Мстиславский Сергей. Грач - птица весенняя

   Он обернулся наконец к хозяину и по нахохленному виду его тотчас все понял.
   - Те-те-те! Как в "Ревизоре" говорится: "Ах, какой пассаж!" Ты что же это, экономизмом зашибся?
   - Не считаю ушибом,- сказал Густылев. Он смотрел в сторону, но говорил твердо.- Убежден, что для русского марксиста правильный путь может быть только один - участие, то есть, точнее и правильнее сказать, помощь пролетариату в экономической (он особо резко подчеркнул это последнее слово) борьбе совместно с либерально-оппозиционными деятелями всей страны. Да, да, да, мы слов не боимся: "либерально-оппозиционными"! Это есть путь подлинного, демократического марксизма. А то, что Ленин называет марксизмом и хочет навязать своей "Искрой",- направление, способное лишь загнать нас еще глубже в ненужное, насмерть губящее нас подполье. "Политическая организация рабочего класса", "самостоятельная рабочая партия"... С ума сойти! Только в Женеве, в безнадежном отрыве от русской действительности, могут прийти в голову такие мысли...
   Бауман, посмеиваясь, прислонился плечом к косяку окна:
   - Не расходуйся, дорогой мой: это ж все слышано-переслышано... Только что ж это меня Григорий Васильевич, московский главарь ваш, в заблуждение ввел? Он о тебе так говорил, что я понял: ты искровец... Что он, хотел меня, как начальник станции - графиком не предусмотренный поезд, в тупик отвести, на непроезжий путь? Или надеялся, что я тебе раскрою искровские планы, а ты...
   - Он просто конспиративен, как надлежит настоящему партийному работнику,пожал плечами Густылев.-Надо думать, ты получил явку к нам сюда раньше, чем выяснилось, что ты ленинец.
   - Ну ясное дело! - рассмеялся Бауман и перешел к столу.- Вы дело перевели форменно на военное положение. "На тропинку войны",- вспомнил он рыжего.Кстати: ты мне чаю не дашь? Я, говоря откровенно, по дороге озяб... Так как насчет планов?
   Густылев фыркнул раздраженно:
   - Ваших планов?.. Но ведь Ленин их распубликовал с совершенной откровенностью, к всеобщему сведению. О том, что он высылает агентов и зачем он их высылает, мы прочитали в номере четвертом "Искры" - "С чего начать?"
   - Обязательно! - хладнокровно подтвердил Бауман.- На то и правда, чтобы о ней говорить во весь голос.
   Опять хлопнула наружная дверь. И тотчас - быстрый и легкий стук.
   - Кто? - окликнул Густылев нарочито визгливо.
   Женский грудной, звучный голос откликнулся:
   - Ирина.
   - А, Гзовская?! - Бауман отодвинул ногою оставленный у двери чемодан и нажал дверную ручку, раньше чем Густылев успел открыть рот.- Пожалуйте!
   Ирина оглянула его с порога недоуменно. И совсем хмуро скосил глаз из-за Ирининого плеча на элегантный костюм незнакомца Козуба.
   Бауман поклонился с той нарочитой галантностью, с какой кланяются барышням гостинодворские приказчики в лавках с красным товаром:
   - Разрешите представиться: Дробачев, разъездной представитель торгового дома Курснер и компания, Берлин. Приехал ознакомиться с образцами мануфактуры здешней фабрики.
   Козуба на поклон не ответил.
   - Мы к вам, господин бухгалтер,- буркнул он под нос, надвигая на глаза тяжелые свои брови,- насчёт книжек расчетных. С вычетами чтой-то напутано... Но как у вас приезжий - мы лучше после...
   - Нет, нет, зачем же? - быстро проговорил Бауман.- Я никак не могу допустить, чтобы из-за меня вам и барышне пришлось приходить вторично. Тем более в воскресенье. У вас, значит, даже в праздник работают?.. Пожалуйте ваши книжки. Все будет сейчас же урегулировано.
