Страница:
Джозеф Линдер вернулся в гостиную с большой керамической кружкой ручной работы. Кофе по цвету напоминал ириски, а на вкус отдавал корицей.
– Спасибо, – сказал Тео и кивнул на “Сони”. – Новый телевизор?
Линдер сел напротив на молочный бидон.
– Да, купил девочкам. “Общественное телевидение”, учебные программы и все такое. Бесс телевидения никогда не одобряла.
– И поэтому вы ее убили?
Линдер поперхнулся, выплюнув кофе прямо на коврик.
– Что?
Тео отхлебнул из кружки. Линдер изумленно смотрел на него. Может, я не с того начал. Слишком резко. Обратная перемотка, перегруппируемся.
– Так вы и кабель себе провели? Без кабеля прием в Хвойной Бухте ужасный. Наверное, из-за гор.
Линдер неистово замигал и кинулся в атаку.
– О чем вы говорите?
– Я видел результаты вскрытия вашей жены, Джозеф. Она умерла не в петле.
– Вы обезумели. Вы же сами все видели. – Линдер встал и выхватил кружку из рук Тео. – Я не желаю этого слушать. Уходите, констебль. – Он выжидательно отступил.
Тео поднялся. Противоборства ему не очень удавались – он же миротворец, в конце концов. Слишком трудно. Он взял себя в руки.
– Все дело в романе с Бетси? Бесс застала вас вдвоем?
На лысине Линдера выступили вены.
– С Бетси я начал встречаться совсем недавно. Я любил свою жену, и мне не нравится, что вы порочите ее память. Вы не должны так поступать. Вы даже не настоящий полицейский. А теперь убирайтесь из моего дома.
– Ваша жена была хорошей женщиной. Немножко с придурью, но хорошей.
Линдер поставил кофейные кружки на маслобойку, подошел к двери и распахнул ее.
– Уходите. – И он показал Тео на дверь.
– Ухожу, Джозеф. Но я еще вернусь. – Тео шагнул на улицу. Линдер весь побагровел.
– Нет, не вернетесь.
– А мне кажется – вернусь. – Тео чувствовал себя второклассником, затеявшим спор на переменке.
– Не суйтесь ко мне, Кроу! – брызнул слюной Линдер. – Вы не соображаете, во что ввязываетесь. – И он захлопнул дверь у Тео перед носом.
– Вы тоже, – вякнул Тео в ответ.
СЕМНАДЦАТЬ
Молли
Тео
Молли
Тео
Игнасио и Мигель
Тео
ВОСЕМНАДЦАТЬ
Доктор Вэл
Тео
– Спасибо, – сказал Тео и кивнул на “Сони”. – Новый телевизор?
Линдер сел напротив на молочный бидон.
– Да, купил девочкам. “Общественное телевидение”, учебные программы и все такое. Бесс телевидения никогда не одобряла.
– И поэтому вы ее убили?
Линдер поперхнулся, выплюнув кофе прямо на коврик.
– Что?
Тео отхлебнул из кружки. Линдер изумленно смотрел на него. Может, я не с того начал. Слишком резко. Обратная перемотка, перегруппируемся.
– Так вы и кабель себе провели? Без кабеля прием в Хвойной Бухте ужасный. Наверное, из-за гор.
Линдер неистово замигал и кинулся в атаку.
– О чем вы говорите?
– Я видел результаты вскрытия вашей жены, Джозеф. Она умерла не в петле.
– Вы обезумели. Вы же сами все видели. – Линдер встал и выхватил кружку из рук Тео. – Я не желаю этого слушать. Уходите, констебль. – Он выжидательно отступил.
Тео поднялся. Противоборства ему не очень удавались – он же миротворец, в конце концов. Слишком трудно. Он взял себя в руки.
– Все дело в романе с Бетси? Бесс застала вас вдвоем?
На лысине Линдера выступили вены.
– С Бетси я начал встречаться совсем недавно. Я любил свою жену, и мне не нравится, что вы порочите ее память. Вы не должны так поступать. Вы даже не настоящий полицейский. А теперь убирайтесь из моего дома.
– Ваша жена была хорошей женщиной. Немножко с придурью, но хорошей.
Линдер поставил кофейные кружки на маслобойку, подошел к двери и распахнул ее.
– Уходите. – И он показал Тео на дверь.
– Ухожу, Джозеф. Но я еще вернусь. – Тео шагнул на улицу. Линдер весь побагровел.
– Нет, не вернетесь.
– А мне кажется – вернусь. – Тео чувствовал себя второклассником, затеявшим спор на переменке.
– Не суйтесь ко мне, Кроу! – брызнул слюной Линдер. – Вы не соображаете, во что ввязываетесь. – И он захлопнул дверь у Тео перед носом.
– Вы тоже, – вякнул Тео в ответ.
СЕМНАДЦАТЬ
Молли
Молли никогда не понимала одержимости американских женщин скверными мальчишками. Привязанность к татуированным парням на мотоциклах с пушкой в бардачке или к любителям нюхать кокаин прямо со стеклянных кофейных столиков не поддавалась никакой логике. Когда она снималась в кино, то сама крутила романы с парочкой таких типов, но этот... Этот у нее был первым, кто на самом деле... ну, в общем, жрал людей. Тетки всегда думают, что мужика удастся исправить. А как еще объяснить бесчисленные предложения, которые получают серийные убийцы, дожидающиеся электрического стула? Хотя такое – чересчур даже для Молли. Ей было отрадно думать, что сколь бы полоумной она ни была, ее никогда не тянуло выскочить замуж за парня с неприятной привычкой душить тех, кому он назначает свидания.
Американские мамаши программируют своих дочек так, что те начинают верить: они все могут исправить. Иначе зачем еще средь бела дня ведет она стофутового монстра по руслу городского ручья?
К счастью, по большей части русло укрывалось густым ивняком, а Стив, переступая валуны, менял цвет и текстуру своей громадной туши под стать окружающему. В конечном итоге, он стал походить просто на обман зрения, игру света, дымку над раскаленным асфальтом.
Молли заставила его притаиться в укрытии, когда они дошли до моста у Кипарисовой улицы, а когда ни одной машины в поле зрения не осталось, помахала. Стив скользнул под мост, словно змея в канализацию, сшибая спиной здоровые куски бетона, – но пролез.
Меньше, чем через час они оказались за городом – на пастбищах, тянувшихся к северу вдоль побережья. Молли вывела Стива через рощицу на край луга.
– Ну вот, громила, – сказала она, показывая на стадо коров-голштинок, щипавших травку в сотне ярдов. – Завтрак.
Стив присел на опушке, точно кот перед прыжком. Хвост его дернулся, расколов в щепки молодой кипарис. Молли села рядышком и принялась палочкой счищать грязь с тапочка. Коровы медленно мигрировали к ним.
– И это все? – спросила она. – Ты будешь здесь сидеть, а они – сами подходить на съедение? Знаешь, а ведь девушка может запросто потерять к тебе уважение, если ты будешь так охотиться.
Американские мамаши программируют своих дочек так, что те начинают верить: они все могут исправить. Иначе зачем еще средь бела дня ведет она стофутового монстра по руслу городского ручья?
К счастью, по большей части русло укрывалось густым ивняком, а Стив, переступая валуны, менял цвет и текстуру своей громадной туши под стать окружающему. В конечном итоге, он стал походить просто на обман зрения, игру света, дымку над раскаленным асфальтом.
Молли заставила его притаиться в укрытии, когда они дошли до моста у Кипарисовой улицы, а когда ни одной машины в поле зрения не осталось, помахала. Стив скользнул под мост, словно змея в канализацию, сшибая спиной здоровые куски бетона, – но пролез.
Меньше, чем через час они оказались за городом – на пастбищах, тянувшихся к северу вдоль побережья. Молли вывела Стива через рощицу на край луга.
– Ну вот, громила, – сказала она, показывая на стадо коров-голштинок, щипавших травку в сотне ярдов. – Завтрак.
Стив присел на опушке, точно кот перед прыжком. Хвост его дернулся, расколов в щепки молодой кипарис. Молли села рядышком и принялась палочкой счищать грязь с тапочка. Коровы медленно мигрировали к ним.
– И это все? – спросила она. – Ты будешь здесь сидеть, а они – сами подходить на съедение? Знаешь, а ведь девушка может запросто потерять к тебе уважение, если ты будешь так охотиться.
