Мстиславский Сергей. Грач - птица весенняя

   - Грач!-выкрикнул Козуба и облапил неожиданно задрожавшими руками вошедшего.- Какими путями, способами?.. Тебе ж-не сюда... Родной...
   Леша крепче прижался к матери, не сводя с Грача пристальных глаз.
   - Это ж... не папа... Это тот...
   Люся, бледная, проговорила едва слышно:
   - Не папа. Но все равно что папа... Скажите, как остальные?..
   Грач вывернулся из медвежьих объятий Козубы:
   - Перебрался-таки, значит, из Москвы? Ну, рад...
   Он протянул обе руки Люсе:
   - Остальные?.. Всё, всё благополучно-по расписанию. Вот... не ждал встретить... нареченную... Удачно же я переменил явку: на настоящую, видите, не рискнул. Разве в таком виде можно... в гостиницу? Да еще без вещей...
   Улыбаясь, Бауман показал на свою одежду и сапоги,
   - Я и по улице-то прошел благополучно потому только, думаю, что прикидывался пьяным... В меру пьяным, вы понимаете... чтобы городовой не забрал в участок. Ровно настолько, чтобы было понятно, почему весь в грязи вывалялся и сапог оборвал.
   Он приподнял ногу, помотал чуть державшейся подметкой:
   - Вот... зловредная... Ни тебе побежать, ни тебе поползти. Я так и думал пропаду. По счастью, вспомнил на Рейтарской явку. Пошел на-ура. Жена как, здорова?.. Найдется во что переодеться - я пойду...
   Козуба невольно поднял глаза к круглым часам над буфетом. Бауман посмотрел тоже на часы и нахмурился:
   - Четверть первого?.. Поздно будет... Или... ничего?
   Голос, очень усталый, сорвался; он прозвучал так по-детски просительно, что Козуба невольно улыбнулся:
   - Уж не знаю как... Разве что опять выпивши прикинуться... из веселого заведения. Там до двух... до четырех, никак, пьют.
   Но Кирилл покачал головой:
   - Не столь удобно, полагаю. К тому же, платья на ваш рост не заготовлено.И на недоуменный взгляд Баумана поспешил договорить: - Здесь Разина ждали... Из екатеринославских товарищей, знаете?.. С первомайских арестов сидит. Это ж для Разина явка была указана.
   Бауман двинул бровями:
   - Разина?.. Но ведь он вчера решил не бежать.
   -Что?!-выкрикнула Люся.-Он добровольно остался?
   Бауман кивнул:
   - Ну да. Он рассчитал, что рисковать не стоит. Ведь он за демонстрацию только. Максимум, что ему грозит,- высылка куда-нибудь, в не столь отдаленные... Что вы?
   Люся плакала, уткнув голову в руки:
   - Я приехала... с Лешей... Нарочно не дала ему знать, чтобы сюрпризом... Убежит, а я - здесь!
   Сыч пояснил:
   - Она - жена Разина, понимаешь ты. Действительно, неладно вышло... Как ждала!
   - Если бы он знал...- медленно проговорил Бауман.-А так, конечно, благоразумнее было не рисковать.
   - Благоразумнее!-гневно сказала Люся и выпрямилась сразу.- Ну вот, пусть и сидит теперь за решеткой с благоразумием своим. Без меня... Пойдем, Леша!
   - Что вы так?-слабо улыбнулся Бауман.- Зачем? Вы же сами виноваты отчасти. Зачем вы ему не дали знать, что вы здесь? Если б он знал, он бы наверное вышел.
   Люся посмотрела Грачу прямо в глаза:
   - При чем тут я? Зачем вы говорите неискренне? Точно вы думаете не так, как я: что не революционер тот кто просидит за решеткой хоть минуту лишнюю, если можно бежать. Счет, расчет! Подумаешь! Нашелся бухгалтер!
   Бауман рассмеялся:
   - Оба вы, как я посмотрю, ребятенки вроде Леши вашего. Разин тоже по каждому поводу-фыр-фыр! Если бы вы видели, как он с народниками спорит! Только клочья летят.
   - Клочья?-переспросила Люся, и глаза ее смягчились.- И вы думаете...
   Веки Баумана тяжело наползли на зрачки. Он пошатнулся и сел на диван. Люся наклонилась к нему испуганно:
   - Вы ранены?
   Грач качнул головой:
   - Нет. Просто устал очень... Стыдно уставать... так... Хотя мы две последние ночи не спали... И я плутал долго...
   Он подтянулся осторожным и медленным движением ноги к постланной на диване постели и опрокинулся мокрой и всклокоченной головой на подушку.
   - Товарищ!-окликнул Кирилл, но Грач не отозвался: он спал.
   Вагранкин оглянулся на Козубу:
   - Как же быть, товарищ Сыч? Нельзя же его так оставить. Ведь если, не дай бог, обыск... или что... сразу же опознают. Надо было выстричь, побрить... бороду особенно. Без бороды - совсем же другое лицо.
   Козуба отмахнулся:
   - Пусть спит... Видишь сам: совсем вымотался человек. Ну, остриги, обрей... Ежели в ночь сегодня его устукают, сонного,-так, думаешь, и не сообразят, что это за милорд? Сонного, брат, во всяком виде возьмут: сонный все одно что мертвый. Я ладони, смотри, все в кровь исцарапаны. О веревку, что ль?.. Обязательно опознают.- Он любовно оглядел спокойное лицо спящего Баумана.- Вот одёжу с него снять действительно надо... Сапоги в первую очередь...
   - Уж не знаю,-заботливо сказала Люся.-Ботинки я принесла на случай, но ведь у Разина (от имени она опять нахмурилась и вздохнула) гораздо меньше нога...
   - Ерунда!-отрезал Козуба.-По нужде и наперсток на нос налезет... Давай сюда. А сама иди Лешу укладывай, Люся. Тебе больше дела нет.
   Люся посмотрела на часы:
   - Надо бы товарища Надю предупредить, что он здесь... Я уложу и схожу, да?.. Мне ведь можно, никто не заподозрит ничего... А его трогать не надо сейчас. Правда ведь?
   - Правильно,-подтвердил Козуба.-Для человека на все случаи жизни самое первое дело - выспаться. Выспавшись, человек луну с неба достанет. Иди с богом... Тем более, мы его сейчас - как в баню.
   Козуба-движением решительным-стянул с ноги Баумана рваный башмак.
   - Приподыми-ка его чуть... осторожненько, Кирилл... брюки выпростать.
   Люся взяла за руку во все глаза глядевшего Лешу.
   Они вышли. Козуба с Кириллом уже стягивали с Грача рваное и грязное его платье.
   Как только погасла лампа, яркими полосами легли на пол сквозь окна широкие лучи лунного света. В комнате опять стало светло - светлей, пожалуй, чем было при лампе.
   Бауман спал крепко, в новой, свежей рубашке, под легким летним пикейным одеялом.
   Он не услышал, как раскрылась без скрипа медленно-медленно дверь и вошел, беззвучно ступая босыми ножонками, Леша. Через пустую, от лунного света казавшуюся огромной комнату он подобрался неслышно к самому изголовью Грача и поставил на пол, лицом к входной двери, страшного деревянного Щелкунчика с оскаленными зубами и саблею наголо.
   - Чтобы никто не тревожил.
   Глава XL
   ТАИНСТВЕННЫЙ ЯЩИК
   Погода в то утро выдалась необычная по киевской сентябрьской осени, ярко расцвеченной пестрыми, желто-красными листьями: было хмуро и слякотно. Необычен был и случай, приключившийся в это хмурое в слякотное утро.
   На Софийской соборной площади, у подножия памятника Богдану Хмельницкому, утренний полицейский обход (околоточный, два городовых) обнаружил деревянный небольшой, плотно сколоченный ящик, на котором написано было жирными литерами:
   В Киевское губернское жандармское управление
   ГЕНЕРАЛУ НОВИЦКОМУ
   Лично
   "Лично" - два раза подчеркнуто, двойной черной чертой.
