Порецкого наверняка убили совсем не те люди, которых запутали в это дело.
   Первоначально убрать Порецкого поручили майору госбезопасности Теодору Малли (в иностранном отделе его называли Теодором Степановичем, оперативный псевдоним Манн), который дружил с перебежчиком. Малли с весны 1936 года был руководителем нелегальной резидентуры в Лондоне, работал с Кимом Филби и его друзьями.
   Шпигельглас, приехав в Париж, вызвал к себе Малли. Шпигельглас предложил два варианта на выбор. Либо ударить Порецкого утюгом по голове в его гостиничном номере и инсценировать ограбление. Либо отравить во время совместной трапезы в кафе и распрощаться раньше, чем тот уйдет в мир иной. Малли отказался в этом участвовать.
   Теодора Малли отозвали в Москву. Он был венгром, католическим священником. В Первую мировую служил в австро-венгерской армии и попал в плен. После Октябрьской революции вступил добровольцем в Красную армию, потом его взяли в ВЧК. Его арестовали 7 марта 1938 года — вместе с большой группой венгерских коммунистов во главе с Бела Куном, которые нашли убежище в Советском Союзе после падения Венгерской советской республики. 20 сентября 1938 года его приговори к смертной казни и в тот же день расстреляли…
   Вместо Малли из Москвы вызвали специалистов по «мокрым делам». Они просто застрелили Порецкого. Павел Анатольевич Судоплатов, который, занимаясь в НКВД именно такими делами, дослужился до звания генерал-лейтенанта, в своих воспоминаниях даже назвал имена убийц Порецкого, двух сотрудников иностранного отдела, которые получили по ордену Красного Знамени. О роли Эфрона Судоплатову ничего не было известно.
   Только два года прожил Сергей Эфрон в Советской России. 10 октября 1939 года его арестовали в Москве вместе с группой бывших эмигрантов, вернувшихся на родину.
   В 1928 году во Франции сняли мелодрамму «Мадонна спальных вагонов». Действие фильма переносится в Советскую Россию. Герой, князь, оказывается в советской тюрьме и слышит, как из соседней камеры человека выводят на расстрел. Приговоренного к смерти сыграл Сергей Эфрон. В фильме эпизод длится всего четырнадцать секунд. В реальной тюрьме он ждал смерти два года.
   Сразу же после ареста чекисты провели первый допрос.
   Лейтенант госбезопасности Кузьминов, оформивший еще 2 октября постановление на арест, нашел, что Эфрон «во время Октябрьской революции находился в Москве и вместе с юнкерами принимал активное участие в боях против рабочих и солдат. После революции уехал на Юг, поступил добровольцем в Белую армию, принимал участие в борьбе против Красной армии во всех походах в московском направлении.
   После разгрома армии Врангеля эвакурировался в Турцию. До 1937 года был в эмиграции, где принимал активное участие в белогвардейских организациях, ведущих работу против СССР».
   Эфрону предъявили стандартное обвинение по 58-й статье Уголовного кодекса, которая поставляла основной контингент заключенных ГУЛАГа: измена Родине, террор, призывы к свержению советской власти…
   В обвинительном заключении говорилось:
   «В НКВД СССР поступили материалы о том, что из Парижа в Москву по заданию французской разведки прибыла группа белых эмигрантов с заданием вести шпионскую работу против СССР…
   Обвиняемый по этому делу Эфрон в 1920 году бежал за границу и принимал там активное участие в антисоветской работе белогвардейских организаций.
   Эфрон, занимая руководящее положение в так называемой просоветской организации в Париже — в «Союзе возвращения на Родину» — и пользуясь исключительным к себе доверием со стороны бывшего вражеского руководства 5-го отдела НКВД, по заданию французской разведки засылал в СССР шпионов, диверсантов и террористов».
   Итак, в приговоре сталинского суда тоже говорится о сотрудничестве Эфрона с разведкой! Значит, это правда?
   В этом утверждении, скорее всего, столько же правды, сколько и во всем обвинительном заключении, в котором соответствуют истине только имена и даты рождения обвиняемых.
   Тех, кто допрашивал Эфрона, уже тоже нет в живых. Но по опыту множества других таких процессов можно предположить, что о связях с советскими чиновниками в Париже говорил следователям сам Эфрон, наивно пытаясь убедить следователей в нелепости предъявленного ему обвинения. И следователи охотно подхватили эти слова!
