Страница:
И вот умирает императрица Елизавета Петровна. На престоле – Петр III. Его отношения с женой доходят до критической черты. Император откровенно всюду появляется с «Романовной», одергивает княгиню Дашкову за то, что она недостаточно почтительна с сестрой, не скрывает своего намерения разорвать брак с Екатериной Алексеевной и обвенчаться с «Романовной». Все придворные должны видеть в ней будущую императрицу.
В благожелательности императора Дашкова никогда не сомневалась – он относился к ней с неизменной симпатией, прощая и злой язык, и дерзкие выходки. Отношения с сестрой у нее также оставались хорошими. Все это сулило блестящую карьеру и ее любимому князю Михаилу, и превосходное положение ей самой. Тем не менее княгиня умоляет свое божество – великую, как она уже тогда ее называла, Екатерину – собрать все свое мужество и свергнуть мужа с престола. Дашкова уверена, что правление Екатерины принесет благоденствие стране и положит конец душившему Россию деспотизму. Ей кажется, что она одна сумеет в конце концов убедить Екатерину, и в своей романтической восторженности не замечает, какие интриги велись одновременно братьями Орловыми. Она и в самом деле одна поедет в карете с Екатериной Алексеевной в гвардейские полки, где новой императрице предстояло принимать присягу солдат на верность, но по возвращении во дворец потрясенно увидит Григория Орлова, лежащего в вольной позе на софе в покоях императрицы, и стол, накрытый для них троих. Екатерина II не собиралась скрывать ни своих отношений с Орловым, ни его важных, в представлении императрицы, заслуг.
Переворот совершился слишком легко. Дашкова впоследствии напишет: «И когда я думаю, какими несоразмерно малыми средствами сделался этот переворот, без обдуманного плана, людьми, вовсе не согласными между собою, имевшими разные цели, нисколько не похожими ни образованием, ни характером, то участие перста Божия мне становится ясно».
Казалось, что все, что происходит после вступления Екатерины II на престол, теперь разделяет двух женщин. Первое и самое сильное потрясение для княгини – известие о задушенном Орловыми низвергнутом императоре. Екатерина Романовна слишком хорошо знала своего крестного отца – он спокойно отрекся от власти – и читала его письма, в искренность которых безусловно верила: Петр III просил у жены для своего частного житья-бытья всего-навсего запас бургундского вина, табака, скрипку, Библию и разные романы. Зверское убийство служило самым дурным предзнаменованием для начинавшегося царствования.
Екатерина Романовна и в самом деле говорит при дворе слишком громко и откровенно: требует от императрицы верности тем принципам, о которых они столько говорили когда-то вдвоем. А чего стоили ее знаменитые слова о смерти Петра III, сказанные Екатерине II: «Да, ваше величество, смерть эта слишком скоро пришла для вашей и для моей славы».
Разочарование в императрице усугубляется личной трагедией. Княгине было дано прожить с горячо любимым князем Михайлой всего пять лет. Сначала она теряет своего первенца сына, затем мужа. Князь Дашков сгорел, находясь в армии в Польше, от простудной горячки. Екатерина Романовна не видит больше причин оставаться при дворе и просит императрицу об отпуске от двора. Со временем она скажет: «Я впрочем могла ехать без спросу, но мое звание статс-дамы клало на меня обязанность спросить высочайшее разрешение». Предлогом для поездки за границу послужила необходимость образования для дочери и сына. Екатерина благословила отъезд неудобной княгини с явным удовольствием.
Эта первая заграничная поездка становится началом европейского триумфа княгини. В Париже ее окружают все знаменитости, но она предпочитает им ежедневное общество Дидро. В Женеве Дашкова – гостья Вольтера. В Спа близко сходится с мистрис Гамильтон, которая становится на многие годы ее ближайшим другом. Во всяком случае, в по-прежнему восторженном воображении княгини.
Русские переживания оказываются для Дашковой настолько тяжелыми, что в свои двадцать семь лет она, по словам Дидро, выглядит на все сорок. Впрочем, внешний вид не волнует княгиню. Со смертью мужа для нее кончилась личная жизнь. Она пройдет весь остальной жизненный путь без любви, увлечений, даже простого флирта.
Возвращение в Россию не принесло никакой радости. Отслужившим свой срок Орловым пришли на смену новые фавориты, афишировавшие свое положение при дворе и влияние на государственные дела. Она находит родственное отношение только у одной «Романовны», вышедшей замуж и носившей скромную фамилию Полянская. Княгиня не хочет возвращаться в Зимний дворец и придумывает новый предлог для отъезда, на этот раз в Англию. Она хочет дать своему сыну образование в Эдинбургском университете.
И снова Екатерина II не имеет ничего против.
Но Дашкова действительно ищет возможности дать сыну самое блестящее образование и даже сама составляет план его занятий, который должны осуществить профессора за два с половиной года. Столько она отводит четырнадцатилетнему мальчику на занятия, чтобы потом провезти его с образовательными целями по всей Европе и доставить в Петербург на службу. Шотландия, Ирландия, Англия, Голландия, Париж, Италия, Вена, где состоялась встреча Дашковой с императором Иосифом II, спор с Кауницем о роли Петра I в русской истории, Берлин, где ее не отпускает император Фридрих II, – везде происходят знаменательные беседы, приносящие княгине славу самой образованной и умной женщины своего времени. С этой славой Екатерина II уже не может не считаться.
