   — А клуб этот долго строили? — поинтересовалась я, без особой надежды на ответ.
   Но водитель вдохновился и выдал мне полную информацию. Я узнала, что клуб строился три года, причем началось строительство с того, что вся строительная площадка была обнесена высоким забором из бетонных плит. Что делалось за тем забором никто не знал, но техники было пригнано много, и вся импортная. По слухам строительство велось какой-то турецкой компанией. Построили и уехали к себе в Турцию. Правильно, зачем Мазику нужны свидетели.
   — А когда забор снесли, — продолжил водитель, — тут все и ахнули. Посреди колхозного поля стоит вот этот клуб, а за ним громадный дом, целый дворец. Сначала туда и близко подойти нельзя было, а потом охрану сняли и понеслись остальные дворцы расти. И вот, глядишь, целый город.
   Меня поразило его сообщение. Выходит Мазику и клуб принадлежит, а Власова об этом даже не знала. Построил ее Мазик все одним махом и перед носом у всей местной аристократии творит свои черные дела.
   Водитель тем временем набрал приличную скорость. Я оставила в покое клуб и, не ленясь, развлекала его сказками на тему уходящего поезда. Впрочем, не совсем это были и сказки.
   Вскоре перед нами показался “Мерседес” Владимира. Он шел чинно, не суетясь. Это меня устраивало. Мы нагнали его, а когда начали обгонять, я срочно заинтересовалась носками своих туфель, с головой нырнув под сиденье. Водитель был не дурак, потому что спросил:
   — Знакомый что ли?
   Ответила я стандартно.
   — Муж с любовницей, — и, подумав, решила добавить: — Мне не сразу на вокзал, а сначала, если можно, в гостиницу.
   — Сделаем, шеф, — кивнул водитель, давая понять, что он парень бывалый.
   Я оглянулась, с удовольствием наблюдая как “Мерседес” превращается в точку.

* * *

   Я точно знала где остановилась Иванова, поэтому сразу помчалась на ее этаж, отыскала номер, постучала в дверь и, не получив ответа, устроилась в холле перед телевизором.
   Ждать пришлось долго. Или водитель слишком исправно выполнил мои рекомендации, или Иванова не сразу отправилась в гостиницу. Я то и дело вскакивала от звуков чужих шагов, вскрикивая и злясь на свою нервозность, но еще больше на жуткое количество слонов, топающих без всякой надобности. Так во всяком случае мне казалось. Естественно, что обстановка не располагала к спокойствию, поэтому Иванову я встретила с полным отсутствием возмутимости, психуя и причитая так, словно между нами ничего не было.
   — Где тебя носит? — увидев ее, закричала я. — Сколько можно ждать?
   — Не вопи, только зашла заказать билеты, там в администрации, — по привычке начала оправдываться она, но, вдруг осознав происходящее, попятилась и бросилась бежать.
   Я догнала ее, крепко схватила за локоть, зло прошипела:
   — Голубушка, я знаю все, пошли в номер, иначе будет хуже.
   Она вздрогнула, как от удара, но тут же сникла и под моим конвоем поплелась обратно.
   — Как ты меня нашла? — спросила она, нервно открывая дверь.
   Рука ее дрожала, ключ попадал мимо замка. Я отобрала ключ и, демонстрируя олимпийское спокойствие, точно вставила его в замочную скважину.
   — Это было не сложно, гостиниц в Ростове не так уж и много, — с достоинством ответила я, открывая замок и распахивая дверь. — Входите, мадам, и садитесь. Разговор будет длинным.
   — Некогда болтать, у меня поезд, — ответила Иванова, падая в кресло.
   Удивительно, как быстро она приходит в себя. Мне бы ее нервы.
   — Плевать на твой поезд, — возмутилась я. — Ты убила живых людей, аж целых пять штук, и теперь опаздываешь на поезд?
   Иванова презрительно усмехнулась и, покрутив у виска пальцем, прошептала:
   — Инкрэдибиле дикту.
   Меня возмутили ее намеки. Нашла время.
   — Зря обзываешься, — предостерегла я. — Время покажет кто из нас инкрэдебиле.
   — Вообще-то, сказанное мной переводится как “неправдоподобно” или “невероятно”, но ты действительно сошла с ума. Зря я не показала тебя профессору Салтыкову. Хотя, и переживаю зря. Пойди, скажи кому-нибудь то, что ляпнула мне, и бригада тебе обеспечена. Заберут и даже имя не спросят.
   — Ах, вот ты как, — закусила я удила, — понимаю, на что ты рассчитываешь: заслуги перед наукой, ученые степени, высокопоставленные пациенты, положение в обществе. Все это хорошо, но ты убила Верочку и Власову. Верочку, милое светлое создание. Да и Власова была не так плоха, как казалось. А Ефим Борисыч? Симпатичный пентюховатый Ефим Борисыч. “Студент студента фибулей ударил по мандибуле.” Его ты за что убила? А бедную тетю Мару? Да она, со своим геморроем, еще сто лет нюхала бы герани. А Павел? Он-то за что пострадал? Такой милый мальчик.
   — Твой милый мальчик грабил людей. Сама говорила.
   — Да, говорила. Да, грабил! Кто теперь не грабит? Так что же, всех прикажешь убивать?
   — Я бы убила всех, но мне некогда, — сказала Иванова, поднимаясь со стула. — Билеты надо забрать, за номер доплатить и — поезд. Поезд ждать не будет.
   Меня поразила ее наглость. Поразила и взбесила, а взбешенная я страшна. Честное слово, способна… уж и сама не знаю на что способна.
   — Ты серьезно думаешь, что я тебя отпущу? — крикнула я, толкая Иванову обратно в кресло. — Сама же утверждала, что справедливость не хрен собачий.
   — Я говорила о правосудии.
   — Тогда сиди и слушай и во всем положись на меня. Я — твое правосудие.
 
   Глава 28
 
   — Вот как это было. Ты пробила командировку в Ростов, не имея здесь других целей, кроме встречи с Владимиром. Однако я умудрилась встретиться с ним раньше тебя.
   — Чушь! — воскликнула Иванова. — Не знаю никакого Владимира.
   — Это брат Максима, мужа Власовой, — пояснила я. — Ты только что подписала у него кучу важных бумаг, что стало возможно лишь после смерти Верочки и Ефим Борисыча.
   Должна сказать: многое мне было не ясно. Догадок было больше, чем оснований для них. В такой ситуации приходилось блефовать, но увидев, как побледнела Иванова, я поняла, что стою на верном пути.
   — Не думаю, что Верочка и Ефим Борисыч погибли из-за меня, как Власова, тетя Мара и Павел, — вдохновенно продолжила я. — Им предстояло умереть в любом случае и в той последовательности, в которой это произошло. Если бы первым умер Ефим Борисыч, у тебя могли быть неприятности с Верочкой. Она не испытывала к тебе того доверия, которым проникся ее отец. Более того, она была с тобой не согласна.
   Иванова изобразила недоумение.
   — Что ты имеешь ввиду? Не согласна в чем?
   — В том, что Ефим Борисычу нужна кафедра. Верочка сказала: “Зачем отдавать свои мозги в дешевую эксплуатацию, когда за них можно получать бешеные деньги.” Не знаю, что она считала бешеными деньгами, но получала от мужа Власовой немало, да я не о том. Ты убила ее первой. Моргун шел по счету вторым, но влезла я, и пришлось тебе вносить коррективы. Второй погибла тетя Мара.
   Иванова вспыхнула, как ужаленная выскочила из кресла и заметалась по комнате.
   — Нет, это черт знает что такое! — завопила она. — Что мелет эта кретинка?! Она и в самом деле верит в то, что мелет. Я убила Веру! Дочь моего Фимы. Даже если допустить, что я сошла с ума, как по-твоему я могла это сделать? Время остановки сердца установлено с предельной точностью. У меня это, как его… … Черт! С тобой заикой можно стать! У меня алиби!
