– Очень рад, – сказал я.
   – Я тоже, – ответила «Янковецкая», продолжая глядеть на меня. – Я представляла вас, полковник, несколько другим.
   Она сделала паузу, выжидательно глядя на меня. Я молчал. Мне было ясно, что здесь идет заранее подготовленный спектакль и мои дамы будут играть роли и говорить текст, заготовленный им режиссером, может быть, слушающим нас по диктофону, тоже установленному здесь.
   – Итак, Эви, что мы будем делать сейчас – пить кофе или прямо отправимся на сеанс к китайскому чародею?
   – Мы напоим кофе нашего гостя, – сказала мистрис Барк.
   – Я бы предпочел прогулку к вашему волшебнику, тем более, что я уже пил чай.
   – Да вы, кажется, как истый русский, предпочитаете чай или, может быть, вы недовольны нашим, мы не так хорошо варим его, как русские.
   Это был ее промах, первое подтверждение того, что мои слова, нарочно сказанные перед микрофоном генералу, укололи женское самолюбие хозяйки.
   – О нет! Ваш чай превосходен, но я просто не хочу.
   – Тогда – в путь.
   Зося накинула на плечи мистрис Барк легкое пальто, и мы направились к двери. Телефонный звонок остановил нас.
   – Как всегда, не вовремя, – улыбнулась журналистка, подходя к аппарату.
   – Да-а, – медленно проговорила она. По ее лицу пробежала тень. – Какая неосторожность!!! Да, ну, конечно, – подтвердила она.
   Госпожа Янковецкая быстро и тревожно глянула на нее. Одна только Зося, стоя у дверей, безразлично ждала нас. Мистрис Барк положила трубку.
   – Нам придется отказаться от встречи с волшебником Го Жу-цином, с ним что-то произошло, и он не расположен нас принять.
   Несмотря на ее шутливый тон, было видно, что она чем-то обеспокоена. Ее настроение передалось и второй даме.
   – Значит, мы остаемся? – неуверенно спросила она, глядя на хозяйку.
   – Нет… Мы поедем на авеню Лалезар и по дороге заглянем в «Пель-Мель». Кстати, ведь и вам, дорогая Генриэтта, что-то надо купить там.
   – Да, да! Кое-какие мелочи… – И по тому, как она поспешно согласилась, я понял, что произошло что-то такое, что в корне нарушило их планы.
   «Пель-Мель» был большой универсальный магазин, недавно открытый американцами. Я слышал о нем. Возле него постоянно вертелись какие-то люди, совершались какие-то подозрительные дела. Это было нечто вроде черной биржи или места, где встречались деловые люди с уголовным прошлым и с таким же будущим, а также «фоколи», то есть молодые, богатые бездельники и развратники, завязывавшие здесь знакомство с проститутками и веселыми тегеранскими вдовами. «Сборное место шпиков и прохвостов», – как образно выразился о нем генерал.
   – Мне очень жаль, но в таком случае я возвращаюсь домой. У меня есть незаконченное дело.
   – Хорошо, заканчивайте дела и возвращайтесь к нам.
   Зося проводила нас до лестницы. Внизу уже суетился любезный до приторности швейцар. В приветливой улыбке Зоси, в ее движениях было что-то механическое. Чувствовалось, что она еле сдерживается. За все это время она только раз взглянула на меня, и такая ненависть сверкнула в ее взгляде, что я подумал: «Не ошибся ли?» Я снова посмотрел на нее, но лицо девушки было напряженно-спокойно. Странная девушка. Я чуть задержался на лестнице, пропуская вперед дам. Шедшая за мной Зося вдруг быстро сунула мне в руку сложенную вчетверо бумажку. Я зажал ее в кулаке и только на улице опустил в карман.
 
 
   Автомобиль с дамами поехал направо, а я, оставшись один и отойдя довольно далеко от дома мистрис Барк, достал записку Зоси.