   Он протягивал руку, он говорил серьезно, но глаза смеялись. Козуба нахмурился пуще. В самом деле, о книжках он ляпнул совсем ни к чему: и на руках их нет, да если б и были - как их бухгалтер может на квартире без расчетных своих книг проверить? Этот заезжий и то сообразил, что дело нечисто: насмехается, ясно. Изволь теперь выкручиваться!
   А Густылев - как столб.
   Выворачиваться, однако, Козуба не стал. Он просто повернулся, не отвечая, спиной и направился к выходу. Ирина двинулась за ним. Но Бауман окликнул вполголоса:
   - Гзовская!
   Она оглянулась. Он сказал уже без улыбки очень серьезно:
   - Поклон от Марка.
   Ирина круто повернула назад. Она вопросительно взглянула на Густылева. Тот кивнул неохотно. Ирина протянула Бауману руку:
   - Вот вы кто... А я ведь поверила было, что вы действительно коммивояжер. И Козуба - на что он здорово в людях разбирается - и то...
   Бауман пристально и ласково смотрел на обернувшегося вслед за Ириной рабочего.
   - Тоже наш?
   - Ваш? - щуря левый глаз, отозвался Козуба.- Нет. Я - свой.
   Ирина заспешила:
   - Вот, вы кстати приехали! Может быть, вместе с товарищем Густылевым рассудите, как нам теперь на фабрике быть: хозяин снизил расценки...
   Густылев перебил раздраженно:
   - Не он один: во всем районе снизили. И если даже на крупных фабриках, как хотя бы на Морозовской, это прошло, тем паче не могло не пройти на Прошинской. Она вообще ж маломощная. "Медведь в сарафане"... Рабочие ведь приняли, верно?
   - Не все!-взволнованно ответила Ирина.-Василий и Тарас запротестовали...
   - Ну и что?
   Ирина потупилась:
   - Арестовали.
   - При рабочих? - спросил Бауман. На лоб легли морщины, и весь он словно потемнел.
   Ирина кивнула не глядя.
   - Вот! - торжествуя, кивнул Густылев.- Я утром еще говорил ей...
   Козуба перебил:
   - По-твоему, стало быть, правильно?
   Густылев пожал плечами:
   - Рабочая масса приняла, вы же сами сказали. Ее воля - закон.
   - Воля?-запальчиво выкрикнула Ирина и отбросила назад, за спину, косы.
   Бауман только сейчас обратил внимание: волосы у Ирины в две длинные толстые косы.
   - Вы полагаете, это ее воля - морить себя голодом? А не то, что ее взяли за горло и она не сумела, не знала, как защититься? А мы, вместо того чтобы указать ей выход, пальцем не пошевельнули... Мы, социал-демократы!.. Позор!.. Я при товарищах вот открыто скажу: это ваша вина. Вы дали захватить рабочих врасплох!
   - Я?..- Густылев отошел к столу, возмущенный.- А что я должен был, по-вашему, сделать? На фабрике...-Он притянул к себе счеты. Уверенно защелкали под привычными пальцами костяшки.- ...Тысяча... триста... восемьдесят один рабочий. Из них...-опять, щелк, щелк, щелк...-...девять... восемь... семь: девятьсот восемьдесят семь женщин, то есть, естественно, особо отсталого элемента...
   Козуба подтолкнул дружески локтем Ирину:
   - Слышишь, коза?.. Отсталый элемент!
   - ...а организовано,- продолжал Густылев и положил на счетах, чуть слышно, медленно поведя пальцем, косточку, другую,-одиннадцать. Всего, за вычетом Василия и Тараса...-на этот раз щелкнуло громко,- ...девять. Прикиньте с целым-даже вычитать нечего!
   Он перевернул счеты привычным бухгалтерским жестом опять на ребро. Костяшки ссыпались перестукиваясь: сброшено.
   Бауман рассмеялся:
   - Любопытно! Ловко вы это... человека из человека вычитаете. Вот уж истинно, как говорится: для счету и у нас голова на плечах.
   Козуба повел усом.
   - Стало быть, по-твоему, на лавку бочком, подопрись кулачком - спи?
   - Есть поговорка, более подходящая к случаю,- огрызнулся Густылев.- Насчет тех, что кулаками после драки машут.
   - А она уже была, драка?
