Страница:
Впрочем, слабости века не были чужды и Сергею Федоровичу Голицыну. Не миновал он и своего рода моды просить у светлейшего лишних земель в Саратовском наместничестве, где находилось его богатейшее имение Зубриловка. Просил он Потемкина «яко благодетеля, всех оною землею награждающего, пошарить по планам и побольше и получше ему отвести, коли можно – с рыбными ловлями, ибо, по болезни своей, сделал обещание по постам не есть мяса, то, следственно, только должен буду есть, коли своей не будет рыбы, один хлеб».
Вчерашняя «мэтресса» Потемкина оказывается превосходной, рачительной, но подчас и прижимистой хозяйкой. Она быстро справляется с нешуточными долгами мужа, достраивает свой московский дворец и докупает к нему соседние участки по Никитскому бульвару (№№ 6 и 10). Наводит идеальный порядок в поместье – богатейшей пензенской Зубриловке. Успевает одновременно каждый год рожать, вести хозяйство и устраивать хороший литературный салон, в котором руководствуется не чужими мнениями и подсказками, а собственным вкусом и судом. Княгиня не прочь и сама уделять время литературным опытам, которые свидетельствуют об определенных ее способностях. Среди близких друзей Варвары Васильевны оказывается Державин со своей первой супругой Екатериной Яковлевной.
Оба приезжают в московский дворец Голицыных, а когда в дом Державиных приходит беда – Державин оказывается под судом и следствием, – он находит приют и защиту у «Златовласой Плениры». Как говорит она сама, в ее дворце никакой арест поэту угрожать не может.
Дело в том, что в апреле 1785 года появилась в печати державинская ода «Бог». Буквально сразу он получает назначение губернатором в Петрозаводск, но через полгода его переводят в Тамбов из-за неумения ладить с высоким начальством. Мало того – в 1788 году Державин предается суду Сената. Варвара Васильевна укрывает незадачливого администратора на Никитском бульваре и сама едет в Петербург к дядюшке просить о защите, прихватив с собой жену поэта. Сохранилось письмо Варвары Васильевны Державину из Зубриловки: «Много благодарна за приятное о мне ваше напоминовение: Екатерина Яковлевна, делав всегда прибытием своим совершенное мое удовольствие, слава богу, здорова, я зла как собака на своего князя, что не писал ко мне нынешнюю почту, и в письме своем его разругала... Пожалуйте, пишите к нам чаще, что с вами делаться будет; курьер мой от дядюшки еще не бывал, и не знаю, что с ним случилося; боже дай, чтобы вы поехали в Петербург, откуда бы вы возвратились к нам в Тамбов!
Мы свое время проводим изрядно: в день работаем, а вечер читаем книги попеременно; приятно мне очень читать было описание ваше о моем замке [дом на Никитском бульваре], тем более что вы его таковым находите, и признаюсь, что очень мне по нем грустно; ежели вы так им прельщаетесь, то постарайтесь, чтобы и у вас был такой же. Затем желаю вам от бога всей милости, от царицы всего удовольствия и от всех добрых людей того же хорошего мнения, каковое ныне все о вас имеют и с каковым я вечно к вам буду».
Хлопоты «Златовласой Плениры» увенчались успехом. Благодаря заступничеству Потемкина Державин был принят в штат императрицы к «принятию прошений». В 1793 году он назначен сенатором и в 1794-м, кроме того, президентом Коммерц-коллегии.
Среди подопечных и друзей княгини оказываются ближайшие друзья Державина – Николай Львов и Василий Капнист, женатые на родных сестрах Дьяковых. Когда скончается супруга Державина, во второй брак он вступит с третьей сестрой – Дарьей Алексеевной.
Друг мой единственный...
Вчерашняя «мэтресса» Потемкина оказывается превосходной, рачительной, но подчас и прижимистой хозяйкой. Она быстро справляется с нешуточными долгами мужа, достраивает свой московский дворец и докупает к нему соседние участки по Никитскому бульвару (№№ 6 и 10). Наводит идеальный порядок в поместье – богатейшей пензенской Зубриловке. Успевает одновременно каждый год рожать, вести хозяйство и устраивать хороший литературный салон, в котором руководствуется не чужими мнениями и подсказками, а собственным вкусом и судом. Княгиня не прочь и сама уделять время литературным опытам, которые свидетельствуют об определенных ее способностях. Среди близких друзей Варвары Васильевны оказывается Державин со своей первой супругой Екатериной Яковлевной.
Оба приезжают в московский дворец Голицыных, а когда в дом Державиных приходит беда – Державин оказывается под судом и следствием, – он находит приют и защиту у «Златовласой Плениры». Как говорит она сама, в ее дворце никакой арест поэту угрожать не может.
Дело в том, что в апреле 1785 года появилась в печати державинская ода «Бог». Буквально сразу он получает назначение губернатором в Петрозаводск, но через полгода его переводят в Тамбов из-за неумения ладить с высоким начальством. Мало того – в 1788 году Державин предается суду Сената. Варвара Васильевна укрывает незадачливого администратора на Никитском бульваре и сама едет в Петербург к дядюшке просить о защите, прихватив с собой жену поэта. Сохранилось письмо Варвары Васильевны Державину из Зубриловки: «Много благодарна за приятное о мне ваше напоминовение: Екатерина Яковлевна, делав всегда прибытием своим совершенное мое удовольствие, слава богу, здорова, я зла как собака на своего князя, что не писал ко мне нынешнюю почту, и в письме своем его разругала... Пожалуйте, пишите к нам чаще, что с вами делаться будет; курьер мой от дядюшки еще не бывал, и не знаю, что с ним случилося; боже дай, чтобы вы поехали в Петербург, откуда бы вы возвратились к нам в Тамбов!