   Неровным, торопливым почерком было нацарапано несколько слов: «Завтра, в половине 12-го, в парке Зилли-Эс-Салтанэ, в левой аллее возле малого фонтана».
   Написано было по-английски, без единой помарки. Я дважды перечел записку и, подозвав «дрожке», поехал домой.
   Первым, кто встретил меня, был генерал. Он стоял у письменного стола и, указывая на запрятанный микрофон, громко сказал:
   – Наконец-то! Знаете, что натворил ваш обожаемый Сеоев? – Он сделал паузу: – Избил до полусмерти какого-то фокусника или акробата… Хорошо не знаю, словом, набезобразил… Сейчас мне звонили из полицейского участка, он находится там. Я просил как-нибудь замять это глупое, скандальное дело, а сержанта направить ко мне.
   – Какого фокусника? – переводя дыхание, спросил я.
   – Черт его знает! Какого-то Ко или Го… Жу… цина, – предостерегающе размахивая пальцем, безразличным голосом сказал генерал.
   – Го Жу-цина? Вот здорово! Это того самого, к которому мы сегодня должны были ехать. Теперь я понимаю, почему он так внезапно отменил свой сеанс! – сказал я смеясь.
   – Что тут смешного? – сердито оборвал меня генерал, кивая в сторону микрофона. – Это безобразие ложится пятном на нас. Я вас прошу, Александр Петрович, – холодно продолжал он, – разберитесь немедленно в этом деле и накажите Сеоева…
   – А если он не виноват?
   – Что значит не виноват? Что бы там ни было, глупая ссора или пьяная драка, я не знаю, что там произошло, но такое безобразие безнаказанным оставлять нельзя. Если надо, то откомандируйте его обратно в часть, а взамен потребуйте более дисциплинированного солдата.
   – Слушаю-с, товарищ генерал, – деревянным голосом сказал я.
   – А теперь, – переходя на прежний тон и лукаво подмигивая мне, продолжал генерал, – не завидую я этому фокуснику, которого отделал наш медведь.
   – Боюсь, что после лап этого великана бедняга Го Жу-цин не скоро начнет свои сеансы, – сказал я.
   – Я вас понимаю, но ничего… Вы сможете и под другим предлогом повидаться с вашей журналисткой. Ведь признайтесь, что вас огорчила не затрещина, полученная фокусником, а неудачное свидание с мистрис Барк? Кстати, видели вы Генриэтту Янковецкую?
   – Видел. Очень приятная дама. Но этот окаянный сержант со своей затрещиной помешал нашей дальнейшей беседе. Сеанс у Го Жу-цина не состоялся, а поехать в «Пель-Мель», куда меня приглашали, я не захотел.
   – И хорошо сделали. Подальше от таких подозрительных мест. А теперь позвоните, пожалуйста, вот по этому телефону в полицейский участок, вызовите раис-назмие – капитана полиции Боруги и попросите его прислать к вам Сеоева… Ну, и, конечно, помня о местных традициях и нравах, намекните ему о хорошем «бакшише».
   – Сейчас сделаю, – сказал я и, записав номер телефона, позвонил в полицейский участок.
   Спустя сорок минут Сеоев в сопровождении добродушного ажана входил ко мне. Ажан сдал задержанного сержанта и очень довольный «бакшишем» отправился назад, позванивая серебряными риалами, полученными от меня. Великан-сержант, вытянувшись во фронт, стоял у стола, ожидая моих расспросов. Но я молча и выразительно показал ему на микрофон и затем в сторону сада. Сержант понимающе закивал и, осторожно ступая на носки, вышел в сад. Я оглядел его широченные плечи и огромные, величиной с хороший кочан, кулаки и невольно улыбнулся.
   Заперев кабинет, я прошел в сад.
   – Товарищ полковник, разве вы не получили через дежурного мою записку? – спросил Сеоев, поджидавший меня возле фонтана.
   – Получил, но очень поздно и, откровенно говоря, не понял, куда вы отправились, – ответил я, подходя к азиатской половине дома Таги-Заде.
   Завидя нас, генерал, отложив в сторону бумаги, сухо сказал:
   – Доложите, сержант, что произошло у вас с фокусником Го Жу-цином и почему вас задержала полиция?
   Так как рассказ сержанта длился очень долго и ему было задано много вопросов, не имеющих прямого отношения к Го Жу-цину, я расскажу о том, что произошло за эти дни с нашим симпатичным, но неудачливым героем.
 
 
   За день до описываемых событий Сеоев, выйдя на улицу, встретил возле киоска с водами старого знакомого шофера Али, некогда работавшего вместе с ним в «Ирантрансе». Приятели выпили пива и дошли до гостиницы «Отель де Пари», возле которой находился гараж, где работал Али.
   – Как идет жизнь, много ли зарабатываешь? – спросил сержант, глядя на поношенную одежду приятеля.
   – У нашего хозяина много не заработаешь. Из всех тегеранских собак это самая скупая и бессовестная, – сплевывая на землю, сказал шофер. – С радостью ушел бы, да некуда. Все хорошие места заняты, а то разве я стал бы работать у Таги-Заде…
   Сеоев насторожился. Фамилия владельца гаража была знакома ему. Ведь это был хозяин того дома, в котором жил он и его начальство.
   – А что, жаден? – спросил он.
   Али огляделся по сторонам и тихо сказал:
   – Подавится он когда-нибудь крохами, которые ворует у нас! За малейшую провинность – штраф, за опоздание – потеря места, сколько бы ни привез выручки, хоть целый мешок риалов, – ни одного шая не получишь в награду от этого скряги… А к тому же… – Тут он совсем шепотом сказал: – Вся полиция у него в руках.
   – Это почему же? – еще тише поинтересовался Сеоев.
   – Очень просто. Все же знают, что он был связан с немцами и получал деньги от них. Ты посмотри на наши такси, все марки «Оппель» и «Ганомак»!.. Ему в свое время шестьдесят штук немцы бесплатно прислали из Берлина, ну, а кому не понятно, что такие подарки даром никто делать не станет.
   – Но ведь немцы бежали…
   – Ну и что же? – усмехнулся Али. – Немцы бежали, американцы пришли, а Таги-Заде остался. Он теперь служит новым хозяевам не хуже, чем прежним. Ты бы поглядел, как он паясничает и кувыркается перед ними. Нам, шоферам, все известно, но мы молчим… У каждого семья, а денег нет… Эх, хорошо вы сделали, русские, что выбросили из своей страны таких негодяев, как наш хозяин!
   – И неужели некуда деваться, друг Али?
   – А куда? Я уж и так проходил без работы пять месяцев, совсем обнищал и изорвался, а тут хоть маленький, но все же кусочек хлеба…
   – А это ничего, что ты идешь с большевиком, со мной? Может быть, хозяину это не понравится?..
   – А черт с ним! Он мне хозяин только на работе, а в свободное время я могу встречаться с кем хочу, тем более, что он и сам дружит, – тут Али подмигнул, – с большевиками.
   – Как дружит? – спросил удивленный Сеоев.
   – А так, сдал им свой дом на Зеленом бульваре, бывает даже в гостях у них и так же лебезит, как и перед янки, только, я думаю, что от этой «дружбы» русским не поздоровится.
   – Почему? – спросил Сеоев.
   – А потому, – оглянувшись по сторонам, ответил Али, – что Таги-Заде – пес, и когда он виляет хвостом и ласково скулит, заглядывая в глаза, это значит, что он готовит предательство и подлость.
   – Не понимаю, Али, твои речи! Ты скажи прямо, на что намекаешь?
   – Легко сказать «прямо», а если ты проговоришься и Таги-Заде узнает об этом?..
   – Ты меня знаешь не первый день, Али. Можешь быть спокойным. У тебя сейчас есть время? – спросил Сеоев.
   – Есть. Моя смена вечером.
   – Тогда пойдем в ресторан, съедим по горячему кябабу, запьем пивом, и ты мне расскажешь, что знаешь.
   Али молча кивнул головой, и приятели вошли в простенький ресторанчик «Хуршид», где, уединившись в углу залы, продолжали разговор.
   – Несколько дней назад в дом Таги-Заде на Зеленом бульваре, арендованный большевиками, была послана партия рабочих для ремонта комнат. Все рабочие чужие, не тегеранские, мы их не знаем, и среди них под видом простого рабочего находился переодетый, как ты думаешь, кто? – отпивая глоток пива, спросил Али.
   – Не знаю!
   – Фокусник, который живет на улице Шапура и который тоже работал с немцами.
   – Откуда ты узнал это?
   – А я и шофер Аббас Джемшеди отвозили рабочих на грузовиках на вокзал, откуда они уехали куда-то в сторону Кума, – продолжал Али.
   – Но как же ты узнал фокусника, если он был переодет? – спросил Сеоев.
   – Очень просто. Когда мы подъехали к вокзалу, все рабочие сели в отходящий поезд, а один – это был фокусник – остался в машине и, пересев ко мне в кабинку, попросил довезти его до улицы Шапура. Уже тут я сообразил, что дело не чисто. Когда же он остановил машину и вошел в подъезд этого дома, мне стало ясно, что затевается какое-то грязное дело…
   – Но почему же ты думаешь, что это не был настоящий рабочий?
   – Э-э, что я, маленький ребенок или большой осел, что ли!.. Что, я не могу отличить настоящего иранца от поддельного или рабочего человека от переодетого белоручки? Когда я смотрел на его пальцы, нарочно запачканные ржавчиной и маслом, я в душе смеялся над этим человеком. Рабо-чий, – презрительно протянул Али, – у которого мягкая ладонь, тонкие незагрубелые пальцы и тщательно подстриженные ногти, может обмануть только такого же поддельного рабочего, но человека труда, знакомого с нуждою, с мозолями, он не обманет… Я прямо говорю тебе, что этот педер-сухте[13] и его компаньон мошенник Таги-Заде задумали какую-то пакость против русских. Подумай и поступай, как найдешь нужным, только помни, что от одного твоего неосторожного слова пострадаю я и моя семья.
   – Не бойся, друг Али! Я буду осторожен, – сказал Сеоев. – Если нуждаешься в деньгах, возьми у меня до лучших дней несколько риалов.
   Но Али движением руки остановил сержанта.
   – …Не говори о деньгах. Да, я нуждаюсь, мне сейчас дорог каждый кран, каждая шаи (копейка), но я ни за что не возьму у тебя, моего старого друга, денег. Я хочу сохранить то хорошее чувство, которое в душе у меня от того, что я предупредил русских… Я – труженик, бедняк-рабочий, и поэтому рассказал тебе о гнусной проделке этого шпиона. А теперь, если хочешь, уплати за пиво и обед, который я съел так кстати.
   Сеоев пожал руку старому другу и, назначив место новой встречи, расплатился и вышел из ресторана.
   Новость была столь серьезна, что Сеоев решил немедленно же вернуться и доложить о ней полковнику. Но меня не было дома, беспокоить же генерала сержант не решился и, немного подумав, решил, не теряя времени, проверить все услышанное им от Али. И первое, что предпринял сержант, это было обследование проводов, выведенных на улицу. Уже за воротами один из проводов повернул в противоположную от других сторону. Хотя он шел довольно высоко по карнизу соседних домов и был неплохо запрятан в густой листве каштанов, все же сержант без труда проследил его дальнейший путь и, идя за проводом, вскоре вышел на улицу Шапура. У дома № 41 был сделан ввод, и провод, смешавшись с сетью проводов и шнуров, исчезал в их гуще.
   Итак, слова Али подтвердились.
   Сеоев, довольный своим открытием, медленно шел по улице Шапура, рисуя себе изумление, которое охватит полковника, когда вечером он доложит ему об открытиях сегодняшнего дня. Когда он выходил из хиабана Истамбули (проспект Стамбула), ему навстречу показался маленького роста полковник в неведомой форме, шедший рядом с мистрис Барк. Встреча эта была так неожиданна, что великан-сержант заметил их тогда, когда они подошли к нему вплотную, и не мог уже спрятаться от них. По-видимому, и мистрис Барк также не ожидала этой встречи. Она быстро и пристально глянула на сержанта и сейчас же отвернулась, сказав что-то по-английски своему спутнику. Полковник равнодушным, безразличным взглядом обвел Сеоева и, ответив на его воинское приветствие, прошел мимо. В полковнике сержант узнал того самого маленького человечка в штатском костюме, которого три года назад встретил в Мохаммере вот с этой самой женщиной. Веселое, довольное настроение сержанта исчезло. Эта дама, конечно, тоже не забыла его. Это было ясно и по ее быстрому, настороженному взгляду и по фразе, которую она сказала полковнику.
   Сержант оглянулся, но военного и его дамы уже не было. Сеоев медленно пошел вдоль площади, стремясь выйти сокращенными путями к дому. На повороте навстречу ему ехал большой, открытый автомобиль. К своему удивлению, сержант увидел в нем своего знакомого, ажана Алекпера. Полицейский весело закивал ему, махнул рукой и что-то неразборчиво крикнул. Не успел Сеоев ответить, как автомобиль остановился и Алекпер, возбужденный и веселый, выскочил из него.
   – Ты что, наследство получил, Алекпер, что раскатываешь в машинах? – спросил сержант, пожимая руку подбежавшему ажану.
   – Хуже… женюсь! – засмеялся Алекпер. – Сегодня вечером помолвка… На два дня отпуск получил… Слушай, ага, ты мне друг? – спросил он сержанта.
   – Друг! – ответил Сеоев.
   – Так посети вечером мой убогий дом… Я очень прошу тебя, не откажи… Окажи честь, будешь самым почетным гостем.
   – Не могу, приятель… Сам знаешь, у меня начальство, надо получить увольнение.
   – Ну, и получи, попроси твоих начальников. Скажи, самый лучший друг женится… хочешь, поедем вместе… вот на этом самом автомобиле?..
   – Откуда он у тебя? Ты что, разбогател, что ли?
   – Не-ет!.. Богатым потом буду, когда мой будущий тесть помрет, у него две чайханы да еще зеленная лавка возле караван-сарая, – засмеялся веселый ажан, – а эту машину мне на пять часов одолжил бесплатно фокусник, китайский гадальщик, возле дома которого находится мой пост.
   – Го Жу-цин? – воскликнул Сеоев.
   – Ага! – самодовольно подтвердил Алекпер. – Хороший господин, много зарабатывает денег и совсем простой, не гордый. Никогда не пройдет мимо поста, чтобы не сделать какой-нибудь подарок или просто дать денег. Он и сегодня обещал прийти ко мне вечером на свадьбу. Хороший человек, – продолжал хвалить ажан.
   Сеоев встрепенулся. Теперь уже имело смысл побывать на свадьбе полицейского, потолкаться среди гостей, познакомиться с прохвостом-кудесником, и, кто знает, может быть, даже войти в доверие к нему. Вряд ли полковник, узнав о такой ситуации, не разрешит ему отлучиться на свадьбу.
   – Ну, решай же, друг!.. Ты мне сделаешь во-о какое одолжение, если посетишь мой бедный убогий дом. – С персидской пышностью Алекпер умолял сержанта «осчастливить его заброшенную, убогую хане своей высокостепенной персоной».
   Будь сержант несколько опытнее в подобных делах, ему, несомненно, бросилась бы в глаза странная настойчивость, с которой Алекпер приглашал его, а также подозрительная случайность их встречи.
   – Хорошо. Я буду у тебя на свадьбе, – сказал он и, записав адрес жениха, направился домой.
   Полковника все еще не было, а генерал, работавший у себя на другой половине дома, не появлялся, и сержант, потолкавшись в канцелярии, чувствуя, что он мешает работающим, вышел в сад. Сев на скамью, он задумался, опустил голову и незаметно для себя заснул. Когда же проснулся, было уже около пяти часов. Узнав, что полковник давно вернулся из города, Сеоев пошел к нему, но дежурный сказал, что полковник пошел обедать к генералу. Сеоев нерешительно постоял возле дежурного и, написав несколько строк, отдал ему записку.
 
   «Товарищ полковник. Согласно вашему разрешению, вернусь сегодня поздно из отпуска, так как буду в гостях по нашему делу у известного Вам человека.
   Гвардии старший сержант Сеоев».
 
   Уже вечером дежурный передал мне записку сержанта.
   «В гостях у известного Вам человека», – прочитал я. «У кого же это, «у известного»?»
   И только на следующий день, уже после того, как генерал сообщил об избиении фокусника, я понял смысл таинственно и неуклюже написанной бумажки сержанта.
   Ажан Алекпер жил недалеко от Топ-хане (Пушечной площади), и сержант, пройдя хиабан Пехлеви, вышел к дому, возле которого стояла толпа. Мимо Сеоева и любопытных, заглядывающих во двор, откуда слышались звуки зурны, двигалась процессия. Десятка два мужчин и женщин несли, держа над головами, ткани, узлы, зеркала, стеклянные лампы, сундуки, окованные медью. Впереди степенно идущих людей с несвойственной ее годам резвостью семенила старуха, озабоченно и громко пересчитывавшая вещи.
   Это была сваха, исполнявшая одновременно и роль посаженной матери, а люди, несшие вещи, по старинному обычаю демонстрировали зевакам и прохожим приданое невесты.
   – Зеркало инглизи, в такое сам шах только по пятницам глядится, – забегая вперед, кричала старуха. – А такого материала нет даже у жены самого сепех-салара![14] – расхваливала она имущество невесты.
   – Ну, конечно, такую рвань она не носит, – подтвердил под смех толпы кто-то из окружающих, – у нее получше…
   – И ничего ты не знаешь, собачий сын! – не глядя ни на кого, скороговоркой закричала старуха и опять забормотала привычным голосом: – Все смотрите, все и убедитесь, что дочка почтенного Азиз-Кербалая приходит в уважаемый дом Алекпер-аги не как-нибудь, а одетая, словно куколка, с богатым приданым…
   Процессия приостановилась.
   Сеоев, хорошо знавший обычаи иранцев, протиснулся сквозь толпу, стоявшую на тротуаре, и вошел во двор, в глубине которого горели фонари-лампионы, мелькали фигуры. Оттуда тянуло приятным запахом жарившегося люля-кябаба и плова.
   – Ас-салам-алейкюм, хош амедид[15], – подбегая к сержанту, проговорил, по-видимому, дожидавшийся его у входа молодой иранец лет двадцати и, отрекомендовавшись братом жениха, учтиво кланяясь, повел его на мужскую половину, где собирались наиболее уважаемые гости.
   Свадьба, вернее посещение муллы и весь обрядово-религиозный ритуал совершался днем, а сейчас начинался свадебный пир. Восемь человек музыкантов, кто с бозорг-кеме (большая сопилка), кто с бубном, а кто с саазом и дудуки, составлявшие оркестр, заиграли нечто невообразимое, и брат жениха, улыбаясь сержанту, вежливо сказал:
   – Это для вас… Играют русскую песню. – Но как Сеоев ни напрягал память, дикие, визгливые ноты и резкие удары бубна не напомнили ему ни одной знакомой песни.
   Алекпер сидел на ковре, опираясь рукою о мутаку. Возле счастливого жениха полулежал одетый в штатский костюм его раис-назмие, судя по затуманенным, полусонным глазам, успевший изрядно хлебнуть ширазского вина или хамаданского коньяку. Слева от него находился молодой иранец со значком на груди. Еще трое сильно подвыпивших гостей сидели возле жениха, о чем-то шумно и вразброд споря. Го Жу-цина не было, и Сеоев уже пожалел, что согласился прийти на это мало для него привлекательное торжество.
   – А-а, хош амедид, раффик! Хош гялды, елдаш![16] – закричал, завидя сержанта, Алекпер и, приподнявшись с места, пошатываясь, двинулся навстречу Сеоеву. Алекпер был уже изрядно пьян и, обнимая сержанта, тыкался великану то в грудь, то в плечо. Бормоча приветствия, он стал усаживать его возле себя. Гости подвинулись, и Сеоев уселся на ковер рядом с полицейским начальником, который сразу же стал потчевать его коньяком.
   – Мубарек[17], Алекпер-ага! – сказал сержант, подавая жениху свадебный подарок – маленькое колечко с бирюзой, на которой было вырезано слово «омиди» (надежда).
   В раскрытые двери заглядывали разные люди, подходили новые гости, некоторые усаживались тут же, другие – менее почтенные – проходили в соседние комнаты, где пировала молодежь и откуда доносились смех, голоса и звяканье посуды.
   – Вот спасибо. Ты настоящий друг, теперь я это вижу, – бормотал Алекпер. – Я знал, что ты меня любишь и непременно придешь, – протягивая сержанту стакан, сказал он. – Ну, пей за мою будущую семейную жизнь, хочешь, мы и тебе найдем невесту? Валла-биллях, найдем молодую, хорошую, красивую… – поднося к губам свою рюмку, продолжал он. – С домиком найдем, с хорошим приданым… Заживешь, как шах…
   – Стой, стой, Алекпер, как же это я заживу здесь, ведь я советский…
   – А-а, ерунда, – пьяно перебил Алекпер. – Какой ты советский? Ты горец, кавказец, мусульманин, значит – наш. Останешься здесь и будешь жить среди своих, с молодой женой, в хорошем доме, с деньгами… А я к тебе буду ходить в гости! – засмеялся пьяным смехом жених.
   – Бяли!.. Эввет!.. Дороз гофт[18], – поддержали остальные, чокаясь с сержантом.
   – А я вас к себе в полицию возьму. Сорок туманов получать будете… и еще разные доходы, – уставясь на Сеоева, сказал раис-назмие.
   – Нет, я своей работой доволен, жениться пока не думаю, а вот почему ты, Алекпер-ага, мне полный стакан наливаешь, а сам женской рюмочкой пьешь за свое семейное счастье, – шутливо ответил Сеоев.
   – Он, педер-сухте[19], с трех часов пьет, не переставая, если его не остановить, так этот пьяница ночью не найдет дорогу к своей молодой жене, – икая, сказал раис-назмие. – Итак, пьем за всех честных мусульман и за крепость ислама, – закончил он. – Правильно сказал отец поэтов великий Омар Хайям: «Иметь хлеб из хорошей пшеницы, два мена вина, ляжку баранины и сидеть с красавицей в развалинах – такое наслаждение доступно не каждому султану…» Вот о чем мечтал наш великий поэт, а мы тебе, дорогой друг, предоставляем все это сразу и делаем тебя богаче любого султана… За твое здоровье!
   Двое подростков и брат жениха то и дело вносили большие подносы, на которых горой вздымался плов, шипели горячие подливки и хуруши, дымился кябаб. Ели руками много и жадно. Сержант, не желая отставать от остальных, тоже ловко и умело брал и рис, и кябаб, и хуруши пальцами, обтирая их о мягкий лаваш. Но поли еще больше, мешая араку и розовое вино с коньяком и темный шарап с греческим ликером-дузиком. Сеоев, которого хмель обычно почти не брал, старался все же пить поменьше. Он заметил, что, хотя и Алекпер, и раис-назмие были уже совершенно пьяны, тем не менее они не забывали наливать ему пополнее стакан и что раза два они перемигнулись, подливая ему вино.