   Полицейские шарахнулись от ящика прочь, едва околоточный разобрал, запинаясь, надпись. Если в жандармское, да еще начальнику лично,-только и может быть бомба, машина динамитная. В прошлом году был такой случай. Анархисты подкинули. В участке начали распаковывать, а она ка-ак дернет!..
   Околоточный оставил городового караулить, чтобы кто-нибудь не подошел, не тронул ящика, и рысцой побежал в участок. На углу попалась навстречу молодая красивая женщина с мальчиком. Женщина засмеялась, когда протрусил мимо нее полицейский, поскрипывая на бегу лакированными своими ботфортами. Околоточный чуть даже не остановился. Собственно, подозрительно: что делать приличной женщине на площади в шесть часов утра? Следовало бы забрать в полицию для разъяснения. Но мысль о таинственном ящике погнала его дальше. Люся постояла еще, убедившись, что городовой стоит у ящика твердо, подняла Лешу на руки, показала ему на Богдана Хмельницкого:
   - Это гетман. Смотри...
   И пошла, в обход собора, прочь, мимо митрополичьих покоев.
   Из участка уже звонил во все концы телефон. По распоряжению полицмейстера площадь была немедленно оцеплена: взрыв мог произойти и от сотрясения, если, например, прогрохочет слишком близко ломовик. Да и вообще в таких случаях чем меньше путается под ногами любопытствующих, тем лучше.
   В оцепленном круге собрались, кроме ближайшего полицейского начальства: артиллерийский техник, специалист по взрывчатым веществам, спешно командированный штабом округа по просьбе полицмейстера; три жандармских офицера из губернского управления; товарищ прокурора судебной палаты. И еще городской голова, купец первой гильдии, глухой и бородатый сахарозаводчик, который примчался на призовом рысаке своем на площадь, как только узнал о таинственном ящике. Городской голова любил сильные ощущения; он не пропускал ни одного пожара, его будили по тревоге с каланчи в любое время ночи. Разбудили и сейчас: взрыв стоит любого пожара.
   Пожарная команда была, впрочем, тоже вызвана - на всякий случай. Она стояла в полной готовности у здания правительственных учреждений. Начальство расположилось на углу, у собора, в отдалении от памятника. С этого места роковой ящик виднелся только белым пятнышком у чугунной решетки.
   - Нашли место! - укоризненно качал головой сахарозаводчик, следя глазами за техником, шагавшим через площадь к памятнику в сопровождении двух солдат. (Техник бодро, совсем по-военному, выпятил штатскую свою грудь, но шаг его был нетверд.) - Нашли, я говорю, место! Ведь всё тут: присутственные места, Михайловский монастырь, Софийский собор... Если взорвется, полетят с собора все пятнадцать куполов.
   - Не полетят,- отозвался полицмейстер.- Артиллерийское ведомство отвечает. Он по науке откупорит, будьте уверены, без стрельбы... Смотрите, действует...
   Техник, в самом деле, уже нагнулся над ящиком; в руках у него поблескивали какие-то инструменты; рядом солдаты присели на корточки. Товарищ прокурора пропел тягучим тенорком:
   - Солдаты-то... До чего храбры!
   - Закуривает! - встрепенулся жандармский полковник с прокурором рядом.-Закуривает, видите?.. Стало быть, ничего.
   В самом деле, техник выпрямился, дрыгнул ногой, чиркнул спичкой. Еще секунда-ото рта маленькой струйкой завился синий дымок. И еще успокоительнее: солдаты перекувырнули ящик набок и запустили в него руки безо всякой церемонии.
   - Ерунда, значит! - разочарованно сказали начальствующие и тронулись табунком через площадь к технику.
   Когда они подошли, артиллерийский чиновник презрительно ткнул ногой раскрытый ящик:
   - Безвредно. Свинцовая рухлядь. Ефрейтор вот уверяет - старый типографский шрифт.
   Один из солдат вознес растопыренную ладонь к бескозырке:
   - Так точно. Как я наборщик бывший.