Мы свое время проводим изрядно: в день работаем, а вечер читаем книги попеременно; приятно мне очень читать было описание ваше о моем замке [дом на Никитском бульваре], тем более что вы его таковым находите, и признаюсь, что очень мне по нем грустно; ежели вы так им прельщаетесь, то постарайтесь, чтобы и у вас был такой же. Затем желаю вам от бога всей милости, от царицы всего удовольствия и от всех добрых людей того же хорошего мнения, каковое ныне все о вас имеют и с каковым я вечно к вам буду».
Хлопоты «Златовласой Плениры» увенчались успехом. Благодаря заступничеству Потемкина Державин был принят в штат императрицы к «принятию прошений». В 1793 году он назначен сенатором и в 1794-м, кроме того, президентом Коммерц-коллегии.
Среди подопечных и друзей княгини оказываются ближайшие друзья Державина – Николай Львов и Василий Капнист, женатые на родных сестрах Дьяковых. Когда скончается супруга Державина, во второй брак он вступит с третьей сестрой – Дарьей Алексеевной.
Друг мой единственный...
Нет! Конечно же нет! О таком женихе для своей Машеньки родители и слышать не хотели. Дворянин? Но из немыслимой тверской глухомани. Единственный сын у отца? Но от этого их родовые Черенчицы, что в 16 верстах от Торжка, не становились ни больше, ни богаче. Прекрасно образован? Но с каких это пор образование обеспечивало служебные успехи! Принят в домах самых блестящих вельмож? Так ведь и живет на гостеприимных хлебах у одного из них. Его покровитель, восходящая государственная звезда А.А. Безбородко, действительно докладывал Екатерине Великой все поступавшие на высочайшее имя частные письма. Но ведь с Николаем Александровичем Львовым его связывала всего лишь симпатия – не родство.
И разве не вправе родители красавиц-дочерей, составлявших кадриль наследника престола, Великого князя Павла Петровича, рассчитывать на куда более высокую и связанную со двором партию для каждой из них? Удалось же старшую, Катеньку, выдать за графа Якоба Стейнбока! А вокруг младшей, только что выпущенной из Смольного института Сашеньки, увивался богатейший малороссийский помещик Василий Капнист. При его землях и усадьбах можно себе позволить даже сочинять и печатать стихи. О Николае же Львове поговаривали, будто он и литературой подрабатывал на жизнь. И в который уже раз супруги Дьяковы начинали сетовать на театральные представления и литературные опыты, которыми увлекался высший свет. В доме их влиятельнейшего родственника, дипломата П.В. Бакунина, где дня не проходило без любительских спектаклей, концертов или шарад, Машенька Дьякова была предметом всеобщего поклонения.
Николай Александрович Львов.
Современники сравнивали Машеньку с итальянскими певицами – у нее был красивый, хорошо поставленный голос. И с французскими драматическими актрисами – у нее превосходный сценический темперамент. «Мария Алексеевна, – напишет в декабре 1777 года М.Н. Муравьев, отец братьев-декабристов, – много жару и страсти полагает в своей игре». И никто не остается равнодушным к ее стихотворным экспромтам. Безнадежно влюбленный И. Хемницер посвящает Машеньке первое издание своих басен и тут же получает ответ:
В 1778 году замечательный портретист Левицкий напишет ее портрет, на обороте которого граф Сегюр оставит восторженные строки:
На портрете Левицкого она кажется совсем юной: мечтательная красавица в пышных волнах искусной прически в духе королевы Марии Антуанетты, в свечении шелковых тканей, лент и кружев легкого платья – «полонеза». Художник сумел уловить, как нарочитость моды подчеркивает естественность манер девушки. Ее очарование не в правильности черт, но во внутренней мягкости и теплоте облика. Сегюр прав, продолжая свое посвящение:
Но первый соискатель Машенькиной руки – всего-навсего сын штаб-лекаря из Саксонии, без роду и состояния, служащий горного ведомства Иван Хемницер. (Со временем, правда, его имя войдет в историю русской литературы.) Слава Богу, Машеньке он безразличен! Зато со следующим, Николаем Львовым, ее связывает действительно настоящее чувство. И родители как можно скорее отказывают ему и в руке дочери, и в праве посещать их дом. На всякий случай.
Однако это не препятствие для влюбленных. Львов каждый день прогуливается под окнами дома Дьяковых. Ухитряется пересылать Машеньке записочки, книги для чтения и в одной из них пишет, обращаясь к ее родителям:
На помощь приходят друзья. Их план прост и решителен. На правах официального жениха Василий Капнист везет на бал свою невесту, Сашеньку Дьякову, и ее сестру Машеньку. По дороге карета неожиданно сворачивает в глубь Васильевского острова, где в бедной, едва освещенной церковке все приготовлено к обряду венчания. Священник скороговоркой совершает обряд, и молодые, теперь уже супруги, разъезжаются. Машенька Львова с сестрой и Капнистом отправляются на бал, где давно удивляются их опозданию братья Дьяковы, Львов – на свою квартиру во дворце князя Безбородко. Тайну они будут хранить долгих четыре года. Бесспорно, Машенька была вправе уехать к мужу. Львов не думал ни о каком приданом и ни о каких последствиях своего решительного шага. Зато молодая жена думала иначе. Со временем Львов признается в одном из писем: «Сколько труда и огорчений скрывать от людей под видом дружества и содержать в предосудительной тайне такую связь, которой обнародование разве бы только противу одной моды нас не извинило. Не достало бы, конечно, ни средств, ни терпения моего, если бы не был я подкрепляем такою женщиною, которая верует в РЕЗОН, как во единого Бога». «Резон» Машеньки – это простой здравый смысл. И думает она не о себе – о своем «Львовиньке», как будет всю жизнь называть мужа.
