Кажется, все. Хотя – хотя эта история имела свое неожиданное и совершенно необычное продолжение. В 1890-х годах Антон Павлович Чехов стал владельцем Мелихова. Среди множества новых знакомств одно было ему явно симпатичным – живший в соседнем Рождествене—Васькине молодой князь Сергей Иванович Шаховской. Князь – частый гость Мелихова, а когда появляется на свет княжна Наталья Сергеевна, ее крестным отцом становится Чехов. Имя новорожденная получает в честь прабабки – Натальи Дмитриевны Шаховской-Щербатовой, Чехов интересуется жизнью молодой семьи, спрашивает о Шаховских в письмах из Ялты, старается не терять из виду, но слишком скоро сам уходит из жизни.
   Но гораздо более колоритная фигура – родной брат Сергея, второй внук Софьи из «Горя от ума», князь Дмитрий Иванович Шаховской. Он был известным земским деятелем. Состоял бессменным членом ЦК партии кадетов. В 1906 году стал членом Государственной думы и секретарем фракции кадетов. За подпись, поставленную под так называемым «Выборгским воззванием», отбыл тюремное заключение. В 1917 году вошел в состав первого коалиционного правительства. Эмигрировать князь Дмитрий Иванович не захотел и стал одним из учредителей контрреволюционной организации «Союз возрождения». Тем не менее судьба обошлась с ним достаточно снисходительно. Немедленного наказания он не понес, некоторое время даже занимался литературной деятельностью, но позже следы его в России исчезли.
   Необязательная историческая справка? Может быть, если бы не воплощение тех черт характера княжны Натальи, которые так неумолимо сказались на судьбах едва ли не самых интересных людей ее времени, тем более на процессе создания «Горя от ума». А «выгоревшее дочерна» сердце Грибоедова – сколько в нем было от неразделенной или не до конца понятой любви, а сколько от чувства долга, порядочности, понимания смысла бытия человека среди людей, которые сделали таким единственным образ Александра Андреевича Чацкого?
   И последние страницы жизни писателя.
   В марте 1828 года Грибоедов возвращается с Кавказа и привозит такой необходимый России мирный договор с Персией, подписанный в Туркманчае. Его условия были продиктованы русским дипломатом.
   Восторгу Николая I не было границ. Он не скупился на выражения своего благоволения Грибоедову, осыпал наградами. Но вместо простой благодарности монарху Грибоедов осмеливается обратиться к нему с просьбой об облегчении участи своих друзей-декабристов. Он не говорит, что мог оказаться вместе с ними на Сенатской площади, он выступает в роли заступника государственных преступников.
   Понимал ли он, что предрешает свою судьбу? Монаршья милость сменилась решением о его назначении – вопреки воле Грибоедова – полномочным министром России в ту же Персию.
   Грибоедов слишком хорошо знал местную обстановку и настроения, тем более после ненавистного персам мира. Это был смертный приговор.
   Может быть, в нем еще жила надежда переломить судьбу, когда в конце того же года, приехав в Тифлис, он соглашается на свадьбу с юной красавицей, дочерью поэта Ниной Чавчавадзе. Ее брак исчислялся днями. 30 января наступившего 1829 года посол России был растерзан толпой в Тегеране.
   Пройдет время, и юная вдова – она никогда больше не выйдет замуж, не сделает попыток устроить свою личную жизнь – приедет в Москву, чтобы обойти всех близких покойному мужу людей. Их список она получила от покойного.
   Жена А.С. Грибоедова Нина Чавчавадзе.
 
   Имен окажется немало. Но среди них не будет одного – княгини Натальи Дмитриевны Шаховской и самого дома Щербатовых. Встреча и знакомство двух женщин не должны были состояться.
«Расстрельный храм»
   Да, грибоедовский дом потерял свое историческое значение. Зато совсем рядом, на склоне, обращенном к Горбатому мосту, в Большом Девятинском переулке сохранился памятник, действительно помнящий Грибоедова, – это так называемый «Расстрельный храм». Через дорогу от городка американских дипломатов. В виду «Белого дома». Освященный в память Девяти Мучеников Кизических. Святые Артем, Филимон, Феодот, Руф, Антипатр, Феостих, Магн, Фавмасий и Феогнид пострадали за христианскую веру во времена императора Константина Великого, в IV веке, в городе Кизике на берегу Дарданелл. В Москву частицы их мощей были доставлены в годы Петра I, в то время, когда на ее площадях разыгрывались страшные сцены стрелецких казней. Первоначально деревянный, храм был заложен по обету последнего древнего патриарха Кира Адриана и закончен в 1698 году, когда только что вернувшийся из Великого посольства, своей первой заграничной поездки, молодой царь посетил больного Адриана вместе с товарищем своих детских игр имеретинским царевичем Александром Арчиловичем и его сестрой, царевной «Милетинской» Дарьей. В нынешнем своем виде храм был возведен во времена императрицы Анны Иоанновны. Колокольня пристроена в 1844 году. В советские годы церковь перешла в ведение ЧК OГПУ и использовалась как место приведения в исполнение приговоров к высшей мере наказания – расстрелов. Женщин...
   История здешних мест известна со времен, предшествовавших Куликовской битве. Во второй половине XIV века вырос на склоне спускающегося к Москве-реке холма новый – Новинский – Введенский монастырь, ставший с учреждением при Борисе Годунове патриаршества домовым патриаршьим, с большой слободой и приписанными к нему землями, тянувшимися по реке Пресне до Ходынского поля. Памятью о пресненских запрудах тех лет остался нынешний пруд в Зоопарке.
   В 1680-х годах часто сопровождал патриарха Иоакима в Новинский монастырь архимандрит Чудова монастыря Адриан, поставленный в 1686 году митрополитом Казанским и Свияжским. Приезд Адриана в Казань совпал с началом тяжелейшей эпидемии. Тридцатью тремя годами раньше такое же «моровое поветрие» опустошило город, унеся сорок восемь тысяч жизней. Митрополит дал обет в случае окончания «горячки» основать монастырь Девяти Мучеников Кизических, помогавших, по народным поверьям, при такого рода болезнях, как и всякой другой телесной немощи.
   Эпидемия неожиданно прекратилась. Адриан выстроил под Казанью Кизическую обитель, для которой даже сумел приобрести частицы мощей святых. Но сделал он это, уже став – в августе 1690 года – патриархом. В 1693 году он заказывает царскому жалованному иконописцу Петру Семенову Золотому, ученику живописца Ивана Безмина и замечательного иконописца Симона Ушакова, образ Девяти Мучеников. Кстати, одна из работ Петра Золотого – Богоматерь Боголюбская – хранится в Третьяковской галерее.
   В 1694 году Кир Адриан заказывает написать церковную службу Девяти Мученикам выдающемуся церковному писателю, автору 12-томных Четьих-Миней Димитрию Туптало – святому Димитрию Ростовскому. А когда в 1696 году сам Кир Адриан оказывается на пороге смерти, пораженный параличом, он дает обет поставить в Москве церковь Девяти Мучеником, выбирая для нее место рядом со своим любимым Новинским монастырем.
   Но пережить события стрелецкого бунта недомогавшему Адриану не было дано. Патриарха не стало в 1700 году. Одновременно Петр I отменил институт патриаршества, заменив его Синодом, но сохранил знаменитых патриаршьих певчих, которых слушал в Девятинской церкви. Они будут в полном составе перевезены в Петербург, и Петр до конца своих дней будет разучивать с ними духовные концерты.
   «Наперсник царя» – этот досадливый отзыв одного из современников о Кире Адриане можно назвать и справедливым, и несправедливым. Мало кто из князей Православной Церкви пользовался таким уважением Петра, как последний патриарх. Петр часто виделся с ним, писал ему письма из походов, сообщая о всех одержанных победах, и – что кажется неожиданным – советовался об отдельных предпринимаемых реформах – в частности, в отношении переустройства образования.
   Обычной формой ранних государственных документов было: «Божиею милостию великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, советовав со отцом своим, великого государя богомолцем, с великим господином, святейшим Кир Адрианом, архиепископом Московским и всея Росии и всех северных стран патриархом». Так строится, в частности, указ о введении в действие Соборного уложения февраля 1700 года.
   Разделял ли Кир Адриан реформаторские планы Петра? Или просто понимал их неотвратимость? Среди современников ходили разговоры, что не случайно только после смерти патриарха Петр принял решение о перенесении столицы на берега Невы. Кир Адриан непременно бы убедил царя не оставлять отеческих гробов и народных святынь. Но вот во время последней болезни патриарха у постели больного Петр считает необходимым развернуть полный план перестройки обучения священнослужителей, твердо веря в поддержку больного. Время не терпит, и, организуя ряд учебных заведений в Москве, Петр не хочет ждать выздоровления патриарха, торопится. И получает благословение. В официальных документах появится «Изложение речи Петра I, сказанной при посещении больного патриарха Адриана, о необходимости просвещения для России, о целях и способах организации школ для борьбы с невежеством». Не воспроизводившееся в широкодоступной литературе, оно представляет тем больший интерес:
«Во имени Господни извещение
    Изволил великий государь царь святейшему патриарху глаголати, быв у него октоврия месяца в 4 д. ради посещения в немощи его.
    Что священники ставятся, грамоте мало умеют, иже бы их таинств научати и ставити в той чин. На сие надобно человека, и не единого, кому сие творити, и определити место, где быти тому.
    Чтобы возымети промысл о разумлении к любви Божией и к знанию его христиан православных и зловерцов: татар, мордвы, и черемися, и иных, иже не знают творца Господа, и для того во обучение послати колико десять человек а Киев, в школы, которыя возмогли бы к сему прилежати.
    И благодатию Божиею и зде есть школа, и тому бы делу порадеть мощно, но мало которыя учатся, что никто школы, как подобает, не назирает. А подобно к тому человек знатный в чине и во имени и в доволстве потреб ко утешению приятства учителей и учащыхся. И сего не обретается ни от каких людей. Быти тому како?
    Евангелское учение и свет его, си есть, знание Божией человеком, паче всего в жизни сей надобно. И на школы бы всякия потребы люди благоразумно учася, происходили в церковную службу и в гражданскую воинствовати, знати строение и докторское врачевание.
    Еще же мнози желают детей своих учити свободных наук и отдают зде иноземцом оныя, инии же и в домех своих держат, будто учителей, иноземцов же, которыя славянского нашего языка не знают право говорити. К сему еще иных вер, и при учении то малым детям и ереси своя знати показуют, отчею детем вред и церкви нашей святой может быть спона велия, а речи своей от неискусства повреждение.
    А в нашей бы школе при знатном и искусном обучении всякого добра учинилися. И кто бы где в науке заправился в царскую школу, хотя бы кто побывать пришел, и он бы ползовался.
    И сего смотрети же надобно и прирадеть тщателно зело. Но яко вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя, тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет ползовати.
    Еще же велия злоба от диавола и козни его на люди, еже бы наука благоразумная где-либо не возимела места, всячески бо препинания деет в той.
    Господь же Бог во всем помощь да сотворит людем спасительну».
 
   Поденные записи придворного обихода свидетельствуют, что Петр не посещал вообще патриарха и засиживался у него за беседой по многу часов. Так, 9 декабря 1695 года, перед Азовским походом, царь побывал у Кира Адриана «с начала 5 часа ночи до 8 часа; и по восстании и шествии Его Великого Государя, патриарх благословил его образом Богородицы Владимирския». 1 октября 1696 года, буквально в день возвращения из того же похода, «Великий Государь Петр Алексеевич изволил быть у патриарха и сидеть в Столовой полате с последнего часа дневных часов до другого часа ночи до последней четверти». Чтобы побаловать государя, патриарх распорядился купить в Яблочном ряду у торговца Ивана Васильева 50 яблок «самых добрых больших наливу за 4 рубля», а на прощание благословил царя образом Всемилостивого Спаса. 21 февраля 1697 года, в первое воскресенье Великого поста, Петр гостил у Кира Адриана «с первого часа ночи до третьего часа ночи» и «на отпуске» был благословлен образом Владимирской Богородицы 31 августа 1698 года, сразу по возвращении из Великого посольства, Петр просидел у патриарха «до 10 дневного часа» и был благословлен образом Успения Богородицы. На этот раз угощение было особенно торжественным, почему отпустили на него «вина секту полворонка, ренского полведра, 2 ведра меду вишневого, меду малинового ведерный оловеник (кувшин), пива мартовского трехведерный оловеник, меду светлого ведерный». Это было начало стрелецких казней.
   В XVIII веке былой домовый патриарший храм становится приходским. Среди его прихожан оказывается обер-прокурор Сената Волынский, супруга которого приходилась двоюродной бабкой А.С. Грибоедову. От нее усадьба на углу Новинского бульвара и Девятинского переулка переходит к дяде Грибоедова – Алексею Федоровичу, владельцу смоленской Хмелиты. В свою очередь Алексей Федорович продает в 1801 году усадьбу своей сестре Настасье Федоровне, матери драматурга. Последующие одиннадцать лет своей жизни Грибоедов проводит в приходе Девяти Мучеников. Церковные книги – единственный источник документальных сведений о нем самом и его близких вплоть до Отечественной войны 1812 года. Это время его занятий в Благородном пансионе и университете. В приходской церкви семья служит молебен перед уходом Александра Сергеевича в ополчение. Когда со временем скончается его мать, ее отпоют в Девятинском храме и похоронят на ближайшем, Ваганьковском кладбище.
   А в 1840—1850-х годах «потаенным» прихожанином того же храма станет автор знаменитого «Соловья» композитор А.А. Алябьев. В силу несправедливого приговора ему будет запрещено проживать в столице, и он станет скрываться в доме своей жены Екатерины Александровны, урожденной Римской-Корсаковой, по первому браку Офросимовой (Новинский бульвар, 7).
   Храм был возвращен церкви в 1992 году. С 1994 года его настоятелем стал внук нашего знаменитого живописца Валентина Серова – отец Антоний Серов. Примечательно, что в Москве больше не было храмов Девяти Мучеников. Кроме домовой церкви графа Владимира Григорьевича Орлова, освященной в связи с эпидемией чумы 1771 года. В борьбе с ней принимал участие старший брат графа, любимец Екатерины II Григорий Григорьевич Орлов. Помещение храма сохранилось до наших дней в мезонине дома № 5 по Большой Никитской, который занимал исторический факультет, а затем издательство МГУ имени Ломоносова.

В тиши талызинского сада

   «Провожая меня из своей квартиры, Гоголь, на пороге ее, сказал мне взволнованным голосом: „Не думайте обо мне дурного и защищайте перед своими друзьями, прошу вас...“, – вспоминал П.В. Анненков свое посещение последней квартиры писателя.
   Дом вошел в жизнь Гоголя нежданным и нежеланным. Решение вернуться в Россию, поселиться в Москве не связывалось со сколько-нибудь определенными планами. Любимая и привычная Щербатовская усадьба, казалось, отошла вместе с ее новым хозяином в прошлое – раздор с М.П. Погодиным не сулил возможности соединиться с ним вновь под одной крышей. Нечего было и мечтать о покойной лестнице на галерею второго этажа, о широких окнах, раскрывавшихся в зеленую гущу вековых лип, под которыми так беззаботно и радостно доводилось проводить с друзьями Николин день, о заваленных древними рукописями, книгами, оружием шкафах, заполнявших комнату вперемежку с диковинными домашними деревьями, древлехранилище хозяина служило кабинетом гостю.
   Наверное, он поторопился с приездом. Москва в середине сентября была пуста. Предоставленный в его распоряжение дом С.П. Шевырева только ждал возвращения хозяев. Дегтярный переулок, 4 – первая московская квартира Н.В. Гоголя в тот последний приезд. Сегодня этого дома нет. Стены, видевшие всех профессоров Московского университета, актеров Малого театра во главе с «папашей Щепкиным», Евдокию Ростопчину, художника П.А. Федотова с его впервые представленным на суд зрителей «Сватовством майора», гостеприимно принявшие Гоголя в 1848-м, в 1986-м перестали существовать. Они были снесены за одну ночь ради удобства размещения башенного крана, необходимого для капитального ремонта соседнего жилого дома.
   Нетерпеливое желание встретиться с друзьями (как-никак шесть лет пребывания за рубежом, заключительное паломничество по святым местам!), повидать А.М. Виельгорскую – ту, к которой все чаще начинают возвращаться мысли, – гонит Гоголя в Петербург. 12 сентября он приезжает в Москву и в тот же день пишет о задуманной поездке. Впрочем, 14 октября он снова в Москве. Давние друзья уже собрались на зимних квартирах. Многие из старых недоразумений забылись, и Гоголь снова оказывается у М.П. Погодина.
   Это было частью старой усадьбы. Приходская церковь Саввы Освященного, протопоп которой когда-то следил, по поручению Петра I, за царевной-узницей Софьей. Благовест с монастырской колокольни, которую Софье так и не удалось возвести выше Ивана Великого – а как хотелось! Спустя два года после смерти Гоголя поселившийся в тех же местах И.И. Лажечников с восторгом будет писать: «Я живу совершенно как на даче. Передо мною Девичье поле, окаймленное хорошенькими домами, а за ними все Замоскворечье с Донским монастырем, Александровским дворцом, Нескучным, дачей графа Мамонова и Воробьевыми горами: кое-где выглядывают золотые главы Ивана Великого, Спасского монастыря, Симонова... В красные дни рои детей, как букеты цветов, разбросаны по зелени луга, кавалькады прекрасных амазонок скачут мимо...» Тем больший контраст представляла квартира, куда Гоголю в скором времени предстояло переселиться.
   Отношения с М.П. Погодиным не сложились. В погодинском дневнике 1 ноября появляется знаменательная запись: «Думаю о Гоголе. Он все тот же. Я убедился. Только ряса подчас иная». На следующий день: «Гоголь по два дня не показывается; хоть бы спросил: чем ты кормишь двадцать пять человек?» Обиженные интонации сменяются раздраженно-ироническими, 19 ноября Погодин записывает: «Гоголь служил всенощную, – неужели для восшествия на престол?» Неделей позже он обвиняет своего гостя в неудавшемся дне рождения, «гвоздем» которого должен был стать Гоголь. Конфликт обостряется, и единственным выходом из него становится разъезд. В качестве предлога Погодин выдвигает необходимость срочного – среди зимы! – ремонта большого дома. Гоголь не задумывается им воспользоваться, как и принять предложение поселиться у супругов Толстых.
   Проведшая много лет за границей, графская чета еще не располагала московской квартирой. В ожидании приезда задержавшегося по делам мужа графиня устраивается в гостинице «Дрезден», на Тверской, напротив генерал-губернаторского дома, где Гоголь часто ее навещает. Появившийся в Москве на рубеже декабря Александр Петрович Толстой останавливает свой выбор на талызинской усадьбе вблизи Арбатских ворот. Хозяевам не приходилось тесниться ради гостя – дом выбирался с расчетом на его присутствие. Новоселье Толстых и Гоголя в начале того же декабря стало общим. Погодинский этап жизни в Москве на этот раз был завершен словами Погодина в письме М.А. Максимовичу: «Гоголь в Москве, жил у меня два месяца, а теперь переехал к графу А.П. Толстому, ибо я сам переезжаю во флигель... Он здоров, спокоен и пишет».
   Доверие, проявленное Гоголем к Толстым, основывалось на добрых воспоминаниях. Дело было не только в давнем знакомстве – Гоголь пользовался услугами графини, в свое время подыскавшей ему на редкость удачную, с учетом всех его прихотей, квартиру в Париже, некоторое время он и вовсе жил у супругов. С неизменным уважением он отзывался о сестре графа, С.П. Апраксиной, в которой готов был видеть идеал рачительной великосветской хозяйки. Без ее содействия не обошлось при подыскании талызинского дома, где Софья Петровна станет почти ежедневно бывать.
   Один из старейших московских боярских дворов, сохранившийся до наших дней в первоначальных параметрах и основных постройках (домовладения № 7 и 7-а по Никитскому бульвару), составлял в XVII веке собственность семьи Салтыковых. По существу двор был загородным, располагаясь за проходившими по Бульварному кольцу стенами Белого города, в непосредственной близости от Арбатских ворот. Ориентировался он на Мострюкову улицу (иначе – Мамстрюков переулок), сохранявшую в своем названии недобрую память о владевшем местными землями начальнике опричнины Мамстрюке-Кострюке, как его называли народные песни (ныне Мерзляковский переулок). Брат второй жены Ивана Грозного, царицы Марьи Темрюковны Черкасской, он своей жестокостью превосходил царя Ивана, но не избежал царского гнева и сложил свою голову на плахе.
   Та часть Мострюковой улицы, в которой располагался салтыковский двор, с незапамятных времен входила в приход церкви Симеона Столпника что на Поварской (ныне – угол Нового Арбата). Симеон Столпник (правильное название церкви – Введенская) был сооружен в 1676 году по указу царя Федора Алексеевича «за Арбатскими вороты, на Дегтяреве огороде». Здесь впоследствии венчался с Прасковьей Ивановной Жемчуговой граф Николай Петрович Шереметев, С.Т. Аксаков со своей женой, нередко бывал Гоголь. Друзья писателя из аксаковского окружения настаивали, чтобы именно у Симеона Столпника состоялось его отпевание.
   Основные салтыковские палаты – каменные, на сводчатых подвалах – располагались торцом к переулку. Многочисленное деревянное жилье, хозяйственные постройки, вплоть до коровника и конюшен, стояли по границам участка. Около въездных ворот со стороны Мострюковой улицы, на месте нынешнего памятника Гоголю работы Н.А. Андреева, находился обязательный для всех московских дворов колодец с журавлем, сохранявшийся и при жизни здесь писателя. Часть земли между строениями, тоже по старой московской традиции, занимали огород и плодовые деревья.
   В годы правления Анны Иоанновны владельцем двора был дальний родственник императрицы Василий Федорович Салтыков, ставший сторонником цесаревны Елизаветы Петровны. В свои шестьдесят шесть лет, переодевшись в простое крестьянское платье, он на облучке ее кареты принял участие в аресте правительницы Анны Леопольдовны с семейством и дворцовом перевороте в пользу дочери Петра I.
   С московским двором связаны судьбы его многочисленных детей, занявших видное положение при дворе. Дочь Мария, ставшая женой статс-секретаря Екатерины II А.В. Олсуфьева, вместе с мужем помогала императрице в ее литературных сочинениях. Дочь Анна, жена М.А. Гагарина, в 13 лет, сразу после переворота, была назначена фрейлиной, что не помешало ей в дальнейшем поплатиться косой «за дерзость» в отношении царицы. Фрейлиной стала и Екатерина Васильевна, вышедшая замуж за любимца Павла I генерал-лейтенанта П.И. Измайлова.
   Особенно заметной стала судьба сына Сергея, которым увлеклась в бытность свою великой княгиней Екатерина II. «Прекрасный, как день», по ее собственному выражению, к тому же «обладавший прелестью обращения и мягкими манерами», С.В. Салтыков был удален по приказу Елизаветы Петровны на дипломатическую службу, сменив за долгие годы должности посланника в Швеции, Гамбурге, Париже, Дрездене.
   Но московский двор после смерти отца наследовал старший его брат, Петр Васильевич, камергер, женатый на дальней родственнице А.С. Пушкина, княжне М.Ф. Солнцевой-Засекиной (ее матерью была М.Ф. Пушкина). Именно она оказывается последней владелицей усадьбы из семьи Салтыковых. К этому времени окружение былого «Дегтярева огорода» становится одним из самых аристократических кварталов старой столицы. Среди соседей «камергерши» дочь фельдмаршала А.А. Хитрово, князья Несвицкие, Урусовы, Хилковы, Мельгуновы, Толстые, К.Г. Разумовский.
   Со смертью пережившей мужа М.Ф. Салтыковой родовое гнездо переходит к родственнику известного историка, специалиста по Москве XVII века И.Н. Болтина – Д.С. Болтину, который деятельно принимается за его перестройку. Он повторяет в общих чертах изменения, возникавшие во всех выходивших на распланированный в 1796 году Никитский бульвар усадьбах. Поныне существующая ограда и ворота делаются со стороны бульвара. Вместо многочисленных разбросанных служб строится одно объединившее их здание напротив главного дома, главный же дом достраивается до красной черты бульвара, то есть увеличивается как раз на будущую гоголевскую половину. В этом варианте он не имел со стороны двора аркады и покоящегося на ней балкона, тогда как хозяйственный корпус сразу строится с порталом. Все работы были осуществлены в 1807–1812 годах.