Мстиславский Сергей. Грач - птица весенняя

   В лавке продукты успели забрать вперед. Дней пять можно было спокойно выжидать событий, а пять дней - срок большой: надолго вперед рабочий человек в жизни своей не привык и загадывать. Разошлись с песней.
   На следующий день пришла весть: забастовали морозовские и коншинские. Совсем стало бодро. Это ж великое дело - чувствовать, что не один идешь, что и справа локоть и слева!
   Глава XIII
   "КОГО ЖДЕШЬ, КРАСАВЕЦ?"
   Вечерело.
   На шоссе, в полверсте от поворота к Прошинской фабрике, переминался с ноги на ногу, зябко пожимаясь от холода, Михальчук.
   Зимний сумрак падает быстро. С каждой минутой все гуще заволакивало мглистой, легкой, но непроглядной темнотой березы за придорожными сугробами, черней и черней становились пятна далеких ухабов. Все напряженнее приходилось всматриваться в густеющую мглу - не зачернеют ли на изгибистой ленте дороги скачущие кони.
   На сердце было смутно и жутко. И как это могло так случиться, что сдали фабриканты - и Морозов, и Коншин, и Прошин? Управляющий сказал: момент неподходящий, большой заказ срывает забастовка. Чуть к лодзинцам не уплыл заказ... В поселке сейчас что творится! Слов не найти!.. Козубу на руках носят. А его, Михальчука, как на грех, дернуло за хозяина объявиться. Теперь проходу на фабрике не будет. А то и вовсе сгонят.
   Правда, управляющий говорит: пройдет время - опять все на старое обернется: и плату, дескать, собьем, и распорядок весь будет старый. Да ведь пока солнце взойдет, роса глаза выест! Да и повернут ли на старое?.. Нынче, как стачку выиграли, идешь по поселку - не узнать фабричных. Словно люди другие стали...
   Так отвлекся своими мыслями Михальчук, что не заметил, как сзади, с той стороны, где фабрика, подошли трое. Приметив Михальчука, они без слов, с полузнака, убавили ход, осторожно, беззвучной поступью подбираясь к нему вплотную. Он обернулся только в тот момент когда первый из трех подошедших схватил его за плечо:
   - Кого ждешь, красавец?
   Михальчук присел от неожиданности. Он сжал было тяжелые кулаки, но тотчас разжал: перед ним было трое. И первый из трех, ближний, тот, что держал за плечо, был Егор Никифоров, на всю округу знаменитый своей силой: когда фабричные ходили, стенка на стенку, против слободских-ни в слободе, ни в Москве самой не найти было бойца Никифорову под пару. Вторым был Тарас. Третьего, в рабочей одежде, не видал до того времени Михальчук. Видал бы-запомнил: очень уж приметные глаза-ясные-ясные. И на носу шрамчик отметина.
   Тарас сказал незнакомцу негромко и очень почтительно:
   - Вы идите, товарищ, потихонечку вот по этой дороге, прямо. Мы сейчас нагоним. Только с этим... покалякаем.
   Ясные глаза пристально глядели на Михальчука.
   Незнакомец ответил:
   - Нет уж, лучше вместе. В чем тут дело?
   - Дело? - переспросил Никифоров. - Да дела, собственно, нет... - Он наклонил лицо к Михальчуку: - Слыхал? Я спрашиваю: кого ждешь?
   Михальчук вобрал голову лисьим манером в плечи и пробормотал, кося глазом на Никифорова и незнакомца:
   - Пусти... Кого мне ждать?.. Просто в проходку пошел.
   - "В проходку?" - глумливо повторил Егор и сжал пальцы так, что Михальчук даже сквозь шубу свою почувствовал мертвую их хватку.- Барышня нашлась... променаж водить?.. Ну-ка, скажи: позавчера ты зачем в Москву ездил?
   Шея еще глубже вошла в воротник. Никифоров выпустил плечи и снял мягкую вязаную рукавицу.
   - К сестре... больной,- почти что прошептал, замирая, Михальчук и закрыл глаза.
   - В жандармском лечится сестрица? Видали тебя, как ты в жандармское управление лазил, Иуда!
   Рука рванула. Пуговицы и крючки шубенки посыпались в снег. Михальчук крикнул не своим голосом:
   - Обознались!.. Господь бог мне свидетель!.. На мощах святых присягу приму... Зачем мне в жандармское...
   - Вот в том и вопрос-зачем?-глухо сказал Тарас.- Кайся, жабья печень, кого именно предал?.. А что предал, это и без слов, по роже видать... Молчишь?.. А ну, Егор!
   - Стой! - быстро сказал незнакомец и придержал Егора за руку.- Эти дела не так делаются.
   - А как еще,- зло проговорил Тарас. - Ежели гадюк не бить, людям жизни не будет.
   Он оборвал прислушиваясь. В глазах Михальчука блеснула радость: с дороги дошел разудалый, приплясывающий звон бубенцов, храп коней, голоса.
   - Пристав! Один только он с пристяжкою ездит... Вот кого ждал!
   Не размахиваясь, коротким толчком Егор стукнул Михальчука в лицо, и тот без звука запрокинулся на спину. Тарас нагнулся над упавшим. Но топот копыт накатывался с ухаба на ухаб, все ближе, торопко и грозно. Стражники...
   - Ход, Егор! В лес: там коням не пройти.
   Егор пнул ногой лежавшего неподвижно Михальчука:
   - Не уйдешь! Будет еще с тобой разговор!
   Он переметнулся через сугроб в сторону от дороги, вслед первым двум. И тотчас на шоссе закинулись, на полном ходу, от лежащего тела запененные кони.
   - Стой! - хрипло крикнул кто-то.
   Кучер осадил круто, хлестнула петлей по снегу поспешно отброшенная тяжелая медвежья полость. Из саней выскочил высокий офицер в синей, окантованной красным жандармской фуражке. За его спиною закряхтел, подбирая отекшие ноги, собираясь вылезть, тучный пристав.
   - Стой! Стрелять буду!
   Жандарм и в самом деле вынул револьвер. Но тень, метнувшаяся с дороги, уже скрылась в частом, к самому придорожному рву подступившем лесу.
   - Гайда по следу!
   Подскакавшие стражники толкнули было коней. Но снег был глубок, кони попятились.
   - Не пройти, вашбродь. Разве в ночь в лесу разыщешь... Опять же снег... Еще человек как-нибудь пройдет, но чтобы на коне...
   Пристав, тяжело сопя, наклонился над лежавшим телом. Михальчук тотчас же открыл глаза.
   - Да он жив, каналья,- разочарованно сказал пристав.- Это с носу кровь. Вставай, чего дурака валяешь! Мы думали - убили...
   - Не поспели, вашбродь, а то б обязательно...- задыхаясь еще, проговорил Михальчук и поднялся пошатываясь.- Грех случился, ваши благородия. Нанес черт кого-то из фабричных на улочку, когда я в жандармское заходил. Видали... За то самое Никифоров чуть что не убил.
   - И убьют, очень просто,- поддакнул пристав.- Они с предателями расправляются, прямо сказать, без миндаля. В Орехове на-днях двоих агентов в проруби утопили, ей-богу. А кто? Пойди дознайся.
   - Мы - их, они - нас,- заметил ротмистр и пошел к саням.- Особо, впрочем, не беспокойся... как тебя там?..
   - Михальчук,- подсказал пристав.
   Офицер кивнул:
   - Отсюда, конечно, придется исчезнуть, но мы тебя в Москве устроим. Фамилию, на случай, тоже подскребем: они такие фамилии и распубликовывать любят, ко всеобщему сведению. Будешь, скажем, не Михальчук, а Михалин. Пострижешься, побреешься - черт тебя признает.
   Михальчук осклабился радостно:
   - Покорнейше благодарю, вашбродь.
   - То-то,- милостиво сказал ротмистр.- За богом молитва, за царем служба не пропадает. А Никифорова этого мы под ноготь: сопричислим к лику святых. Один был?
   - Никак нет,- заторопился Михальчук.- Еще Тарас с ним был, Прохоров. А третий-не здешний.
   - Не здешний? - насторожился ротмистр.- Те-те-те!.. Стой, Федор,остановил он тронувшего было коней кучера.- Личность запомнил?
   Он отвернул полу шинели, вынул из кармана бумажник, из бумажника фотографическую карточку.
   - Илья Петрович, спичечку... Ну, опознавай, морда!
   При зыблющемся тоненьком огоньке Михальчук увидел: моментальной потайной фотографией схвачен молодой человек в легком драповом пальто, мягкой, низко на лоб надвинутой шляпе; два чемодана в руках; небольшая бородка; ни глаз, ни носа не разобрать.
   - Никак нет, ваше высокородие. Не схож.
   - Должен быть схож,- строго сказал жандарм.- Тут он, в районе, достоверно известно. У морозовских был и у коншинских... Он, не другой кто, заводчик,голову отдам. Смотри еще... Илья Петрович, еще спичечку!
   Опять осветилось лицо. В лесу было тихо. Похрапывали лошади. Признать? Сказать, что тот самый? Еще замотают потом, почему раньше не выдал?
   - Никак нет, не видал такого.
   - "Не видал"!-передразнил офицер.-Ворона!..
   - Лес-то к полотну выходит,- забеспокоился пристав.- Как бы они к станции не ушли, пока мы тут па месте канителимся... Может, повернуть?.. А Михальчук у поселка посторожит.
   Лицо Михальчука дрогнуло смертным испугом. Одному остаться? Нет!"
   - Никак нет, ваши благородия... На станцию они не могли. Без вещей шли, налегке. За мною шли, клятву приму... А вот в поселок они как бы раньше нашего не добежали, не упредили.
   - Чёрт его... Пожалуй, и верно,-нахмурился жандарм и скомандовал:-Становись на полоз, поведешь по квартирам: прятаться все равно нечего-обнаружился... Пошел, Федор!
   Кучер хлопнул вожжами. Грянули плясовым подбором бубенцы. И стражники, не поспевая за щегольскими приставскими санями, подняли своих лошаденок в галоп.
   Глава XIV
   ТИПОГРАФИЯ
   Ирина вошла в свою комнатку при школе бодрая и радостная.
   Ну вот и проводили благополучно!
   Садиться он будет в поезд не со здешней станции, а с соседней. Хотела было сама с ним пойти до вагона, и Козуба очень хотел, да и все ребята, с кем он здесь дела вел...
   "Грач-птица весенняя"... Вспомнишь-улыбка сама на губы просится.
   Но решили поостеречься: уж очень неконспиративно. Тараса и Никифорова отправили с ним: охраной, на случай недоброй встречи.
   А чемодан Семушка понес отдельно-пустой: литература вся по району разошлась.
   По району... Сколько дней с того часа прошло, воскресного,- по пальцам сосчитать. А ведь не узнать района! И люди откуда-то взялись... Жили-жили вместе, рядышком - не замечали. Казалось - пусто, сонное царство. А на деле какие чудесные оказались ребята!.. Семушку она два года знает, ее же кружковец. И всегда считала: парень как парень, совсем неприметный. А сейчас... Грач его чуть-чуть как будто повернул - и стал он совсем не тот человек.
   Густылев в обиде: его не то что за Козубой, а и за Семеном и за Тарасом не видать. Он уже стал поговаривать о том, чтобы перебраться в Москву. Там - Грач говорит - пока еще много таких вот, слякотных.
   Ирина сбросила платок с головы, посмотрелась в зеркало:
   - Фу, растрепа...
   Оправила волосы, отошла к комоду у дальней стены. Комод примечательный. В комнате все - бедное, учительское: на жалованье "народной учительницы" только-только прожить, где уж там заводить обстановку. Кровать, стол, полочка с книгами, умывальник, зеркало-вот и все имущество, в полчаса уложить можно, на одном извозчике свезти. Все - бедное, дешевенькое, а комод - пузатый, огромный, дорогого красного дерева: наверное, в нем когда-то купчиха свое приданое держала.
   Ирина отошла, напевая, к комоду. Но в этот момент раскрылась без стука и шума дверь, вошла старушка, очень скромно одетая, с черной кружевной наколочкой на седых волосах. Вздохнула, покачала головой:
   - Что это ты поздно так приходить стала? Пропадаешь и пропадаешь. Никогда дома нет. Неприлично девушке... Смотри, замуж никто не возьмет непоседу такую.
   Ирина засмеялась, отошла от комода, ласково потормошила старуху:
   - Ничего-ничегошеньки ты у меня не понимаешь, мамуся!.. Не беспокойся: все чудесно-хорошо! А не бываю, потому что работы много. Столько работы стало - ни в сказке сказать, ни пером описать.
   Повернула за плечи, подтолкнула к двери:
   - И сейчас заниматься нужно - к завтрашнему, спешно-спешно...
   Подвела к самому порогу, поцеловала, открыла дверь. Мать только спросила:
   - Есть-то будешь? Ведь не обедала?
   - Не обедала,- созналась Ирина.- И есть действительно хочу, как крокодил... Разогрей, мамулечка. Только сюда принеси, хорошо? Очень мне некогда. Я между делом поем.
   Скорбно вздохнула старушка, качнула наколочкой, вышла. Ирина заперла за ней дверь на два поворота ключа, опять вернулась к комоду, вынула нижний ящик. Ящик был пуст, на дне валялась одна только пара старых, штопаных-перештопанных чулок. Она осторожно подняла дно-под ним оказалось второе-и выгрузила оттуда пачку тонкой бумаги, трафарет с выбитыми буквами, картонную рамку, валики. Приладила рамку и трафарет, подложила листок бумаги, набрала валиком краски лиловой, светлой (никак не удается потемней, как в настоящей типографии, достать), провела им по трафарету. Рука выбросила отпечатанный листок, быстро подложила чистый. Новый нажим валика - еще листок готов.
   "РОССИЙСКАЯ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РАБОЧАЯ ПАРТИЯ
   Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
   К РАБОЧИМ ПОДМОСКОВНОГО ТЕКСТИЛЬНОГО РАЙОНА
   ТОВАРИЩИ!
   Стачка наша закончилась победой: капиталисты отступили перед дружным выступлениям ткачей и прядильщиков. Стачка показала примером, неопровержимо ярким, какую силу являет рабочий класс, когда он выступает организованно, сплоченными рядами. Товарищи!: Сплоченность эту сохраним и теперь, после того как кончилась стачка. Будем крепить ее дальше, будем связываться с товарищами других районов, других губерний,-у всех у нас общее дело, общий классовый враг. Помните, товарищи: не своей силой силен враг, а разобщенностью нашей..."
   Дальше - неразборчиво, совсем слепые буквы:
   "Мороз... ска... 82.-Самодер..."
   Ирина сокрушенно покачала головой, положила оттиск. Придется повозиться. Кропотливое дело-поправлять трафарет. А к утру обязательно надо приготовить листовки. И хочется отпечатать совсем-совсем отчетливо, по-типографски именно эту листовку, потому что она - победная и потому что это последняя, которую писал Грач здесь, у прошинцев, дальше уходя на работу, в объезд, поднимать других.
   В дверь постучали. Ирина отозвалась досадливо:
   - Сейчас, мама.
   Постучали настойчивей.
   - У, какая!
   Положила трафарет на комод, пошла к двери напевая. Щелкнула замком раз. В дверь толкнули тотчас же, но она не раскрылась: заперта на два оборота.
   Ирина расхохоталась:
   - Вот нетерпеливая!..
   Повернула ключ второй раз, крепко придерживая дверь плечом, приоткрыла чуть-чуть и просунула в щель руку:
   - Давай тарелку. Сюда не пущу: у меня секреты.
   Но руку высоко, над локтем, захватили, как в клещи, чьи-то волосатые, показавшиеся огромными пальцы. Дверь распахнулась жестким толчком, больно толкнув в плечо Ирину.
   - Ну-с, посмотрим, какие-такие ваши секреты, барышня...
   Жандармский ротмистр - высокий и жилистый, усы подкручены в стрелку-не сразу выпустил Иринину руку. За ним ввалились в комнату гурьбой полицейские. Из-за их спин мелькнуло знакомое противное лицо: Михальчук.
   Ротмистр кивнул Михальчуку на Ирину:
   - Она?
   Лицо моргнуло и опять нырнуло за спины:
   - Они самые-с.
   Ротмистр обернулся к комоду. Увидел трафарет, валики. Крякнул, очень довольный:
   - Та-ак-с!.. Целая, можно сказать, типография.
   Он подошел вразвалку, неторопливо, потыкал пальцем:
   - Усовершенствовано. Таких еще не приходилось видеть. Сами придумали?
   Ирина брезгливо отерла руку: у сгиба - синяк от наглых жандармских пальцев. Она подтвердила очень хладнокровно:
   - Сама, конечно.
   Ротмистр покивал одобрительно:
   - Вам бы инженером быть.
   Ирина подтвердила:
   - Буду.
   Ротмистр захохотал, запрокинул голову, выпятив кадык над разрезом синего воротника.
   - Назначение женщины - хозяйство, услуги мужу-с. А к деятельности государственной закон империи, как вам известно, женщин не допускает.
   Ирина пожала плечами:
   - Так я инженером не при империи буду. Не сейчас, а через несколько лет, когда империя - фью...
   Полицейские разбрелись по комнате, как только переступили порог. Гремя связкой отмычек, толстый вахмистр вскрыл ящик стола, выгреб ученические тетрадки, бумагу, письма... Ирина поморщилась: в письмах опасного ничего нет-так, самые обыкновенные, от подруг, от знакомых, а все-таки противно, что будут читать их чужие, поганые глаза охранников.
   Из-под матраца вытащили несколько номеров "Искры". Вот они где были! И как она могла забыть, куда засунула?.. С выигрышем стачки, с отъездом Грача совсем замоталась. А Грач особенно предупреждал: непременно "почиститься" - всю нелегальщину убрать; если не аресты, то обыски обязательно будут.
   Ротмистр медлительным, размеренным движением пальцев подсчитывал номера "Искры". Подсчитал, скривил улыбкой сухие губы:
   - Типография... Склад искровской литературы... Пропаганда под видом воскресной школы... Вы ведь, кроме этой школы, еще и воскресной ведали, сударыня?.. И в школе вашей - хоть там и не бывал, а знаю - не о величии царского дома Романовых рассказывали... Это все знаете чем, по совокупности, пахнет, милая барышня?.. Каторгой-с.
   Ирина не ответила. Очевидно, надо собирать вещи. Спросить, что разрешается брать с собой в тюрьму? Белье, книги?.. Книги, наверное, нет.
   Ротмистр сел за стол, вынул из портфеля лист белой бумаги.
   "Протокол. Прошино. No 47.
   Я, отдельного корпуса жандармов ротмистр..."
   Он посмотрел на Ирину: высокая красивая девушка, волосы в две косы, веселая. Положил перо.
   - Как же вы так, барышня?.. Такая молодая... И матушка у вас такая симпатичная...
   Да. Мать. Почему ее в комнате нет? Не пустили? Тоже арестована?.. Или-сама не пошла?..
   Ротмистр опять взял перо. Он писал убористым, мелким почерком протокол-что, где и как именно найдено. Охранники стояли молча у стенки. Михальчука не было: сделал свое дело, предал, спрятался. Все-таки он стыдится. Ремесла своего или только ее? В прошлом году он попросил у нее денег: сестра у него была больна. Так искренне просил, даже плакал. Очень было трудно - ведь и у самой заработка не хватает на двоих. Все-таки дала. А он...
   Ротмистр приостановил писание, вытащил из кармана бумажник, из бумажника фотографическую карточку.
   - "Искру" вы от этого... Соловья-разбойника изволили получить?
   Грач. С чемоданами, в мягкой шляпе, улыбающийся, стройный. Моментальная карточка. До чего удачно снят!
   Чуть не улыбнулась этой мысли. Но ротмистр слишком пристально и зорко смотрел: ни губы, ни глаза не дрогнули.
   - Не знаю, кто это.
   Ротмистр не спускал по-прежнему глаз:
   - Вы не запирайтесь; он арестован нами здесь же, в поселке. Не может быть, чтобы вы не были в контакте... Я ведь не зря спрашиваю, а для вашей пользы. Такой закоренелый преступник, как этот господин, легко мог запутать вас, неопытную, юную... сбить... Мы же это всё принимаем во внимание... Откровенное признание способно облегчить - и даже в огромной мере и степени облегчить! вашу участь.
   - Заботьтесь о своей участи, а не о моей,- резко бросила через плечо, отворачиваясь от жандарма, Ирина.- Ведь плохо придется в конечном счете вам, а не мне... Собирать вещи?
   Она подошла к зеркалу, взяла с подзеркальника шапочку. За стеной - прямо перед ней, словно стояла тут же, за зеркалом - тихо и надрывно заплакала мать. Ирина болезненно сжалась, брови сдвинулись, задрожали губы. Она стукнула в стену:
   - Мамуся, не надо, родная... До свиданья.
   Глава XV
   ШЕФ ЖАНДАРМОВ
   Барабанщики первой шеренги оркестра, шагавшего в голове батальонной колонны лейб-гвардии Семеновского полка, поравнялись с темным, угрюмым зданием министерства внутренних дел. Находится ли в данный момент господин министр, шеф жандармского корпуса, в служебном своем кабинете или отсутствует- все равно: проходящая воинская часть обязана воздать должный почет местопребыванию его высокопревосходительства. Капельмейстер повернулся на полном ходу налево кругом, продолжая идти задом, взнес руку в белой перчатке, махнул, и по морозному воздуху грянул всей медью огромных высеребренных труб и трескучих тарелок пышный, тщеславный и наглый Семеновский марш. Серые шеренги солдат подтянулись, выравнивая штыки, четче печатая шаг.
   - Левой, левой! Ать, два...
   Министр-шеф за огромным резного дуба столом досадливо поднял голову от лежавшей перед ним печатанной на тонкой бумаге страницы. Грянувший под окнами марш-несвоевременный и неуместный-перебил мысль. А мысль была, несомненно, "важная, государственная"- какая еще может быть у министра мысль! И оттого, что мысль перебилась, пропала, она казалась ему особенно важной, быть может, даже решающей для судеб царя и отечества.
   Стоявший около кресла жандармский генерал, перехватив на лету досадливое движение своего шефа, мгновенно насупился тоже и укоризненно оглянулся на прикрытые портьерами окна, за которыми надрывались усердием заглушавшие его доклад трубы. Министр заметил жест и шевельнул одобрительно бровью: подчиненный в присутствии старшего должен быть именно его отражением. Как в зеркале: полный повтор -и в то же время ничто, видимость.
   Левой, левой! Ать, два...
   Шеренги прошли. Оркестр замолк: в отдалении слышался глухой уходящий лай барабанов. Но мысль не вернулась. Министр сказал отрывисто и хмуро:
   - Потрудитесь продолжать... Стало быть, эти господа съезжаются на конференцию в Киев?
   Генеральские шпоры поспешно щелкнули в такт почтительному и покорному наклону головы.
   - Так точно, ваше высокопревосходительство. Согласно агентурным данным, киевский адвокат Крохмаль, в социал-демократических партийных кругах носящий кличку Красавец...
   Министр поднял голову:
   - По кличке только, или и в самом деле... красавец?
   Он напружил дряблые плечи и выпятил губу, показывая, каким должен быть красивый мужчина. Генерал поспешно кивнул, на этот раз не без игривости:
   - По карточке судя (он еще не арестован), действительно недурен. Означенный Крохмаль - разрешите доложить - совершал объезд, в частности приезжал в Москву для переговоров об организации конференции...
   - Какие переговоры?
   Генерал слегка развел руками:
   - К сожалению, мы располагаем данными только наружного наблюдения. За Крохмалем следят по пятам. В отношении конспирации он, не в пример другим, проявляет чрезвычайное легкомыслие.
   Его высокопревосходительство соблаговолил улыбнуться:
   - Легкомыслие свойственно красавцам.
   Генерал рассмеялся достаточно громко, чтобы было видно, насколько он оценил министерскую остроту, но без нарушения должного - даже в минуту интимности - уважения к высшему начальству.
   - Именно, ваше высокопревосходительство! Таким образом, конференция...
   Министр перебил:
   - Эта конференция... в связи с заграничной затеей Ленина?
   Веки генерала заморгали тревожно;
   - Виноват... я не вполне понимаю. О чем вам угодно...
   - О том, что Ленин нам объявляет открытую и решительную войну. Изволите видеть...-Министр черкнул тупым, квадратным ногтем по полю раскрытой перед ним страницы, процарапав бумагу насквозь.- Вот... Газетку эту вы не могли, я полагаю, не иметь в руках... К слову сказать, она только что доложена мне, хотя вышла еще в мае прошлого года. Это же вопиющее безобразие! За что мы платим деньги заграничной агентуре?!
   Генерал поспешно вздел пенсне. Опять эта "Искра"! И какой черт ее подсунул министру?..
   - Вот с этого абзаца, где говорится о посылаемых в Россию агентах... Вслух, прошу вас. У этих социалистов такой слог, что я, признаюсь, не усвоил сразу...
   Генерал кашлянул, прочищая горло:
   - Отсюда прикажете?.. "...сеть местных агентов единой партии, агентов, находящихся в живых сношениях друг с другом, знающих общее положение дел... Эта сеть агентов будет остовом именно такой организации, которая нам нужна: достаточно крупной, чтобы охватить всю страну..."
   - Изволите слышать? - Министерский палец поднялся предостерегающим и тяжелым движением.- Всю страну!
   - "...достаточно широкой и разносторонней, чтобы провести строгое и детальное разделение труда; достаточно выдержанной, чтобы уметь при всяких обстоятельствах, при всяких "поворотах" и неожиданностях вести неуклонно свою работу; достаточно гибкой, чтобы уметь, с одной стороны, уклониться от сражения в открытом поле с подавляющим своею силою неприятелем, когда он собрал на одном пункте все силы, а с другой стороны, чтобы уметь пользоваться неповоротливостью этого неприятеля..."
   Губы министра дрогнули - дрогнули ехидно. Генерал обиженно засопел.
   - Что же вы остановились? Продолжайте, ваше превосходительство!
   - "...и нападать на него там и тогда, где всего менее ожидают нападения".
   Министр прикрыл ладонью дальнейший текст, в знак, что чтение можно кончить.
   - Форменное объявление войны. Что?.. Так сказать, стратегическое развертывание.
   Генерал оттопырил губу, выражая пренебрежение:
   - Стратегическое развертывание?.. Вы оказываете им слишком много чести. Какая-то кучка людей бросает вызов...- он поднял великолепным жестом густые серебряные свои эполеты,- величайшей и крепчайшей в мире империи!
   Министр отвел глаза и переставил зачем-то тяжелое (серебряный медведь на мраморной глыбе) пресс-папье.
   - Да, конечно... Но, знаете, кучка не страшна, когда она одна... А когда начинаются такие штучки, как обуховские события, вооруженное выступление рабочих, волнения на Балтийском судостроительном и эти стачки, стачки, стачки, в которых уже на десятки тысяч забастовщиков пошел счет,-это вам уже не кучка! И сейчас, когда искровские агенты разъехались по всей России...
   - Они съедутся в Киеве, как я имел честь докладывать,- вкрадчиво сказал генерал.- Съедутся - и уже не разъедутся...
   Он сделал жест ладонью и щелкнул языком. Вышло очень похоже: мышеловка.
   Но министр не посмотрел на докладчика.
   - Вы настолько уверены в генерале Новицком? Ведь он начальник киевского жандармского управления. Вы уверены, что он мне не упустит конференцию?
   - Никак нет! - воскликнул торопливо генерал и даже приподнял руку.- В высшей степени исполнительный и преданный офицер. И, как я имел уже честь докладывать, благодаря неосторожности Крохмаля установлено наблюдение за целым рядом лиц, с которыми он находится в сношениях, в том числе и за приезжими агентами... Так, в Москве он виделся с Бауманом...