   На тихий, лукавый вопрос Баумана повернулись к нему, сразу насторожившись, и Козуба и Ирина.
   - По-вашему, драться?
   Бауман ответил очень серьезно:
   - А я зачем, по-вашему, в район приехал?
   Ирина даже руками прихлопнула от восторга.
   У Густылева задрожали губы.
   -Драться?!-воскликнул он.-Бастовать? Вы с ума сошли! Якобинство! Революционная фраза! Вы дня не продержитесь. Зима... рабочим, кроме питания, приходится думать еще о топливе, об одежде... Вы б потрудились пройти по рабочим квартирам: половину ребят на пол спустить нельзя - обуви нет. Дети вопят... без слез смотреть нельзя. Я говорю: они дня не продержатся. Да и не будь этого - все равно: бастовать сейчас, когда кризис действительно есть... Даже "Русские ведомости" подтверждают наличие кризиса.
   - Ну конечно! - со спокойной усмешкой отозвался Бауман.- Вы бы еще на полицейские "Московские ведомости" сослались... Ясно, что и либералы поддерживают тех, от кого кормятся. О кризисе кричать им тем громче надо, что московским текстильным фабрикантам забастовка была бы сейчас зарез. Морозов, Коншин и Прошин только что подписали договор на крупный казенный подряд, спешный, военный, на армию. Не выполнят - заказ перейдет из Москвы в Питер, в Лодзь. Они на что угодно пойдут, только б не упустить заказ. Вы же знаете: выгоднее, чем на армию, поставок нет. Дикие деньги наживают.
   - Заказ? Откуда ты знаешь? - пробормотал Густылев.
   - Это мне тебя надо спросить, почему ты не знаешь. Как можно руководить борьбой, не зная, что у врага, в том лагере, делается?
   Ирина переглянулась с Козубой. Она сказала нерешительно:
   - Меня немного смущает... верно ли насчет заказа? Если бы верно, зачем им рисковать конфликтом, поскольку он для них так опасен? Зачем они скидывают плату?
   - В том-то и дело все, что они, очевидно, уверены, что конфликта не будет.- Бауман развел слегка руками.- У них же есть собственная агентура на фабриках, они не вслепую действуют. Вы только что слышали: не то что какой-нибудь массовик, а социал-демократ, организатор крупнейшего района сколько здесь, по окружности, тысяч ткачей?- только что нам доказывал, что бастовать нельзя. Надо сдаваться. А что они предприняли это снижение в расчете на безнаказанность - мы докажем проще простого: ударив их по рукам.
   - Демагогия! - крикнул Густылев.- Вы сами понимаете, что ударить нельзя. Масса не организована.
   Бауман отбил удар уверенно и спокойно:
   - Только на ударе, только в борьбе и организуется масса.
   - Пошли! - Козуба нахлобучил шапку движением решительным и тяжелым.- Я, на случай, распоряжение дал в сушилке собраться. Там поговорим... Тебя как крестили, товарищ?
   - Грач.
   - Грач?- раздумчиво повторил Козуба.- Грач - птица весенняя. Хорошая у тебя кличка, товарищ! - Помолчал и добавил, мотнув головою на Густылева: - Ты что, не ихнего толка?
   - Не ихнего,- засмеялся Бауман.- Не рабочеделец, не экономист. Слыхал про "Искру"?
   - Слыхать - слыхал,- щуря левый глаз явно привычным движением, ответил Козуба.- Толком, однако, не знаю. Трудно, я скажу, ваших понять: каждый по-разному... Ты к нам надолго?
   - Там видно будет.- Бауман, посмеиваясь, смотрел на хмурого Густылева.- А пока что пойдем потолкуем с ребятами. Техника у вас какая-нибудь есть?
   - Не какая-нибудь, а даже мимеограф! - гордо сказала Ирина.- У меня. Я в ночь сто, даже двести оттисков напечатать могу.
   Глава Х
   СУШИЛКА
   В сушилке дожидалось не девять человек, как полагалось по густылевским счетам (из одиннадцати вычесть двоих), а добрая сотня. Сема объяснил Козубе озабоченно: как ни старался потайно оповестить, ребята вызнали - силком, что называется, пришли. Вреда от этого, впрочем, нет: народ подобрался надежный.
   Это было неожиданно. Но еще неожиданней среди собравшихся оказались Тарас и Василий. Не задержала их под арестом полиция. И даже больше того: управляющий обещал забыть их дерзость и оставить на фабрике, если признают новый расценок и пообещают народ не мутить.
   Тарас смеялся:
   - Я обещание дал. Чего там: от слова не сбудется! А в таком деле, как на войне, хитрость нужна, уметь надо обманывать врага.
   С этого освобождения Тараса и Василия и начал речь свою Грач, потому что факт этот наглядно подтверждал, что хозяин боится осложнений. И когда он разъяснил рабочим, какие основания этой боязни, у всех прояснели темные до того времени лица. Действительно, похоже: если забастовать - уступит.
   Конечно, страшновато было решать: с тех пор как Прошинская фабрика стоит, не было на ней забастовок. Страшновато было своей рукой остановить хотя и впроголодь, но все-таки кормившие станки.
   - По всем статьям - должен как будто уступить... А ежели нет? Ежели и в самом деле фабрику закроет?..
   Но тотчас глушили сами же предположение это. Чтобы упустил свою выгоду, другим дал нажиться фабрикант? В другие руки заказ уступил?.. Никак этого не может быть. Это было бы против самого фабрикантского естества.
   - А если казаков вызовет опять? Недаром губернатора самого привозил старик Прошин: воочию показать, что за купцом - генерал на его защите.
   Молодежь засмеялась:
   - Ну это что и доказывать: нынче всякий это знает! Морозовцы еще когда пели:
   На купце стоит теперича земля,
   Нету силы против батюшки-рубля...
   - Стой! А С рублем как, в самом деле, быть? Ведь пока забастовка идет, пить-есть надо. Сразу ж не сдаст? Хоть для виду, а побрыкается.
   Но и на этот предмет тоже сами тотчас же нашли решение: ведь всегда от получки до получки неделю "вперед" живут. На неделю запаса хватит: только что получка была. Для верности Сема предложил: завтра с утра в лавочке фабричной "вперед" забрать, сколь можно; на книжку и раньше давали, а сейчас, наверно, вдвое дадут, ежели конторские боятся ссоры. А на наличные закупить харчи на базаре.
   Тут перебила Ирина:
   - Зачем на базаре? Мы для всех сразу, оптом будем закупать и потом распределять. Так же гораздо дешевле... Верно я говорю, товарищ Грач?.. И за детьми организуем присмотр и питание...
   Мысль об общих покупках, о питании детей понравилась. На собрании больше была молодежь, бессемейные, но и они понимали, что для семейных это будет великое дело.
   - Но ежели так, стало быть, и деньги - в общую кассу.
   - А то как же: стачечный фонд. Все сложимся.
   - И мы поможем,- подкрепил Грач.- У меня с собою кое-что есть, кое-какие рубли. И другие фабрики поддержат: об этом тоже партия позаботится. Всякое выступление против хозяев - общерабочее дело, и все его должны поддерживать от комитета до простого рабочего.
   Решили: немедля начать подготовку по казармам и рабочим квартирам, осторожненько, чтобы не разнюхали раньше времени хозяйские ищейки, не донесли "властям предержащим". Грач завтра же выедет в район, поднимет на стачку морозовских и коншинских. Козуба ему укажет, с кем там разговаривать, и записки даст. К тому же у Коншина и у Морозовых на фабриках социал-демократические организации хотя небольшие, но есть.
   Грач брался так дело наладить, чтобы через два дня одновременно объявили стачку и морозовские, и коншинские, и прошинские. На это предложение Грача прошинские запротестовали:
   - Почему вместе? Зачем нам морозовских ждать? Нет, мы первые надумали первые и начнем. Пускай морозовские и коншинские по нам равняются. Им два дня надо: действительно, народу много - пока раскачаются. Скорей там дела не сделаешь. А мы за один завтрашний день управимся: обговорим, запас сделаем, а послезавтра, по гудку - с работы долой, общее собрание. Стачечный комитет в руководство выберем.