   - Шрифт?..-Жандармы, все трое, враз наклонились, по-гусьи вытянув шеи.- В самом деле, господин полковник: шрифт.
   - Но сбит до чего! Букв не отличить. Это "П", или "Л", или "В"?
   - Какая-то каверза,-раздумчиво проговорил полковник, передвигая литеры пальцем по ладони.- Вы до дна-то прощупали? Может быть, это только сверху присыпано, а снизу какая-нибудь дрянь?
   - Перетрясли, господин полковник,- успокоил техник.- Шрифт сплошь, а сверху письмецо лежало - это вот.
   Полковник осторожно повертел в руках переданный ему конверт:
   В Киевское губернское жандармское управление
   ГЕНЕРАЛУ НОВИЦКОМУ
   Лично
   - А там... ничего не может быть? Не рванет?.. Были же случаи: даже по почте пересылали.
   Техник щелкнул пальцем по конверту:
   - Проверено. Никаких вложений. Впрочем, если у вас есть опасения, прикажите вскрыть?
   Не дожидаясь ответа, он рванул по краю и вытянул вчетверо сложенную желтоватую бумагу.
   - Печатное?..
   Полковник, морщась, развернул листок:
   Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
   ОТ КИЕВСКОГО КОМИТЕТА
   РОССИЙСКОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ
   РАБОЧЕЙ ПАРТИИ...
   Городской голова потупил взгляд. У остальных потемнели лица: вспомнилось всем одинаково неприятное. Три недели назад, 18 августа, из тюремного замка сбежали одиннадцать политических; один, народник, был арестован через несколько дней далеко от Киева, десять-исчезли бесследно. Эти десять были все социал-демократы, искровцы.
   Побег, от которого ахнул департамент полиции, ахнул государь-император, ахнул бы весь свет... если бы он был оповещен о секретнейшем этом деле.
   - О побеге одиннадцати? - хмуро спросил прокурор.-Опять? Ведь были же две прокламации...
   - Будет и двадцать две,- язвительно и злорадно откликнулся жандарм.
   Тюрьма была в ведении министерства юстиции, а не внутренних дел. Но каждому ведомству, как известно, не было большей радости, чем неудача какого-нибудь другого ведомства. Здесь же всероссийский, всесветный скандал. Как же не позлорадствовать, не посмеяться чужому позору! Кроме прочего - сто тысяч, как копеечка, ухнули. Есть на чем агитацию развести,
   - Ну, Владимир Георгиевич, огласите, что там изображено.
   - Я не совсем понимаю... По-видимому, поздравление его превосходительству с двадцатипятилетием службы...
   - Нет! - воскликнул городской голова и, забыв всякую степенность, стукнул себя по коленке.- Быть не может! Хотя сегодня в самом деле его превосходительству торжественный юбилей.
   - Поздравление? - протянул прокурор и подсунул подслеповатые, застекленные глаза свои к развернутому в полковничьих руках листку.-Оригинально! Разрешите зачесть?
   - Вслух! - попросил голова и подставил ладонь к уху, трубкой.- Тут же все, можно сказать, свои.
   Артиллерист, насупясь, махнул рукой солдатам. Они повернулись круто налево кругом, лихо смыкая каблуки, и зашагали к пожарной команде. Прокурор уже читал, и от слова к слову в голосе его всё громче пело злорадство:
   - "Генералу Новицкому.
   До нас дошла весть, что вы, ваше превосходительство, собираетесь покинуть тот пост, на котором вы со славою подвизаетесь уже четверть века. Она повергает нас в глубочайшую скорбь..."
   - Ерунда, вы же видите,- буркнул полковник и попробовал вытянуть лист из цепких прокурорских пальцев.- И читать не стоит.
   - Старо-с! - совсем откровенно хихикнул прокурор.- Это мы-с еще у Гоголя читали... насчет того, что "не стоит". Будьте добры не перебивать.
   Он продолжал, повышая и повышая голос:
   - "...Арестовывая многие тысячи неповинных лиц, вы систематически избегали трогать нас, членов социал-демократической партии. Наша новая типография существует уже почти четыре года, шрифт в ней стерся от беспрерывной беспрепятственной работы, вы же обшарили не менее тысячи квартир, но всегда выбирали именно те, где типографии нет и быть не может. Мирные жители говорят о вас с ужасом и ненавистью..."
   - Ви-но-ват! - гневно сказал полковник и решительно накрыл ладонью бумагу.- Это оглашению не подлежит. И вам, как представителю закона, надлежало бы об этом знать и помнить. Позвольте!
   Листок перешел в руки жандарма. Он сложил его, и хмурость сошла с лица. Но оно тотчас же перекосилось снова злобной судорогой: в руках полицмейстера он увидел такой же точно листок.
   - Откуда? -спросил он хрипло.
   Полицмейстер виновато потупился.
   - Расклеено по городу... Было! - заторопился он.- Сейчас, надо полагать, всё уже ободрали.
   - Воображаю! - протянул полковник.- Знаю я, как ваша полиция обдирает. Одну увидит, а десять - мимо глаз.
   Полковник был прав. Даже здесь, в двух шагах от площади, на соборном дворе, на белой стене Михайловского монастыря и на Десятинной, прочно примазанные клейстером, желтели подпольные афиши. И, хохоча, толпились уже перед ними на работу шедшие мастеровые, разносчики, всякий "черный люд".
   "...Вы помогли нам стать на ноги, окрепнуть и развернуть нашу деятельность во всей ее нынешней полноте. Глубоко благодарные вам за все ваши услуги, посылаем вам - на память - отработанный, не годный к употреблению шрифт нашей типографии..."
   - Правильно! Четко печатано: на новом шрифту, видать.
   - В газете... читал?.. Ныне Новицкому юбилей. В самый раз поздравили!
   - И с подарком. Ящичек с весом небось.
   - Не допустят.-скептически отозвался, отходя, разносчик.- Не станут его превосходительство в эдакий день огорчать: оградят.
   Его превосходительство действительно оградили от огорчения: на серебряном блюде, на котором дожидались выхода генерала и генеральши из опочивальни поздравительные телеграммы и письма, не было желтого листка с прокламацией подпольщиков. Ее подшили к "делу" в управлении. Но почта допустила иной недосмотр, и из-под груды телеграфных, пакетиками сложенных, бланков и казенных, штемпелеванных и нумерованных, конвертов выглянула краем легкомысленная, вся в красных розах, открытка.
   Новицкий, в приятном праздничном раздумье стоя над поздравительной грудой, потянул к: себе в первую очередь расцвеченную, нарядную эту открытку-и сразу же поднял недоуменно и обидчиво бровь. На открытке была швейцарская марка. Текст был краток:
   "Собравшись в ресторане "Под золотою звездой", в ознаменование благополучного прибытия в Цюрих, за пределы вашей досягаемости, считаем нужным оповестить вас об этом и предуведомить, что в ближайшем будущем мы - в том же полном составе; - возвращаемся на работу в Россию".
   И ниже - подписи, в том самом порядке, как на лукьяновской тюремной стене.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   Глава I
   "АРТЕЗИАНСКИЙ" ПАСПОРТ
   В декабре 1903 года департаментом полиции получена была из Швейцарии шифрованная телеграмма затаившегося в эмигрантских кругах агента-провокатора:
   "Бауман выехал в Москву чрезвычайными полномочиями паспорт немецкий на имя Вильгельма Земпфега".
   Заплеванный, замызганный мокрыми от талого снега подошвами пол; низкие грязные стены; темный, потрескавшийся, давно не штукатуренный и не беленный потолок; балюстрада, точеная, когда-то крытая лаком, но сейчас безнадежно обшарпанная; мрачные таможники; и жандармы - жандармы разного чина и звания у всех стен и дверей, на всех углах, повсюду; они расставлены так, что каждый переступивший порог этого вокзального здания пограничной, на въезде в империю Российскую, станции сразу же чувствует себя как бы уже арестованным.