По приезде в Петербург Дашкова получает назначение президентом Академии наук. Ее первое побуждение – отказаться. Г.А. Потемкину-Таврическому приходится применить все свое красноречие, чтобы удержать Дашкову от этого шага. Главный довод «светлейшего» – отчаянное положение Академии, которую раскрадывает ее руководство, и – возможность влияния на императрицу. Если второе представляется Екатерине Романовне крайне сомнительным – и она оказывается права, – то первое побуждает приняться за дело. Княгиня деятельно и умело начинает искоренять финансовые злоупотребления. Она увеличивает число воспитанников Академии наук, существенно улучшает деятельность академической типографии, выпускавшей так необходимую для России научную и учебную литературу. Наконец, Дашкова высказывает мысль о необходимости основания Российской Академии, занятой вопросами языка. Екатерина II поддерживает княгиню, назначает ее президентом и этой Академии. Во вступительной речи Дашкова заявляет: «Вам известны, господа, богатство и обилие нашего языка... но нам недостает точных правил, пределы и значения слов не определены, в наш язык вошло много иностранных оборотов». Отсюда следует предложение начать работать над русской грамматикой и русским академическим словарем. В этом последнем Дашкова и сама принимает самое деятельное участие, собирает слова, классифицирует их, находит необходимые объяснения.
Одновременно Дашкова занимается изданием географических карт разных губерний. В ее периодическом литературном обозрении – журнале – участвуют сама Екатерина II, Г.Р. Державин, Д.И. Фонвизин. Но это не означало восстановления былых доверительных отношений с императрицей. Дашкова по-прежнему не собирается мириться с толпой неграмотных и самовлюбленных фаворитов: Екатерина II, далеко отойдя от идеалов своей молодости, одинаково пугается сочинения А.Н. Радищева и последней трагедии скончавшегося Я.Б. Княжнина, которую княгиня разрешает напечатать в академической типографии. К тому же, и это едва ли не самое главное для Екатерины Романовны, наступает полоса семейных неурядиц. Проматывает вместе с мужем свое приданое, не вылезает из долгов и постоянно болеет дочь. Сын, на образование которого потрачено столько душевных сил, едва освободившись от опеки матери, женится без ее ведома и согласия на полуграмотной неумной девушке, дочери тюремного смотрителя. Мир Дашковой рушится, и она не находит в себе сил сопротивляться этому крушению. Она решает отказаться от всех должностей, уехать в деревню, заняться сельским хозяйством. Прощание с императрицей окончательно лишило княгиню сил: Екатерина найдет для нее всего несколько сухих, раздраженных слов.
Но и в деревне покой не наступает. Императрица вскоре умирает, а вступивший на престол Павел I ссылает Дашкову в дальний уезд Новгородской губернии, где ей предстоит жить в крестьянской избе в ожидании дальнейших высочайших распоряжений. Удачное вмешательство супруги Павла императрицы Марии Федоровны позволяет Дашковой поселиться в любимом ее имении Троицком, а вступление на престол Александра I и вовсе возвращает княгиню в Москву на время коронационных торжеств. Ее окружает поклонение. Она – живая легенда, но и только. Между тем семейный разлад продолжает угнетать княгиню. Дашкова отдает себе отчет в том, как бесконечно далеки от нее дети, и находит утешение в племянницах мистрис Гамильтон, которых приглашает к себе в Россию, вывозит в свет, представляет при дворе, живет с ними в Троицком. Это одна из них, Мэри Вильмот, убедит княгиню начать писать свои знаменитые «Записки».
Заканчивая «Записки», Екатерина Романовна отзовется: «С честным сердцем и чистыми намерениями, мне пришлось вынести много бедствий; я сломилась бы под ними, если бы моя совесть не была чиста... Теперь я гляжу без страха и беспокойства на приближающееся разрушение мое». Это были слова эпитафии, составленной княгиней Дашковой за пять лет до кончины. Ее не стало в 1810 году.
Гнездо поэзии высокой
Дворец «Златовласой Плениры»
В благожелательности императора Дашкова никогда не сомневалась – он относился к ней с неизменной симпатией, прощая и злой язык, и дерзкие выходки. Отношения с сестрой у нее также оставались хорошими. Все это сулило блестящую карьеру и ее любимому князю Михаилу, и превосходное положение ей самой. Тем не менее княгиня умоляет свое божество – великую, как она уже тогда ее называла, Екатерину – собрать все свое мужество и свергнуть мужа с престола. Дашкова уверена, что правление Екатерины принесет благоденствие стране и положит конец душившему Россию деспотизму. Ей кажется, что она одна сумеет в конце концов убедить Екатерину, и в своей романтической восторженности не замечает, какие интриги велись одновременно братьями Орловыми. Она и в самом деле одна поедет в карете с Екатериной Алексеевной в гвардейские полки, где новой императрице предстояло принимать присягу солдат на верность, но по возвращении во дворец потрясенно увидит Григория Орлова, лежащего в вольной позе на софе в покоях императрицы, и стол, накрытый для них троих. Екатерина II не собиралась скрывать ни своих отношений с Орловым, ни его важных, в представлении императрицы, заслуг.
Переворот совершился слишком легко. Дашкова впоследствии напишет: «И когда я думаю, какими несоразмерно малыми средствами сделался этот переворот, без обдуманного плана, людьми, вовсе не согласными между собою, имевшими разные цели, нисколько не похожими ни образованием, ни характером, то участие перста Божия мне становится ясно».
Казалось, что все, что происходит после вступления Екатерины II на престол, теперь разделяет двух женщин. Первое и самое сильное потрясение для княгини – известие о задушенном Орловыми низвергнутом императоре. Екатерина Романовна слишком хорошо знала своего крестного отца – он спокойно отрекся от власти – и читала его письма, в искренность которых безусловно верила: Петр III просил у жены для своего частного житья-бытья всего-навсего запас бургундского вина, табака, скрипку, Библию и разные романы. Зверское убийство служило самым дурным предзнаменованием для начинавшегося царствования.
Екатерина Романовна и в самом деле говорит при дворе слишком громко и откровенно: требует от императрицы верности тем принципам, о которых они столько говорили когда-то вдвоем. А чего стоили ее знаменитые слова о смерти Петра III, сказанные Екатерине II: «Да, ваше величество, смерть эта слишком скоро пришла для вашей и для моей славы».
Разочарование в императрице усугубляется личной трагедией. Княгине было дано прожить с горячо любимым князем Михайлой всего пять лет. Сначала она теряет своего первенца сына, затем мужа. Князь Дашков сгорел, находясь в армии в Польше, от простудной горячки. Екатерина Романовна не видит больше причин оставаться при дворе и просит императрицу об отпуске от двора. Со временем она скажет: «Я впрочем могла ехать без спросу, но мое звание статс-дамы клало на меня обязанность спросить высочайшее разрешение». Предлогом для поездки за границу послужила необходимость образования для дочери и сына. Екатерина благословила отъезд неудобной княгини с явным удовольствием.
Эта первая заграничная поездка становится началом европейского триумфа княгини. В Париже ее окружают все знаменитости, но она предпочитает им ежедневное общество Дидро. В Женеве Дашкова – гостья Вольтера. В Спа близко сходится с мистрис Гамильтон, которая становится на многие годы ее ближайшим другом. Во всяком случае, в по-прежнему восторженном воображении княгини.
Русские переживания оказываются для Дашковой настолько тяжелыми, что в свои двадцать семь лет она, по словам Дидро, выглядит на все сорок. Впрочем, внешний вид не волнует княгиню. Со смертью мужа для нее кончилась личная жизнь. Она пройдет весь остальной жизненный путь без любви, увлечений, даже простого флирта.
Возвращение в Россию не принесло никакой радости. Отслужившим свой срок Орловым пришли на смену новые фавориты, афишировавшие свое положение при дворе и влияние на государственные дела. Она находит родственное отношение только у одной «Романовны», вышедшей замуж и носившей скромную фамилию Полянская. Княгиня не хочет возвращаться в Зимний дворец и придумывает новый предлог для отъезда, на этот раз в Англию. Она хочет дать своему сыну образование в Эдинбургском университете.
И снова Екатерина II не имеет ничего против.
Но Дашкова действительно ищет возможности дать сыну самое блестящее образование и даже сама составляет план его занятий, который должны осуществить профессора за два с половиной года. Столько она отводит четырнадцатилетнему мальчику на занятия, чтобы потом провезти его с образовательными целями по всей Европе и доставить в Петербург на службу. Шотландия, Ирландия, Англия, Голландия, Париж, Италия, Вена, где состоялась встреча Дашковой с императором Иосифом II, спор с Кауницем о роли Петра I в русской истории, Берлин, где ее не отпускает император Фридрих II, – везде происходят знаменательные беседы, приносящие княгине славу самой образованной и умной женщины своего времени. С этой славой Екатерина II уже не может не считаться.
По приезде в Петербург Дашкова получает назначение президентом Академии наук. Ее первое побуждение – отказаться. Г.А. Потемкину-Таврическому приходится применить все свое красноречие, чтобы удержать Дашкову от этого шага. Главный довод «светлейшего» – отчаянное положение Академии, которую раскрадывает ее руководство, и – возможность влияния на императрицу. Если второе представляется Екатерине Романовне крайне сомнительным – и она оказывается права, – то первое побуждает приняться за дело. Княгиня деятельно и умело начинает искоренять финансовые злоупотребления. Она увеличивает число воспитанников Академии наук, существенно улучшает деятельность академической типографии, выпускавшей так необходимую для России научную и учебную литературу. Наконец, Дашкова высказывает мысль о необходимости основания Российской Академии, занятой вопросами языка. Екатерина II поддерживает княгиню, назначает ее президентом и этой Академии. Во вступительной речи Дашкова заявляет: «Вам известны, господа, богатство и обилие нашего языка... но нам недостает точных правил, пределы и значения слов не определены, в наш язык вошло много иностранных оборотов». Отсюда следует предложение начать работать над русской грамматикой и русским академическим словарем. В этом последнем Дашкова и сама принимает самое деятельное участие, собирает слова, классифицирует их, находит необходимые объяснения.
Одновременно Дашкова занимается изданием географических карт разных губерний. В ее периодическом литературном обозрении – журнале – участвуют сама Екатерина II, Г.Р. Державин, Д.И. Фонвизин. Но это не означало восстановления былых доверительных отношений с императрицей. Дашкова по-прежнему не собирается мириться с толпой неграмотных и самовлюбленных фаворитов: Екатерина II, далеко отойдя от идеалов своей молодости, одинаково пугается сочинения А.Н. Радищева и последней трагедии скончавшегося Я.Б. Княжнина, которую княгиня разрешает напечатать в академической типографии. К тому же, и это едва ли не самое главное для Екатерины Романовны, наступает полоса семейных неурядиц. Проматывает вместе с мужем свое приданое, не вылезает из долгов и постоянно болеет дочь. Сын, на образование которого потрачено столько душевных сил, едва освободившись от опеки матери, женится без ее ведома и согласия на полуграмотной неумной девушке, дочери тюремного смотрителя. Мир Дашковой рушится, и она не находит в себе сил сопротивляться этому крушению. Она решает отказаться от всех должностей, уехать в деревню, заняться сельским хозяйством. Прощание с императрицей окончательно лишило княгиню сил: Екатерина найдет для нее всего несколько сухих, раздраженных слов.