Его творческие возможности, служебные успехи, доброе имя для нее важнее всего...
Впервые Львов приезжает в Петербург записываться на военную службу в 1769 году. Он родился и безвыездно провел первые 18 лет своей жизни в родных Черенчицах. Ни о каком серьезном образовании не приходится и говорить. По словам первого его биографа, он «объявился в столице в тогдашней славе дворянского сына, то есть лепетал несколько слов по-французски, по-русски писать почти не умел и тем только не дополнил славы сей, что, к счастью, не был богат и, следовательно, разными прихотями избалован». Дальше все зависело от него самого, и Львов может сполна удовлетворить свою неистребимую жажду знаний.
В доме родственников – Соймоновых – определяются первые увлечения, которым Львов не изменит до конца жизни. Соймоновы были известны своими научными занятиями. Отец тогдашних владельцев петербургского дома, Федор Иванович – талантливый навигатор, картограф и гидрограф времен Петра I, – при императрице Анне Иоанновне поплатился жизнью за свои политические убеждения. Вот что рассказывает в семейных записках дочь Львовых Елизавета Николаевна:
«При императрице Анне Иоанновне Бирон был всемогущ, и все его боялись. Федор Иванович Соймонов был тогда уже александровский кавалер, ему приходят сказать в одно утро:
– Не езди в Сенат, потому что там будут читать дело Бирона и ты пойдешь против.
– Поеду, – отвечал Федор Иванович, – и буду говорить против: дело беззаконное.
– Тебя сошлют в Сибирь.
– И там люди живут, – отвечал Соймонов.
Поехал в Сенат, говорил против Бирона и от этого четыре раза был ударен кнутом на площади, лишен всего и сослан в Сибирь».
Судьбой Львова занялись сыновья Федора Ивановича. Старший занимался горным делом, младший – строительным и архитектурой. В историю русской техники войдут открытия и усовершенствования Львова по горнорудному делу и работы по технологии строительства. Но это – в будущем. Сначала же Львова ждут гвардейский Измайловский полк и полковая школа – очень необычное для наших представлений учебное заведение, где начинали с азов грамоты и через несколько лет выпускали блестяще образованных разносторонних специалистов.
Учили всему. Российской грамматике, математике, рисованию, фортификационному и артиллерийскому делу, танцам, географии, верховой езде и иностранным языкам... Львов к тому же увлекается литературой, организует с товарищами кружок, где читаются и обсуждаются произведения русских и иностранных авторов, выпускается рукописный журнал «Труды четырех разумных общников». О множестве своих занятий он напишет в автоэпиграмме:
Западный фасад собора Св. Иакова в Могилеве (проектный чертеж Н.А. Львова. 1780 год).
В августе 1777 года Львов возвращается в Петербург. А.А. Безбородко предлагает ему принять участие в конкурсе на проект собора в Могилеве, который предполагалось построить в ознаменование встречи здесь Екатерины II с австрийским императором Иосифом II, скрепившей их союз против Турции. Предложение это последовало сразу после тайного венчания; не забота ли о будущем вдохновляет Львова и дает ему силы выиграть конкурс у опытных профессиональных архитекторов! Императрица одобрила строгий и скромный собор, который стал первым словом нового направления в русской архитектуре – классицизма. Почти одновременно Львову поручается оформление Невских ворот Петропавловской крепости.
Сегодня трудно себе представить ответственность такого задания. Необходимо вспомнить, чем были эти крепостные ворота для России. В XVIII же веке с ними связывались самые торжественные церемонии. Из них выносили и спускали на воду хранящийся в крепости ботик Петра I. Впервые «дедушку русского флота» вынесли из Невских ворот 30 августа 1724 года по случаю заключения мира со Швецией. В дальнейшем это стало традицией. Под гром пушечных залпов и медь военного оркестра ботик помещали на большое судно и отвозили к Александро-Невской лавре, где служился торжественный молебен. С такими же почестями ботик возвращали и обратно.
«Резон» Машеньки полностью оправдался. Свободный от забот о семье и заработке, «Львовинька» самозабвенно работал дни и ночи, приобретая имя и одновременно готовя их с Машенькой гнездо. Очередной ступенью стало строительство Львовым в самом центре Петербурга здания центрального российского почтамта. Заказ исходил от А.А. Безбородко, назначенного в марте 1782 года генерал-почтдиректором. Ну а Львов проявил чудеса работоспособности. К лету того же года проект был завершен.
Невские ворота Петропавловской крепости. Проектный чертеж.
Во вновь отстроенном архитектурном ансамбле Львов получает первую в своей жизни (и какую же великолепную!) казенную квартиру, где начинает собираться многолюдный кружок его друзей. Здесь и Василий Капнист, и композиторы Е.И. Фомин, и Н.П. Яхонтов; и Г.Р. Державин, и Д.Г. Левицкий. А когда хлопотами Львова в столицу на Неве приезжает В.Л. Боровиковский, участвовавший в росписи Могилевского собора, он и вовсе поселяется у архитектора. Львов, по словам биографа, «...содеялся, так сказать, пристанищем художникам разного рода, занимаясь с ними беспрестанно. Мастер клавикордный просит его мнения на новую механику своего инструмента. Балетмейстер говорит с ним о живописном расположении групп своих. Там г-н Львов устраивает картинную галерею. Тут, на чугунном заводе, занимается он огненной машиной. Во многих местах возвышаются здания по его проектам. Академия ставит его в почетные свои члены. Вольное Экономическое общество приглашает его к себе... Будучи свойств отличных, малейшее отличие в какой-либо способности привязывало г-на Львова к человеку и заставляло любить его, служить ему и давать ему все способы к усовершенствованию его искусства».
