Страница:
Сегодня была тёплая летняя ночь. Тишина и лунный свет над таинственно качающейся кукурузой. А вчера, когда она, честно говоря, несколько перебрала пива, а отец мальчика и, соответственно, её муж, так и не явился домой, шуму было предостаточно.
Сначала в небесах раздался адский грохот. Словно военный самолёт падал сквозь облака, периодически пытаясь преодолеть звуковой барьер. Уж этот звук она знала — база военных находилась в десяти милях к северу, за фермерскими полями, у железной дороги. Громкие удары удалялись в сторону базы. Затем раздался взрыв. Или что-то, напоминающее взрыв.
Вилли сразу же выскочил на улицу. Розовый шар пламенел на северной стороне неба.
Потом пролетели самолёты. И пришли эти, в погонах — как да что, расспрашивали. Сказали, что потерпел аварию самолёт. И выставили посты. И патрули. Даром, что Мексика — граница рядом, база военная опять же. Американцы чувствуют себя, как дома: арендованные у Мексики земли вокруг базы засеяны кукурузой, временные строения, похоже, стали постоянными. Американские базы, раз появившись, укореняются в почву, словно деревья — выдрать их с места не представлялось возможности.
— Ага, — сказал Вильям. — Как же, самолёт. Вон сколько их в войну падало, не дотянув до базы, папа рассказывал. Никаких патрулей не было. Это прилетели марсиане. Недавно по радио рассказывали про марсиан.
Смышлёный мальчик. Куда же он исчез? На станцию что ли подался, в кинотеатр? Когда появится, высечь бы его надо.
Виллина мама открыла бутылку с пивом и приложилась к горлышку.
— Вилли! — хриплый голос вибрировал над полем…
В темноте чёрной горой лежало что-то закруглённое, наискось ушедшее в землю. Поверхность аппарата змеилась трещинами, сквозь которые выплеснулось содержимое — чудовищной путаницей проводов и осколками битых экранов, прямо на землю. Рядом с этой страшной горой краснел огонек сигареты. Кто-то стоял в темноте и курил.
Мальчик затаился. Над его головой мотками висела колючая проволока, но он удобно лежал в низине, образованной ручейком. К горящему огоньку кто-то подошёл. Тени о чем-то пошептались, стали смещаться направо, постепенно скрывшись за темнеющим в лунном свете силуэтом упавшей с небес конструкции. Вилли расслышал только слово «тарелка», и еще «русские» и «Эйзенхауэр», но за два последние он не ручался. Наконец всё затихло.
Он попытался пошевелиться, сделал движение телом вперёд, но штаны зацепились за проволочную колючку: ткань громко треснула. Мальчик дёрнулся, пробежал на четвереньках несколько метров и налетел на выпавший развороченный шкаф с перекорёженными дверцами.
Постанывая от ужаса, Вилли попытался оторвать какую-нибудь деталь, но ничего не получалось. Наконец, он вцепился отцовским инструментом в плоскую коробочку и вытащил её по металлическим пазам, обрывая провода и какие-то прозрачные лески. Засунув коробочку в карман куцего нелепого пиджачка, мальчик оперся рукой о траву. Ладонь нащупала нечто продолговатое, похожее на батарейку для китайского фонарика. На донышке изделия в лунном свете переливалось и светилось перламутровое окошечко. Вилли засунул таинственный предмет в задний карман коротких заношенных брючек.
Вдалеке раздались шаги. Мальчик метнулся было влево, но попал рукой во что-то липкое. Он поднес руку к самому лицу: ладонь была в темной, пахнущей кровью жидкости. Сходя с ума от страха, Вильям вспомнил все-таки про низину, по которой он прополз сюда, и, поскуливая, ринулся под колючую проволоку. Он улепётывал — когда на двух, когда на всех четырёх конечностях — и, изредка поднимая голову, видел, что спасительный перелесок медленно приближается. Откуда-то взявшийся прожектор ощупывал поле и кустарники, однако мальчик успел юркнуть в кусты и затаиться.
Вилли снял брюки и отдал маме. Потом поднялся наверх, и, умывшись в тазу с водой, юркнул под одеяло. Всё закончилось, в сущности, пустяком. Отца дома не было, мать покричала и успокоилась.
Вильямова мамаша, по убытию отпрыска наверх, кинула грязные брючки мальчика в большой таз, там что-то сильно звякнуло. Перочинник, что ли, негодный мальчишка с собой таскает? Заинтересовавшись, она взяла одёжку и выудила из кармана какой-то продолговатый предмет. Долго рассматривала у настольной лампы блестящую перламутровую наклейку на его донышке. Казалось, что в объёмной фактуре наклейки мельтешили какие-то рисунки и звёздочки. Вот мелькнули иероглифы, затем буквы, очень похожие на английский алфавит, но она ничего не поняла. Наконец, буквы видоизменились, и она прочла: «Элемент питания субъядерный». Женщина взяла бутылку пива, открыла её, отхлебнула из горлышка.
— Понаделают сувениров для детей, — проворчала она, — Марсиане всё на уме, наслушался радио. Ну что ещё взять с этих Гейтсов…
Затем она открыла ручкой швабры дверцу печки и кинула сувенир в огонь. Шипя и дымя, он медленно расплавился.
Вилли спал, улыбаясь во сне. Его рука сжимала спасённую чёрную коробочку с круглым сияющим кристаллом внутри. Ему снилось, как он уедет в Штаты и поступит в электротехнический институт, где его будут уважительно звать Билл…
Скрофа. О, щит!
Elrik. Рагнарёк
Сначала в небесах раздался адский грохот. Словно военный самолёт падал сквозь облака, периодически пытаясь преодолеть звуковой барьер. Уж этот звук она знала — база военных находилась в десяти милях к северу, за фермерскими полями, у железной дороги. Громкие удары удалялись в сторону базы. Затем раздался взрыв. Или что-то, напоминающее взрыв.
Вилли сразу же выскочил на улицу. Розовый шар пламенел на северной стороне неба.
Потом пролетели самолёты. И пришли эти, в погонах — как да что, расспрашивали. Сказали, что потерпел аварию самолёт. И выставили посты. И патрули. Даром, что Мексика — граница рядом, база военная опять же. Американцы чувствуют себя, как дома: арендованные у Мексики земли вокруг базы засеяны кукурузой, временные строения, похоже, стали постоянными. Американские базы, раз появившись, укореняются в почву, словно деревья — выдрать их с места не представлялось возможности.
— Ага, — сказал Вильям. — Как же, самолёт. Вон сколько их в войну падало, не дотянув до базы, папа рассказывал. Никаких патрулей не было. Это прилетели марсиане. Недавно по радио рассказывали про марсиан.
Смышлёный мальчик. Куда же он исчез? На станцию что ли подался, в кинотеатр? Когда появится, высечь бы его надо.
Виллина мама открыла бутылку с пивом и приложилась к горлышку.
— Вилли! — хриплый голос вибрировал над полем…
* * *
Вильям полз по ночному лугу. Слева протекал ручеёк, справа что-то колосилось, в темноте ничего не разглядеть. Низина удобно скрывала мальчика от посторонних взглядов. И пусть намокли штаны от ночной росы, а коленки брюк приобрели зелёный травяной цвет (мама убьет, точно), но уж он-то доползёт, он упрямый. Скорбно сиял серебряный кружок Луны. Во тьме что-то пролетело — низко, над самой землей. Страшно пискнуло, задев стремительным крылом по макушке. Мальчик от ужаса вжался лицом в траву, очки впечатались в переносицу. Вспотевшая от страха ладонь сжимала отцовы пассатижи, ручки которых были аккуратно обмотаны черной изолентой, приятно пахнувшей машинным маслом.В темноте чёрной горой лежало что-то закруглённое, наискось ушедшее в землю. Поверхность аппарата змеилась трещинами, сквозь которые выплеснулось содержимое — чудовищной путаницей проводов и осколками битых экранов, прямо на землю. Рядом с этой страшной горой краснел огонек сигареты. Кто-то стоял в темноте и курил.
Мальчик затаился. Над его головой мотками висела колючая проволока, но он удобно лежал в низине, образованной ручейком. К горящему огоньку кто-то подошёл. Тени о чем-то пошептались, стали смещаться направо, постепенно скрывшись за темнеющим в лунном свете силуэтом упавшей с небес конструкции. Вилли расслышал только слово «тарелка», и еще «русские» и «Эйзенхауэр», но за два последние он не ручался. Наконец всё затихло.
Он попытался пошевелиться, сделал движение телом вперёд, но штаны зацепились за проволочную колючку: ткань громко треснула. Мальчик дёрнулся, пробежал на четвереньках несколько метров и налетел на выпавший развороченный шкаф с перекорёженными дверцами.
Постанывая от ужаса, Вилли попытался оторвать какую-нибудь деталь, но ничего не получалось. Наконец, он вцепился отцовским инструментом в плоскую коробочку и вытащил её по металлическим пазам, обрывая провода и какие-то прозрачные лески. Засунув коробочку в карман куцего нелепого пиджачка, мальчик оперся рукой о траву. Ладонь нащупала нечто продолговатое, похожее на батарейку для китайского фонарика. На донышке изделия в лунном свете переливалось и светилось перламутровое окошечко. Вилли засунул таинственный предмет в задний карман коротких заношенных брючек.
Вдалеке раздались шаги. Мальчик метнулся было влево, но попал рукой во что-то липкое. Он поднес руку к самому лицу: ладонь была в темной, пахнущей кровью жидкости. Сходя с ума от страха, Вильям вспомнил все-таки про низину, по которой он прополз сюда, и, поскуливая, ринулся под колючую проволоку. Он улепётывал — когда на двух, когда на всех четырёх конечностях — и, изредка поднимая голову, видел, что спасительный перелесок медленно приближается. Откуда-то взявшийся прожектор ощупывал поле и кустарники, однако мальчик успел юркнуть в кусты и затаиться.
* * *
— А, заявился! Мокрый, грязный! И где тебя черти носят! Весь в своего папашу, — орала мама. Поблёскивая очочками, он стоял в своём мешковатом пиджаке, опустив голову в пол, — Снимай штаны, буду стирать! И на заднице заштопывать! Порвал-то как — воровать апельсины, что ли, на станции лазил?!Вилли снял брюки и отдал маме. Потом поднялся наверх, и, умывшись в тазу с водой, юркнул под одеяло. Всё закончилось, в сущности, пустяком. Отца дома не было, мать покричала и успокоилась.
Вильямова мамаша, по убытию отпрыска наверх, кинула грязные брючки мальчика в большой таз, там что-то сильно звякнуло. Перочинник, что ли, негодный мальчишка с собой таскает? Заинтересовавшись, она взяла одёжку и выудила из кармана какой-то продолговатый предмет. Долго рассматривала у настольной лампы блестящую перламутровую наклейку на его донышке. Казалось, что в объёмной фактуре наклейки мельтешили какие-то рисунки и звёздочки. Вот мелькнули иероглифы, затем буквы, очень похожие на английский алфавит, но она ничего не поняла. Наконец, буквы видоизменились, и она прочла: «Элемент питания субъядерный». Женщина взяла бутылку пива, открыла её, отхлебнула из горлышка.
— Понаделают сувениров для детей, — проворчала она, — Марсиане всё на уме, наслушался радио. Ну что ещё взять с этих Гейтсов…
Затем она открыла ручкой швабры дверцу печки и кинула сувенир в огонь. Шипя и дымя, он медленно расплавился.
Вилли спал, улыбаясь во сне. Его рука сжимала спасённую чёрную коробочку с круглым сияющим кристаллом внутри. Ему снилось, как он уедет в Штаты и поступит в электротехнический институт, где его будут уважительно звать Билл…
Скрофа. О, щит!
— Не видать тебе моей Астрид как своих ушей! — горячился Харальд. — Не пара ты ей! Нет в тебе ярости воинской! Все наши мужчины моря бороздят, саксов грабят, а ты всё в кузне своей отсиживаешься!
Харальд бухнул кулаком по столу так, что посуда подпрыгнула:
— И ладно бы ты мечи ковал! А то игрушки какие-то делаешь! И как тебя тогда Рюрик в дружину свою взял?
Скьёльд вздохнул и стал изучать потолок. То, что он прослужил у Рюрика двенадцать лет, ходил не в один поход под его началом, и под началом Олега — родственника Рюрика, покорил несколько городов, упросил князя отпустить его, и князь отпустил его с почётом — это, в глазах Харальда, да и многих других, особой роли не играло. Викинг, сын моря, должен жить боем и умереть с мечом в руках, на палубе драккара или на трупах врагов на поле брани. Только неистовые воины достигают чертогов Одина. И как может мужчина в самом расцвете сил повесить меч на стену и пропадать целый день в кузне? Кузнец, кующий оружие, окружён уважением. А Скьёльд увлекался другим. Однажды ему довелось побывать во дворце византийского императора и беседовать с одним учёным механиком. Все эти механические игрушки вызывали в нём, громадном мускулистом воине с холодными голубыми глазами, неподдельный интерес. Но как объяснить всем, что он уже навоевался вволю, что прежний отрок вырос и поумнел? Что понял он, что в жизни есть что-то поважнее, чем махать мечом, расшибать чужие головы и помереть где-нибудь бессмысленно, но со славой.
— Я не отступлю, Харальд. — Скьёльд жестко посмотрел в глаза потенциальному тестю. — Астрид мне нужна, и никто более. Она мне обещана её отцом с детства, её я ждал, и никого более. Потому до сих пор и не женился. И если надо тебе доказать, что воин я не последний в этих землях, то сделаю всё, что ни попросишь.
Старый Орм, отец Астрид, умер пять лет назад. Харальд был его родным братом, и пообещал брату заботиться о его семье: любил Астрид как дочь, а потому мог говорить «моя Астрид». В глазах Харальда промелькнула лукавая искорка.
— А коли так, приходи завтра поутру к пристани. Там я тебе своё решение и скажу.
На улице к Скьёльду подошли старые другзья — Фарлаф и Стемид.
— Что случилось, дружище?
Скьёльд кратко пересказал им разговор с Харальдом. Помолчали. Потом Стемид осторожно сказал:
— Мы не хотели тебе говорить, но, по слухам, Харальд обещал руку Астрид Ульву, сыну ярла Торвара. Но так просто он отказать тебе не может, хоть твой меч давно уже не покидал ножен: он знает, что тебя лучше не гневить. Даст он задачу непосильную… ты её либо не выполнишь, либо погибнешь — тогда у него руки чисты.
— Что он может мне назначить? — проворчал Скьёльд — Остров разграбить? Драккар врага привести в гавань? Взять штурмом крепость саксов или германцев?
Поутру у пристани собралось народу сотни полторы. Пришел даже ярл Торбранд, что готовился выйти через пару дней в очередной поход. Когда-то Скьёльд ходил вместе с ним на его драккаре, и ярл искренне огорчился, когда его сотоварищ решил уйти на покой.
На середину вышел Харальд.
— Скьёльд! — тот вышел из толпы и встал напротив.
— Я обещаю отдать тебе руку приёмной дочери своей Астрид, если выполнишь мою задачу. Согласен ли ты на это?
— Согласен. — спокойно кивнул Скьёльд под скрестившимися на нём взглядами.
— Ты должен… — Харальд сделал паузу, победно обводя глазами собравшихся, — повесить свой щит на воротах главного города ромеев! По праву сильного!
В наступившей тишине было слышно, как кто-то ахнул и крепко выругался.
Небо рухнуло на Скьёльда.
Щит! На воротах Константинополя! Лучшей крепости мира! По праву сильного! И он на это согласился! Добровольно! Безумец…
Но отступать было некуда.
— Я сделаю это, — глаза их встретились, — но где порука, что ты за это время не отдашь Астрид другому?
— Клянусь Одином!
— А я прослежу, чтобы всё было по честному, — подал голос ярл Торбранд. — Три года тебя будет ждать Астрид, потом Харальд будет свободен от своего слова. Или пока ты не погибнешь.
Они снова встретились глазами.
«Не получишь её, недостоин ты… Сдохнешь где-нибудь, а её я отдам сыну ярла. А у тебя кишка тонка…» — читал Скьёльд в глазах Харальда.
«Хрен тебе, старый хрыч. Ещё посмотрим, кто раньше уйдёт к Черной Хель…»
«Константинополь слишком велик, тут нужно большое войско. И ведь всё предусмотрел, старый хрыч, да сожрёт его Фенрир! По праву сильного! Так-то можно было бы повесить тишком щит на ворота, да и уйти. Да… Нужно идти к Рюрику, да и Олег всё зовёт к себе в дружину. Только они могут собрать войско, достаточное для штурма. А уж как Рюрика или Олега толкнуть на это — как-нибудь справлюсь…»
Потухшая было искорка надежды начала разгораться с новой силой. Через пару месяцев Скьёльд и примкнувшие к нему воины, желающие подзаработать у князя руссов, да и просто засидевшиеся дома, сходили с палубы лодьи на пристань Киева. Среди прочих, в дружине Скьёльда были Фарлаф и Стемид.
Во-первых, вступил в княжескую дружину. Рюрик к тому времени уже умер, а сын Рюрика, Игорь, был еще мал, потому правил Олег, двоюродный дядька Игоря. В своё время они немало повоевали вместе, не раз спасали жизнь друг другу. Олег обрадовался приезду старого товарища и сразу поставил его воеводой.
Во-вторых, через полгода добился назначения охранять южные рубежи Руси. Оттуда он слал князю вести, в которых расписывал притеснения русских купцов в Царьграде и набеги степняков, которых (ясное дело, больше некому) подкупили ромеи. Благо причин для размышлений было больше чем достаточно — ромеи ревниво относились к появлению молодого и крепкого соседа.
В-третьих, Скьёльд умело организовал защиту рубежей, и сомневаться в его верности никому и в голову не приходило. С ним старались завести дружбу, к его мнению прислушивались.
— Ты с ума сошёл, что ли, воевода? — Олег даже привстал на лавке — Пойти походом на Царьград? А сколь наших воинов погибнет? Царьград-то тебе не деревенька. Рано пока, силёнок у нас еще пока маловато. Вот через пару вёсен приведу дружины из Нова Города и Изборска — вот тогда…
— Купцы наши жалуются — нет сил, говорят, терпеть более. Греки и в торговых делах их притесняют, и препоны чинят на каждом шагу. Даже в баню в Царьграде не пускают! Я тут перебежчика тебе привёл: сказывает, что сам видел ромеев, когда те передавали деньги степнякам, чтобы грабили они нас.
— Правда это? — Олег вперил очи в маленького человека, который стоял позади воеводы.
— Истинная, княже. Деревеньку-то нашу пожгли, людишек посекли, а нас вот в полон увели. Там и видел я это. Перун свидетель!
— А как из полона-то ушел?
— Так воевода-батюшка и освободил. Ночью напал на степняков и посёк их всех.
— Ночью? — князь поднял бровь.
— Ночью. Спящих. Без жалости, — медленно произнёс Скьёльд. — Так же, как они наших убивали, — предупреждая слова Олега, произнёс воевода. — Так и мы будем. Ты спроси лучше, сколько я ратников за год потерял?
— И сколько?
— Сорок два. На всём южном рубеже. А под копье поставил почти две тысячи. А дрался бы грудь на грудь — положил бы сотни. Вот и считай.
— Добре, Скьёльд, — князь внимательно посмотрел на старого друга, — только Царьград велик зело. Одной только отвагой город не возьмёшь — надобно что-то поосновательнее.
— А это, князь, уже моя забота. Казна пустая, да и ромеев надо охолодить. Войска у них сейчас мало — воюют они с арабами, франками, булгарами и между собой. Если придём быстро, они супротив нас ничего не выставят, не успеют. Я это точно выведал. Верь мне, княже. Я тебя никогда не подводил, не подведу и в этот раз, — Скьёльд выдержал долгий взгляд Олега.
— Ладно, воевода, — махнул рукой Олег, — собирай ратников. Прав ты — Перун не оставит нас. По весне двинемся, Скьёльд…
— Зови меня Свенельд, князь. Так меня мои ратники зовут, не могут выговорить моего свейского имени.
— Свенельд? Ну, пусть так… И часто у вас имена меняют?
— Нет, нечасто, — отмахнулся Свенельд, — только у кого имена на русский лад трудно произносятся. Вот есть у меня воин по имени Хринг, так его сделали сначала Хренгом, а потом и вовсе…
По весне почти две тысячи лодей пошли вниз по Днепру.
— Стены надо пробить, — пробасил Фарлаф.
— Только как? — откликнулся мрачный Стемид. — Ты видел их стены? Время дорого, скоро ромеи соберут войско и подтянут его к городу.
— Тогда корабли бы хорошо запустить во внутреннюю гавань.
— А как? Цепь железная, толстая. Посуху, как телеги, лодии не пустишь же…
— Посуху? — в голове Свенельда появилась мысль — Посуху…
Утром перепуганный спафарий ворвался в покои императора:
— Багряноносный… Взгляни… Там русы плывут по полю!
Поле было покрыто двигающимися лодьями русов.
— Это святой Димитрий! — перекрестился митрополит. — Пришёл наказать нас за грехи наши…
Император Лев посмотрел на окружавших его людей — у многих был в глазах суеверный ужас. Ему и самому было не по себе: в пришествие святого Димитрия он не верил, но если эти варвары сегодня придумали такое, то что они придумают завтра?
— Выполни, что обещал мне, а более мне ничего не надо, — поклонился Свенельд.
— Ты про щит-то твой? Мелочь какая… Я тебя про настоящую награду спрашиваю!
— А более мне ничего не надо, — повторил Свенельд.
— Ну что же, я обещал тебе повесить щит на воротах, я слово своё сдержу, — глаза Олегу вдруг стали жёсткими.
— Взять его! — рявкнул он.
Свенельду заломили руки, забрали оружие и поставили перед князем.
— Дайте его щит, — князь повертел его в руках. — Щит как щит. Вот только как-то уж усиленно ты меня толкал на войну с греками, — Олег заглянул в глаза воеводы, — Почему?
— Греки… враги… наши… — прохрипел Свенельд.
— Враги, — согласился Олег. — А с кем ты в сговоре был? Кто тебе письма подмётные писал? Зачем толкал меня на войну с греками? Надеялся, что погибну я под стенами Царьграда? А воев зачем столько воспитал, преданных тебе? Хотел на моё место встать?
— Нет, княже… не было… у… меня… умысла… против тебя…
— Как думаешь — поверю я тебе? — Олег обошёл вокруг скрученного воеводы. — Как переводится твоё имя со свейского? Скьёльд — щит по-росски. А я тебе обещал повесить щит на воротах Царьграда… Вот и повешу, слово князя — крепче камня.
Скьёльд закрыл глаза. Значит — всё напрасно? Значит, всё зазря? Князь приревновал к его славе? Послушал наветников? И теперь его повесят на воротах? То-то обрадуется Харальд… Щит! О, мой щит! Значит, не судьба тебе висеть на воротах…
— О, щит… — простонал он.
— Награжу тебя, как ты заслуживаешь — услышал голос Олега. — А ну, подать сюда петлю на шею воеводы нашего верного!
«Глупо! Как же глупо всё получилось…» — мелькнуло в голове Скьёльда.
На шею что-то надели, что-то стукнуло по броне. Внезапно руки, державшие его, разжались. Скьёльд открыл глаза — Олег улыбался от уха до уха. Он посмотрел на грудь: на шее висела золотая гривна — высший знак отличия воина.
Ещё не веря, огляделся вокруг. Все были с довольными рожами, особенно Фарлаф и Стемид, что стояли рядом с князем. Олег поднял руку — все замолчали.
— Не мог я отпустить воеводу без награды. Даже если он того не хотел. А ещё жалую веси возле Изборска, куда назначаю тебя воеводой. И мехов, и каменьев, и людишек. Прости, что пошутковали малость, — улыбнулся князь.
— Эй, прибить этот щит над воротами!
Один из отроков взобрался по лестнице, и скоро щит красовался на воротах.
— Слава! — вои ударили мечами в щиты
— Рулав! — крикнул Олег. Молодой воин вышел из толпы.
— Поедешь со Свенельдом, подтвердишь этому… как его…
— Харальду, — подсказал ухмыляющийся Фарлаф.
— Вот-вот, Харальду — что его зять выполнил задачу.
— Бери свою Астрид, — обратился князь к Свенельду, — и езжай в Изборск. Верю, что служить будешь мне верно.
К воеводе вернулся дар речи.
— Благодарствую, княже. Не посрамлю. А теперь дозволь, княже, ещё кое о чём попросить.
— О чём? — сощурился Олег.
— Отойди, сделай милость, — ласково попросил Свенельд, забирая плеть у одного из воинов, — отойди. Мне тут надо друзей уважить!
Фарлаф сообразил первый и пустился наутёк, Стемид побежал после пары ударов. Князь с войском, греки со стен и простой люд долго хохотали, глядя, как Свенельд с руганью гонялся за Фарлафом и Стемидом.
— Вот уж действительно — «О, щит!», — простонал сквозь слёзы Олег.
Харальд бухнул кулаком по столу так, что посуда подпрыгнула:
— И ладно бы ты мечи ковал! А то игрушки какие-то делаешь! И как тебя тогда Рюрик в дружину свою взял?
Скьёльд вздохнул и стал изучать потолок. То, что он прослужил у Рюрика двенадцать лет, ходил не в один поход под его началом, и под началом Олега — родственника Рюрика, покорил несколько городов, упросил князя отпустить его, и князь отпустил его с почётом — это, в глазах Харальда, да и многих других, особой роли не играло. Викинг, сын моря, должен жить боем и умереть с мечом в руках, на палубе драккара или на трупах врагов на поле брани. Только неистовые воины достигают чертогов Одина. И как может мужчина в самом расцвете сил повесить меч на стену и пропадать целый день в кузне? Кузнец, кующий оружие, окружён уважением. А Скьёльд увлекался другим. Однажды ему довелось побывать во дворце византийского императора и беседовать с одним учёным механиком. Все эти механические игрушки вызывали в нём, громадном мускулистом воине с холодными голубыми глазами, неподдельный интерес. Но как объяснить всем, что он уже навоевался вволю, что прежний отрок вырос и поумнел? Что понял он, что в жизни есть что-то поважнее, чем махать мечом, расшибать чужие головы и помереть где-нибудь бессмысленно, но со славой.
— Я не отступлю, Харальд. — Скьёльд жестко посмотрел в глаза потенциальному тестю. — Астрид мне нужна, и никто более. Она мне обещана её отцом с детства, её я ждал, и никого более. Потому до сих пор и не женился. И если надо тебе доказать, что воин я не последний в этих землях, то сделаю всё, что ни попросишь.
Старый Орм, отец Астрид, умер пять лет назад. Харальд был его родным братом, и пообещал брату заботиться о его семье: любил Астрид как дочь, а потому мог говорить «моя Астрид». В глазах Харальда промелькнула лукавая искорка.
— А коли так, приходи завтра поутру к пристани. Там я тебе своё решение и скажу.
На улице к Скьёльду подошли старые другзья — Фарлаф и Стемид.
— Что случилось, дружище?
Скьёльд кратко пересказал им разговор с Харальдом. Помолчали. Потом Стемид осторожно сказал:
— Мы не хотели тебе говорить, но, по слухам, Харальд обещал руку Астрид Ульву, сыну ярла Торвара. Но так просто он отказать тебе не может, хоть твой меч давно уже не покидал ножен: он знает, что тебя лучше не гневить. Даст он задачу непосильную… ты её либо не выполнишь, либо погибнешь — тогда у него руки чисты.
— Что он может мне назначить? — проворчал Скьёльд — Остров разграбить? Драккар врага привести в гавань? Взять штурмом крепость саксов или германцев?
Поутру у пристани собралось народу сотни полторы. Пришел даже ярл Торбранд, что готовился выйти через пару дней в очередной поход. Когда-то Скьёльд ходил вместе с ним на его драккаре, и ярл искренне огорчился, когда его сотоварищ решил уйти на покой.
На середину вышел Харальд.
— Скьёльд! — тот вышел из толпы и встал напротив.
— Я обещаю отдать тебе руку приёмной дочери своей Астрид, если выполнишь мою задачу. Согласен ли ты на это?
— Согласен. — спокойно кивнул Скьёльд под скрестившимися на нём взглядами.
— Ты должен… — Харальд сделал паузу, победно обводя глазами собравшихся, — повесить свой щит на воротах главного города ромеев! По праву сильного!
В наступившей тишине было слышно, как кто-то ахнул и крепко выругался.
Небо рухнуло на Скьёльда.
Щит! На воротах Константинополя! Лучшей крепости мира! По праву сильного! И он на это согласился! Добровольно! Безумец…
Но отступать было некуда.
— Я сделаю это, — глаза их встретились, — но где порука, что ты за это время не отдашь Астрид другому?
— Клянусь Одином!
— А я прослежу, чтобы всё было по честному, — подал голос ярл Торбранд. — Три года тебя будет ждать Астрид, потом Харальд будет свободен от своего слова. Или пока ты не погибнешь.
Они снова встретились глазами.
«Не получишь её, недостоин ты… Сдохнешь где-нибудь, а её я отдам сыну ярла. А у тебя кишка тонка…» — читал Скьёльд в глазах Харальда.
«Хрен тебе, старый хрыч. Ещё посмотрим, кто раньше уйдёт к Черной Хель…»
* * *
Скьёльд сидел на берегу, кидал мелкие камешки в воду и размышлял.«Константинополь слишком велик, тут нужно большое войско. И ведь всё предусмотрел, старый хрыч, да сожрёт его Фенрир! По праву сильного! Так-то можно было бы повесить тишком щит на ворота, да и уйти. Да… Нужно идти к Рюрику, да и Олег всё зовёт к себе в дружину. Только они могут собрать войско, достаточное для штурма. А уж как Рюрика или Олега толкнуть на это — как-нибудь справлюсь…»
Потухшая было искорка надежды начала разгораться с новой силой. Через пару месяцев Скьёльд и примкнувшие к нему воины, желающие подзаработать у князя руссов, да и просто засидевшиеся дома, сходили с палубы лодьи на пристань Киева. Среди прочих, в дружине Скьёльда были Фарлаф и Стемид.
* * *
За следующие два года он много чего успел.Во-первых, вступил в княжескую дружину. Рюрик к тому времени уже умер, а сын Рюрика, Игорь, был еще мал, потому правил Олег, двоюродный дядька Игоря. В своё время они немало повоевали вместе, не раз спасали жизнь друг другу. Олег обрадовался приезду старого товарища и сразу поставил его воеводой.
Во-вторых, через полгода добился назначения охранять южные рубежи Руси. Оттуда он слал князю вести, в которых расписывал притеснения русских купцов в Царьграде и набеги степняков, которых (ясное дело, больше некому) подкупили ромеи. Благо причин для размышлений было больше чем достаточно — ромеи ревниво относились к появлению молодого и крепкого соседа.
В-третьих, Скьёльд умело организовал защиту рубежей, и сомневаться в его верности никому и в голову не приходило. С ним старались завести дружбу, к его мнению прислушивались.
— Ты с ума сошёл, что ли, воевода? — Олег даже привстал на лавке — Пойти походом на Царьград? А сколь наших воинов погибнет? Царьград-то тебе не деревенька. Рано пока, силёнок у нас еще пока маловато. Вот через пару вёсен приведу дружины из Нова Города и Изборска — вот тогда…
— Купцы наши жалуются — нет сил, говорят, терпеть более. Греки и в торговых делах их притесняют, и препоны чинят на каждом шагу. Даже в баню в Царьграде не пускают! Я тут перебежчика тебе привёл: сказывает, что сам видел ромеев, когда те передавали деньги степнякам, чтобы грабили они нас.
— Правда это? — Олег вперил очи в маленького человека, который стоял позади воеводы.
— Истинная, княже. Деревеньку-то нашу пожгли, людишек посекли, а нас вот в полон увели. Там и видел я это. Перун свидетель!
— А как из полона-то ушел?
— Так воевода-батюшка и освободил. Ночью напал на степняков и посёк их всех.
— Ночью? — князь поднял бровь.
— Ночью. Спящих. Без жалости, — медленно произнёс Скьёльд. — Так же, как они наших убивали, — предупреждая слова Олега, произнёс воевода. — Так и мы будем. Ты спроси лучше, сколько я ратников за год потерял?
— И сколько?
— Сорок два. На всём южном рубеже. А под копье поставил почти две тысячи. А дрался бы грудь на грудь — положил бы сотни. Вот и считай.
— Добре, Скьёльд, — князь внимательно посмотрел на старого друга, — только Царьград велик зело. Одной только отвагой город не возьмёшь — надобно что-то поосновательнее.
— А это, князь, уже моя забота. Казна пустая, да и ромеев надо охолодить. Войска у них сейчас мало — воюют они с арабами, франками, булгарами и между собой. Если придём быстро, они супротив нас ничего не выставят, не успеют. Я это точно выведал. Верь мне, княже. Я тебя никогда не подводил, не подведу и в этот раз, — Скьёльд выдержал долгий взгляд Олега.
— Ладно, воевода, — махнул рукой Олег, — собирай ратников. Прав ты — Перун не оставит нас. По весне двинемся, Скьёльд…
— Зови меня Свенельд, князь. Так меня мои ратники зовут, не могут выговорить моего свейского имени.
— Свенельд? Ну, пусть так… И часто у вас имена меняют?
— Нет, нечасто, — отмахнулся Свенельд, — только у кого имена на русский лад трудно произносятся. Вот есть у меня воин по имени Хринг, так его сделали сначала Хренгом, а потом и вовсе…
По весне почти две тысячи лодей пошли вниз по Днепру.
* * *
Ромеи закрыли врата, перекрыли гавань Золотой Рог цепями, и приготовились к долгой осаде. Олег приказал жечь предместья, надеясь выманить греков из города, но те не высовывали носа за стены.— Стены надо пробить, — пробасил Фарлаф.
— Только как? — откликнулся мрачный Стемид. — Ты видел их стены? Время дорого, скоро ромеи соберут войско и подтянут его к городу.
— Тогда корабли бы хорошо запустить во внутреннюю гавань.
— А как? Цепь железная, толстая. Посуху, как телеги, лодии не пустишь же…
— Посуху? — в голове Свенельда появилась мысль — Посуху…
Утром перепуганный спафарий ворвался в покои императора:
— Багряноносный… Взгляни… Там русы плывут по полю!
Поле было покрыто двигающимися лодьями русов.
— Это святой Димитрий! — перекрестился митрополит. — Пришёл наказать нас за грехи наши…
Император Лев посмотрел на окружавших его людей — у многих был в глазах суеверный ужас. Ему и самому было не по себе: в пришествие святого Димитрия он не верил, но если эти варвары сегодня придумали такое, то что они придумают завтра?
* * *
— Чем наградить тебя, воевода, за смекалку да за храбрость твою? — Олег был в прекрасном настроении.— Выполни, что обещал мне, а более мне ничего не надо, — поклонился Свенельд.
— Ты про щит-то твой? Мелочь какая… Я тебя про настоящую награду спрашиваю!
— А более мне ничего не надо, — повторил Свенельд.
— Ну что же, я обещал тебе повесить щит на воротах, я слово своё сдержу, — глаза Олегу вдруг стали жёсткими.
— Взять его! — рявкнул он.
Свенельду заломили руки, забрали оружие и поставили перед князем.
— Дайте его щит, — князь повертел его в руках. — Щит как щит. Вот только как-то уж усиленно ты меня толкал на войну с греками, — Олег заглянул в глаза воеводы, — Почему?
— Греки… враги… наши… — прохрипел Свенельд.
— Враги, — согласился Олег. — А с кем ты в сговоре был? Кто тебе письма подмётные писал? Зачем толкал меня на войну с греками? Надеялся, что погибну я под стенами Царьграда? А воев зачем столько воспитал, преданных тебе? Хотел на моё место встать?
— Нет, княже… не было… у… меня… умысла… против тебя…
— Как думаешь — поверю я тебе? — Олег обошёл вокруг скрученного воеводы. — Как переводится твоё имя со свейского? Скьёльд — щит по-росски. А я тебе обещал повесить щит на воротах Царьграда… Вот и повешу, слово князя — крепче камня.
Скьёльд закрыл глаза. Значит — всё напрасно? Значит, всё зазря? Князь приревновал к его славе? Послушал наветников? И теперь его повесят на воротах? То-то обрадуется Харальд… Щит! О, мой щит! Значит, не судьба тебе висеть на воротах…
— О, щит… — простонал он.
— Награжу тебя, как ты заслуживаешь — услышал голос Олега. — А ну, подать сюда петлю на шею воеводы нашего верного!
«Глупо! Как же глупо всё получилось…» — мелькнуло в голове Скьёльда.
На шею что-то надели, что-то стукнуло по броне. Внезапно руки, державшие его, разжались. Скьёльд открыл глаза — Олег улыбался от уха до уха. Он посмотрел на грудь: на шее висела золотая гривна — высший знак отличия воина.
Ещё не веря, огляделся вокруг. Все были с довольными рожами, особенно Фарлаф и Стемид, что стояли рядом с князем. Олег поднял руку — все замолчали.
— Не мог я отпустить воеводу без награды. Даже если он того не хотел. А ещё жалую веси возле Изборска, куда назначаю тебя воеводой. И мехов, и каменьев, и людишек. Прости, что пошутковали малость, — улыбнулся князь.
— Эй, прибить этот щит над воротами!
Один из отроков взобрался по лестнице, и скоро щит красовался на воротах.
— Слава! — вои ударили мечами в щиты
— Рулав! — крикнул Олег. Молодой воин вышел из толпы.
— Поедешь со Свенельдом, подтвердишь этому… как его…
— Харальду, — подсказал ухмыляющийся Фарлаф.
— Вот-вот, Харальду — что его зять выполнил задачу.
— Бери свою Астрид, — обратился князь к Свенельду, — и езжай в Изборск. Верю, что служить будешь мне верно.
К воеводе вернулся дар речи.
— Благодарствую, княже. Не посрамлю. А теперь дозволь, княже, ещё кое о чём попросить.
— О чём? — сощурился Олег.
— Отойди, сделай милость, — ласково попросил Свенельд, забирая плеть у одного из воинов, — отойди. Мне тут надо друзей уважить!
Фарлаф сообразил первый и пустился наутёк, Стемид побежал после пары ударов. Князь с войском, греки со стен и простой люд долго хохотали, глядя, как Свенельд с руганью гонялся за Фарлафом и Стемидом.
— Вот уж действительно — «О, щит!», — простонал сквозь слёзы Олег.
Elrik. Рагнарёк
На крепостной стене стояло двое мужчин. Один высокий, широкоплечий, с сильными мускулистыми руками. На голове конический шлем, по ободу которого начертаны руны. Прищуренный, как у кота, взгляд, зоркие серые глаза, красивый, немного вздернутый нос и широкая борода, придававшая всей внешности свирепость.
Второй — почти на голову ниже первого. Узкие плечи, сухощавое тело, тонкие руки, в которых явно чувствовалась смертельная опасность, опасность не от силы, а от скорости действий и ловкости. Худощавое лицо с карими, неожиданно мягкими, как у оленёнка, глазами, а под правой щекой — маленький шрам в виде звёздочки.
Худощавый поглаживал щетину и слушал дивную песню высокого человека. Песня парила в небе, как орёл, ловящий потоки воздуха. Певец смотрел вдаль, а песня лилась из его уст — медленно и c неподдельной грустью.
Человек, окончив песню, вынул меч, придирчиво осмотрел и, уткнув остриём в пол, облокотился на эфес. Улыбнувшись белоснежно, певец повернул голову к слушавшему его спутнику.
— Хорошо поешь, Хеймдаль, — завистливо сказал слушатель.
— Спасибо, Элрик.
Человек, которого Хеймдаль назвал Элриком, повернулся к нему и, прислонившись плечом к зубцу стены, отцепил от пояса небольшой бурдюк. Пробка с чмоканьем высвободилась из горлышка: человек глотнул пару раз. Предложил Хеймдалю выпить, но тот отрицательно покачал головой.
Закрыв бурдюк, Элрик заметил:
— Послушай, бог бдительности, я знаю — у тебя работа такая, нужно всё время быть начеку. Но сегодня, наверное, опять не предвидится Рагнарёка. Тем более, что Локи сидит в кандалах, а Фенрир навряд ли сможет перегрызть цепи.
— Почему ты так заговорил, Элрик? — спросил его Хеймдаль. — Ты же знаешь, раз на раз не приходится.
Эйнхерий поправил свои длинные, чёрные как смоль, волосы. Взяв в руки лук, начал снимать с него тетиву.
— Просто ты уже триста восемьдесят лет стоишь здесь, а толку никакого, хоть сам зови Фенрира.
Хеймдаль сдержанно рассмеялся.
— А тебя не страшит Рагнарёк? Или есть сомнения, что он наступит?
— Ты же знаешь, что нет. Но, наверное, сегодня он точно не наступит.
— Почему?
— Ну, хотя бы даже потому, что Хель сегодня рожает!
Элрик гулко захохотал, а Хеймдаль лишь саркастически улыбнулся над шуткой.
— Я знаю, почему ты говоришь, что Рагнарёка сегодня не будет, — Хеймдаль с угрозой посмотрел на Элрика.
— Почему? — с опаской спросил тот.
— Потому, что ты, выродок, — Хеймдаль сделал паузу, как бы желая узнать, какова будет реакция лучника, — хочешь побыстрее наесться и напиться в Асгарде!
Побледневший Элрик, услышав раскатистый смех бога, поначалу лишь вымученно улыбнулся. Но затем, придя в себя, рассмеялся.
— Да, ты прав, но лично я не понимаю, как ты можешь стоять здесь и неустанно смотреть вдаль.
— Я уже привык.
— Но ведь там, внутри дворца Великого и Мудрого Одина, варится прекрасное мясо вепря, льётся рекой медовуха! Затеваются драки между самыми отважными воинами! Разве ты не хотел бы сразиться с ними, и победить их всех? Что может быть лучше этого? — горячо произнес Элрик.
Хеймдаль взглянул на него так, будто тот юродивый, и твёрдо, без сомнения в голосе, сказал:
— Долг. Вот что может быть лучше!
Элрик задумался. Затем решил прибегнуть к последнему доводу:
— Послушай, а как же вороны Одина, которые летают по всему свету и докладывают ему обо всём? Да и к тому же отец наш Один умеет видеть грядущее.
И снова Хеймдаль покосился на собеседника.
— Эх, Элрик, — вздохнул Бог бдительности, — ты что, дурак? Ты же знаешь, что вороны возвращаются к Одину вечером. А если враги нападут днем? А если Одина не успеют предупредить?
— Ну, хорошо, хорошо. С этим я промахнулся, — выставив перед собой ладони, согласился Элрик. — Но как насчет грядущего? Если Один захочет, то сможет сам без труда предупредить всех.
Хеймдаль рассмеялся — громко, раскатисто и так сильно, что его наверняка услышала Хель, что сидит в своём царстве мертвых, где трусы и подлецы корчатся в вечных муках.
— Он уже предупредил.
— Когда? Я что-то не слышал, — спросил Элрик.
— А кто, по-твоему, предрёк Рагнарёк?
И вновь Хеймдаль раскатисто захохотал, ещё сильнее прежнего, так что бедная Хель наверняка подпрыгнула от испуга.
Человек махнул на бога рукой и неспешно побрёл к лестнице, а Хеймдаль вновь устремил зоркий взгляд вдаль.
Оклик Хеймдаля достиг Элрика посреди второго пролета. В голосе звучала какая-то необычная, тревожная нотка, от которой он, резко развернувшись, стремглав помчался обратно.
— Что случилось? — выпалил он, добравшись до верха.
— Посмотри вон туда, — бог указал пальцем на какую-то точку, что стремительно приближалась к ним.
Элрик проследил за пальцем Хеймдаля и увидел приближающуюся фигуру человека. Этот человек был неимоверно быстр, как драккар, движимый силой Ньёрда. Огромной ширины плечи, внушительные пласты грудных мышц и валики мускулов на животе казались доспехами, а рыжая шевелюра трепалась на ветру, походя на костёр.
— Может, это Ольгред? — предположил Элрик.
— Ольгред не прибежит к нам с армией, — ответил Хеймдаль. — Посмотри на горизонт.
Элрик ойкнул. На горизонте показалось множество бегущих чудовищ, среди которых удалось разглядеть уродливых двухголовых троллей, похожих на айсберги — морозных, и на мшистые камни — горных гигантов. Остальных даже не хотелось рассматривать.
— Ну что — Ольгред? — ухмыляясь, спросил бог.
— Нет, — потрясённо ответил Элрик, — это Локи…
— Доставай свой лук, мой верный друг!
Бегущий к ним человек дико прокричал лишь одно слово, от которого у Элрика затряслись руки.
— Фенрир!!! Фенрир!!! — орал Локи. — Фенрир!!
Хеймдаль, опустив взор, протянул руку к поясу, на котором висел рог. Он поднёс его к губам и, надув щёки, протрубил. Звук оказался раскатистым и хриплым, но от этого у Элрика перестали трястись руки. И он натянул лук. И положил на тетиву стрелу.
Хеймдаль ещё раз протрубил в рог, от чего Локи застыл на месте, но его войско с шумом и гвалтом продолжало приближаться к стенам Асгарда.
Второй — почти на голову ниже первого. Узкие плечи, сухощавое тело, тонкие руки, в которых явно чувствовалась смертельная опасность, опасность не от силы, а от скорости действий и ловкости. Худощавое лицо с карими, неожиданно мягкими, как у оленёнка, глазами, а под правой щекой — маленький шрам в виде звёздочки.
Худощавый поглаживал щетину и слушал дивную песню высокого человека. Песня парила в небе, как орёл, ловящий потоки воздуха. Певец смотрел вдаль, а песня лилась из его уст — медленно и c неподдельной грустью.
Человек, окончив песню, вынул меч, придирчиво осмотрел и, уткнув остриём в пол, облокотился на эфес. Улыбнувшись белоснежно, певец повернул голову к слушавшему его спутнику.
— Хорошо поешь, Хеймдаль, — завистливо сказал слушатель.
— Спасибо, Элрик.
Человек, которого Хеймдаль назвал Элриком, повернулся к нему и, прислонившись плечом к зубцу стены, отцепил от пояса небольшой бурдюк. Пробка с чмоканьем высвободилась из горлышка: человек глотнул пару раз. Предложил Хеймдалю выпить, но тот отрицательно покачал головой.
Закрыв бурдюк, Элрик заметил:
— Послушай, бог бдительности, я знаю — у тебя работа такая, нужно всё время быть начеку. Но сегодня, наверное, опять не предвидится Рагнарёка. Тем более, что Локи сидит в кандалах, а Фенрир навряд ли сможет перегрызть цепи.
— Почему ты так заговорил, Элрик? — спросил его Хеймдаль. — Ты же знаешь, раз на раз не приходится.
Эйнхерий поправил свои длинные, чёрные как смоль, волосы. Взяв в руки лук, начал снимать с него тетиву.
— Просто ты уже триста восемьдесят лет стоишь здесь, а толку никакого, хоть сам зови Фенрира.
Хеймдаль сдержанно рассмеялся.
— А тебя не страшит Рагнарёк? Или есть сомнения, что он наступит?
— Ты же знаешь, что нет. Но, наверное, сегодня он точно не наступит.
— Почему?
— Ну, хотя бы даже потому, что Хель сегодня рожает!
Элрик гулко захохотал, а Хеймдаль лишь саркастически улыбнулся над шуткой.
— Я знаю, почему ты говоришь, что Рагнарёка сегодня не будет, — Хеймдаль с угрозой посмотрел на Элрика.
— Почему? — с опаской спросил тот.
— Потому, что ты, выродок, — Хеймдаль сделал паузу, как бы желая узнать, какова будет реакция лучника, — хочешь побыстрее наесться и напиться в Асгарде!
Побледневший Элрик, услышав раскатистый смех бога, поначалу лишь вымученно улыбнулся. Но затем, придя в себя, рассмеялся.
— Да, ты прав, но лично я не понимаю, как ты можешь стоять здесь и неустанно смотреть вдаль.
— Я уже привык.
— Но ведь там, внутри дворца Великого и Мудрого Одина, варится прекрасное мясо вепря, льётся рекой медовуха! Затеваются драки между самыми отважными воинами! Разве ты не хотел бы сразиться с ними, и победить их всех? Что может быть лучше этого? — горячо произнес Элрик.
Хеймдаль взглянул на него так, будто тот юродивый, и твёрдо, без сомнения в голосе, сказал:
— Долг. Вот что может быть лучше!
Элрик задумался. Затем решил прибегнуть к последнему доводу:
— Послушай, а как же вороны Одина, которые летают по всему свету и докладывают ему обо всём? Да и к тому же отец наш Один умеет видеть грядущее.
И снова Хеймдаль покосился на собеседника.
— Эх, Элрик, — вздохнул Бог бдительности, — ты что, дурак? Ты же знаешь, что вороны возвращаются к Одину вечером. А если враги нападут днем? А если Одина не успеют предупредить?
— Ну, хорошо, хорошо. С этим я промахнулся, — выставив перед собой ладони, согласился Элрик. — Но как насчет грядущего? Если Один захочет, то сможет сам без труда предупредить всех.
Хеймдаль рассмеялся — громко, раскатисто и так сильно, что его наверняка услышала Хель, что сидит в своём царстве мертвых, где трусы и подлецы корчатся в вечных муках.
— Он уже предупредил.
— Когда? Я что-то не слышал, — спросил Элрик.
— А кто, по-твоему, предрёк Рагнарёк?
И вновь Хеймдаль раскатисто захохотал, ещё сильнее прежнего, так что бедная Хель наверняка подпрыгнула от испуга.
Человек махнул на бога рукой и неспешно побрёл к лестнице, а Хеймдаль вновь устремил зоркий взгляд вдаль.
Оклик Хеймдаля достиг Элрика посреди второго пролета. В голосе звучала какая-то необычная, тревожная нотка, от которой он, резко развернувшись, стремглав помчался обратно.
— Что случилось? — выпалил он, добравшись до верха.
— Посмотри вон туда, — бог указал пальцем на какую-то точку, что стремительно приближалась к ним.
Элрик проследил за пальцем Хеймдаля и увидел приближающуюся фигуру человека. Этот человек был неимоверно быстр, как драккар, движимый силой Ньёрда. Огромной ширины плечи, внушительные пласты грудных мышц и валики мускулов на животе казались доспехами, а рыжая шевелюра трепалась на ветру, походя на костёр.
— Может, это Ольгред? — предположил Элрик.
— Ольгред не прибежит к нам с армией, — ответил Хеймдаль. — Посмотри на горизонт.
Элрик ойкнул. На горизонте показалось множество бегущих чудовищ, среди которых удалось разглядеть уродливых двухголовых троллей, похожих на айсберги — морозных, и на мшистые камни — горных гигантов. Остальных даже не хотелось рассматривать.
— Ну что — Ольгред? — ухмыляясь, спросил бог.
— Нет, — потрясённо ответил Элрик, — это Локи…
— Доставай свой лук, мой верный друг!
Бегущий к ним человек дико прокричал лишь одно слово, от которого у Элрика затряслись руки.
— Фенрир!!! Фенрир!!! — орал Локи. — Фенрир!!
Хеймдаль, опустив взор, протянул руку к поясу, на котором висел рог. Он поднёс его к губам и, надув щёки, протрубил. Звук оказался раскатистым и хриплым, но от этого у Элрика перестали трястись руки. И он натянул лук. И положил на тетиву стрелу.
Хеймдаль ещё раз протрубил в рог, от чего Локи застыл на месте, но его войско с шумом и гвалтом продолжало приближаться к стенам Асгарда.