   Все гладко... На одном споткнулись: когда заговорили о руководстве, все посмотрели на Грача. И Козуба как старший и безусловно самый уважаемый сказал ото всех:
   - Стой-постой... Как же с руководством, ежели ты уедешь? А кто ж тогда за председателя стачечного?
   - Ты.
   - Я?! - Козуба даже привстал от неожиданности.
   Но ребята загудели сочувственно.
   Бауман засмеялся:
   - Ну чего ты?..Справишься.
   Козуба проговорил медленно:
   - Думаешь?.. Это ж дело ответственное. Прямо надо сказать-политическое дело. А я какой политик?
   Бауман кивнул:
   - Политическое, верно. А какой ты политик - это стачка покажет.
   Козуба прищурился и промолчал.
   Василий хлопнул Козубу ладонью по спине:
   - Смотри, дед, не подкачан! Заломаешь медведя?
   Густылев слушал, обидчиво свесив губу. На совещании он оказался в стороне. Грача так слушали, что выступать против него было явно бессмысленно. Густылев, впрочем, и потому еще не выступал, что в успех стачки не верил, и ему представлялось выгодным дать "искряку" затеять безнадежное это дело. Когда оно рухнет, когда рабочие, изголодавшись, отчаявшись, вернутся к станкам, тогда можно будет на этом примере изобличить искровцев: вот, дескать, к чему ведет слушаться их, ленинцев,- только удвоили рабочим кабалу.
   Он один лишь раз заговорил - именно для того, чтобы потом было легче обличать. Он упомянул - "не для того, чтобы возражать против забастовки, а просто так, к слову"- о том, что забастовка обязательно вызовет полицейские репрессии: без арестов ни одна стачка вообще не обходится.
   Но поняли его как-то обидно для него: "свои", кружковцы, отвели глаза, точно им неловко стало, что организатор, старший говорит такое, а остальные, вообще недоумевавшие, зачем затесался сюда бухгалтер, решили попросту, что он трусит. Один из молодых так и сказал:
   - Заберут? Ну так что? На войне без убитых не бывает. На то и идем. А если кому боязно, так мы честью просим: из игры вон.
   Густылев проглотил обиду - не раскрываться же? Бауман может, он все равно нелегальный, а ему, Густылеву, переходить на нелегальное - ни смысла, ни расчета, особенно поскольку он вообще только за легальную партию стоит.
   Он смолчал поэтому и не раскрывал больше рта до самого конца собрания.
   Глава XI
   НОЧЕВКА
   Само собою вышло, что ночевать к старому сотоварищу по вятской ссылке, организатору бухгалтеру Густылеву, Грач не вернулся. И он не пошел, и Густылев не звал, хотя всего четыре года назад они арестованы были по одному и тому же делу "Союза борьбы за освобождение рабочего класса" и сосланы были в один и тот же городишко, который на карте-то не на всякой найдешь: Орлов, Вятской губернии. Тогда каждый день видались, а теперь и на полчаса разговора слов не хватило.
   Козуба сам сообразил это и, как только легли сумерки, послал, пошептавшись с Густылевым, к нему на квартиру за чемоданом.
   Когда собрание кончилось, начали расходиться по-конспиративному - в одиночку и парочками - и Грач стал посматривать по сторонам, соображая, как ему теперь быть. Козуба одним словом поставил все на место. Он пожал Густылеву руку, потом повернулся к Грачу:
   - Пошли!
   Козуба это слово особенно любил. И не зря: действительно, хорошее слово.
   Грач тоже попрощался с Густылевым и только тогда спросил:
   - А чемодан?
   Козуба ответил:
   - Дома.
   И они двинулись.
   Квартирка у Козубы была однокомнатная, в кособоком домишке, на самом краю фабричного поселка: дальше шли уже поля. Ночь была темная, под ногами поскрипывал снег-синий. Грач вспомнил, как переходил границу.
   Козуба говорил всю дорогу, рассказывал о здешних делах и людях: говорил скупо, но очень четко, и Грач от слова к слову убеждался, что это именно тот человек, который нужен для руководства такими вот, еще темными, как здешние полукрестьяне ткачи. Об этом и сказал ему напрямки.