Но и в деревне покой не наступает. Императрица вскоре умирает, а вступивший на престол Павел I ссылает Дашкову в дальний уезд Новгородской губернии, где ей предстоит жить в крестьянской избе в ожидании дальнейших высочайших распоряжений. Удачное вмешательство супруги Павла императрицы Марии Федоровны позволяет Дашковой поселиться в любимом ее имении Троицком, а вступление на престол Александра I и вовсе возвращает княгиню в Москву на время коронационных торжеств. Ее окружает поклонение. Она – живая легенда, но и только. Между тем семейный разлад продолжает угнетать княгиню. Дашкова отдает себе отчет в том, как бесконечно далеки от нее дети, и находит утешение в племянницах мистрис Гамильтон, которых приглашает к себе в Россию, вывозит в свет, представляет при дворе, живет с ними в Троицком. Это одна из них, Мэри Вильмот, убедит княгиню начать писать свои знаменитые «Записки».
Заканчивая «Записки», Екатерина Романовна отзовется: «С честным сердцем и чистыми намерениями, мне пришлось вынести много бедствий; я сломилась бы под ними, если бы моя совесть не была чиста... Теперь я гляжу без страха и беспокойства на приближающееся разрушение мое». Это были слова эпитафии, составленной княгиней Дашковой за пять лет до кончины. Ее не стало в 1810 году.
Гнездо поэзии высокой
«Это истинный ваш род; наконец вы нашли это» – слова нового знакомца звучали приговором и надеждой. Слова известного поэта и баснописца о первом опыте не слишком удачливого собрата по перу: Ивана Ивановича Дмитриева о двух первых баснях Крылова. Наконец... Пережито и в самом деле было немало.
Попытки заниматься издательским делом – «Почта духов», «Зритель», «Санкт-Петербургский Меркурий». Сатирические выпады этих журналов не оставили безразличным читателя. Но самое решительное вмешательство императрицы – достаточно с нее историй с Н.И. Новиковым и А.Н. Радищевым! И обыск в типографии «г. Крылова с товарищи», полицейский надзор, установленный над издателем, и единственный способ избежать нарастающего гнева Екатерины II – отъезд из Петербурга.
Попытки печатать стихи – отобранные самим Н.М. Карамзиным и все же не имевшие никакого успеха. Писать комедии – встречавшие похвалы, но не постановщиков и не издателей, хотя знакомств в театральном мире у соискателя достаточно. Переехав в Москву, свой первый приют Крылов находит в крохотном домике на задворках Петровского театра, у прославленной актерской четы Силы и Лизаньки Сандуновых. Кому из исполнителей не запомнился успех крыловской «Кофейницы»!
Попытки обрести род службы, которая бы не лишала возможности литературных занятий, – и встреча с Сергеем Федоровичем Голицыным. На первый взгляд положение то ли домашнего секретаря, то ли домашнего учителя многочисленных сыновей в просвещенном голицынском семействе не сулило особых огорчений. Князь был известен любовью к охоте, но и к театру, своими несомненными способностями актера-любителя. Княгиня Варвара Васильевна, «Златовласая Пленира», как называл ее Г.Р. Державин, не оставалась равнодушной к литературе. Изданный ею в Тамбове перевод «Писем Финелии и Мильфорта» не говорил о тонкости вкуса, но не был лишен стилистических достоинств. В своем дворце на Никитском бульваре (№ 8), в то время как муж принимал Василия Львовича Пушкина и спорил о тонкостях сценических постановок с будущим директором московской казенной сцены Ф.Ф. Кокошкиным, княгиня радовалась визиту К.Ф. Рылеева, отдавая должное его первым прочитанным в голицынском салоне одам. Крылов как нельзя более приходился здесь ко двору.
Правда, время не замедлило внести свои поправки. Увлечение С.Ф. Голицына театром не шло дальше минутных капризов. Назначенный губернатором в Ригу, он предпочитает, не вникая в дела службы, переложить все возможные и невозможные обязанности на плечи правителя канцелярии – им назначается Крылов. «Пленира» за дверями своего гостеприимного литературного салона превращается в жесткую и расчетливую хозяйку. В саратовских краях устраивает свою знаменитую Зубриловку, в Москве прикупает дом за домом, оказавшись в итоге владелицей половины Никитского бульвара, Крылову надо было вырываться из показавшейся дружелюбной среды, пока внешне все выглядело благополучно.
Все началось снова. Неустроенность. Безденежье. Одиночество. Гостеприимство Татищевых в их подмосковной усадьбе носило все те же черты снисходительно-равнодушного меценатства. Зато знакомство с Бенкендорфами смогло изменить в жизни многое.
В доме жившего на покое суворовского сподвижника собиралась вся литературная Москва. С хозяйкой, Елизаветой Ивановной, были одинаково дружны и Н.М. Карамзин, и И.И. Дмитриев, и их крестный отец М.М. Херасков. Дом с мезонином у Страстного монастыря (Страстной бульвар, 6) приютил Крылова так же радушно, как и любимое семьей подмосковное Виноградово (ныне – город Долгопрудный).
В конце концов, это была всего лишь шутка – переведенные для маленькой дочери Бенкендорфов Сони басни француза Лафонтена «Дуб и Трость» и «Разборчивая невеста». Но И.И. Дмитриев оценил их литературные достоинства и помог опубликовать в № 1 «Московского зрителя» за 1806 год:
Дом с мезонином был несравним с голицынским дворцом. Окна выходили на тесный монастырский проезд. Рядом, на площади Тверских ворот, торговали дровами и углем, а по воскресным дням торг сеном кипел у самых дверей. Но зато дом уцелел в пожаре 1812 года, одним из первых услышал благовест Страстного монастыря, возвестивший о бегстве Наполеона, и даже на некоторое время стал пристанищем Английского клуба, который лишился первого своего великолепного дворца у Петровских ворот, бывшего дома Гагариных, сожженного и разграбленного французами (Страстной бульвар, 15). В нем когда-то Крылов решился на первое публичное чтение своих басен.
