Страница:
В меру сил я, конечно, старалась удовлетворять ее любопытство, но было обидно, что в когда-то скромной и тихой девушке за каких-нибудь двадцать лет накопилось столько эгоизма. И кто только взрастил его? Неужели муж? Да нет, одному мужчине здесь не справиться. Видимо постарались многие.
— Тата, я тоже хочу кое-что знать! — в конце концов возмутилась я после очередного вопроса. — Куда ты пропала? Где живешь? И есть ли у тебя дети?
Про мужа я тактично упоминать не стала, поскольку трудно предположить, что Тата способна самостоятельно добиться таких успехов, как белый плащ и черный “Бентли”.
— Живу в Ростове, — принялась загибать пальчики Тата. — Муж очень важная персона, а я здесь в числе первых дам. Очень хорошо, что мы встретились. Введу тебя в местное общество. Ох и развлечемся!
— Не надо, — воспротивилась я. — Вчера уже развлекалась в местном обществе, до сих пор протрезветь не могу.
Тата надула губки.
— Что за общество? — спросила она. — Я имею ввиду элиту.
— С ней, с элитой, и развлекалась. Если хочешь знать, меня спаивали сразу два профессора медицины. Небезуспешно.
— Два профессора? Не смеши. Тоже нашла элиту. Это рвань, обслуга. Я познакомлю тебя с достойными людьми.
— С ворами что ли? — спросила я, вспомнив, что нахожусь в Ростове.
— Почему с ворами? — обиделась Тата. — С друзьями мужа и моими друзьями. Кстати, нам сюда. Тормозни у первой колонны.
Мы подъехали к занятному зданию, выполненному в эклектическом стиле. Холодная готика здесь соединилась с жаркими арабесками, тяжелый классицизм сочетался с игривым рококо, и все это стремилось смахивать на уже родной Евродизайн. Впечатление усиливала громадная вывеска “Клуб три кота”.
— Здесь собирается весь цвет, — просветила меня Тата, элегантно хлопнув дверцей “Хонды”. — Придерживаются в основном “америкэн уэй оф лайф” — сказала она и зачем-то перевела: — Американский образ жизни, — словно забыла, что мы вместе учились в спецшколе с английским уклоном.
Я присвистнула. А что тут скажешь?
Изнутри клуб поразил меня не меньше, чем снаружи. Отупляющая роскошь соседствовала с вопиющей безвкусицей. Бассейны, фонтаны, водопады, хвостатые павлины, золоченые камины, — все говорило о том, что фантазия изобилия имеет предел, в отличие от нищеты, чьи страдания безграничны.
Я бегло изучила людей, сидящих за столиками, и остановилась на белокожем брюнете в очень дорогом костюме. В отличие от других у него было выражение лица.
— Это Макс, хозяин клуба, — сходу начала вводить меня в свет Тата.
— Макс это кличка? — осведомилась я.
— Почему? Имя. Максим.
Мы уселись поближе к павлину и принялись изучать меню. Должна сказать, я не ожидала такого выбора. Русская белужья икра, копченая севрюга, телячьи почки с беконом, фасолью и рассыпчатым вареным картофелем; мои любимые котлеты из молодого барашка с овощами, спаржа с соусом по-бернски, клубника в кирше, клецки с утиными лапками. А закуски: грибы по-восточному, лосось в тесте под соусом с красной смородиной. Даже устрицы вареные с икрой, и макароны под соусом из чернил осьминога. О спиртных напитках я уже и не говорю.
— И что, это все можно съесть прямо сейчас? — изумилась я.
— Кое-что, конечно, придется подождать, — пояснила Тата, — а в общем-то перекусим. Выбирай.
— Полагаюсь на твой вкус.
Тата жестом позвала официанта, тактично застывшего на приличном расстоянии, и сделала заказ из невообразимого количества блюд. Мне стало интересно, кто будет платить.
— Здесь есть все, чего ни пожелаешь, — шепнула она, усиленно строя глазки какому-то бритому налысо мужчине, обедающему в дорогом… спортивном костюме. — Даже трудно вообразить, чего здесь нет.
Не прекращая работать мощными челюстями, бритоголовый придавил ее своим тяжелым взглядом и не отпускал. Глядя на него, как кролик на удава, Тата продолжала меня просвещать:
— Сауна здесь великолепная… Лысого видишь? Четверть черноморского побережья принадлежит ему и половина магазинов Ростова… Косметический кабинет здесь тоже отпадный, и бассейн с морской водой, а спортивный зал с новейшими тренажерами, просто блеск, лысый только здесь оздоравливается, кстати, у местного массажиста руки волшебные.
— Чудесно, после обеда, кроме лысого, нам все это понадобится, — бросила я, отдавая внимание первому блюду, появившемуся на нашем столе.
В тот же миг Тата дивным образом вырвалась из-под взгляда своего лысого и налегла на еду. Мне лишь оставалось дивиться как ее тонкой талии удается сосуществовать с таким сумасшедшим аппетитом.
Минут десять стояло молчание. Не знаю, что мешало трещать Тате, но мне мешала не только вкусная пища. У меня были мысли. Две основные: чертов дом и герани; и множество посторонних. Посторонние мысли были чисто философского плана: о жизни вообще и светской жизни в частности.
“Вот сижу в приличном месте, — думала я, тщательно прожевывая телячьи почки, — “Клуб три кота”, вокруг достойнейшие люди и павлины, в каминах потрескивают дрова, и Макс бросает на нас любезные взгляды, напротив фонтаны и лысый со своим черноморским побережьем, а почему-то не покидает мысль, что нахожусь я в самой настоящей “малине”.”
— Ночью здесь можно посмотреть стриптиз, — словно подслушав мои мысли, выдала сообщение Тата. — Есть и мужской. Мальчики, — она сладострастно причмокнула губами, — пальчики оближешь.
— Ты их что, ешь? — спросила я.
— Скажешь тоже, — рассмеялась Тата. — Хотя некоторые такие милашки, что так и хочется откусить кусочек. Кстати, есть и еще кое-какие развлечения, — Тата заговорщически подмигнула, а я подумала: “Ну точно “малина”.”
Стало скучно, захотелось продавать герани, но в обществе Таты об этом не могло быть и речи.
— Слушай, а как ты сюда попала? — внезапно заинтересовалась она.
— Приехала с Ивановой. Помнишь, толстенькая такая кубышка, пионервожатой у нас была.
— Помню, помню, жутко культурная и писклявая, — рассмеялась Тата.
— Да, теперь она худая. Пьет, басит и матерится. … Как сапожник.
Тата взгрустнула.
— Да-а, что жизнь с людьми делает. Чем она теперь занимается? Кажется Иванова поступала в медицинский?
— Теперь она хирург, профессор. Приехала в Ростов делиться опытом с местными светилами. Если понадобится что-нибудь отрезать, обращайся.