   У иностранцев заезжих этого ощущения нет, потому что чиновники наглы по отношению к царским подданным, но холопствуют перед подданными короля английского или императора германского.
   И сейчас у балюстрады, в толпе, ожидающей возвращения отобранных для поверки паспортов, без ошибки можно различить русского, возвращающегося из-за границы в дорогое свое отечество, и иноземцев. Вид иностранцев независим и горд.
   Тем неожиданнее было для всех - и для русских и для иностранцев,- когда жандарм, вынесший для раздачи пачку проверенных документов, потряс одной из паспортных книжек, которую нес особливо, отдельно от других, развернутой, и провозгласил, щупая глазами по толпе:
   - Господин Артур-Вильгельм-Мария Циглер из Мюнхена!
   Так выкликают тех, у кого с паспортом неблагополучно. Толпа зашевелилась, зашепталась осматриваясь. Темноволосый сутулый мужчина-явно заграничного вида - лениво передвинул языком сигару из левого угла рта в правый:
   - Nun was? < Ну что? (нем.).>
   Жандарм приложил руку в белой нитяной перчатке к синей фуражке:
   - Господин Циглер? Пожалуйте.
   Под крутыми расчесанными усами - улыбка. Улыбка не предвещает ничего доброго. Она настолько откровенна, что ближайшие к задержанному сторонятся испуганно, а один - очевидно, совершенный простак - проговорил даже громко то, что все подумали:
   - Попался!
   Второй жандарм уже услужливо откинул перекладинку: в балюстраде раскрылся проход.
   Немец пыхнул сигарой, прошел, небрежно и равнодушно покачивая корпус; сзади выросли сразу же еще две "архангельские", в синих мундирах, фигуры. По жандармскому знаку носильщик потащил следом тяжелый уже досмотренный чемодан.
   Вся толпа хмуро провожала глазами удаляющихся. Хмуро глядел вслед товарищу и Бауман.
   Он с Ленгником выезжал из Женевы со всей осторожностью. Ленгник - член Центрального Комитета, коренной искровец, в рабочем движении с девяностых годов, опытнейший конспиратор. И все-таки, видимо, не убереглись.
   Своего паспорта Бауман также еще не получил: сейчас выкликнут - и все будет ясно.
   В жандармской комнате вокзала сразу стало тесно, когда в нее вошел, с эскортом своим, Ленгник. Слух о задержании, очевидно, успел разнестись по станции - в комнату набился разный, падкий до происшествий местный вокзальный люд.
   Неопределенного возраста, полуседой, полурыжий жандармский полковник, постриженный ежиком, уже писал что-то торопливо и нервно на лежавшем перед ним листе с печатным началом протокольного текста:
   "Я, отдельного корпуса жандармов..."
   Он смерил взглядом, прищуриваясь и прицеливаясь, подошедшего к столу Ленгника и приподнял угол верхней губы:
   - Ну-с, я так и полагал! Вот так Артур! Как фамилия?
   Ленгник посмотрел на окружающих, на полковника и буркнул, не вынимая сигары изо рта:
   - Familiennahrne, was? Da steht's ja geschrieben! < Фамилия? Тут ведь написано! (нем.).>
   Он кивнул подбородком на раскрытый паспорт, бережно положенный перед полковником приведшим Ленгника жандармом. От звука его слов невольно переглянулись присутствовавшие. Задержанный говорил, как природный немец, чистым баварским говором, и притом - с той брезгливой небрежностью, с которой всегда говорит с русским чиновником иностранец. А что, если это действительно германский подданный?..
   У полковника побагровела шея: ему пришла в голову та же мысль. В предупредительной из департамента полиции телеграмме было сказано: Земпфег. Паспортов на такую фамилию не было. Но оказался - Циглер. В шифрованных телеграммах всегда возможна ошибка. Земпфег-Циглер: не очень, но все-таки похоже. И имена: у одного-Вильгельм просто, у другого-Артур-Вильгельм... Он решил задержать. Задержанный на немца действительно похож.
   Он просверлил глазами Ленгника. Прикидывается, верное дело! Побагровел еще пуще и рявкнул:
   - Потрудитесь объясниться по-русски!