Но и на площади у Тверских ворот все дышало литературой, напоминало о привычных знакомствах и связях. Престарелый М.М. Херасков, в то время уже «патриарх русской поэзии», как называл его И.И. Дмитриев, давно обосновался на живописном берегу Яузы, за Сыромятниками, но всегда с радостью возвращался к Сретенскому монастырю – в свою молодость.
1750 год. Вступление, несмотря на сопротивление родных, на службу в Московский университет – Хераскову сызмальства предназначалась военная карьера. Первые университетские реформы. Впервые созданный студенческий театр. И кружок литераторов, который складывается в херасковском доме. Ипполит Богданович, постоянно в нем живший А.П. Сумароков, юный Д.И. Фонвизин, первый актер российский Федор Волков. Вместе с Федором Волковым Херасков ставил грандиозный маскарад «Торжествующая Минерва», отметивший коронационные торжества Екатерины II и стоивший Волкову жизни. Понятия литературного салона еще по-настоящему не существовало, и все же это был первый настоящий русский литературный салон, сложившийся в доме на углу Малой Дмитровки и нынешней Пушкинской площади (Малая Дмитровка, 1/10). Пятнадцать лет жизни М.М. Хераскова – пятнадцать лет истории салона, во многом предрешившего пути развития русской литературы.
Современники были единодушны: большая роль принадлежала в этом хозяйке дома, одной из первых русских поэтесс. В своем «Опыте исторического словаря» Н.И. Новиков писал о ней: «Хераскова Елизавета Васильевна – любительница наук, одаренная острым и проницательным разумом и великими способностями к стихотворству. Слог ее чист, текуч, приятен и заключает в себе особливые красоты». Не случайно посвящал ее творчеству свои строки А.П. Сумароков.
Гости Херасковых сходились в их доме раз в неделю для чтения своих произведений. Многие из них показывались потом в литературно-сатирическом журнале «Вечера», который издавался хозяевами. «Дом их, – вспоминает один из современников, – всегда был открыт для всякого, кто имел стремление к просвещению и литературе, и все молодые люди, преданные этим высоким интересам, составляли как бы семейство их».
С отъездом Херасковых в 1770 году в Петербург – императрица предпочла положить конец влиянию писателя на литературную жизнь Москвы, дав ему назначение в столицу, – история дома как будто завершилась. Между тем спустя сто с небольшим лет она снова коснется некогда превосходно отделанного, всегда переполненного гостями особняка. В восьмидесятых годах XIX века здесь располагается известная типография В.В. Давыдова и редакция журнала «Зритель», в котором сотрудничали трое братьев Чеховых – Антон, Александр и Николай. Будет занимать дом и Общество любителей художеств, устраивавшее так называемые «периодические выставки» для посетителей и «пятницы», где ставилась натура, для художников. Бывали на «пятницах» Н.Н. Ге, В.Д. Поленов, братья Владимир и Константин Маковские, часто заходил П.М. Третьяков.
Тверская, дом № 14.
В херасковском доме и сегодня проглядывают черты XVIII столетия. Их гораздо труднее угадать в доме с мезонином: надстройка 1930-х годов превратила всю южную сторону Пушкинской площади в единую по высоте фасадную стену, а недавно пробитый именно в этом особняке выход из метро и вовсе стер черты прошлого. Также на наших глазах исчезли все следы былого особняка Бекетовых, проект которого, со скругленным, выходящим на Тверскую углом, принадлежал самому В.И. Баженову (Тверская, 16). Херасков мог вспоминать в этих местах о первой поре своей московской жизни, для И.И. Дмитриева она неизменно оставалась действительно родным уголком.
У своего дяди по матери, П.А. Бекетова, поэт останавливался все свои молодые годы. Из многочисленных выраставших в бекетовской семье двоюродных братьев ему был особенно близок просветитель и книгоиздатель Платон, вместе с которым поэт учился в пансионе в Казани, П.П. Бекетову обязаны превосходным изданием своих сочинений М.М. Херасков, А.Н. Радищев, И.Ф. Богданович, В.А. Жуковский. Он первым серьезно занялся русской иконографией и немало сделал для «Общества истории и древностей российских», первым и многолетним председателем которого состоял.
Близким свойственникам И.И. Дмитриева принадлежал и соседний с бекетовским дом на Тверской, сильно изменивший с годами свой первоначальный облик (Тверская, 14). По сравнению с баженовской постройкой возведенный М.Ф. Казаковым дворец отличался редким великолепием. От Козицких, давших свое имя соседнему переулку, он перешел в составе приданого к князьям Белосельским-Белозерским. С 1824 до 1829 года в доме процветал салон знаменитой «царицы муз и красоты», княгини Зинаиды Волконской, урожденной княжны Белосельской-Белозерской. Здесь охотно бывали, читали свои произведения, слушали музыку и превосходное пение хозяйки А.С. Пушкин, Адам Мицкевич, А.А. Дельвиг, П.А. Вяземский, Д.В. Веневитинов, С.П. Шевырев, М.П. Погодин, братья И.В. и П.В Киреевские, С.А. Соболевский. Первое появление в салоне А.С. Пушкина хозяйка приветствовала исполнением его элегии «Погасло дневное светило», бесконечно тронув своим вниманием поэта. Пушкин ответил З.А. Волконской строками, посланными ей вместе с поэмой «Цыгане»:
Попытки заниматься издательским делом – «Почта духов», «Зритель», «Санкт-Петербургский Меркурий». Сатирические выпады этих журналов не оставили безразличным читателя. Но самое решительное вмешательство императрицы – достаточно с нее историй с Н.И. Новиковым и А.Н. Радищевым! И обыск в типографии «г. Крылова с товарищи», полицейский надзор, установленный над издателем, и единственный способ избежать нарастающего гнева Екатерины II – отъезд из Петербурга.
Попытки печатать стихи – отобранные самим Н.М. Карамзиным и все же не имевшие никакого успеха. Писать комедии – встречавшие похвалы, но не постановщиков и не издателей, хотя знакомств в театральном мире у соискателя достаточно. Переехав в Москву, свой первый приют Крылов находит в крохотном домике на задворках Петровского театра, у прославленной актерской четы Силы и Лизаньки Сандуновых. Кому из исполнителей не запомнился успех крыловской «Кофейницы»!
Попытки обрести род службы, которая бы не лишала возможности литературных занятий, – и встреча с Сергеем Федоровичем Голицыным. На первый взгляд положение то ли домашнего секретаря, то ли домашнего учителя многочисленных сыновей в просвещенном голицынском семействе не сулило особых огорчений. Князь был известен любовью к охоте, но и к театру, своими несомненными способностями актера-любителя. Княгиня Варвара Васильевна, «Златовласая Пленира», как называл ее Г.Р. Державин, не оставалась равнодушной к литературе. Изданный ею в Тамбове перевод «Писем Финелии и Мильфорта» не говорил о тонкости вкуса, но не был лишен стилистических достоинств. В своем дворце на Никитском бульваре (№ 8), в то время как муж принимал Василия Львовича Пушкина и спорил о тонкостях сценических постановок с будущим директором московской казенной сцены Ф.Ф. Кокошкиным, княгиня радовалась визиту К.Ф. Рылеева, отдавая должное его первым прочитанным в голицынском салоне одам. Крылов как нельзя более приходился здесь ко двору.
Правда, время не замедлило внести свои поправки. Увлечение С.Ф. Голицына театром не шло дальше минутных капризов. Назначенный губернатором в Ригу, он предпочитает, не вникая в дела службы, переложить все возможные и невозможные обязанности на плечи правителя канцелярии – им назначается Крылов. «Пленира» за дверями своего гостеприимного литературного салона превращается в жесткую и расчетливую хозяйку. В саратовских краях устраивает свою знаменитую Зубриловку, в Москве прикупает дом за домом, оказавшись в итоге владелицей половины Никитского бульвара, Крылову надо было вырываться из показавшейся дружелюбной среды, пока внешне все выглядело благополучно.
Все началось снова. Неустроенность. Безденежье. Одиночество. Гостеприимство Татищевых в их подмосковной усадьбе носило все те же черты снисходительно-равнодушного меценатства. Зато знакомство с Бенкендорфами смогло изменить в жизни многое.
В доме жившего на покое суворовского сподвижника собиралась вся литературная Москва. С хозяйкой, Елизаветой Ивановной, были одинаково дружны и Н.М. Карамзин, и И.И. Дмитриев, и их крестный отец М.М. Херасков. Дом с мезонином у Страстного монастыря (Страстной бульвар, 6) приютил Крылова так же радушно, как и любимое семьей подмосковное Виноградово (ныне – город Долгопрудный).
В конце концов, это была всего лишь шутка – переведенные для маленькой дочери Бенкендорфов Сони басни француза Лафонтена «Дуб и Трость» и «Разборчивая невеста». Но И.И. Дмитриев оценил их литературные достоинства и помог опубликовать в № 1 «Московского зрителя» за 1806 год:
Крылов заторопился в Петербург. Дом с мезонином оставался самым дорогим воспоминанием, местом рождения бессмертного «дедушки Крылова». «Я не могу вспомнить тех минут, которые случалось мне у вас проводить, чтобы не оглядываться к Москве, как верный магометанин, возвращаясь с поклонения, набожно оглядывается к Мекке», – напишет он со временем Е.И. Бенкендорф.
...Хоть я и гнусь, но не ломаюсь;
Так бури мало мне вредят;
Едва ль не более тебе они грозят!
То правда, что доселе их свирепость
Твою не одолела крепость,
И от ударов их ты не склонял лица;
Но подождем конца!..
Едва лишь это трость сказала,
Вдруг мчится с северных сторон
И с градом, и с дождем шумящий аквилон.
Дуб держится – к земле тростиночка припала.
Бушует ветр, удвоил силы он,
Взревел и вырвал с корнем вон
Того, кто небесам главой своей касался
И в области теней пятою упирался.
Дом с мезонином был несравним с голицынским дворцом. Окна выходили на тесный монастырский проезд. Рядом, на площади Тверских ворот, торговали дровами и углем, а по воскресным дням торг сеном кипел у самых дверей. Но зато дом уцелел в пожаре 1812 года, одним из первых услышал благовест Страстного монастыря, возвестивший о бегстве Наполеона, и даже на некоторое время стал пристанищем Английского клуба, который лишился первого своего великолепного дворца у Петровских ворот, бывшего дома Гагариных, сожженного и разграбленного французами (Страстной бульвар, 15). В нем когда-то Крылов решился на первое публичное чтение своих басен.
Но и на площади у Тверских ворот все дышало литературой, напоминало о привычных знакомствах и связях. Престарелый М.М. Херасков, в то время уже «патриарх русской поэзии», как называл его И.И. Дмитриев, давно обосновался на живописном берегу Яузы, за Сыромятниками, но всегда с радостью возвращался к Сретенскому монастырю – в свою молодость.
1750 год. Вступление, несмотря на сопротивление родных, на службу в Московский университет – Хераскову сызмальства предназначалась военная карьера. Первые университетские реформы. Впервые созданный студенческий театр. И кружок литераторов, который складывается в херасковском доме. Ипполит Богданович, постоянно в нем живший А.П. Сумароков, юный Д.И. Фонвизин, первый актер российский Федор Волков. Вместе с Федором Волковым Херасков ставил грандиозный маскарад «Торжествующая Минерва», отметивший коронационные торжества Екатерины II и стоивший Волкову жизни. Понятия литературного салона еще по-настоящему не существовало, и все же это был первый настоящий русский литературный салон, сложившийся в доме на углу Малой Дмитровки и нынешней Пушкинской площади (Малая Дмитровка, 1/10). Пятнадцать лет жизни М.М. Хераскова – пятнадцать лет истории салона, во многом предрешившего пути развития русской литературы.
Современники были единодушны: большая роль принадлежала в этом хозяйке дома, одной из первых русских поэтесс. В своем «Опыте исторического словаря» Н.И. Новиков писал о ней: «Хераскова Елизавета Васильевна – любительница наук, одаренная острым и проницательным разумом и великими способностями к стихотворству. Слог ее чист, текуч, приятен и заключает в себе особливые красоты». Не случайно посвящал ее творчеству свои строки А.П. Сумароков.
Гости Херасковых сходились в их доме раз в неделю для чтения своих произведений. Многие из них показывались потом в литературно-сатирическом журнале «Вечера», который издавался хозяевами. «Дом их, – вспоминает один из современников, – всегда был открыт для всякого, кто имел стремление к просвещению и литературе, и все молодые люди, преданные этим высоким интересам, составляли как бы семейство их».
С отъездом Херасковых в 1770 году в Петербург – императрица предпочла положить конец влиянию писателя на литературную жизнь Москвы, дав ему назначение в столицу, – история дома как будто завершилась. Между тем спустя сто с небольшим лет она снова коснется некогда превосходно отделанного, всегда переполненного гостями особняка. В восьмидесятых годах XIX века здесь располагается известная типография В.В. Давыдова и редакция журнала «Зритель», в котором сотрудничали трое братьев Чеховых – Антон, Александр и Николай. Будет занимать дом и Общество любителей художеств, устраивавшее так называемые «периодические выставки» для посетителей и «пятницы», где ставилась натура, для художников. Бывали на «пятницах» Н.Н. Ге, В.Д. Поленов, братья Владимир и Константин Маковские, часто заходил П.М. Третьяков.
В херасковском доме и сегодня проглядывают черты XVIII столетия. Их гораздо труднее угадать в доме с мезонином: надстройка 1930-х годов превратила всю южную сторону Пушкинской площади в единую по высоте фасадную стену, а недавно пробитый именно в этом особняке выход из метро и вовсе стер черты прошлого. Также на наших глазах исчезли все следы былого особняка Бекетовых, проект которого, со скругленным, выходящим на Тверскую углом, принадлежал самому В.И. Баженову (Тверская, 16). Херасков мог вспоминать в этих местах о первой поре своей московской жизни, для И.И. Дмитриева она неизменно оставалась действительно родным уголком.
У своего дяди по матери, П.А. Бекетова, поэт останавливался все свои молодые годы. Из многочисленных выраставших в бекетовской семье двоюродных братьев ему был особенно близок просветитель и книгоиздатель Платон, вместе с которым поэт учился в пансионе в Казани, П.П. Бекетову обязаны превосходным изданием своих сочинений М.М. Херасков, А.Н. Радищев, И.Ф. Богданович, В.А. Жуковский. Он первым серьезно занялся русской иконографией и немало сделал для «Общества истории и древностей российских», первым и многолетним председателем которого состоял.
Близким свойственникам И.И. Дмитриева принадлежал и соседний с бекетовским дом на Тверской, сильно изменивший с годами свой первоначальный облик (Тверская, 14). По сравнению с баженовской постройкой возведенный М.Ф. Казаковым дворец отличался редким великолепием. От Козицких, давших свое имя соседнему переулку, он перешел в составе приданого к князьям Белосельским-Белозерским. С 1824 до 1829 года в доме процветал салон знаменитой «царицы муз и красоты», княгини Зинаиды Волконской, урожденной княжны Белосельской-Белозерской. Здесь охотно бывали, читали свои произведения, слушали музыку и превосходное пение хозяйки А.С. Пушкин, Адам Мицкевич, А.А. Дельвиг, П.А. Вяземский, Д.В. Веневитинов, С.П. Шевырев, М.П. Погодин, братья И.В. и П.В Киреевские, С.А. Соболевский. Первое появление в салоне А.С. Пушкина хозяйка приветствовала исполнением его элегии «Погасло дневное светило», бесконечно тронув своим вниманием поэта. Пушкин ответил З.А. Волконской строками, посланными ей вместе с поэмой «Цыгане»:
И был в истории этого казаковского дворца вечер 26 декабря 1826 года, когда Москва прощалась с первой уезжавшей в Сибирь «русской женщиной» – М.Н. Волконской. И юная Мария Николаевна, «утаенная», по мнению многих современников, любовь Пушкина, слушала и не могла наслушаться музыки и стихов, которых ей должно было хватить на все бесконечно долгие и безнадежные годы жизни в Сибири. «Пушкин, наш великий поэт, тоже был здесь, – вспоминала она. – Во время добровольного изгнания нас, жен сосланных в Сибирь, он был полон самого искреннего восхищения, он хотел мне передать свое „Послание узникам“ для вручения им, но я уехала в ту же ночь, и он передал его Александрине Муравьевой». Гнездо поэтов, наши московские литературные мостки...
Рукою нежной держишь ты
Волшебный скипетр вдохновений,
И над задумчивым челом,
Двойным увенчанным венком,
И вьется, и пылает гений.
Дворец «Златовласой Плениры»
Так называл Гаврила Романович Державин очаровательную племянницу всемогущего Потемкина-Таврического Вареньку Энгельгардт, так отзывался о ее московском доме в начале Никитского бульвара, близ Арбатской площади (№ 8). Все, кто сколько-нибудь знал юную красавицу, блиставшую при дворе Екатерины Великой, ни минуты не сомневался, что Варвара Васильевна никому не даст распорядиться своей судьбой. Даже дядюшке, не обходившему вниманием своих племянниц, не родственным, зато приносившим вполне ощутимые материальные результаты. Варенька была любимицей – современники откровенно говорили, что «сиятельнейший» терял от нее голову, – и неизбежное расставание с ней в виде замужества, на котором настаивала императрица для соблюдения необходимых приличий, давалось Григорию Александровичу куда как не легко.
Женихи племянниц могли рассчитывать на богатейшее приданое, почему отбою от них не было. Но для Варвары Васильевны Потемкин наметил в жертву именно князя Волконского из ближайшего окружения императрицы – они вместе ее сопровождали во время Таврической поездки во вновь присоединенный Крым. Блестящий придворный был окончательно разорен, даже не мог рассчитывать ни на какое наследство и потому просто не решился бы отказаться от такого подарка судьбы. Но «сиятельнейший» просчитался. Волконский вспылил, наговорил дядюшке неслыханных дерзостей и наотрез отказался от позорного, по его выражению, предложения.
Варвара Васильевна Энгельгардт (Голицына).
Это его характер Лев Толстой воссоздаст в образе сурового старика-князя Болконского.
Матримониальные планы расстроились. Потемкин уехал воевать в Молдавию, а Варенька кинулась в ноги императрице испросить благословение на брак с ее избранником – вовсе не представительным, может быть, даже в чем-то смешным князем Сергеем Федоровичем Голицыным. Невеста не собиралась оставаться в Петербурге. Князь Голицын тем более предпочитал Москву, где начал строительство великолепного дворца. В жизни он имел две слабости – любительский театр и псовую охоту.
Сергей Федорович Голицын.
Никак изволили, душка моя, погневаться, што весело с графом толковали. Так ведь и вам – все приметили – за столом ваша соседушка куда как по мыслям пришлась. Оно верно, надобно иногда и старость утешать. Дама в летах преклонных, сказывают, весьма на выдумки способна бывает, а вы, батюшко, до новинок, известно, великий охотник.
Соскучилась, сердечушко мое, до тебе непомерно. Другой день глаз не кажешь и вестей не шлешь. Что за дела такие, чтоб и парой словечек не порадовал. Напиши, утешь, душа моя, о здравии, да пришли с руки тот перстенек с алмазом – ништо, што велик, зато по тебе дорогая память.
Котеночка, что изволили прислать, держу в постели. Больно утешен да ласков. Всё скуки меньше. На бале не была – куафёр не потрафил, да и туалеты не показались. Нy и бог с ними! Жду вас нынче ввечеру и спать нипочем не пойду, пока к крыльцу не подъедете. Тот-то будет веселье!»
Женихи племянниц могли рассчитывать на богатейшее приданое, почему отбою от них не было. Но для Варвары Васильевны Потемкин наметил в жертву именно князя Волконского из ближайшего окружения императрицы – они вместе ее сопровождали во время Таврической поездки во вновь присоединенный Крым. Блестящий придворный был окончательно разорен, даже не мог рассчитывать ни на какое наследство и потому просто не решился бы отказаться от такого подарка судьбы. Но «сиятельнейший» просчитался. Волконский вспылил, наговорил дядюшке неслыханных дерзостей и наотрез отказался от позорного, по его выражению, предложения.
Это его характер Лев Толстой воссоздаст в образе сурового старика-князя Болконского.
Матримониальные планы расстроились. Потемкин уехал воевать в Молдавию, а Варенька кинулась в ноги императрице испросить благословение на брак с ее избранником – вовсе не представительным, может быть, даже в чем-то смешным князем Сергеем Федоровичем Голицыным. Невеста не собиралась оставаться в Петербурге. Князь Голицын тем более предпочитал Москву, где начал строительство великолепного дворца. В жизни он имел две слабости – любительский театр и псовую охоту.
Варенька Энгельгардт – Г.Д. Потемкину
«Дивитесъ, сударик, что вчера ввечеру невесела была. Что за диво! Сами изволите знать, каков несносен для меня холод – никогда б с лежанки не сходила. А на софах отовсюду сквозные ветры. Да и то сказать, кабы такую шубку, как ваша, что из черных лисиц, тогда и холод не страшен, и веселиться можно, а то одна докука.Никак изволили, душка моя, погневаться, што весело с графом толковали. Так ведь и вам – все приметили – за столом ваша соседушка куда как по мыслям пришлась. Оно верно, надобно иногда и старость утешать. Дама в летах преклонных, сказывают, весьма на выдумки способна бывает, а вы, батюшко, до новинок, известно, великий охотник.
Соскучилась, сердечушко мое, до тебе непомерно. Другой день глаз не кажешь и вестей не шлешь. Что за дела такие, чтоб и парой словечек не порадовал. Напиши, утешь, душа моя, о здравии, да пришли с руки тот перстенек с алмазом – ништо, што велик, зато по тебе дорогая память.
Котеночка, что изволили прислать, держу в постели. Больно утешен да ласков. Всё скуки меньше. На бале не была – куафёр не потрафил, да и туалеты не показались. Нy и бог с ними! Жду вас нынче ввечеру и спать нипочем не пойду, пока к крыльцу не подъедете. Тот-то будет веселье!»