   В архиве КГБ я читал дело агента-вербовщика советской разведки Петра Ковальского, тоже бывшего офицера Белой армии. Он несколько лет работал на советскую разведку в разных европейских странах. В 1937 году, в разгар массовых репрессий в СССР, его арестовало местное управление НКВД в украинском городе, где он жил в промежутке между выполнениями заданий московской разведки, и обвинило в шпионаже в пользу Польши.
   Ковальский, разумеется, ссылался на свою службу в ОГПУ — НКВД, но малограмотный следователь, плохо владевший родным языком, и не подумал обратиться за справкой к коллегам в разведку, а просто написал в обвинительном заключении: «Видно, что Ковальский при использовании по линии иностранного отдела имеет ряд фактов, подозрительных в проведении им разведывательной работы в пользу Польши».
   Отсутствие доказательств вины при Сталине никак не могло помешать вынесению смертного приговора…
   Ковальского расстреляли, а центральный аппарат разведки еще целых два года искал его по всему Советскому Союзу, чтобы отправить за границу с новым заданием!
   В то время, когда шло следствие по делу Эфрона, в соседних кабинетах НКВД заканчивалось уничтожение руководящих кадров внешней разведки.
   Любые слова «французского шпиона» Эфрона о контактах с советскими людьми в Париже, среди которых каждый второй работал на разведку, должно быть, встречались следователями на «ура». Слова в эфроновском приговоре о «бывшем вражеском руководстве 5-го отдела НКВД» были нужны не для того, чтобы усугубить вину Эфрона; это была заготовка следователей НКВД для процесса над сослуживцами из разведки.
   Эфрон несколько лет ждал советского паспорта. Нет сомнений, что он исполнял поручения сотрудников посольства, которые в реальности были разведчиками. Он, скажем, помогал отправке добровольцев в республиканскую Испанию.
   Свою лепту в создание образа «Эфрона-агента НКВД» сыграла его дочь Ариадна, арестованная с ним по одному делу. В июле 1940 года ее приговорили как агента французской разведки к восьми годам лагерей. Когда этот срок кончился, ей добавили новый и отправили в ссылку в Сибирь.
   В 1954 году, когда началась реабилитация сталинских жертв, Ариадна Эфрон написала письмо генеральному прокурору СССР с просьбой сообщить о судьбе отца.
   На это письмо ссылаются, когда ищут доказательства работы Эфрона на советскую разведку:
   «В 1939 году в Москве был арестован органами государственной безопасности мой отец Сергей Яковлевич Эфрон, бывший долгие годы работником советской разведки за границей, в частности во Франции. Его дальнейшая участь мне неизвестна.
   Зная своего отца как человека абсолютно честного и будучи уверенной в его невиновности, прошу вас, товарищ генеральный прокурор, сообщить мне то, что о нем было известно, то есть жив ли он, статью, по которой он был осужден, и срок наказания».
   Тем временем в феврале 1955 года военная коллегия Верховного Суда реабилитировала саму Ариадну. Из ссылки ее освободили.
   Она пишет письмо в Верховный Суд, которое, должно быть, поразит читателя, не знакомого с российской жизнью:
   «Дорогие товарищи, на днях я получила справку о том, что определением Военной Коллегии Верховного Суда дело мое за отсутствием состава преступления прекращено.
   Я 16 лет ждала этого дня и дождалась его.
   Приношу свою глубокую благодарность работникам Военной прокуратуры и Военной Коллегии Верховного Суда, разбиравшим мое дело, желаю им счастья и успехов в их благородном труде, заверяю их в том, что весь остаток своей жизни буду стараться оправдать оказанное мне доверие.
   Спасибо советскому правосудию!»
   Эта несчастная женщина, которая половину своей жизни (в 1939 году, когда ее арестовали, ей было двадцать семь лет) провела в тюрьме, лагере и ссылке, писала и говорила то, что надо было писать и говорить в те времена.
   Пытаясь что-то узнать о своем отце, она тоже использует тот аргумент, который в тот момент казался ей убедительным: предполагаемую службу отца на советскую разведку.
   Откуда же было знать Ариадне Эфрон в 1955 году, что через несколько десятилетий Сергея Эфрона осудят вновь — на сей раз не суд, а общественное мнение!
   Впоследствии, когда хлопоты по реабилитации отца закончились, Ариадна Эфрон признается друзьям, что на самом деле ей ничего не известно о работе отца на НКВД…
   Вернувшись из ссылки в Москву, Ариадна Эфрон встретила женщину, которая знала ее родителей. Это Елизавета Хенкина, дочь генерала царской армии, в прошлом актриса. Она уехала из Советской России в 1923 году, а вернулась в 1941-м.
   В Париже, в «Союзе возвращения на Родину» она руководила кружком любителей театра и, как впоследствии уверяла московских знакомых, оказывала особые услуги советским представителям.
   Обрадованная неожиданной встречей с человеком, который может засвидетельствовать преданность ее отца советской власти, Ариадна Эфрон пишет письмо помощнику главного военного прокурора:
   «Елизавета Хенкина знала Шпигельгласа, хорошо помнит, как и кем выполнялось задание, данное Шпигельгласом группе, руководимой моим отцом, как и по чьей вине произошел провал этого дела. Помнит она и многое другое, что может представить интерес при пересмотре дела отца. Лично знала она и большинство товарищей отца, арестованных вместе с ним… Несмотря на свой возраст, она сохранила ясную память, может быть, сможет быть Вам полезной.
   Второй человек, знавший моего отца приблизительно с 1924 года, может быть, и ранее, это Вера Александровна Трайл, также принимавшая большое и активное участие в нашей заграничной работе. Сейчас она находится в Англии. Адрес ее имеется у Хенкиной…»
   Имена, которые называются в этом письме, кажутся веским подтверждением причастности Эфрона к делам НКВД.
   Расстрелянный перед войной Сергей Шпигельглас был несомненно умелым и эффективным разведчиком, он дорос до должности заместителя начальника 5-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД.
   Его отчеты, подписанные псевдонимом «Дуче», хранятся в личном деле крупного советского агента, бывшего генерала Белой армии Николая Скоблина, которое я имел возможность изучить в архиве внешней разведки.
   Бумаги, подписанные Шпигельгласом, выдают в нем смелого и решительного оперативника и резко отличаются от сухих и лишенных налета интеллекта донесений его коллег по разведке.
   Многие годы Сергей Шпигельглас руководил борьбой с русской эмиграцией и в середине тридцатых годов подолгу нелегально жил в Западной Европе, в том числе и в Париже.
   Но могли ли Сергей Эфрон и Елизавета Хенкина действительно знать Шпигельгласа?
   По своему положению руководителя крупной нелегальной резидентуры Шпигельглас непосредственно общался только с самыми важными агентами, такими как генерал Скоблин, поставлявшими первоклассную информацию о планах эмигрантской верхушки.
   Ни Эфрон, ни Хенкина, даже если принять версию об их сотрудничестве с советской разведкой, к числу таких агентов не относились. Советская разведка имела в Париже огромный и разветвленный аппарат, с мелкими агентами (а их только в среде эмиграции насчитывалось многие десятки) встречались столь же мелкие работники.
   Шпигельглас жил за границей под чужим именем. Его настоящую фамилию в Париже знали только несколько кадровых работников резидентуры советской разведки, которые работали под дипломатическим прикрытием.
   А Елизавета Хенкина и все остальные услышали эту фамилию только после того, как ее назвал бежавший на Запад Вальтер Кривицкий (Шпигельглас к этому времени уже был расстрелян), и она замелькала в газетах.
   Веру Гучкову-Трайл, упоминающуюся в письме Ариадны Эфрон, тоже считают причастной к убийству Игнатия Порецкого. Швейцарский историк Петер Хубер пишет, что она получила из Москвы чек на десять тысяч франков и передала его матери предполагаемого убийцы Порецкого — исчезнувшего Ролана Аббиата.
   Вера была дочерью крупного российского промышленника, военного министра в первом после Февральской революции российском правительстве.
   В 1935 году она вышла замуж за Роберта Трайла, сына промышленника из Глазго. Роберт принадлежал к известному типу британских левых интеллектуалов, искавших счастья в коммунистических идеях. В 1934 — 1936 годах он жил в Москве и работал в пропагандистской газете «Москоу ньюс». Это, видимо, и дало основание полагать, что Вера была связана с НКВД…
   Но Эфрон хорошо знал Веру не «по совместной службе в НКВД», а потому, что ее первым мужем был евразиец Петр Сувчинский, с которым Эфрон издавал журнал «Версты»…
   В деле генерала Скоблина, хранящемся в архиве советской разведки, я нашел секретный документ, имеющий отношение к Сергею Эфрону.
   Один из советских журналистов обратился в КГБ с просьбой разрешить ему написать о «замечательном советском разведчике Сергее Эфроне». Это письмо по установленному порядку попало в пресс-бюро КГБ. Начальник пресс-бюро сообщил о просьбе своему начальнику — заместителю председателя КГБ, тот переадресовал просьбу в первое Главное управление (внешняя разведка).
   В секретном письме заместитель начальника разведки доложил руководителю КГБ, что «Сергей Эфрон по картотеке учета советской внешней разведки не числится».
   Этот документ предназначался только для глаз высшего руководителя КГБ (журналисту ответили стандартно бессмысленой формулой: «Публикация о Сергее Эфроне не представляется целесообразной»).
   Итак, Сергей Эфрон сотрудником советской разведки никогда не был. Но что же было?
   Первое поколение советских разведчиков нисколько не походило на тех людей, которые потом будут действовать на Западе. Первое поколение состояло из космополитов, в основном восточноевропейских евреев, знавших множество языков, образованных и хорошо понимавших западную жизнь.
   Для таких людей искренний и честный Эфрон был легкой добычей. Он был рад любой возможности что-то сделать для Родины. В советском посольстве ему объяснили: «Вы очень виноваты перед Родиной. Прежде чем думать о возвращении, вам нужно искупить грехи и заслужить прощение».
   Он и пытался искупить свои грехи и заслужить прощение. Расспросы о положении дел внутри эмиграции, о настроениях тех или иных эмигрантов казались совершенно естественными. Ведь ему задавал вопросы официальный представитель Советского Союза. Наивный в таких делах Эфрон слишком поздно понял, что его использует НКВД…
   Сталинский суд приговорил «французского шпиона» Эфрона к смертной казни, когда нацистская Германия уже напала на Советский Союз. Судьба страны висела на волоске, но машина репрессий продолжала действовать. Расстреляли его 16 ноября 1941 года.
   А 31 августа 1941 года его жена Марина Цветаева в состоянии тяжелой депрессии повесилась в провинциальном городке Елабуге, куда эвакуировалась из Москвы, к которой стремительно приближались немцы. В Елабуге Цветаева жила в доме на улице, названной именем члена политбюро Андрея Жданова, который прославился гонениями на писателей.
   Марина не разделяла увлечения Эфрона Советской Россией. В эмиграции многое знали о происходящем на родине. Но и она никак не могла ожидать, что ее мужа и дочь арестуют по нелепому обвинению, а она сама будет снимать угол в чужом доме, оставшись без денег, работы, друзей и надежды.
   До войны, когда она приехала из Парижа, ей помогал Борис Пастернак, доставал ей заказы издательств на переводы иностранных поэтов — единственно возможный для нее источник заработка.
   Получив известие о смерти Цветаевой, Борис Пастернак писал жене: «Мне сказали, что Марина повесилась. Если это правда, то какой же это ужас! Позаботься тогда о ее мальчике, узнай, где он и что с ним. Какая вина на мне, если это так!.. Я всегда знал, что заботу обо всех людях на свете должен символизировать в лице Жени (первая жена Пастернака. — Авт.), Нины (вдова его друга — грузинского поэта Тициана Табидзе. — Авт.) и Марины. Ах, зачем я от этого отступил!»
   Сын Марины, о котором писал Пастернак, Георгий Эфрон по прозвищу Мур после расстрела отца, самоубийства матери и ареста сестры оказался в конце ноября 1941 года совершенно один. Он учился в девятом классе, голодал. В начале 1944 года его призвали в армию.
   Как хорошо умеющего писать и рисовать, его назначили в штаб писарем — это был шанс выжить на этой кровавой войне. Но ему было стыдно отсиживаться в штабе, и он попросился на передовую. В июле 1944 года он был смертельно ранен.
   Георгий Эфрон тоже стал добровольцем, как и его отец.
   Желание служить честно и бескорыстно — самое важное в их семейном характере.
   В 1929 году Марина Цветаева писала поэму «Перекоп» — о последних эпизодах борьбы Красной и Белой армий в Крыму. Главным источником поэтического вдохновения был бывший офицер Белой армии и ее муж Сергей Эфрон.
   Ему и посвящена поэма (как и многие другие ее стихотворения) — «Моему дорогому и вечному добровольцу». Эти слова кажутся мне самым точным определением личности Эфрона. Лучше поэта никто не скажет. Марина Цветаева знала и понимала своего мужа глубже, чем кто бы то ни было. Смогла бы Марина Цветаева продолжать любить тайного агента сталинской разведки и последовать за ним в Советский Союз, которым, в отличие от своего мужа, отнюдь не восхищалась?
   Мог ли вечный доброволец Сергей Эфрон быть секретным агентом? Разве соответствует это его характеру — следить за кем-то, вербовать других агентов, готовить убийство?
   Все, кто знал его, считали Эфрона человеком добрым, приятным. «Я знал в Париже старшего брата Сережи — актера Петра Яковлевича Эфрона, больного туберкулезом и рано умершего, — писла Илья Эренбург. — Сережа походил на него — был очень мягким, скромным, задумчивым…»
   Потом, конечно, появились воспоминания, в которых его называют человеком со стальной волей. Но сестра Марины Анастасия, которая хорошо знала их обоих, не раз заметит в своих «Воспоминаниях»: «Его огромные добрые глаза…»
   Сергей Эфрон, оказавшийся сначала с белыми, а потом с красными, всякий раз бескорыстно сражался под тем знаменем, которое казалось ему символом чести и справедливости. Платным наемником и бесчестным предателем он не был.

УБИЙСТВО РЕЗИДЕНТА

   Весной 1939 года советский полпред в Китае Иван Трофимович Луганец-Орельский с женой Ниной Валентиновной приехал в Москву в отпуск. Как положено, доложился руководству и отправился отдыхать в Цхалтубо — в санаторий НКВД. Хороший отдых высокому гостю взялся обеспечить лично нарком внутренних дел Грузии, старший майор госбезопасности Авксентий Нарикиевич Рапава. Почему дипломат отдыхал в санатории НКВД и опекал его нарком внутренних дел — на это были особые причины, ставшие известными значительно позже.
   И вдруг газеты сообщили, что в ночь на 8 июля 1939 года в результате автомобильной катастрофы погибли полпред в Китае, его жена, а также водитель товарищ Чуприн.
   Центральные газеты поместили некролог: «Нелепый случай вырвал из наших рядов активного члена большевистской партии и крупного советского дипломата…»
   Некролог подписали заместители наркома иностранных дел Владимир Потемкин, Соломон Лозовский, Владимир Деканозов. Нарком иностранных дел Вячеслав Михайлович Молотов своей подписи не поставил. Но на это мало кто обратил внимание.
   Катастрофа произошла в два часа ночи между городом Кутаиси и курортом Цхалтубо на шестом километре шоссейной дороги.
   Комиссия Кутаисского горсовета установила, что причиной аварии стала порча рулевого управления. Акт подписали члены технической комиссии и старший госавтоинспектор:
   «Авария произошла в результате того, что у продольной рулевой тяги, в месте крепления ее у рулевой сошки, отвернулась незашлинтованная пробка. Рулевая тяга сошла с места крепления, и машина потеряла управление».
   В этом сообщении почти все было ложью. Машина была исправной — до того, как ее сбросили в пропасть. Водителя, указанного в протоколе ОРУД ГАИ, не существовало в природе.
   А советский полпред в Китае и его жена погибли задолго до того, как машину сбросили в ущелье. Они оба были сначала арестованы НКВД, а затем убиты.
   В архиве внешней политики Министерства иностранных дел в личном деле убитого полпреда сохранилось всего несколько листков. Нет даже фотографии. Назначение в Китай было его единственной дипломатической миссией.
   Его настоящее имя — Иван Трофимович Бовкун. Он родился в Луганске, поэтому в Гражданскую войну, когда партизанил, взял себе революционный псевдоним — Луганец. В те годы это не возбранялось, почти все советское руководство пользовалось партийными псевдонимами и кличками. Теперь и не всякий вспомнит, скажем, что настоящая фамилия Молотова — Скрябин.
   В 1918 году Бовкун-Луганец присоединился к левым эсерам, которых на Украине именовали боротьбистами.
   Партия возникла в мае 1918 года в результате раскола украинских социалистов-революционеров. Печатным органом левых эсеров стала газета «Боротьба», поэтому их так и называли — боротьбистами. В 1920 году боротьбисты самораспустились и перешли к большевикам. Кому-то удалось занять крупные посты. Григорий Гринько стал союзным наркомом финансов. Панас Любченко — главой правительства Украины. Александр Шумский — республиканским наркомом просвещения.
   В 1937 году украинский НКВД приступил к ликвидации бывших боротьбистов. Глава республиканского правительства Панас Петрович Любченко застрелился, не дожидаясь ареста. Впрочем, ходили слухи, что его застрелили чекисты из его собственной охраны. Бывшего наркома Шумского посадили, а после окончания ссылки убили.
   Из бывших боротьбистов вышли некоторые крупные чекисты, в том числе Иван Васильевич Запорожец, заместитель начальника Ленинградского управления НКВД, которого считают непосредственным организатором убийства Кирова.
   После Гражданской войны он работал в Черкассах, Белой Церкви, Бердичеве. С 1925 года учился в Высшей партийной школе в Москве. Недолго проработал в исполкоме города Проскурова. В 1928 году молодого партийного работника Бовкуна-Луганца направили в пограничные войска ОГПУ, он командовал погранотрядом в Волочинске. С 1929-го по 1931 год Бовкун учился в Военной академии имени М.В. Фрунзе и был распределен в ОГПУ. С 1931 года служил в системе госбезопасности в Москве и в других городах.
   В 1936 году решением ЦК его отправили в стратегически важную точку — китайский город Урумчи, административный центр Синьцзян-Уйгурского района. Дипломатическое прикрытие — должность вице-консула. В зарубежную командировку он отправился вместе с женой. С Ниной Валентиновной Угапник они поженились еще в 1930 году. Там у них родилась дочь Валентина, растить которую пришлось бабушке с дедушкой.
   Сталин помогал уйгурам обрести независимость в надежде, что они вообще отделятся от Китая и, может быть, присоединятся к Советскому Союзу. Работали с уйгурами сотрудники разведки, поэтому должность вице-консула и занял чекист Бовкун-Луганец-Орельский. Для загранработы он взял себе новую фамилию — Орельский. Заполняя анкету в Наркомате иностранных дел, назвал себя Иваном Тимофеевичем Орельским.
   Видимо, его работа в Москве понравилась. И в ноябре 1937 года он получил большое повышение — решением политбюро его назначили полномочным представителем Советского Союза в Китайской республике. Полномочный представитель в Китае Иван Трофимович Бовкун-Луганец, он же Луганец-Орельский совмещал должность полпреда с обязанностями резидента советской внешней разведки.
   В отделе кадров Наркомата иностранных дел на него составили справку, в ней содержится пометка: «В личном деле компрометирующих материалов нет».
   На самом деле уже был арестован его старший брат Евгений, работник губкома партии в Одессе. Иван Трофимович, заступившись за брата, написал письмо Сталину. Нарком внутренних дел Ежов и первый заместитель наркома комкор Михаил Петрович Фриновский по-товарищески обещали ему разобраться.
   Они врали товарищу по партии и по чекистской работе. Евгений Бовкун уже был расстрелян. Но родным об этом не сообщили. Жену брата забрали из Одессы, перевезли в Москву, дали ей квартиру. В семье это восприняли как надежду на скорое освобождение Евгения.
   Когда Ивана Тимофеевича на полибюро утверждали полпредом и резидентом в Китае, он счел своим долгом напомнить об арестованном брате: имеет ли он право занять столь высокую должность? Не следует ли повременить с назначением, пока брата не реабилитируют? Кто-то из членов политбюро заметил:
   — Брат за брата не отвечает. Выполняйте задание партии и правительства.
   Сталин благожелательно кивнул. Когда убьют самого Ивана Тимофеевича, жену его старшего брата тоже посадят…