— Да-а, помнится, она меня любила.
— Еще бы, ты была паинька: носила косу, очки, училась на пятерки, не прогуливала и выполняла все ее дурацкие поручения. Это я на концерте заблеяла козлом и сбила со слуха весь хор, и из пионерского знамени состряпала мини-юбку.
Тату передернуло.
“Она до сих пор без ужаса не может вспоминать мои проделки,” — отметила я, с прежним удивлением глядя на ее шляпу.
— Соня, знаешь, часто бываю в Москве, но прежняя жизнь — куда-то мимо. Муж купил мне в Москве прекрасную квартиру, но я свою мать и из старой перетащила сюда, а там хоть и бываю, но новые знакомства, новые друзья…
— Зачем? Когда и прежние еще живы…
— Да, я, конечно, неправа, но жизнь как-то закрутила: вышла замуж, уехала в Германию (первый муж был военным), там познакомилась с Мазиком (это мой теперешний), вышла за него и вот, живу не тужу. Он карьерист, конечно, и стяжатель, но меня не напрягает — делаю, что хочу. Денег море. Все мне кланяются. А в общем-то, Соня, знаешь, — скучно. Детей у меня нет, вот это жалко. Мазик завел себе зазнобу. Говорят она ему сына состряпала, вот жду когда меня бросит, моложусь, верчу хвостом, а на душе тоска смертная.
Мне стало стыдно за свое благополучие. Как живу? Даже пожаловаться не на что, хорошую беседу поддержать нечем. Рассказать что ли о доме? Нет, это из другой оперы.
— Пробовала работать — лень, — продолжала плакаться Тата. — Да толком и не умею ничего. Тошнит от собственной бездарности, а ведь когда-то была круглой отличницей. Мать меня надломила. Талдычила с утра до ночи: “Учись-учись, учись-учись!” Вот я и переучилась. Делала вид, что хочу стать инженером, а сама только и мечтала как бы выскочить замуж и… подальше от матери.
— А у меня нет матери, — грустно сказала я. — Я бы от нее никуда не уехала.
Тата душевно посмотрела на меня, вздохнула, продолжила:
— Хорошо, что тебя встретила. Знаешь, это судьба. Ты всегда меня удивляла. Ах, как я тебе завидовала, смелости твоей, независимости, но больше всего тому, что есть у тебя такая бабушка. Ах, что за женщина Анна Адамовна! Я до сих пор ей подражаю, трубку курю и дома ношу длинное платье с меховым воротником. Сижу перед камином, закинув ногу на ногу, дымлю трубкой и слушаю Баха. Муж зовет меня дурой. Ах, Анну Адамовну никто бы не посмел назвать дурой, хотя делала она то же. Ах, ах, ах, сколько было в ней шику! Кстати, как она?
— Бабуля умерла. Я теперь круглая сирота.
Тата всплеснула руками, на глазах ее проступили слезы, и я увидела, что это прежняя скромница-Тата, затурканная матерью отличница, не знающая что делать со своими пятерками и похвальными грамотами. Мне стало ее жалко, захотелось приласкать, успокоить, и я сказала:
— Бабуля умерла красиво: посредине праздника с пирожным во рту, окруженная поклонниками, подарками и любовью.
— Я ей завидую! — просветленно воскликнула Тата. — Ах, как я ей завидую! А мы! Что же мы, что же?! Ах, Соня! Тошно… Тошно… Как тошно! Хочу напиться! Давай напьемся?
Я мигом вспомнила Моргуна и, коченея, поспешно вскрикнула:
— Не сегодня, у меня дела.
Тата тут же сменила истерику на деловитость.
— Какие дела? — спросила она с похвальной трезвостью. — Могу помочь?
Радости моей не было предела.
— Можешь! Можешь, если захочешь!
— Конечно захочу. Говори, что делать.
— Надо найти один дом, дачу, — и я подробно описала все приметы.
Тата задумалась.
— Это за городом? — после короткой паузы спросила она.
— Да, причем, могу точно сказать откуда выехала, но как попала туда — убей не помню.
— Пьяная что ли была?
— Нет, просто ехала без всякой цели и случайно забрела на ту улицу, а теперь весь город исколесила, а найти это место не могу.
— А зачем тебе тот дом?
Вопрос Таты поставил меня в тупик. Надо признаться, совсем к нему не была готова. Пришлось срочно изобретать версию.
— Захотела пить, зашла в первый попавшийся дом и забыла там сумочку с документами, — объяснила я, внутренне гадая не слишком ли глупо придумано.
Но Тата подошла к моей версии со всей серьезностью.
— Деньги в сумочке были? — деловито спросила она.
— Нет, только документы.
— Тогда есть надежда. Значит так: даем объявление в газету, обещаем крупное вознаграждение и ждем. Устраивает?
— Совсем не устраивает, — ужаснулась я. — Вдруг хозяин дома не читает объявлений? И потом… — я замялась, краснея и тупя взор. — …Мне хотелось бы видеть хозяина живьем.
Тата обрадовалась.
— Симпатичный?
— Более чем.
— Ну-у, так бы сразу и сказала. Будем искать. Прямо сейчас. Где, говоришь, живет эта портниха?
Я подробно объяснила, и мы отправились на поиски.
Глава 7
От ворот портнихи очень скоро выехали мы на злополучную трассу.
— Места знакомые, — отметила Тата.
— До боли, — простонала я. — Могу уже предсказывать что идет за чем. Вот сейчас будет ресторанчик “У Миши”. А дальше…
Тата нетерпеливо перебила.
— Раз изучила этот район трассы, так нечего здесь и делать, — тоном не терпящим возражений сказала она. — Поедем в обратную сторону и так метр за метром прочешем окраины Ростова.
— Но я не ездила в обратную сторону.
— Ты заблудилась и знать не можешь куда ездила, а куда нет. Слушай меня. Мы найдем твоего хозяина, — Тата подмигнула.
— Хозяина дома, — степенно поправила я, давая понять, что не люблю таких шуток.
До наступления темноты мы колесили по окраинам, но ничего похожего не нашли. Дальнейшие поиски были бессмысленны; мы решили перенести их на следующий день.
— Не расстраивайся, — успокоила меня Тата, — найдем, обязательно найдем. Вот завтра утром встретимся и все будет тип-топ.
На этом мы и расстались. Тата пересела в свой “Бентли”, который принимал пассивное участие в поисках, и помчалась развлекаться, а я отправилась к Катерине на дачу.
Вспомнив на полпути, что не продала ни одной герани, я устыдилась и решила схитрить. Подъехала к автобусной остановке, выставила несколько горшков на скамейку и с чувством выполненного долга поехала прямо к Масючке. Там я отчиталась о проделанной работе и выложила из своего кошелька необходимую сумму. Масючка пришла в восторг, расцеловала меня, побежала в оранжерею и вынесла новые горшки взамен якобы проданных. С незаметным вздохом я погрузила их в багажник.
У Катерины мне пришлось еще раз отчитаться о проделанной за день работе. На этот раз перед Ивановой, явившейся из своего мединститута подозрительно рано. Она внимательно выслушала меня и спокойно сказала:
— Не верю.
Моя душа ушла в пятки. Бог знает почему, но я иногда трушу перед этой занудой.
— Чему не веришь? — осторожно поинтересовалась я, не собираясь сдаваться.
— Ни одному твоему слову.
— Но почему?
— Потому что цветы ты выбросила.
— А деньги?
— А деньги Масючке отдала свои.
Я, вдруг, поняла, почему трушу перед Ивановой: она слишком хорошо меня знает. Естественно, я и торговля — несовместимы. Но не могу же я позволить Ивановой торжествовать.
— Как хочешь, только все было так, как я рассказала, — возразила я.
Иванова вскинула одну бровь (здорово это у нее получается) и рявкнула:
— Лучше скажи, где болталась.
И тут я вспомнила про Татьяну и ухватилась за нее, как утопающий за соломинку.
— Знаешь кого я сегодня встретила! — воскликнула я, наполняя свой голос интонациями радости и надеясь этим же заразить Иванову.
— Кого? — хмуро пробасила она, ничуть не заражаясь.
— Свою одноклассницу Танечку Власову…
Я собралась удариться в прошлое и привести ряд эпизодов из жизни Танечки, чтобы Людмиле легче было восстановить ее образ, но не тут-то было.
— Терпеть не могу Власову, — рявкнула Иванова, давая понять, что память ее на должном уровне.
Я слегка удивилась, поскольку в школьные годы тоже была уверена, что пионерка Власова любимица вожатой Люды.
— А Власова считает, что ты от нее без ума, — не без ехидства сказала я.
— Зубрилка и подхалимка, — вынесла приговор Иванова, ставя точку на этой теме.
Мне стало обидно. Есть ли у этой Ивановой хоть что-нибудь святое? Я встретила подругу детства, ее подшефную и, вдруг, такая черствость. Напрочь лишена ностальгических чувств.
— Иванова, ты зануда и сухарь. Поэтому от тебя родной муж сбежал… и сын. А все оттого, что ты никого не любишь.
— Власову не люблю. Если муж сбежал по этой причине, туда ему и дорога, — заключила она и, подумав, добавила: — Его я тоже не люблю.
— А кого ты любишь? — возмутилась я.
— Тебя, дуру! — рявкнула Иванова и вышла из моей комнаты, в сердцах хлопнув дверью так, что штукатурка с потолка посыпалась.
Мне стало стыдно. Обидела хорошего человека. К тому же любящего меня, дуру. Я решила подлизаться и бодрым шагом отправилась в комнату Ивановой, но ее там не оказалось. Она сидела в столовой и плакала. Тут мне ничего другого не оставалось, как к ней присоединиться. Иванова пригребла меня к себе, и мы горько рыдали дуэтом. Каждая о своем. Я жалела Иванову, а она себя и, как выяснилось позже, Моргуна.
— Ты куда его дела? — бросила она мне упрек, когда мы наплакались и насморкались вдоволь.
Я пришла в ужас.
— Как? Разве он не дошел до кафедры?
Людмила скорбно покачала головой.
— Нет.
— Я высадила его на Большой Садовой, — солгала я, решив не вдаваться в подробности с воротами портнихи. — Он был не очень трезв, дрожал и жаловался на давление и возраст. Что же делать? Надо его искать. Ты звонила домой?
Людмила опять покачала головой.
— Нет, может ты позвонишь? — жалобно попросила она.
Мне было непривычно видеть ее такой жалкой и поникшей. Стало не по себе, словно почва ушла из-под ног. И что это на нее нашло? С каких это пор Иванова стала такой робкой и стеснительной? Да еще из-за какого-то ничтожного Моргуна. Плешивого. Умника. И алкоголика.
Тут призадумаешься…
И, вдруг, меня осенило. Осенило чисто интуитивно, потому что Иванова славилась своей исключительной верностью мужу и ни в каких амурах не была замечена. Она вообще ни в чем не была замечена, только в работе. Если до развода у нее еще была какая-то видимость личной жизни, то после развода осталась одна работа.
А ведь Иванова в юности была настоящая красавица, просто Брижит Бардо. Видимо она и характером в нее пошла. Слышала я, что Брижит тоже была грубиянка, славилась нравственностью и любила выпить, а к старости свихнулась на идеалах и принципах. Нетрудно представить что в будущем ждет Иванову. Нашей общей подруге Марусе нравственность Людмилы всегда была, как ножом по сердцу, и высказывалась она по этому поводу с большим презрением, а я гордилась Ивановой и всегда говорила: “В обществе должны быть и такие люди.”
Теперь же, когда на этот столп нравственности опустился туман подозрений, я новыми глазами посмотрела на Иванову и прошептала:
— Ты что, Людмила? У вас что с Моргуном? Отношения?
Это привело Иванову в чувства.
— Эго рэс нуллиус! — рявкнула она, а я сильно пожалела, что нет нашего переводчика Витьки, но Иванова следом перевела сама: — Я бесхозная вещь, — сказала она, — и никому нет дела до моих отношений.
— Тогда ищи своего Моргуна сама.
— У него давление, — с угрозой сообщила она.
На меня это не произвело впечатления.
— Знаю, — зевнула я, — давление и возраст. Он мне уже говорил. Кстати, Иванова, как удалось тебе втрескаться в такого старого козла?
— Он не всегда был таким.
— Но разница в возрасте, надеюсь, была всегда.
— Он был уже профессор, а я всего-навсего аспирантка.
— Теперь ты далеко не аспирантка, а он по-прежнему профессор и перенимает опыт у своей ученицы. Значит он еще и бездарь.
— Не сложилась личная жизнь, — выдвинула “веское” оправдание Иванова.
Такими глупостями меня не смутишь.
— Для мужчины главное в жизни — работа, а на личном фронте и у тебя не сложилось, однако это лишь помогло твоей карьере.
На этот раз Ивановой крыть было нечем, и она взмолилась:
— Соня, позвони Моргуну!
— И что сказать?
— Скажи, что с работы.
— Надеюсь его жена не медик?
— Медик, — вздохнула Иванова.
— Тогда на что ты меня толкаешь? А если она заведет со мной чисто профессиональный разговор?
— Она может, — согласилась Иванова. — Она дура, она еще и не то может.
— Ну вот видишь на что ты меня толкаешь. А, собственно, что ты так разволновалась из-за своего Моргуна. Что с ним может случится?