   — Правильно, алиби. Ты умная, и у тебя алиби. Иной и жену-то свою толком укокошить не может, чтобы и самому дальше с радостью жить и в ментовку не угодить, а ты ухлопала (шутка ли сказать!) пять человек за четыре дня, и вокруг одни лишь алиби.
   — Я не ухлопала, — нервно возразила Иванова, не прекращая метаться по комнате. — Вскрытие показало…
   Но у меня уже не было сил ее слушать. Я вошла в раж, во мне бухал молот войны.
   — Где эти патологоанатомы? — завопила я, рискуя докричаться до них прямо из гостиницы. — Где они, эти трепанаторы черепов? Какая часть Ростова должна завернуться от остановки сердца, чтобы они обратили внимание на эту странную особенность? Нет, Иванова, алиби и вскрытия — не аргументы. Если у тебя хватило мозгов стать профессором, так неужели ты не догадалась бы позаботиться об алиби перед тем, как пойти на убийство? Ты не зря выучилась на профессора. Убить тоже можно по-разному. Ты убила профессионально, так что любое вскрытие покажет то, что тебе нужно. Я сразу поняла, что здесь замешан медик.
   Иванова приостановила свой бег, глянула на меня исподлобья и рявкнула:
   — Отвяжись, холера!
   — А ты убей меня, — посоветовала я.
   Иванова зло сплюнула, топнула ногой, воздела руки к потолку и закричала:
   — Я ни о чем не догадалась, и не до чего не додумалась! Я опаздываю на поезд! Я не убийца! Я зарезала много народу, но исключительно из благих намерений! Я их лечила!
   — Моргуна ты тоже лечила. Согласись, твоя позиция в борьбе с его пьянством была несколько странновата. Я бы выразила ее в лозунге: ударим по пьянству бутылкой. С одной стороны ты всей душой стремилась ему помочь, но не двигалась дальше слов, с другой стороны и сама была готова отправиться с ним в запой, лишь бы он не протрезвел, что было для тебя крайне опасно. Как ты переполошилась когда он вырвался от тебя и взял себя в руки.
   Иванова тоже взяла себя в руки. Успокоилась, перестала метаться, вернулась в кресло и, закидывая ногу на ногу, с презрением бросила:
   — Бред.
   — Нет не бред. Ты убила Верочку.
   — Когда Вера умерла, я была на даче. Катерина может подтвердить.
   — Катерина слабая неразумная женщина. Споить ее еще легче, чем Моргуна, а ты не зря в тот день устроила попойку, не зря вы орали “надежда, мой компас земной, а бутылка награда за смелость”.
   — Ясно, ты и в попойке видишь злой умысел. Люди не просто решили выпить, а из каких-то сложных соображений. Прекрасно, маразм крепчает. И что же, по-твоему, подвигло нас на пьянство?
   — Не “нас”, а тебя. Кстати, ты и меня пыталась споить, но не вышло. Зато с Катериной прекрасно получилось. Напоив эту дурочку, ты инсценировала страстную любовь и отправилась в свою комнату развращать полуживого от старости и алкоголизма Моргуна, хотя заподозрить его в способности к сексу могла лишь такая же полуживая Катерина. Я наводила у Масючки справки. Катерина в ту ночь приползла к ней на карачках, и было это в два часа. А песни, которые вы горланили до утра, были записаны на магнитофон. (Ты устала и забыла вытащить оттуда кассету. Это первый твой прокол.) Но вернемся к той пьянке. Ты знала, что я не буду вас усмирять, а следовательно не обнаружу обман. А если и обнаружу, — не беда. Ты нашла бы разумное объяснение.
   — Ты да, не обнаружишь, но есть еще Катерина. Пьяная Катерина могла обнаружить мое отсутствие. Или я предвидела и Масючку.
