Страница:
Впереди было еще тридцать лет одинокой жизни:
Единственной памятью о «светлой поэтессе», ее жизни пока остается маленькая усадьба на Рождественском бульваре с удивительным видом на Трубную площадь, Покровский бульвар и вырубленный Цветной, с которым прощался с крыльца дома Каролины уезжавший в свою последнюю, роковую поездку на Кавказ М. Ю. Лермонтов.
Эта божественная Юлия
Московские годы Багрова-внука
Умерла Каролина Павлова, отметив очередной «день Мицкевича» – 10 ноября, в 1893 году, в местечке Хлостервиц, под Дрезденом. Похоронили русскую поэтессу за счет местной общины. Чтобы покрыть расходы на скромнейшие похороны, было распродано все жалкое имущество покойной. Вместе со стихами и письмами Мицкевича.
Ты, уцелевший в сердце нищем,
Привет тебе, мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло:
Моя напасть! мое богатство!
Мое святое ремесло!
Единственной памятью о «светлой поэтессе», ее жизни пока остается маленькая усадьба на Рождественском бульваре с удивительным видом на Трубную площадь, Покровский бульвар и вырубленный Цветной, с которым прощался с крыльца дома Каролины уезжавший в свою последнюю, роковую поездку на Кавказ М. Ю. Лермонтов.
Эта божественная Юлия
Они родились в один год: великий поэт и великий художник. Александр Пушкин и Карл Брюллов. Рано узнали друг о друге, но встретились на самом исходе жизни поэта, впрочем, оба – на вершине своей славы.
Май 1836-го. Москва. Брюллов возвращается в Россию по требованию императора после фантастического успеха своей картины «Последний день Помпеи». Пушкина привели в старую столицу дела, и он может принять участие в торжественном чествовании Москвой «великого Карла». В помещении Художественного класса (будущего Московского училища живописи, ваяния и зодчества), находившегося в то время на Большой Никитской улице, прямо напротив нынешней консерватории, было устроено настоящее празднество искусств. В окружении статуй Аполлона Бельведерского, Минервы, Юпитера, среди развешанных по стенам работ учеников Михаил Щепкин читал отрывки из Мольера, а любимец Москвы, певец Большого театра Николай Лавров исполнил в сопровождении хора специально написанные стихи:
Пушкин лелеет надежду, что Брюллов напишет портрет Натальи Николаевны, специально просит его об этом. Но – по неизвестной причине – Брюллов делает все, чтобы избежать этого заказа. Как откажется он, несмотря на все возможные неприятности, написать портрет императора, о котором так мечтал Николай I. Художник найдет предлог отказаться и от портретов всей царской семьи. Когда царственные особы опоздают на назначенный художником сеанс, Брюллов соберет привезенные во дворец мольберт, холсты, краски и уедет, чтобы никогда не возвращаться к тяготившей его работе.
Независимость – эта черта поражала и привлекала современников в характере «великого Карла», хотя откуда бы ей было взяться?
Отец Брюллова – французский скульптор-орнаменталист, приехавший в Россию на заработки, был добросовестным ремесленником. На протяжении двенадцати лет Брюллов-старший руководил в Академии художеств «классом орнаментальной скульптуры на дереве, лакировального и золотарного по дереву ремесла».
Отец был уверен в своем мастерстве и хотел наделить такой же уверенностью четверых своих сыновей. От рождения они знали, что станут художниками и будут учиться в академических стенах. Утро для маленького Карла начиналось с рисунков человечков и лошадей. Если мальчик не выполнял задания отца, ему не приходилось рассчитывать на завтрак.
Десяти лет Карл попадает на казенный счет в Академию. Но независимо от классных заданий дома его ждала самая разнообразная работа. Приходилось рисовать, делать живописные копии, лепить из воска, в частности, фигуры двенадцати апостолов для модели Исаакиевского собора в Петербурге, и даже гравировать карты для книги о кругосветном путешествии Крузенштерна.
Но и этого было мало. Много раз под наблюдением отца он повторяет рисунок с плафона «Сотворение мира» Микеланджело в Сикстинской капелле. Под руководством своего академического профессора Андрея Иванова сорок раз рисует сложнейшую скульптурную группу Лаокоона – отца с двумя сыновьями, из последних сил борющихся с опутавшими их могучими змеями.
Техника и профессиональная дисциплина – против них темпераментный, порывистый Карл не восставал никогда. Другое дело – казарменная дисциплина, насаждавшаяся академическими чиновниками. Ни один из питомцев Академии, кажется, не был столько раз наказан сидением в карцере, но ни один также и не завоевывал такого количества золотых медалей. Брюллов постоянно принимает участие в конкурсах старших товарищей и неизменно выигрывает их.
Право Карла Брюллова на многолетнюю пенсионерскую поездку в Италию, которым награждались лучшие из выпускников, было неоспоримым. Но руководство Академии решает начинать пенсионерство с трехлетней работы выпускников в России под мелочным наблюдением инспектора, фактически оставлявшим их на положении учеников. Брюллов стал душой протеста и – был лишен пенсионерства.
К. Брюллов. Портрет графини Самойловой, удаляющейся с бала с приемной дочерью. Амацилией Пачини. 1838–1842 гг.
По счастью, на помощь пришло только что образованное в Петербурге Общество поощрения художников, представлявшее антипод Академии. Брюллов оказался первым его пенсионером, на поездку которого с трудом, но все же были собраны необходимые средства. Общество и в дальнейшем несколько раз продлевало Брюллову срок пребывания в Италии. В общей сложности он провел там 12 лет.
Брюллов живет в Италии, когда происходит открытие Помпеи, увлекшее всю просвещенную Европу. Маленький римский городок стал в 79 году н. э. жертвой извержения Везувия. Почти мгновенная его гибель под потоками раскаленной лавы сохранила в неприкосновенности обстановку городской жизни – улицы, здания, вещи, даже людей – так, как их застигла катастрофа.
Брюллов приезжает в Помпею, и некогда разыгравшаяся трагедия живо рисуется в его воображении. Он задумывается над сюжетом картины, но настоящим толчком к ее созданию становится постановка оперы итальянского композитора Д. Паччини «Последний день Помпеи». Как замечает один из учеников мастера, «Брюллову нужна была только великая идея и большой холст, остальное приложилось само собой».
Было и еще одно вдохновлявшее Брюллова обстоятельство – его увлечение приехавшей в Италию графиней Юлией Павловной Самойловой, «божественной Юлией». Ее в виде красавицы матери, обнявшей двух перепуганных дочерей, представляет художник на первом плане картины. Ее же в виде девушки с кувшином на голове помещает живописец рядом с собственным автопортретом. Первоначальный эскиз Брюллов набрасывает за две недели, но работа над картиной занимает больше десяти лет. И все это время остается рядом с живописцем близкая и недосягаемая «божественная Юлия», представлявшая для современников живую легенду.
К. Брюллов. «Графиня Ю.П. Самойлова с воспитанницей и арапчонком». 1832–1834 гг.
Двоюродная внучка императрицы Екатерины I, двоюродная племянница императрицы Елизаветы Петровны и прямая родственница императора Петра III – ее биография позволяла перелистать увлекательнейшие страницы русской истории. Марта Скавронская – таково было настоящее имя Екатерины I – супруги Петра Великого. Брат Екатерины, получивший титул графа, Мартын Скавронский имел сына Павла, о котором современники отзывались, что он «был великий чудак, никакая земля не нравилась ему, кроме Италии, всему предпочитал он музыку, сам сочинял какую-то ералаш, давал концерты». Павел Мартынович не только покровительствовал многим музыкантам и певцам, но в собственном доме заставлял членов семьи и прислугу говорить только речитативом.
Вернувшись в Россию из «образовательной поездки», молодой граф без памяти влюбился в одну из племянниц Г. А. Потемкина-Таврического, Т. В. Энгельгардт, и женился, простив жене ее далеко не родственные отношения с пылким дядюшкой. Но графа вскоре не стало. Вдова осталась с двумя детьми на руках и после шести лет одиночества вышла замуж во второй раз за одного из самых блестящих итальянских аристократов Джулио Ренато Литта-Висконти-Арезе, направленного в Петербург Мальтийским орденом.
Красавец, редкий силач, ловкий дипломат и способный флотоводец, 26-летний Литта вступил на русскую службу и стал самым молодым генералом российской армии. В военных действиях против Швеции он командовал гребной флотилией из 33 судов и за участие в Роченсальмском сражении был произведен в контрадмиралы, получив Георгиевский крест и золотое оружие с надписью: «За храбрость».
Именно ему отдала руку и сердце графиня Скавронская-Энгельгардт. Впрочем, в Петербурге ходили слухи, что брак этот не помешал пылкому итальянцу пережить роман со старшей дочерью жены Марией фон Пален. Не случайно бабушка удочерила родившуюся в результате внучку Юлию, а граф Литта относился к ней с отцовской заботливостью. Кстати сказать, Мария фон Пален развелась с мужем почти сразу после рождения Юлии, которое последовало в 1803 году.
Блестяще образованная, превосходно разбиравшаяся и в музыке, и в изобразительных искусствах, Юлия Павловна фон Пален двадцати двух лет от роду выходит замуж за Николая Александровича Самойлова, сына фрейлины Екатерины Сергеевны, урожденной Трубецкой, и графа Александра Николаевича Самойлова, родного племянника Г. А. Потемкина-Таврического. В приданое она получает миллионное состояние.
По словам современников, муж «божественной Юлии» был далеко не заурядным человеком. Он привлекался к дознанию по делу декабристов, но «за недоказанностью обвинений оставлен без внимания». Свадьба состоялась в 1825 году. А через считанные месяцы Юлия Павловна оставила мужа, добилась развода, сохранив его титул и фамилию. Из Петербурга она переехала в Италию и настойчиво звала в Милан своего «приемного отца». Граф Литта тосковал по Юлии, писал ей длиннейшие нежные письма, описывал все петербургские события и – не решался покинуть Россию, где развернул необычайно широкую и успешную хозяйственную деятельность, постоянно приумножая богатства своей сказочно богатой супруги.
Около графини Самойловой оказывается пользовавшийся славой восходящей звезды Карл Брюллов. Отношение художника к графине не вызывало никаких сомнений. Брюллов придает ее черты героиням своих рисунков и полотен, доходит до совершенно непозволительной по тем временам смелости, давая заметить сходство с «божественной Юлией» в его «Одалиске» и подготовительных набросках к ней, в картине «Надежда, питающая любовь». Над картиной «Вирсавия» Брюллов работает четыре года. И это снова графиня Самойлова, хотя художник никогда не писал обнаженной не только «божественную Юлию». Кистью живописца водило воображение – не больше. Другое дело, что графиню не оскорбляла «дерзость» мастера. Брюллов признается, что он впервые начинает понимать подлинное обаяние женственности, смысл женской красоты.
И разве не самим совершенством возникала «божественная Юлия» в садах и залах величественных миланских дворцов Литты и Висконти, предоставленных ей графом Литта. Стоит вспомнить, что когда-то на службе у Висконти (от которых вели свой род Литта) состоял Леонардо да Винчи. Властителем Милана в то время был Лодовико Моро, сын Марии Висконти. Отсюда появляется знаменитая леонардовская «Мадонна Литта», хранящаяся в нашем Эрмитаже. А после смерти графа в 1839 году все его несметное состояние, как и интереснейший архив, перешло к Юлии Павловне.
Фото репродукции картины К. Брюллова «Последний день Помпеи». 1830–1833 гг.
Рассказывая о семейных богатствах, Ю. П. Литта писал когда-то брату: «У моей жены много владений в России, в Малороссии, в разных польских губерниях. Границы только одного имения – того, в котором мы сейчас находимся, – протянулись на триста шестьдесят тысяч верст. Они заняты бескрайними рощами строевого леса и плодородными пашнями... На каждый ар пашни приходится от шести до восьми голов крупного рогатого скота. Это вам даст представление о размерах наших владений. Урожай в хорошие годы – сам двенадцатый или четырнадцатый».
