Страница:
– Ах, да вы же ничего не знаете, – перебила меня Зося, – ведь у нее в комнате несколько тайных звонков: и ко мне, и к швейцару, и вниз к дежурному сторожу, и, может быть, еще куда-нибудь… Тот звонок, по которому она звонила мне, это просто кнопка у ее кровати. Она нажимает ее, звонка не слышно нигде, кроме моей комнаты, и я сейчас же спешу к ней… Вы понимаете теперь, в чем дело?
– Понимаю!.. Теперь понимаю и то, зачем она дважды спрашивала меня, который час. Однако и подленькая у вас госпожа, моя Зося.
Девушка что-то хотела сказать, но только вздохнула.
– Зося, помните, что все, что говорит и делает она, направлено против меня…
– Я знаю это, – тихо сказала Зося. – Я даже хотела сказать вам, что госпожа Янковецкая совсем не «Янковецкая», а Генриэтта Локк, приятельница госпожи Барк, но мне приказано звать ее по-новому.
– Спасибо, Зосенька, это очень важная новость. Итак, пусть ничто не тревожит и не омрачает нашей дружбы, никакой подвох или провокация. Послезавтра вечером Ян будет у меня.
Пока я говорил, пальцы Зоси быстро перебирали кружева передника, а при последних словах они бессильно упали на колени. Девушка сделала движение ко мне.
– Это… правда?
– Да, послезавтра в десять часов вечера он будет у меня.
– Он знает, что я здесь?
– Нет.
– Боже, Янусь… единственное, что осталось у меня от детства и радостей семьи… Он здоров?
– Вполне! Он честный и хороший малый, ваш Ян.
– О да! Ян – замечательный человек, – радостно подтвердила Зося. – Он на четыре года старше меня, но я никогда не замечала этого. Он так заботился обо мне и маме. Он заменил мне рано умершего отца.
– Зося, кем был ваш отец?
– Учителем английского языка в гимназии. Папа был честный, прямой и очень неудачливый человек. Он не любил лжи и ненавидел холопство и поэтому…
– …и поэтому его часто увольняли и вам трудно было существовать?
Она молча кивнула и, продолжая думать о брате, сказала:
– В жизни много непонятного, и потому она так интересна. Янусь, наверное, не поверит даже, что я тут. Вы, ради бога, подготовьте его к этому… не говорите ему сразу.
– От радости не умирают, Зосенька.
Она бросила на меня благодарный взгляд, тот самый, быстрый, искоса брошенный взгляд, который я так любил.
– А когда же я увижу его?
– Когда хотите, хоть той же ночью, – сказал я.
– Нет, – в раздумье сказала девушка, – ночью нельзя. За мною следят…
Я вздрогнул.
– …Может быть, мне это только кажется, но я каким-то внутренним чутьем замечаю, что госпожа Барк не очень доверяет мне.
– Почему вы это думаете?
– Не могу объяснить, но это так. Ее ласковая улыбка, сверхвежливое обращение, дошедшее за последние дни до пределов, и вместе с тем быстрые, неуловимые, но колючие, как иглы, испытующие взгляды, неожиданные вопросы, какое-нибудь письмо или бумага, как бы случайно оброненные у стола, постоянное наблюдение за мной…
– Умница моя… – тихо сказал я.
– О нет!.. Я просто женщина, которая инстинктом чувствует опасность со стороны другой, действительно умной и очень страшной женщины.
«Неужели это ревность?» – подумал я.
– Не подумайте, пан полковник, что это… – Зося запнулась и, опустив голову, очень тихо сказала: – Ревность… Нет, глупо было бы делать это. Мне нечего скрывать, что мне приятно ваше общество, что вы… – она еще ниже нагнула голову, и пальцы ее сильнее затеребили передник, – нравитесь мне… но, как это еще далеко от любви… Да и смешно было бы нам, знающим друг друга всего несколько дней, превращать нашу взаимную приязнь в любовь. Это была бы игра в нее, а не хорошее и большое чувство, о котором мечтает каждая девушка.
– И мужчина тоже, Зося, – сказал я.
– …Во всяком случае мы обе, и я, и госпожа Барк, не доверяем друг другу, и как только я встречу Яна, я брошу это место. Я не хотела говорить вам, но это вырвалось как-то само собой.
– Зося, вы сделаете это скоро, но теперь будьте возможно осторожнее с мистрис Барк, держитесь с нею мягче и не давайте ей повода не доверять вам. Так надо… остается всего несколько дней этой игры, но игры самой опасной и напряженной, а затем все кончится, и мы уедем в Россию.
– А я? – еле слышно сказала Зося.
– Я говорю «мы», это значит вы, Ян и я, все вместе.
Она улыбнулась и слабо и очень нежно погладила мои пальцы.
– Это началось всего три-четыре дня назад… до этого госпожа Барк была для меня не только госпожой, но и руководительницей и старшим другом. Я действительно дорожила ее вниманием и ее домом, но за последние три дня мы неожиданно стали врагами… В чем-то я не оправдала ее надежд и…
Зося вскочила и, вздрогнув, сдавленно проговорила:
– Идут. Боже, это госпожа Барк, я узнаю ее шаги…
Прозвенел резкий звонок, и сейчас же в коридоре раздались быстрые, уверенные шаги. Они были уже недалеко, выскочить незамеченным через освещенный коридор было невозможно, но встретиться с госпожою Барк у Зоси было равносильно катастрофе. Окно… но я не знал ни его высоты, ни что находится внизу.
– Спокойно, Зося, больше хладнокровия, – шепнул я. Девушка молча кивнула головой, продолжая со страхом смотреть на меня. Схватив фуражку, я быстро открыл двери платяного шкафа и шагнул внутрь. Приотворив дверь, я увидел, как девушка с просветлевшим лицом бросилась в коридор, навстречу мистрис Барк.
– Вы что, моя дорогая, задремали? – услышал я голос Эвелины и по шуму снова распахнувшихся дверей понял, что она вместе с Зосей вошла в комнату.
– Нет, моя госпожа, мне было не до сна… – тихо сказала Зося.
– А что… вы нездоровы? Да у вас и лицо не то встревоженное, не то опечаленное. Что с вами, моя девочка? – очень озабоченно спросила мистрис Барк.
– Нет!.. Я просто задумалась и так глубоко, что не слышала вашего приезда.
– Я пришла пешком. А вы не горюйте, Зося, такие настроения находят на нас, женщин, когда мы влюблены. Вы любите, Зося? – еще мягче и участливей спросила она, и такой нежностью, материнской заботой были проникнуты ее слова, что, если бы я не знал Барк и ее роли в этой истории, я первый поверил бы в ее искренность, – так правдиво, тепло и задушевно звучал ее голос.
– Вы молчите, моя девочка?.. Не надо, не любите, это большой и тяжелый крест, нести который могут очень немногие… – ее голос дрогнул и оборвался.
– Вы ошибаетесь, я никого не люблю… Мне просто грустно, – услышал я.
– Пройдите, моя дорогая, ко мне. Там господин Сайкс и лейтенант. Приготовьте, пожалуйста, чай и легкий ужин, я же подожду вас здесь, мне нужно еще кое-что сказать вам…
– Слушаюсь, – донеслось до меня, дверь захлопнулась, и я понял, что остался наедине с госпожой Барк.
Шкаф был невелик, темен, платья девушки довольно густо висели в нем, и я, боясь шелохнуться, прижавшись в углу, ждал минуты, когда Эвелина Барк, наконец, удалится к своим гостям.
Резкий стук насторожил мое внимание. Совсем близко от себя я услышал ее шаги, прерывистое дыхание и шум отодвинутого стула, передвинутой и потом вновь поставленной на место ширмы. Было ясно, что мистрис Барк что-то искала или осматривала в комнате Зоси. Негромко стукнул ящик стола, очередь была за шкафом. Еще секунда, – и она распахнет дверцы шкафа и, к своему немалому изумлению, извлечет меня. Волосы, как говорится в романах, готовы были зашевелиться у меня на голове от этой малоприятной перспективы.
Снова быстрые шаги, резкое движение – стукнуло раскрытое окно…
В дверь постучали, и я услышал негромкий, полный понятного мне трепета, милый голос Зоси.
– Моя госпожа, все готово. Я прошу ваших дальнейших указаний.
Бедная девочка! Воображаю, как билось ее маленькое, взволнованное сердце все эти минуты, которые она провела в гостиной.
– Благодарю вас, Зося! Теперь пойдемте. Я останусь с гостями, вас же прошу пройти к госпоже Янковецкой и передать ей мою записку. Сейчас девять часов, гости разойдутся к двенадцати. Вы не торопитесь и поскучайте эти три часа у мисс Генриэтты. Я пишу ей об этом. В двенадцать позвоните мне, и я пошлю за вами авто… Но только позвоните обязательно…
– Да, сударыня… я позвоню. Вы разрешите мне переодеться?
Я похолодел. Как она могла сказать это, зная, что я нахожусь в шкафу вместе с ее платьями.
– Нет, этого не надо. Госпожа Янковецкая одна, и вы можете пойти к ней в этом же платье.
– Слушаюсь, сударыня.
Спустя минуту щелкнул выключатель. Ключ дважды повернулся в замке. В коридоре стихли удаляющиеся шаги женщин, и я остался один в темной комнатке Зоси, запертой госпожой Барк.
Минут через пятнадцать убедившись в том, что вокруг все тихо, я осторожно вылез из своего убежища. Оставаться в комнате и ждать возвращения Зоси было нелепо. Единственный выход – окно. Акробатом я никогда не был, но спорт любил и еще не забыл упражнений на кольцах и турнике. Сейчас все это должно было помочь мне. Держась вдоль стены, я добрался до полураскрытого окна. На дворе было темно. Отсветы улицы еле пробивались сквозь дереьья сада. Я бесшумно раздвинул створки окна. Огни у подъезда дома были погашены, тени сада ближе надвинулись к дому. Повиснуть на руках и потом спрыгнуть вниз было бы не трудно, на фронте приходилось делать вещи и посложней, но черт возьми, идя сюда, я не выяснил, что находится внизу. Хорошо, если двор, а если ограда или палисадник? Ведь я мог попасть на острие изгороди или с грохотом свалиться на жестяную крышу. Я нащупал ногами карниз, он был широк. Держась за подоконник и уже собираясь спускаться вниз, я услышал через неплотно закрытое окно несколько слов, заставивших меня насторожиться. Соседнее окно было затянуто шторой, но слабый свет пробивался сквозь него. Осторожность требовала немедленного моего исчезновения, но какой же солдат, попав в самое логово своих врагов, не постарался бы узнать их планы и намерения. Держась за выступы стены, я продвинулся по карнизу. Шум голосов явственнее долетал до меня. Я стал разбирать отдельные слова. Говорили по-английски.
– …Это обстоятельство начинает беспокоить меня… – голос человека, говорившего эти слова, был мне очень знаком.
Сквозь неплотно прикрытые шторы я узнал маленького человечка. Прохаживаясь по комнате, он курил сигару, поминутно стряхивая пепел.
– …По моим соображениям, Годлевский, или будем называть его Смитом, уже давно должен быть в Лондоне, но… – тут он снова стряхнул пепел, и я с удивлением заметил, что мой старый знакомый держал сигарету в левой руке, – ни я, ни разведывательное бюро генерала Андерса не получаем о нем никаких сведений… Что это значит? Или Смит убит, или погиб в пути от какой-либо случайности, непредвиденной в военной обстановке…
– Не могли его немцы ликвидировать, – услышал я чей-то голос.
– Нет! Я имею сведения, что он добрался до них и должен был из Берлина отправиться в Лондон.
– Так значит он появится, – снова сказал невидимый мне человек.
– Не думаю… Группировка немцев в этом районе разбита, штабы уничтожены, захвачены пленные. И если Годлевского не убили, то он может оказаться среди них…
Сайкс, бросив окурок в пепельницу, зажег новую сигару левой рукой. Я не ошибся, он был левшой.
– Это, конечно, моя вина, – все так же прохаживаясь, заговорил он. – Мне не следовало выпускать его живым, но ликвидации Годлевского помешала войсковая немецкая разведка. Он был нужен немцам, и я должен был удовлетворить их.
– Так что же делать? – услышал я голос Барк.
– Подождать еще несколько дней. Я запросил германское Нахрихтенбюро. Если спустя пять дней Годлевский – Смит не найдется, надо будет считать, что он провалился, а это, как вы сами понимаете, грозит крахом всей нашей работы здесь.
– Значит, надо ускорить ее финал, – сказала Барк.
– Ответят ли немцы? – спросил молчавший до сих пор лейтенант.
– Ответят!
– Прошу к столу, – пригласила хозяйка. – Вот чай, кекс, сандвичи, тартинки. Вино и фрукты тут же… Каждый обслуживает себя.
Человек, бывший невидимым мне, поднялся и сел возле хозяйки. Это был хорошо одетый лет пятидесяти господин с перевязанной головой и кровоподтеками на лице.
Сайкс налил себе полстакана вина и, продолжая прохаживаться, стал маленькими глотками пить вино.
– Я думаю, что пора кончить историю с улицей… – сказала мистрис Барк.
Она назвала ту самую улицу, на которой находился наш дом.
– Мне не очень нравится все то, что так хорошо было составлено на бумаге вами, сэр Джефри, – обращаясь к Сайксу, продолжала она. – По-моему, ни одна из так красиво составленных вами затей не удалась.
Сайкс остановился и, глядя на нее, спокойно потягивал вино. Бокал он держал в левой руке.
– Да… я не вижу положительных результатов ни от микрофона, установленного там… порою я даже думаю, что он служит не нам, а противной стороне…
– Почему вы это думаете? – спросил Сайкс.
– Мне кажется подозрительной безобидная болтовня тех людей, за которыми мы следим. Насколько я знаю, они не так наивны и легковерны, я уже говорила это и повторяю и сейчас. Не нравится мне и письмо, привезенное вами к этой глупой польской гусыне. Что оно дало нам? Наши усилия завлечь при ее помощи полковника свелись к тому, что она влюбилась в него…
– Это интересно. Вы уверены в этом, Эви? – снова наливая себе вина, спросил Сайкс.
– Уверена! Еще немного и она совершенно потеряет голову от любви и тогда…
– …Тогда она вообще потеряет ее, – отхлебнув глоток, спокойно сказал Сайкс. – А какие у вас основания, дорогая, для этого?
– Я их скажу после. Почему вы не пьете чай, мистер Кожицин? – обратилась она к забинтованному человеку.
– Благодарю! Я не люблю горячий, – ответил тот.
– И это все, Эви? – спросил Сайкс.
– Почти все.
– Ну, так я думаю, что у вас несколько взволновано воображение. Я лучше знаю господ, о которых ведется речь. Информация ваша не точна. Ведь я сам был на русском Западном фронте… – И он назвал город, в котором впервые явился ко мне, – у этого полковника. Наши осведомители очень польстили ему, описывая его, как умного и энергичного человека. Разве он не был одурачен моим детски-неправдоподобным рассказом о доме, в котором появляются привидения?.. И счастье, вернее, случай спас его. Они опоздали, как это вообще принято у русских, к назначенному времени, и взрыв произошел без них. А история с женщиной-врачом, подосланной к нему? Разве умный и опытный разведчик допустил бы такую оплошность? Нет, дорогая и очень умненькая госпожа Барк, он далеко не таков, каким рисует его наше информационное бюро. Он вреден нам в другом. Они оба, со свойственными русским коммунистам настойчивостью и упорством, сделали в короткий срок то, что другие не смогли бы в полгода. Судя по данным, получаемым мною из точного источника, вся дорога от Тегерана и до Бендер-Шаха неуязвима. Русские превратили ее в крепость. Возможно, что вскоре нам вообще придется прекратить работу, – так она начинает делаться бесполезной.
– Значит, ее тем более надо усилить, пока она еще нужна, – сказала Барк.
– Да!.. Но это дело тех, кто решает такие вопросы, наша же задача – покончить с этими двумя людьми. Их смерть и уничтоженный доклад – это минимум два месяца новой работы новых, не вошедших в курс дела людей… И я не думаю, что это трудно исполнить. Мы должны теперь же ликвидировать их. И в первую очередь это нужно сделать с полковником. Несмотря на свою ограниченность, он немало навредил нам. Вспомните арест Краузе и разоблачение Хартли.
– Нужно ли это? – перебила его госпожа Барк. – Хартли – типичный болван, да и выдал его какой-то пьяница-летчик. Мне кажется, что уничтожать этих людей теперь уже не к чему, поздно. Ну, ликвидируем мы их – и что же? Взамен их русские пришлют сюда на уже готовое и налаженное дело новых людей, которые будут работать еще лучше, как вы сами говорите, безупречно.
– Это ничего не значит, – жестко сказал Сайкс.
– Но для чего же? Чтобы создать дипломатические и политические осложнения? – спросила госпожа Барк.
– Нет, Эви, – прервал ее Сайкс. – Этот икс обязательно будет уничтожен, хотя бы уже потому, что он дважды стал мне поперек дороги… И не только как военный агент противной стороны, но и как мой личный враг… – в голосе Сайкса прозвучала странная нотка. – А вообще, – он двусмысленно засмеялся, – на вас это как-то непохоже, моя дорогая Ирандуст… Вы, и вдруг… милосердие к врагу!! Что с вами случилось, вы подобрели, или, – Сайкс снова усмехнулся, – или вы изменились? Вас беспокоит судьба этого человека?
– Нет! Я не меняюсь, и вы отлично это знаете, Джефри, но я против бессмысленной крови. Я просто не вижу необходимости ликвидации этого вполне заурядного человека, а кроме того, вы, в своей ненависти к нему, забываете, что насильственная смерть подобного лица вызовет немедленное расследование и дипломатические осложнения.
Сайкс расхохотался.
– Дорогая Эви, вы расстроены. Ведь вы же прекрасно знаете, что в арсенале диверсионной службы имеется тысяча и один способ уничтожения противника так, что ни одному следователю и не придет в голову, что человек погиб насильственной смертью. Изо всей этой тысячи способов мы применим только один, но зато это будет самый лучший, и тогда ваш подзащитный отправится к праотцам… И клянусь, если даже это будет грозить разоблачением, я все равно сделаю это. Это мое уже личное дело, – с нескрываемой ненавистью закончил Сайкс.
– В нашей работе не должно быть «личных дел», – холодно ответила Барк.
– Я не забывал этого правила, Эви, но мы оба в этой истории, кажется, допустили по одному… – он зло и многозначительно подчеркнул, – «личному делу».
– Господа, я не думаю, чтобы из-за такого пустяка стоило волноваться, – примиренчески сказал забинтованный человек. – Я тоже считаю этого полковника простоватым человеком. Я сужу по его окружению.
– Вы говорите о сержанте Сеоеве? – ехидно спросила Барк.
– Хотя бы о нем. Этот глупый верзила с дурацким характером и пудовыми кулаками не должен сотрудничать в таком деле. Это ясно, и если он все же работает в нем, это значит, что и его начальство стоит не намного выше его. Этот прямодушный и глупый гигант должен служить в артиллерии, а в мирное время выступать в цирке. Его чувства и мысли можно прочесть раньше, чем он выразит их языком.
– Однако вы не смогли их прочесть раньше, чем он высказал их при помощи кулаков, – вставила Барк.
– Моя дорогая Эви, он прав. Эти господа не стоят вашего мизинца. Вопрос об этих русских кончен, давайте поговорим… – сказал Сайкс. Вдруг он быстро шагнул к окну и так быстро откинул штору, что я едва успел отодвинуться. – Хороши и мы!!. – распахивая окно и вглядываясь в темную, непроглядную ночь, сказал он. – Ведем беседу при полуоткрытом окне.
Он закурил новую сигару спичка озарила его лицо. Расстояние до него было не более метра. Я ясно видел его характерное лицо с четким, словно вырубленным подбородком. Спичка еще горела, он швырнул ее левой рукой, и огонек, мигнув в воздухе, погас.
– Чудесная ночь, господа, – сказал он.
Кто-то подошел к окну. Присев на корточки, я еле держался на карнизе.
– Такие ночи продлятся еще с неделю. Потом появится луна и помешает вам посетить полковника! – продолжал Сайкс человеку, стоявшему возле него. – На этих днях он вылетает в Тифлис. Вы понимаете меня, господин Кожицин? – по-русски закончил он.
– Вполне! Я готов к визиту, – также по-русски ответил стоявший рядом человек.
– Превосходно. В первый раз вы посетили наших «друзей» в виде рабочего, во второй посетите, как говорят русские, в качестве ночного татя, – он рассмеялся. – А теперь закроем окно и продолжим нашу беседу.
Сайкс шумно захлопнул створки окна и наглухо затянул шторы. Тьма окутала меня. За садом смутно светили уличные фонари, где-то лаяла собака. Повиснув на руках, я спрыгнул вниз и осторожно пошел прежним путем. Спустя несколько минут я уже был на широкой улице, озаренной светом реклам.
Такси довезло меня до угла, отсюда я той же аллеей и через ту же калитку, не замеченный никем, вернулся домой.
Было больше одиннадцати часов. Я прошел к генералу и рассказал ему обо всем, услышанном мною.
О том, как спала эту ночь Зося, можно было понять с первого же взгляда. Она осунулась и производила впечатление человека, только что перенесшего болезнь.
– Что с вами, Зосенька? – нарочито весело спросил я, как только на звонок швейцара девушка спустилась в вестибюль.
– Здравствуйте, пан полковник, – приседая и в то же время напряженно вглядываясь в меня, сказала она.
– Здравствуйте, здравствуйте, красавица, я заехал справиться о здоровье госпожи Барк.
– Благодарю вас. Все благополучно, мадам просит вас навестить ее.
– Скажите моему шоферу, – обратился я к крутившемуся возле нас швейцару, – что он может возвращаться домой.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – засуетился швейцар, исчезая за дверью.
– Зосенька! – тихо шепнул я. – Все хорошо, кроме вашего вида.
Она быстро глянула на меня и, пропуская вперед, также тихо сказала:
– Да?
Я засмеялся, кивнул головой и так быстро взбежал по лестнице, что она едва догнала меня.
– Вероятно, вы хороший гимнаст? – спросила она, переводя дыхание.
– О да! Особенно же люблю бег и прыжки, это развивает легкие, – сказал я, видя, как порозовели щечки девушки.
Госпожа Барк все еще была бледна, а темные, чуть намечавшиеся круги под глазами говорили о том, что бедная женщина тяжело переносит серьезные приступы сердечной болезни.
Я участливо спросил о ее здоровье, в душе восторгаясь ее искусным гримом и еще более искусной игрой.
– Ах, дорогой друг, вы позволите мне называть вас так? – слабо и томно спросила она.
– Ну конечно! – ответил я.
– У меня вчера вновь был острый приступ болезни. Я еще несколько слаба и приму вас полулежа, – откидываясь на софу и указывая рукой на место возле себя, продолжала она. – Вчера весь вечер я была как в тумане. Голова словно налита свинцом, не хватало воздуха, и врач, посетивший меня вечером, предложил абсолютный покой.
– Значит… – делая встревоженное лицо, поднялся я с места.
– Нет, нет! – остановила она. – Это прописано было только на один вечер. Сегодня я здорова и с удовольствием выпью с вами чашку кофе и съем первый со вчерашнего дня сандвич.
Я сочувственно покачал головой, вспоминая, как эта «больная» с наслаждением уписывала вчера со своими «врачами» ужин, запивая его чаем и вином.
– Ваша Зося тоже выглядит больной, – сказал я, – что с нею?
Мистрис Барк глянула на меня, улыбнулась и, забывая роль больной, сказала небрежно:
– Эта болезнь называется влюбленностью. Излечивают ее не доктора, а сами больные своими средствами, – при этих словах она наблюдающе скользнула по мне взглядом. Я сделал глуповато-растерянное лицо и недоумевающе посмотрел на нее.
– Однако кофе готов, – сказала Барк, – и никакая любовь в мире не помешает нам его выпить.
Она позвонила. В коридоре послышались шаги. Мистрис Барк откинулась еще глубже к спинке софы, и ее локоть коснулся моего плеча.
– Мой дорогой друг, я была уверена, что вы посетите меня. Ваша забота, ваше внимание дороги мне, – тихо, но так, чтобы слова ее были слышны за дверью, произнесла Барк.
– Войдите, Зося! Я же слышу, как вы замерли у порога, – спокойно и негромко сказала она.
Я боялся, что девушка не сумеет скрыть своей ненависти к хозяйке.
– Я ждала разрешения, – просто ответила Зося.
– Кофе и вина! Откройте, моя малютка, бутылку испанского золотистого «Санта Круц». Мне хочется поправиться и вместе с тем чокнуться с вами, мой дорогой друг и исцелитель, – поднимая на меня глаза, сказала Барк.
– Сейчас исполню, – тихо ответила Зося.
– Дорогая госпожа Барк! На этих днях я на три-четыре дня улетаю в Закавказье, буду и в Баку. Разрешите мне привести вам банку самой лучшей икры, какая только найдется на промыслах Азербайджана? Вино и икра исцелят вас от всех болезней.
– Спасибо. Я очень люблю икру, а вы, русские, умеете особенно хорошо приготовлять ее.
В комнату вошла Зося, держа на подносе откупоренную бутылку вина и два хрустальных, отливавших зеленым и синим цветом, фужера.
– И все же мне грустно слышать, что вы уезжаете… Мне будет недоставать вас… Я очень привыкла к вам, – задумчиво произнесла Барк, успевая из-под ресниц глянуть на молча стоявшую возле нас Зосю.
– Почему же два бокала? – словно спохватившись, сказала она. – Зосенька, дитя мое, вы должны, вы просто обязаны выпить вместе с нами за моего исцелителя, – указывая на меня глазами, сказала госпожа Барк.
– Это не принято… Я не смею… – тихо проговорила девушка, отступая назад.
– Глупости, Зося, забудем условности этикета и выпьем за нашего общего друга, – очень мягко, с еле уловимой иронией, произнесла Барк.
Боясь, чтобы девушка не сделала неосторожного шага, я поднял бокал и твердо сказал:
– Выпьем, Зося! Вино чудесное, и его стоит выпить.
– Хорошо, – сказала она и, достав третий фужер, наполнила и его пенящейся влагой…
– За исцелителя и друга! – чокаясь, сказала Барк.
– За избавителя и друга! – тихо повторила Зося, и по ее дрогнувшим ресницам и вспыхнувшему лицу я понял, что она не случайно заменила одно слово другим.
Когда девушка вышла, Барк, наклонившись ко мне, улыбаясь спросила:
– А вы знаете, почему так странно держится эта малютка?
– Нет!
– Понимаю!.. Теперь понимаю и то, зачем она дважды спрашивала меня, который час. Однако и подленькая у вас госпожа, моя Зося.
Девушка что-то хотела сказать, но только вздохнула.
– Зося, помните, что все, что говорит и делает она, направлено против меня…
– Я знаю это, – тихо сказала Зося. – Я даже хотела сказать вам, что госпожа Янковецкая совсем не «Янковецкая», а Генриэтта Локк, приятельница госпожи Барк, но мне приказано звать ее по-новому.
– Спасибо, Зосенька, это очень важная новость. Итак, пусть ничто не тревожит и не омрачает нашей дружбы, никакой подвох или провокация. Послезавтра вечером Ян будет у меня.
Пока я говорил, пальцы Зоси быстро перебирали кружева передника, а при последних словах они бессильно упали на колени. Девушка сделала движение ко мне.
– Это… правда?
– Да, послезавтра в десять часов вечера он будет у меня.
– Он знает, что я здесь?
– Нет.
– Боже, Янусь… единственное, что осталось у меня от детства и радостей семьи… Он здоров?
– Вполне! Он честный и хороший малый, ваш Ян.
– О да! Ян – замечательный человек, – радостно подтвердила Зося. – Он на четыре года старше меня, но я никогда не замечала этого. Он так заботился обо мне и маме. Он заменил мне рано умершего отца.
– Зося, кем был ваш отец?
– Учителем английского языка в гимназии. Папа был честный, прямой и очень неудачливый человек. Он не любил лжи и ненавидел холопство и поэтому…
– …и поэтому его часто увольняли и вам трудно было существовать?
Она молча кивнула и, продолжая думать о брате, сказала:
– В жизни много непонятного, и потому она так интересна. Янусь, наверное, не поверит даже, что я тут. Вы, ради бога, подготовьте его к этому… не говорите ему сразу.
– От радости не умирают, Зосенька.
Она бросила на меня благодарный взгляд, тот самый, быстрый, искоса брошенный взгляд, который я так любил.
– А когда же я увижу его?
– Когда хотите, хоть той же ночью, – сказал я.
– Нет, – в раздумье сказала девушка, – ночью нельзя. За мною следят…
Я вздрогнул.
– …Может быть, мне это только кажется, но я каким-то внутренним чутьем замечаю, что госпожа Барк не очень доверяет мне.
– Почему вы это думаете?
– Не могу объяснить, но это так. Ее ласковая улыбка, сверхвежливое обращение, дошедшее за последние дни до пределов, и вместе с тем быстрые, неуловимые, но колючие, как иглы, испытующие взгляды, неожиданные вопросы, какое-нибудь письмо или бумага, как бы случайно оброненные у стола, постоянное наблюдение за мной…
– Умница моя… – тихо сказал я.
– О нет!.. Я просто женщина, которая инстинктом чувствует опасность со стороны другой, действительно умной и очень страшной женщины.
«Неужели это ревность?» – подумал я.
– Не подумайте, пан полковник, что это… – Зося запнулась и, опустив голову, очень тихо сказала: – Ревность… Нет, глупо было бы делать это. Мне нечего скрывать, что мне приятно ваше общество, что вы… – она еще ниже нагнула голову, и пальцы ее сильнее затеребили передник, – нравитесь мне… но, как это еще далеко от любви… Да и смешно было бы нам, знающим друг друга всего несколько дней, превращать нашу взаимную приязнь в любовь. Это была бы игра в нее, а не хорошее и большое чувство, о котором мечтает каждая девушка.
– И мужчина тоже, Зося, – сказал я.
– …Во всяком случае мы обе, и я, и госпожа Барк, не доверяем друг другу, и как только я встречу Яна, я брошу это место. Я не хотела говорить вам, но это вырвалось как-то само собой.
– Зося, вы сделаете это скоро, но теперь будьте возможно осторожнее с мистрис Барк, держитесь с нею мягче и не давайте ей повода не доверять вам. Так надо… остается всего несколько дней этой игры, но игры самой опасной и напряженной, а затем все кончится, и мы уедем в Россию.
– А я? – еле слышно сказала Зося.
– Я говорю «мы», это значит вы, Ян и я, все вместе.
Она улыбнулась и слабо и очень нежно погладила мои пальцы.
– Это началось всего три-четыре дня назад… до этого госпожа Барк была для меня не только госпожой, но и руководительницей и старшим другом. Я действительно дорожила ее вниманием и ее домом, но за последние три дня мы неожиданно стали врагами… В чем-то я не оправдала ее надежд и…
Зося вскочила и, вздрогнув, сдавленно проговорила:
– Идут. Боже, это госпожа Барк, я узнаю ее шаги…
Прозвенел резкий звонок, и сейчас же в коридоре раздались быстрые, уверенные шаги. Они были уже недалеко, выскочить незамеченным через освещенный коридор было невозможно, но встретиться с госпожою Барк у Зоси было равносильно катастрофе. Окно… но я не знал ни его высоты, ни что находится внизу.
– Спокойно, Зося, больше хладнокровия, – шепнул я. Девушка молча кивнула головой, продолжая со страхом смотреть на меня. Схватив фуражку, я быстро открыл двери платяного шкафа и шагнул внутрь. Приотворив дверь, я увидел, как девушка с просветлевшим лицом бросилась в коридор, навстречу мистрис Барк.
– Вы что, моя дорогая, задремали? – услышал я голос Эвелины и по шуму снова распахнувшихся дверей понял, что она вместе с Зосей вошла в комнату.
– Нет, моя госпожа, мне было не до сна… – тихо сказала Зося.
– А что… вы нездоровы? Да у вас и лицо не то встревоженное, не то опечаленное. Что с вами, моя девочка? – очень озабоченно спросила мистрис Барк.
– Нет!.. Я просто задумалась и так глубоко, что не слышала вашего приезда.
– Я пришла пешком. А вы не горюйте, Зося, такие настроения находят на нас, женщин, когда мы влюблены. Вы любите, Зося? – еще мягче и участливей спросила она, и такой нежностью, материнской заботой были проникнуты ее слова, что, если бы я не знал Барк и ее роли в этой истории, я первый поверил бы в ее искренность, – так правдиво, тепло и задушевно звучал ее голос.
– Вы молчите, моя девочка?.. Не надо, не любите, это большой и тяжелый крест, нести который могут очень немногие… – ее голос дрогнул и оборвался.
– Вы ошибаетесь, я никого не люблю… Мне просто грустно, – услышал я.
– Пройдите, моя дорогая, ко мне. Там господин Сайкс и лейтенант. Приготовьте, пожалуйста, чай и легкий ужин, я же подожду вас здесь, мне нужно еще кое-что сказать вам…
– Слушаюсь, – донеслось до меня, дверь захлопнулась, и я понял, что остался наедине с госпожой Барк.
Шкаф был невелик, темен, платья девушки довольно густо висели в нем, и я, боясь шелохнуться, прижавшись в углу, ждал минуты, когда Эвелина Барк, наконец, удалится к своим гостям.
Резкий стук насторожил мое внимание. Совсем близко от себя я услышал ее шаги, прерывистое дыхание и шум отодвинутого стула, передвинутой и потом вновь поставленной на место ширмы. Было ясно, что мистрис Барк что-то искала или осматривала в комнате Зоси. Негромко стукнул ящик стола, очередь была за шкафом. Еще секунда, – и она распахнет дверцы шкафа и, к своему немалому изумлению, извлечет меня. Волосы, как говорится в романах, готовы были зашевелиться у меня на голове от этой малоприятной перспективы.
Снова быстрые шаги, резкое движение – стукнуло раскрытое окно…
В дверь постучали, и я услышал негромкий, полный понятного мне трепета, милый голос Зоси.
– Моя госпожа, все готово. Я прошу ваших дальнейших указаний.
Бедная девочка! Воображаю, как билось ее маленькое, взволнованное сердце все эти минуты, которые она провела в гостиной.
– Благодарю вас, Зося! Теперь пойдемте. Я останусь с гостями, вас же прошу пройти к госпоже Янковецкой и передать ей мою записку. Сейчас девять часов, гости разойдутся к двенадцати. Вы не торопитесь и поскучайте эти три часа у мисс Генриэтты. Я пишу ей об этом. В двенадцать позвоните мне, и я пошлю за вами авто… Но только позвоните обязательно…
– Да, сударыня… я позвоню. Вы разрешите мне переодеться?
Я похолодел. Как она могла сказать это, зная, что я нахожусь в шкафу вместе с ее платьями.
– Нет, этого не надо. Госпожа Янковецкая одна, и вы можете пойти к ней в этом же платье.
– Слушаюсь, сударыня.
Спустя минуту щелкнул выключатель. Ключ дважды повернулся в замке. В коридоре стихли удаляющиеся шаги женщин, и я остался один в темной комнатке Зоси, запертой госпожой Барк.
Минут через пятнадцать убедившись в том, что вокруг все тихо, я осторожно вылез из своего убежища. Оставаться в комнате и ждать возвращения Зоси было нелепо. Единственный выход – окно. Акробатом я никогда не был, но спорт любил и еще не забыл упражнений на кольцах и турнике. Сейчас все это должно было помочь мне. Держась вдоль стены, я добрался до полураскрытого окна. На дворе было темно. Отсветы улицы еле пробивались сквозь дереьья сада. Я бесшумно раздвинул створки окна. Огни у подъезда дома были погашены, тени сада ближе надвинулись к дому. Повиснуть на руках и потом спрыгнуть вниз было бы не трудно, на фронте приходилось делать вещи и посложней, но черт возьми, идя сюда, я не выяснил, что находится внизу. Хорошо, если двор, а если ограда или палисадник? Ведь я мог попасть на острие изгороди или с грохотом свалиться на жестяную крышу. Я нащупал ногами карниз, он был широк. Держась за подоконник и уже собираясь спускаться вниз, я услышал через неплотно закрытое окно несколько слов, заставивших меня насторожиться. Соседнее окно было затянуто шторой, но слабый свет пробивался сквозь него. Осторожность требовала немедленного моего исчезновения, но какой же солдат, попав в самое логово своих врагов, не постарался бы узнать их планы и намерения. Держась за выступы стены, я продвинулся по карнизу. Шум голосов явственнее долетал до меня. Я стал разбирать отдельные слова. Говорили по-английски.
– …Это обстоятельство начинает беспокоить меня… – голос человека, говорившего эти слова, был мне очень знаком.
Сквозь неплотно прикрытые шторы я узнал маленького человечка. Прохаживаясь по комнате, он курил сигару, поминутно стряхивая пепел.
– …По моим соображениям, Годлевский, или будем называть его Смитом, уже давно должен быть в Лондоне, но… – тут он снова стряхнул пепел, и я с удивлением заметил, что мой старый знакомый держал сигарету в левой руке, – ни я, ни разведывательное бюро генерала Андерса не получаем о нем никаких сведений… Что это значит? Или Смит убит, или погиб в пути от какой-либо случайности, непредвиденной в военной обстановке…
– Не могли его немцы ликвидировать, – услышал я чей-то голос.
– Нет! Я имею сведения, что он добрался до них и должен был из Берлина отправиться в Лондон.
– Так значит он появится, – снова сказал невидимый мне человек.
– Не думаю… Группировка немцев в этом районе разбита, штабы уничтожены, захвачены пленные. И если Годлевского не убили, то он может оказаться среди них…
Сайкс, бросив окурок в пепельницу, зажег новую сигару левой рукой. Я не ошибся, он был левшой.
– Это, конечно, моя вина, – все так же прохаживаясь, заговорил он. – Мне не следовало выпускать его живым, но ликвидации Годлевского помешала войсковая немецкая разведка. Он был нужен немцам, и я должен был удовлетворить их.
– Так что же делать? – услышал я голос Барк.
– Подождать еще несколько дней. Я запросил германское Нахрихтенбюро. Если спустя пять дней Годлевский – Смит не найдется, надо будет считать, что он провалился, а это, как вы сами понимаете, грозит крахом всей нашей работы здесь.
– Значит, надо ускорить ее финал, – сказала Барк.
– Ответят ли немцы? – спросил молчавший до сих пор лейтенант.
– Ответят!
– Прошу к столу, – пригласила хозяйка. – Вот чай, кекс, сандвичи, тартинки. Вино и фрукты тут же… Каждый обслуживает себя.
Человек, бывший невидимым мне, поднялся и сел возле хозяйки. Это был хорошо одетый лет пятидесяти господин с перевязанной головой и кровоподтеками на лице.
Сайкс налил себе полстакана вина и, продолжая прохаживаться, стал маленькими глотками пить вино.
– Я думаю, что пора кончить историю с улицей… – сказала мистрис Барк.
Она назвала ту самую улицу, на которой находился наш дом.
– Мне не очень нравится все то, что так хорошо было составлено на бумаге вами, сэр Джефри, – обращаясь к Сайксу, продолжала она. – По-моему, ни одна из так красиво составленных вами затей не удалась.
Сайкс остановился и, глядя на нее, спокойно потягивал вино. Бокал он держал в левой руке.
– Да… я не вижу положительных результатов ни от микрофона, установленного там… порою я даже думаю, что он служит не нам, а противной стороне…
– Почему вы это думаете? – спросил Сайкс.
– Мне кажется подозрительной безобидная болтовня тех людей, за которыми мы следим. Насколько я знаю, они не так наивны и легковерны, я уже говорила это и повторяю и сейчас. Не нравится мне и письмо, привезенное вами к этой глупой польской гусыне. Что оно дало нам? Наши усилия завлечь при ее помощи полковника свелись к тому, что она влюбилась в него…
– Это интересно. Вы уверены в этом, Эви? – снова наливая себе вина, спросил Сайкс.
– Уверена! Еще немного и она совершенно потеряет голову от любви и тогда…
– …Тогда она вообще потеряет ее, – отхлебнув глоток, спокойно сказал Сайкс. – А какие у вас основания, дорогая, для этого?
– Я их скажу после. Почему вы не пьете чай, мистер Кожицин? – обратилась она к забинтованному человеку.
– Благодарю! Я не люблю горячий, – ответил тот.
– И это все, Эви? – спросил Сайкс.
– Почти все.
– Ну, так я думаю, что у вас несколько взволновано воображение. Я лучше знаю господ, о которых ведется речь. Информация ваша не точна. Ведь я сам был на русском Западном фронте… – И он назвал город, в котором впервые явился ко мне, – у этого полковника. Наши осведомители очень польстили ему, описывая его, как умного и энергичного человека. Разве он не был одурачен моим детски-неправдоподобным рассказом о доме, в котором появляются привидения?.. И счастье, вернее, случай спас его. Они опоздали, как это вообще принято у русских, к назначенному времени, и взрыв произошел без них. А история с женщиной-врачом, подосланной к нему? Разве умный и опытный разведчик допустил бы такую оплошность? Нет, дорогая и очень умненькая госпожа Барк, он далеко не таков, каким рисует его наше информационное бюро. Он вреден нам в другом. Они оба, со свойственными русским коммунистам настойчивостью и упорством, сделали в короткий срок то, что другие не смогли бы в полгода. Судя по данным, получаемым мною из точного источника, вся дорога от Тегерана и до Бендер-Шаха неуязвима. Русские превратили ее в крепость. Возможно, что вскоре нам вообще придется прекратить работу, – так она начинает делаться бесполезной.
– Значит, ее тем более надо усилить, пока она еще нужна, – сказала Барк.
– Да!.. Но это дело тех, кто решает такие вопросы, наша же задача – покончить с этими двумя людьми. Их смерть и уничтоженный доклад – это минимум два месяца новой работы новых, не вошедших в курс дела людей… И я не думаю, что это трудно исполнить. Мы должны теперь же ликвидировать их. И в первую очередь это нужно сделать с полковником. Несмотря на свою ограниченность, он немало навредил нам. Вспомните арест Краузе и разоблачение Хартли.
– Нужно ли это? – перебила его госпожа Барк. – Хартли – типичный болван, да и выдал его какой-то пьяница-летчик. Мне кажется, что уничтожать этих людей теперь уже не к чему, поздно. Ну, ликвидируем мы их – и что же? Взамен их русские пришлют сюда на уже готовое и налаженное дело новых людей, которые будут работать еще лучше, как вы сами говорите, безупречно.
– Это ничего не значит, – жестко сказал Сайкс.
– Но для чего же? Чтобы создать дипломатические и политические осложнения? – спросила госпожа Барк.
– Нет, Эви, – прервал ее Сайкс. – Этот икс обязательно будет уничтожен, хотя бы уже потому, что он дважды стал мне поперек дороги… И не только как военный агент противной стороны, но и как мой личный враг… – в голосе Сайкса прозвучала странная нотка. – А вообще, – он двусмысленно засмеялся, – на вас это как-то непохоже, моя дорогая Ирандуст… Вы, и вдруг… милосердие к врагу!! Что с вами случилось, вы подобрели, или, – Сайкс снова усмехнулся, – или вы изменились? Вас беспокоит судьба этого человека?
– Нет! Я не меняюсь, и вы отлично это знаете, Джефри, но я против бессмысленной крови. Я просто не вижу необходимости ликвидации этого вполне заурядного человека, а кроме того, вы, в своей ненависти к нему, забываете, что насильственная смерть подобного лица вызовет немедленное расследование и дипломатические осложнения.
Сайкс расхохотался.
– Дорогая Эви, вы расстроены. Ведь вы же прекрасно знаете, что в арсенале диверсионной службы имеется тысяча и один способ уничтожения противника так, что ни одному следователю и не придет в голову, что человек погиб насильственной смертью. Изо всей этой тысячи способов мы применим только один, но зато это будет самый лучший, и тогда ваш подзащитный отправится к праотцам… И клянусь, если даже это будет грозить разоблачением, я все равно сделаю это. Это мое уже личное дело, – с нескрываемой ненавистью закончил Сайкс.
– В нашей работе не должно быть «личных дел», – холодно ответила Барк.
– Я не забывал этого правила, Эви, но мы оба в этой истории, кажется, допустили по одному… – он зло и многозначительно подчеркнул, – «личному делу».
– Господа, я не думаю, чтобы из-за такого пустяка стоило волноваться, – примиренчески сказал забинтованный человек. – Я тоже считаю этого полковника простоватым человеком. Я сужу по его окружению.
– Вы говорите о сержанте Сеоеве? – ехидно спросила Барк.
– Хотя бы о нем. Этот глупый верзила с дурацким характером и пудовыми кулаками не должен сотрудничать в таком деле. Это ясно, и если он все же работает в нем, это значит, что и его начальство стоит не намного выше его. Этот прямодушный и глупый гигант должен служить в артиллерии, а в мирное время выступать в цирке. Его чувства и мысли можно прочесть раньше, чем он выразит их языком.
– Однако вы не смогли их прочесть раньше, чем он высказал их при помощи кулаков, – вставила Барк.
– Моя дорогая Эви, он прав. Эти господа не стоят вашего мизинца. Вопрос об этих русских кончен, давайте поговорим… – сказал Сайкс. Вдруг он быстро шагнул к окну и так быстро откинул штору, что я едва успел отодвинуться. – Хороши и мы!!. – распахивая окно и вглядываясь в темную, непроглядную ночь, сказал он. – Ведем беседу при полуоткрытом окне.
Он закурил новую сигару спичка озарила его лицо. Расстояние до него было не более метра. Я ясно видел его характерное лицо с четким, словно вырубленным подбородком. Спичка еще горела, он швырнул ее левой рукой, и огонек, мигнув в воздухе, погас.
– Чудесная ночь, господа, – сказал он.
Кто-то подошел к окну. Присев на корточки, я еле держался на карнизе.
– Такие ночи продлятся еще с неделю. Потом появится луна и помешает вам посетить полковника! – продолжал Сайкс человеку, стоявшему возле него. – На этих днях он вылетает в Тифлис. Вы понимаете меня, господин Кожицин? – по-русски закончил он.
– Вполне! Я готов к визиту, – также по-русски ответил стоявший рядом человек.
– Превосходно. В первый раз вы посетили наших «друзей» в виде рабочего, во второй посетите, как говорят русские, в качестве ночного татя, – он рассмеялся. – А теперь закроем окно и продолжим нашу беседу.
Сайкс шумно захлопнул створки окна и наглухо затянул шторы. Тьма окутала меня. За садом смутно светили уличные фонари, где-то лаяла собака. Повиснув на руках, я спрыгнул вниз и осторожно пошел прежним путем. Спустя несколько минут я уже был на широкой улице, озаренной светом реклам.
Такси довезло меня до угла, отсюда я той же аллеей и через ту же калитку, не замеченный никем, вернулся домой.
Было больше одиннадцати часов. Я прошел к генералу и рассказал ему обо всем, услышанном мною.
О том, как спала эту ночь Зося, можно было понять с первого же взгляда. Она осунулась и производила впечатление человека, только что перенесшего болезнь.
– Что с вами, Зосенька? – нарочито весело спросил я, как только на звонок швейцара девушка спустилась в вестибюль.
– Здравствуйте, пан полковник, – приседая и в то же время напряженно вглядываясь в меня, сказала она.
– Здравствуйте, здравствуйте, красавица, я заехал справиться о здоровье госпожи Барк.
– Благодарю вас. Все благополучно, мадам просит вас навестить ее.
– Скажите моему шоферу, – обратился я к крутившемуся возле нас швейцару, – что он может возвращаться домой.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – засуетился швейцар, исчезая за дверью.
– Зосенька! – тихо шепнул я. – Все хорошо, кроме вашего вида.
Она быстро глянула на меня и, пропуская вперед, также тихо сказала:
– Да?
Я засмеялся, кивнул головой и так быстро взбежал по лестнице, что она едва догнала меня.
– Вероятно, вы хороший гимнаст? – спросила она, переводя дыхание.
– О да! Особенно же люблю бег и прыжки, это развивает легкие, – сказал я, видя, как порозовели щечки девушки.
Госпожа Барк все еще была бледна, а темные, чуть намечавшиеся круги под глазами говорили о том, что бедная женщина тяжело переносит серьезные приступы сердечной болезни.
Я участливо спросил о ее здоровье, в душе восторгаясь ее искусным гримом и еще более искусной игрой.
– Ах, дорогой друг, вы позволите мне называть вас так? – слабо и томно спросила она.
– Ну конечно! – ответил я.
– У меня вчера вновь был острый приступ болезни. Я еще несколько слаба и приму вас полулежа, – откидываясь на софу и указывая рукой на место возле себя, продолжала она. – Вчера весь вечер я была как в тумане. Голова словно налита свинцом, не хватало воздуха, и врач, посетивший меня вечером, предложил абсолютный покой.
– Значит… – делая встревоженное лицо, поднялся я с места.
– Нет, нет! – остановила она. – Это прописано было только на один вечер. Сегодня я здорова и с удовольствием выпью с вами чашку кофе и съем первый со вчерашнего дня сандвич.
Я сочувственно покачал головой, вспоминая, как эта «больная» с наслаждением уписывала вчера со своими «врачами» ужин, запивая его чаем и вином.
– Ваша Зося тоже выглядит больной, – сказал я, – что с нею?
Мистрис Барк глянула на меня, улыбнулась и, забывая роль больной, сказала небрежно:
– Эта болезнь называется влюбленностью. Излечивают ее не доктора, а сами больные своими средствами, – при этих словах она наблюдающе скользнула по мне взглядом. Я сделал глуповато-растерянное лицо и недоумевающе посмотрел на нее.
– Однако кофе готов, – сказала Барк, – и никакая любовь в мире не помешает нам его выпить.
Она позвонила. В коридоре послышались шаги. Мистрис Барк откинулась еще глубже к спинке софы, и ее локоть коснулся моего плеча.
– Мой дорогой друг, я была уверена, что вы посетите меня. Ваша забота, ваше внимание дороги мне, – тихо, но так, чтобы слова ее были слышны за дверью, произнесла Барк.
– Войдите, Зося! Я же слышу, как вы замерли у порога, – спокойно и негромко сказала она.
Я боялся, что девушка не сумеет скрыть своей ненависти к хозяйке.
– Я ждала разрешения, – просто ответила Зося.
– Кофе и вина! Откройте, моя малютка, бутылку испанского золотистого «Санта Круц». Мне хочется поправиться и вместе с тем чокнуться с вами, мой дорогой друг и исцелитель, – поднимая на меня глаза, сказала Барк.
– Сейчас исполню, – тихо ответила Зося.
– Дорогая госпожа Барк! На этих днях я на три-четыре дня улетаю в Закавказье, буду и в Баку. Разрешите мне привести вам банку самой лучшей икры, какая только найдется на промыслах Азербайджана? Вино и икра исцелят вас от всех болезней.
– Спасибо. Я очень люблю икру, а вы, русские, умеете особенно хорошо приготовлять ее.
В комнату вошла Зося, держа на подносе откупоренную бутылку вина и два хрустальных, отливавших зеленым и синим цветом, фужера.
– И все же мне грустно слышать, что вы уезжаете… Мне будет недоставать вас… Я очень привыкла к вам, – задумчиво произнесла Барк, успевая из-под ресниц глянуть на молча стоявшую возле нас Зосю.
– Почему же два бокала? – словно спохватившись, сказала она. – Зосенька, дитя мое, вы должны, вы просто обязаны выпить вместе с нами за моего исцелителя, – указывая на меня глазами, сказала госпожа Барк.
– Это не принято… Я не смею… – тихо проговорила девушка, отступая назад.
– Глупости, Зося, забудем условности этикета и выпьем за нашего общего друга, – очень мягко, с еле уловимой иронией, произнесла Барк.
Боясь, чтобы девушка не сделала неосторожного шага, я поднял бокал и твердо сказал:
– Выпьем, Зося! Вино чудесное, и его стоит выпить.
– Хорошо, – сказала она и, достав третий фужер, наполнила и его пенящейся влагой…
– За исцелителя и друга! – чокаясь, сказала Барк.
– За избавителя и друга! – тихо повторила Зося, и по ее дрогнувшим ресницам и вспыхнувшему лицу я понял, что она не случайно заменила одно слово другим.
Когда девушка вышла, Барк, наклонившись ко мне, улыбаясь спросила:
– А вы знаете, почему так странно держится эта малютка?
– Нет!