   — И это было не сложно. Куда отправится подвыпившая женщина, лишенная общества? Конечно к ближайшей подруге, ближайшей в географическом смысле. Катерина не решилась мешать любви престарелых голубков, осталась одна, заскучала и на автопилоте поползла к Масючке. Моргун отрубился намертво. На кухне тем временем вопил магнитофон, который я принимала за ваше живое исполнение. В таких условиях я героически спала и ни при каких обстоятельствах не захотела бы пьяного общества. Уж мои-то привычки ты хорошо знаешь. Бросив упитого Моргуна храпеть на твоей кровати, ты помчалась в Ростов лишать жизни его дочь. Вот твое железное алиби. Катерина первая подтвердит, что не видела тебя с двух часов ночи и до самого утра. Это же могу сказать и я.
   На Иванову моя пламенная речь не произвела должного впечатления. Она успокоилась основательно, удобно сидела в кресле, лениво покачивая ногой и теребя мочку уха. Ее красивые глаза не выражали ничего. Впрочем, мочка уха говорила о ее задумчивости. Иванова искала в моей речи слабые места. И нашла.
   — Катерина ничего не может подтвердить. Сама же сказала: она ползала на карачках.
   — Правильно, но Масючка той ночью крепко стояла на ногах и может точно сказать в котором часу к ней пожаловала гостья. Когда человека будят ночью, он первым делом смотрит на часы.
   Иванова задумалась еще крепче.
   — Слишком складно у тебя получается, — сказала она, доставая из кармана пачку “Кента”. — Видишь самое простое: напоила всех. А времени на убийство отвела всего да ничего: несколько часов. Плохо соображаешь. Стань на точку зрения убийцы, то бишь меня, раз тебе так угодно. Надо смотаться в город, найти Веру, при этом точно знать где искать, потом умудриться ее убить и вернуться обратно. Ты взялась бы за такую программу?
   — Я, в отличие от тебя, не взялась бы ни за какую программу, если она связана с убийством, но не вижу и здесь проблем. Ты нарочно сгущаешь краски. Полтора часа до Ростова, полтора обратно, на убийство тем более много времени не надо. При желании можно уложиться в те же полтора часа. Итого четыре с половиной часа: с двух до половины седьмого. Я же уверена: ты была в своей комнате уже в шесть.
   Иванова дослушала меня до конца и лишь потом закурила.
   — А как я могла знать планы жертвы? — спросила она, пыхая сигаретой. — Вера ночует то дома, то у родителей…
   — Верочка появляется у родителей только тогда, когда буянит пьяный отец, и мать просит ее участия. Поскольку происходит это достаточно часто, и они видятся не редко. Для удовлетворения родственных потребностей общения им вполне хватает. Это тебе хорошо известно. В тот день с моей помощью ты захватила Моргуна и не отпускала его от себя, а значит Верочка ночевала дома. Это тоже тебе хорошо известно. К тому же, общаясь с ее отцом, ты могла знать о всех ее планах и перемещениях.
   — Но у нее же любовник. Я не могла знать о его планах и перемещениях. У любовников есть свойство: появляться внезапно.
   Я ждала, я ждала когда она проболтается. Честно сказать, не думала, что произойдет это так быстро.
   — Любовник! — торжествующе воскликнула я. — Именно любовник, о котором ты знать не могла. Я сообщила тебе о нем значительно позже, когда Верочка уже больше суток была мертва. Откуда же ты знаешь о любовнике?
   — Да от тебя же и знаю, — ответила Иванова, не разделяя моего торжества и сбивая пепел на ковер. — Знаю теперь, а если бы замыслила убийство, знала бы значительно раньше. Уж выяснила бы все о своей жертве и не поперлась бы ночью убивать, когда есть высокая вероятность застать ее в постели с любовником.
   — Поздравляю! Вот ты и призналась! Ты точно знала, что любовник в отъезде, потому что прекрасно знакома с ним. Знала и то, что Верочка дома одна. Более того, она ждала тебя, потому что и с ней ты прекрасно знакома. Наверняка ты заранее договорилась о встрече. Вам предстоял важный разговор, именно поэтому ребенок оказался у Зинки. Ты пришла, убила и вернулась на дачу.
   — Да как вернулась? На попутке? Ночью? Ты отвела мне на дорогу полтора часа. На чем, по-твоему, я ехала? На палочке верхом?
   — На автомобиле Сергея, Катькиного соседа и поклонника моего таланта, — гордо сообщила я, жадно поедая глазами Иванову.
   Я долго готовила эту мину, до времени нарочно не раскрывала всех карт и теперь с наслаждением наблюдала за плодами своей деятельности. Иванова выкатила глаза, распахнула рот и пошла багровыми пятнами. Однако, торжество мое длилось недолго. Секундой позже я вынуждена была расстроиться, потому что оказалось — пятна Ивановой относились исключительно к моему таланту. На сообщение о соседе Сергее она и ухом не повела.
   — Таланта? — завопила она. — Я не ослышалась? Ты это слово произнесла?
   — Вроде да, — промямлила я.
   — Ха! Таланта! Да когда мой кот Мурзик возвращается домой с грязными лапами, он оставляет на паркете следы, более достойные называться прозой, чем то, во что пачкаешь ты бумагу. Ха! Талантом! Да телега в распутицу пишет колесами по колее интересней, чем ты в своем самом талантливом романе. Ха! Талант! Да это слово в приложении к тебе звучит похабней любого мата! Талант! Нет! Я не могу! У нее оказывается талант! Уму не постижимо!
   Иванову вынесло из кресла и закрутило по комнате. Признаться, я струхнула, потому что в ярости такой еще не видела ее. А я-то думала, что она не читала моих книг. Но что же я там такого понаписала? Надо бы прочитать, когда приеду домой.
   Мысль эта вернула мне смелость, и я мигом осадила Иванову, сказав:
   — Не мечись, не вопи и зубы мне не заговаривай, а лучше отвечай: куда возил тебя Сергей той ночью в два часа? Он высадил тебя в том же районе, в котором жила Верочка, в двух шагах от ее дома. Ждал не долго и в шесть часов привез обратно на дачу.
   Иванова остолбенела, вселяя в мою голову мысли о гениальности. Как внезапно, порой, она (гениальность) приходит ко мне. Не было, не было и вдруг как озарит, как озарит, как нахлынет! О той ночи Сергей не сказал мне ни слова, и все-таки я попала в цвет. Иванова поверила в то, что он сдал ее со всеми потрохами, иначе откуда бы взяться на ее лице такому идиотскому выражению.
   — Что он сказал? — завопила она. — Все врет! Все врет, мерзавец! В прошлом году я зарезала его жену, вот и мстит! Он думал, что она воскреснет, он думал, что я волшебница, а я всего лишь человек и не могу лечить то, на чем поставил крест сам Господь Бог!
   — Не стоит так волноваться, Людмила, — успокоила я ее. — У тебя нет ни одного шанса выкрутиться и убедить меня в своей непричастности к смерти Верочки. Сергей не может врать то, чего знать никак не может. Откуда ему, к примеру, знать адрес Верочки? Да он вообще спокойно жил и не подозревал о ее существовании, как не подозревает и сейчас. Он просто думает, что в два часа ночи у тебя было свидание, а с кем даже не предполагает. Ему без разницы. И хватит об этом. Убийство Верочки факт установленный, можно переходить к тете Маре.
   — Я ее в глаза не видела, — заявила Иванова, снова падая в кресло, гася сигарету о каблук и закуривая новую. — Мы с ней даже не знакомы.
   — Правильно, — согласилась я. — Это и сбило меня с толку. Тетю Мару ты убила из-за меня. Когда мы были на рынке, ты не осталась в машине, как думала я, а следила за мной. Ты вообще не спускала с меня глаз с того самого момента, как узнала в моем рассказе дом мужа Власовой. Именно там ты собиралась встретиться с Владимиром. Там заранее была назначена встреча, на нее ты и ехала в Ростов. Дом слишком узнаваем, а я, хоть и бездарность, но неплохой рассказчик. Ты поняла, что по иронии судьбы я умудрилась попасть в эпицентр твоих интересов.
   — У тебя мания! — попыталась прервать меня Иванова, но я инициативы не отдала и, повысив голос, продолжила:
   — Ты поняла это и замыслила сбить меня с правильного пути. Моя дырявая память была тебе в этом большой помощницей, но появился Павел. На рынке ты подслушала мой разговор с Катериной и узнала, что вор, о котором я прожужжала всем уши, Катеринин двоюродный брат.
   — Почему же я не убила сразу Катерину?
   — Это было бы глупо. Да и с самой Катериной у тебя проблем не было. Ты могла запугать ее. И вряд ли она захотела бы давать мне его адрес. Как бы там ни было, но Павел не на прогулке был в том доме. Он вор. А вот с тетей Марой все обстояло иначе. Ты знакома с моим упорством не понаслышке, а рассчитывать на сообразительность семидесятилетней женщины глупо. Я в два счета выудила бы из нее нужную мне информацию. Поэтому ты убила тетю Мару.
   Иванова театрально закатила глаза, давая понять, что большего вздора не слышала в своей жизни.
   — Зря стараешься, — грустно усмехнулась я. — И здесь против тебя неопровержимые факты.
   — Какие факты?
   — Герань. Я скрыла от тебя, что Павел подарил матери краденую герань.
   — Значит этого я знать не могла.
   — Правильно, ты видела на тумбочке герань и, зная о моем пристрастии к мелочам, переставила ее на подоконник, чтобы было как у Верочки. Уверена была, что я обязательно уцеплюсь за эту мысль. Ты, конечно, не подозревала, что герань эта Масючкина, и догадалась об этом уже позже, исходя из моих слов. Но о цвете герани я тебе точно не говорила. Откуда же ты узнала, что она красная?
   Иванова пожала плечами.
   — Я и не знала.
   — Вот! — торжествующе закричала я. — Вот ты и проболталась. Ты забыла, а я хорошо помню твой ответ на мой вопрос.
   — Да на какой вопрос? — занервничала Иванова.
   — Когда я затеяла эксперимент и выразила сомнения по поводу его чистоты и цвета гераней, ты мне уверенно сказала: “У тети Мары был только красный цвет. Здесь его достаточно.” Как ты могла знать какого цвета была герань тети Мары, если никогда не была в ее доме? Даже Катерина, спроси ее об этом сейчас, затруднится назвать цвет герани, более того, не вспомнит была ли она в доме тетки вообще. У тебя же прекрасная память, но не всегда это хорошо.
   Иванова снова вскочила и ринулась к выходу.
   — Все! Мне некогда, у меня поезд, — сказала она, решительно хватаясь за ручку двери.
   — Что ж, можешь идти, — согласилась я. — Остальное расскажу в милиции.
   Она вернулась, уставилась на меня с ласковой укоризной, спросила:
   — Софья, тебе не стыдно? Тебе бы все игрушки, а у меня работа. У тебя совесть есть?
   В ее вкусе. Как это мило. Чего еще ждать от этой Ивановой.
   — О-ля-ля! — воскликнула я, переживая достаточно ли огня вложила в свое междометие, достаточно ли там темперамента. — Это мне должно быть стыдно? — воскликнула я. — Это у меня должна быть совесть? А что же тогда должно быть у тебя? Я не убивала столько народу. В самом худшем случае свела с ума несколько мужей, ну, да кто этим не грешен.
   Иванова покачала головой.
   — Софья, пожалуйста, отпусти меня, — жалобно проблеяла она. — У меня поезд.
   Как ей, с ее басом, удается извлекать из себя такие жуткие звуки? И разве можно так унижаться? Ей это совсем не идет. Уж пусть бы она меня отматюкала.
   — Людмила, прекрати, лучше садись в кресло и начинай сразу с чистосердечных признаний. Это тебя не спасет, но смягчит твою участь. Обещаю простить часть преступлений. Может меньше срок дадут.