Жене на 25-летие их свадьбы Литта подарил жемчужную диадему стоимостью в 250 тысяч, а в виде «новогоднего сюрприза» – драгоценности, принадлежавшие ранее казненной французской королеве Марии Антуанетте. «Только я, – заявлял он, – во всей империи могу производить подобные расходы, платить наличными, и только я во всей империи могу похвастаться тем, что никому не должен ни одного гроша».
Современники нет-нет да вспоминали о внешнем сходстве Юлии Павловны с Юлием Помпеевичем, как называли в России Литта. Графиня выглядела настоящей итальянкой. Говорили и о сходстве характеров: графиня отличалась той же открытостью, душевной щедростью и преданностью.
«Мой дружка Бришка... Люблю тебя более, чем изъяснить умею, обнимаю тебя и до гроба буду тебе душевно привержена», – из письма «божественной Юлии» Карлу Брюллову, ее «Бришке».
Графиня Самойлова не оставляет Брюллова во время его работы над «Последним днем Помпеи». В благодарность за творческое озарение любимого графиня берет на себя заботу о дочери композитора Паччини – крошечной Амацилии и его племяннице Джо-ванне Паччини, которая была старше двоюродной сестры на восемь лет. Обе они были удочерены Юлией Павловной и по сей день продолжают «жить» в Москве, в Государственной Третьяковской галерее, на великолепном холсте Брюллова «Всадница»: Джованна в виде амазонки и Амацилия – маленькая сияющая девочка, выбежавшая ей навстречу из дворца-виллы Литта.
В доме «божественной Юлии» Брюллов попадает в общество самых знаменитых современных поэтов, художников, музыкантов. Постоянными гостями графини были Россини, Беллини, Доницетти, артисты оперного театра «Ла Скала», наши поэты и писатели В. А. Жуковский, И. С. Тургенев, Ф. И. Тютчев, С. Ф. Щедрин.
И, окруженная таким блестящим созвездием, она продолжает из года в год писать своему «Бришке»: «Я поручаю себя твоей дружбе, которая для меня более чем драгоценна, и повторяю тебе, что никто в мире не восхищается тобою и не любит тебя так, как твоя верная подруга Юлия Самойлова».
Оба молодые, свободные, не связанные семейными обязательствами – и одинокие. Вопрос брака не возникал. Никогда. Трудно гадать о причинах. Верно только то, что Брюллов неоднократно повторял ближайшим приятелям, что никогда и ни на каких условиях не согласится пользоваться деньгами женщины. Тем более бесконечно любимой. Тем более бесконечно богатой. Именно богатство проложило между ними роковую черту, и Юлия Павловна с полным уважением относилась к чувству собственного достоинства любимого.
Наконец «Последний день Помпеи» закончен, и картина начинает свое триумфальное шествие сначала по городам Италии, начиная с Милана. Потом во Франции, вплоть до залов Лувра. Заказавший картину А. Н. Демидов преподносит ее Николаю I. Как собственность императора, она должна занять место в Эрмитаже, но переносится в залы Академии художеств, чтобы с ней могли познакомиться толпы восторженных зрителей. Николай I, как собственностью, распоряжается и судьбой художника. Совершавшему поездку по Греции и Малой Азии Брюллову предлагается, не заезжая в Италию, вернуться в Петербург, чтобы приступить к преподаванию в Академии художеств.
Вскоре Брюллову приходится пережить еще одно унижение. Академия художеств присваивает ему за картину звание профессора, а император отменяет решение академического Совета и делает его всего лишь почетным вольным общником. Звание, дававшееся для проформы, и то, как правило, меценатам. Позже Брюллов станет профессором, но по решению Николая I – способ лишний раз подчеркнуть беспомощность и бесправие Академии художеств.
Николай I берет на себя роль руководителя прославленного мастера: какие сюжеты ему следует брать для картин, чьи портреты писать. Брюллов отчаянно сопротивляется, хотя понимает безвыходность своего положения. Поездка в Италию становится недостижимой мечтой: разрешение на нее целиком зависит от императора.
Художник делает попытку создать семью, и этот шаг становится для него роковым. Семнадцатилетняя Эмилия Карлотта Катарина Тимм, дочь рижского бургомистра, представляется без памяти влюбленной в художника, но сразу после свадьбы выясняется, что у нее связь с одним из близких родственников, которую она и не собирается прерывать.
Брюллов сразу же начинает думать о разводе, но его тесть слишком влиятельное лицо, чтобы дать проявиться правде. Все обвинения со стороны петербургского общества обрушиваются на художника. У Брюллова возникают неприятности и в Академии художеств. И именно в это время из Италии специально приезжает Юлия Павловна. Она полностью оправдывает слова своих писем: «Скажи мне, где живешь и кого любишь?... Целую тебя и верно буду писать тебе часто, ибо для меня есть счастие с тобой беседовать хотя бы пером». Тогда же Брюллов пишет один из самых лучших портретов, который сам называл «маскарадом жизни», – Ю. П. Самойлова с Джованной Паччини и служанкой-эфиопкой, выходящая из бального зала. К сожалению, картина ныне находится в одном из частных собраний США. Зато другой портрет – в маскарадном костюме – в Русском музее. «Божественную Юлию», представленную кистью Брюллова, имел в виду Н. В. Гоголь в своей статье «Последний день Помпеи»: «Женщина его блещет, но она не женщина Рафаэля, с тонкими, незаметными, ангельскими чертами, – она женщина страстная, сверкающая, южная, италианская во всей красоте полудня, мощная, крепкая, пылающая всей роскошью страсти, всем могуществом красоты, – прекрасная как женщина». И еще – «исполненная прекрасно-гордых движений».
Вот только правы ли были эти гордые и независимые люди, принимая решение не соединять своих судеб?
Шесть лет тянулся бракоразводный процесс Брюллова – только в 1841 году он смог вернуть себе свободу. Но уже успел сделать свое дело психологический прессинг: Карл Брюллов заболевает. Становится очевидным, что только итальянский воздух может поддержать его силы. Тем не менее императорского разрешения приходится ждать до... апреля 1849 года.
Но достаточно оказаться художнику в Италии, как его догоняет предписание вице-президента Академии художеств «очистить для его кабинета мою мастерскую». Брюллов вынужден просить своего старого товарища «поспешить перемещением всех вещей, в ней находившихся, в другие комнаты, т. е. картину неоконченную „Псков“ свернуть, также и другие портреты: г-жи Самойловой, Шишмаревых и проч. и уложить их наверх в кухне, которая находится против моей квартиры через коридор».
Брюллов предвидит, что и над кухней его работы не найдут себе пристанища, и просит того же товарища: «Картин же не раздавать никому и даже не показывать и держать свернутыми; я надеюсь, что у тебя в милом домике найдется место для всего моего хлама...»
Не сложилась личная жизнь и у графини. За время жизни художника в России она вышла замуж за известного врача, доктора Перри, и вскоре его похоронила.
Карла Брюллова не стало 11 июня 1851 года. Незадолго до отъезда из России он сказал: «Я жил так, чтобы прожить на свете только 40 лет. Вместо 40 я прожил 50 лет, следовательно, украл у вечности 10 лет и не имею права жаловаться на судьбу. Мою жизнь можно уподобить свече, которую жгли с двух концов и посередине держали калеными щипцами...»
А «божественной Юлии» предстоял еще один брак – с герцогом де... Короче – с тем, кто стал прообразом виконта де Бражелона в трилогии о мушкетерах Александра Дюма. Но среди множества встреч и впечатлений, то объединявших, то разъединявших графиню и ее «Бришку», есть один уголок, к которому оба привязываются навсегда, – Москва, Большая Никитская, дом Брюса (№ 14), в котором происходило чествование «великого Карла». «Милый, несравненный мой Бришка, я снова побывала у Брюса. Конечно, дом мал для храма твоего искусства, но зато весь еще полон восторгами о твоем таланте и таким останется навсегда. Если бы ты был рядом! Люблю, люблю, люблю!»
Май 1836-го. Москва. Брюллов возвращается в Россию по требованию императора после фантастического успеха своей картины «Последний день Помпеи». Пушкина привели в старую столицу дела, и он может принять участие в торжественном чествовании Москвой «великого Карла». В помещении Художественного класса (будущего Московского училища живописи, ваяния и зодчества), находившегося в то время на Большой Никитской улице, прямо напротив нынешней консерватории, было устроено настоящее празднество искусств. В окружении статуй Аполлона Бельведерского, Минервы, Юпитера, среди развешанных по стенам работ учеников Михаил Щепкин читал отрывки из Мольера, а любимец Москвы, певец Большого театра Николай Лавров исполнил в сопровождении хора специально написанные стихи:
Поэт навещает художника на его московской квартире – Брюллов некоторое время жил у скульптора И. П. Витали, на Кузнецком мосту. Встречается с ним у Павла Нащокина, писателя Антона Погорельского (А. А. Перовского) и уговаривает Брюллова решиться на переезд в Петербург, под царственную опеку Николая, которой тот так опасается. Впрочем, поэт чуть-чуть кривит душой: в письме жене он признается, что не уверен, такой ли благополучной окажется для Брюллова эта опека. Впрочем, как и для него самого.
Искусства мирные трофеи
Ты внес в отеческую сень,
И был «Последний день Помпеи»
Для русской кисти первый день!
Пушкин лелеет надежду, что Брюллов напишет портрет Натальи Николаевны, специально просит его об этом. Но – по неизвестной причине – Брюллов делает все, чтобы избежать этого заказа. Как откажется он, несмотря на все возможные неприятности, написать портрет императора, о котором так мечтал Николай I. Художник найдет предлог отказаться и от портретов всей царской семьи. Когда царственные особы опоздают на назначенный художником сеанс, Брюллов соберет привезенные во дворец мольберт, холсты, краски и уедет, чтобы никогда не возвращаться к тяготившей его работе.
Независимость – эта черта поражала и привлекала современников в характере «великого Карла», хотя откуда бы ей было взяться?
Отец Брюллова – французский скульптор-орнаменталист, приехавший в Россию на заработки, был добросовестным ремесленником. На протяжении двенадцати лет Брюллов-старший руководил в Академии художеств «классом орнаментальной скульптуры на дереве, лакировального и золотарного по дереву ремесла».
Отец был уверен в своем мастерстве и хотел наделить такой же уверенностью четверых своих сыновей. От рождения они знали, что станут художниками и будут учиться в академических стенах. Утро для маленького Карла начиналось с рисунков человечков и лошадей. Если мальчик не выполнял задания отца, ему не приходилось рассчитывать на завтрак.
Десяти лет Карл попадает на казенный счет в Академию. Но независимо от классных заданий дома его ждала самая разнообразная работа. Приходилось рисовать, делать живописные копии, лепить из воска, в частности, фигуры двенадцати апостолов для модели Исаакиевского собора в Петербурге, и даже гравировать карты для книги о кругосветном путешествии Крузенштерна.
Но и этого было мало. Много раз под наблюдением отца он повторяет рисунок с плафона «Сотворение мира» Микеланджело в Сикстинской капелле. Под руководством своего академического профессора Андрея Иванова сорок раз рисует сложнейшую скульптурную группу Лаокоона – отца с двумя сыновьями, из последних сил борющихся с опутавшими их могучими змеями.
Техника и профессиональная дисциплина – против них темпераментный, порывистый Карл не восставал никогда. Другое дело – казарменная дисциплина, насаждавшаяся академическими чиновниками. Ни один из питомцев Академии, кажется, не был столько раз наказан сидением в карцере, но ни один также и не завоевывал такого количества золотых медалей. Брюллов постоянно принимает участие в конкурсах старших товарищей и неизменно выигрывает их.
Право Карла Брюллова на многолетнюю пенсионерскую поездку в Италию, которым награждались лучшие из выпускников, было неоспоримым. Но руководство Академии решает начинать пенсионерство с трехлетней работы выпускников в России под мелочным наблюдением инспектора, фактически оставлявшим их на положении учеников. Брюллов стал душой протеста и – был лишен пенсионерства.
По счастью, на помощь пришло только что образованное в Петербурге Общество поощрения художников, представлявшее антипод Академии. Брюллов оказался первым его пенсионером, на поездку которого с трудом, но все же были собраны необходимые средства. Общество и в дальнейшем несколько раз продлевало Брюллову срок пребывания в Италии. В общей сложности он провел там 12 лет.
Брюллов живет в Италии, когда происходит открытие Помпеи, увлекшее всю просвещенную Европу. Маленький римский городок стал в 79 году н. э. жертвой извержения Везувия. Почти мгновенная его гибель под потоками раскаленной лавы сохранила в неприкосновенности обстановку городской жизни – улицы, здания, вещи, даже людей – так, как их застигла катастрофа.
Брюллов приезжает в Помпею, и некогда разыгравшаяся трагедия живо рисуется в его воображении. Он задумывается над сюжетом картины, но настоящим толчком к ее созданию становится постановка оперы итальянского композитора Д. Паччини «Последний день Помпеи». Как замечает один из учеников мастера, «Брюллову нужна была только великая идея и большой холст, остальное приложилось само собой».
Было и еще одно вдохновлявшее Брюллова обстоятельство – его увлечение приехавшей в Италию графиней Юлией Павловной Самойловой, «божественной Юлией». Ее в виде красавицы матери, обнявшей двух перепуганных дочерей, представляет художник на первом плане картины. Ее же в виде девушки с кувшином на голове помещает живописец рядом с собственным автопортретом. Первоначальный эскиз Брюллов набрасывает за две недели, но работа над картиной занимает больше десяти лет. И все это время остается рядом с живописцем близкая и недосягаемая «божественная Юлия», представлявшая для современников живую легенду.
К. Брюллов. «Графиня Ю.П. Самойлова с воспитанницей и арапчонком». 1832–1834 гг.
Двоюродная внучка императрицы Екатерины I, двоюродная племянница императрицы Елизаветы Петровны и прямая родственница императора Петра III – ее биография позволяла перелистать увлекательнейшие страницы русской истории. Марта Скавронская – таково было настоящее имя Екатерины I – супруги Петра Великого. Брат Екатерины, получивший титул графа, Мартын Скавронский имел сына Павла, о котором современники отзывались, что он «был великий чудак, никакая земля не нравилась ему, кроме Италии, всему предпочитал он музыку, сам сочинял какую-то ералаш, давал концерты». Павел Мартынович не только покровительствовал многим музыкантам и певцам, но в собственном доме заставлял членов семьи и прислугу говорить только речитативом.
Вернувшись в Россию из «образовательной поездки», молодой граф без памяти влюбился в одну из племянниц Г. А. Потемкина-Таврического, Т. В. Энгельгардт, и женился, простив жене ее далеко не родственные отношения с пылким дядюшкой. Но графа вскоре не стало. Вдова осталась с двумя детьми на руках и после шести лет одиночества вышла замуж во второй раз за одного из самых блестящих итальянских аристократов Джулио Ренато Литта-Висконти-Арезе, направленного в Петербург Мальтийским орденом.
Красавец, редкий силач, ловкий дипломат и способный флотоводец, 26-летний Литта вступил на русскую службу и стал самым молодым генералом российской армии. В военных действиях против Швеции он командовал гребной флотилией из 33 судов и за участие в Роченсальмском сражении был произведен в контрадмиралы, получив Георгиевский крест и золотое оружие с надписью: «За храбрость».
Именно ему отдала руку и сердце графиня Скавронская-Энгельгардт. Впрочем, в Петербурге ходили слухи, что брак этот не помешал пылкому итальянцу пережить роман со старшей дочерью жены Марией фон Пален. Не случайно бабушка удочерила родившуюся в результате внучку Юлию, а граф Литта относился к ней с отцовской заботливостью. Кстати сказать, Мария фон Пален развелась с мужем почти сразу после рождения Юлии, которое последовало в 1803 году.
Блестяще образованная, превосходно разбиравшаяся и в музыке, и в изобразительных искусствах, Юлия Павловна фон Пален двадцати двух лет от роду выходит замуж за Николая Александровича Самойлова, сына фрейлины Екатерины Сергеевны, урожденной Трубецкой, и графа Александра Николаевича Самойлова, родного племянника Г. А. Потемкина-Таврического. В приданое она получает миллионное состояние.
По словам современников, муж «божественной Юлии» был далеко не заурядным человеком. Он привлекался к дознанию по делу декабристов, но «за недоказанностью обвинений оставлен без внимания». Свадьба состоялась в 1825 году. А через считанные месяцы Юлия Павловна оставила мужа, добилась развода, сохранив его титул и фамилию. Из Петербурга она переехала в Италию и настойчиво звала в Милан своего «приемного отца». Граф Литта тосковал по Юлии, писал ей длиннейшие нежные письма, описывал все петербургские события и – не решался покинуть Россию, где развернул необычайно широкую и успешную хозяйственную деятельность, постоянно приумножая богатства своей сказочно богатой супруги.
Около графини Самойловой оказывается пользовавшийся славой восходящей звезды Карл Брюллов. Отношение художника к графине не вызывало никаких сомнений. Брюллов придает ее черты героиням своих рисунков и полотен, доходит до совершенно непозволительной по тем временам смелости, давая заметить сходство с «божественной Юлией» в его «Одалиске» и подготовительных набросках к ней, в картине «Надежда, питающая любовь». Над картиной «Вирсавия» Брюллов работает четыре года. И это снова графиня Самойлова, хотя художник никогда не писал обнаженной не только «божественную Юлию». Кистью живописца водило воображение – не больше. Другое дело, что графиню не оскорбляла «дерзость» мастера. Брюллов признается, что он впервые начинает понимать подлинное обаяние женственности, смысл женской красоты.
И разве не самим совершенством возникала «божественная Юлия» в садах и залах величественных миланских дворцов Литты и Висконти, предоставленных ей графом Литта. Стоит вспомнить, что когда-то на службе у Висконти (от которых вели свой род Литта) состоял Леонардо да Винчи. Властителем Милана в то время был Лодовико Моро, сын Марии Висконти. Отсюда появляется знаменитая леонардовская «Мадонна Литта», хранящаяся в нашем Эрмитаже. А после смерти графа в 1839 году все его несметное состояние, как и интереснейший архив, перешло к Юлии Павловне.
Фото репродукции картины К. Брюллова «Последний день Помпеи». 1830–1833 гг.
Рассказывая о семейных богатствах, Ю. П. Литта писал когда-то брату: «У моей жены много владений в России, в Малороссии, в разных польских губерниях. Границы только одного имения – того, в котором мы сейчас находимся, – протянулись на триста шестьдесят тысяч верст. Они заняты бескрайними рощами строевого леса и плодородными пашнями... На каждый ар пашни приходится от шести до восьми голов крупного рогатого скота. Это вам даст представление о размерах наших владений. Урожай в хорошие годы – сам двенадцатый или четырнадцатый».
Жене на 25-летие их свадьбы Литта подарил жемчужную диадему стоимостью в 250 тысяч, а в виде «новогоднего сюрприза» – драгоценности, принадлежавшие ранее казненной французской королеве Марии Антуанетте. «Только я, – заявлял он, – во всей империи могу производить подобные расходы, платить наличными, и только я во всей империи могу похвастаться тем, что никому не должен ни одного гроша».
Современники нет-нет да вспоминали о внешнем сходстве Юлии Павловны с Юлием Помпеевичем, как называли в России Литта. Графиня выглядела настоящей итальянкой. Говорили и о сходстве характеров: графиня отличалась той же открытостью, душевной щедростью и преданностью.
«Мой дружка Бришка... Люблю тебя более, чем изъяснить умею, обнимаю тебя и до гроба буду тебе душевно привержена», – из письма «божественной Юлии» Карлу Брюллову, ее «Бришке».
Графиня Самойлова не оставляет Брюллова во время его работы над «Последним днем Помпеи». В благодарность за творческое озарение любимого графиня берет на себя заботу о дочери композитора Паччини – крошечной Амацилии и его племяннице Джо-ванне Паччини, которая была старше двоюродной сестры на восемь лет. Обе они были удочерены Юлией Павловной и по сей день продолжают «жить» в Москве, в Государственной Третьяковской галерее, на великолепном холсте Брюллова «Всадница»: Джованна в виде амазонки и Амацилия – маленькая сияющая девочка, выбежавшая ей навстречу из дворца-виллы Литта.
В доме «божественной Юлии» Брюллов попадает в общество самых знаменитых современных поэтов, художников, музыкантов. Постоянными гостями графини были Россини, Беллини, Доницетти, артисты оперного театра «Ла Скала», наши поэты и писатели В. А. Жуковский, И. С. Тургенев, Ф. И. Тютчев, С. Ф. Щедрин.
И, окруженная таким блестящим созвездием, она продолжает из года в год писать своему «Бришке»: «Я поручаю себя твоей дружбе, которая для меня более чем драгоценна, и повторяю тебе, что никто в мире не восхищается тобою и не любит тебя так, как твоя верная подруга Юлия Самойлова».
Оба молодые, свободные, не связанные семейными обязательствами – и одинокие. Вопрос брака не возникал. Никогда. Трудно гадать о причинах. Верно только то, что Брюллов неоднократно повторял ближайшим приятелям, что никогда и ни на каких условиях не согласится пользоваться деньгами женщины. Тем более бесконечно любимой. Тем более бесконечно богатой. Именно богатство проложило между ними роковую черту, и Юлия Павловна с полным уважением относилась к чувству собственного достоинства любимого.
Наконец «Последний день Помпеи» закончен, и картина начинает свое триумфальное шествие сначала по городам Италии, начиная с Милана. Потом во Франции, вплоть до залов Лувра. Заказавший картину А. Н. Демидов преподносит ее Николаю I. Как собственность императора, она должна занять место в Эрмитаже, но переносится в залы Академии художеств, чтобы с ней могли познакомиться толпы восторженных зрителей. Николай I, как собственностью, распоряжается и судьбой художника. Совершавшему поездку по Греции и Малой Азии Брюллову предлагается, не заезжая в Италию, вернуться в Петербург, чтобы приступить к преподаванию в Академии художеств.
Вскоре Брюллову приходится пережить еще одно унижение. Академия художеств присваивает ему за картину звание профессора, а император отменяет решение академического Совета и делает его всего лишь почетным вольным общником. Звание, дававшееся для проформы, и то, как правило, меценатам. Позже Брюллов станет профессором, но по решению Николая I – способ лишний раз подчеркнуть беспомощность и бесправие Академии художеств.
Николай I берет на себя роль руководителя прославленного мастера: какие сюжеты ему следует брать для картин, чьи портреты писать. Брюллов отчаянно сопротивляется, хотя понимает безвыходность своего положения. Поездка в Италию становится недостижимой мечтой: разрешение на нее целиком зависит от императора.
Художник делает попытку создать семью, и этот шаг становится для него роковым. Семнадцатилетняя Эмилия Карлотта Катарина Тимм, дочь рижского бургомистра, представляется без памяти влюбленной в художника, но сразу после свадьбы выясняется, что у нее связь с одним из близких родственников, которую она и не собирается прерывать.
Брюллов сразу же начинает думать о разводе, но его тесть слишком влиятельное лицо, чтобы дать проявиться правде. Все обвинения со стороны петербургского общества обрушиваются на художника. У Брюллова возникают неприятности и в Академии художеств. И именно в это время из Италии специально приезжает Юлия Павловна. Она полностью оправдывает слова своих писем: «Скажи мне, где живешь и кого любишь?... Целую тебя и верно буду писать тебе часто, ибо для меня есть счастие с тобой беседовать хотя бы пером». Тогда же Брюллов пишет один из самых лучших портретов, который сам называл «маскарадом жизни», – Ю. П. Самойлова с Джованной Паччини и служанкой-эфиопкой, выходящая из бального зала. К сожалению, картина ныне находится в одном из частных собраний США. Зато другой портрет – в маскарадном костюме – в Русском музее. «Божественную Юлию», представленную кистью Брюллова, имел в виду Н. В. Гоголь в своей статье «Последний день Помпеи»: «Женщина его блещет, но она не женщина Рафаэля, с тонкими, незаметными, ангельскими чертами, – она женщина страстная, сверкающая, южная, италианская во всей красоте полудня, мощная, крепкая, пылающая всей роскошью страсти, всем могуществом красоты, – прекрасная как женщина». И еще – «исполненная прекрасно-гордых движений».
Вот только правы ли были эти гордые и независимые люди, принимая решение не соединять своих судеб?
Шесть лет тянулся бракоразводный процесс Брюллова – только в 1841 году он смог вернуть себе свободу. Но уже успел сделать свое дело психологический прессинг: Карл Брюллов заболевает. Становится очевидным, что только итальянский воздух может поддержать его силы. Тем не менее императорского разрешения приходится ждать до... апреля 1849 года.
Но достаточно оказаться художнику в Италии, как его догоняет предписание вице-президента Академии художеств «очистить для его кабинета мою мастерскую». Брюллов вынужден просить своего старого товарища «поспешить перемещением всех вещей, в ней находившихся, в другие комнаты, т. е. картину неоконченную „Псков“ свернуть, также и другие портреты: г-жи Самойловой, Шишмаревых и проч. и уложить их наверх в кухне, которая находится против моей квартиры через коридор».
Брюллов предвидит, что и над кухней его работы не найдут себе пристанища, и просит того же товарища: «Картин же не раздавать никому и даже не показывать и держать свернутыми; я надеюсь, что у тебя в милом домике найдется место для всего моего хлама...»
Не сложилась личная жизнь и у графини. За время жизни художника в России она вышла замуж за известного врача, доктора Перри, и вскоре его похоронила.
Карла Брюллова не стало 11 июня 1851 года. Незадолго до отъезда из России он сказал: «Я жил так, чтобы прожить на свете только 40 лет. Вместо 40 я прожил 50 лет, следовательно, украл у вечности 10 лет и не имею права жаловаться на судьбу. Мою жизнь можно уподобить свече, которую жгли с двух концов и посередине держали калеными щипцами...»
А «божественной Юлии» предстоял еще один брак – с герцогом де... Короче – с тем, кто стал прообразом виконта де Бражелона в трилогии о мушкетерах Александра Дюма. Но среди множества встреч и впечатлений, то объединявших, то разъединявших графиню и ее «Бришку», есть один уголок, к которому оба привязываются навсегда, – Москва, Большая Никитская, дом Брюса (№ 14), в котором происходило чествование «великого Карла». «Милый, несравненный мой Бришка, я снова побывала у Брюса. Конечно, дом мал для храма твоего искусства, но зато весь еще полон восторгами о твоем таланте и таким останется навсегда. Если бы ты был рядом! Люблю, люблю, люблю!»
Московские годы Багрова-внука
Сивцев Вражек, 30. У этого дома долгая и до сих пор не до конца проявленная история. Одна из московских квартир Сергея Тимофеевича Аксакова – единственная, несущая памятную доску. Ныне филиал Государственного Литературного музея. И хотя написано о московском жилье аксаковской семьи немало – широк и интересен круг связанных с писателем лиц, – сведения об этом доме в тех редких справочниках, которые вспоминают о нем, по существу, не выходят за рамки скупых строк мемориальной доски. С. Т. Аксаков жил здесь в 1849-м, но в начале того же года его семья снимала дом № 25 по Сивцеву Вражку, а с ноября дом № 9 по соседнему Филипповскому переулку, и это не считая летнего пребывания в Абрамцеве.
Бесконечная смена адресов Аксаковыми – необходимость, вызванная материальными затруднениями. Оставлять за собой на лето нанятую квартиру не хватало средств. Осенью 1849 года супруга писателя, О. С. Аксакова, пишет из Абрамцева: «Нынешний год наши денежные обстоятельства так плохи, что, кажется, нет никакой возможности переехать в Москву», «решительно в Москве нечем будет жить». Во многом усугублял безденежье патриархальный быт семьи – многолюдная дворня, редкое хлебосольство хозяев, когда стол накрывался не меньше чем на «20 кувертов», а чаепития не знали конца. Все у Аксаковых, по словам И. И. Панаева, напоминало жизнь привольную деревенскую и уж никак не городскую.
Дом на Сивцевом Вражке отвечал всем желаниям семьи. Нарядный, с четырехколонным портиком и мезонином, в глубине запущенного сада, среди хозяйственных построек и служб, с множеством комнат в приветливом светлом мезонине, на низеньких уютных антресолях, в просторном жилом полуподвале. Парадная анфилада состояла из центральной залы, где, по обычаю, накрывался огромный стол, и двух гостиных – «музыкальной» с постоянно звучавшим роялем и «литературной» для бесконечных бесед. Из прихожей дверь вела в угловой кабинет хозяина, радушно принимавшего гостей.
Круг посетителей аксаковской семьи в этот период исключительно велик. По словам современников, бывала здесь едва ли не вся Москва, ученая, литературная, театральная, – Т. Н. Грановский, М. П. Погодин, М. Н. Загоскин, С. П. Шевырев, П. А. Вяземский, Н. Ф. Павлов, Н. Х. Кетчер, друживший с Константином Аксаковым, И. С. Тургенев, М. С. Щепкин, П. М. Садовский и, конечно же, Н. В. Гоголь, живший в качестве гостя семьи Толстых на Никитском бульваре.
С. Т. Аксаков записывает под 1849 годом: «19 марта, в день его (Гоголя) рождения, который он всегда проводил у нас, я получил от него довольно веселую записку: „Любезный друг, Сергей Тимофеевич, имеют сегодня подвернуться вам к обеду два приятеля: Петр Мих. Языков и я, оба греховодники и скоромники. Упоминаю об этом обстоятельстве, чтобы вы могли приказать прибавить кусок бычачины на одно лишнее рыло“. Памятный день был отмечен в стенах старого дома.
«Легенды дома» – были ли эти слова брошены случайно одним из аксаковских знакомых или же что-то из его истории хранилось в памяти окружающих? Наиболее давний по времени ответ архивов: протасовские земли. Как голицынские по Колпачному или салтыковские по Мострюкову-Мерзляковскому переулку, они, занимая добрый квартал по Сивцеву Вражку, говорили о давних и добрых связях этой семьи служилого дворянства с Москвой. Были давние права на землю, был и добротный дом – каменные двухэтажные палаты петровского, а может, – все зависит от детального обследования реставраторами – и более раннего времени. Только и сегодня могучие стены подвального этажа, после всех перестроек и переделок, включенные в перепланировку жилых комнат XX века, продолжают удивлять и своей мощью, и характерной кладкой тех давних лет. Печать времени, которая из века в век сохранялась в Москве: москвичи не любили просто сносить, предпочитая использовать части старой постройки и, во всяком случае, проверенный поколениями фундамент.
Сивцев Вражек не получил имени Протасовых, как приобрел соседний переулок название Хрущевского – по фамилии жены одного из представителей, Якова Яковлевича, Евдокии Андреевны Хрущевой. Родился Я. Я. Протасов еще в петровские годы, служил в армии, стал генерал-поручиком, а к концу жизни и членом Военной коллегии. Смена императриц не сказалась на его служебных успехах, впрочем, далеких от дворцовых интриг.
Связанный делами с Петербургом, в Москве Яков Яковлевич бывал сравнительно редко, как и его дети и наследники: Петр, дослужившийся до чина обер-провиантмейстера, рано ушедшая из жизни Анна, выданная замуж за графа Василия Ивановича Толстого, и Александр Яковлевич, действительный тайный советник и сенатор. Могила последнего в Донском монастыре, родовой усыпальнице Протасовых, была отмечена пышным стихотворным сочинением:
Бесконечная смена адресов Аксаковыми – необходимость, вызванная материальными затруднениями. Оставлять за собой на лето нанятую квартиру не хватало средств. Осенью 1849 года супруга писателя, О. С. Аксакова, пишет из Абрамцева: «Нынешний год наши денежные обстоятельства так плохи, что, кажется, нет никакой возможности переехать в Москву», «решительно в Москве нечем будет жить». Во многом усугублял безденежье патриархальный быт семьи – многолюдная дворня, редкое хлебосольство хозяев, когда стол накрывался не меньше чем на «20 кувертов», а чаепития не знали конца. Все у Аксаковых, по словам И. И. Панаева, напоминало жизнь привольную деревенскую и уж никак не городскую.
Дом на Сивцевом Вражке отвечал всем желаниям семьи. Нарядный, с четырехколонным портиком и мезонином, в глубине запущенного сада, среди хозяйственных построек и служб, с множеством комнат в приветливом светлом мезонине, на низеньких уютных антресолях, в просторном жилом полуподвале. Парадная анфилада состояла из центральной залы, где, по обычаю, накрывался огромный стол, и двух гостиных – «музыкальной» с постоянно звучавшим роялем и «литературной» для бесконечных бесед. Из прихожей дверь вела в угловой кабинет хозяина, радушно принимавшего гостей.
Круг посетителей аксаковской семьи в этот период исключительно велик. По словам современников, бывала здесь едва ли не вся Москва, ученая, литературная, театральная, – Т. Н. Грановский, М. П. Погодин, М. Н. Загоскин, С. П. Шевырев, П. А. Вяземский, Н. Ф. Павлов, Н. Х. Кетчер, друживший с Константином Аксаковым, И. С. Тургенев, М. С. Щепкин, П. М. Садовский и, конечно же, Н. В. Гоголь, живший в качестве гостя семьи Толстых на Никитском бульваре.
С. Т. Аксаков записывает под 1849 годом: «19 марта, в день его (Гоголя) рождения, который он всегда проводил у нас, я получил от него довольно веселую записку: „Любезный друг, Сергей Тимофеевич, имеют сегодня подвернуться вам к обеду два приятеля: Петр Мих. Языков и я, оба греховодники и скоромники. Упоминаю об этом обстоятельстве, чтобы вы могли приказать прибавить кусок бычачины на одно лишнее рыло“. Памятный день был отмечен в стенах старого дома.
«Легенды дома» – были ли эти слова брошены случайно одним из аксаковских знакомых или же что-то из его истории хранилось в памяти окружающих? Наиболее давний по времени ответ архивов: протасовские земли. Как голицынские по Колпачному или салтыковские по Мострюкову-Мерзляковскому переулку, они, занимая добрый квартал по Сивцеву Вражку, говорили о давних и добрых связях этой семьи служилого дворянства с Москвой. Были давние права на землю, был и добротный дом – каменные двухэтажные палаты петровского, а может, – все зависит от детального обследования реставраторами – и более раннего времени. Только и сегодня могучие стены подвального этажа, после всех перестроек и переделок, включенные в перепланировку жилых комнат XX века, продолжают удивлять и своей мощью, и характерной кладкой тех давних лет. Печать времени, которая из века в век сохранялась в Москве: москвичи не любили просто сносить, предпочитая использовать части старой постройки и, во всяком случае, проверенный поколениями фундамент.
Сивцев Вражек не получил имени Протасовых, как приобрел соседний переулок название Хрущевского – по фамилии жены одного из представителей, Якова Яковлевича, Евдокии Андреевны Хрущевой. Родился Я. Я. Протасов еще в петровские годы, служил в армии, стал генерал-поручиком, а к концу жизни и членом Военной коллегии. Смена императриц не сказалась на его служебных успехах, впрочем, далеких от дворцовых интриг.
Связанный делами с Петербургом, в Москве Яков Яковлевич бывал сравнительно редко, как и его дети и наследники: Петр, дослужившийся до чина обер-провиантмейстера, рано ушедшая из жизни Анна, выданная замуж за графа Василия Ивановича Толстого, и Александр Яковлевич, действительный тайный советник и сенатор. Могила последнего в Донском монастыре, родовой усыпальнице Протасовых, была отмечена пышным стихотворным сочинением: