Страница:
Все объясняется просто: международники тогда еще не были выделены, и когда-то в системе Академии наук было решено включать международников в Отделение экономики.
После смерти Иноземцева директором ИМЭМО стал Александр Николаевич Яковлев. Как только Горбачева избрали Генеральным секретарем, он забрал Яковлева в ЦК. Уходя, Яковлев позаботился о том, чтобы директором ИМЭМО стал академик Примаков.
— Я предложил Примакова, — вспоминает Яковлев. — Но не все были согласны с его кандидатурой. Нет, не все. С некоторой настороженностью отнесся Комитет госбезопасности. В то время все эти назначения согласовывались. Они, в КГБ, не то что были откровенно против, они считали, что другие кандидатуры лучше…
Яковлев умел настоять на своем. Весной 1986 года Примаков был назначен директором института. Как только Яковлев занял кабинет на Старой площади, он стал постоянно привлекать Примакова к работе над документами, которые стали идеологической базой перестройки.
10 июня 1989 года новый Верховный Совет начал работу с избрания председателей палат. Горбачев предложил избрать председателем Совета Союза Евгения Максимовича Примакова, ставшего народным депутатом по списку КПСС (сто партийных депутатов именовались «красной сотней»).
Примаков неохотно согласился на пост председателя Совета Союза. И быстро убедился в том, что был прав в своих сомнениях. Несколько раз говорил друзьям, что был бы рад поскорее избавиться от этой должности. Повторял:
— Это не мое.
В том же 1989 году его избрали кандидатом в члены политбюро. Евгений Максимович отнесся к этому на диво спокойно, хотя это было вознесением на политический олимп. Когда он после пленума ЦК вышел на улицу, его уже ждала не «Волга», а «ЗИЛ» с охраной.
Один знакомый профессор встретил его после пленума. Искренне пожал ему руку:
— Поздравляю, Евгений Максимович! Тот недоуменно переспросил:
— С чем?
— Как с чем? С избранием в политбюро! Примаков пренебрежительно махнул рукой:
— Фигня все это.
И пошел дальше.
В марте 1990 года Примаков, к своему величайшему облегчению, освободился от обязанностей в Верховном Совете. Горбачев назначил его членом Президентского совета. Горбачев нуждался в личном мозговом центре, который обсуждал бы ключевые проблемы, генерировал идеи и воплощал их в президентские указы.
Горбачев допустил большую ошибку в отношении Примакова. В декабре 1990 года на съезде народных депутатов предстояло избрать вице-президента СССР. Горбачев перебрал много кандидатур. Яковлев вызвал бы яростные протесты консерваторов. Шеварднадзе отпал, потому что в первый же день работы съезда сделал резкое заявление об уходе в отставку. От кандидатуры Нурсултана Назарбаева, будущего президента Казахстана, Горбачев тоже отказался.
Возникли две новые фамилии: Примаков и Геннадий Иванович Янаев, к тому времени член политбюро и секретарь ЦК. Бывший комсомольский функционер, веселый, компанейский человек, он чем-то понравился Горбачеву и мгновенно взлетел. Горбачев полагал, что сравнительно молодой Янаев, не примкнувший ни к левым, ни к правым, не встретит возражений у съезда, да и ему самому не доставит хлопот. Едва ли Горбачев хотел видеть на посту вице-президента сильную и самостоятельную фигуру, с которой ему бы пришлось считаться…
Он посоветовался с бывшим членом политбюро и секретарем ЦК Вадимом Андреевичем Медведевым.
Медведев ответил так:
— Янаев, возможно, будет вам помогать, но он не прибавит вам политического капитала. Я бы отдал предпочтение Примакову.
Горбачев выбрал тогда Янаева и совершил ошибку. Примаков — в отличие от Геннадия Янаева — никогда бы не предал своего президента. Августовского путча бы не было, и, может быть, в каком-то виде сохранился Советский Союз…
13 марта 1991 года Верховный Совет разрешил Горбачеву создать вместо распущенного Президентского совета новую структуру — Совет безопасности, своего рода узкий кабинет.
После августовского путча Примаков оказался одним из самых близких сотрудников Горбачева, но без должности. Бакатин получил назначение в КГБ, а Евгений Максимович остался без дела. Думали, его сделают министром иностранных дел. Примаков был не прочь. Что помешало? Ельцин не проявил энтузиазма? Или Горбачеву не хотелось объясняться с американцами, которые невзлюбили Примакова после поездки к Саддаму Хусейну? Министром назначили Бориса Дмитриевича Панкина.
Глубоко Евгения Примакова знают немногие, только те, кто входит в тесный круг его друзей. Пасмурный на вид, он в реальности веселый, искренний, жизнерадостный человек. Он пишет хорошие лирические стихи, любит застолье, знает множество анекдотов и хранит верность товарищам.
Он многое делал как бы играючи. Защищал диссертации, не собираясь посвящать себя полностью науке, а получилось, что академическая карьера стала главной. Ушел из научного института, не предполагая, что со временем займет крупные посты в правительстве и, в конце концов, возглавит кабинет министров.
Кажущаяся легкость карьеры — свидетельство многих талантов, хотя во всякой карьере имеет значение и элемент случайности, а точнее, везения. А вот в личной жизни у него была настоящая трагедия — он потерял жену и сына. Для человека его типа, его тбилисского воспитания эта утрата непереносима. Но Примаков никогда не жалуется, не показывает, как ему тяжело, и не впадает в тоску.
А ведь самым главным в жизни, несмотря на карьеру и профессиональные успехи, для него была семья. Он рано женился, но их чувства с Лаурой нисколько не угасли. Они были не только мужем и женой, но и друзьями, дополняли друг друга.
Во второй раз Примаков женился на своем лечащем враче — Ирине Борисовне Бокаревой. Ирина Борисовна работала в санатории Барвиха, который был самым комфортабельным и престижным в системе 4-го Главного управления при Министерстве здравоохранения СССР.