Людмила нахмурилась. На ее лице отразилась внутренняя борьба.
— Он запойный, — в конце концов призналась она. — Может уйти в штопор и потеряет кафедру. Его уже несколько раз прощали.
— Так что же не заботится об этом его жена?
— Ей плевать.
— А ты ничем не поможешь. Уедешь, а он тут же отправиться в свой штопор.
И тут я мне открылась тайна нашей командировки, иными словами говоря, ее истинная цель.
— Так и происходит, — обреченно сообщила Иванова. — Поэтому я и приехала.
— И теперь пьешь с ним вместе, — с укором констатировала я. — Ее любовник запил, и она вынуждена была стать алкоголичкой. Иванова, это про тебя.
— Ты ничего не понимаешь, — разозлилась она. — Это такой маневр.
— Да, но от этих маневров спиваешься уже ты. Да и кто хочешь сопьется, маневрируя всю жизнь.
Иванова полезла в карман, достала “Кент”, закурила, пуская в потолок клубы дыма. Я всем своим видом выражала, как мне это противно.
— Надо довести его до пенсии, — устало сказала она. — Понимаешь? Осталось немного. Ему нельзя лишиться кафедры. Понимаешь?
— Понимаю, — ответила я и подумала:
“Нет, вы только посмотрите на эту Иванову! Я всю жизнь считала ее образцом нравственности и была уверена, что у бедняги нет никакой личной жизни, а выходит, что нравственностью здесь и не пахнет. Вот где оказывается проходит ее личная жизнь. В Ростове. И пока она боролась с алкоголизмом чужого мужа, сбежал ее собственный, причем мужчина положительный во всех отношениях. Вот и пойми этих женщин.”
— Ладно, — сказала я, поражаясь глупости Ивановой, — раз цель твоей жизни — трезвый Моргун, деваться некуда. Придется помочь, но горячку пороть не буду. Завтра утром поеду реализовывать герани, тогда и заеду в лоно его семьи.
— А что скажешь жене?
— Не волнуйся, найду что сказать.
Глава 8
На следующий день рано утром, ни свет ни заря, Людмила безжалостно растормошила меня.
— Пора, — торжественно прошептала она, протягивая чашку дымящегося кофе. — Зинка уйдет, а он не откроет.
Мне только что снился сладкий сон: незнакомец, подобравший меня на дороге, лепетал мне на ушко ласковые глупости. Естественно, что после такой идиллии воспринимать сообщение Ивановой у меня не было ни желания ни возможностей.
— Какая Зинка, — проворчала я, отвергая кофе и переворачиваясь на другой бок с твердой решимостью досмотреть сон.
— Зинка, жена его, — рявкнула Иванова и стащила с меня одело.
— Ну что это! — завопила я. — Что происходит? Что за напасть! Мне не дают житья из-за каких-то алкоголиков! Когда бы я хотела такой жизни, сама бы стала женой алкоголика! Благо у меня всегда такая возможность была, взять хотя бы Кирю.
Но какой смысл возражать Ивановой, особенно когда ей неймется. В конце концов она меня допекла. Пришлось подняться с постели и, наспех выпив кофе, везти ее в Ростов.
Всю дорогу она готовила меня к встрече со своим алкоголиком. Оказалось, что я должна не просто разыскать его, но, являя чудеса мужества и терпения, затащить негодника на кафедру, где уж Людмила обещала управиться сама.
Когда выяснилось, что к трепетному общению с алкоголиками я практически готова, Иванова перешла к инструкциям, как следует вести себя с их глупыми женами. В том, что жены всех алкоголиков глупы у нее не было ни тени сомнения.
— Иначе что же заставляет их жить с такими “сокровищами”, — пояснила она свою точку зрения.
— Может обстоятельства, — неуверенно предположила я, на что она тут же возразила:
— Какие жены, такие и обстоятельства.
— Нет, но кто бы говорил? — изумилась я. — Жен еще как-то можно понять, а вот как понять любовниц? Они же не связаны узами квартиры.
Но Иванова меня не слушала. Она считала, что с женами покончено и можно приступать к детальным инструкциям по родственникам. А вот тут-то я бурно запротестовала:
— Постой, какие родственники? Это уже слишком. Мы так не договаривались.
Врезаться в толпу родственников и уводить оттуда пьяного Моргуна не представлялось мне заманчивым. Тем более, что мы уже давно колесили по Ростову и были в двух шагах от этой перспективы.
— Из родственников только дочь, — успокоила меня Иванова. — Девка она добрая, и ты с ней поладишь. Сейчас сверни налево, зарули во двор и остановись у первого подъезда.
Я свернула, зарулила и остановилась.
— Иди, — скомандовала Людмила.
— А ты?
— Буду ждать в машине.
— Хорошенькое дельце, — возмутилась я. — До этого речь шла о кафедре.
— Какая разница? — рявкнула Иванова из чего я сделала вывод, что ей жутко не терпится увидеть своего Моргуна. — Тебе же лучше. Ты не знаешь еще что такое пьяный мужик. Не рассчитывай, что он кинется выполнять все твои прихоти. Дай бог хотя бы вытащить его из подъезда.
Только сейчас я поняла на что иду и задумалась. Заметив мои сомнения, Иванова сообразила, что переборщила поспешила добавить:
— Он смирный, это я так, для общего обзора.
Я нехотя полезла из машины.
— Второй этаж, пятая квартира, — крикнула мне вслед Иванова.
Взлетев на второй этаж я нажала на кнопку звонка и прислушалась. За дверью раздавался детский заливистый плач. Предположить, что эти звуки издает Моргун было крайне сложно, и я усомнилась туда ли попала, не перепутала ли Иванова адрес. Собираясь вернуться к машине, я уже сделала несколько шагов к лестнице, но дверь распахнулась и раздался вопрос:
— Вам кого?
Я растерялась и залепетала:
— Этого… как его… Моргуна Ефима Борисовича могу я увидеть.
На меня смотрело прелестнейшее создание: носик пуговичкой, бровки дужками, глазки чистейшей голубизны, пунцовые губки гузкой и все это в ореоле пепельных кудряшек.
“Точно ошиблась адресом,” — подумала я, но создание с виноватой улыбкой отступило назад, приглашая меня войти.
— Видеть можете, а поговорить вряд ли, — шепотом сообщило оно.
— Почему? — так же шепотом спросила я.
— Он, простите, пьян. Вы с работы?
Я замялась, но тут же нашлась и прошептала:
— В некотором роде да.
Создание протянуло свою маленькую (словно игрушечную) ручку и представилось:
— Вера.
— Очень приятно, — поделилась я впечатлением, осторожно прикасаясь к ее ладошке. — Меня зовут Софья Адамовна, можно просто Соня.
Наше чинное знакомство было прервано. Входная дверь распахнулась и на пороге появилось второе создание. Точная копия Верочки, но сильно расплывшийся и изрядно побитый временем вариант. Я сообразила, что это Зинка, жена Моргуна.
— Тата, я тоже хочу кое-что знать! — в конце концов возмутилась я после очередного вопроса. — Куда ты пропала? Где живешь? И есть ли у тебя дети?
Про мужа я тактично упоминать не стала, поскольку трудно предположить, что Тата способна самостоятельно добиться таких успехов, как белый плащ и черный “Бентли”.
— Живу в Ростове, — принялась загибать пальчики Тата. — Муж очень важная персона, а я здесь в числе первых дам. Очень хорошо, что мы встретились. Введу тебя в местное общество. Ох и развлечемся!
— Не надо, — воспротивилась я. — Вчера уже развлекалась в местном обществе, до сих пор протрезветь не могу.
Тата надула губки.
— Что за общество? — спросила она. — Я имею ввиду элиту.
— С ней, с элитой, и развлекалась. Если хочешь знать, меня спаивали сразу два профессора медицины. Небезуспешно.
— Два профессора? Не смеши. Тоже нашла элиту. Это рвань, обслуга. Я познакомлю тебя с достойными людьми.
— С ворами что ли? — спросила я, вспомнив, что нахожусь в Ростове.
— Почему с ворами? — обиделась Тата. — С друзьями мужа и моими друзьями. Кстати, нам сюда. Тормозни у первой колонны.
Мы подъехали к занятному зданию, выполненному в эклектическом стиле. Холодная готика здесь соединилась с жаркими арабесками, тяжелый классицизм сочетался с игривым рококо, и все это стремилось смахивать на уже родной Евродизайн. Впечатление усиливала громадная вывеска “Клуб три кота”.
— Здесь собирается весь цвет, — просветила меня Тата, элегантно хлопнув дверцей “Хонды”. — Придерживаются в основном “америкэн уэй оф лайф” — сказала она и зачем-то перевела: — Американский образ жизни, — словно забыла, что мы вместе учились в спецшколе с английским уклоном.
Я присвистнула. А что тут скажешь?
Изнутри клуб поразил меня не меньше, чем снаружи. Отупляющая роскошь соседствовала с вопиющей безвкусицей. Бассейны, фонтаны, водопады, хвостатые павлины, золоченые камины, — все говорило о том, что фантазия изобилия имеет предел, в отличие от нищеты, чьи страдания безграничны.
Я бегло изучила людей, сидящих за столиками, и остановилась на белокожем брюнете в очень дорогом костюме. В отличие от других у него было выражение лица.
— Это Макс, хозяин клуба, — сходу начала вводить меня в свет Тата.
— Макс это кличка? — осведомилась я.
— Почему? Имя. Максим.
Мы уселись поближе к павлину и принялись изучать меню. Должна сказать, я не ожидала такого выбора. Русская белужья икра, копченая севрюга, телячьи почки с беконом, фасолью и рассыпчатым вареным картофелем; мои любимые котлеты из молодого барашка с овощами, спаржа с соусом по-бернски, клубника в кирше, клецки с утиными лапками. А закуски: грибы по-восточному, лосось в тесте под соусом с красной смородиной. Даже устрицы вареные с икрой, и макароны под соусом из чернил осьминога. О спиртных напитках я уже и не говорю.
— И что, это все можно съесть прямо сейчас? — изумилась я.
— Кое-что, конечно, придется подождать, — пояснила Тата, — а в общем-то перекусим. Выбирай.
— Полагаюсь на твой вкус.
Тата жестом позвала официанта, тактично застывшего на приличном расстоянии, и сделала заказ из невообразимого количества блюд. Мне стало интересно, кто будет платить.
— Здесь есть все, чего ни пожелаешь, — шепнула она, усиленно строя глазки какому-то бритому налысо мужчине, обедающему в дорогом… спортивном костюме. — Даже трудно вообразить, чего здесь нет.
Не прекращая работать мощными челюстями, бритоголовый придавил ее своим тяжелым взглядом и не отпускал. Глядя на него, как кролик на удава, Тата продолжала меня просвещать:
— Сауна здесь великолепная… Лысого видишь? Четверть черноморского побережья принадлежит ему и половина магазинов Ростова… Косметический кабинет здесь тоже отпадный, и бассейн с морской водой, а спортивный зал с новейшими тренажерами, просто блеск, лысый только здесь оздоравливается, кстати, у местного массажиста руки волшебные.
— Чудесно, после обеда, кроме лысого, нам все это понадобится, — бросила я, отдавая внимание первому блюду, появившемуся на нашем столе.
В тот же миг Тата дивным образом вырвалась из-под взгляда своего лысого и налегла на еду. Мне лишь оставалось дивиться как ее тонкой талии удается сосуществовать с таким сумасшедшим аппетитом.
Минут десять стояло молчание. Не знаю, что мешало трещать Тате, но мне мешала не только вкусная пища. У меня были мысли. Две основные: чертов дом и герани; и множество посторонних. Посторонние мысли были чисто философского плана: о жизни вообще и светской жизни в частности.
“Вот сижу в приличном месте, — думала я, тщательно прожевывая телячьи почки, — “Клуб три кота”, вокруг достойнейшие люди и павлины, в каминах потрескивают дрова, и Макс бросает на нас любезные взгляды, напротив фонтаны и лысый со своим черноморским побережьем, а почему-то не покидает мысль, что нахожусь я в самой настоящей “малине”.”
— Ночью здесь можно посмотреть стриптиз, — словно подслушав мои мысли, выдала сообщение Тата. — Есть и мужской. Мальчики, — она сладострастно причмокнула губами, — пальчики оближешь.
— Ты их что, ешь? — спросила я.
— Скажешь тоже, — рассмеялась Тата. — Хотя некоторые такие милашки, что так и хочется откусить кусочек. Кстати, есть и еще кое-какие развлечения, — Тата заговорщически подмигнула, а я подумала: “Ну точно “малина”.”
Стало скучно, захотелось продавать герани, но в обществе Таты об этом не могло быть и речи.
— Слушай, а как ты сюда попала? — внезапно заинтересовалась она.
— Приехала с Ивановой. Помнишь, толстенькая такая кубышка, пионервожатой у нас была.
— Помню, помню, жутко культурная и писклявая, — рассмеялась Тата.
— Да, теперь она худая. Пьет, басит и матерится. … Как сапожник.
Тата взгрустнула.
— Да-а, что жизнь с людьми делает. Чем она теперь занимается? Кажется Иванова поступала в медицинский?
— Теперь она хирург, профессор. Приехала в Ростов делиться опытом с местными светилами. Если понадобится что-нибудь отрезать, обращайся.
— Да-а, помнится, она меня любила.
— Еще бы, ты была паинька: носила косу, очки, училась на пятерки, не прогуливала и выполняла все ее дурацкие поручения. Это я на концерте заблеяла козлом и сбила со слуха весь хор, и из пионерского знамени состряпала мини-юбку.
Тату передернуло.
“Она до сих пор без ужаса не может вспоминать мои проделки,” — отметила я, с прежним удивлением глядя на ее шляпу.
— Соня, знаешь, часто бываю в Москве, но прежняя жизнь — куда-то мимо. Муж купил мне в Москве прекрасную квартиру, но я свою мать и из старой перетащила сюда, а там хоть и бываю, но новые знакомства, новые друзья…
— Зачем? Когда и прежние еще живы…
— Да, я, конечно, неправа, но жизнь как-то закрутила: вышла замуж, уехала в Германию (первый муж был военным), там познакомилась с Мазиком (это мой теперешний), вышла за него и вот, живу не тужу. Он карьерист, конечно, и стяжатель, но меня не напрягает — делаю, что хочу. Денег море. Все мне кланяются. А в общем-то, Соня, знаешь, — скучно. Детей у меня нет, вот это жалко. Мазик завел себе зазнобу. Говорят она ему сына состряпала, вот жду когда меня бросит, моложусь, верчу хвостом, а на душе тоска смертная.
Мне стало стыдно за свое благополучие. Как живу? Даже пожаловаться не на что, хорошую беседу поддержать нечем. Рассказать что ли о доме? Нет, это из другой оперы.
— Пробовала работать — лень, — продолжала плакаться Тата. — Да толком и не умею ничего. Тошнит от собственной бездарности, а ведь когда-то была круглой отличницей. Мать меня надломила. Талдычила с утра до ночи: “Учись-учись, учись-учись!” Вот я и переучилась. Делала вид, что хочу стать инженером, а сама только и мечтала как бы выскочить замуж и… подальше от матери.
— А у меня нет матери, — грустно сказала я. — Я бы от нее никуда не уехала.
Тата душевно посмотрела на меня, вздохнула, продолжила:
— Хорошо, что тебя встретила. Знаешь, это судьба. Ты всегда меня удивляла. Ах, как я тебе завидовала, смелости твоей, независимости, но больше всего тому, что есть у тебя такая бабушка. Ах, что за женщина Анна Адамовна! Я до сих пор ей подражаю, трубку курю и дома ношу длинное платье с меховым воротником. Сижу перед камином, закинув ногу на ногу, дымлю трубкой и слушаю Баха. Муж зовет меня дурой. Ах, Анну Адамовну никто бы не посмел назвать дурой, хотя делала она то же. Ах, ах, ах, сколько было в ней шику! Кстати, как она?
— Бабуля умерла. Я теперь круглая сирота.
Тата всплеснула руками, на глазах ее проступили слезы, и я увидела, что это прежняя скромница-Тата, затурканная матерью отличница, не знающая что делать со своими пятерками и похвальными грамотами. Мне стало ее жалко, захотелось приласкать, успокоить, и я сказала:
— Бабуля умерла красиво: посредине праздника с пирожным во рту, окруженная поклонниками, подарками и любовью.
— Я ей завидую! — просветленно воскликнула Тата. — Ах, как я ей завидую! А мы! Что же мы, что же?! Ах, Соня! Тошно… Тошно… Как тошно! Хочу напиться! Давай напьемся?
Я мигом вспомнила Моргуна и, коченея, поспешно вскрикнула:
— Не сегодня, у меня дела.
Тата тут же сменила истерику на деловитость.
— Какие дела? — спросила она с похвальной трезвостью. — Могу помочь?
Радости моей не было предела.
— Можешь! Можешь, если захочешь!
— Конечно захочу. Говори, что делать.
— Надо найти один дом, дачу, — и я подробно описала все приметы.
Тата задумалась.
— Это за городом? — после короткой паузы спросила она.
— Да, причем, могу точно сказать откуда выехала, но как попала туда — убей не помню.
— Пьяная что ли была?
— Нет, просто ехала без всякой цели и случайно забрела на ту улицу, а теперь весь город исколесила, а найти это место не могу.
— А зачем тебе тот дом?
Вопрос Таты поставил меня в тупик. Надо признаться, совсем к нему не была готова. Пришлось срочно изобретать версию.
— Захотела пить, зашла в первый попавшийся дом и забыла там сумочку с документами, — объяснила я, внутренне гадая не слишком ли глупо придумано.
Но Тата подошла к моей версии со всей серьезностью.
— Деньги в сумочке были? — деловито спросила она.
— Нет, только документы.
— Тогда есть надежда. Значит так: даем объявление в газету, обещаем крупное вознаграждение и ждем. Устраивает?
— Совсем не устраивает, — ужаснулась я. — Вдруг хозяин дома не читает объявлений? И потом… — я замялась, краснея и тупя взор. — …Мне хотелось бы видеть хозяина живьем.
Тата обрадовалась.
— Симпатичный?
— Более чем.
— Ну-у, так бы сразу и сказала. Будем искать. Прямо сейчас. Где, говоришь, живет эта портниха?
Я подробно объяснила, и мы отправились на поиски.
Глава 7
От ворот портнихи очень скоро выехали мы на злополучную трассу.
— Места знакомые, — отметила Тата.
— До боли, — простонала я. — Могу уже предсказывать что идет за чем. Вот сейчас будет ресторанчик “У Миши”. А дальше…
Тата нетерпеливо перебила.
— Раз изучила этот район трассы, так нечего здесь и делать, — тоном не терпящим возражений сказала она. — Поедем в обратную сторону и так метр за метром прочешем окраины Ростова.
— Но я не ездила в обратную сторону.
— Ты заблудилась и знать не можешь куда ездила, а куда нет. Слушай меня. Мы найдем твоего хозяина, — Тата подмигнула.
— Хозяина дома, — степенно поправила я, давая понять, что не люблю таких шуток.
До наступления темноты мы колесили по окраинам, но ничего похожего не нашли. Дальнейшие поиски были бессмысленны; мы решили перенести их на следующий день.
— Не расстраивайся, — успокоила меня Тата, — найдем, обязательно найдем. Вот завтра утром встретимся и все будет тип-топ.
На этом мы и расстались. Тата пересела в свой “Бентли”, который принимал пассивное участие в поисках, и помчалась развлекаться, а я отправилась к Катерине на дачу.
Вспомнив на полпути, что не продала ни одной герани, я устыдилась и решила схитрить. Подъехала к автобусной остановке, выставила несколько горшков на скамейку и с чувством выполненного долга поехала прямо к Масючке. Там я отчиталась о проделанной работе и выложила из своего кошелька необходимую сумму. Масючка пришла в восторг, расцеловала меня, побежала в оранжерею и вынесла новые горшки взамен якобы проданных. С незаметным вздохом я погрузила их в багажник.
У Катерины мне пришлось еще раз отчитаться о проделанной за день работе. На этот раз перед Ивановой, явившейся из своего мединститута подозрительно рано. Она внимательно выслушала меня и спокойно сказала:
— Не верю.
Моя душа ушла в пятки. Бог знает почему, но я иногда трушу перед этой занудой.
— Чему не веришь? — осторожно поинтересовалась я, не собираясь сдаваться.
— Ни одному твоему слову.
— Но почему?
— Потому что цветы ты выбросила.
— А деньги?
— А деньги Масючке отдала свои.
Я, вдруг, поняла, почему трушу перед Ивановой: она слишком хорошо меня знает. Естественно, я и торговля — несовместимы. Но не могу же я позволить Ивановой торжествовать.
— Как хочешь, только все было так, как я рассказала, — возразила я.
Иванова вскинула одну бровь (здорово это у нее получается) и рявкнула:
— Лучше скажи, где болталась.
И тут я вспомнила про Татьяну и ухватилась за нее, как утопающий за соломинку.
— Знаешь кого я сегодня встретила! — воскликнула я, наполняя свой голос интонациями радости и надеясь этим же заразить Иванову.
— Кого? — хмуро пробасила она, ничуть не заражаясь.
— Свою одноклассницу Танечку Власову…
Я собралась удариться в прошлое и привести ряд эпизодов из жизни Танечки, чтобы Людмиле легче было восстановить ее образ, но не тут-то было.
— Терпеть не могу Власову, — рявкнула Иванова, давая понять, что память ее на должном уровне.
Я слегка удивилась, поскольку в школьные годы тоже была уверена, что пионерка Власова любимица вожатой Люды.
— А Власова считает, что ты от нее без ума, — не без ехидства сказала я.
— Зубрилка и подхалимка, — вынесла приговор Иванова, ставя точку на этой теме.
Мне стало обидно. Есть ли у этой Ивановой хоть что-нибудь святое? Я встретила подругу детства, ее подшефную и, вдруг, такая черствость. Напрочь лишена ностальгических чувств.
— Иванова, ты зануда и сухарь. Поэтому от тебя родной муж сбежал… и сын. А все оттого, что ты никого не любишь.
— Власову не люблю. Если муж сбежал по этой причине, туда ему и дорога, — заключила она и, подумав, добавила: — Его я тоже не люблю.
— А кого ты любишь? — возмутилась я.
— Тебя, дуру! — рявкнула Иванова и вышла из моей комнаты, в сердцах хлопнув дверью так, что штукатурка с потолка посыпалась.
Мне стало стыдно. Обидела хорошего человека. К тому же любящего меня, дуру. Я решила подлизаться и бодрым шагом отправилась в комнату Ивановой, но ее там не оказалось. Она сидела в столовой и плакала. Тут мне ничего другого не оставалось, как к ней присоединиться. Иванова пригребла меня к себе, и мы горько рыдали дуэтом. Каждая о своем. Я жалела Иванову, а она себя и, как выяснилось позже, Моргуна.
— Ты куда его дела? — бросила она мне упрек, когда мы наплакались и насморкались вдоволь.
Я пришла в ужас.
— Как? Разве он не дошел до кафедры?
Людмила скорбно покачала головой.
— Нет.
— Я высадила его на Большой Садовой, — солгала я, решив не вдаваться в подробности с воротами портнихи. — Он был не очень трезв, дрожал и жаловался на давление и возраст. Что же делать? Надо его искать. Ты звонила домой?
Людмила опять покачала головой.
— Нет, может ты позвонишь? — жалобно попросила она.
Мне было непривычно видеть ее такой жалкой и поникшей. Стало не по себе, словно почва ушла из-под ног. И что это на нее нашло? С каких это пор Иванова стала такой робкой и стеснительной? Да еще из-за какого-то ничтожного Моргуна. Плешивого. Умника. И алкоголика.
Тут призадумаешься…
И, вдруг, меня осенило. Осенило чисто интуитивно, потому что Иванова славилась своей исключительной верностью мужу и ни в каких амурах не была замечена. Она вообще ни в чем не была замечена, только в работе. Если до развода у нее еще была какая-то видимость личной жизни, то после развода осталась одна работа.
А ведь Иванова в юности была настоящая красавица, просто Брижит Бардо. Видимо она и характером в нее пошла. Слышала я, что Брижит тоже была грубиянка, славилась нравственностью и любила выпить, а к старости свихнулась на идеалах и принципах. Нетрудно представить что в будущем ждет Иванову. Нашей общей подруге Марусе нравственность Людмилы всегда была, как ножом по сердцу, и высказывалась она по этому поводу с большим презрением, а я гордилась Ивановой и всегда говорила: “В обществе должны быть и такие люди.”
Теперь же, когда на этот столп нравственности опустился туман подозрений, я новыми глазами посмотрела на Иванову и прошептала:
— Ты что, Людмила? У вас что с Моргуном? Отношения?
Это привело Иванову в чувства.
— Эго рэс нуллиус! — рявкнула она, а я сильно пожалела, что нет нашего переводчика Витьки, но Иванова следом перевела сама: — Я бесхозная вещь, — сказала она, — и никому нет дела до моих отношений.
— Тогда ищи своего Моргуна сама.
— У него давление, — с угрозой сообщила она.
На меня это не произвело впечатления.
— Знаю, — зевнула я, — давление и возраст. Он мне уже говорил. Кстати, Иванова, как удалось тебе втрескаться в такого старого козла?
— Он не всегда был таким.
— Но разница в возрасте, надеюсь, была всегда.
— Он был уже профессор, а я всего-навсего аспирантка.
— Теперь ты далеко не аспирантка, а он по-прежнему профессор и перенимает опыт у своей ученицы. Значит он еще и бездарь.
— Не сложилась личная жизнь, — выдвинула “веское” оправдание Иванова.
Такими глупостями меня не смутишь.
— Для мужчины главное в жизни — работа, а на личном фронте и у тебя не сложилось, однако это лишь помогло твоей карьере.
На этот раз Ивановой крыть было нечем, и она взмолилась:
— Соня, позвони Моргуну!
— И что сказать?
— Скажи, что с работы.
— Надеюсь его жена не медик?
— Медик, — вздохнула Иванова.
— Тогда на что ты меня толкаешь? А если она заведет со мной чисто профессиональный разговор?
— Она может, — согласилась Иванова. — Она дура, она еще и не то может.
— Ну вот видишь на что ты меня толкаешь. А, собственно, что ты так разволновалась из-за своего Моргуна. Что с ним может случится?
Людмила нахмурилась. На ее лице отразилась внутренняя борьба.
— Он запойный, — в конце концов призналась она. — Может уйти в штопор и потеряет кафедру. Его уже несколько раз прощали.
— Так что же не заботится об этом его жена?
— Ей плевать.
— А ты ничем не поможешь. Уедешь, а он тут же отправиться в свой штопор.
И тут я мне открылась тайна нашей командировки, иными словами говоря, ее истинная цель.
— Так и происходит, — обреченно сообщила Иванова. — Поэтому я и приехала.
— И теперь пьешь с ним вместе, — с укором констатировала я. — Ее любовник запил, и она вынуждена была стать алкоголичкой. Иванова, это про тебя.
— Ты ничего не понимаешь, — разозлилась она. — Это такой маневр.
— Да, но от этих маневров спиваешься уже ты. Да и кто хочешь сопьется, маневрируя всю жизнь.
Иванова полезла в карман, достала “Кент”, закурила, пуская в потолок клубы дыма. Я всем своим видом выражала, как мне это противно.
— Надо довести его до пенсии, — устало сказала она. — Понимаешь? Осталось немного. Ему нельзя лишиться кафедры. Понимаешь?
— Понимаю, — ответила я и подумала:
“Нет, вы только посмотрите на эту Иванову! Я всю жизнь считала ее образцом нравственности и была уверена, что у бедняги нет никакой личной жизни, а выходит, что нравственностью здесь и не пахнет. Вот где оказывается проходит ее личная жизнь. В Ростове. И пока она боролась с алкоголизмом чужого мужа, сбежал ее собственный, причем мужчина положительный во всех отношениях. Вот и пойми этих женщин.”
— Ладно, — сказала я, поражаясь глупости Ивановой, — раз цель твоей жизни — трезвый Моргун, деваться некуда. Придется помочь, но горячку пороть не буду. Завтра утром поеду реализовывать герани, тогда и заеду в лоно его семьи.
— А что скажешь жене?
— Не волнуйся, найду что сказать.
Глава 8
На следующий день рано утром, ни свет ни заря, Людмила безжалостно растормошила меня.
— Пора, — торжественно прошептала она, протягивая чашку дымящегося кофе. — Зинка уйдет, а он не откроет.
Мне только что снился сладкий сон: незнакомец, подобравший меня на дороге, лепетал мне на ушко ласковые глупости. Естественно, что после такой идиллии воспринимать сообщение Ивановой у меня не было ни желания ни возможностей.
— Какая Зинка, — проворчала я, отвергая кофе и переворачиваясь на другой бок с твердой решимостью досмотреть сон.
— Зинка, жена его, — рявкнула Иванова и стащила с меня одело.
— Ну что это! — завопила я. — Что происходит? Что за напасть! Мне не дают житья из-за каких-то алкоголиков! Когда бы я хотела такой жизни, сама бы стала женой алкоголика! Благо у меня всегда такая возможность была, взять хотя бы Кирю.
Но какой смысл возражать Ивановой, особенно когда ей неймется. В конце концов она меня допекла. Пришлось подняться с постели и, наспех выпив кофе, везти ее в Ростов.
Всю дорогу она готовила меня к встрече со своим алкоголиком. Оказалось, что я должна не просто разыскать его, но, являя чудеса мужества и терпения, затащить негодника на кафедру, где уж Людмила обещала управиться сама.
Когда выяснилось, что к трепетному общению с алкоголиками я практически готова, Иванова перешла к инструкциям, как следует вести себя с их глупыми женами. В том, что жены всех алкоголиков глупы у нее не было ни тени сомнения.
— Иначе что же заставляет их жить с такими “сокровищами”, — пояснила она свою точку зрения.
— Может обстоятельства, — неуверенно предположила я, на что она тут же возразила:
— Какие жены, такие и обстоятельства.
— Нет, но кто бы говорил? — изумилась я. — Жен еще как-то можно понять, а вот как понять любовниц? Они же не связаны узами квартиры.
Но Иванова меня не слушала. Она считала, что с женами покончено и можно приступать к детальным инструкциям по родственникам. А вот тут-то я бурно запротестовала:
— Постой, какие родственники? Это уже слишком. Мы так не договаривались.
Врезаться в толпу родственников и уводить оттуда пьяного Моргуна не представлялось мне заманчивым. Тем более, что мы уже давно колесили по Ростову и были в двух шагах от этой перспективы.
— Из родственников только дочь, — успокоила меня Иванова. — Девка она добрая, и ты с ней поладишь. Сейчас сверни налево, зарули во двор и остановись у первого подъезда.
Я свернула, зарулила и остановилась.
— Иди, — скомандовала Людмила.
— А ты?
— Буду ждать в машине.
— Хорошенькое дельце, — возмутилась я. — До этого речь шла о кафедре.
— Какая разница? — рявкнула Иванова из чего я сделала вывод, что ей жутко не терпится увидеть своего Моргуна. — Тебе же лучше. Ты не знаешь еще что такое пьяный мужик. Не рассчитывай, что он кинется выполнять все твои прихоти. Дай бог хотя бы вытащить его из подъезда.
Только сейчас я поняла на что иду и задумалась. Заметив мои сомнения, Иванова сообразила, что переборщила поспешила добавить:
— Он смирный, это я так, для общего обзора.
Я нехотя полезла из машины.
— Второй этаж, пятая квартира, — крикнула мне вслед Иванова.
Взлетев на второй этаж я нажала на кнопку звонка и прислушалась. За дверью раздавался детский заливистый плач. Предположить, что эти звуки издает Моргун было крайне сложно, и я усомнилась туда ли попала, не перепутала ли Иванова адрес. Собираясь вернуться к машине, я уже сделала несколько шагов к лестнице, но дверь распахнулась и раздался вопрос:
— Вам кого?
Я растерялась и залепетала:
— Этого… как его… Моргуна Ефима Борисовича могу я увидеть.
На меня смотрело прелестнейшее создание: носик пуговичкой, бровки дужками, глазки чистейшей голубизны, пунцовые губки гузкой и все это в ореоле пепельных кудряшек.
“Точно ошиблась адресом,” — подумала я, но создание с виноватой улыбкой отступило назад, приглашая меня войти.
— Видеть можете, а поговорить вряд ли, — шепотом сообщило оно.
— Почему? — так же шепотом спросила я.
— Он, простите, пьян. Вы с работы?
Я замялась, но тут же нашлась и прошептала:
— В некотором роде да.
Создание протянуло свою маленькую (словно игрушечную) ручку и представилось:
— Вера.
— Очень приятно, — поделилась я впечатлением, осторожно прикасаясь к ее ладошке. — Меня зовут Софья Адамовна, можно просто Соня.
Наше чинное знакомство было прервано. Входная дверь распахнулась и на пороге появилось второе создание. Точная копия Верочки, но сильно расплывшийся и изрядно побитый временем вариант. Я сообразила, что это Зинка, жена Моргуна.