«Наша система» – это была неписаная, но уже ставшая привычной, традиция, заключающаяся в том, что мы, то есть коллектив работников, офицеров управления, начиная с генерала и кончая капитаном Аркатовым, люди, довольно долго работающие вместе, с целью проверки правильности выводов и прогнозов следствия, еще не рассказывая другому результатов проделанной работы, спрашивали его о том, что думает он и как он ведет данное дело. Это было нечто вроде своеобразной «военной игры», в которой шлифовалось воображение, проверялась и оттачивалась интуиция, шире развивалась деловая фантазия, раздвигались рамки психологического анализа. Это было полезное начинание, в котором ошибки и неверные выводы тут же исправлялись. Занятия эти велись по уговору – «не взирая на лица». Нередко и сам генерал выслушивал строгие, резкие суждения от остальных участников…
   – Итак… – начал Аркатов, – чей это был труп?
   – Конечно, Красновой, но не той, которая проникла к нам, а другой, настоящей, которую по пути к нам убили фашисты и документами которой воспользовались.
   – Неверно. Первая ошибка, – сказал Аркатов. – Мертвая женщина – как раз та самая «Краснова», которая хотела отравить вас. Вы сможете опознать ее сами. И я, и работники санчасти узнали ее.
   – Сделали вскрытие?
   – Вскрытие позже, но это и неважно. От нее разит горьким миндалем, этим стандартным запахом всех классических отравлений. Обнаружили не сразу, так как по шоссе двигалась густая колонна грузовиков, и, когда прошла последняя машина, прохожие увидели лежавшую на дороге женщину. Из этого значит… – Аркатов замолчал.
   – …из этого значит, что одна из последних машин и выбросила на дорогу этот труп.
   – Значит, где-то невдалеке есть центр, ведущий борьбу против нас, – перебил я.
   – Думаю, только против генерала и вас, товарищ полковник, – сказал Аркатов. – Не против управления или отдела, а именно против вас двоих. И, исходя из этой отправной точки, мы, по-моему, и должны вести наше следствие.
   Вывод опытного и умного следователя, каким был Аркатов, удивил меня.
   – Подумайте, товарищ полковник, ведь вас, именно вас и генерала зазвал в дом этот неизвестный человек. К вам явился он и умно разыграл роль маленького, беспомощного, ничтожного человечка, ищущего помощи у власти. Но возникает вопрос: а что случилось бы, если бы вы и генерал погибли? Что произошло бы? Рухнула бы Советская власть? Обессилела наша армия? Приостановилось бы наступление на фронтах? Нет, все это было бы по-прежнему, и только вместо генерала и вас пришли бы новые генерал и полковник, и работа управления шла бы своим чередом. Значит, винтики машины были бы заменены новыми, и она продолжала бы работать. Это знаем мы, это понимает и враг, а, судя по всему, он умный противник и не стал бы из-за, извините меня, мелочей ставить под удар свою организацию и жертвовать своими людьми. Значит, им нужны вы и генерал. А теперь подумайте, кто и почему так домогается вашего уничтожения? Повторяю, это мой вывод, мои предположения.
   – Признаюсь, капитан, вывод ваш хотя и не лишен оригинальности, но не убеждает меня. Я не изобретатель сверхмощного оружия, не дипломат, решающий сложные проблемы, не химик, открывающий непреодолимой силы газы или яды… Я – обыкновенный советский офицер, каких тысячи, да, насколько мне кажется, и генерал тоже не из плеяды особо выдающихся военных деятелей нашей армии, чтобы немцам надо было охотиться за ним.
   – Немцам? – переспросил Аркатов. – А вы уверены, что это немцы?
   – А кто же? – глядя на него, спросил я.
   – Не знаю… Вот это-то нам и нужно разгадать.
   Он встал и, быстро пройдясь по комнате, вдруг остановился возле меня и коротко спросил:
   – Вы знаете, что я нашел на трупе Красновой?