   Они как раз входили в комнатку. Козуба, остановив Грача на пороге, шагнул в темноту один, предупредив;
   - Тесно. Стой, пока огонь не зажгу, а то либо поломаешь что, либо сам расшибешься.
   Вспыхнула спичка, звякнуло стекло: Козуба зажигал лампу. Он обернулся к гостю и глянул на него при мигающем, чуть-чуть еще только зажелтевшем свете совсем любовно:
   - Подходящий, думаешь? Не обознайся смотри. Я вот обознался: тебя вначале за чужого принял, честное слово. Смотрю: воротничок, галстучек, ботинки... Ну, думаю... А ты, на проверку, гляди какой...
   - Какой? - рассмеялся Грач.
   Лампа разгорелась, в каморке стало светло. Он осмотрелся - и опять порадовался удаче: определенно - нашел человека. Комнатка была маленькая, не повернуться: меж деревянным некрашеным столом, большой неуклюжей кроватью, сундуком, двумя табуретами высился, загромождая почти все оставшееся пространство, баумановский чемодан. Было тесно и бедно, но опрятно и чисто той особенной чистотой, какая бывает, когда уборка делается "для себя", а не напоказ. Безусловно, правильный человек Козуба!
   Один?
   Нет. На кровати, разметав черные косы по подушке, лежала женщина. Она натянула одеяло до подбородка.
   - Здравствуйте... А ну, отворотитесь: я встану, самовар взгрею.
   - Вот-вот, правильно! - поощрил Козуба и разъяснил Грачу, хотя разъяснять было нечего, и так ясно: - Это старуха моя... Садись, чай пить будем.
   - Какой там чай! - отмахнулся Грач.- На ночь глядя!
   Но уже скрипнула кровать: проворно вставала "старуха".
   Козуба сказал неумолимо:
   - Гостя заезжего да чаем не напоить? А времени много не уйдет. Нюра у меня мастерица - и не оглянешься, как вскипит. Выпьем. От чаю вреда нет.
   - Чаем на Руси еще никто не давился,- подтвердила Нюра, шурша лучинками.Подай-ка коробок, Козуба.
   Козуба передал жене спички и пододвинул Бауману табурет.
   - Признаться, я думал: Густылева в руководство выдвигать будут. А ты вот меня, беспартийного, вперед!
   Бауман поморщился: ему, видимо, была неприятна эта тема. Но он ответил тотчас же:
   - Вот что учесть надо: партии сейчас по-настоящему еще нет, только еще складываем ее. Пока и в мыслях разнобой, и люди часто партийцами пишутся, не имея на это, собственно, никакого права. А во-вторых, хотя в партию отбор и идет - должен, по крайней мере, идти - самых революционных, самых преданных рабочему делу, но это отнюдь еще не значит, что и среди беспартийных нет и не будет людей, способных жизнь положить за революцию, за рабочий класс.
   Козуба кивнул:
   - Правильно! Я тоже так ребяткам говорю. К примеру: Густылева не слушайте, как он не рабочий.
   - Но-но, Козуба!-погрозил пальцем Грач.-Я ж тоже не рабочий,
   Козуба ухмыльнулся:
   - О тебе особый разговор... Ты мне вот что лучше скажи, очень мне интересно, ты что, всегда веселый такой?
   Бауман засмеялся и, присев на пол, стал развязывать чемодан.
   - Всегда.
   - Почему так?
   Бауман повел плечами. Очень серьезными сразу стали глаза.
   - Знаю, что в своей жизни прав.
   -Прав?-Брови Козубы сдвинулись круто.-Ты почему думаешь, что прав? Сам додумал?
   Бауман выпрямился над раскрытым уже чемоданом:
   - Нет. Ленин помог.
   - Ленин? - пробормотал, отводя глаза, Козуба.- Что ты, и в сушилке когда говорил, все - Ленин, Ленин... Он и в самом деле знает, в чем на земле правда и как ее добыть, Ленин твой? А я вот - не знаю, с чего и начать.