Только теперь Машенькин «резон» позволяет ей согласиться на объявление их брака. Но необычным путем. В 1784 году Львов официально повторяет предложение родителям жены и на этот раз оказывается принятым с распростертыми объятиями.
Здание Правления петербургского почтамта.
Все просто. За прошедшие четыре года кадриль Великого князя Павла Петровича распалась. Сестра Сашенька навсегда перебралась в украинское поместье Капнистов. Сестра Катенька попала в тяжелое материальное положение. Граф Стейнбок взялся поставить на строительство Исаакиевского собора понравившийся производителю работ инженеру Бетанкуру пудожский камень, вложил в поставки свое состояние, но камень не понравился автору проекта собора Монферрану. Немалые трудности переживают сами Дьяковы, а главное – Машеньке 28 лет, и родители теряют надежду на устройство ее будущего. Дьяковы дают согласие на брак с заваленным множеством выгодных заказов Львовым. И даже на непонятное желание молодых венчаться в Риге у Стейнбоков.
Впрочем, в день свадьбы все разъясняется. В узком семейном кругу, вдалеке от любопытных ушей и глаз, молодые заявляют о своем давно состоявшемся браке. Мария Алексеевна наконец-то входит полновластной хозяйкой в их с «Львовинькой» почтамтский дом, ничего не меняя в заведенных мужем порядках хлебосольства и гостеприимства.
Семейная жизнь требует талантливости от супруга и тем более от супруги. От женщин и почти всегда только от женщин зависит – состоится эта жизнь или нет. Самоутверждение и самоуничижение, способность уступать и разумное умение настаивать на своем, разрядка эмоций и самодисциплина – сколько граней повседневной жизни требуют принятия решений, мгновенных и зачастую роковых! Роковых и для судьбы семьи, и для собственного чувства, и для того ощущения внутреннего равновесия, покоя, без которого в доме не живет счастье.
Мария Алексеевна талантлива во всем. Рядом с ней «Львовинька» обретает еще большую работоспособность. Он в постоянных разъездах – приходится вести авторский надзор за десятками строящихся по его проектам усадебных домов и церквей. А Мария Алексеевна занимается хозяйством, воспитывает детей. В год свадьбы приходит на свет первенец, Леонид, спустя четыре года – ставшая потом историографом семьи – Елизавета, в 1790-м – Александр, будущий камергер, в 1792-м – Вера, родная бабушка замечательного нашего живописца В.Д. Поленова, в 1793-м – Прасковья.
Много времени уходит на устройство собственного поместья под Торжком – Никольского и Черенчиц, где Львов строит для своей семьи настоящий дворцовый ансамбль с множеством архитектурных и пейзажных затей. Мария Алексеевна придумывает и выполняет совсем особенные обои – из расшитой шерстью соломы, которыми обтягиваются отдельные комнаты. И при всем при том былая Машенька остается все той же интересной собеседницей, изящной красавицей.
Невестам и подругам пишут множество стихов. Женам стихи достаются редко. Свою, посвященную Машеньке, «Песню» Львов напишет после рождения последнего ребенка.
Историки искусств спорят, в каком именно году создан этот второй портрет. Стертая в подписи цифра заставляет гадать – был ли это 1781, 1785 или 1789 год. Перемены, произошедшие с Марией Алексеевной, склоняют нас к последнему. Теперь на холсте – светская дама, уверенная в себе, знающая свои обязанности, привыкшая их выполнять. Ни капризов, ни мимолетных настроений. Искусно уложенная прическа с большим шиньоном, крупные кольца локонов на шее, тот же «полонез», но с еще более глубоким вырезом. Мода изменилась, и на смену бесчисленным оттенкам светлых цветов пришли интенсивные краски, звучные сочетания. Густой лиловый шелк платья, ложащиеся глубокой тенью черные кружева помогают рассказу о произошедшей перемене. Отяжелели веки. В уголках рта за привычной полуулыбкой затаилась горчинка. В чем-то все-таки наступило разочарование, исчезла былая поэзия, может быть, несмотря на «резон», померкло романтическое восприятие мира. Все труднее становится совмещать множество обязанностей с литературными и музыкальными занятиями. Но в супружеской жизни неизбежно кто-то должен поступаться своими интересами ради другого. Для Марии Алексеевны вопроса не существовало – этим единственным оставался ее всегда увлеченный, всегда перегруженный «Львовинька».
Ему мало проектирования и строительства зданий – его начинает занимать совершенствование отопительных систем. Научный труд Николая Александровича «Русская пиростатика» заключает интересное решение воздушного отопления жилых и общественных зданий, храмов и русских бань, основным недостатком которых архитектор считал мерзлые полы. Сущность «воздушных печей» Львова заключалась в том, что благодаря вмонтированным в стены каналам помещения обогревались и проветривались одновременно.
Львову мы обязаны и началом разработки в России каменного угля. Его мечта – обеспечить Россию отечественным каменным углем, и в 1797 году «Львовинька» назначается «директором угольных приисков и разработок оных в империи». В своей книге «О пользе и употреблении русского каменного угля» Львов напишет: «Ни о славе, ни о труде я действительно не мыслил, посвятив себя с лишком десять лет... на обретение в России на выгодном месте минерального угля, нашел уголь, и много».
Забота о варварски истребляемом русском лесе подсказывает Львову интереснейшее строительное новшество – глинобитные дома, из «битой», иначе – прессованной и скрепляемой известковым раствором – земли. Он обучает новой технике собственных крепостных, которые возводят опытные строения в Павловске под Петербургом и домик в деревне Аропокази, вблизи Гатчины, принадлежавшей близкому другу Павла I фрейлине Е.И. Нелидовой. Павел I поддерживает идею открытия соответствующего училища для строителей. Одно из них, под руководством самого Н.А. Львова, открывается в Черенчицах, другое – в Тюфелевой роще в Москве. Император дает архитектору заказ на возведение в Павловске замка в новой технике – сохранившегося до наших дней Приората.
Львов придумывает и новый вид кровельных материалов – род рубероида, мягкой кровли, более легкой и более стойкой, чем все традиционные покрытия. «Свинец дорог, – пишет Львов, – железо на земле ржавеет, дерево гниет и горит, черепицею бьет еще больше людей, нежели самим ядром; кровле сей крепостной, следовательно, должно быть мягкой, негниющей и несгораемой».
Но, как гласит народная мудрость, нет такого доброго дела, за которое не пришлось бы поплатиться. Судьба Львова – не исключение. Со смертью в 1797 году А.А. Безбородко против него тут же возбуждается дело по поводу расходов на землебитные постройки. В результате нервных перегрузок Львов оказывается на 9 месяцев прикованным к постели. Но достаточно вступить на престол Александру I, как едва оправившегося архитектора направляют на Кавказ «для устроения и описания разных необходимостей при тамошних теплых водах». Не подчиниться невозможно. Между тем надорванное здоровье сразу же дает о себе знать. На обратном пути с Кавказа Львов успевает доехать только до Москвы. В Черенчицы Марии Алексеевне доставляют уже его тело. Смерть настигла архитектора 21 декабря 1803 года. Львову исполнилось 52 года.
И разве не вправе родители красавиц-дочерей, составлявших кадриль наследника престола, Великого князя Павла Петровича, рассчитывать на куда более высокую и связанную со двором партию для каждой из них? Удалось же старшую, Катеньку, выдать за графа Якоба Стейнбока! А вокруг младшей, только что выпущенной из Смольного института Сашеньки, увивался богатейший малороссийский помещик Василий Капнист. При его землях и усадьбах можно себе позволить даже сочинять и печатать стихи. О Николае же Львове поговаривали, будто он и литературой подрабатывал на жизнь. И в который уже раз супруги Дьяковы начинали сетовать на театральные представления и литературные опыты, которыми увлекался высший свет. В доме их влиятельнейшего родственника, дипломата П.В. Бакунина, где дня не проходило без любительских спектаклей, концертов или шарад, Машенька Дьякова была предметом всеобщего поклонения.
Современники сравнивали Машеньку с итальянскими певицами – у нее был красивый, хорошо поставленный голос. И с французскими драматическими актрисами – у нее превосходный сценический темперамент. «Мария Алексеевна, – напишет в декабре 1777 года М.Н. Муравьев, отец братьев-декабристов, – много жару и страсти полагает в своей игре». И никто не остается равнодушным к ее стихотворным экспромтам. Безнадежно влюбленный И. Хемницер посвящает Машеньке первое издание своих басен и тут же получает ответ:
Дьякова не посвящает себя поэзии, как жившие в те же годы Александра Каменская-Ржевская или знаменитая Елизавета Хераскова. Но у нее есть ясность мысли, простота слога и тот разговорный, без искусственных оборотов, язык, который введут в обиход русской литературы непосредственно перед Пушкиным поэты окружения Николая Львова.
По языку и мыслям я узнала,
Кто басни новые
И сказки сочинял:
Их истина располагала,
Природа рассказала,
Хемницер написал.
В 1778 году замечательный портретист Левицкий напишет ее портрет, на обороте которого граф Сегюр оставит восторженные строки:
Со временем автор посвящения, состоявший французским послом в Петербурге, завоюет особое расположение Екатерины II и даже напишет для нее сборник пьес «Эрмитажный театр». Но при первой встрече с Дьяковой граф еще полон идей освободительной войны в Америке, в которой принимал участие, и вольные мысли делают его особенно желанным гостем в бакунинском доме.
Как нежна ее улыбка,
как прелестны ее уста,
Ничто не сравнится
с изяществом ее вида.
Так все говорят, но что в ней
любят больше всего —
Это сердце, во сто крат
Более прекрасное,
чем синева ее глаз.
(Перевод с французского)
На портрете Левицкого она кажется совсем юной: мечтательная красавица в пышных волнах искусной прически в духе королевы Марии Антуанетты, в свечении шелковых тканей, лент и кружев легкого платья – «полонеза». Художник сумел уловить, как нарочитость моды подчеркивает естественность манер девушки. Ее очарование не в правильности черт, но во внутренней мягкости и теплоте облика. Сегюр прав, продолжая свое посвящение:
Все так. Но Машеньке уже 23 года, и она все еще под родительским кровом. Есть от чего приходить в отчаяние любящим родителям, не располагающим к тому же достаточным приданым для дочерей. А ведь отец Машеньки – Алексей Афанасьевич, занимает должность обер-прокурора и очень тщеславен в душе. И дело не столько в родословной Дьяковых, заслуженных служилых дворян, ведущих свою историю от полулегендарного Федора Дьякова, основавшего на рубеже XVI–XVII веков города Енисейск и Мангазею. И не в происхождении матери, Марии Алексеевны, – она из древнего рода князей Мышецких. Для родителей гораздо важнее свойство с Бакуниными, открывавшее дорогу в петербургский высший свет, в том числе к Льву Кирилловичу Нарышкину, где нередкой гостьей, «по свойству», бывала императрица.