   – Нет. А что именно?
   В эту минуту, как и в прошлый раз, сильно зазвонил телефон.
   – Товарищ полковник. Говорит майор медслужбы… – послышался в трубке голос начальника санчасти. – Происшествие… Обнаружена Краснова…
   – Какая Краснова?
   – Военврач санотдела… капитан Краснова, – продолжал взволнованный майор.
   – Что за чертовщина! Да ведь она раздавлена машиной…
   – Никак нет… она… – возбужденно докладывал майор.
   Телефон смолк, разговор оборвался.
   – Алло! Алло!.. – стуча по рычажку, закричал я. Мертвое молчание было ответом. Было ясно, что провод оборвался или был обрезан в момент нашего разговора. Аркатов, поднявшийся с места и молча слушавший мои слова, сказал:
   – Вздор!.. Неправда!.. Краснова или та, кто прикрывался ее именем, убита…
   – Не знаю… Начсанчасти только что доложил, что она жива.
   – Действительно чертовщина, – засмеялся Аркатов. – Духи, которые бродили в доме, по-видимому, существуют, и к их компании теперь присоединилось и привидение убитой Красновой.
   И мы побежали к машине, ожидавшей капитана у ворот.
 
 
   В санчасти возле возбужденного майора и удивленных, ничего не понимающих сотрудников стояла полная высокая женщина с круглым, типично русским лицом. Она была в форме капитана медицинской службы.
   – Вот, рекомендую, товарищ полковник, военврач Краснова, – разводя руками, сказал майор.
   Поднося руку к пилотке, женщина отчетливо отрапортовала:
   – Товарищ полковник! Гвардии капитан медслужбы Краснова прибыла к месту службы. Задержка в пути произошла ввиду…
   Я остановил ее и, войдя в кабинет майора, спросил:
   – Где вы были эти три дня?
   – Четыре, товарищ, полковник. В субботу вечером, когда я ехала сюда из сануправления фронта, меня при въезде в город задержал комендантский патруль, отобрал документы и до сегодня держал под арестом.
   – Причины задержания?
   – Лейтенант, снявший меня с машины, сказал, что документы не в порядке и для выяснения пригласил в комендатуру.
   – Сколько человек было в патруле?
   – Двое. Лейтенант и солдат.
   – А в комендатуре?
   – Не знаю. Я даже не могу вспомнить, что произошло дальше, так как, когда меня повезли, уже в машине мне стало плохо… дальше не помню ничего… какой-то туман… Очнулась час назад в саду, на окраине города, откуда я добралась до санчасти. Я могу приступить к своим обязанностям? – спросила Краснова.
   – Это дело вашего начальства, – указывая на майора, сказал я.
   – Документы ваши у меня, вы их получите вечером, – сказал Аркатов. – Говорить о том, чтобы вы не распространялись об этом приключении, я думаю, не стоит, – закончил он, и мы вышли на улицу.
   – Ну, как, товарищ полковник, узел распутывается? – спросил он.
   Я пожал плечами.
   – А по-моему запутывается.
   – И да, и нет. Вы сейчас куда едете?
   – Опросить погорельцев, жителей того проклятого дома.
   – А я в комендатуру. Итак, до вечера у генерала.
 
 
   Жильцы сгоревшего дома были переселены в пустовавшее здание почтамта. Всего было пять семейств: Градусова, того самого инженера, о котором говорил посетивший меня человечек, и четырех других. Тут был и рабочий пивоваренного завода Соломин, и пианист Приорин, и та самая Елизавета Львовна, на которую ссылался таинственный человек.
   Конечно, никто из них даже и не слышал ни о каких «привидениях». На мой вопрос, кто из них жил в той стороне дома, где произошел взрыв и откуда начался пожар, жильцы ответили: «Никто», а инженер Градусов удивленно сказал:
   – Разве товарищу полковнику неизвестно, что вся передняя половина дома, начиная с парадного и включая большой зал, то есть центр здания, пустовала?
   – Почему пустовала?
   – До прихода наших войск там находился немецкий офицерский изолятор, и, хотя официально это не было известно, мы, жильцы, знали об этом.
   – Как же немцы разрешили посторонним жить в том доме?
   – А мы жили с другой стороны, отделенные глухой стеной от изолятора. Дом этот некогда принадлежал купцу Тестову, и купец своеобразно построил этот дом. Переднюю сторону он вывел фасадом на улицу, с парадным подъездом, с колоннами и львами, с просторными комнатами, большим залом, с паркетом и высокими окнами… То есть для себя. Для прислуги же и для сдачи в наем он отвел вторую, заднюю часть дома, совершенно изолированную от первой, с отдельным ходом, со своим двором. Поэтому нас и не тронули немцы. Вот приблизительный план этого дома… – И он быстро набросал его на бумаге.
   – Но кое-кого вы все-таки видели?
   – Конечно, – зашумели жильцы, – и больных, и врачей некоторых…
   – А не встречали вы когда-либо маленького роста, невзрачного человека, отлично говорящего по-русски?
   Жильцы задумались, потом Елизавета Львовна, а затем и остальные покачали головами.
   – По-русски некоторые говорили, но мужчины такого не было.
   – А женщины?
   – Была одна, врач, но она давно уехала отсюда… да и та, кажется, была не немка: не то полька, не то чешка, – сказал Градусов.
   – Немка, – решительно сказала Елизавета Львовна, – только она родилась в России и долго прожила в Польше. Воспитанная дама с хорошими манерами и очень неплохо говорила по-русски, но она не уехала, недели три назад она ненадолго приезжала…
   – А вы помните ее внешность? – спросил я.
   – Ну, как же! Невысокая, полная, с приятным лицом и темными глазами.
   – Спасибо, прошу извинить за беспокойство, поднимаясь, сказал я.
   – Товарищ полковник, – просительным тоном сказал Градусов, – от лица, так сказать, коллектива я обращаюсь к вам… нельзя ли просить об одном очень большом для нас одолжении?..
   Жильцы закивали головами.
   – …Здесь есть несколько никем не занятых домов. Можно ли нам, с вашего разрешения, перебраться в один из них. Почтамт и велик, и неприспособлен для жилья.
   – Отчего же? – сказал я. – Вы и Елизавета Львовна садитесь сейчас со мною в машину. Мы проедем в комендатуру, где вам выдадут ордера на подходящий дом.
   Под радостные возгласы остальных мы спустились к машине.
   Проезжая мимо санотдела, я сделал вид, будто что-то вспомнил и, приказав шоферу подъехать ко входу и попросив спутников подождать, вошел в дом.
   – Где лежит раздавленная грузовиком женщина? – поднявшись наверх, спросил я дежурного врача.
   – В первом этаже, в комнате номер девять, товарищ полковник.
   Я спустился к машине и попросил Градусова и его спутницу пройти со мной.
   – К коменданту? – идя за мною, спросил инженер.
   – Нет, – сказал я, пропуская их в комнату № 9.
   На клеенчатой кушетке лежал труп, покрытый простыней.
   Я отдернул простыню и коротко спросил:
   – Вы не знаете ее?
   – Госпожа Янковиц! – вздрогнув и всматриваясь в труп, сказал Градусов.
   – Не ошибаетесь? – спросил я.
   – Нет! Это она, – уверенно сказала Елизавета Львовна и перекрестилась.
   Спустя несколько минут комендант города уже подписывал ордер жильцам сгоревшего «дома с привидениями».
   В 22.30 я был у генерала. Капитан Аркатов уже стоял у стола.
   – Вот и отлично, – сказал генерал. – Итак, займемся делом. Что скажете, капитан? – и, усевшись в глубокое кожаное кресло, он замолчал.
   Я присел к столу и, вынув блокнот, приготовился слушать капитана.
   – Когда я по вашему приказанию прибыл к месту происшествия, там убитой женщины уже не было. Ее перенесли в помещение санчасти, где я произвел тщательный осмотр трупа. На левой руке у нее был найден след иглы шприца, а произведенное вскрытие подтвердило наше предположение. Вот акт вскрытия. – И Аркатов скороговоркой прочел: – «Мы, нижеподписавшиеся врачи, капитан медицинской службы…» – И, пропуская слова, он сказал: – Вот оно: «Согласно результату вскрытия смерть женщины произошла от отравления цианистым калием, введенным в ее тело при посредстве шприца, что и послужило причиною смерти неизвестной, занесенной в протокол вскрытия под вымышленной фамилией военврача Красновой. Капитан медслужбы Зверев».
   – Как видите, если и не очень литературно, то, во всяком случае, убедительно, – сказал Аркатов, откладывая в сторону листок вскрытия.
   – Продолжая осмотр трупа, кроме уже известных вам документов на имя Красновой, я нашел на нем вот этот маленький медальон с буквами «Г» и «Я», католический молитвенник со свастикой на переплете и обрывок письма, написанного по-немецки, всего в две строки… А это три фотографии, снятые нашим фотографом с убитой. Вот отрывки из письма и их перевод. – И он, кладя на стол перечисленное, прочел:
   – …»Нужно полагать, что эта задержка сможет приостановить хотя бы на…» – здесь пропуск, а сбоку приписка карандашом – «прекрасно», – вот и все, но приписка эта сделана по-английски. Итак, как видите, налицо запутанный клубок. К этому добавлю еще следующее. Из опроса лиц, первыми обнаруживших труп, выяснилось, что «Краснова» (так пока будем называть ее) была сброшена со студебекера, шедшего в колонне автомобилей к переправе, но как она попала в колонну, никто не знает. И второе – часть машин этой колонны принадлежит штабу тыла польской дивизии, стоящей на отдыхе у местечка Вязы. Шоферы машин и провожавшие грузы сержанты и офицеры, опрошенные днем, ни чего не знают. Вот телефонограмма из дивизии, – и Аркатов положил ее рядом с остальными вещами «Красновой».
   – Метки на белье есть? – спросил я.
   – Меток нет, но белье иностранного происхождения, – сказал капитан.
   – Сложный переплет, – сказал генерал, – тут все – и латинские буквы, и немецкое письмо, и английская приписка, и даже польский молитвенник. Что вы сами думаете об этом, капитан?
   – Решения пока нет, товарищ генерал, но эта смесь, конечно, подстроена недаром. Несомненно, нас хотят запутать. С одной стороны, «Краснова» и ее хозяева как будто бы немцы, все как бы клонится к тому. И свастика на молитвеннике, и покушение на вас, и фронт в ста километрах отсюда, все зто говорит о немцах, но зачем немцам запутывать нас? Мы с ними воюем, им не надо прятать своей удачи. Если они сумели взорвать у нас под носом дом, – в этом их достижение, а наш промах. Если они каким-то образом могут ввести в наши военные органы своих агентов, – в этом их успех, а наше упущение. Если они в уже занятом нами двадцать дней городе безнаказанно ведут какие-то дела, это тоже признак их умения и ловкости… Основываясь на всем этом, я думаю, что им незачем было бы кивать на кого-то. Но, по логике вещей, мы и так должны подумать, что тут орудуют немцы и что вся эта таинственная чертовщина с привидениями – дело гестапо. Не так ли?
   – Мне тоже дело кажется сложнее, – сказал генерал. Он взял медальон и, оглядев его через лупу, сказал: – «Г» и «Я», что это – истинные инициалы убитой или тоже для отвода глаз?
   Я промолчал. Аркатов пожал плечами.
   – Вы помните, что днем, посылая вас на расследование смерти этой женщины, я сказал, что здесь дело не в мавре и что мне интересно, что будет найдено на трупе. Я был уверен, что убийцы оставят какие-нибудь следы, чтобы сбить нас с правильного пути. Эта свастика и немецкое письмо подложены нарочно.
   – А английская приписка? – спросил я.
   – Эта грубая работа говорит о том, что противник не уважает нас, считая нас глупее себя.
   – Точно! – потирая руки от удовольствия, сказал Аркатов.
   – …Немецкие методы работы более просты и мало отличаются от обычных «мокрых дел» уголовного мира, – продолжал генерал.
   Я молчал. Уверенность генерала и несколько хвастливые прогнозы Аркатова тешили меня. Я-то знал, кто такая была эта «Краснова».
   – …И эти выводы дают мне право предполагать, что убитая женщина и таинственный человек, пригласивший к себе Александра Петровича, были не немцы, а члены организации какой-то другой страны.
   – »Краснова» – немка, и зовут ее Гертруда, фамилия – Янковиц, – сказал я, закуривая папиросу.
   В комнате стихло. Генерал провел по лбу рукой, выжидательно глядя на меня. Аркатов растерянно сел, потом поднялся и переспросил:
   – Янковиц? Откуда вы это знаете?
   И я, в свою очередь, рассказал им все, что узнал о «Красновой».
 
 
   Ночевал я у генерала, поместившись в угловой комнате, где стоял огромный диван, обитый цветным ситцем с золочеными амурами по краям.
   Аркатов уехал в двенадцать часов, а мы с генералом, перейдя на фарсидский язык, просидели еще с полчаса, комментируя события прошедшего дня.
   – Хотя дело это уже передано соответствующим органам, все же я чувствую, что оно всецело наше, то есть прямо и непосредственно связано со мною, с вами, – сказал генерал.
   – Кто знает это, кроме аллаха, – изречением из корана по-арабски сказал я, разглядывая молитвенник Янковиц. – Это необходимо передать следственным органам или можно придержать у себя? – спросил я, указывая на книгу.
   – Вообще да, но если вам очень нужно, то оставьте у себя.
   Я молча кивнул головой и, откладывая в сторону молитвенник, взял медальон. Он был небольшой, глухой, округлой формы: в виде сердца, с тремя алмазиками посреди и буквами «Г» и «Я» с краю. Повертев его в пальцах и рассмотрев со всех сторон в лупу, я обратил внимание на то, что буквы эти очень ярко выделялись на матово-желтом фоне медальона. Золото блестело слишком свежо в вырезах букв. Я еще раз вгляделся в увеличительное стекло.
   – Что такое? – спросил генерал.
   – Буквы вырезаны недавно. Медальон же достаточно поношен, если можно так выразиться о нем. Кое-где стерт, поверхность говорит о том, что его носят давно, форма очень банальна. Это медальон так называемого дешевого мещанского типа. Такие носили обычно девушки из бедных классов, обитательницы пригородов, жалких местечек…
   – Вы хотите сказать, что Янковиц – врач и член тайной организации, женщина, судя по всему, с опытом и вкусом, вряд ли носила этот медальон? – спросил заинтересованный генерал.
   – Это просто предположения, – сказал я.
   – Не лишенные смысла, – поддержал генерал.
   – Дальше. Буквы на таких медальонах обычно вырезываются посреди, почему же здесь буквы «Г» и «Я» вырезаны сбоку?
   – Потому что середина уже занята алмазами, – явно заинтересованный, сказал генерал.
   – Именно! Поэтому-то, когда понадобилось пустить в дело сей медальон, на нем спешно были вырезаны нужные буквы «Г» и «Я».
   Мы замолчали.
   Я снова взял медальон и опять стал разглядывать его. Он действительно был до крайности прост и скромен. И наивная, сентиментальная форма «сердечком», и дешевенькие алмазики на нем. Я потрогал их, они были мутны и неровны. Я хотел протереть камни, как вдруг под нажимом пальцев они слегка подались внутрь, и крышка казавшегося глухим медальона щелкнула и приоткрылась. Я сильнее нажал на алмазы. Они целиком ушли в медальон. Крышка отошла, и перед нашими изумленными глазами показалось углубление, в котором было что-то выгравировано. Мы нагнулись над лупой. Сквозь стекло лупы крупно и выпукло выросли две вырезанные на золоте по-русски фамилии:
 
   ГЕНЕРАЛ СТЕПАНОВ
   ПОЛКОВНИК ДИГОРСКИЙ
 
   Мы озадаченно посмотрели один на другого.
   – Наши фамилии, – наконец произнес генерал, – это уж совсем странно.
   – М-да! – протянул я, пораженный этим неожиданным открытием.
   К немецкому письму с английской припиской, к католическому молитвеннику и медальону с латинскими буквами «Г» и «Я» прибавились еще наши фамилии.
   Было чему удивляться.
   Откинув шторы и выключив свет, мы сидели у открытого окна, слушая шумы ночного, затемненного города. Сквозь листву и кружево решеток угадывалась улица с аллеей тополей и каштанов. Возле ворот покашливал часовой, и молочная луна играла на стволе его автомата. Во дворе у машин, негромко переговариваясь, возились шоферы.
   – Вы хорошо запомнили человека, посетившего вас? – спросил генерал.
   – Я его узнал бы в толпе среди сотен людей. Со вчерашнего дня я то и дело восстанавливаю в памяти его лицо. Вспоминаю голос, тихие и жалкие интонации просителя, кроткие, несколько испуганные глаза, сразу же расположившие к себе…
   – Хороший актер, – сказал генерал. – Однако вернемся к медальону. Мне кажется, что я начинаю понимать, зачем в нем выгравированы наши фамилии.
   – Для того, чтобы Янковиц имела шпаргалку и случайно не забыла бы наши звания и фамилии?
   – Именно! Ведь ей для уничтожения нас было предоставлено мало времени, всего несколько часов, и не зная нас, она могла бы оговориться или вообще допустить какой-нибудь промах, могущий провалить ее дело.
   – Значит, Аркатов прав. Мы, я и вы, являемся для кого-то людьми, которых почему-то обязательно нужно убить, – сказал я.
   Мы разошлись по комнатам, но уснул я не сразу.
 
 
   На следующий день Аркатов уехал в расположение польской дивизии.
   Занятый текущей работой, я почти забыл о деле «с привидениями».
   – Товарищ полковник, к вам гражданин какой-то пришел! Уже минут двадцать дожидается, – услышал я голос ординарца.
   – Кто такой? – спросил я, убирая со стола бумаги.
   – Не знаю… первый раз вижу, – сказал ординарец.
   – Пусть войдет, – приказал я.
   Спустя минуту в комнату, осторожно ступая по ковру, вошел человек средних лет, одетый в потертое штатское платье и большие квадратные ботинки.
   У самой двери он низко поклонился и, теребя в руках заношенную шляпу, робко воззрился на меня.
   – Чем могу служить? – спросил я, указывая ему на стул.
   Человек переступил с ноги на ногу, оглянулся и сдавленным голосом тревожно сказал:
   – Не сочтите меня умалишенным, пане полковник, но то, что я скажу вам, есть истинная правда… – он остановился, словно набираясь решимости, проглотил слюну и вдруг сказал: – Привидения… черти одолели… сна нету… каждую ночь из стены появляются…
   Я улыбнулся, продолжая разглядывать неизвестного человека.
   – …И лезут, и лезут… Помогите, пане полковник, – опускаясь вдруг на колени, закончил он.
   – Сейчас помогу, – сказал я, – излечение будет полное, только забавно, что хозяева ваши не нашли чего-нибудь другого… поновее чертей, – и, открыв двери, крикнул дежурному и ординарцу: – В подвал его, приставить часового.
   Оба солдата, подняв все еще стоявшего на коленях человека, вывели его вон.
   – Як бога, прошу, пане полковник, помогите… – бормотал арестованный, устремив на меня молящий взгляд.
   – »Лыки да мочала, начинай сначала», – засмеялся генерал, когда я рассказал ему о дурацком приходе второго посетителя. – А вместе с тем, – медленно проговорил он, – как-то не вяжется повторение этого номера с весьма продуманными и решительными действиями людей, орудующих против нас. Вы когда будете опрашивать его?
   – После обеда…
   – Я приеду к вам. Мне хочется поглядеть и послушать этого человека.
   – Как арестованный? – вернувшись домой, спросил я дежурного сержанта.
   – Сидит в подвале. Тихий такой, смирный человек. Все бормочет что-то, я не понял его… на чертей, что ли, жалуется…
   – А что именно говорит?
   – На стенку показывал… в угол плевался и какие-то молитвы читал. Я думаю, он псих, товарищ полковник.
   – Что нашли при обыске?
   – Ничего, ни бумаг, ни табаку, ни денег.
   – Кормили его?
   – Так точно, только и ел он как ненормальный… ест, а сам в угол глядит и руками отмахивается.
   Я взял трубку и, соединившись с санотделом, спросил:
   – Кто у нас психиатр?
   – Майор Ромашов, – сказал начсанчасти, – прекрасный психиатр с ученой степенью, кандидат медицинских наук. На «гражданке» был ассистентом профессора.
   – Отлично! Пришлите его ко мне.
   Я позвонил генералу и доложил, что в 20 часов хочу допросить задержанного человека.
   – Буду к этому времени у вас, и очень хорошо, что вы пригласили доктора Ромашова. Я уверен, дорогой Александр Петрович, что на этот раз мы имеем дело с сумасшедшим… Вы понимаете, зачем перед нами появляется одержимый манией шизофреник?
   – Конечно, догадываюсь, – сказал я. – Дешевый номер, хотя и не лишенный остроумия.
   – А вы подумайте, для чего это сделано… а пока до вечера, – сказал генерал.
   Я задумался. Из раздумья меня вывело появление майора Ромашова.
   – Кто заболел, товарищ полковник? – встревоженно спросил он.
   – Не беспокойтесь, я здоров, – засмеялся я, – и вовсе не думаю быть вашим пациентом. Вы нужны, доктор, для того, чтобы выяснить, с кем мы имеем дело, с больным или с симулянтом.
   – О-о! Симулировать сумасшествие при современном развитии психиатрии почти невозможно. Вы разрешите мне по мере надобности вступать в беседу с интересующим вас человеком?
   – Пожалуйста, – ответил я.
   Стенные часы медленно и звонко пробили восемь. У ворот остановился автомобиль, и, как всегда точный, в комнату вошел генерал.
   – Введите задержанного, – приказал я дежурному.
   Спустя несколько минут солдаты ввели в комнату моего утреннего гостя.
   Увидев меня, он низко поклонился и, отвесив учтиво поклон доктору и генералу, обратился ко мне:
   – Пане полковник, нету мне покою… опять черти… одолели… так и лезут, и лезут… щиплют… смеются… прикажите им уйти.
   Мы молча смотрели на него.
   – …Вам легко… они вас послушают, а мне житья от них нет…
   Человек медленно опустился на колени и стал бить поклоны, бормоча:
   – Вы же можете… мне пани доктор сказала… это в вашей власти… Пани докторша пробовали сами, но они ее не слушают, они только вас боятся… – И он пополз, пытаясь поцеловать мои руки.
   – Я вас избавлю от них, – подходя к нему и поднимая его с пола, сказал Ромашов. Он заглянул ему в лицо, приподнял веко глаза и тихо, но убедительно сказал: – Их здесь уже нет. Они не могут быть здесь, тут охрана.
   Человек вздрогнул и с недоверием взглянул на Ромашова. Вдруг он тихо засмеялся и, покачав головой, убежденно сказал: