Страница:
Взор Хеймдаля упал на Локи, как бы предостерегая его от дерзкой попытки нападения, но тот лишь прокричал:
— Смерть Одину!
Хеймдаль опять протрубил в свой рог, возвещая Рагнарёк!
Прерывисто вздохнув, он начал медленно подниматься на ноги. Ветер колыхал растрёпанные в битве волосы, приятно холодил разгорячённое лицо, но вместе с тем, с каждым дуновением ветра или движением тела торчащая из груди стрела впивалась ещё глубже, принося жгучую боль. В воздухе витал аромат смерти, гари, крови и страха.
Вытащив стрелу и перевязав рану — повезло, смертоносное жало увязло в теле рядом с сердцем, но всё же не задело его, — Хеймдаль оглянулся. И ужаснулся представшей ему картине: всё, всё полыхало огнём, море трупов устилало землю, всю красную от пролившейся крови. Валгалла, эйнхерии, боги Асгарда, напавшие несметные полчища ада, чудовища, которых привел за собой Локи, — всё было недвижимо, всё умерло…
Подобрав с земли свой зазубренный и окровавленный меч, Хеймдаль бросил взгляд на труп огромного волка Фенрира, почти закрывший собою бездыханное тело Одина с разорванной волчьими зубами глоткой. Смахнув со лба кровь, Хеймдаль посмотрел на север. Христианский рай горел, весь объятый огнём, он полыхал, как огромное солнце на закате.
Усмехнувшись мысли, что христианский рай теперь больше похож на христианский ад, нежели на прекрасное обиталище святых, Бог побрёл к вратам, вернее к огромному пролому на этом месте. Проклятые чудовища разворотили их одним ударом, как будто это не врата Асгарда, а жалкая калитка деревенского пастуха. Тяжело передвигая ноги — видно, немало крови потерял, да и усталость к земле клонит, — он достиг пролома. Опёрся на остатки стены и начал взглядом искать тело эйнхе-рия, с которым встретил бок о бок пришествие Рагнарёка.
— Элрик! — устало крикнул Хеймдаль. — Где ты?
Не получив ответа, он оттолкнулся от стены и, перешагивая через трупы, пошёл искать своего друга. Ни у ворот, ни во дворце Валгаллы его не оказалось. Тогда он решил проверить крепостную стену. С трудом заставил себя туда забраться.
Трупы, кровь, чьи-то кишки, отрубленные головы, руки, ноги, кисти рук — сплошное месиво. Хеймдаль запрокинул голову к небу. Сильно зажмурившись, пытался сдержать слёзы, которые вот-вот хлынут из глаз. Нет, нельзя, не пристало богу рыдать и плакать
Переступая через трупы, он всё же не оставил надежд отыскать Элрика.
Пройдя почти всю стену, заметил человеческое тело, на котором лежал мёртвый двухголовый тролль. С трудом оттолкнув труп выкормыша Локи, Хеймдаль наконец увидел лицо своего друга. От правой скулы через всё лицо проходил живой разрез от меча, нос переломан, лицо всё в крови. Но самое страшное, что заметил Хеймдаль, это нож, торчавший из груди Элрика — вошедший почти по рукоять.
Но человек был жив!
Разбросав в разные стороны трупы остальных чудовищ, похоже, убитых Элриком, Хеймдаль устало уселся рядом с ним.
— Что ж, мой друг, видимо, только мы двое выжили, — горько произнёс он.
Хеймдаль улыбнулся, тепло и мягко, улыбнулся не как бог эйнхерию, а как друг улыбается другу.
— Не умирай пока, побудь со мной, — попросил бог
— Постараюсь, — слабо улыбнулся Элрик в ответ. — А пока… расскажи, чем всё закончилось? Мы выиграли битву?
— Нет, Элрик, мы проиграли битву.
— Но как? Ты же убил Фенрира, убили Локи, Хель мертва, я сам видел, как Тор размозжил ей череп, — недоумённо прошептал Элрик. — Каким образом мы проиграли?
— Все девять миров уничтожены, все! Везде разруха, смерть, мор, пожары. Локи добился своего, устроив миру Рагнарёк, Армагеддон, называй как хочешь.
— И что теперь?
— Теперь всё начнется сначала.
— Как? Каким образом?
Хеймдаль вытащил из-за пазухи тряпицу, в которой что-то было завёрнуто, укрыто до поры до времени.
— Что это? — нетерпеливо спросил Элрик.
Бог бережно раскрыл свёрток. Там была горсть земли и семечко какого-то растения.
— Один передал мне это перед тем, как начался Рагнарёк. Точнее, гораздо раньше, ещё когда я был ребенком.
Элрик рассмеялся через силу и спросил:
— И что ты будешь с этим делать?
— Он сказал мне: «Когда всё умрет, создай все девять миров заново».
Свернув материю и положив её за пазуху, Хеймдаль увидел, что лицо эйнхерия сильно побледнело, а дыхание стало совсем слабым:
— Элрик, ты умираешь…
— Ха… тоже мне, новость. Лучше спой мне, Хеймдаль. Спой о молодом отце нашем Одине, о том, каким мы его знали.
— Хорошо.
Хеймдаль запел. Песня полилась как весёлый ручеёк, после переросла в озеро, потом в море, и, следуя суровым своим словам, в океан, перейдя от радостных ноток к тяжёлым, патетическим.
— Как жаль, что мы проиграли, — тихо прошептал Элрик.
— Да, проиграли, — ответил Хеймдаль. И, хитро улыбнувшись, добавил:
— Но именно через проигрыш достигнем победы. И наши потомки будут ценить новый мир больше, нежели мы.
Лицо Элрика стало умиротворённым и спокойным, в застывшем взгляде отразилась благодарность. Бог окинул взглядом небо. Среди хаоса, смерти и разрушений небо над Асгардом было всё то же — чистое, свежее и ярко-голубое.
Следующая остановка — будущее
Андрей Лоренц (Яромир). Невозвращение
— Смерть Одину!
Хеймдаль опять протрубил в свой рог, возвещая Рагнарёк!
* * *
Небо над Асгардом…* * *
Небо… Чистое, свежее и ярко-голубое небо стояло перед взором лежащего на земле Хеймдаля.Прерывисто вздохнув, он начал медленно подниматься на ноги. Ветер колыхал растрёпанные в битве волосы, приятно холодил разгорячённое лицо, но вместе с тем, с каждым дуновением ветра или движением тела торчащая из груди стрела впивалась ещё глубже, принося жгучую боль. В воздухе витал аромат смерти, гари, крови и страха.
Вытащив стрелу и перевязав рану — повезло, смертоносное жало увязло в теле рядом с сердцем, но всё же не задело его, — Хеймдаль оглянулся. И ужаснулся представшей ему картине: всё, всё полыхало огнём, море трупов устилало землю, всю красную от пролившейся крови. Валгалла, эйнхерии, боги Асгарда, напавшие несметные полчища ада, чудовища, которых привел за собой Локи, — всё было недвижимо, всё умерло…
Подобрав с земли свой зазубренный и окровавленный меч, Хеймдаль бросил взгляд на труп огромного волка Фенрира, почти закрывший собою бездыханное тело Одина с разорванной волчьими зубами глоткой. Смахнув со лба кровь, Хеймдаль посмотрел на север. Христианский рай горел, весь объятый огнём, он полыхал, как огромное солнце на закате.
Усмехнувшись мысли, что христианский рай теперь больше похож на христианский ад, нежели на прекрасное обиталище святых, Бог побрёл к вратам, вернее к огромному пролому на этом месте. Проклятые чудовища разворотили их одним ударом, как будто это не врата Асгарда, а жалкая калитка деревенского пастуха. Тяжело передвигая ноги — видно, немало крови потерял, да и усталость к земле клонит, — он достиг пролома. Опёрся на остатки стены и начал взглядом искать тело эйнхе-рия, с которым встретил бок о бок пришествие Рагнарёка.
— Элрик! — устало крикнул Хеймдаль. — Где ты?
Не получив ответа, он оттолкнулся от стены и, перешагивая через трупы, пошёл искать своего друга. Ни у ворот, ни во дворце Валгаллы его не оказалось. Тогда он решил проверить крепостную стену. С трудом заставил себя туда забраться.
Трупы, кровь, чьи-то кишки, отрубленные головы, руки, ноги, кисти рук — сплошное месиво. Хеймдаль запрокинул голову к небу. Сильно зажмурившись, пытался сдержать слёзы, которые вот-вот хлынут из глаз. Нет, нельзя, не пристало богу рыдать и плакать
Переступая через трупы, он всё же не оставил надежд отыскать Элрика.
Пройдя почти всю стену, заметил человеческое тело, на котором лежал мёртвый двухголовый тролль. С трудом оттолкнув труп выкормыша Локи, Хеймдаль наконец увидел лицо своего друга. От правой скулы через всё лицо проходил живой разрез от меча, нос переломан, лицо всё в крови. Но самое страшное, что заметил Хеймдаль, это нож, торчавший из груди Элрика — вошедший почти по рукоять.
Но человек был жив!
Разбросав в разные стороны трупы остальных чудовищ, похоже, убитых Элриком, Хеймдаль устало уселся рядом с ним.
— Что ж, мой друг, видимо, только мы двое выжили, — горько произнёс он.
* * *
— Нет, — раздался хриплый, едва слышный голос. — Я уже мёртв, осталось только чуть подождать…Хеймдаль улыбнулся, тепло и мягко, улыбнулся не как бог эйнхерию, а как друг улыбается другу.
— Не умирай пока, побудь со мной, — попросил бог
— Постараюсь, — слабо улыбнулся Элрик в ответ. — А пока… расскажи, чем всё закончилось? Мы выиграли битву?
— Нет, Элрик, мы проиграли битву.
— Но как? Ты же убил Фенрира, убили Локи, Хель мертва, я сам видел, как Тор размозжил ей череп, — недоумённо прошептал Элрик. — Каким образом мы проиграли?
— Все девять миров уничтожены, все! Везде разруха, смерть, мор, пожары. Локи добился своего, устроив миру Рагнарёк, Армагеддон, называй как хочешь.
— И что теперь?
— Теперь всё начнется сначала.
— Как? Каким образом?
Хеймдаль вытащил из-за пазухи тряпицу, в которой что-то было завёрнуто, укрыто до поры до времени.
— Что это? — нетерпеливо спросил Элрик.
Бог бережно раскрыл свёрток. Там была горсть земли и семечко какого-то растения.
— Один передал мне это перед тем, как начался Рагнарёк. Точнее, гораздо раньше, ещё когда я был ребенком.
Элрик рассмеялся через силу и спросил:
— И что ты будешь с этим делать?
— Он сказал мне: «Когда всё умрет, создай все девять миров заново».
Свернув материю и положив её за пазуху, Хеймдаль увидел, что лицо эйнхерия сильно побледнело, а дыхание стало совсем слабым:
— Элрик, ты умираешь…
— Ха… тоже мне, новость. Лучше спой мне, Хеймдаль. Спой о молодом отце нашем Одине, о том, каким мы его знали.
— Хорошо.
Хеймдаль запел. Песня полилась как весёлый ручеёк, после переросла в озеро, потом в море, и, следуя суровым своим словам, в океан, перейдя от радостных ноток к тяжёлым, патетическим.
— Как жаль, что мы проиграли, — тихо прошептал Элрик.
— Да, проиграли, — ответил Хеймдаль. И, хитро улыбнувшись, добавил:
— Но именно через проигрыш достигнем победы. И наши потомки будут ценить новый мир больше, нежели мы.
Лицо Элрика стало умиротворённым и спокойным, в застывшем взгляде отразилась благодарность. Бог окинул взглядом небо. Среди хаоса, смерти и разрушений небо над Асгардом было всё то же — чистое, свежее и ярко-голубое.
Следующая остановка — будущее
Андрей Лоренц (Яромир). Невозвращение
За окном лениво, как толстые коты, двигаются пушистые облака. Солнце умилённо гладит их по макушкам. А они подставляют бока и спины, толкаются, налезают друг на друга. Внизу, сквозь просветы, тёмно-зелёная земля кажется суровой и неприветливой, как болото, покрытое мхом. Хочется так лететь, и лететь… и никогда не приземляться. К тому же — я знаю, что ждёт меня по прибытии.
Только вот от себя не убежишь.
Наступает новый этап моей жизни. Позади осталось студенчество. Позади — защита с горем пополам диплома «по проблеме использования квазиэнергии в условиях пониженных температур высоких широт»… тьфу! до сих пор скулы сводит. А как же, сейчас без высшего — никуда. Без вклада, хотя бы мизерного, в науку никак не получить доступ к продлевающим жизнь технологиям…
Мне вообще-то было по барабану — когда ещё эта старость! Но заботливые родители, правдами и неправдами, благодаря знакомым и коллегам в комиссии, обеспечили место на престижной специальности «Квазиэнергия и телепортация». Из-за меня на целый год лишился возможности поступить один из круглых отличников, всю жизнь мечтавший о ней.
Вообще-то случай редчайший с тех пор, как стали использовать сканеры личности. Определяют предрасположенность к профессии, айкью и хрен знает что ещё. После введения обязательного сканирования в вузах ученых и инженеров осталось, как и должно было быть, намного меньше. То есть не больше десяти процентов от всего населения. Но это — десять процентов настоящих знатоков, горячо любящих своё дело. И вот… в этом элитном стаде завелась паршивая овца. Ещё в школе, на профтестах, комп выдавал лаконичный ответ: «Возможность развития в любом направлении». Как у большинства. С таким вердиктом нечего и мечтать о вузе. Но о тесте умолчали, не было и сканирования при поступлении. Был только всемирный научный авторитет профессоров Ефремова и Нестровой.
Их совместная работа по социологии, как часто говорили, перевернула мир — а я не мог понять в ней даже названия.
Теперь их нет. Экспедиция с целью образования первой марсианской колонии закончилась неудачей, и унесла жизни пяти тысяч лучших представителей человечества. Так говорили в новостях. А я стал сиротой в семнадцать лет.
Я любил своих стариков. В тот день я первый раз напился до потери сознания, а потом неделю не появлялся в универе. Встал вопрос об отчислении. Меня это отрезвило. Тогда твёрдо решил доучиться, чтобы не предавать их память, хотя и понимал, что это — не моё.
А тут ещё проснулась тяга к истории. Я часами копался в Сети по историческим сайтам. Представлял себя то гордым рыцарем, то свирепым викингом, то отважным римским легионером. Не важно, кем: главное, я чувствовал, что рождён в это время по ошибке, что моя эпоха, как минимум — тысяча лет назад. Помогали в этом и баймы, и фильмы. Но вскоре пришлось это оставить: учёба поглотила всё свободное время.
Теперь же, закончив универ и выполнив долг перед родителями, я вынужден отдавать долг Родине. На Таймыре строится крупный научный центр, и им уже необходим телепорт. Наспех выбранный дипломный проект сыграл со мной злую шутку: по распределению попал именно туда. Теперь предстоят пять лет работы посреди ледяной пустыни в компании людей, с которыми я вряд ли найду общий язык…
Весёлая перспектива!
Ближайший телепорт в Красноярске, а оттуда — два часа на автоматическом грузовом флайере над тайгой.
Два часа, в которые нечем заняться и не с кем поговорить.
Смотрю в окно. Теперь вижу там прекрасные неприступные замки, всадников с длинными копьями, несущихся навстречу шипастым и оскаленным, но тоже прекрасным, драконам… И на душе становится спокойней. Ну что такое пять лет? Не в тюрьме же. Есть же отпуск, причем довольно долгий — да и зарплата немаленькая. И с людьми как-нибудь притерплюсь. А там можно и второе высшее, историческое. И — археологом на Тибет. Не так давно недалеко от Кайласа нашли подземный город. По слухам, он перевернёт представления о современной истории, и, возможно, даже о науке…
Ладонь приятно холодит какой-то предмет. Опускаю глаза. Зелёная искорка камня на перстне норовит сверкнуть прямо в глаза: астроцит, синтетический минерал. «Очень красивый камень, и в цвет твоих глаз», — сказала Люба, когда дарила безделушку.
Люба, последняя моя девушка, студентка истфака, очень долго терпела меня. Дольше, чем остальные. Но и она не выдержала. Или это я боялся заводить прочные отношения, чтобы снова не потерять?
Люба… какое-то нелепое получилось у нас расставание. И кольцо в кармане — последнее напоминание о прошлой жизни.
Всё, хватит вспоминать.
Надо отвлечься: хотя бы проверить оборудование. Автопогрузчики тоже иногда ошибаются.
Над дверью красная надпись «В доступе отказано!». Глупая автоматика не пускает в грузовой отсек без спецкостюма. Дескать, отсек повышенной опасности. Беру костюм под мышку и пробую снова. Надпись меняется, дверь отъезжает в сторону. Разобранный и аккуратно расфасованный по ящикам телепорт скромненько пристроился в уголке. Внезапно освещение сменилось на красное. Противный голос приказал немедленно покинуть грузовой отсек: видно, система поняла обман. А вот хрен тебе! В хвостовой части нет сканеров. Постою там — может, успокоится…
Одинаковые контейнеры выстроились в две ровных колонны. Стандартные пиктограммки обозначают продовольствие. Понятно, провиант для многочисленных экспедиций и новых поселений. Чёрт! Проклятая автоматика не умолкает. Бубнит нечленораздельно, отсюда не разобрать. В самом конце контейнеры отличаются по цвету. Квадратные, высотой метра два. Подхожу. Наконец-то сирена умолкла…
Внезапно крайний ящик со скрежетом быстро поехал на меня. Одновременно сзади начали открываться массивные внешние двери. Авторазгрузка! Прыгаю в сторону. Но наперерез уже едет второй стальной куб. Успею… Твёрдая бесчувственная поверхность с силой бьёт в плечо. Под ногами стало пусто, а во рту солёно. Холодный ураган закружил в своих объятиях. Внизу — красивая и ужасающая картина тёмно-зелёных таёжных дебрей с проплешинами болот, и серебристая речка невдалеке. Оказывается, флайер сильно снизился.
Ужас неминуемой близкой смерти вместе с разрывающим веки ураганом вонзился в душу. Проклятый спецкостюм с парашютом остался у двери. Конец. Почему-то в обречённом мозгу не появляются воспоминания всей жизни. Наверное, слишком никчёмная? Только непривычно странное чувство эйфории.
Что-то толкает больное плечо. Опять этот долбаный ящик. Внезапная мысль: на каждом ящике — парашют. Хватаюсь за ручку. Если повезёт и удержусь… Резкий рывок раскрываемого купола. Руки едва не оторвались, немеют. Предательски слабеют пальцы. Вот на каждой руке уже держатся только три средних. По одному… срываюсь в бездну. Что-то резануло спину и бока. Теперь вишу на зацепившемся ремне штанов. Представляю, как глупо выглядит со стороны! Онемение в руках постепенно уходит. Теперь бы только забраться наверх, к стропам. По выступам и ручкам качающегося ящика кое-как залез на горизонтальную верхнюю площадку. Срываемый ветром, прижался всем телом, стараясь не смотреть за край и вцепившись в стропы. Но, чувствую, снижаюсь слишком быстро. По сторонам стремительно вырастают сосны и кедры. Кое-как встаю, держась за веревки. Удар.
Свет мягкий и достаточно яркий. Почти как в пасмурный день — только тени чёрные, словно бездна.
Налюбовавшись вволю, я поднялся, чтобы осмотреться. Плечо ноет, на лбу шишка, наверное, с кулак, но серьёзного ничего. Кажется, мне откровенно повезло. Хотя какое там, повезло. Не схватился бы и не удержался бы на ящике, сейчас бы в полянку впитывалась маленькая красная лужа. При этой мысли плечи передёрнулись, отчего заныло больнее. В сердце начали закрадываться страх и одиночество. Издалека послышался вой… Стоп! Здесь должны быть люди. Не зря же сюда сбросили груз. Нужно дождаться, когда за ним придут.
Парашют уже распался. Как напоминание, осталось светлое пятно с подветренной стороны ящика. На следующий год на месте пятна трава вырастет гуще и выше, чем вокруг.
Чтобы согреться, решил походить. На поляну, достаточно широкую, с одной стороны клином врезается молодая рощица. В лунном свете проступили на противоположном краю рощи знакомые очертания. Контейнер. Такой же, как и мой. Только маркировка… Издали не разобрать, надо посмотреть ближе. Металлический куб со всех сторон густо зарос травой и молодыми деревцами. Ого! Да это ж двадцать два года назад! И, странно, пломба не вскрыта… Вдалеке мигнул красный огонёк, похожий на звезду. Но слишком уж низко, да и цвет больно яркий, не бывает таких звёзд.
Станция приближалась медленно, всем видом давая понять, что и здесь я людей не найду: повсюду — заросли кустов и деревьев, некоторые уже догнали по высоте окружающий лес. Сверху я принял её за неопрятный холм. Да и некогда было тогда разбираться в особенностях пейзажа. Похоже, и мой злополучный ящик уже никто не придёт забирать. Зачем же его сбросили на заброшенную станцию? Справа у входа стоит чудовищный угловатый погрузчик. С изумлением увидел в нём кресло и рычаги. Да он же ещё ручного управления! Да уж, здесь точно нет живых людей. Но должен быть хотя бы передатчик. Пусть древний — главное, чтобы работал. Станция выглядит нетронутой, хоть и заброшенной. Ворота открыты, но пройти мешает колючий кустарник. Кое-как продрался, царапая лицо и цепляясь одеждой. Приземистый модуль справа обозначен как столовая. Только сейчас сообразил, что просто дико хочу есть. Передатчик подождёт, столько лет ждал.
Дверь отворилась с надсадным скрипом, похожим на предсмертный. Первой в глаза бросилась архаичность дизайна. В такой старой столовой должен быть ещё склад с «консервированными» продуктами, так это называется. Тогда ещё не было синтезов. Надо же, представился случай попробовать настоящей еды. Сейчас такая только в крутых ресторанах.
Потыкавшись по запертым и просто приржавевшим дверям, всё-таки нашёл нужную. Благо не закрыта, но открывается внутрь, а с другой стороны чем-то привалена. С силой надавил. Дверь подалась всё с тем же надсадным скрипом. За ней что-то рухнуло. Склад встретил беспорядочно разбросанными ящиками, непонятными тряпками и каким-то странным запахом. А прямо напротив большой квадрат ворот зияет звёздным небом: на полу похожий, но искажённый — и цвета лунного серебра.
И чего ломился — не мог обойти, что ли…
Я остановился в центре довольно вместительного помещения. Большинство ящиков разломано и валяется в беспорядке. Как будто здесь что-то взорвалось или…
За одной кучей зашуршало. Послышалось сопение и ворчание. В ноздри с новой силой ударил этот странно узнаваемый запах… запах зверя. Глухой рёв, почти на уровне инфразвука. Из-за кучи выдвинулось что-то тёмное и начало вырастать. И вот уже на фоне ворот возвышается громадная фигура чудовища… медведь. Огромный и недовольный. Рёв стал громким и угрожающим. Он опустился на четвереньки и пошёл на меня. Я попятился, но сзади — завал. Колени предательски дрожат. А в мозгу обречённая мысль: только бы убил одним ударом, чтобы не больно, и не видеть, как чудовище отрывает кусок за куском от моего умирающего тела. Ноги стали ватными, будто поняв, что убегать бесполезно. До двери и до ворот примерно одинаково далеко. А зверь приближается всё быстрей, и всё больше свирепея. Я смотрел на него, не в силах сдвинуться. Вот он уже в пяти метрах, в четырёх… в трёх…
Медведь остановился и, не переставая реветь, закрутился на месте, словно пытаясь дотянуться до кусающей спину блохи. А в спине, я не поверил глазам, торчала стрела! Он снова поднялся на задние лапы, но смотрел уже не на меня. Свист, шмякаюший звук — и в глазной впадине возникло ещё одно оперение. Зверь взвыл уже жалобно и стал заваливаться в мою сторону, но я в оцепенении не мог сдвинуться. Слышал чей-то крик, но не разобрал, откуда и что кричат. Тело послушалось в последний момент, но было уже поздно. Огромная туша с размаху свалилась на меня. Грудь пронзила резкая боль, и что-то хрустнуло. Я не смог вздохнуть, а во рту вдруг стало солоно. Медведь дёрнулся в последней конвульсии, и новый приступ боли отправил меня в беспамятство.
— О, очухался, Вортислав, он очухался! Ну и дал же ты, паря! Попёр прям беру в логово. Хорошо, мимо проходили. Мы тя когда увидали, ты ужо почти со светом белым попрощался. Ножки поджал, глазки закатал. И в луже какой-то странной. Хм… наверно, крыша худая там, а, Вортислав? Га-га. Только лук-то мой всегда со мной. Ты что ж не отпрыгнул-то, когда он на тебя мертвяком падать стал? Я ж кричал — прыгай, мол… а ты — как лягуха, в лёд вмороженная…
— Дубыня, перестань. Ты, когда бера первый раз увидел, тоже — не сразу на него с рогатиной.
— Да я чо? — он смутился, — А здоровенный был детина. Хозяин, сразу видно. И шкура вона какая! Ёрш обзавидуется. У него-то, поди ж, самая большая была, да вытерлась вся.
— Зверя без надобности бить не по Покону. А покон всего выше.
— Дык это ж не без надобности… А вот мы с Ершом за реку на кабана ходили. Кабан там крупный, породистый. Потому как дубов много и жёлуди… вот с яйцо куриное!..
Он рассказывал со смешками и шуточками об охоте и просто жизни. Видимо, нашёл во мне благодарного слушателя, так как передний, которого звали Вортиславом, насколько мне было видно, совершенно не слушал. Либо эти рассказы уже набили оскомину, либо он думал о чём-то более важном. И, вообще — голос этого Вортислава производил впечатление важного человека. Важного в том смысле, что от него зависит очень многое. Дубыня же, напротив, вызывал симпатию своей простотой и весёлым нравом. С его слов я узнал о Деревне на лесной речушке, и — что до ближайшего жилья и вообще цивилизации пешком дней пять, и это если без передыху. Слушал и слушал, но, в конце концов, ослабленный пережитым организм погрузил сознание в спокойный сон. Когда я проснулся на привале, ноздри щекотал запах, знакомый по фильмам и баймам. Только теперь запах дыма был не смоделированный, а настоящий, чёткий и насыщенный. Неужели я попал туда, куда с такой силой мечтал попасть?
В Деревне, после рассказа Дубыни, мужики в основном смеялись, а женщины сочувствовали. Но все с одинаковым интересом приходили посмотреть на нового человека. Видимо, нечасто здесь появлялись гости. Я несколько дней провалялся на печке в избе Вортислава. Он поил меня отварами и заставлял жевать какие-то корешки. Как ни странно, рёбра срослись на удивление быстро, и через неделю я уже не чувствовал боли при движениях.
Дубыня, натешившись славой спасителя, взял меня под свою защиту и заступался, когда мужики пытались подшутить или задраться. Он года на три младше меня, но с ним уже считались, как с мужчиной. Здесь вообще рано взрослеют. Иначе — не выжить. Дубыня же взрослость сочетал с детской весёлостью. Могучий, казалось бы, мужчина, он всегда собирал вокруг себя кучу детворы и каждому был приятелем. Он всюду таскал меня с собой и своим другом, Ершом. Ёрш, вечно лохматый и недовольный, чуть ниже и уже Дубыни в плечах, считался мастером налаживания ловушек и западней. Вместе они всегда приходили с добычей. Вот только постоянно соперничали и подшучивали друг над другом. Несколько раз, как рассказывали, доходило даже до драки. Но Дубыня не мог долго сердиться, и вскоре они вместе уходили на охоту друзьями. Я как-то незаметно стал частью их компании, а из обучающегося новичка — арбитром в их спорах и подколках.
О том, чтобы вернуться, я даже и не думал. Я наконец-то нашёл, что искал. Поисковые операции по моему спасению, если они были, уже прекратились. А, скорее всего, посчитали, что я вообще не садился во флаер. Обмануть электронику не так-то сложно — благо, погрузка полностью автоматическая. Так что меня почти ничто не держит. Я счастлив. Вот она — настоящая жизнь!
Вортислав — что-то вроде главы или волхва, длинноволосый седой старик с такой же длинной седой бородой. Я принял его за волхва сразу, как увидел: тем более, недалеко на возвышении стояли вкопанные кругом в землю деревянные чуры.
Капище.
Неужели здесь до сих пор сохранилось язычество? Но жителей ничуть не удивляло и существование внешнего мира. Они просто предпочитали с ним не связываться. И что-то в этом было непонятное…
Обычно, если случалось такое чудо, и учёные находили первобытные племена, то через год-два аборигены уже щеголяли в джинсах и жевали «стиморол». Здесь же у этих, вроде бы наивных, людей — как будто иммунитет к цивилизации. Более того, упоминание о ней считается стыдным, словно о собственном публичном позоре. Я пытался выяснить об этом у Вортислава. И он охотно рассказывал, как они сохраняют культуру. И по мере того, как я больше понимал эту философию, она мне всё больше и больше нравилась. Всё выстроилось в настолько стройную и законченную религию, что я не понимал, как люди не додумались до неё раньше. Не прост этот Вортислав, не прост… Если бы всё, что он говорит, поместить в Сеть… Вот только для этого придется воспользоваться плодами цивилизации. Надо подумать, как бы уговорить его.
— Люди сами должны это понять. Просто мы — первые, — говорил он, — если нас увидят или поговорят, то поймут. Но раньше или позже это произойдёт — неважно. Ты вот понял быстрее.
— Так то я — мне проще, я изгой. Хотя, может, и они поймут сами… но что-то сомневаюсь.
— Зря. Я ведь тоже не всегда был волхвом. Раньше был оператором связи с Большой Землёй на той заброшенной станции. И все жители Деревни — поселенцы с неё, и их потомки. Именно там должно было возникнуть поселение. Но мы ушли оттуда, когда поняли, как нужно жить. Я договорился, что буду выходить на связь раз в год. И хожу туда каждый год в один и тот же день. Теперь понимаешь, какое чудо, что мы тебя нашли? Тебя боги вели.
Я стоял поражённый. Так это не просто деревня, дожившая со своим укладом из древности до наших дней. Это целое поселение из таких же, как я, противников цивилизации, только они живут здесь уже лет тридцать, если не больше. И Вортислав сумел облечь в слова то, что давно вертелось у меня в голове — да я уверен, что не только у меня.
Да как! Он повёл за собой целое поселение, а ведь это около трёхсот человек! Эта религия выдержала столько лет. Люди жили в лишениях, и каждый день доставался тяжёлым, кропотливым трудом. Но никто и не подумал уйти и жить, как обычный человек, в уюте и комфорте. Наоборот, люди ревностно соблюдали Покон.
Нет, нужно постараться записать это всё и выложить в Сеть. Хотя бы втайне от него.
Только вот от себя не убежишь.
Наступает новый этап моей жизни. Позади осталось студенчество. Позади — защита с горем пополам диплома «по проблеме использования квазиэнергии в условиях пониженных температур высоких широт»… тьфу! до сих пор скулы сводит. А как же, сейчас без высшего — никуда. Без вклада, хотя бы мизерного, в науку никак не получить доступ к продлевающим жизнь технологиям…
Мне вообще-то было по барабану — когда ещё эта старость! Но заботливые родители, правдами и неправдами, благодаря знакомым и коллегам в комиссии, обеспечили место на престижной специальности «Квазиэнергия и телепортация». Из-за меня на целый год лишился возможности поступить один из круглых отличников, всю жизнь мечтавший о ней.
Вообще-то случай редчайший с тех пор, как стали использовать сканеры личности. Определяют предрасположенность к профессии, айкью и хрен знает что ещё. После введения обязательного сканирования в вузах ученых и инженеров осталось, как и должно было быть, намного меньше. То есть не больше десяти процентов от всего населения. Но это — десять процентов настоящих знатоков, горячо любящих своё дело. И вот… в этом элитном стаде завелась паршивая овца. Ещё в школе, на профтестах, комп выдавал лаконичный ответ: «Возможность развития в любом направлении». Как у большинства. С таким вердиктом нечего и мечтать о вузе. Но о тесте умолчали, не было и сканирования при поступлении. Был только всемирный научный авторитет профессоров Ефремова и Нестровой.
Их совместная работа по социологии, как часто говорили, перевернула мир — а я не мог понять в ней даже названия.
Теперь их нет. Экспедиция с целью образования первой марсианской колонии закончилась неудачей, и унесла жизни пяти тысяч лучших представителей человечества. Так говорили в новостях. А я стал сиротой в семнадцать лет.
Я любил своих стариков. В тот день я первый раз напился до потери сознания, а потом неделю не появлялся в универе. Встал вопрос об отчислении. Меня это отрезвило. Тогда твёрдо решил доучиться, чтобы не предавать их память, хотя и понимал, что это — не моё.
А тут ещё проснулась тяга к истории. Я часами копался в Сети по историческим сайтам. Представлял себя то гордым рыцарем, то свирепым викингом, то отважным римским легионером. Не важно, кем: главное, я чувствовал, что рождён в это время по ошибке, что моя эпоха, как минимум — тысяча лет назад. Помогали в этом и баймы, и фильмы. Но вскоре пришлось это оставить: учёба поглотила всё свободное время.
Теперь же, закончив универ и выполнив долг перед родителями, я вынужден отдавать долг Родине. На Таймыре строится крупный научный центр, и им уже необходим телепорт. Наспех выбранный дипломный проект сыграл со мной злую шутку: по распределению попал именно туда. Теперь предстоят пять лет работы посреди ледяной пустыни в компании людей, с которыми я вряд ли найду общий язык…
Весёлая перспектива!
Ближайший телепорт в Красноярске, а оттуда — два часа на автоматическом грузовом флайере над тайгой.
Два часа, в которые нечем заняться и не с кем поговорить.
Смотрю в окно. Теперь вижу там прекрасные неприступные замки, всадников с длинными копьями, несущихся навстречу шипастым и оскаленным, но тоже прекрасным, драконам… И на душе становится спокойней. Ну что такое пять лет? Не в тюрьме же. Есть же отпуск, причем довольно долгий — да и зарплата немаленькая. И с людьми как-нибудь притерплюсь. А там можно и второе высшее, историческое. И — археологом на Тибет. Не так давно недалеко от Кайласа нашли подземный город. По слухам, он перевернёт представления о современной истории, и, возможно, даже о науке…
Ладонь приятно холодит какой-то предмет. Опускаю глаза. Зелёная искорка камня на перстне норовит сверкнуть прямо в глаза: астроцит, синтетический минерал. «Очень красивый камень, и в цвет твоих глаз», — сказала Люба, когда дарила безделушку.
Люба, последняя моя девушка, студентка истфака, очень долго терпела меня. Дольше, чем остальные. Но и она не выдержала. Или это я боялся заводить прочные отношения, чтобы снова не потерять?
Люба… какое-то нелепое получилось у нас расставание. И кольцо в кармане — последнее напоминание о прошлой жизни.
Всё, хватит вспоминать.
Надо отвлечься: хотя бы проверить оборудование. Автопогрузчики тоже иногда ошибаются.
Над дверью красная надпись «В доступе отказано!». Глупая автоматика не пускает в грузовой отсек без спецкостюма. Дескать, отсек повышенной опасности. Беру костюм под мышку и пробую снова. Надпись меняется, дверь отъезжает в сторону. Разобранный и аккуратно расфасованный по ящикам телепорт скромненько пристроился в уголке. Внезапно освещение сменилось на красное. Противный голос приказал немедленно покинуть грузовой отсек: видно, система поняла обман. А вот хрен тебе! В хвостовой части нет сканеров. Постою там — может, успокоится…
Одинаковые контейнеры выстроились в две ровных колонны. Стандартные пиктограммки обозначают продовольствие. Понятно, провиант для многочисленных экспедиций и новых поселений. Чёрт! Проклятая автоматика не умолкает. Бубнит нечленораздельно, отсюда не разобрать. В самом конце контейнеры отличаются по цвету. Квадратные, высотой метра два. Подхожу. Наконец-то сирена умолкла…
Внезапно крайний ящик со скрежетом быстро поехал на меня. Одновременно сзади начали открываться массивные внешние двери. Авторазгрузка! Прыгаю в сторону. Но наперерез уже едет второй стальной куб. Успею… Твёрдая бесчувственная поверхность с силой бьёт в плечо. Под ногами стало пусто, а во рту солёно. Холодный ураган закружил в своих объятиях. Внизу — красивая и ужасающая картина тёмно-зелёных таёжных дебрей с проплешинами болот, и серебристая речка невдалеке. Оказывается, флайер сильно снизился.
Ужас неминуемой близкой смерти вместе с разрывающим веки ураганом вонзился в душу. Проклятый спецкостюм с парашютом остался у двери. Конец. Почему-то в обречённом мозгу не появляются воспоминания всей жизни. Наверное, слишком никчёмная? Только непривычно странное чувство эйфории.
Что-то толкает больное плечо. Опять этот долбаный ящик. Внезапная мысль: на каждом ящике — парашют. Хватаюсь за ручку. Если повезёт и удержусь… Резкий рывок раскрываемого купола. Руки едва не оторвались, немеют. Предательски слабеют пальцы. Вот на каждой руке уже держатся только три средних. По одному… срываюсь в бездну. Что-то резануло спину и бока. Теперь вишу на зацепившемся ремне штанов. Представляю, как глупо выглядит со стороны! Онемение в руках постепенно уходит. Теперь бы только забраться наверх, к стропам. По выступам и ручкам качающегося ящика кое-как залез на горизонтальную верхнюю площадку. Срываемый ветром, прижался всем телом, стараясь не смотреть за край и вцепившись в стропы. Но, чувствую, снижаюсь слишком быстро. По сторонам стремительно вырастают сосны и кедры. Кое-как встаю, держась за веревки. Удар.
* * *
Очнулся от того, что зубы отбивают чечётку. Стемнело, но вокруг достаточно светло: огромная круглая луна смотрит загадочно своими кратерами и морями. То есть, меня учили, что на Луне, земном спутнике, есть кратеры и моря застывшей лавы. И поэтому солнечный свет отражается неравномерно. Но на самом-то деле я вижу, что сверху недобро смотрит серебряный щит с изображением кровавой битвы людей — или тёмных богов, не разобрать. А то и вообще луна становится ликом древнего бога… нет, скорее богини. Есть в ней какое-то женское начало, даже женственное.Свет мягкий и достаточно яркий. Почти как в пасмурный день — только тени чёрные, словно бездна.
Налюбовавшись вволю, я поднялся, чтобы осмотреться. Плечо ноет, на лбу шишка, наверное, с кулак, но серьёзного ничего. Кажется, мне откровенно повезло. Хотя какое там, повезло. Не схватился бы и не удержался бы на ящике, сейчас бы в полянку впитывалась маленькая красная лужа. При этой мысли плечи передёрнулись, отчего заныло больнее. В сердце начали закрадываться страх и одиночество. Издалека послышался вой… Стоп! Здесь должны быть люди. Не зря же сюда сбросили груз. Нужно дождаться, когда за ним придут.
Парашют уже распался. Как напоминание, осталось светлое пятно с подветренной стороны ящика. На следующий год на месте пятна трава вырастет гуще и выше, чем вокруг.
Чтобы согреться, решил походить. На поляну, достаточно широкую, с одной стороны клином врезается молодая рощица. В лунном свете проступили на противоположном краю рощи знакомые очертания. Контейнер. Такой же, как и мой. Только маркировка… Издали не разобрать, надо посмотреть ближе. Металлический куб со всех сторон густо зарос травой и молодыми деревцами. Ого! Да это ж двадцать два года назад! И, странно, пломба не вскрыта… Вдалеке мигнул красный огонёк, похожий на звезду. Но слишком уж низко, да и цвет больно яркий, не бывает таких звёзд.
Станция приближалась медленно, всем видом давая понять, что и здесь я людей не найду: повсюду — заросли кустов и деревьев, некоторые уже догнали по высоте окружающий лес. Сверху я принял её за неопрятный холм. Да и некогда было тогда разбираться в особенностях пейзажа. Похоже, и мой злополучный ящик уже никто не придёт забирать. Зачем же его сбросили на заброшенную станцию? Справа у входа стоит чудовищный угловатый погрузчик. С изумлением увидел в нём кресло и рычаги. Да он же ещё ручного управления! Да уж, здесь точно нет живых людей. Но должен быть хотя бы передатчик. Пусть древний — главное, чтобы работал. Станция выглядит нетронутой, хоть и заброшенной. Ворота открыты, но пройти мешает колючий кустарник. Кое-как продрался, царапая лицо и цепляясь одеждой. Приземистый модуль справа обозначен как столовая. Только сейчас сообразил, что просто дико хочу есть. Передатчик подождёт, столько лет ждал.
Дверь отворилась с надсадным скрипом, похожим на предсмертный. Первой в глаза бросилась архаичность дизайна. В такой старой столовой должен быть ещё склад с «консервированными» продуктами, так это называется. Тогда ещё не было синтезов. Надо же, представился случай попробовать настоящей еды. Сейчас такая только в крутых ресторанах.
Потыкавшись по запертым и просто приржавевшим дверям, всё-таки нашёл нужную. Благо не закрыта, но открывается внутрь, а с другой стороны чем-то привалена. С силой надавил. Дверь подалась всё с тем же надсадным скрипом. За ней что-то рухнуло. Склад встретил беспорядочно разбросанными ящиками, непонятными тряпками и каким-то странным запахом. А прямо напротив большой квадрат ворот зияет звёздным небом: на полу похожий, но искажённый — и цвета лунного серебра.
И чего ломился — не мог обойти, что ли…
Я остановился в центре довольно вместительного помещения. Большинство ящиков разломано и валяется в беспорядке. Как будто здесь что-то взорвалось или…
За одной кучей зашуршало. Послышалось сопение и ворчание. В ноздри с новой силой ударил этот странно узнаваемый запах… запах зверя. Глухой рёв, почти на уровне инфразвука. Из-за кучи выдвинулось что-то тёмное и начало вырастать. И вот уже на фоне ворот возвышается громадная фигура чудовища… медведь. Огромный и недовольный. Рёв стал громким и угрожающим. Он опустился на четвереньки и пошёл на меня. Я попятился, но сзади — завал. Колени предательски дрожат. А в мозгу обречённая мысль: только бы убил одним ударом, чтобы не больно, и не видеть, как чудовище отрывает кусок за куском от моего умирающего тела. Ноги стали ватными, будто поняв, что убегать бесполезно. До двери и до ворот примерно одинаково далеко. А зверь приближается всё быстрей, и всё больше свирепея. Я смотрел на него, не в силах сдвинуться. Вот он уже в пяти метрах, в четырёх… в трёх…
Медведь остановился и, не переставая реветь, закрутился на месте, словно пытаясь дотянуться до кусающей спину блохи. А в спине, я не поверил глазам, торчала стрела! Он снова поднялся на задние лапы, но смотрел уже не на меня. Свист, шмякаюший звук — и в глазной впадине возникло ещё одно оперение. Зверь взвыл уже жалобно и стал заваливаться в мою сторону, но я в оцепенении не мог сдвинуться. Слышал чей-то крик, но не разобрал, откуда и что кричат. Тело послушалось в последний момент, но было уже поздно. Огромная туша с размаху свалилась на меня. Грудь пронзила резкая боль, и что-то хрустнуло. Я не смог вздохнуть, а во рту вдруг стало солоно. Медведь дёрнулся в последней конвульсии, и новый приступ боли отправил меня в беспамятство.
* * *
Я открыл глаза и увидел плавно качающиеся ветви деревьев, а сквозь них небо. Ветви уплывают в сторону моих ног, а я лежу на чём-то мягком. Похоже, меня везут… или несут? О, господи, я же на медвежьей шкуре! Этот запах… ужасные воспоминания встали перед глазами. Я невольно застонал, и ребра заныли в ответ.— О, очухался, Вортислав, он очухался! Ну и дал же ты, паря! Попёр прям беру в логово. Хорошо, мимо проходили. Мы тя когда увидали, ты ужо почти со светом белым попрощался. Ножки поджал, глазки закатал. И в луже какой-то странной. Хм… наверно, крыша худая там, а, Вортислав? Га-га. Только лук-то мой всегда со мной. Ты что ж не отпрыгнул-то, когда он на тебя мертвяком падать стал? Я ж кричал — прыгай, мол… а ты — как лягуха, в лёд вмороженная…
— Дубыня, перестань. Ты, когда бера первый раз увидел, тоже — не сразу на него с рогатиной.
— Да я чо? — он смутился, — А здоровенный был детина. Хозяин, сразу видно. И шкура вона какая! Ёрш обзавидуется. У него-то, поди ж, самая большая была, да вытерлась вся.
— Зверя без надобности бить не по Покону. А покон всего выше.
— Дык это ж не без надобности… А вот мы с Ершом за реку на кабана ходили. Кабан там крупный, породистый. Потому как дубов много и жёлуди… вот с яйцо куриное!..
Он рассказывал со смешками и шуточками об охоте и просто жизни. Видимо, нашёл во мне благодарного слушателя, так как передний, которого звали Вортиславом, насколько мне было видно, совершенно не слушал. Либо эти рассказы уже набили оскомину, либо он думал о чём-то более важном. И, вообще — голос этого Вортислава производил впечатление важного человека. Важного в том смысле, что от него зависит очень многое. Дубыня же, напротив, вызывал симпатию своей простотой и весёлым нравом. С его слов я узнал о Деревне на лесной речушке, и — что до ближайшего жилья и вообще цивилизации пешком дней пять, и это если без передыху. Слушал и слушал, но, в конце концов, ослабленный пережитым организм погрузил сознание в спокойный сон. Когда я проснулся на привале, ноздри щекотал запах, знакомый по фильмам и баймам. Только теперь запах дыма был не смоделированный, а настоящий, чёткий и насыщенный. Неужели я попал туда, куда с такой силой мечтал попасть?
В Деревне, после рассказа Дубыни, мужики в основном смеялись, а женщины сочувствовали. Но все с одинаковым интересом приходили посмотреть на нового человека. Видимо, нечасто здесь появлялись гости. Я несколько дней провалялся на печке в избе Вортислава. Он поил меня отварами и заставлял жевать какие-то корешки. Как ни странно, рёбра срослись на удивление быстро, и через неделю я уже не чувствовал боли при движениях.
Дубыня, натешившись славой спасителя, взял меня под свою защиту и заступался, когда мужики пытались подшутить или задраться. Он года на три младше меня, но с ним уже считались, как с мужчиной. Здесь вообще рано взрослеют. Иначе — не выжить. Дубыня же взрослость сочетал с детской весёлостью. Могучий, казалось бы, мужчина, он всегда собирал вокруг себя кучу детворы и каждому был приятелем. Он всюду таскал меня с собой и своим другом, Ершом. Ёрш, вечно лохматый и недовольный, чуть ниже и уже Дубыни в плечах, считался мастером налаживания ловушек и западней. Вместе они всегда приходили с добычей. Вот только постоянно соперничали и подшучивали друг над другом. Несколько раз, как рассказывали, доходило даже до драки. Но Дубыня не мог долго сердиться, и вскоре они вместе уходили на охоту друзьями. Я как-то незаметно стал частью их компании, а из обучающегося новичка — арбитром в их спорах и подколках.
О том, чтобы вернуться, я даже и не думал. Я наконец-то нашёл, что искал. Поисковые операции по моему спасению, если они были, уже прекратились. А, скорее всего, посчитали, что я вообще не садился во флаер. Обмануть электронику не так-то сложно — благо, погрузка полностью автоматическая. Так что меня почти ничто не держит. Я счастлив. Вот она — настоящая жизнь!
Вортислав — что-то вроде главы или волхва, длинноволосый седой старик с такой же длинной седой бородой. Я принял его за волхва сразу, как увидел: тем более, недалеко на возвышении стояли вкопанные кругом в землю деревянные чуры.
Капище.
Неужели здесь до сих пор сохранилось язычество? Но жителей ничуть не удивляло и существование внешнего мира. Они просто предпочитали с ним не связываться. И что-то в этом было непонятное…
Обычно, если случалось такое чудо, и учёные находили первобытные племена, то через год-два аборигены уже щеголяли в джинсах и жевали «стиморол». Здесь же у этих, вроде бы наивных, людей — как будто иммунитет к цивилизации. Более того, упоминание о ней считается стыдным, словно о собственном публичном позоре. Я пытался выяснить об этом у Вортислава. И он охотно рассказывал, как они сохраняют культуру. И по мере того, как я больше понимал эту философию, она мне всё больше и больше нравилась. Всё выстроилось в настолько стройную и законченную религию, что я не понимал, как люди не додумались до неё раньше. Не прост этот Вортислав, не прост… Если бы всё, что он говорит, поместить в Сеть… Вот только для этого придется воспользоваться плодами цивилизации. Надо подумать, как бы уговорить его.
— Люди сами должны это понять. Просто мы — первые, — говорил он, — если нас увидят или поговорят, то поймут. Но раньше или позже это произойдёт — неважно. Ты вот понял быстрее.
— Так то я — мне проще, я изгой. Хотя, может, и они поймут сами… но что-то сомневаюсь.
— Зря. Я ведь тоже не всегда был волхвом. Раньше был оператором связи с Большой Землёй на той заброшенной станции. И все жители Деревни — поселенцы с неё, и их потомки. Именно там должно было возникнуть поселение. Но мы ушли оттуда, когда поняли, как нужно жить. Я договорился, что буду выходить на связь раз в год. И хожу туда каждый год в один и тот же день. Теперь понимаешь, какое чудо, что мы тебя нашли? Тебя боги вели.
Я стоял поражённый. Так это не просто деревня, дожившая со своим укладом из древности до наших дней. Это целое поселение из таких же, как я, противников цивилизации, только они живут здесь уже лет тридцать, если не больше. И Вортислав сумел облечь в слова то, что давно вертелось у меня в голове — да я уверен, что не только у меня.
Да как! Он повёл за собой целое поселение, а ведь это около трёхсот человек! Эта религия выдержала столько лет. Люди жили в лишениях, и каждый день доставался тяжёлым, кропотливым трудом. Но никто и не подумал уйти и жить, как обычный человек, в уюте и комфорте. Наоборот, люди ревностно соблюдали Покон.
Нет, нужно постараться записать это всё и выложить в Сеть. Хотя бы втайне от него.