В ней больше очарования,
чем смогла передать кисть,
И в сердце больше добродетели,
чем красоты в лице.
Но первый соискатель Машенькиной руки – всего-навсего сын штаб-лекаря из Саксонии, без роду и состояния, служащий горного ведомства Иван Хемницер. (Со временем, правда, его имя войдет в историю русской литературы.) Слава Богу, Машеньке он безразличен! Зато со следующим, Николаем Львовым, ее связывает действительно настоящее чувство. И родители как можно скорее отказывают ему и в руке дочери, и в праве посещать их дом. На всякий случай.
Однако это не препятствие для влюбленных. Львов каждый день прогуливается под окнами дома Дьяковых. Ухитряется пересылать Машеньке записочки, книги для чтения и в одной из них пишет, обращаясь к ее родителям:
Стихи так и назывались: «Завистникам нашего счастья».
Нет, не дождаться вам конца,
Чтоб мы друг друга не любили,
Вы говорить нам запретили,
Но знать вы это позабыли,
Что наши говорят сердца.
На помощь приходят друзья. Их план прост и решителен. На правах официального жениха Василий Капнист везет на бал свою невесту, Сашеньку Дьякову, и ее сестру Машеньку. По дороге карета неожиданно сворачивает в глубь Васильевского острова, где в бедной, едва освещенной церковке все приготовлено к обряду венчания. Священник скороговоркой совершает обряд, и молодые, теперь уже супруги, разъезжаются. Машенька Львова с сестрой и Капнистом отправляются на бал, где давно удивляются их опозданию братья Дьяковы, Львов – на свою квартиру во дворце князя Безбородко. Тайну они будут хранить долгих четыре года. Бесспорно, Машенька была вправе уехать к мужу. Львов не думал ни о каком приданом и ни о каких последствиях своего решительного шага. Зато молодая жена думала иначе. Со временем Львов признается в одном из писем: «Сколько труда и огорчений скрывать от людей под видом дружества и содержать в предосудительной тайне такую связь, которой обнародование разве бы только противу одной моды нас не извинило. Не достало бы, конечно, ни средств, ни терпения моего, если бы не был я подкрепляем такою женщиною, которая верует в РЕЗОН, как во единого Бога». «Резон» Машеньки – это простой здравый смысл. И думает она не о себе – о своем «Львовиньке», как будет всю жизнь называть мужа.
Его творческие возможности, служебные успехи, доброе имя для нее важнее всего...
Впервые Львов приезжает в Петербург записываться на военную службу в 1769 году. Он родился и безвыездно провел первые 18 лет своей жизни в родных Черенчицах. Ни о каком серьезном образовании не приходится и говорить. По словам первого его биографа, он «объявился в столице в тогдашней славе дворянского сына, то есть лепетал несколько слов по-французски, по-русски писать почти не умел и тем только не дополнил славы сей, что, к счастью, не был богат и, следовательно, разными прихотями избалован». Дальше все зависело от него самого, и Львов может сполна удовлетворить свою неистребимую жажду знаний.
В доме родственников – Соймоновых – определяются первые увлечения, которым Львов не изменит до конца жизни. Соймоновы были известны своими научными занятиями. Отец тогдашних владельцев петербургского дома, Федор Иванович – талантливый навигатор, картограф и гидрограф времен Петра I, – при императрице Анне Иоанновне поплатился жизнью за свои политические убеждения. Вот что рассказывает в семейных записках дочь Львовых Елизавета Николаевна:
«При императрице Анне Иоанновне Бирон был всемогущ, и все его боялись. Федор Иванович Соймонов был тогда уже александровский кавалер, ему приходят сказать в одно утро:
– Не езди в Сенат, потому что там будут читать дело Бирона и ты пойдешь против.
– Поеду, – отвечал Федор Иванович, – и буду говорить против: дело беззаконное.
– Тебя сошлют в Сибирь.
– И там люди живут, – отвечал Соймонов.
Поехал в Сенат, говорил против Бирона и от этого четыре раза был ударен кнутом на площади, лишен всего и сослан в Сибирь».
Судьбой Львова занялись сыновья Федора Ивановича. Старший занимался горным делом, младший – строительным и архитектурой. В историю русской техники войдут открытия и усовершенствования Львова по горнорудному делу и работы по технологии строительства. Но это – в будущем. Сначала же Львова ждут гвардейский Измайловский полк и полковая школа – очень необычное для наших представлений учебное заведение, где начинали с азов грамоты и через несколько лет выпускали блестяще образованных разносторонних специалистов.
Учили всему. Российской грамматике, математике, рисованию, фортификационному и артиллерийскому делу, танцам, географии, верховой езде и иностранным языкам... Львов к тому же увлекается литературой, организует с товарищами кружок, где читаются и обсуждаются произведения русских и иностранных авторов, выпускается рукописный журнал «Труды четырех разумных общников». О множестве своих занятий он напишет в автоэпиграмме:
В 1776 году предоставляется возможность увидеть всю Европу. Львова берет с собой в служебную поездку ставший директором Горного департамента и Горного училища М.Ф. Соймонов. Дрезден, Лейпциг, Амстердам, Антверпен, Брюссель, Париж... Говоря впоследствии об особенностях Львова-архитектора, М.Н. Муравьев заметит: «Много способствовали к образованию вкуса его и распространению знаний путешествия, совершенные им в лучшие годы жизни, когда чувствительность его могла быть управляема свойственным ему духом наблюдения. В Дрезденской галерее, в колоннаде Лувра, в затворах Эскуриала и, наконец, в Риме, отечестве искусств и древностей, почерпал он сии величественные формы, сие понятие простоты, сию неподражаемую соразмерность, которые дышат в превосходных трудах Паладиев и Мишель Анжев (Микеланджело)».
Итак, сегодня день немало я трудился:
На острове я был, в полку теперь явился.
И в школе пошалил, ландшафтик сделал я;
Харламова побил; праздна ль рука моя?
Я Сумарокова сегодня ж посетил,
Что каменным избам фасад мне начертил.
И Навакщенову велел портрет отдать,
У Ермолаева что брал я срисовать...
В августе 1777 года Львов возвращается в Петербург. А.А. Безбородко предлагает ему принять участие в конкурсе на проект собора в Могилеве, который предполагалось построить в ознаменование встречи здесь Екатерины II с австрийским императором Иосифом II, скрепившей их союз против Турции. Предложение это последовало сразу после тайного венчания; не забота ли о будущем вдохновляет Львова и дает ему силы выиграть конкурс у опытных профессиональных архитекторов! Императрица одобрила строгий и скромный собор, который стал первым словом нового направления в русской архитектуре – классицизма. Почти одновременно Львову поручается оформление Невских ворот Петропавловской крепости.
Сегодня трудно себе представить ответственность такого задания. Необходимо вспомнить, чем были эти крепостные ворота для России. В XVIII же веке с ними связывались самые торжественные церемонии. Из них выносили и спускали на воду хранящийся в крепости ботик Петра I. Впервые «дедушку русского флота» вынесли из Невских ворот 30 августа 1724 года по случаю заключения мира со Швецией. В дальнейшем это стало традицией. Под гром пушечных залпов и медь военного оркестра ботик помещали на большое судно и отвозили к Александро-Невской лавре, где служился торжественный молебен. С такими же почестями ботик возвращали и обратно.
«Резон» Машеньки полностью оправдался. Свободный от забот о семье и заработке, «Львовинька» самозабвенно работал дни и ночи, приобретая имя и одновременно готовя их с Машенькой гнездо. Очередной ступенью стало строительство Львовым в самом центре Петербурга здания центрального российского почтамта. Заказ исходил от А.А. Безбородко, назначенного в марте 1782 года генерал-почтдиректором. Ну а Львов проявил чудеса работоспособности. К лету того же года проект был завершен.
Во вновь отстроенном архитектурном ансамбле Львов получает первую в своей жизни (и какую же великолепную!) казенную квартиру, где начинает собираться многолюдный кружок его друзей. Здесь и Василий Капнист, и композиторы Е.И. Фомин, и Н.П. Яхонтов; и Г.Р. Державин, и Д.Г. Левицкий. А когда хлопотами Львова в столицу на Неве приезжает В.Л. Боровиковский, участвовавший в росписи Могилевского собора, он и вовсе поселяется у архитектора. Львов, по словам биографа, «...содеялся, так сказать, пристанищем художникам разного рода, занимаясь с ними беспрестанно. Мастер клавикордный просит его мнения на новую механику своего инструмента. Балетмейстер говорит с ним о живописном расположении групп своих. Там г-н Львов устраивает картинную галерею. Тут, на чугунном заводе, занимается он огненной машиной. Во многих местах возвышаются здания по его проектам. Академия ставит его в почетные свои члены. Вольное Экономическое общество приглашает его к себе... Будучи свойств отличных, малейшее отличие в какой-либо способности привязывало г-на Львова к человеку и заставляло любить его, служить ему и давать ему все способы к усовершенствованию его искусства».
Только теперь Машенькин «резон» позволяет ей согласиться на объявление их брака. Но необычным путем. В 1784 году Львов официально повторяет предложение родителям жены и на этот раз оказывается принятым с распростертыми объятиями.
Все просто. За прошедшие четыре года кадриль Великого князя Павла Петровича распалась. Сестра Сашенька навсегда перебралась в украинское поместье Капнистов. Сестра Катенька попала в тяжелое материальное положение. Граф Стейнбок взялся поставить на строительство Исаакиевского собора понравившийся производителю работ инженеру Бетанкуру пудожский камень, вложил в поставки свое состояние, но камень не понравился автору проекта собора Монферрану. Немалые трудности переживают сами Дьяковы, а главное – Машеньке 28 лет, и родители теряют надежду на устройство ее будущего. Дьяковы дают согласие на брак с заваленным множеством выгодных заказов Львовым. И даже на непонятное желание молодых венчаться в Риге у Стейнбоков.
Впрочем, в день свадьбы все разъясняется. В узком семейном кругу, вдалеке от любопытных ушей и глаз, молодые заявляют о своем давно состоявшемся браке. Мария Алексеевна наконец-то входит полновластной хозяйкой в их с «Львовинькой» почтамтский дом, ничего не меняя в заведенных мужем порядках хлебосольства и гостеприимства.
Семейная жизнь требует талантливости от супруга и тем более от супруги. От женщин и почти всегда только от женщин зависит – состоится эта жизнь или нет. Самоутверждение и самоуничижение, способность уступать и разумное умение настаивать на своем, разрядка эмоций и самодисциплина – сколько граней повседневной жизни требуют принятия решений, мгновенных и зачастую роковых! Роковых и для судьбы семьи, и для собственного чувства, и для того ощущения внутреннего равновесия, покоя, без которого в доме не живет счастье.
Мария Алексеевна талантлива во всем. Рядом с ней «Львовинька» обретает еще большую работоспособность. Он в постоянных разъездах – приходится вести авторский надзор за десятками строящихся по его проектам усадебных домов и церквей. А Мария Алексеевна занимается хозяйством, воспитывает детей. В год свадьбы приходит на свет первенец, Леонид, спустя четыре года – ставшая потом историографом семьи – Елизавета, в 1790-м – Александр, будущий камергер, в 1792-м – Вера, родная бабушка замечательного нашего живописца В.Д. Поленова, в 1793-м – Прасковья.
Много времени уходит на устройство собственного поместья под Торжком – Никольского и Черенчиц, где Львов строит для своей семьи настоящий дворцовый ансамбль с множеством архитектурных и пейзажных затей. Мария Алексеевна придумывает и выполняет совсем особенные обои – из расшитой шерстью соломы, которыми обтягиваются отдельные комнаты. И при всем при том былая Машенька остается все той же интересной собеседницей, изящной красавицей.
Невестам и подругам пишут множество стихов. Женам стихи достаются редко. Свою, посвященную Машеньке, «Песню» Львов напишет после рождения последнего ребенка.
Эти строки появляются еще до рождения Пушкина. Одновременно «Львовинька» просит Д.Г. Левицкого написать новый портрет любимой.
Уж любовью оживился,
Обновлен весною мир,
И ко Флоре возвратился
Ветреный ее Зефир.
Он не любит и не в скуке;
Справедлив ли жребий сей.
Справедлив ли рок такой.
Я влюблен и я в разлуке
С милою женой моей,
С милою моей женой.
Красотою привлекают
Ветреность одну цветы,
На оных изображают
Страшной связи красоты.
Их любовь живет весною,
С ветром улетит она.
А для нас, мой друг, с тобою
Будет целый век весна.
Историки искусств спорят, в каком именно году создан этот второй портрет. Стертая в подписи цифра заставляет гадать – был ли это 1781, 1785 или 1789 год. Перемены, произошедшие с Марией Алексеевной, склоняют нас к последнему. Теперь на холсте – светская дама, уверенная в себе, знающая свои обязанности, привыкшая их выполнять. Ни капризов, ни мимолетных настроений. Искусно уложенная прическа с большим шиньоном, крупные кольца локонов на шее, тот же «полонез», но с еще более глубоким вырезом. Мода изменилась, и на смену бесчисленным оттенкам светлых цветов пришли интенсивные краски, звучные сочетания. Густой лиловый шелк платья, ложащиеся глубокой тенью черные кружева помогают рассказу о произошедшей перемене. Отяжелели веки. В уголках рта за привычной полуулыбкой затаилась горчинка. В чем-то все-таки наступило разочарование, исчезла былая поэзия, может быть, несмотря на «резон», померкло романтическое восприятие мира. Все труднее становится совмещать множество обязанностей с литературными и музыкальными занятиями. Но в супружеской жизни неизбежно кто-то должен поступаться своими интересами ради другого. Для Марии Алексеевны вопроса не существовало – этим единственным оставался ее всегда увлеченный, всегда перегруженный «Львовинька».
Ему мало проектирования и строительства зданий – его начинает занимать совершенствование отопительных систем. Научный труд Николая Александровича «Русская пиростатика» заключает интересное решение воздушного отопления жилых и общественных зданий, храмов и русских бань, основным недостатком которых архитектор считал мерзлые полы. Сущность «воздушных печей» Львова заключалась в том, что благодаря вмонтированным в стены каналам помещения обогревались и проветривались одновременно.
Львову мы обязаны и началом разработки в России каменного угля. Его мечта – обеспечить Россию отечественным каменным углем, и в 1797 году «Львовинька» назначается «директором угольных приисков и разработок оных в империи». В своей книге «О пользе и употреблении русского каменного угля» Львов напишет: «Ни о славе, ни о труде я действительно не мыслил, посвятив себя с лишком десять лет... на обретение в России на выгодном месте минерального угля, нашел уголь, и много».
Забота о варварски истребляемом русском лесе подсказывает Львову интереснейшее строительное новшество – глинобитные дома, из «битой», иначе – прессованной и скрепляемой известковым раствором – земли. Он обучает новой технике собственных крепостных, которые возводят опытные строения в Павловске под Петербургом и домик в деревне Аропокази, вблизи Гатчины, принадлежавшей близкому другу Павла I фрейлине Е.И. Нелидовой. Павел I поддерживает идею открытия соответствующего училища для строителей. Одно из них, под руководством самого Н.А. Львова, открывается в Черенчицах, другое – в Тюфелевой роще в Москве. Император дает архитектору заказ на возведение в Павловске замка в новой технике – сохранившегося до наших дней Приората.
Львов придумывает и новый вид кровельных материалов – род рубероида, мягкой кровли, более легкой и более стойкой, чем все традиционные покрытия. «Свинец дорог, – пишет Львов, – железо на земле ржавеет, дерево гниет и горит, черепицею бьет еще больше людей, нежели самим ядром; кровле сей крепостной, следовательно, должно быть мягкой, негниющей и несгораемой».
Но, как гласит народная мудрость, нет такого доброго дела, за которое не пришлось бы поплатиться. Судьба Львова – не исключение. Со смертью в 1797 году А.А. Безбородко против него тут же возбуждается дело по поводу расходов на землебитные постройки. В результате нервных перегрузок Львов оказывается на 9 месяцев прикованным к постели. Но достаточно вступить на престол Александру I, как едва оправившегося архитектора направляют на Кавказ «для устроения и описания разных необходимостей при тамошних теплых водах». Не подчиниться невозможно. Между тем надорванное здоровье сразу же дает о себе знать. На обратном пути с Кавказа Львов успевает доехать только до Москвы. В Черенчицы Марии Алексеевне доставляют уже его тело. Смерть настигла архитектора 21 декабря 1803 года. Львову исполнилось 52 года.