   Бауман сдвинул в сторону лежащее в чемодане поверху белье и достал пачку газет. Газеты были одинаковые: "Искра". Первым лежал No 4. Бауман протянул его Козубе, развернул, показал пальцем.
   Козуба прочитал, щурясь, черный, четкий заголовок:
   "С ЧЕГО НАЧАТЬ?"
   Усмехнулся.
   - Здорово! Скажи, как пришлось! Почитаем... Это всё нам? - радостно спросил он, увидя, что Бауман откладывает пачку на стол.- Вот это ладно! Не поверишь, какой у нас, фабричных, на правду голод. Каждую листовку из рук рвут...- Он перехватил баумановский обеспокоенный взгляд и совсем рассмеялся: - Ты на жену не коси. Она - свой человек. Неграмотная, но на слух все понимает... Нюра, прими-ка пока что... спрячь.
   Наклонился через плечо Баумана, заглянул в чемодан. Посвистал:
   - Поймают - на две каторги хватит!
   Бауман улыбнулся и прикрыл крышку:
   - И с каторги пути есть.
   Нюра подняла на стол самовар, старенький, кривобоконький, но начищенный.
   - А ты что... бегал уже?
   - Из ссылки бегал.
   - В тюрьме, стало быть, сидел
   - В Петропавловской крепости. В Питере есть такая тюрьма, на острове.
   - Долго сидел?
   - Без малого два года.
   - И все веселый был?
   Бауман рассмеялся:
   - Нет, плакал.
   Козуба покачал головой:
   - Странный ты человек, таких я еще не видал. Труднее жизни нет, как твоя. Ведь каждый час могут трах - и в кандалы. Я бы так - никак дышать не мог... Ты чего смеешься?
   Бауман продолжал смеяться:
   - Пей чай, и давай спать ложиться. А то ты, я смотрю, сейчас побежишь.
   Глава XII
   СТАЧКА
   На мимеографе лиловыми буквами Ирининой рукой выписано было (не так чтобы очень четко, но прочесть можно свободно):
   "ТРЕБОВАНИЯ РАБОЧИХ ФАБРИКИ ПРОШННА
   1. Отменить объявленное хозяином снижение платы, поднять плату против прежнего на три копейки на каждый рубль.
   2. Женщинам и поденным поднять плату до двадцати копеек.
   3. День снизить до десятичасового.
   4. Иметь при фабрике приемный покой, а нет-так хоть одну кровать в местной больнице.
   5. Законодательная охрана труда.
   6. Недопущение к непосильному труду малолетних, что крайне подрывает здоровье.
   7. Уволить из администрации поименованных в особом списке, против которых высказалось окончательно большинство.
   8. В прочем - требования общие со всеми рабочими других производств".
   Не очень складными вышли пункты. Козуба нарочно заносил в резолюцию общей сходки не только смысл требований, которые заявляли выступавшие рабочие, но и самые слова, которыми заявляли. Пусть коряво, зато каждому ощутимо, что его доля в общем труде, в общем решении есть.
   Последний пункт предложен был Василием и Тарасом во свидетельство, что прошинские ткачи не за себя только бастуют-за всех. Спора пункт этот не вызвал. Козуба хотя и обещал Грачу два дня выждать, пока станет Морозовская, но на сходке сдержать молодежь не смог, особливо Тараса. Все стояли на том, чтобы первыми, тотчас, без промедления объявить забастовку, и Козуба поостерегся выступить против: еще расхолодишь! А ведь и так не столь просто было поднять на забастовку прошинцев. Правда, открыто никто не решался выступить, но хмуры и молчаливы были ряды, вздыхали бабы, крякали старики. Долго не решался Козуба ставить на голосование вопрос. И только когда всколыхнулся толпою запруженный двор от принесенной Густылевым вести о том, что управляющий сбежал со всем прочим фабричным начальством, стало ясно: колебаниям конец, потому что все равно уже дело сделано - борьба началась, и назад пятиться поздно.
   Стачечный комитет с Козубой во главе выбрали дружно, всеми голосами - до одного. А когда объявили, что образуется стачечный фонд и за все время стачки рабочие будут получать пособие, не вовсе лишатся заработка, совсем взбодрились и повеселели люди.