Страница:
Построен великой дом и полаты изрядные зделано место где купаютца полата каменная сажен пять с сот из досок, на котором <насланы> в своде сделаны две трубы для того что пар непрестанно идет от воды посередине зделано место где ходят в воду выкладено около изрядно глубиною по шею человеку, около перила зделаны два маленькие чердаки и ступени в воду сколько уступил и сядут поделаны лавки в воде а где кто хочет отворить другия двери зделаны в воду и плавать можна вдоль сажени три поперек полтора а вода непрестанно течет тут приведена труба великая а другою трубою вода течет а вода в колодезях солона.
Ис перси поехали водою рекою вверх на большом судне лошадей было 10: лошадей немецких, судно было великое а людей было всех 160 человек. в кранфорт приехал самою ярманкою апреля 10: дня и видел товаров столько что в амстердаме столько не видал больше всего серебра алмазов затем у жидовина была целая лавка навешана запан крестов перстней все алмазные. тут же видел жидовок в жидовском платье на шее ис полотна на плечах бархатная епанча черная с кружевом черным же.
Ис Крамфорта поехал коретою в первой город. карету наняли сам четверт <вчетвером> до Аспурха дали по 8 ефимков с человека оттоле в касварстат сие нюбарх которой построен в одну улицу одну сторону мель по другую сторону горы каменные <...> гамбурх построен на горе каменной зело высоко так круто что неможно взойти кроме тех мест где поделаны лестницы.
Девки носят на головах косы превеликие из их волосов а печальные платья у них особые.
Жены их носят шапки великия подобно горликом только белые тут же был в церкви католицкой зело великая один предел <придел> зделан великим богатством. гора зделана из мрамора в верху гор ангел святой держит сосуд в руках ниже стоит Иисус сын Божий на коленях и просит да еще возможно сия чаша мимо идет апостолы святыя по горе разной. тут же был в изрядной аптеке и видел залозного <?> натуральных вещей руды золотые и серебряные и как родятся разные каменья и многие другие благовония которые надлежат лекарствам а паче украшения аптека вся головами турецкими как была война под Веною на многих головах ран по 20: и больше рубленных палашами многие приезжают для осмотрения.
Из Ауспурха поехал коретою сам четверт нанял извощика до венеции обедал и ужинал ренского по крушке всего с человека по 12: золотых а на дороге были одиннадцать дней.
Из риму поехали июня дня в Ливорну наняли две коляски дали двадцать золотых а ехали тою же дорогою по которой ехали из Флоренции до Риму.
Приехали в Ливорну 14 дня в то время был праздник святого Иоанна по всем улицам горели огни ис пушек стреляли и процессия была город гораздо великой стоит на море на самом берегу.
<...> пристанища сделан стол каменной, на столе стоит каменной высечен князь их флоренской <флорентийский> а под столбом четыре человека медные плиты превеликие руки завязаны назад прикованы к столбу на цепях под ногами у князя чалма турецкая лук палаш а полону турецкого 3000: человек ходят днем по воле многия.
Из Ливорны поехали морем на корабле в Геную июня 17: дня ночь тою стояли на якоре поутру пошли в море на море были четыре дни и опасение имели великое от турок.
В Геную в 22: день город великой стоит на самом море порт не велик как мы были в то время кораблей было з 20-ть ис которых восемь всегда готовы стоят на стороне 32 весла... какие <гребцы> турки есть арап к тутошние люди за вину. князь у них выбираетца из сенаторов а сидят по два года токмо домы превеликия строения гораздо изрядного сенаторов и жен их носят люди по 2: человека зделан будто возок маленькой а иные ездят на мулах такие же возки.
Тут же был в саду у князя. построена на самом море фонтана превеликая 3: лошади каких мужик стоит у средней лошади из языка вода течет у тех из ноздрей. кругом тех лошадей ребятки маленькия из мрамора иссечены сидят и воду пьют. ниже тех ребят орлов 12-ть каменных в ногах у них птицы животные из них всех воду льют.
Из Генуя поехали наняли коляски по 65: червонных на три дни в гишпанских горах не с моря не пропускают в город. обедали в городе Тартоне владения гишпанского короля и ночевали в городе вагери обедали в городе гишпанском Павия. в монастыре был у бернатов <бернардинцев> церковь Благовещения... решетки медныя во всей церкви зело богаты доходы черницу по 1000 рублев. библиотека изрядная письма предивного образ Спасителев писано на камени мастерства дивного тут же образы шитые зело дивные и у них в великую диковину образ Саваофа и Рождество Спасителево. тут же сад где деревья обрезаны и животные и из них же фонтан текучий.
Июня в 27: день приехал в Милан в гишпанской город великой в рядах были и видели судов хрустальных и вазов зелейных оправлены золотом чаши лохани великие с рукомойниками кувшины великие таких нигде не видал. в церкви все было золото богато.
Из Милана поехали горою за коляску по четыре золотых в Ладву ночевали в лоди река зело быстра ночевали в городе веницейском где славное ружье делают приехали в город Пескера построение зело изрядное фортеция на озере... ворони город великой веницейской на реке Пандязи с сей реки прокопаны <каналы на> поля пускают воду как дождя нет обедали в городе ганце город великой.
Июля 4: дня приехали в Падву <Падую> славная академия город великой ездили где город горячие воды так тартан от падвии 5: верст воды безмерно горячие мясо сварить можно ключи превеликие от воды <неразборчиво> ис каменя текут где моютца палатки маленькие творило выкладено камнем белым напускают воду вода соленая купаются от болезни.
Тут же во академии где учатся всяким наукам в церкви были у святого Антония видели работу высеченную на камени предивную из мрамора <неразборчиво> где лежат тела евангелиста Луки и Матвея великого строения изрядного тут же видел арганы <орган> предивныя таких нигде не видал голосов. тут же видел в Паве <Павии> сад веницейского сенатора зело изрядно из Павы поехал водою в Венецию.
Июля в 6: день <продолжали> рейд на лошадях приехали в Венецию того ж дни к вечеру.
Июля в 24: день в Венеции поставили одного человека напротив шляхту взяли в казну в него 100000 дукатов. и в тот день в Венеции все <неразборчиво> шляхты и торговые ходят в машкарад мужчины надевают женское платье и харю а жены их мужское да харю воля такая кто какое платье хочет наденет и хари...
Августа 1: дня праздник был в Венеции мост был через канал покрыт был холстами развязан был весь тафтами и флерами зело изрядно церковь была убита <обтянута> камками красными <шелковая китайская ткань с разводами> а столбы бархатом с золотыми кружевами по швам, кувшины великие с цветами на окошках серебряные.
За церковью поставец был великий сделан наставлено было сахаров и всяких фруктов... изрядная музыка что есть в Венеции лутчих кастратов и на инструментах всяких играли пятеро органы 20-ть человек на скрипицах а всего было певчих и музыкантов 65: человек а лутчим было дано двум человекам кастрату да скрипачу по 40: червонных на один праздник.
Сентября 13 дня начинали кулачные <бои> на мостах каменных. первой один на один <неразборчиво> выбраны третия по два человека одна по 3: человека на стороне тут же стоят в красных кафтанах а бьютца наги кто первой зашибет до крови или с мосту сбросит тот и прав а заклады великие кладут промеж собою сенаторы сторона на сторону а в то время ходит в машкарад. бьютца месяц один по воскресеньям и по праздникам.
Из венеции поехали к Москве на амстердам в 18 октября ночевали в Тревезе наняли коляску дали от персоны по 8 червонцев да от пурха поклажи на персону по 70 фунтов за фунт по 8 салцов а ехали тою дорогою что ехал из амстердама в венецию.
Из крофорта поехали водою рейд наняли лодку дали 28 ефимков от персоны по четыре ефимка а ехал четыре дни обедали в кронфорте заплатили по ефимку от персону ества <еда> была гусь жареной три курицы в росоле потрох гусиной аладьи пряженые капуста с салом дрозды жаркия да фруктов блюдо обедали и ужинали по червонцу заплатили от персоны.
От гамбурха поехали в 21: наняли телегу до Берлина дали 56 афирков а ехали 7 дней первой город от Гамбурха Брендов другой Бинен. в Берлин приехали к 29 день генваря город великой столица курфюрста бранденбурска. у курфюрста были на дворе и ходили во всех ево палатах были и дочь ево видели девицу и сына ево девяти лет говорит латинским француским и немецким языком. первая полата курфюрстова обита шпалерами другая шпалерами и третья бархатом четвертая кружевами золотыми. покоевы ево палат убраны писмами изрядными. еще полата в которой стоит поставец один с хрустальными сосудами другой с стеклянными судами четвертой с алмазы. еще полата стоит персона из воску сделана так жива что неподобно верить что человек работал. сидит в креслах что ближе смотришь то болше кажет себя дива.
У курфюрстовой жены первая полата шпалерами в другой полате все убранье серебряное три паникадила великие пять зеркал великих серебряных шкаф великой серебряной чеканной кресла серебряные шендалы на стене серебряные.
И как пришли в полату сидели тут девицы играли с ковалерами тавлеи <шахматы> и мечем и с той полаты шли в спалню курфирстовой жене <неразборчиво> при нас не сидела ходила с нами постеля ее поставлена около поставса зеркалы в стенах зделаны. У него ж были и на дворе потешном где всякие звери тут же два зубра превеликие один зело велик и так злобен на человека и в конюшнях ево были.
Во Гданьске же были во оружейных палатах с той пушки и мортиры ядра и порох все пущевные инструменты.
Тут же мужики зделаны каких лат как войдешь в полату то встанет сам и шляпу поднимет и машет.
Поехали февраля 15: дня наняли две каляски дали 35 абфирков а ехали четыре дни переехали реку Вислу от Гданьска четыре мили. обедали в городе Елблюк девять миль от Гданьска город великой.
В Кролевец приехали февраля в 17 день город великой курфирста бранденбурского народ немецкой и полской а город на море.
Ис Кролевца поехали февраля 20-го дня наняли две каляски дали сто ефимков ехали 10 дней.
От Маия ехали четыре мили и поехали курляндского князя землею зело самой нужной <тяжелый> проезд и народ самой хуже наших крестьян.
Февраля 27 дня приехали в Нитов поутру столица князя Курляндского а город небольшой и строение худое того же числа приехали в Ригу.
Конец совершен.
Извольте охотники читать а неученые слушать.
Путешествие закончилось в Москве, но превратить записки в книгу не было времени и желания. Такая мысль мелькнет, когда о своей встрече с Россией и Москвой напишет знаменитый голландский путешественник и живописец Корнелис де Брюин, откликнувшийся на случайное и необязательное приглашение Петра, сделанное во время Великого посольства в мастерской модного портретиста в Лондоне. Корнелис де Брюин приехал в Архангельск в конце 1699 года, задержался в Москве до 1701-го, книгу же, богато снабженную превосходными гравюрами по собственным рисункам, сумел издать в Амстердаме лишь в 1711 году.
Четырнадцать лет в жизни Петра – целая эпоха. Пока же предстояла казнь стрельцов, расправа с их командирами – Иваном Циклером и братом боярыни Морозовой, Соковниным, постриг царевны Софьи, Северная война и перенесение столицы на берега Невы. Для Москвы же впечатления первого царского путешествия обернулись огнями победных викторий, когда по венецианскому образцу стали украшаться мосты и башни, выставляться на улицы «оказы» – картины, зажигаться на окнах домов в праздничные дни обязательные плошки и фонари, играть оркестры, выступать актеры и певцы.
Расчетливый и далеко не скорый на траты Петр счел возможным повсюду закладывать новомодные сады, устраивать фонтаны, приглашать скульпторов и мраморщиков, закупать по всей Италии статуи. Появляется в России водолечение и забота об Олонецких марциальных водах, которыми пользовался и сам царь. Изменился характер убранства жилых покоев. Был приобретен у того самого доктора-анатома, которого довелось лично узнать Петру, – Ф. Рюйша, его уникальный музей анатомических препаратов, заложивший основу Петербургской Кунсткамеры. В Москве открывается государственный госпиталь в Лефортове, аптеки, новые учебные заведения вроде Школы математических и навигацких наук, для которой надстраивается Сухарева башня. Путешествовать явно стоило. Даже царю, который умел и хотел учиться.
Высокочтимая госпожа президент
В последнее время имя ее стало появляться все чаще – на радио, телевидении, в печати. По разным поводам – юбилеев Академии наук, истории русского XVIII века, женской эмансипации, очередного выхода ее «Записок». Стало невозможным не знать Екатерину Романовну Дашкову – по имени. А вот по существу... Кто вспоминает о том, что в стенах старой части московского Дома ученых (Пречистенка, 16) прошли первые годы ее семейной жизни? Кто оглядывается на дом ее отца и деда – Воронцовский дворец на Знаменке, 12, что напротив Министерства обороны? Наконец, кто заговорил о самой мемориальной памятке на каждому знакомом здании Московской консерватории? Его Екатерина Романовна сама заложила, сама строила, другой вопрос – что так любимые Москвой последующие перестройки изменили внешний облик дома, оставив, впрочем, нетронутой общую планировку. Дашкова говорила, что обретала в Москве покой и то семейное счастье, на которое так поскупилась для нее судьба.
Едва ли можно сказать о ней лучше и точнее, чем это сделал впервые прочитавший «Записки» княгини А.И. Герцен. «Дашкова родилась женщиной и женщиной осталась всю жизнь. Сторона сердца, нежности, преданности была в ней необыкновенно развита. Дашкова русская женская личность, разбуженная петровским разгромом, выходит из своего затворничества, заявляет свою способность и требует участия в деле государственном, в науке, в преобразовании России – и смело становится рядом с Екатериной». Но вот этого последнего ради душевного спокойствия, скорее всего, и не следовало делать.
Одиночество... Если б дано было знать, что она встретится с ним четырехлетней осиротевшей девочкой и вернется к нему на шестидесятом году жизни. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова! Ее принимали все коронованные особы Европы, и о беседах с ней хлопотали все выдающиеся умы своего времени. Суждения княгини повторяли, мыслям удивлялись, научным трудам отдавали дань уважения. Любящая и горячо любимая жена, мать троих детей, одна из многолюдной и прочно устроившейся при дворе семьи Воронцовых, блестящая светская дама и... деревенская глушь без единой родной души, со случайными гостями, которых никакая сила не могла надолго удержать.
Екатерина Дашкова.
Одна из этих гостий, ирландка Катрин Вильмот, будет восторженно писать родным: «Очень бы мне хотелось, чтобы вы смогли взглянуть на самую княгиню. В ней все, язык и платье, – все оригинально; но что б она ни делала, она решительно ни на кого не похожа. Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник; она всякий день делает самые противоположные вещи на свете – ведет переписку с братом <А.Р. Воронцовым>, занимающим одно из первых мест в империи, с учеными, с литераторами, с жидами, со своим сыном, со всеми родственниками. Ее разговор, увлекательный по своей простоте, доходит иногда до детской наивности. Она, нисколько не думая, говорит разом по-французски, по-итальянски, по-русски, по-английски, путая все языки вместе.
Она родилась министром или полководцем, ее место во главе государства».
Так думали все знакомые. А жизнь? Жизнь складывалась совсем по-другому.
Двор цесаревны Елизаветы Петровны, младшей дочери Петра I. Двор по названию, потому что средств к его существованию, тем более при пышнейшем дворе своей двоюродной сестры, императрицы Анны Иоанновны, просто не хватало. Не было денег на лишнюю пару бальных атласных башмачков, а ведь снашивались они куда как быстро. На туалеты – приходилось перешивать старые. На простыни – обходилась цесаревна четырьмя штуками, да и то чиненными-перечиненными. На салфетки для гостей – спасибо, кто-то из фабрикантов, в память отца, мог подбросить лишних полдюжины. На лошадей – лихая наездница, цесаревна располагала единственным иноходцем, с которого, кажется, не сводила глаз. Все доставшееся Елизавете Петровне после смерти матери, Екатерины I, наследство сводилось к мызе – хутору под Петербургом да к дому в Александровой слободе (город Александров), на Торговой площади – низ каменный, верх деревянный.
Поэтому и штат двора состоял из одних полунищих родственников со стороны матери да нескольких молодых людей, которые могли сами содержать себя, надеясь на будущее возвышение или выгодный брак цесаревны. Среди них состоял в должности камер-пажа и Михайла Ларионович Воронцов, и бывал время от времени его старший брат Роман. Ни богатством, ни знатностью Воронцовы не отличались, пока не посчастливилось Роману жениться на сибирской богачке Марфе Ивановне Сурминой. Сам зажил раздольно, мог и цесаревне ссужать немало. С появлением Марфы Ивановны словно вздохнул с облегчением полунищий цесаревнин двор.
Хоть и обвиняли младшую дочь Петра в легкомыслии, но помнить добро Елизавета Петровна умела. А когда при участии братьев захватила власть – арестовала правившую свою племянницу Анну Леопольдовну, то сумела доказать это на деле. Обоих Воронцовых возвела в графское достоинство, щедро наградила землями и крепостными душами. Михайлу Ларионовича женила на любимой своей двоюродной сестре графине Анне Карловне Скавронской. Сама крестила их детей. Когда в 1743 году родилась у Романа Ларионовича третья по счету дочь, названная в честь матери императрицы Екатериной, крестила ее вместе со своим племянником – наследником российского престола, будущим императором Петром III Федоровичем. При таких крестных родителях будущее маленькой графини Воронцовой казалось обеспеченным, но – так только казалось.
Умирает от очередных родов Марфа Ивановна. Отец же, Роман Ларионович, не испытывает желания заниматься семейными делами. Двух старших его девочек императрица назначает фрейлинами и забирает во дворец, мальчики оказываются у старшего графа Воронцова-деда. Катю решает воспитывать вместе со своей единственной дочерью Михайла Ларионович.
Он и на самом деле заботится о племяннице, как о собственной дочери Аннушке, – те же платья, учителя, прислуга. Но слишком разнились между собой маленькие графини. Для Аннушки вся жизнь в нарядах и дворцовых сплетнях, благо мать не выходит от императрицы. Для Екатерины Романовны единственный интерес представляли книги... Она проводит за чтением все дни, получает отменные похвалы от учителей, зато «неглижирует» – пренебрегает «куафером» – парикмахером, портнихами, обязательными уроками танцев. Тетке чуть не насильно приходится заставлять ее менять платья.
Об удивительной девочке начинают говорить. Она обращает на себя внимание одного из образованнейших людей тех лет, основателя Московского университета и Петербургской Академии трех знатнейших художеств Ивана Ивановича Шувалова и через него – М.В. Ломоносова. Шувалов сам заботится о выборе для маленькой графини книг для чтения, делится с ней новинками, которые получает из Парижа, европейскими журналами. И это вполне оценит Екатерина Романовна, когда заболеет тринадцати лет от роду оспой.
Страх перед «прилипчивой» болезнью был так велик при дворе, что тетушка Анна Карловна спешно отправляет племянницу в жару и бреду, зимой в загородное поместье. С ней едет прислуга, и никого из близких. Слуги получают строжайший наказ заботиться о больной, исполнять все ее прихоти, но и они избегают лишний раз входить в ее комнату, находиться рядом. «Со мной было мое одиночество», – напишет со временем княгиня. Эта встреча была горькой – она раскрыла глаза девочке на действительные чувства родных, – но и благотворной. Предоставленная самой себе, она смогла погрузиться в чтение и музыку: Екатерина Романовна отлично играла на клавесине и арфе. В тринадцать лет перечитывает французских философов-энциклопедистов, спорит в своих записках с Гельвецием и не замечает, как умело и ненавязчиво руководит ее развитием И.И. Шувалов. Он не забывает присылать в деревню все новые и новые книги. Екатерина Романовна не таит обиды на родных, но былая близость с теткой и кузиной уже не восстановится никогда. Они станут жаловаться на ее несносный характер, она – молчать. Впрочем, причиной охлаждения могла стать и разница в устремлениях двоюродных сестер: теперь Екатерине Романовне становятся скучны домашние разговоры. Она тяготится общей с сестрой спальней, зато все возможное время проводит в кабинете дяди, ставшего канцлером и принимавшего у себя всех иностранных дипломатов. Гости канцлера станут вспоминать, как настойчиво расспрашивала их девочка о государственном устройстве их стран, дипломатических тонкостях внешних сношений. Михаил Ларионович только сожалеет, что подобные способности проявляются не у мальчика, хотя и откровенно гордится племянницей. К тому же у Екатерины Романовны обнаруживаются блестящие лингвистические способности – она на лету схватывает иностранные языки, безо всяких учителей начинает пользоваться ими. Мисс Катрин Вильмот забыла в своей характеристике упомянуть, что Екатерине Романовне не представляли никаких трудностей и немецкий, и польский языки.
Но в то же время никто не заботится о том, чтобы вывозить, как положено, подрастающую невесту в свет. Все еще прекрасная собой, по признанию современников, тетушка занята собственными романами. Да теперь она и не находит нужным скрывать, что предпочитает племяннице мужа родную дочь. Катенька кажется ей «утенком», которого она, как наседка, высидела вместе со своим родным цыпленком. И вот наступает день, который решает судьбу девушки и безо всяких родных.
Екатерина Романовна возвращается вечером от одной из своих родственниц. Чудесная летняя погода вызывает у хозяйки и у гостьи желание пройтись по опустевшим петербургским улицам. Женщины выходят из кареты, которая тянется за ними, когда из-за угла появляется двухметрового роста красавец-гвардеец. Он здоровается со старшей родственницей, а та, в свою очередь, представляет его Катеньке: князь Михайла Иванович Дашков.
Нет, у него не было ни одного из тех качеств ума и образованности, которые до сих пор только и умела ценить Катенька. Пятнадцать девичьих лет не могут не сказать своего слова: юная графиня безоглядно влюбляется в гвардейца, которому тоже трудно устоять перед очарованием «крохотной волшебницы», как он станет ее называть. Это была любовь с первого взгляда, которой никто не мешал и которая стремилась только к скорейшему браку. Катенька безоговорочно одобряет все поступки жениха, даже срочный отъезд в Москву, чтобы испросить благословение на брак у своей матери, к которой он очень привязан. Она не знает ревности к его родным и заранее готова поступаться своим самолюбием, чтобы найти с ними общий язык, чтобы войти в мужнин дом желанной и любимой невесткой. Это позже Катенька узнает, что в прошлом мужа была сомнительная связь, которая бы, конечно, стала непреодолимым препятствием для их брака. Но – суровая к себе во всем, что касалось нравственности, она благодарит Бога за собственное неведение. Слава Богу, что их брак состоялся.
Молодые Дашковы постоянные посетители дворца. Не проходит дня, чтобы они там не побывали. И здесь Екатерина Романовна оказывается втянутой в мир и вихрь придворных интриг. Великий князь Петр Федорович плохо ладит со своей теткой-императрицей и откровенно ненавидит жену – будущую Екатерину II. Его сердце принадлежит старшей сестре Катеньки – «Романовне», как ее зовут шепотом при дворе, иначе – графине Елизавете Романовне Воронцовой. С ней великий князь устраивает веселые пирушки, ее забирает с собой на всяческие маневры и плац-парады, которые одни занимают его воображение. Между тем Екатерина Романовна делает прямо противоположный выбор – она предпочитает своему крестному отцу всеми отвергаемую великую княгиню. Екатерина Романовна увлекается учеными разговорами с будущей Екатериной II, делится с ней своими мыслями. Разница в десять лет позволяет ей буквально влюбиться в будущую императрицу как в свой идеал просвещенной, разумной и добродетельной монархини. Между тем великую княгиню не переносит и императрица Елизавета Петровна. В ее окружении возникают разговоры даже о высылке Екатерины Алексеевны из России. Елизавета Петровна склоняется к тому, чтобы передать престол своему внуку – будущему Павлу I, лишь бы отделаться от обоих его родителей.
Предпочтение, которое отдает Екатерина Романовна великой княгине, так очевидно, что не остается незамеченным и великим князем. В один из вечеров он откровенно предупреждает свою крестницу о двуличности жены и о том, что ей свойственно «отбрасывать апельсин, выжав его до последней капли». Намек достаточно прозрачен, но не способен остановить Дашкову.
Едва ли можно сказать о ней лучше и точнее, чем это сделал впервые прочитавший «Записки» княгини А.И. Герцен. «Дашкова родилась женщиной и женщиной осталась всю жизнь. Сторона сердца, нежности, преданности была в ней необыкновенно развита. Дашкова русская женская личность, разбуженная петровским разгромом, выходит из своего затворничества, заявляет свою способность и требует участия в деле государственном, в науке, в преобразовании России – и смело становится рядом с Екатериной». Но вот этого последнего ради душевного спокойствия, скорее всего, и не следовало делать.
Одиночество... Если б дано было знать, что она встретится с ним четырехлетней осиротевшей девочкой и вернется к нему на шестидесятом году жизни. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова! Ее принимали все коронованные особы Европы, и о беседах с ней хлопотали все выдающиеся умы своего времени. Суждения княгини повторяли, мыслям удивлялись, научным трудам отдавали дань уважения. Любящая и горячо любимая жена, мать троих детей, одна из многолюдной и прочно устроившейся при дворе семьи Воронцовых, блестящая светская дама и... деревенская глушь без единой родной души, со случайными гостями, которых никакая сила не могла надолго удержать.
Одна из этих гостий, ирландка Катрин Вильмот, будет восторженно писать родным: «Очень бы мне хотелось, чтобы вы смогли взглянуть на самую княгиню. В ней все, язык и платье, – все оригинально; но что б она ни делала, она решительно ни на кого не похожа. Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник; она всякий день делает самые противоположные вещи на свете – ведет переписку с братом <А.Р. Воронцовым>, занимающим одно из первых мест в империи, с учеными, с литераторами, с жидами, со своим сыном, со всеми родственниками. Ее разговор, увлекательный по своей простоте, доходит иногда до детской наивности. Она, нисколько не думая, говорит разом по-французски, по-итальянски, по-русски, по-английски, путая все языки вместе.
Она родилась министром или полководцем, ее место во главе государства».
Так думали все знакомые. А жизнь? Жизнь складывалась совсем по-другому.
Двор цесаревны Елизаветы Петровны, младшей дочери Петра I. Двор по названию, потому что средств к его существованию, тем более при пышнейшем дворе своей двоюродной сестры, императрицы Анны Иоанновны, просто не хватало. Не было денег на лишнюю пару бальных атласных башмачков, а ведь снашивались они куда как быстро. На туалеты – приходилось перешивать старые. На простыни – обходилась цесаревна четырьмя штуками, да и то чиненными-перечиненными. На салфетки для гостей – спасибо, кто-то из фабрикантов, в память отца, мог подбросить лишних полдюжины. На лошадей – лихая наездница, цесаревна располагала единственным иноходцем, с которого, кажется, не сводила глаз. Все доставшееся Елизавете Петровне после смерти матери, Екатерины I, наследство сводилось к мызе – хутору под Петербургом да к дому в Александровой слободе (город Александров), на Торговой площади – низ каменный, верх деревянный.
Поэтому и штат двора состоял из одних полунищих родственников со стороны матери да нескольких молодых людей, которые могли сами содержать себя, надеясь на будущее возвышение или выгодный брак цесаревны. Среди них состоял в должности камер-пажа и Михайла Ларионович Воронцов, и бывал время от времени его старший брат Роман. Ни богатством, ни знатностью Воронцовы не отличались, пока не посчастливилось Роману жениться на сибирской богачке Марфе Ивановне Сурминой. Сам зажил раздольно, мог и цесаревне ссужать немало. С появлением Марфы Ивановны словно вздохнул с облегчением полунищий цесаревнин двор.
Хоть и обвиняли младшую дочь Петра в легкомыслии, но помнить добро Елизавета Петровна умела. А когда при участии братьев захватила власть – арестовала правившую свою племянницу Анну Леопольдовну, то сумела доказать это на деле. Обоих Воронцовых возвела в графское достоинство, щедро наградила землями и крепостными душами. Михайлу Ларионовича женила на любимой своей двоюродной сестре графине Анне Карловне Скавронской. Сама крестила их детей. Когда в 1743 году родилась у Романа Ларионовича третья по счету дочь, названная в честь матери императрицы Екатериной, крестила ее вместе со своим племянником – наследником российского престола, будущим императором Петром III Федоровичем. При таких крестных родителях будущее маленькой графини Воронцовой казалось обеспеченным, но – так только казалось.
Умирает от очередных родов Марфа Ивановна. Отец же, Роман Ларионович, не испытывает желания заниматься семейными делами. Двух старших его девочек императрица назначает фрейлинами и забирает во дворец, мальчики оказываются у старшего графа Воронцова-деда. Катю решает воспитывать вместе со своей единственной дочерью Михайла Ларионович.
Он и на самом деле заботится о племяннице, как о собственной дочери Аннушке, – те же платья, учителя, прислуга. Но слишком разнились между собой маленькие графини. Для Аннушки вся жизнь в нарядах и дворцовых сплетнях, благо мать не выходит от императрицы. Для Екатерины Романовны единственный интерес представляли книги... Она проводит за чтением все дни, получает отменные похвалы от учителей, зато «неглижирует» – пренебрегает «куафером» – парикмахером, портнихами, обязательными уроками танцев. Тетке чуть не насильно приходится заставлять ее менять платья.
Об удивительной девочке начинают говорить. Она обращает на себя внимание одного из образованнейших людей тех лет, основателя Московского университета и Петербургской Академии трех знатнейших художеств Ивана Ивановича Шувалова и через него – М.В. Ломоносова. Шувалов сам заботится о выборе для маленькой графини книг для чтения, делится с ней новинками, которые получает из Парижа, европейскими журналами. И это вполне оценит Екатерина Романовна, когда заболеет тринадцати лет от роду оспой.
Страх перед «прилипчивой» болезнью был так велик при дворе, что тетушка Анна Карловна спешно отправляет племянницу в жару и бреду, зимой в загородное поместье. С ней едет прислуга, и никого из близких. Слуги получают строжайший наказ заботиться о больной, исполнять все ее прихоти, но и они избегают лишний раз входить в ее комнату, находиться рядом. «Со мной было мое одиночество», – напишет со временем княгиня. Эта встреча была горькой – она раскрыла глаза девочке на действительные чувства родных, – но и благотворной. Предоставленная самой себе, она смогла погрузиться в чтение и музыку: Екатерина Романовна отлично играла на клавесине и арфе. В тринадцать лет перечитывает французских философов-энциклопедистов, спорит в своих записках с Гельвецием и не замечает, как умело и ненавязчиво руководит ее развитием И.И. Шувалов. Он не забывает присылать в деревню все новые и новые книги. Екатерина Романовна не таит обиды на родных, но былая близость с теткой и кузиной уже не восстановится никогда. Они станут жаловаться на ее несносный характер, она – молчать. Впрочем, причиной охлаждения могла стать и разница в устремлениях двоюродных сестер: теперь Екатерине Романовне становятся скучны домашние разговоры. Она тяготится общей с сестрой спальней, зато все возможное время проводит в кабинете дяди, ставшего канцлером и принимавшего у себя всех иностранных дипломатов. Гости канцлера станут вспоминать, как настойчиво расспрашивала их девочка о государственном устройстве их стран, дипломатических тонкостях внешних сношений. Михаил Ларионович только сожалеет, что подобные способности проявляются не у мальчика, хотя и откровенно гордится племянницей. К тому же у Екатерины Романовны обнаруживаются блестящие лингвистические способности – она на лету схватывает иностранные языки, безо всяких учителей начинает пользоваться ими. Мисс Катрин Вильмот забыла в своей характеристике упомянуть, что Екатерине Романовне не представляли никаких трудностей и немецкий, и польский языки.
Но в то же время никто не заботится о том, чтобы вывозить, как положено, подрастающую невесту в свет. Все еще прекрасная собой, по признанию современников, тетушка занята собственными романами. Да теперь она и не находит нужным скрывать, что предпочитает племяннице мужа родную дочь. Катенька кажется ей «утенком», которого она, как наседка, высидела вместе со своим родным цыпленком. И вот наступает день, который решает судьбу девушки и безо всяких родных.
Екатерина Романовна возвращается вечером от одной из своих родственниц. Чудесная летняя погода вызывает у хозяйки и у гостьи желание пройтись по опустевшим петербургским улицам. Женщины выходят из кареты, которая тянется за ними, когда из-за угла появляется двухметрового роста красавец-гвардеец. Он здоровается со старшей родственницей, а та, в свою очередь, представляет его Катеньке: князь Михайла Иванович Дашков.
Нет, у него не было ни одного из тех качеств ума и образованности, которые до сих пор только и умела ценить Катенька. Пятнадцать девичьих лет не могут не сказать своего слова: юная графиня безоглядно влюбляется в гвардейца, которому тоже трудно устоять перед очарованием «крохотной волшебницы», как он станет ее называть. Это была любовь с первого взгляда, которой никто не мешал и которая стремилась только к скорейшему браку. Катенька безоговорочно одобряет все поступки жениха, даже срочный отъезд в Москву, чтобы испросить благословение на брак у своей матери, к которой он очень привязан. Она не знает ревности к его родным и заранее готова поступаться своим самолюбием, чтобы найти с ними общий язык, чтобы войти в мужнин дом желанной и любимой невесткой. Это позже Катенька узнает, что в прошлом мужа была сомнительная связь, которая бы, конечно, стала непреодолимым препятствием для их брака. Но – суровая к себе во всем, что касалось нравственности, она благодарит Бога за собственное неведение. Слава Богу, что их брак состоялся.
Молодые Дашковы постоянные посетители дворца. Не проходит дня, чтобы они там не побывали. И здесь Екатерина Романовна оказывается втянутой в мир и вихрь придворных интриг. Великий князь Петр Федорович плохо ладит со своей теткой-императрицей и откровенно ненавидит жену – будущую Екатерину II. Его сердце принадлежит старшей сестре Катеньки – «Романовне», как ее зовут шепотом при дворе, иначе – графине Елизавете Романовне Воронцовой. С ней великий князь устраивает веселые пирушки, ее забирает с собой на всяческие маневры и плац-парады, которые одни занимают его воображение. Между тем Екатерина Романовна делает прямо противоположный выбор – она предпочитает своему крестному отцу всеми отвергаемую великую княгиню. Екатерина Романовна увлекается учеными разговорами с будущей Екатериной II, делится с ней своими мыслями. Разница в десять лет позволяет ей буквально влюбиться в будущую императрицу как в свой идеал просвещенной, разумной и добродетельной монархини. Между тем великую княгиню не переносит и императрица Елизавета Петровна. В ее окружении возникают разговоры даже о высылке Екатерины Алексеевны из России. Елизавета Петровна склоняется к тому, чтобы передать престол своему внуку – будущему Павлу I, лишь бы отделаться от обоих его родителей.
Предпочтение, которое отдает Екатерина Романовна великой княгине, так очевидно, что не остается незамеченным и великим князем. В один из вечеров он откровенно предупреждает свою крестницу о двуличности жены и о том, что ей свойственно «отбрасывать апельсин, выжав его до последней капли». Намек достаточно прозрачен, но не способен остановить Дашкову.