Он сохранил всех своих друзей, в том числе еще со школьных времен. И какую бы должность он ни занимал, это ничего не меняет в его отношении к друзьям. Он прошел с ними по жизни, ничего не растеряв.
Ему показывали обширную территорию, водили по длинным коридорам, раскладывали перед ним толстенные папки, и ему постепенно открывалась картина жизни необыкновенного и никогда не засыпающего организма.
Советская разведка действовала как гигантский пылесос: вместе с действительно важной информацией она вбирала и кучу никому не нужной шелухи. Скажем, даже в Зимбабве или Сьерра-Леоне крали какие-то военные документы, вербовали местных чиновников. Но стоило ли тратить на это деньги и силы?
Главный вопрос, поставленный перед Примаковым, стоял так: а что именно нужно? В какой именно информации нуждается государство?
Евгений Примаков примерно представлял себе, что должна давать разведка. Пока — перестать растрачивать силы и средства. Нужно только то, что имеет значение для России. Теперь ему предстояло убедить в своей правоте аппарат службы.
Когда Примакова назначили в Ясенево, министром иностранных дел СССР еще был Борис Панкин. С Борисом Дмитриевичем и со сменившим его на три недели Эдуардом Шеварднадзе Примаков не спорил. В конце 1991 года и Панкин, и Шеварднадзе были в чести, по своему политическому весу Примаков им уступал. Да и президент Ельцин не понял бы тогда Примакова, если бы он пришел просить места для разведчиков. Другие были приоритеты. Следовало выждать…
Так что число разведчиков в посольствах сократилось, но ненадолго. Потом все постепенно вернулось назад. Примаков действовал через президента Ельцина, который подписывал распоряжения о прикомандировании сотрудников разведки к Министерству иностранных дел и о выделении им мест в посольствах и консульствах. Министерству иностранных дел оставалось только подчиняться.
Мечта Панкина убрать с территории посольства разведчиков не сбылась. Панкин был явно во власти несвойственных ему иллюзий. Нет в мире дипломатической службы, которая отказывала своим разведчикам в прикрытии. Все дело в том, на какое количество мест в списке дипломатов претендует разведка.
Теперь некоторые дипломаты говорят, что в процентном отношении разведчиков в посольствах стало даже больше, чем в советские времена, потому что число дипломатических должностей сократилось, а аппарат резидентур остался прежним.
Уже в роли министра иностранных дел Евгений Примаков говорил мне:
— Когда я переходил из разведки в МИД, у дипломатов была вначале настороженность. Беспокоились, не начну ли я перетаскивать кадры из «леса», как здесь называют месторасположение штаб-квартиры разведки. Этого не произошло. На первой пресс-конференции в министерстве я даже шутя сказал, что в этом нет необходимости, потому что эти многие уже находятся здесь в МИДе, так?
Примаков широко улыбнулся. И продолжал уже без улыбки:
— Но этих «многих» не так много. Тут я могу пополемизировать с теми, кто говорит о «засилье» разведчиков в Министерстве иностранных дел. Никакого засилья нет. Есть нормальная, как во всех странах, работа разведчиков «под крышей», под дипломатическим прикрытием. Но она не мешает дипломатии, не мешает…
Поскольку Борис Панкин провел на посту министра чуть меньше ста дней, то он мало что успел. Еще будучи послом в Чехословакии, он предлагал убрать из Праги излишнее количество разведчиков, особенно тех, кто был официально представлен чехам в своем основном качестве. Ему это не удалось.
Генерала, который при Панкине возглавлял резидентуру военной разведки в Чехословакии, я видел в Братиславе весной 1996 года, то есть через пять лет. Он преспокойно заканчивал срок своей командировки и в отличном настроении заехал в теперь уже независимую Словакию, чтобы попрощаться с товарищами. Выпито было немало.
Наутро генерал поправлялся местным белым вином и рассказывал, как он лихо оттянул Бориса Панкина, защищая честь своего однокашника генерала Альберта Макашова…
Но все это будет потом. А в конце 1991-го и в 1992-м из разведки уходили. Написал рапорт об увольнении из внешней разведки подполковник Владимир Владимирович Путин.
Возвращались в Москву люди из торговых представительств, из бюро «Аэрофлота», корреспонденты газет и журналов, а также сотрудники некоторых контор, часть которых была создана в свое время для того, чтобы отправлять разведчиков за границу под легальным прикрытием.
Под руководством Примакова в центральном аппарате тоже шло сокращение, сливались отделы, ликвидировались некоторые направления. Например, исчез самостоятельный японский отдел.
Те, кто продолжал работать за границей, остались без денег, потому что разрушилась прежняя система доставки им денег из Москвы.
Разведка просила о помощи журналистов. Толстые пачки долларов привозили из Ясенева в редакции газет, и обычные журналисты — просто в порядке дружеской взаимовыручки — перевозили деньги через границу. Стоя перед таможенниками, они ежились от страха, понимая, что если таможенник что-то заподозрит и их задержат, то они пойдут под суд, потому что какой же таможенник поверит нелепому объяснению:
— Везу деньги для наших разведчиков…
Среди оставшихся в резидентурах офицеров развернулась ожесточенная борьба за право остаться за границей. Сотрудники разведки сражались за собственное выживание и одновременно выживали других — то есть всячески помогали товарищам поскорее вернуться на родину.
Возвращающиеся домой офицеры не находили себе работу в центральном аппарате и искали место сами — чаще всего в коммерческих структурах. Разведчики прежде всего могли предложить новым работодателям свои зарубежные контакты.
По указанию Примакова управление кадров не возражало, даже, наоборот, неофициально советовало тем, кто вернулся из-за границы, обосноваться где-то на стороне.
Они не увольнялись из кадров, поскольку в разведке, как и в армии, пенсию платят за выслугу лет. Прослужив двадцать лет, в сравнительно молодом возрасте можно получить приличную военную пенсию и заняться чем-то другим.
Помню печальные лица своих приятелей — офицеров разведки, которые работали под журналистским прикрытием. Проблемы у них были на каждом шагу. Кто-то не успел и несколько месяцев проработать за границей, как его вернули из-за сокращений, и он ходил по Ясеневу без всякого дела.
Другие уже активно искали работу — в основном в департаменте по обслуживанию дипломатического корпуса в качестве переводчиков-референтов при иностранных журналистах. Там платили в валюте, хотя работа была малоприятная. Потом, когда стали появляться частные банки, разведчики почувствовали себя лучше — их охотно брали в службы безопасности и в аналитические отделы.
Ушли не только те, кого считали балластом. По собственному желанию уходили молодые офицеры, которые считали, что у них нет служебной перспективы. Исходом это назвать нельзя, но потеря была заметной.
Офицеры писали заявления и увольнялись. Это было нечто новое в разведке, которая превратилась в обычную государственную структуру.
Один из близких сотрудников Примакова шутил:
— Еще до работы в разведке я услышал такую пугающую фразу: из разведки по своей воле не уходят. Отсюда выносят вперед ногами или выводят в наручниках. Вот как. Так когда я приходил, то думал: а как уходить-то буду? Если два пути всего, то какой же мой?
Разведчики впервые почувствовали себя в определенном смысле обычными служащими. Они имели право заниматься прежним делом, а могли уйти, если возникало желание заняться чем-то другим.
Но тогда, в первые дни, это было шоком для кадровых разведчиков. Как это взять и уйти?.. Те, кто оставался, говорили разные резкие слова в спину уходящим. Уходили в основном из-за денег. А кто-то ушел и по идеологическим соображениям. Разве можно говорить, что наши интересы с Соединенными Штатами в чем-то совпадают? Это казалось настолько чудовищным, что офицеры говорили: я в этом участвовать не желаю.
Государственная политика новой России исключала продолжение такой линии, требовала разумной достаточности не только для армии, но и для разведки. Но можно себе представить, как трудно было сменить ориентиры офицерам со стажем.
В разведке работали разные люди с разными политическими взглядами. Для одних крушение социализма было ударом. Другие стали говорить, что после крушения социалистического строя работать легче: исчезла фальшь.
Советским разведчикам приходилось вербовать людей, рассказывая, какая прекрасная страна — Советский Союз. Некоторые разведчики испытывали при этом моральный дискомфорт. Бывало, советский разведчик рассказывает о своей стране и думает: ну и дурак же ты, американец, что в это веришь.
Чем дипломат отличается от разведчика? Дипломаты с неменьшим искусством выведывают то, что им надо. Разведчик пытается придать отношениям специфический, личный характер, чтобы получать больше, чем то, что мог бы узнать дипломат.
Можно платить за информацию деньги или же убедить иностранца в том, что помогать твоей стране — это святое дело. Беда в том, что Советский Союз — за исключением короткого промежутка времени (после революции и до начала тридцатых годов, а также во время Второй мировой войны) — мало у кого вызывал симпатии.
А вот сотрудники американской разведки действовали как представители политически привлекательной страны.
Некоторые разведчики, которые работали в те годы, когда Советский Союз был особенно непривлекательным, говорили, что добивались успеха по причине профессионального честолюбия.
Один из наших разведчиков, награжденный орденом за удачную вербовку, говорил мне:
— Мы работали от имени дурно пахнущей страны. Надо понять наше положение. У тебя галстук, аккуратная прическа, пробор, но от тебя плохо пахнет. Ты представляешь страну с мерзопакостным режимом. Трудно было защищать страну, когда речь шла о нарушениях прав человека. Нужно было как-то выглядеть прилично. Но и не переходить некую грань, за которой уже американский разведчик мог бы попытаться тебя поймать на несогласии с политикой КПСС…
Вот таким людям приход Примакова был по душе. Но их в разведке меньшинство.
Когда Примаков приступил к работе в Ясенево, с ним пришла известная формула, придуманная англичанами: у нас нет постоянных соперников и нет постоянных союзников, постоянны только наши национальные интересы.
Но ведь советская разведка всю свою историю работала вместе с постоянными союзниками против постоянных противников. И этим все определялось. То, что хорошо для противника, плохо для нас. То, что хорошо нашим союзникам, и нам хорошо. Никаких личных пристрастий. И вдруг Примаков декларирует такую ересь…
На Примакова газеты набросились и справа и слева — что он понимает под национальными интересами?
Одни говорили: мы демократы, мы будем строить правовое государство, закладывать основы рыночной экономики, нас все полюбят, от нас во всем мире только этого и ждали — какие же у нас могут быть враги?
А на другой стороне политического спектра крик стоял: как это у нас нет соперников и противников?!
И этот спектр настроений и мнений присутствовал внутри самой разведки.
Ко времени прихода Примакова в разведке департизация уже произошла. Партийные организации исчезли, но люди еще не могли привыкнуть к простой мысли: взгляды у тебя могут быть любыми, но вся политика остается за воротами Ясенева. Твои взгляды к работе отношения не имеют. Вот объявят выборы, зайдешь в кабинку для голосования, штору за собой задвинешь, все свои мечтания в бюллетене отметишь и опустишь в урну. Тем самым и определишь грядущую жизнь…
Уже в ноябре 1991 года Примаков приказал отменить программу обнаружения признаков возможного ракетноядерного нападения. Это было детище Юрия Андропова, который пугал страну приближающейся войной. Программа действовала десять лет. Каждые две недели все резидентуры докладывали Москве об отсутствии признаков подготовки Запада к войне — вроде количества горящих окон ночью в Пентагоне или дополнительных закупок крови для военных госпиталей. Выполнение этой андроповской программы стоило стране огромных денег.
Примаков говорил, что национальные интересы есть и у других государств. Следовательно, есть поле, где наши национальные интересы совпадают. Вот на этом поле мы можем сотрудничать. А есть поле, где наши интересы не совпадают, там сотрудничество не получится, там будет действовать разведка.
Опять посыпались недоуменные вопросы: какое такое сотрудничество? Он тогда вместо «сотрудничества» выбрал другое слово — «взаимодействие». Опять всеобщее удивление — о каком взаимодействии можно говорить, работая в разведке? И все равно в Ясеневе нашлись люди, которые его поддержали.
Взамен «главного противника» в лице государства — это были Соединенные Штаты — появился главный противник в лице опасных для всего мира явлений. Помимо оружия массового уничтожения это организованная преступность, незаконный оборот наркотиков, международный терроризм. Когда этот набор выстроился, то стало ясно, что это поле, где совпадают национальные интересы почти всех стран. И сражаться на этом поле можно только сообща. И Примаков сказал: здесь мы будем взаимодействовать.
Следующий его шаг был таков. Примаков обратил внимание коллег, что после окончания холодной войны проблемы национальной безопасности — а разведка занимается именно этим — скорее всего, будут определяться экономической составляющей государства, удельным весом его экономики в мировом хозяйстве, способностью экономики адекватно отвечать на социальные и технологические вызовы эпохи.
Следовательно, нужно представлять себе, что происходит в мировой экономике, а раз так — нужна мощная экономическая разведка. И он из отдела сделал управление.
Но важно, что это было не просто указание начальника. Он старался, чтобы все поняли, как это необходимо. А не просто вызвал и приказал: теперь будет не отдел, а управление, и будете так работать. Он старался, чтобы его поняли.
У разведки был еще дополнительный повод для огорчений. Она потеряла союзников — разведки социалистических стран, которые тоже вели борьбу против Запада. Самой большой утратой было исчезновение разведки ГДР, нашпиговавшей своей агентурой Западную Германию и структуры НАТО.
Более того, территория Восточной Европы, которая считалась дружеской, перестала быть таковой.
Вскоре после того, как Примаков занял пост начальника разведки, забеспокоились сначала чехи, затем другие восточноевропейские государства. Чехи пришли к выводу, что российская разведка слишком активна на их территории.
Чехи были огорчены и обижены. В Москву приезжал тогдашний министр внутренних дел Ян Румл и договорился с Примаковым о том, что секретные службы двух стран не будут работать друг против друга. Обманули бедных чехов?
Сотрудники Службы внешней разведки ответили мне так: против Чехии Москва работать не собирается. Ударение было сделано на слово «против», то есть исключаются подрывные акции, наносящие ущерб стране. Но нормальный сбор информации о положении внутри Чехии будет продолжаться.
Вопрос о методах разведки не прост. Если бы речь шла только об информации, которую можно получать открытым путем, вполне хватило бы и усилий дипломатов. Разведка же создает свою агентуру известным образом — подкупом, шантажом, обманом. Поскольку, тем не менее, современная политика не готова отказаться от услуг разведки, то только наивные люди способны предположить, будто российская разведка оставит без внимания Восточную Европу.
В Польше были громкие шпионские скандалы. Поляки утверждали, что российская разведка пытается получать информацию у старых друзей — бывших партийных чиновников, которые теперь заняли важные посты в государстве. В конце 1995 года в результате такого обвинения вынужден был уйти в отставку премьер-министр Юзеф Олексы.
Мало кто из поляков всерьез полагал, будто премьер-министр, яко тать в нощи, бегал на тайные встречи с российским резидентом и, поминутно оглядываясь, передавал ему секретные документы из собственного служебного сейфа.
Но скандал напомнил полякам о том, о чем сам Олексы хотел бы забыть. В социалистические времена молодой, перспективный партийный работник Юзеф Олексы действительно крепко дружил с сотрудником представительства КГБ в Польше и даже ездил с ним на охоту. Об этом поведал журналистам бывший офицер внешней разведки Владимир Алганов, который с 1981 года работал в представительстве КГБ в Варшаве.
Владимир Алганов устроил пресс-конференцию в Москве, чтобы обелить Олексы. Он рассказывал:
— Я его не вербовал, вербовать не мог, потому что не имел права заагентурить гражданина соцстраны…
Но благими пожеланиями вымощена дорога в ад. Владимир Алганов только подтвердил тот факт, что в прежние времена нынешний премьер-министр поддерживал выходившие за рамки его служебных обязанностей отношения с иностранным разведчиком.
Остальное поляки могли себе домыслить в зависимости от силы воображения: установив с кем-то контакт, разведка постарается не упустить ценный источник, и кто-то из преемников удачливого Владимира Алганова продолжал встречаться с Юзефом, когда Польша перестала быть социалистической, а Олексы, напротив, пошел в гору…
Конечно же, в прежние времена в Польше (как и в большинстве социалистических стран) дружба с советскими разведчиками не только не была криминалом, но, напротив, являлась необходимым условием успешной политической карьеры.
Я беседовал с генерал-лейтенантом внешней разведки в отставке Виталием Павловым, который десять лет возглавлял представительство КГБ СССР в Польше.
— Принимая меня перед отъездом в Польшу, — вспоминал генерал Павлов, — Юрий Владимирович Андропов сказал: «Вы должны знать все, что происходит в стране. Но вы не имеете права заниматься агентурно-оперативной работой. Никаких вербовок и конспиративной деятельности…» На агента, с которым мы сотрудничали, полагалось завести дело, папку с донесениями. Но нам было запрещено заводить дела на граждан социалистических стран. А раз нет документа, нет и агента…
После смерти Иноземцева директором ИМЭМО стал Александр Николаевич Яковлев. Как только Горбачева избрали Генеральным секретарем, он забрал Яковлева в ЦК. Уходя, Яковлев позаботился о том, чтобы директором ИМЭМО стал академик Примаков.
— Я предложил Примакова, — вспоминает Яковлев. — Но не все были согласны с его кандидатурой. Нет, не все. С некоторой настороженностью отнесся Комитет госбезопасности. В то время все эти назначения согласовывались. Они, в КГБ, не то что были откровенно против, они считали, что другие кандидатуры лучше…
Яковлев умел настоять на своем. Весной 1986 года Примаков был назначен директором института. Как только Яковлев занял кабинет на Старой площади, он стал постоянно привлекать Примакова к работе над документами, которые стали идеологической базой перестройки.
Горбачев долго думал
Политическая карьера Примакова началась в 1989 году.10 июня 1989 года новый Верховный Совет начал работу с избрания председателей палат. Горбачев предложил избрать председателем Совета Союза Евгения Максимовича Примакова, ставшего народным депутатом по списку КПСС (сто партийных депутатов именовались «красной сотней»).
Примаков неохотно согласился на пост председателя Совета Союза. И быстро убедился в том, что был прав в своих сомнениях. Несколько раз говорил друзьям, что был бы рад поскорее избавиться от этой должности. Повторял:
— Это не мое.
В том же 1989 году его избрали кандидатом в члены политбюро. Евгений Максимович отнесся к этому на диво спокойно, хотя это было вознесением на политический олимп. Когда он после пленума ЦК вышел на улицу, его уже ждала не «Волга», а «ЗИЛ» с охраной.
Один знакомый профессор встретил его после пленума. Искренне пожал ему руку:
— Поздравляю, Евгений Максимович! Тот недоуменно переспросил:
— С чем?
— Как с чем? С избранием в политбюро! Примаков пренебрежительно махнул рукой:
— Фигня все это.
И пошел дальше.
В марте 1990 года Примаков, к своему величайшему облегчению, освободился от обязанностей в Верховном Совете. Горбачев назначил его членом Президентского совета. Горбачев нуждался в личном мозговом центре, который обсуждал бы ключевые проблемы, генерировал идеи и воплощал их в президентские указы.
Горбачев допустил большую ошибку в отношении Примакова. В декабре 1990 года на съезде народных депутатов предстояло избрать вице-президента СССР. Горбачев перебрал много кандидатур. Яковлев вызвал бы яростные протесты консерваторов. Шеварднадзе отпал, потому что в первый же день работы съезда сделал резкое заявление об уходе в отставку. От кандидатуры Нурсултана Назарбаева, будущего президента Казахстана, Горбачев тоже отказался.
Возникли две новые фамилии: Примаков и Геннадий Иванович Янаев, к тому времени член политбюро и секретарь ЦК. Бывший комсомольский функционер, веселый, компанейский человек, он чем-то понравился Горбачеву и мгновенно взлетел. Горбачев полагал, что сравнительно молодой Янаев, не примкнувший ни к левым, ни к правым, не встретит возражений у съезда, да и ему самому не доставит хлопот. Едва ли Горбачев хотел видеть на посту вице-президента сильную и самостоятельную фигуру, с которой ему бы пришлось считаться…
Он посоветовался с бывшим членом политбюро и секретарем ЦК Вадимом Андреевичем Медведевым.
Медведев ответил так:
— Янаев, возможно, будет вам помогать, но он не прибавит вам политического капитала. Я бы отдал предпочтение Примакову.
Горбачев выбрал тогда Янаева и совершил ошибку. Примаков — в отличие от Геннадия Янаева — никогда бы не предал своего президента. Августовского путча бы не было, и, может быть, в каком-то виде сохранился Советский Союз…
13 марта 1991 года Верховный Совет разрешил Горбачеву создать вместо распущенного Президентского совета новую структуру — Совет безопасности, своего рода узкий кабинет.
После августовского путча Примаков оказался одним из самых близких сотрудников Горбачева, но без должности. Бакатин получил назначение в КГБ, а Евгений Максимович остался без дела. Думали, его сделают министром иностранных дел. Примаков был не прочь. Что помешало? Ельцин не проявил энтузиазма? Или Горбачеву не хотелось объясняться с американцами, которые невзлюбили Примакова после поездки к Саддаму Хусейну? Министром назначили Бориса Дмитриевича Панкина.
Глубоко Евгения Примакова знают немногие, только те, кто входит в тесный круг его друзей. Пасмурный на вид, он в реальности веселый, искренний, жизнерадостный человек. Он пишет хорошие лирические стихи, любит застолье, знает множество анекдотов и хранит верность товарищам.
Он многое делал как бы играючи. Защищал диссертации, не собираясь посвящать себя полностью науке, а получилось, что академическая карьера стала главной. Ушел из научного института, не предполагая, что со временем займет крупные посты в правительстве и, в конце концов, возглавит кабинет министров.
Кажущаяся легкость карьеры — свидетельство многих талантов, хотя во всякой карьере имеет значение и элемент случайности, а точнее, везения. А вот в личной жизни у него была настоящая трагедия — он потерял жену и сына. Для человека его типа, его тбилисского воспитания эта утрата непереносима. Но Примаков никогда не жалуется, не показывает, как ему тяжело, и не впадает в тоску.
А ведь самым главным в жизни, несмотря на карьеру и профессиональные успехи, для него была семья. Он рано женился, но их чувства с Лаурой нисколько не угасли. Они были не только мужем и женой, но и друзьями, дополняли друг друга.
Во второй раз Примаков женился на своем лечащем враче — Ирине Борисовне Бокаревой. Ирина Борисовна работала в санатории Барвиха, который был самым комфортабельным и престижным в системе 4-го Главного управления при Министерстве здравоохранения СССР.
Он сохранил всех своих друзей, в том числе еще со школьных времен. И какую бы должность он ни занимал, это ничего не меняет в его отношении к друзьям. Он прошел с ними по жизни, ничего не растеряв.
Разведывательный городок в Ясеневе и его обитатели
Конечно, Евгений Примаков имел представление о работе разведки, но что представляет собой разведывательная служба, он узнал только после того, как появился в Ясенево в роли хозяина.Ему показывали обширную территорию, водили по длинным коридорам, раскладывали перед ним толстенные папки, и ему постепенно открывалась картина жизни необыкновенного и никогда не засыпающего организма.
Советская разведка действовала как гигантский пылесос: вместе с действительно важной информацией она вбирала и кучу никому не нужной шелухи. Скажем, даже в Зимбабве или Сьерра-Леоне крали какие-то военные документы, вербовали местных чиновников. Но стоило ли тратить на это деньги и силы?
Главный вопрос, поставленный перед Примаковым, стоял так: а что именно нужно? В какой именно информации нуждается государство?
Евгений Примаков примерно представлял себе, что должна давать разведка. Пока — перестать растрачивать силы и средства. Нужно только то, что имеет значение для России. Теперь ему предстояло убедить в своей правоте аппарат службы.
Когда Примакова назначили в Ясенево, министром иностранных дел СССР еще был Борис Панкин. С Борисом Дмитриевичем и со сменившим его на три недели Эдуардом Шеварднадзе Примаков не спорил. В конце 1991 года и Панкин, и Шеварднадзе были в чести, по своему политическому весу Примаков им уступал. Да и президент Ельцин не понял бы тогда Примакова, если бы он пришел просить места для разведчиков. Другие были приоритеты. Следовало выждать…
Так что число разведчиков в посольствах сократилось, но ненадолго. Потом все постепенно вернулось назад. Примаков действовал через президента Ельцина, который подписывал распоряжения о прикомандировании сотрудников разведки к Министерству иностранных дел и о выделении им мест в посольствах и консульствах. Министерству иностранных дел оставалось только подчиняться.
Мечта Панкина убрать с территории посольства разведчиков не сбылась. Панкин был явно во власти несвойственных ему иллюзий. Нет в мире дипломатической службы, которая отказывала своим разведчикам в прикрытии. Все дело в том, на какое количество мест в списке дипломатов претендует разведка.
Теперь некоторые дипломаты говорят, что в процентном отношении разведчиков в посольствах стало даже больше, чем в советские времена, потому что число дипломатических должностей сократилось, а аппарат резидентур остался прежним.
Уже в роли министра иностранных дел Евгений Примаков говорил мне:
— Когда я переходил из разведки в МИД, у дипломатов была вначале настороженность. Беспокоились, не начну ли я перетаскивать кадры из «леса», как здесь называют месторасположение штаб-квартиры разведки. Этого не произошло. На первой пресс-конференции в министерстве я даже шутя сказал, что в этом нет необходимости, потому что эти многие уже находятся здесь в МИДе, так?
Примаков широко улыбнулся. И продолжал уже без улыбки:
— Но этих «многих» не так много. Тут я могу пополемизировать с теми, кто говорит о «засилье» разведчиков в Министерстве иностранных дел. Никакого засилья нет. Есть нормальная, как во всех странах, работа разведчиков «под крышей», под дипломатическим прикрытием. Но она не мешает дипломатии, не мешает…
Поскольку Борис Панкин провел на посту министра чуть меньше ста дней, то он мало что успел. Еще будучи послом в Чехословакии, он предлагал убрать из Праги излишнее количество разведчиков, особенно тех, кто был официально представлен чехам в своем основном качестве. Ему это не удалось.
Генерала, который при Панкине возглавлял резидентуру военной разведки в Чехословакии, я видел в Братиславе весной 1996 года, то есть через пять лет. Он преспокойно заканчивал срок своей командировки и в отличном настроении заехал в теперь уже независимую Словакию, чтобы попрощаться с товарищами. Выпито было немало.
Наутро генерал поправлялся местным белым вином и рассказывал, как он лихо оттянул Бориса Панкина, защищая честь своего однокашника генерала Альберта Макашова…
Но все это будет потом. А в конце 1991-го и в 1992-м из разведки уходили. Написал рапорт об увольнении из внешней разведки подполковник Владимир Владимирович Путин.
Вперед ногами или в наручниках
В целом разведка нуждалась в сокращении, и оно происходило. Сократить надо было примерно тридцать-сорок процентов. В 1992 году российские разведчики по всему миру паковали чемоданы и с болью в сердце покидали посольские здания, над которыми развевался непривычный трехцветный флаг. Примаков, возглавив Службу внешней разведки, принужден был отозвать домой офицеров, чьи должности подлежали сокращению.Возвращались в Москву люди из торговых представительств, из бюро «Аэрофлота», корреспонденты газет и журналов, а также сотрудники некоторых контор, часть которых была создана в свое время для того, чтобы отправлять разведчиков за границу под легальным прикрытием.
Под руководством Примакова в центральном аппарате тоже шло сокращение, сливались отделы, ликвидировались некоторые направления. Например, исчез самостоятельный японский отдел.
Те, кто продолжал работать за границей, остались без денег, потому что разрушилась прежняя система доставки им денег из Москвы.
Разведка просила о помощи журналистов. Толстые пачки долларов привозили из Ясенева в редакции газет, и обычные журналисты — просто в порядке дружеской взаимовыручки — перевозили деньги через границу. Стоя перед таможенниками, они ежились от страха, понимая, что если таможенник что-то заподозрит и их задержат, то они пойдут под суд, потому что какой же таможенник поверит нелепому объяснению:
— Везу деньги для наших разведчиков…
Среди оставшихся в резидентурах офицеров развернулась ожесточенная борьба за право остаться за границей. Сотрудники разведки сражались за собственное выживание и одновременно выживали других — то есть всячески помогали товарищам поскорее вернуться на родину.
Возвращающиеся домой офицеры не находили себе работу в центральном аппарате и искали место сами — чаще всего в коммерческих структурах. Разведчики прежде всего могли предложить новым работодателям свои зарубежные контакты.
По указанию Примакова управление кадров не возражало, даже, наоборот, неофициально советовало тем, кто вернулся из-за границы, обосноваться где-то на стороне.
Они не увольнялись из кадров, поскольку в разведке, как и в армии, пенсию платят за выслугу лет. Прослужив двадцать лет, в сравнительно молодом возрасте можно получить приличную военную пенсию и заняться чем-то другим.
Помню печальные лица своих приятелей — офицеров разведки, которые работали под журналистским прикрытием. Проблемы у них были на каждом шагу. Кто-то не успел и несколько месяцев проработать за границей, как его вернули из-за сокращений, и он ходил по Ясеневу без всякого дела.
Другие уже активно искали работу — в основном в департаменте по обслуживанию дипломатического корпуса в качестве переводчиков-референтов при иностранных журналистах. Там платили в валюте, хотя работа была малоприятная. Потом, когда стали появляться частные банки, разведчики почувствовали себя лучше — их охотно брали в службы безопасности и в аналитические отделы.
Ушли не только те, кого считали балластом. По собственному желанию уходили молодые офицеры, которые считали, что у них нет служебной перспективы. Исходом это назвать нельзя, но потеря была заметной.
Офицеры писали заявления и увольнялись. Это было нечто новое в разведке, которая превратилась в обычную государственную структуру.
Один из близких сотрудников Примакова шутил:
— Еще до работы в разведке я услышал такую пугающую фразу: из разведки по своей воле не уходят. Отсюда выносят вперед ногами или выводят в наручниках. Вот как. Так когда я приходил, то думал: а как уходить-то буду? Если два пути всего, то какой же мой?
Разведчики впервые почувствовали себя в определенном смысле обычными служащими. Они имели право заниматься прежним делом, а могли уйти, если возникало желание заняться чем-то другим.
Но тогда, в первые дни, это было шоком для кадровых разведчиков. Как это взять и уйти?.. Те, кто оставался, говорили разные резкие слова в спину уходящим. Уходили в основном из-за денег. А кто-то ушел и по идеологическим соображениям. Разве можно говорить, что наши интересы с Соединенными Штатами в чем-то совпадают? Это казалось настолько чудовищным, что офицеры говорили: я в этом участвовать не желаю.
Как же без главного противника?
Семьдесят с лишним лет внешняя разведка вела борьбу с мировым империализмом на всех фронтах. На практике это означало массированное агентурное проникновение во все государства и стремление узнать все тайны, не считаясь с затратами.Государственная политика новой России исключала продолжение такой линии, требовала разумной достаточности не только для армии, но и для разведки. Но можно себе представить, как трудно было сменить ориентиры офицерам со стажем.
В разведке работали разные люди с разными политическими взглядами. Для одних крушение социализма было ударом. Другие стали говорить, что после крушения социалистического строя работать легче: исчезла фальшь.
Советским разведчикам приходилось вербовать людей, рассказывая, какая прекрасная страна — Советский Союз. Некоторые разведчики испытывали при этом моральный дискомфорт. Бывало, советский разведчик рассказывает о своей стране и думает: ну и дурак же ты, американец, что в это веришь.
Чем дипломат отличается от разведчика? Дипломаты с неменьшим искусством выведывают то, что им надо. Разведчик пытается придать отношениям специфический, личный характер, чтобы получать больше, чем то, что мог бы узнать дипломат.
Можно платить за информацию деньги или же убедить иностранца в том, что помогать твоей стране — это святое дело. Беда в том, что Советский Союз — за исключением короткого промежутка времени (после революции и до начала тридцатых годов, а также во время Второй мировой войны) — мало у кого вызывал симпатии.
А вот сотрудники американской разведки действовали как представители политически привлекательной страны.
Некоторые разведчики, которые работали в те годы, когда Советский Союз был особенно непривлекательным, говорили, что добивались успеха по причине профессионального честолюбия.
Один из наших разведчиков, награжденный орденом за удачную вербовку, говорил мне:
— Мы работали от имени дурно пахнущей страны. Надо понять наше положение. У тебя галстук, аккуратная прическа, пробор, но от тебя плохо пахнет. Ты представляешь страну с мерзопакостным режимом. Трудно было защищать страну, когда речь шла о нарушениях прав человека. Нужно было как-то выглядеть прилично. Но и не переходить некую грань, за которой уже американский разведчик мог бы попытаться тебя поймать на несогласии с политикой КПСС…
Вот таким людям приход Примакова был по душе. Но их в разведке меньшинство.
Когда Примаков приступил к работе в Ясенево, с ним пришла известная формула, придуманная англичанами: у нас нет постоянных соперников и нет постоянных союзников, постоянны только наши национальные интересы.
Но ведь советская разведка всю свою историю работала вместе с постоянными союзниками против постоянных противников. И этим все определялось. То, что хорошо для противника, плохо для нас. То, что хорошо нашим союзникам, и нам хорошо. Никаких личных пристрастий. И вдруг Примаков декларирует такую ересь…
На Примакова газеты набросились и справа и слева — что он понимает под национальными интересами?
Одни говорили: мы демократы, мы будем строить правовое государство, закладывать основы рыночной экономики, нас все полюбят, от нас во всем мире только этого и ждали — какие же у нас могут быть враги?
А на другой стороне политического спектра крик стоял: как это у нас нет соперников и противников?!
И этот спектр настроений и мнений присутствовал внутри самой разведки.
Ко времени прихода Примакова в разведке департизация уже произошла. Партийные организации исчезли, но люди еще не могли привыкнуть к простой мысли: взгляды у тебя могут быть любыми, но вся политика остается за воротами Ясенева. Твои взгляды к работе отношения не имеют. Вот объявят выборы, зайдешь в кабинку для голосования, штору за собой задвинешь, все свои мечтания в бюллетене отметишь и опустишь в урну. Тем самым и определишь грядущую жизнь…
Уже в ноябре 1991 года Примаков приказал отменить программу обнаружения признаков возможного ракетноядерного нападения. Это было детище Юрия Андропова, который пугал страну приближающейся войной. Программа действовала десять лет. Каждые две недели все резидентуры докладывали Москве об отсутствии признаков подготовки Запада к войне — вроде количества горящих окон ночью в Пентагоне или дополнительных закупок крови для военных госпиталей. Выполнение этой андроповской программы стоило стране огромных денег.
Исчезнувшие друзья
Какой должна быть разведка?Примаков говорил, что национальные интересы есть и у других государств. Следовательно, есть поле, где наши национальные интересы совпадают. Вот на этом поле мы можем сотрудничать. А есть поле, где наши интересы не совпадают, там сотрудничество не получится, там будет действовать разведка.
Опять посыпались недоуменные вопросы: какое такое сотрудничество? Он тогда вместо «сотрудничества» выбрал другое слово — «взаимодействие». Опять всеобщее удивление — о каком взаимодействии можно говорить, работая в разведке? И все равно в Ясеневе нашлись люди, которые его поддержали.
Взамен «главного противника» в лице государства — это были Соединенные Штаты — появился главный противник в лице опасных для всего мира явлений. Помимо оружия массового уничтожения это организованная преступность, незаконный оборот наркотиков, международный терроризм. Когда этот набор выстроился, то стало ясно, что это поле, где совпадают национальные интересы почти всех стран. И сражаться на этом поле можно только сообща. И Примаков сказал: здесь мы будем взаимодействовать.
Следующий его шаг был таков. Примаков обратил внимание коллег, что после окончания холодной войны проблемы национальной безопасности — а разведка занимается именно этим — скорее всего, будут определяться экономической составляющей государства, удельным весом его экономики в мировом хозяйстве, способностью экономики адекватно отвечать на социальные и технологические вызовы эпохи.
Следовательно, нужно представлять себе, что происходит в мировой экономике, а раз так — нужна мощная экономическая разведка. И он из отдела сделал управление.
Но важно, что это было не просто указание начальника. Он старался, чтобы все поняли, как это необходимо. А не просто вызвал и приказал: теперь будет не отдел, а управление, и будете так работать. Он старался, чтобы его поняли.
У разведки был еще дополнительный повод для огорчений. Она потеряла союзников — разведки социалистических стран, которые тоже вели борьбу против Запада. Самой большой утратой было исчезновение разведки ГДР, нашпиговавшей своей агентурой Западную Германию и структуры НАТО.
Более того, территория Восточной Европы, которая считалась дружеской, перестала быть таковой.
Вскоре после того, как Примаков занял пост начальника разведки, забеспокоились сначала чехи, затем другие восточноевропейские государства. Чехи пришли к выводу, что российская разведка слишком активна на их территории.
Чехи были огорчены и обижены. В Москву приезжал тогдашний министр внутренних дел Ян Румл и договорился с Примаковым о том, что секретные службы двух стран не будут работать друг против друга. Обманули бедных чехов?
Сотрудники Службы внешней разведки ответили мне так: против Чехии Москва работать не собирается. Ударение было сделано на слово «против», то есть исключаются подрывные акции, наносящие ущерб стране. Но нормальный сбор информации о положении внутри Чехии будет продолжаться.
Вопрос о методах разведки не прост. Если бы речь шла только об информации, которую можно получать открытым путем, вполне хватило бы и усилий дипломатов. Разведка же создает свою агентуру известным образом — подкупом, шантажом, обманом. Поскольку, тем не менее, современная политика не готова отказаться от услуг разведки, то только наивные люди способны предположить, будто российская разведка оставит без внимания Восточную Европу.
В Польше были громкие шпионские скандалы. Поляки утверждали, что российская разведка пытается получать информацию у старых друзей — бывших партийных чиновников, которые теперь заняли важные посты в государстве. В конце 1995 года в результате такого обвинения вынужден был уйти в отставку премьер-министр Юзеф Олексы.
Мало кто из поляков всерьез полагал, будто премьер-министр, яко тать в нощи, бегал на тайные встречи с российским резидентом и, поминутно оглядываясь, передавал ему секретные документы из собственного служебного сейфа.
Но скандал напомнил полякам о том, о чем сам Олексы хотел бы забыть. В социалистические времена молодой, перспективный партийный работник Юзеф Олексы действительно крепко дружил с сотрудником представительства КГБ в Польше и даже ездил с ним на охоту. Об этом поведал журналистам бывший офицер внешней разведки Владимир Алганов, который с 1981 года работал в представительстве КГБ в Варшаве.
Владимир Алганов устроил пресс-конференцию в Москве, чтобы обелить Олексы. Он рассказывал:
— Я его не вербовал, вербовать не мог, потому что не имел права заагентурить гражданина соцстраны…
Но благими пожеланиями вымощена дорога в ад. Владимир Алганов только подтвердил тот факт, что в прежние времена нынешний премьер-министр поддерживал выходившие за рамки его служебных обязанностей отношения с иностранным разведчиком.
Остальное поляки могли себе домыслить в зависимости от силы воображения: установив с кем-то контакт, разведка постарается не упустить ценный источник, и кто-то из преемников удачливого Владимира Алганова продолжал встречаться с Юзефом, когда Польша перестала быть социалистической, а Олексы, напротив, пошел в гору…
Конечно же, в прежние времена в Польше (как и в большинстве социалистических стран) дружба с советскими разведчиками не только не была криминалом, но, напротив, являлась необходимым условием успешной политической карьеры.
Я беседовал с генерал-лейтенантом внешней разведки в отставке Виталием Павловым, который десять лет возглавлял представительство КГБ СССР в Польше.
— Принимая меня перед отъездом в Польшу, — вспоминал генерал Павлов, — Юрий Владимирович Андропов сказал: «Вы должны знать все, что происходит в стране. Но вы не имеете права заниматься агентурно-оперативной работой. Никаких вербовок и конспиративной деятельности…» На агента, с которым мы сотрудничали, полагалось завести дело, папку с донесениями. Но нам было запрещено заводить дела на граждан социалистических стран. А раз нет документа, нет и агента…