   Тут произошло нечто, ни в каких жандармских инструкциях и в практике охранки не предусмотренное: баварец вынул сигару изо рта, поднял брови и произнес очень внятно, ни к кому, в частности, не обращаясь:
   - Was fallt dem Keri ein? < Что этот тип воображает? (нем.).>
   Он добавил еще одну фразу, столь соленую, что ее поняли все, даже те, что не знали немецкого языка. Затем он протянул руку через стол и взял свой паспорт уверенным и ленивым движением.
   -Переводчика! - прохрипел полковник. - Где его черт носит?..
   Обер-кондуктор, у притолоки, напомнил опасливо:
   - Господин полковник, через пять минут отправление.
   Полковник скосил глаза на лежавшую в сторонке стопку не проверенных еще паспортов. Дал знак жандармскому вахмистру и стал быстро перелистывать книжки, отбрасывая одну за другой на подставленную широкую вахмистерскую ладонь.
   Циглер повернулся было, но жандармы, стоявшие сзади, заступили дорогу, а один из таможенных, в аккуратненькой черной тужурке с зелеными кантами, разъяснил не совсем ладным, но всё же понятным немецким языком, что придется обождать, так как предстоят некоторые формальности... Кстати, вот и переводчик.
   Переводчик был тощ и крив в талии, и глаза у него были воровские. Но говорил он по-немецки бегло, щеголяя выговором.
   Полковник приободрился.
   Начался допрос.
   Переводчик докладывал:
   - Говорит так: родился в Нюрнберге, жил в Страсбурге, последнее время - в Мюнхене. По профессии - монтер, буровой мастер, специалист по артерианским...
   - Артезианским,- поправил таможенный, тот, что понимал по-немецки. Он слушал тоже особо внимательно.
   - ...по артезианским колодцам. Едет в Москву работать означенные колодцы.
   Полковник встрепенулся радостно:
   - Ага! Вот сразу и проврался! В Москве - колодцы? Там же водопровод! Москва хоть и отставная; а все-таки столица.
   Переводчик заговорил быстро: полковничий азарт явно передался ему; он даже взлаивал в стремительной речи своей, как гончая на следу. Но еще раньше чем немец ответил, таможенный наклонился к полковнику и прошептал:
   - Виноват, господин полковник... изволите ошибаться. Я в Питере - не где-нибудь - в экспедиции заготовления государственных бумаг служил; так даже там этот самый артезианский.
   Полковник моргнул досадливо усом, но нашелся тотчас же:
   - Может, и бурят, да он-то не бурит, голову прозакладываю! И мы его сейчас на чистую воду... Да, да, милсдарь! - вытаращил он глаза на обернувшегося к нему Циглера.-Я вам это в лицо говорю, без утайки, и вы-воспринимаете, хотя и делаете вид, будто не разумеете по-русски... А ну-ка, Маныкин, пусть расскажет своими словами, что это такое-артезианские...
   - Поезд отправлять надо! - взмолился обер.- Ежели он тут бурение разводить начнет... Или прикажете не дожидаться?
   - Подождешь! - отмахнулся полковник.- Не на пожар гоните. Тут государственный интерес... Ну, что еще там?..
   Циглер опять, очевидно, сказал что-то крутое, так как кругом зафыркали и даже переводчик ухмыльнулся.
   Полковник повторил хмуро:
   - Что там, я спрашиваю?..
   Переводчик не сразу нашел слово:
   - Он говорит, видите ли: неужели русский царский полковник не знает, что есть артезианский колодец?
   - Врешь! Он другое сказал,- уверенно мотнул головою полковник и обратился к Циглеру непосредственно: -Не знал бы - не спрашивал. Ясно? Как же это я, не зная, проверил бы, буровой вы или нет? Потрудитесь объяснить.
   Переводчик перевел. Циглер пожал плечами и заговорил скучным и ровным голосом. И таким же скучным, от слова к слову все скучнее становившимся голосом стал пересказывать переводчик: