Страница:
В таком случае высшая власть в стране и Вы как гарант Конституции и законности не имеете права быть безучастными. Вы просто обязаны вмешаться.
Сложившаяся ситуация такова, что Президент страны должен разорвать порочную цепь бесчинств спецслужб в отношении граждан и остановить колесо шпиономании, ибо похоже, что Вас совершенно сознательно пытаются втянуть в грязные дела (повязать преступлением или кровью). Если сделать по этому пути еще несколько шагов, то обратной дороги уже не будет.
Сегодня нагромождение лжи в деле Моисеева зашло столь далеко, что для защиты «чести» мундира, причастные к делу люди не остановятся ни перед чем. Мы просим Вас, господин Президент, остановить произвол».
Надо ли говорить, что это письмо осталось не только без ответа, но и без последствий как в отношении меня, так и общества в целом.
Суд под председательством судьи Т. К. Губановой
5 сентября 2000 года Московский городской суд начал повторное рассмотрение моего дела составом суда под председательством судьи Губановой. Все, как обычно: выяснение фамилии, имени, отчества, где родился, где жил, зачтение обвинительного заключения – опять почему-то судьей, а не прокурором – ходатайства защиты, мое выступление. А 12 сентября – опять все с самого начала в связи с заменой одного их народных заседателей.
На этот раз я был лучше подготовлен: у меня было время для этого, и я уже имел представление, что такое судебный процесс, хотя обвинительное заключение по-прежнему хранилось в спецчасти изолятора. Мою защиту вели три адвоката. К Ю. П. Гервису присоединился А. Ю. Яблоков, а также молодой талантливый и перспективный адвокат, представительница Центра содействия международной защите Ксения Львовна Костромина. В ее основную задачу входило отслеживание в суде соблюдения норм Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод.
Своими заявлениями эта красивая, хрупкая женщина не раз ставила в тупик необъемных судейских матрон, подбираемых, наверно, буквально по весу и в бесформенных мантиях терявших половую принадлежность. По их лицам было видно, что они далеки от понимания каких-то международных обязательств России да и не хотят их понимать.
Каринна Акоповна Москаленко по состоянию здоровья не смогла участвовать в заседаниях, но из дела не вышла и продолжала активно работать «за кулисами».
Присутствие на суде трех адвокатов, ощущение поддержки правозащитников и журналистов давало чувство большей защищенности и уверенности, чем прежде, поскольку я никак не мог забыть фразу, сказанную Юрием Петровичем после первого суда, в которой сквозила предопределенность судебного решения и обреченность:
– Что вы хотите, Валентин Иванович! Их сколько? А мы с вами – вдвоем, да еще Наталия Михайловна с Надей.
В отличие от предыдущей судьи Губанова вела себя весьма сдержанно и корректно, стараясь ни словом, ни жестом не показывать своего отношения ко мне и к рассматриваемому ею делу. В зале она всегда появлялась с большой тетрадкой, в которой постоянно писала, фиксируя выступления, переспрашивая и уточняя у выступающих. В результате, протокол заседаний под ее председательством, в противоположность всем другим, действительно был протоколом, объективно отразившим происходившее, и практически не требовал замечаний.
Вместе с тем процесс развивался по сценарию предыдущего: практически все ходатайства защиты отводились. Сначала было отказано в ходатайствах об истребовании в ФСБ в полном объеме корейских документов, положенных в основу предыдущего приговора, их переводе независимым переводчиком на русский язык и проведении повторной экспертизы степени секретности документов и сведений, якобы переданных мною южнокорейцам.
Отклонила судья и ходатайства о допуске в процесс представителей правозащитных организаций в качестве общественных защитников – сначала под предлогом отсутствия протокола общего собрания организаций, выдвинувших их, а когда эти протоколы были представлены, сослалась на закрытость суда. Своих представителей выразили готовность прислать, в частности, Московская Хельсинкская группа, автономная некоммерческая организация «Экология и права человека», фонд «Гласность», движение «За права человека» и некоторые другие.
Не нашли понимания в суде и ходатайства депутатов Госдумы В. В. Игрунова, А. Ю. Мельникова, Ю. А. Рыбакова, Б. Л. Резника, сотрудников МИДа, а также писателей Андрея Битова, Фазиля Искандера, Аркадия Ваксберга, Александра Ткаченко и многих других об изменении мне меры пресечения на подписку о невыезде или под их личное поручительство. Судье показался недостаточным авторитет представителей законодательной власти, не говоря уже об авторитете всемирно известных литераторов.
Основываясь на всем этом, после обсуждения с адвокатами мы пришли к выводу, что надо не только просить и оправдываться, но и активно протестовать против действий судьи и суда в целом. В результате я направил заявление председателю Верховного суда В. М. Лебедеву, в котором отметил, что «в связи с позицией, занятой судом по отношению ко мне и моей защите, считаю, что у меня есть все основания полагать, что судебное рассмотрение будет неполным, предвзятым, односторонним, с явным обвинительным уклоном – таким, каким оно было при первом рассмотрении дела в Московском городском суде». Я просил передать мое дело на рассмотрение в Московский областной суд, где была возможность слушания его присяжными.
Лебедев никак не отреагировал на это заявление. И суд продолжался в том же духе.
Через пару недель стало известным, что в зале, где проходят заседания суда, сотрудники ФСБ установили какую-то аппаратуру. Узнал я об этом совершенно случайно от одного из конвойных.
В этот день меня привезли в суд, и я весь день провел в бетонном стакане, поскольку заседание отменили, как всегда без объяснения причин. И при возвращении в изолятор в автозаке ко мне обратился конвойный, который несколько раз до этого присутствовал на слушаниях моего дела.
– Я был у тебя на заседаниях, ты помнишь. Я многое слышал, но то, как и что они шьют тебе, – это беспредел. Поэтому я хочу тебе сказать, почему не было сегодня суда. Весь день эфэсбэшники таскали и устанавливали в зале какую-то аппаратуру, взяв у нас ключи и запретив входить в зал. Но они забыли выключить видеомонитор, и мы в дежурке все видели. Завтра они продолжат. Так что ты имей это в виду и не говори, что знаешь от меня.
Об этом разговоре я рассказал адвокатам, которые тоже не знали, чем был вызван перерыв в заседаниях, хотя о наличии какой-то аппаратуры в зале сразу стало понятным по издаваемому ею характерному гулу. Примечательно, что сопровождающих аппаратуру сотрудников управления контрразведывательных операций ФСБ курировал многоликий и вездесущий «свидетель М.», публично давая им указания и устраивая периодические разносы в коридоре перед входом в зал заседания. При этом его не смущали многочисленные люди, он наслаждался своей властью и лишь для порядка огрызался в адрес журналистов, запрещая им снимать себя.
Поговорив между собой об очередной «умелой» работе чекистов, мы обратили на это внимание судьи и выступили с ходатайством о предоставлении информации об аппаратуре. Губанова напрочь все отрицала: нет в зале никакой аппаратуры, перерыв в заседании вызван ее собственными потребностями. А что касается ходатайства, то она отказалась его рассматривать.
В связи с этим был предпринят очередной демарш. Им стал отвод суду. Конечно, ни у кого не было сомнения, что сама себя, как это предусмотрено нашим законом, судья никогда не отведет. Однако демарш покажет решительность настроя защиты.
В эти дни в письме к Наталии я в слегка завуалированной форме, чтобы не вызвать вопросов у цензуры, так описал ситуацию в суде и мое к этому отношение: «Что касается меня, то я очень устаю и морально, и физически. Плюс ко всему, на этой неделе появилась новая «примочка». В зале, где я нахожусь практически весь день, установили какую-то электронику, которая гудит примерно так же, как и электроника в некоторых комнатах посольств. Это нервирует, раздражает, мешает сосредоточиться. Я имею в виду не только сам звук, но и, видимо, какие-то излучения, неизвестно как воздействующие на организм.
Мое обращение к суду в связи с этим – как это воздействует на организм? вредно ли это? есть ли какой-то санитарный сертификат у аппаратуры? и вообще, зачем это? – было встречено так, как будто я просил прокатить на Луну, будто это помещение и не принадлежит учреждению, в которое я обращаюсь.
Такое отношение в совокупности со всем остальным подвигнуло меня еще на одно обращение – об отводе председателя суда. Дело в том, что, на мой взгляд, все идет по тому же кругу, что и первый раз: та же односторонность, тот же уклон, чтобы повторить предыдущий результат, все отвергается под какими-то невообразимыми предлогами. Ну, а когда стало известно и о «придверных» топтунах, то стало очевидным, откуда дует ветер.
Естественно, было трудно рассчитывать на объективность рассмотрения и этого обращения, тем не менее не хочется быть бараном, спокойно идущим на бойню. Давление идет, оно очевидно, и, что самое главное и неприятное, это давление находит отражение в конкретных действиях и поведении».
Были предприняты и конкретные меры, чтобы узнать, что же все-таки установлено в зале заседаний суда. Это вызывало искреннее беспокойство. В посольствах мы всегда избегали проводить много времени в специальных помещениях, защищенных электроникой от прослушивания, и старались побыстрее ее выключить. Было известно, что нахождение под этой аппаратурой отнюдь не способствует здоровью. Но там, за рубежом, это было оправданно и понятно, для чего делается. А здесь, в своей стране, при плотно зашторенных окнах и закрытых дверях, в охраняемых внутри и снаружи помещениях, зачем? Даже конвойные отказывались проводить лишнюю минуту в зале, опасаясь за свое здоровье.
Заместителю министра здравоохранения, главному санитарному врачу России Г. Г. Онищенко было направлено заявление, в котором указывалось, что «с 25 сентября 2000 г. в зале Мосгорсуда, где проходят слушания по делу, установлена аппаратура неизвестного назначения, издающая непрерывный звуковой фон высокой частоты. Аппаратуру сопровождают два сотрудника ФСБ, постоянно находящиеся в коридоре, у двери зала суда. Назначение данной аппаратуры неизвестно, но она оказывает направленное или фоновое воздействие на людей». В заявлении содержалась просьба предоставить санитарный сертификат на аппаратуру.
Общественное движение «За права человека» распространило свое обращение к прессе: «На процессе Моисеева ФСБ применяет секретную «жужжалку». «Московский комсомолец» провел собственное расследование и нашел несколько свидетелей, подтвердивших, что в зал вносилась техника, большая часть которой размещена в судейской комнате. Со ссылкой на экспертов, он сообщил, что «скорее всего… таинственная аппаратура просто призвана оказать на подсудимого определенное психологическое давление. Вдруг возьмет да и сознается в преступлении!» По мнению газеты, «Очередной шпионский процесс все больше напоминает фарс. Когда обвинение несостоятельно, а доказательная база слаба, на помощь спецслужбам приходят секретные «жужжалки»
[40].
Моя жена направила и запрос в ФСБ. Ответ был дан заместителем директора ФСБ О. В. Сыромолотовым. По его информации, «установленный на компьютер судебного делопроизводителя прибор предназначен для защиты видеотерминальных устройств от утечки информации по электромагнитным каналам». Вместе с тем санитарный сертификат на него предъявлен быть не может, поскольку «указанное изделие является секретным, в связи с чем предоставить какую-либо документацию не представляется возможным».
Такой ответ породил, однако, больше вопросов, чем дал разъяснений. Во-первых, никто и не запрашивал технические характеристики прибора. Они никого не интересуют и пусть остаются секретными. Речь шла исключительно о санитарном сертификате, который бы свидетельствовал, вредна его работа для здоровья или нет. Ссылка на «секретность» – обычная уловка, применяемая, когда нужно кого-то ввести в заблуждение или избежать прямого ответа на вопрос. Тем более что изделие не могло не пройти сертификацию, если оно, как написал Сыромолотов, «является типовым и используется в служебных помещениях ФСБ в соответствии с требованиями законодательства».
Во-вторых, компьютер судебного делопроизводителя, для защиты которого от утечки информации якобы предназначен прибор, находится непосредственно в зале, а что за приборы размещены в прилегающей судейской комнате?
В-третьих, почему ФСБ не беспокоила возможная утечка информации по электромагнитным каналам в ходе предыдущего процесса и, как показала практика, перестала беспокоить в ходе последующих процессов, когда заседания проводились уже другими судьями в других залах?
И наконец, в-четвертых, если все так просто, зачем такая скрытность и таинственность, почему судье не разрешалось даже упомянуть об установке аппаратуры? Не зная о получении ответа от заместителя директора ФСБ, она так до конца и отрицала это.
Из ответа Сыромолотова также следует, что ФСБ сама решает, какое помещение считать служебным. Захотели установить «типовое изделие» в зале суда и установили. Более того, как выяснилось, никто не в праве проверить, что это за изделие и для чего оно предназначено. Главный санитарный врач г. Москвы Н. Н. Филатов, которому было переправлено обращение в Минздрав, сообщил, что «Госсанэпидслужба России не наделена правом контроля за деятельностью органов ФСБ».
Между тем в начале ноября процесс подошел к концу. Было объявлено об окончании судебного следствия, состоялись прения сторон, и я должен был выступить с последним словом. И в этот момент началось непонятное. С 10 по 29 ноября несколько раз меня приводили в зал заседаний, приходили адвокаты и прокурор, и заседатель объявляла о переносе заседания. Судья Губанова не появлялась.
29 ноября все точно так же собрались, и… в зал вошли новая судья и новые народные заседатели.
Суд под председательством судьи Г. Н. Коваль
Судья Коваль заявила, что Губанова заболела и госпитализирована, и поэтому процесс начнется вновь, с самого начала. Об этом, по ее словам, распорядился исполняющий обязанности председателя Мосгорсуда А. Б. Коржиков. Ни мои защитники, ни я о замене состава суда предупреждены не были. Для нас это стало полной неожиданностью.
Быстро собравшись с мыслями, моя защита заявила отвод всему составу нового суда, усмотрев грубое нарушение процессуального закона в замене суда, уклонение от осуществления правосудия. Если Губанова заболела, то почему не объявлен перерыв или слушания не отложены? Почему вместе с ней заменены и народные заседатели? Почему председатель Мосгорсуда вмешивается в осуществление правосудия и самочинно заменяет состав суда? Почему суд приступает к слушанию дела, не ознакомившись со всеми его материалами, частью которых является и протокол предыдущего заседания? Этих «почему» было много, и ни на одно из них не было получено ответа. Официальных вразумительных ответов на них нет и до сих пор.
Примерно через неделю адвокаты и прокурор, возвращаясь с очередного судебного заседания, встретили «больную и госпитализированную» Губанову в здании Мосгорсуда живой и здоровой, о чем и сделали на следующий день заявление под протокол. Очевидно, что, находясь под жестким давлением ФСБ, она не могла вынести оправдательный приговор. В России такого практически не бывает. Следователь Петухов, не скрываясь, ходил в суд регулярно, как на работу. Но и для обвинительного приговора у нее не было оснований. В таких условиях она сочла за благо самоустраниться. Для нее это, правда, все равно плохо кончилось: вскоре она вынуждена была уволиться.
Возможно, что Губанову вывели из процесса и без ее желания, зная о ее несвойственных судьям колебаниях относительно заведомой виновности подсудимого.
Как говорил Гервис, мы попали в заколдованный круг нашего правосудия, когда суд не может отпустить человека в связи с его невиновностью и осудить его не может в связи с отсутствием на то законных оснований. По мнению Москаленко, такое поведение суда первой инстанции – следствие его глубокой растерянности. В таких условиях я обратился в Верховный суд, где выразил недоверие Московскому городскому суду и ходатайствовал, чтобы в качестве первой инстанции мое дело рассматривал Верховный. В свою очередь защита направила в Верховный суд частную жалобу на действия Мосгорсуда.
Обеспокоенные ситуацией с рассмотрением моего дела, к председателю Верховного суда В. М. Лебедеву обратились с письмом президент Центра экологической защиты профессор А. В. Яблоков, академик Ю. А. Рыжов, президент Фонда защиты гласности А. К. Симонов, главный редактор журнала «Индекс / Досье на цензуру» Наум Ним, члены ПЕН-центра Феликс Светов, Александр Ткаченко, Андрей Битов, Юнна Мориц, Аркадий Ваксберг. Они, в частности, писали:
«У прежнего состава суда была возможность принять законное решение, т. е. объявить перерыв или отложить дело слушанием до выздоровления судьи Губановой (если она действительно заболела), но он не сделал каких-либо сообщений, не вынес определений и не заявил о сложении своих полномочий по каким-либо причинам… Новому составу суда совершенно не нужны доказательства, установленные в прежнем судебном разбирательстве, и можно сделать вывод, что вмешательство и. о. председателя МГС Коржикова А. Б. в нормальный ход судебного процесса и не мотивированная замена прежнего состава суда вызваны тем, что руководство Мосгорсуда не устраивают как доказательства, полученные прежним составом суда, так и выводы, к которым пришел этот суд. Поскольку в деятельность первого состава суда, вынесшего обвинительный приговор, руководство Мосгорсуда не вмешивалось, приходим к выводу, что состав Губановой был заменен именно в связи с возможностью вынесения оправдательного приговора, о чем и просили адвокаты.
Именно таким пониманием сложившейся ситуации было вызвано ходатайство Моисеева, поддержанное его адвокатами, о передаче дела на рассмотрение в Верховный суд по первой инстанции или возвращении к прежнему составу суда.
Дополнительно отмечаем, что 7 и 8 декабря 2000 г. в здании суда защита и государственный обвинитель видели и общались не только с народными заседателями, но и судьей Губановой Т. К., которая уклонилась от дачи каких-либо пояснений. Это обстоятельство еще в большей степени подтверждает наши утверждения об абсолютной безосновательности передачи дела новому составу суда и отсутствии единственного законного основания для подобного решения – „стойкой невозможности исполнения судьей своих обязанностей“.
Просим Верховный суд разобраться в многочисленных нарушениях российских законов Мосгорсудом и принять указанное дело к рассмотрению по первой инстанции или обязать Мосгорсуд в соответствии с процессуальными нормами довести рассмотрение дела законным составом суда».
И мое ходатайство, и обращение этих достойнейших граждан Верховным судом были проигнорированы, а частная жалоба адвокатов отклонена. Все вновь пошло по накатанному пути. Лишь сменился государственный обвинитель – им стал полковник А. В. Титов, надзиравший до этого за законностью содержания в «Лефортово» и, следовательно, небезызвестный в Следственном управлении ФСБ. Прежний, видимо, как не справившийся с поставленной задачей, был переведен на другую работу.
Судья Коваль при содействии ФСБ всячески препятствовала тому, чтобы происходящее в суде становилось предметом наших жалоб в вышестоящие инстанции. Так, Яблоков подготовил жалобу в Конституционный суд по моему делу, и я оформил ему в изоляторе доверенность. Вместо того, чтобы отдать ее сразу адвокату, как это и положено, из «Лефортово» ее отправили в Мосгорсуд «на усмотрение судьи». А судья не усмотрела необходимости в выдаче доверенности Яблокову, поскольку, дескать, суд не закончил слушания и является закрытым, и таким образом лишила меня возможности обратиться в Конституционный суд.
Предпринималась ею попытка помешать моему обращению в Европейский суд по правам человека. Дело в том, что еще в ходе предыдущего процесса Москаленко подготовила и отправила в Страсбург жалобу, которая, несмотря на отсутствие окончательного внутрироссийского решения по моему делу, там была зарегистрирована – настолько убедительно она была написана и настолько вопиющими были нарушения. Каринна Акоповна, кстати, усмотрела связь между регистрацией жалобы и заменой суда.
В соответствии с регламентом Европейского суда встал вопрос о моем представителе в суде, и я в начале ноября подготовил соответствующую доверенность Центру содействия международной защите, которую поручил получить жене. Как и предыдущая доверенность, эта попала к судье, а судья вновь не усмотрела необходимости в ее выдаче. Причем Коваль чувствовала себя настолько уверено, что не побоялась даже сделать это письменно на бланке Мосгорсуда. 24 января 2001 года она написала Наталии, что «доверенность от имени Моисеева В. И. на право представлять его интересы в Европейском суде по правам человека не может быть выдана Вам в связи с тем, что в ЕСПЧ какое-либо дело в отношении Моисеева Валентина Ивановича отсутствует».
Откуда Коваль черпала информацию – неизвестно. С момента регистрации моей жалобы (1 ноября 2000 года) прошло уже три месяца. Да и вообще, какими нормами предусмотрен отказ в выдаче доверенности по причине отсутствия дела в ЕСПЧ?
Понадобились многократные обращения к руководству Мосгорсуда, в Верховный суд, в Квалификационную коллегию судей, в Генеральную прокуратуру, чтобы 10 апреля 2001 года, более чем через пять месяцев, доверенность все же была выдана. Характерно, что этот день был последним, когда судья Коваль слушала дело.
Затеянная судьей возня вокруг доверенностей, которая по существу была направлена на лишение меня защиты и укрытие творимого беззакония, стала последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. К тому времени к желудочным неприятностям добавились и другие болезни. Не будучи никогда полным, я похудел почти на 20 кг, нервы были на пределе после двух с половиной лет заключения и повторяющихся по однажды заведенному сценарию процессов.
В начале января 2001 года на суде я сделал заявление, в котором выразил свое возмущение отказом Коваль выдать доверенность моей жене на представление моих интересов в Европейском суде по правам человека, сказал, что рассмотрение дела четвертым составом суда – это надругательство над правосудием, превращающее процесс в фарс, и на основании этого отказался участвовать в судебных заседаниях и потребовал, чтобы и мои адвокаты покинули зал суда.
Судья пришла в замешательство, не зная как реагировать. Конечно, это был крик отчаяния, не предусмотренный судебной процедурой и не могший иметь каких-либо юридических последствий. Я на какое-то время перестал отвечать на вопросы судьи, прокурора, однако меня все равно регулярно доставляли в суд. Регулярно приходили в суд и адвокаты, поскольку судья в устной форме запретила им покидать зал. Но с психологической точки зрения это была разрядка для меня и единственный способ выразить свое отношение к происходящему, показать, в том числе и самому себе, что, несмотря ни на что, я не сломлен.
Как и прежде, практически все ходатайства защиты отклонялись, а поступающие в суд многочисленные ходатайства от депутатов Госдумы, общественных и правозащитных организаций даже не оглашались. О них я узнал, лишь знакомясь с делом после суда.
Ходатайства откланялись под любыми предлогами. Было, например, ходатайство допросить в суде Чо Сон У как человека, которому я, по версии обвинения, передавал все документы и сведения. Судья заявила, что это невозможно, поскольку между Россией и Республикой Кореей нет соглашения об оказании правовой помощи по уголовным делам. На следующее заседание адвокаты принесли текст этого действующего соглашения и повторили ходатайство. Тогда судья просто заявила о нецелесообразности вызова в суд Чо Сон У.
Но вместе с тем Коваль по какой-то причине пошла на то, чтобы запросить в ФСБ более полный текст документов на корейском языке и сделать их перевод на русский язык. Думается все же, что это была не ее идея, а ФСБ, сотрудники которой постоянно распускали слухи о том, что вот-вот будут представлены новые и совершенно неотразимые доказательства моей вины. Да и сам факт, что переводчик был предоставлен именно ФСБ, говорит об этом. В письме в Мосгорсуд ФСБ категорически запретила доверять перевод мидовцам, определив заодно, что можно, а что нельзя в документах знать суду.
Кстати, суетливый «свидетель М.» и в представлении «новых доказательств» моей вины отличился. Он принес в суд какую-то записную книжку и ксерокопию одной из страниц документа на корейском языке с рукописными пометками. По его словам, узнав (!), что в ходе предварительного следствия и предыдущих судов эти рукописные пометки не изучались, он сам отправил их ксерокопию вместе с принесенной им записной книжкой, якобы изъятой у Чо Сон У, на графологическую экспертизу в лабораторию ФСБ и получил ответ, что пометки сделаны рукой Чо Сон У. Заключение специалиста он также принес, с требованием приобщить все эти материалы к делу как вещественное доказательство моей вины. Но такая прыть «самодеятельного следователя» и столь демонстративно показанная осведомленность свидетеля о следственных и судебных материалах привели к заметному конфузу даже прокурора. Он поддержал ходатайство защиты признать это «вещественное доказательство» недопустимым. Это был, пожалуй, единственный случай, когда мнение защиты и прокурора совпали.
Сложившаяся ситуация такова, что Президент страны должен разорвать порочную цепь бесчинств спецслужб в отношении граждан и остановить колесо шпиономании, ибо похоже, что Вас совершенно сознательно пытаются втянуть в грязные дела (повязать преступлением или кровью). Если сделать по этому пути еще несколько шагов, то обратной дороги уже не будет.
Сегодня нагромождение лжи в деле Моисеева зашло столь далеко, что для защиты «чести» мундира, причастные к делу люди не остановятся ни перед чем. Мы просим Вас, господин Президент, остановить произвол».
Надо ли говорить, что это письмо осталось не только без ответа, но и без последствий как в отношении меня, так и общества в целом.
Суд под председательством судьи Т. К. Губановой
5 сентября 2000 года Московский городской суд начал повторное рассмотрение моего дела составом суда под председательством судьи Губановой. Все, как обычно: выяснение фамилии, имени, отчества, где родился, где жил, зачтение обвинительного заключения – опять почему-то судьей, а не прокурором – ходатайства защиты, мое выступление. А 12 сентября – опять все с самого начала в связи с заменой одного их народных заседателей.
На этот раз я был лучше подготовлен: у меня было время для этого, и я уже имел представление, что такое судебный процесс, хотя обвинительное заключение по-прежнему хранилось в спецчасти изолятора. Мою защиту вели три адвоката. К Ю. П. Гервису присоединился А. Ю. Яблоков, а также молодой талантливый и перспективный адвокат, представительница Центра содействия международной защите Ксения Львовна Костромина. В ее основную задачу входило отслеживание в суде соблюдения норм Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод.
Своими заявлениями эта красивая, хрупкая женщина не раз ставила в тупик необъемных судейских матрон, подбираемых, наверно, буквально по весу и в бесформенных мантиях терявших половую принадлежность. По их лицам было видно, что они далеки от понимания каких-то международных обязательств России да и не хотят их понимать.
Каринна Акоповна Москаленко по состоянию здоровья не смогла участвовать в заседаниях, но из дела не вышла и продолжала активно работать «за кулисами».
Присутствие на суде трех адвокатов, ощущение поддержки правозащитников и журналистов давало чувство большей защищенности и уверенности, чем прежде, поскольку я никак не мог забыть фразу, сказанную Юрием Петровичем после первого суда, в которой сквозила предопределенность судебного решения и обреченность:
– Что вы хотите, Валентин Иванович! Их сколько? А мы с вами – вдвоем, да еще Наталия Михайловна с Надей.
В отличие от предыдущей судьи Губанова вела себя весьма сдержанно и корректно, стараясь ни словом, ни жестом не показывать своего отношения ко мне и к рассматриваемому ею делу. В зале она всегда появлялась с большой тетрадкой, в которой постоянно писала, фиксируя выступления, переспрашивая и уточняя у выступающих. В результате, протокол заседаний под ее председательством, в противоположность всем другим, действительно был протоколом, объективно отразившим происходившее, и практически не требовал замечаний.
Вместе с тем процесс развивался по сценарию предыдущего: практически все ходатайства защиты отводились. Сначала было отказано в ходатайствах об истребовании в ФСБ в полном объеме корейских документов, положенных в основу предыдущего приговора, их переводе независимым переводчиком на русский язык и проведении повторной экспертизы степени секретности документов и сведений, якобы переданных мною южнокорейцам.
Отклонила судья и ходатайства о допуске в процесс представителей правозащитных организаций в качестве общественных защитников – сначала под предлогом отсутствия протокола общего собрания организаций, выдвинувших их, а когда эти протоколы были представлены, сослалась на закрытость суда. Своих представителей выразили готовность прислать, в частности, Московская Хельсинкская группа, автономная некоммерческая организация «Экология и права человека», фонд «Гласность», движение «За права человека» и некоторые другие.
Не нашли понимания в суде и ходатайства депутатов Госдумы В. В. Игрунова, А. Ю. Мельникова, Ю. А. Рыбакова, Б. Л. Резника, сотрудников МИДа, а также писателей Андрея Битова, Фазиля Искандера, Аркадия Ваксберга, Александра Ткаченко и многих других об изменении мне меры пресечения на подписку о невыезде или под их личное поручительство. Судье показался недостаточным авторитет представителей законодательной власти, не говоря уже об авторитете всемирно известных литераторов.
Основываясь на всем этом, после обсуждения с адвокатами мы пришли к выводу, что надо не только просить и оправдываться, но и активно протестовать против действий судьи и суда в целом. В результате я направил заявление председателю Верховного суда В. М. Лебедеву, в котором отметил, что «в связи с позицией, занятой судом по отношению ко мне и моей защите, считаю, что у меня есть все основания полагать, что судебное рассмотрение будет неполным, предвзятым, односторонним, с явным обвинительным уклоном – таким, каким оно было при первом рассмотрении дела в Московском городском суде». Я просил передать мое дело на рассмотрение в Московский областной суд, где была возможность слушания его присяжными.
Лебедев никак не отреагировал на это заявление. И суд продолжался в том же духе.
Через пару недель стало известным, что в зале, где проходят заседания суда, сотрудники ФСБ установили какую-то аппаратуру. Узнал я об этом совершенно случайно от одного из конвойных.
В этот день меня привезли в суд, и я весь день провел в бетонном стакане, поскольку заседание отменили, как всегда без объяснения причин. И при возвращении в изолятор в автозаке ко мне обратился конвойный, который несколько раз до этого присутствовал на слушаниях моего дела.
– Я был у тебя на заседаниях, ты помнишь. Я многое слышал, но то, как и что они шьют тебе, – это беспредел. Поэтому я хочу тебе сказать, почему не было сегодня суда. Весь день эфэсбэшники таскали и устанавливали в зале какую-то аппаратуру, взяв у нас ключи и запретив входить в зал. Но они забыли выключить видеомонитор, и мы в дежурке все видели. Завтра они продолжат. Так что ты имей это в виду и не говори, что знаешь от меня.
Об этом разговоре я рассказал адвокатам, которые тоже не знали, чем был вызван перерыв в заседаниях, хотя о наличии какой-то аппаратуры в зале сразу стало понятным по издаваемому ею характерному гулу. Примечательно, что сопровождающих аппаратуру сотрудников управления контрразведывательных операций ФСБ курировал многоликий и вездесущий «свидетель М.», публично давая им указания и устраивая периодические разносы в коридоре перед входом в зал заседания. При этом его не смущали многочисленные люди, он наслаждался своей властью и лишь для порядка огрызался в адрес журналистов, запрещая им снимать себя.
Поговорив между собой об очередной «умелой» работе чекистов, мы обратили на это внимание судьи и выступили с ходатайством о предоставлении информации об аппаратуре. Губанова напрочь все отрицала: нет в зале никакой аппаратуры, перерыв в заседании вызван ее собственными потребностями. А что касается ходатайства, то она отказалась его рассматривать.
В связи с этим был предпринят очередной демарш. Им стал отвод суду. Конечно, ни у кого не было сомнения, что сама себя, как это предусмотрено нашим законом, судья никогда не отведет. Однако демарш покажет решительность настроя защиты.
В эти дни в письме к Наталии я в слегка завуалированной форме, чтобы не вызвать вопросов у цензуры, так описал ситуацию в суде и мое к этому отношение: «Что касается меня, то я очень устаю и морально, и физически. Плюс ко всему, на этой неделе появилась новая «примочка». В зале, где я нахожусь практически весь день, установили какую-то электронику, которая гудит примерно так же, как и электроника в некоторых комнатах посольств. Это нервирует, раздражает, мешает сосредоточиться. Я имею в виду не только сам звук, но и, видимо, какие-то излучения, неизвестно как воздействующие на организм.
Мое обращение к суду в связи с этим – как это воздействует на организм? вредно ли это? есть ли какой-то санитарный сертификат у аппаратуры? и вообще, зачем это? – было встречено так, как будто я просил прокатить на Луну, будто это помещение и не принадлежит учреждению, в которое я обращаюсь.
Такое отношение в совокупности со всем остальным подвигнуло меня еще на одно обращение – об отводе председателя суда. Дело в том, что, на мой взгляд, все идет по тому же кругу, что и первый раз: та же односторонность, тот же уклон, чтобы повторить предыдущий результат, все отвергается под какими-то невообразимыми предлогами. Ну, а когда стало известно и о «придверных» топтунах, то стало очевидным, откуда дует ветер.
Естественно, было трудно рассчитывать на объективность рассмотрения и этого обращения, тем не менее не хочется быть бараном, спокойно идущим на бойню. Давление идет, оно очевидно, и, что самое главное и неприятное, это давление находит отражение в конкретных действиях и поведении».
Были предприняты и конкретные меры, чтобы узнать, что же все-таки установлено в зале заседаний суда. Это вызывало искреннее беспокойство. В посольствах мы всегда избегали проводить много времени в специальных помещениях, защищенных электроникой от прослушивания, и старались побыстрее ее выключить. Было известно, что нахождение под этой аппаратурой отнюдь не способствует здоровью. Но там, за рубежом, это было оправданно и понятно, для чего делается. А здесь, в своей стране, при плотно зашторенных окнах и закрытых дверях, в охраняемых внутри и снаружи помещениях, зачем? Даже конвойные отказывались проводить лишнюю минуту в зале, опасаясь за свое здоровье.
Заместителю министра здравоохранения, главному санитарному врачу России Г. Г. Онищенко было направлено заявление, в котором указывалось, что «с 25 сентября 2000 г. в зале Мосгорсуда, где проходят слушания по делу, установлена аппаратура неизвестного назначения, издающая непрерывный звуковой фон высокой частоты. Аппаратуру сопровождают два сотрудника ФСБ, постоянно находящиеся в коридоре, у двери зала суда. Назначение данной аппаратуры неизвестно, но она оказывает направленное или фоновое воздействие на людей». В заявлении содержалась просьба предоставить санитарный сертификат на аппаратуру.
Общественное движение «За права человека» распространило свое обращение к прессе: «На процессе Моисеева ФСБ применяет секретную «жужжалку». «Московский комсомолец» провел собственное расследование и нашел несколько свидетелей, подтвердивших, что в зал вносилась техника, большая часть которой размещена в судейской комнате. Со ссылкой на экспертов, он сообщил, что «скорее всего… таинственная аппаратура просто призвана оказать на подсудимого определенное психологическое давление. Вдруг возьмет да и сознается в преступлении!» По мнению газеты, «Очередной шпионский процесс все больше напоминает фарс. Когда обвинение несостоятельно, а доказательная база слаба, на помощь спецслужбам приходят секретные «жужжалки»
[40].
Моя жена направила и запрос в ФСБ. Ответ был дан заместителем директора ФСБ О. В. Сыромолотовым. По его информации, «установленный на компьютер судебного делопроизводителя прибор предназначен для защиты видеотерминальных устройств от утечки информации по электромагнитным каналам». Вместе с тем санитарный сертификат на него предъявлен быть не может, поскольку «указанное изделие является секретным, в связи с чем предоставить какую-либо документацию не представляется возможным».
Такой ответ породил, однако, больше вопросов, чем дал разъяснений. Во-первых, никто и не запрашивал технические характеристики прибора. Они никого не интересуют и пусть остаются секретными. Речь шла исключительно о санитарном сертификате, который бы свидетельствовал, вредна его работа для здоровья или нет. Ссылка на «секретность» – обычная уловка, применяемая, когда нужно кого-то ввести в заблуждение или избежать прямого ответа на вопрос. Тем более что изделие не могло не пройти сертификацию, если оно, как написал Сыромолотов, «является типовым и используется в служебных помещениях ФСБ в соответствии с требованиями законодательства».
Во-вторых, компьютер судебного делопроизводителя, для защиты которого от утечки информации якобы предназначен прибор, находится непосредственно в зале, а что за приборы размещены в прилегающей судейской комнате?
В-третьих, почему ФСБ не беспокоила возможная утечка информации по электромагнитным каналам в ходе предыдущего процесса и, как показала практика, перестала беспокоить в ходе последующих процессов, когда заседания проводились уже другими судьями в других залах?
И наконец, в-четвертых, если все так просто, зачем такая скрытность и таинственность, почему судье не разрешалось даже упомянуть об установке аппаратуры? Не зная о получении ответа от заместителя директора ФСБ, она так до конца и отрицала это.
Из ответа Сыромолотова также следует, что ФСБ сама решает, какое помещение считать служебным. Захотели установить «типовое изделие» в зале суда и установили. Более того, как выяснилось, никто не в праве проверить, что это за изделие и для чего оно предназначено. Главный санитарный врач г. Москвы Н. Н. Филатов, которому было переправлено обращение в Минздрав, сообщил, что «Госсанэпидслужба России не наделена правом контроля за деятельностью органов ФСБ».
Между тем в начале ноября процесс подошел к концу. Было объявлено об окончании судебного следствия, состоялись прения сторон, и я должен был выступить с последним словом. И в этот момент началось непонятное. С 10 по 29 ноября несколько раз меня приводили в зал заседаний, приходили адвокаты и прокурор, и заседатель объявляла о переносе заседания. Судья Губанова не появлялась.
29 ноября все точно так же собрались, и… в зал вошли новая судья и новые народные заседатели.
Суд под председательством судьи Г. Н. Коваль
Судья Коваль заявила, что Губанова заболела и госпитализирована, и поэтому процесс начнется вновь, с самого начала. Об этом, по ее словам, распорядился исполняющий обязанности председателя Мосгорсуда А. Б. Коржиков. Ни мои защитники, ни я о замене состава суда предупреждены не были. Для нас это стало полной неожиданностью.
Быстро собравшись с мыслями, моя защита заявила отвод всему составу нового суда, усмотрев грубое нарушение процессуального закона в замене суда, уклонение от осуществления правосудия. Если Губанова заболела, то почему не объявлен перерыв или слушания не отложены? Почему вместе с ней заменены и народные заседатели? Почему председатель Мосгорсуда вмешивается в осуществление правосудия и самочинно заменяет состав суда? Почему суд приступает к слушанию дела, не ознакомившись со всеми его материалами, частью которых является и протокол предыдущего заседания? Этих «почему» было много, и ни на одно из них не было получено ответа. Официальных вразумительных ответов на них нет и до сих пор.
Примерно через неделю адвокаты и прокурор, возвращаясь с очередного судебного заседания, встретили «больную и госпитализированную» Губанову в здании Мосгорсуда живой и здоровой, о чем и сделали на следующий день заявление под протокол. Очевидно, что, находясь под жестким давлением ФСБ, она не могла вынести оправдательный приговор. В России такого практически не бывает. Следователь Петухов, не скрываясь, ходил в суд регулярно, как на работу. Но и для обвинительного приговора у нее не было оснований. В таких условиях она сочла за благо самоустраниться. Для нее это, правда, все равно плохо кончилось: вскоре она вынуждена была уволиться.
Возможно, что Губанову вывели из процесса и без ее желания, зная о ее несвойственных судьям колебаниях относительно заведомой виновности подсудимого.
Как говорил Гервис, мы попали в заколдованный круг нашего правосудия, когда суд не может отпустить человека в связи с его невиновностью и осудить его не может в связи с отсутствием на то законных оснований. По мнению Москаленко, такое поведение суда первой инстанции – следствие его глубокой растерянности. В таких условиях я обратился в Верховный суд, где выразил недоверие Московскому городскому суду и ходатайствовал, чтобы в качестве первой инстанции мое дело рассматривал Верховный. В свою очередь защита направила в Верховный суд частную жалобу на действия Мосгорсуда.
Обеспокоенные ситуацией с рассмотрением моего дела, к председателю Верховного суда В. М. Лебедеву обратились с письмом президент Центра экологической защиты профессор А. В. Яблоков, академик Ю. А. Рыжов, президент Фонда защиты гласности А. К. Симонов, главный редактор журнала «Индекс / Досье на цензуру» Наум Ним, члены ПЕН-центра Феликс Светов, Александр Ткаченко, Андрей Битов, Юнна Мориц, Аркадий Ваксберг. Они, в частности, писали:
«У прежнего состава суда была возможность принять законное решение, т. е. объявить перерыв или отложить дело слушанием до выздоровления судьи Губановой (если она действительно заболела), но он не сделал каких-либо сообщений, не вынес определений и не заявил о сложении своих полномочий по каким-либо причинам… Новому составу суда совершенно не нужны доказательства, установленные в прежнем судебном разбирательстве, и можно сделать вывод, что вмешательство и. о. председателя МГС Коржикова А. Б. в нормальный ход судебного процесса и не мотивированная замена прежнего состава суда вызваны тем, что руководство Мосгорсуда не устраивают как доказательства, полученные прежним составом суда, так и выводы, к которым пришел этот суд. Поскольку в деятельность первого состава суда, вынесшего обвинительный приговор, руководство Мосгорсуда не вмешивалось, приходим к выводу, что состав Губановой был заменен именно в связи с возможностью вынесения оправдательного приговора, о чем и просили адвокаты.
Именно таким пониманием сложившейся ситуации было вызвано ходатайство Моисеева, поддержанное его адвокатами, о передаче дела на рассмотрение в Верховный суд по первой инстанции или возвращении к прежнему составу суда.
Дополнительно отмечаем, что 7 и 8 декабря 2000 г. в здании суда защита и государственный обвинитель видели и общались не только с народными заседателями, но и судьей Губановой Т. К., которая уклонилась от дачи каких-либо пояснений. Это обстоятельство еще в большей степени подтверждает наши утверждения об абсолютной безосновательности передачи дела новому составу суда и отсутствии единственного законного основания для подобного решения – „стойкой невозможности исполнения судьей своих обязанностей“.
Просим Верховный суд разобраться в многочисленных нарушениях российских законов Мосгорсудом и принять указанное дело к рассмотрению по первой инстанции или обязать Мосгорсуд в соответствии с процессуальными нормами довести рассмотрение дела законным составом суда».
И мое ходатайство, и обращение этих достойнейших граждан Верховным судом были проигнорированы, а частная жалоба адвокатов отклонена. Все вновь пошло по накатанному пути. Лишь сменился государственный обвинитель – им стал полковник А. В. Титов, надзиравший до этого за законностью содержания в «Лефортово» и, следовательно, небезызвестный в Следственном управлении ФСБ. Прежний, видимо, как не справившийся с поставленной задачей, был переведен на другую работу.
Судья Коваль при содействии ФСБ всячески препятствовала тому, чтобы происходящее в суде становилось предметом наших жалоб в вышестоящие инстанции. Так, Яблоков подготовил жалобу в Конституционный суд по моему делу, и я оформил ему в изоляторе доверенность. Вместо того, чтобы отдать ее сразу адвокату, как это и положено, из «Лефортово» ее отправили в Мосгорсуд «на усмотрение судьи». А судья не усмотрела необходимости в выдаче доверенности Яблокову, поскольку, дескать, суд не закончил слушания и является закрытым, и таким образом лишила меня возможности обратиться в Конституционный суд.
Предпринималась ею попытка помешать моему обращению в Европейский суд по правам человека. Дело в том, что еще в ходе предыдущего процесса Москаленко подготовила и отправила в Страсбург жалобу, которая, несмотря на отсутствие окончательного внутрироссийского решения по моему делу, там была зарегистрирована – настолько убедительно она была написана и настолько вопиющими были нарушения. Каринна Акоповна, кстати, усмотрела связь между регистрацией жалобы и заменой суда.
В соответствии с регламентом Европейского суда встал вопрос о моем представителе в суде, и я в начале ноября подготовил соответствующую доверенность Центру содействия международной защите, которую поручил получить жене. Как и предыдущая доверенность, эта попала к судье, а судья вновь не усмотрела необходимости в ее выдаче. Причем Коваль чувствовала себя настолько уверено, что не побоялась даже сделать это письменно на бланке Мосгорсуда. 24 января 2001 года она написала Наталии, что «доверенность от имени Моисеева В. И. на право представлять его интересы в Европейском суде по правам человека не может быть выдана Вам в связи с тем, что в ЕСПЧ какое-либо дело в отношении Моисеева Валентина Ивановича отсутствует».
Откуда Коваль черпала информацию – неизвестно. С момента регистрации моей жалобы (1 ноября 2000 года) прошло уже три месяца. Да и вообще, какими нормами предусмотрен отказ в выдаче доверенности по причине отсутствия дела в ЕСПЧ?
Понадобились многократные обращения к руководству Мосгорсуда, в Верховный суд, в Квалификационную коллегию судей, в Генеральную прокуратуру, чтобы 10 апреля 2001 года, более чем через пять месяцев, доверенность все же была выдана. Характерно, что этот день был последним, когда судья Коваль слушала дело.
Затеянная судьей возня вокруг доверенностей, которая по существу была направлена на лишение меня защиты и укрытие творимого беззакония, стала последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. К тому времени к желудочным неприятностям добавились и другие болезни. Не будучи никогда полным, я похудел почти на 20 кг, нервы были на пределе после двух с половиной лет заключения и повторяющихся по однажды заведенному сценарию процессов.
В начале января 2001 года на суде я сделал заявление, в котором выразил свое возмущение отказом Коваль выдать доверенность моей жене на представление моих интересов в Европейском суде по правам человека, сказал, что рассмотрение дела четвертым составом суда – это надругательство над правосудием, превращающее процесс в фарс, и на основании этого отказался участвовать в судебных заседаниях и потребовал, чтобы и мои адвокаты покинули зал суда.
Судья пришла в замешательство, не зная как реагировать. Конечно, это был крик отчаяния, не предусмотренный судебной процедурой и не могший иметь каких-либо юридических последствий. Я на какое-то время перестал отвечать на вопросы судьи, прокурора, однако меня все равно регулярно доставляли в суд. Регулярно приходили в суд и адвокаты, поскольку судья в устной форме запретила им покидать зал. Но с психологической точки зрения это была разрядка для меня и единственный способ выразить свое отношение к происходящему, показать, в том числе и самому себе, что, несмотря ни на что, я не сломлен.
Как и прежде, практически все ходатайства защиты отклонялись, а поступающие в суд многочисленные ходатайства от депутатов Госдумы, общественных и правозащитных организаций даже не оглашались. О них я узнал, лишь знакомясь с делом после суда.
Ходатайства откланялись под любыми предлогами. Было, например, ходатайство допросить в суде Чо Сон У как человека, которому я, по версии обвинения, передавал все документы и сведения. Судья заявила, что это невозможно, поскольку между Россией и Республикой Кореей нет соглашения об оказании правовой помощи по уголовным делам. На следующее заседание адвокаты принесли текст этого действующего соглашения и повторили ходатайство. Тогда судья просто заявила о нецелесообразности вызова в суд Чо Сон У.
Но вместе с тем Коваль по какой-то причине пошла на то, чтобы запросить в ФСБ более полный текст документов на корейском языке и сделать их перевод на русский язык. Думается все же, что это была не ее идея, а ФСБ, сотрудники которой постоянно распускали слухи о том, что вот-вот будут представлены новые и совершенно неотразимые доказательства моей вины. Да и сам факт, что переводчик был предоставлен именно ФСБ, говорит об этом. В письме в Мосгорсуд ФСБ категорически запретила доверять перевод мидовцам, определив заодно, что можно, а что нельзя в документах знать суду.
Кстати, суетливый «свидетель М.» и в представлении «новых доказательств» моей вины отличился. Он принес в суд какую-то записную книжку и ксерокопию одной из страниц документа на корейском языке с рукописными пометками. По его словам, узнав (!), что в ходе предварительного следствия и предыдущих судов эти рукописные пометки не изучались, он сам отправил их ксерокопию вместе с принесенной им записной книжкой, якобы изъятой у Чо Сон У, на графологическую экспертизу в лабораторию ФСБ и получил ответ, что пометки сделаны рукой Чо Сон У. Заключение специалиста он также принес, с требованием приобщить все эти материалы к делу как вещественное доказательство моей вины. Но такая прыть «самодеятельного следователя» и столь демонстративно показанная осведомленность свидетеля о следственных и судебных материалах привели к заметному конфузу даже прокурора. Он поддержал ходатайство защиты признать это «вещественное доказательство» недопустимым. Это был, пожалуй, единственный случай, когда мнение защиты и прокурора совпали.