Тео
Тео поймал себя на том, что совершенно не понимает, зачем едет к Молли Мичон, когда заверещал его сотовый телефон. Прежде, чем ответить, он напомнил себе, что голос не должен звучать обдолбанным, – и тут ему пришло в голову, что он не обдолбан. Это пугало еще сильнее.
– Кроу слушает.
– Кроу, это Гвоздворт из окружного управления. Ты что – спятил?
Тео пробуксовал, пытаясь вспомнить, кто такой Гвоздворт.
– Это опрос общественного мнения?
– Что ты сделал с теми данными, которые я тебе показал? – спросил Гвоздворт, и Тео моментально сообразил, что так зовут Паука.
Телефон замигал, показывая, что на линии еще один звонок.
– Ничего. То есть я провел собеседование. Ты можешь подождать? У меня тут еще один звонок висит.
– Нет, не могу. Я знаю, что у тебя еще один звонок висит. Ты обо мне никогда не слышал, понял? И от меня ничего не получал, тебе ясно?
– Лады, – ответил Тео.
Паук отключился, а Тео принял второй вызов.
– Кроу, ты совсем съёбнулся?
– Это опрос общественного мнения? – Тео совершенно точно знал, что это не опрос. Но так же точно он знал и то, что шерифу Бёртону не понравится правдивый ответ, который в данном случае звучал бы “Да, видимо, я совсем съёбнулся”.
– Я, кажется, сказал тебе – не лезь к Линдеру. Дело закрыто и сдано в архив.
Тео на секунду задумался. Не прошло и пяти минут, как он отъехал от дома Джозефа Линдера. Откуда Бёртон все знает? Шерифу никто так быстро не дозванивается.
– Тут всплыли некоторые подозрительные улики, – ответил Тео, еще не понимая, как будет прикрывать Паука. – Я просто заехал к нему проверить, правда ли это.
– Долбаный ты наркоман. Если я тебе говорю – пусть лежит, значит – пусть лежит, ты меня понял? Я сейчас не о работе твоей говорю, Кроу, я говорю о той жизни, к которой ты привык. Если я еще услышу хоть слово из Северного Округа, твой билет на танцульки прокомпостируют все спидоносцы тюрьмы Соледад. Оставь Линдера в покое.
– Но...
– Отвечай “Есть, сэр”, мешок говна.
– Есть, сэр, мешок говна, – ответил Тео.
– Тебе конец, Кроу, тебе...
– Простите, шериф. Батарейка села. – Тео отключился и развернулся к своей хижине. Его трясло.
– Кроу слушает.
– Кроу, это Гвоздворт из окружного управления. Ты что – спятил?
Тео пробуксовал, пытаясь вспомнить, кто такой Гвоздворт.
– Это опрос общественного мнения?
– Что ты сделал с теми данными, которые я тебе показал? – спросил Гвоздворт, и Тео моментально сообразил, что так зовут Паука.
Телефон замигал, показывая, что на линии еще один звонок.
– Ничего. То есть я провел собеседование. Ты можешь подождать? У меня тут еще один звонок висит.
– Нет, не могу. Я знаю, что у тебя еще один звонок висит. Ты обо мне никогда не слышал, понял? И от меня ничего не получал, тебе ясно?
– Лады, – ответил Тео.
Паук отключился, а Тео принял второй вызов.
– Кроу, ты совсем съёбнулся?
– Это опрос общественного мнения? – Тео совершенно точно знал, что это не опрос. Но так же точно он знал и то, что шерифу Бёртону не понравится правдивый ответ, который в данном случае звучал бы “Да, видимо, я совсем съёбнулся”.
– Я, кажется, сказал тебе – не лезь к Линдеру. Дело закрыто и сдано в архив.
Тео на секунду задумался. Не прошло и пяти минут, как он отъехал от дома Джозефа Линдера. Откуда Бёртон все знает? Шерифу никто так быстро не дозванивается.
– Тут всплыли некоторые подозрительные улики, – ответил Тео, еще не понимая, как будет прикрывать Паука. – Я просто заехал к нему проверить, правда ли это.
– Долбаный ты наркоман. Если я тебе говорю – пусть лежит, значит – пусть лежит, ты меня понял? Я сейчас не о работе твоей говорю, Кроу, я говорю о той жизни, к которой ты привык. Если я еще услышу хоть слово из Северного Округа, твой билет на танцульки прокомпостируют все спидоносцы тюрьмы Соледад. Оставь Линдера в покое.
– Но...
– Отвечай “Есть, сэр”, мешок говна.
– Есть, сэр, мешок говна, – ответил Тео.
– Тебе конец, Кроу, тебе...
– Простите, шериф. Батарейка села. – Тео отключился и развернулся к своей хижине. Его трясло.
Молли
В “Пожирателях Плоти из Чужеземья” Кендра была вынуждена наблюдать, как мутанты новой породы опрыскивают несчастных поселян растворяющим ткани энзимом, а потом лакают из луж человеческого белка под омерзительное хлюпанье и чавканье звуковой дорожки, которую мастера спецэффектов раздобыли в океанарии “Мир Моря”: там новорожденных моржат кормили с руки моллюсками. Те же умельцы симулировали кровавую бойню при помощи прорвы резинобетона, парафиновых манекенов, таявших под солнышком мексиканской пустыни, и декстрона, заменявшего обычную фальшивую кровь из сиропа “Каро”. (Сладкая театральная кровь, как выяснилось, хорошо привлекает мясных мух, а режиссеру не хотелось платить штраф Американскому обществу по предотвращению жестокого обращения с животными.) Общий эффект был настолько реалистичен, что Молли настояла на том, чтобы все крупные планы Кендры снимались только после уборки, не то ее точно вырвало бы прямо в объектив. После эпизода пожирания падали, тако[14] с сальмонеллой, которыми их накормил ресторатор из Ногалеса, а также упорных домогательств арабского сопродюсера с таким ядреным халитозом, что у нее слезились глаза, Молли проболела три дня. Но все это, даже зловоние прокисшего фалафеля[15], не вызвало у нее такой тошноты, как останки полностью изжеванных и частично переваренных голштинок, которые отрыгнул Стив.
Молли добавила содержимое своего желудка (три сладких пирожка и диетическая кока-кола) к четырем кучам полужидкого говяжьего фарша, разметанным Стивом по пастбищу.
– Аллергия на лактозу? – Она вытерла рукавом рот и яростно глянула на Морского Ящера. – Если глотаешь мальчишку-газетчика или тайного извращенца из скобяной лавки, несварения у тебя почему-то нет, а молочный скот есть не можешь?
Стив опрокинулся на спину и попытался всем своим видом показать, что извиняется: по бокам замигали багровые всполохи – багровый был цветом его смущения. Вискозные слезы размерами с футбольный мяч набухли в уголках гигантских кошачьих глаз.
– Ты, значит, еще голоден, да?
Стив быстро перевернулся на ноги, и земля под ним задрожала.
– Ну, может, найдем тебе лошадку или что-нибудь еще, – вздохнула Молли. – Держись поближе к деревьям. – Опираясь на меч, как на палку, она повела ящера через холм. Его цвета на ходу менялись с такой скоростью, что Молли казалось – за нею движется мираж.
Молли добавила содержимое своего желудка (три сладких пирожка и диетическая кока-кола) к четырем кучам полужидкого говяжьего фарша, разметанным Стивом по пастбищу.
– Аллергия на лактозу? – Она вытерла рукавом рот и яростно глянула на Морского Ящера. – Если глотаешь мальчишку-газетчика или тайного извращенца из скобяной лавки, несварения у тебя почему-то нет, а молочный скот есть не можешь?
Стив опрокинулся на спину и попытался всем своим видом показать, что извиняется: по бокам замигали багровые всполохи – багровый был цветом его смущения. Вискозные слезы размерами с футбольный мяч набухли в уголках гигантских кошачьих глаз.
– Ты, значит, еще голоден, да?
Стив быстро перевернулся на ноги, и земля под ним задрожала.
– Ну, может, найдем тебе лошадку или что-нибудь еще, – вздохнула Молли. – Держись поближе к деревьям. – Опираясь на меч, как на палку, она повела ящера через холм. Его цвета на ходу менялись с такой скоростью, что Молли казалось – за нею движется мираж.
Тео
Пока Тео искал в сарае с инструментами мачете, в голове у него почему-то вертелись слова Карла Маркса: “Религия – опиум для народа”. Из этого, значит, следует, что “опиум – религия наркомана”, думал Тео. Так вот отчего ему выворачивало кишки, когда он подносил лезвие к первому жилистому стволу на своей грядке марихуаны – от раскаяния анафемы. С каждым взмахом мачете густые зеленые растения падали, точно святые великомученики, а руки Тео покрывались липкой пленкой, когда он относил падших в угол двора и швырял в общую кучу.
Через пять минут рубашка пропиталась потом, а грядка дури выглядела, как миниатюрная модель лесоповала. Разорение. Пни. Он вылил канистру керосина на кучу каннабиса, доходившую ему до пояса, вытащил зажигалку и поджег клок бумаги. “Отряхните с ног оковы своего гнета, ” – говорил Маркс. Вот эти растения и сопутствовавшая им привычка – его, Тео, оковы. Последние восемь лет сапог шерифа Бёртона давил ему на затылок, и эта угроза не давала ему действовать свободно, действовать правильно.
Тео швырнул горящую бумагу на кучу, и над ней вспыхнуло пламя революции. Отходя от погребального костра, он не чувствовал никакого душевного подъема, никакого дыхания свободы. Не революционный триумф – тошнотворная утрата, одиночество и вина. Иуда у подножия креста. Не удивительно, что коммунизм провалился.
Тео вошел в хижину и снял с полки в чулане коробку. Плотницким молотком он дробил свою коллекцию кальянов в шрапнель, когда с ранчо донеслись автоматные очереди.
Через пять минут рубашка пропиталась потом, а грядка дури выглядела, как миниатюрная модель лесоповала. Разорение. Пни. Он вылил канистру керосина на кучу каннабиса, доходившую ему до пояса, вытащил зажигалку и поджег клок бумаги. “Отряхните с ног оковы своего гнета, ” – говорил Маркс. Вот эти растения и сопутствовавшая им привычка – его, Тео, оковы. Последние восемь лет сапог шерифа Бёртона давил ему на затылок, и эта угроза не давала ему действовать свободно, действовать правильно.
Тео швырнул горящую бумагу на кучу, и над ней вспыхнуло пламя революции. Отходя от погребального костра, он не чувствовал никакого душевного подъема, никакого дыхания свободы. Не революционный триумф – тошнотворная утрата, одиночество и вина. Иуда у подножия креста. Не удивительно, что коммунизм провалился.
Тео вошел в хижину и снял с полки в чулане коробку. Плотницким молотком он дробил свою коллекцию кальянов в шрапнель, когда с ранчо донеслись автоматные очереди.
Игнасио и Мигель
Игнасио лежал в тенечке за металлическим ангаром и курил сигаретку, а Мигель трудился внутри – стряпал из химикатов кристаллы метамфетамина. На электрических горелках кипели реторты размером с баскетбольные мячи, парыпо стеклянным трубкам уходили в вентиляцию.
Мигель был жилист и приземист: всего тридцати лет от роду, но морщины и неизменно мрачное выражение лица старили его до пятидесяти. Игнасио же было всего двадцать – толстенький мачо, опьяненный собственным успехом и крутизной, убежденный, что впереди его ждет должность нового крестного отца мексиканской мафии. Полгода назад они вместе пересекли границу – их нелегально перевел подонок-койот именно для того, чем они и занимались сейчас. Каким же славным оказалось это занятие. Лабораторию прикрывал большой и важный шериф, поэтому здесь никогда не устраивали облав, им ни разу не пришлось спешно сворачивать дела, как другим лабораториям в Калифорнии, или клеить ноги через границу и ждать, пока горизонт не очистится. Всего лишь полгода, а Мигель уже отправил домой столько денег, что жене хватило на ранчо в Мичоакане; Игнасио же ездил на пижонском “додже”-вседорожнике и разгуливал в сапогах крокодиловой кожи от Тони Ламы за пятьсот долларов. И все это – за восемь часов работы в день, поскольку они были одной из трех бригад, обслуживавших лабораторию круглосуточно. И не нужно бояться, что тебя тормознут на дороге с грузом, потому что важный шериф каждые несколько дней присылает гринго на микроавтобусе – тот оставляет припасы и забирает готовый товар.
– Гаси сигарету, cabrone![16] – крикнул Мигель. – Хочешь, чтоб мы на воздух взлетели?
Игнасио презрительно фыркнул и щелчком отправил сигарету на пастбище.
– Ты слишком много переживаешь, Мигель. – Игнасио уже осточертело нытье товарища: тот постоянно скучал по семье, боялся, что их поймают, никогда не знал, правильно ли составлена смесь. Когда старший не работал, он предавался тоскливым размышлениям, и тогда никакими словами его не утешить, никакими деньгами не удовлетворить.
Мигель возник в дверном проеме и навис над Игнасио:
– Чувствуешь?
– Что? – Игнасио потянулся к АК-47, прислоненному к стенке ангара. – Что такое?
Мигель не спускал глаз с противоположного конца пастбища, но, казалось, ничего не видел.
– Не знаю.
– Ерунда. Ты слишком переживаешь.
Мигель зашагал по пастбищу к деревьям.
– Нужно сходить посмотреть. Покарауль печку.
Игнасио встал и поддернул ремень с серебряными заклепками, на который свисало пузо.
– Не хочу я твою печку караулить. Охранник тут я. Сам сиди здесь и карауль свою печку.
Но Мигель уже шагал вверх по склону, не оглядываясь. Игнасио снова уселся и вытащил из кармашка кожаного жилета следующую сигарету.
– Loco[17], – пробормотал он себе под нос, закуривая.
Подымил он несколько минут, мечтая о том времени, когда сам будет заправлять всей операцией, и строя соответствующие планы. А докурив, забеспокоился о напарнике. Чтобы лучше видеть окрестности, Игнасио встал, но за гребнем холма, где исчез Мигель, ничего не было видно.
– Мигель? – позвал он.
Ответа нет.
Он заглянул в ангар проверить, всё ли там в порядке: насколько он мог определить на глаз, всё. Потом подобрал автомат и зашагал по пастбищу. Но не сделал и трех шагов, как из-за гребня показалась белая женщина. Лицом и телом она походила на горяченькую сеньориту, но седые волосы были всклокочены, как у старухи, и Игнасио в тысячный раз спросил себя, что же, к чертям, не так с этими американскими бабами. Они все что – сумасшедшие? Он опустил автомат и улыбнулся, надеясь отпугнуть женщину, не возбудив в ней никаких подозрений.
– Ты стой, – сказал он по-английски. – Тут ходов нет. – В амбаре зазвонил сотовый телефон, и он на секунду отвлекся от женщины.
Но та не останавливалась
– Мы встретили вашего друга, – сказала Молли.
– Кто это мы? – спросил Игнасио.
Ответ появился у женщины за спиной – сначала две обожженные дубовые кроны, а следом – два огромных кошачьих глаза.
– Святая Мария, Матерь Божья, – только и успел вымолвить Игнасио, сражаясь с неподатливым затвором автомата.
Мигель был жилист и приземист: всего тридцати лет от роду, но морщины и неизменно мрачное выражение лица старили его до пятидесяти. Игнасио же было всего двадцать – толстенький мачо, опьяненный собственным успехом и крутизной, убежденный, что впереди его ждет должность нового крестного отца мексиканской мафии. Полгода назад они вместе пересекли границу – их нелегально перевел подонок-койот именно для того, чем они и занимались сейчас. Каким же славным оказалось это занятие. Лабораторию прикрывал большой и важный шериф, поэтому здесь никогда не устраивали облав, им ни разу не пришлось спешно сворачивать дела, как другим лабораториям в Калифорнии, или клеить ноги через границу и ждать, пока горизонт не очистится. Всего лишь полгода, а Мигель уже отправил домой столько денег, что жене хватило на ранчо в Мичоакане; Игнасио же ездил на пижонском “додже”-вседорожнике и разгуливал в сапогах крокодиловой кожи от Тони Ламы за пятьсот долларов. И все это – за восемь часов работы в день, поскольку они были одной из трех бригад, обслуживавших лабораторию круглосуточно. И не нужно бояться, что тебя тормознут на дороге с грузом, потому что важный шериф каждые несколько дней присылает гринго на микроавтобусе – тот оставляет припасы и забирает готовый товар.
– Гаси сигарету, cabrone![16] – крикнул Мигель. – Хочешь, чтоб мы на воздух взлетели?
Игнасио презрительно фыркнул и щелчком отправил сигарету на пастбище.
– Ты слишком много переживаешь, Мигель. – Игнасио уже осточертело нытье товарища: тот постоянно скучал по семье, боялся, что их поймают, никогда не знал, правильно ли составлена смесь. Когда старший не работал, он предавался тоскливым размышлениям, и тогда никакими словами его не утешить, никакими деньгами не удовлетворить.
Мигель возник в дверном проеме и навис над Игнасио:
– Чувствуешь?
– Что? – Игнасио потянулся к АК-47, прислоненному к стенке ангара. – Что такое?
Мигель не спускал глаз с противоположного конца пастбища, но, казалось, ничего не видел.
– Не знаю.
– Ерунда. Ты слишком переживаешь.
Мигель зашагал по пастбищу к деревьям.
– Нужно сходить посмотреть. Покарауль печку.
Игнасио встал и поддернул ремень с серебряными заклепками, на который свисало пузо.
– Не хочу я твою печку караулить. Охранник тут я. Сам сиди здесь и карауль свою печку.
Но Мигель уже шагал вверх по склону, не оглядываясь. Игнасио снова уселся и вытащил из кармашка кожаного жилета следующую сигарету.
– Loco[17], – пробормотал он себе под нос, закуривая.
Подымил он несколько минут, мечтая о том времени, когда сам будет заправлять всей операцией, и строя соответствующие планы. А докурив, забеспокоился о напарнике. Чтобы лучше видеть окрестности, Игнасио встал, но за гребнем холма, где исчез Мигель, ничего не было видно.
– Мигель? – позвал он.
Ответа нет.
Он заглянул в ангар проверить, всё ли там в порядке: насколько он мог определить на глаз, всё. Потом подобрал автомат и зашагал по пастбищу. Но не сделал и трех шагов, как из-за гребня показалась белая женщина. Лицом и телом она походила на горяченькую сеньориту, но седые волосы были всклокочены, как у старухи, и Игнасио в тысячный раз спросил себя, что же, к чертям, не так с этими американскими бабами. Они все что – сумасшедшие? Он опустил автомат и улыбнулся, надеясь отпугнуть женщину, не возбудив в ней никаких подозрений.
– Ты стой, – сказал он по-английски. – Тут ходов нет. – В амбаре зазвонил сотовый телефон, и он на секунду отвлекся от женщины.
Но та не останавливалась
– Мы встретили вашего друга, – сказала Молли.
– Кто это мы? – спросил Игнасио.
Ответ появился у женщины за спиной – сначала две обожженные дубовые кроны, а следом – два огромных кошачьих глаза.
– Святая Мария, Матерь Божья, – только и успел вымолвить Игнасио, сражаясь с неподатливым затвором автомата.
Тео
Прожив восемь лет у края ранчо, Тео ни разу даже ногой не ступил на грунтовку, ведущую вглубь. Ему же приказали туда не ходить. А теперь что? Много лет он наблюдал, как туда и обратно ездит микроавтобус, иногда слышал какие-то крики, но по большей части умудрялся все это игнорировать. Пальбы же оттуда не доносилось никогда. Очень глупо испытывать новообретенную свободу тем, чтобы идти и расследовать причину стрельбы, но не идти... ну, это, в общем, многое могло о нем сказать, а слышать такого ему вовсе не хотелось. Он что, в конце концов, – трус?
Мужские вопли в отдалении все и решили. Там не просто кто-то пар выпускал – там рвали горло в неприкрытом животном ужасе. Ногой Тео скинул с крыльца осколки коллекции кальянов и ринулся в чулан за пистолетом.
“Смит-и-вессон” лежал завернутый в промасленную тряпицу на верхней полке чулана с коробкой патронов. Тео развернул тряпку, отщелкнул барабан и вставил шесть патронов, стараясь подавить трясучку, от пальцев расползавшуюся по всему телу. Еще шесть патронов он сунул в карман рубашки и направился к машине.
Заведя “вольво”, Тео схватил радиомикрофон, чтобы вызвать подкрепление. Словно от этого был толк. Управление шерифа в Сан-Хуниперо могло откликнуться через полчаса – именно поэтому, среди прочего, в Хвойной Бухте держали констебля. А что он им скажет? Приказа не входить на ранчо для него пока еще никто не отменял.
Он кинул микрофон на сиденье рядом с револьвером и задом начал выбираться из проезда, когда рядом затормозил микроавтобус “додж”. С водительского места улыбался Джозеф Линдер.
Тео приглушил двигатель. Линдер вылез из фургона и наклонился к пассажирскому окну “вольво”. Увидев на сиденье револьвер, сказал:
– Мне нужно с вами поговорить.
– Час назад вы были не очень-то разговорчивы.
– А теперь вот разговорился.
– Позже. Сейчас мне нужно проверить кое-что на ранчо.
– Отлично, – ответил Линдер и через окно сунул под нос Тео маленький автоматический пистолет. – Вместе и поедем.
Мужские вопли в отдалении все и решили. Там не просто кто-то пар выпускал – там рвали горло в неприкрытом животном ужасе. Ногой Тео скинул с крыльца осколки коллекции кальянов и ринулся в чулан за пистолетом.
“Смит-и-вессон” лежал завернутый в промасленную тряпицу на верхней полке чулана с коробкой патронов. Тео развернул тряпку, отщелкнул барабан и вставил шесть патронов, стараясь подавить трясучку, от пальцев расползавшуюся по всему телу. Еще шесть патронов он сунул в карман рубашки и направился к машине.
Заведя “вольво”, Тео схватил радиомикрофон, чтобы вызвать подкрепление. Словно от этого был толк. Управление шерифа в Сан-Хуниперо могло откликнуться через полчаса – именно поэтому, среди прочего, в Хвойной Бухте держали констебля. А что он им скажет? Приказа не входить на ранчо для него пока еще никто не отменял.
Он кинул микрофон на сиденье рядом с револьвером и задом начал выбираться из проезда, когда рядом затормозил микроавтобус “додж”. С водительского места улыбался Джозеф Линдер.
Тео приглушил двигатель. Линдер вылез из фургона и наклонился к пассажирскому окну “вольво”. Увидев на сиденье револьвер, сказал:
– Мне нужно с вами поговорить.
– Час назад вы были не очень-то разговорчивы.
– А теперь вот разговорился.
– Позже. Сейчас мне нужно проверить кое-что на ранчо.
– Отлично, – ответил Линдер и через окно сунул под нос Тео маленький автоматический пистолет. – Вместе и поедем.
ВОСЕМНАДЦАТЬ
Доктор Вэл
Бюст Гиппократа таращился со стола на Вэл Риордан.
Прежде всего – не причиню вреда...
– Ага, укуси меня, – пробормотала психиатр и накинула на лицо грека шарфик от Версаче.
У Вэл выдался паршивый день. Звонок констебля Кроу, объявившего, что ни ее лечение, ни отсутствие оного не привели Бесс Линдер к самоубийству, поставил Вэл в тупик. Утренние сеансы она провела, как зомби, – отвечала вопросами на вопросы, делала вид, что записывает что-то, и не уловила ни единого слова своих пациентов.
Пять лет назад в газетах хватало историй об опасностях “прозака” и подобных антидепрессантов, но статьи эти были спровоцированы сенсационными тяжбами против фармацевтических компаний, а последующие статьи – о том, что, фактически, ни один суд не признал, что антидепрессанты вызывают деструктивное поведение, – газеты хоронили на последних страницах. Одна мощная религиозная группировка (пророком которой был писака, кропавший научную фантастику, а последователями – массы одураченных кинозвезд и супермоделей) начала в прессе кампанию против антидепрессантов, рекомендуя взамен просто приободриться, взять себя в руки и прислать им немного денег на бензин, чтобы их корабль-носитель не рухнул на землю. Профессиональные журналы не сообщали о каких-либо исследованиях, подтверждавших, что антидепрессанты приводят к росту числа самоубийств или насилию. Вэл читала религиозную пропаганду (финансируемую богатыми и знаменитыми), а профессиональных журналов не читала. Да, прописывать больным антидепрессанты автоматически – неправильно, но пытаться искупить вину тем, чтобы сразу ссадить всех с лекарств, тоже глупо. Теперь нужно что-то делать с тем вредом, который она, возможно, нанесла своим пациентам.
Вэл нажала кнопку автонабора аптеки. Трубку снял сам Уинстон Краусс, но голос его звучал приглушенно, точно у него был сильный насморк:
– “Дегадзва и бодадки Бойной Будды”.
– Уинстон, у тебя ужасный голос.
– Я в мазге з ддубгой.
– Ох, Уинстон. – Вэл потерла глаза, отчего контактные линзы съехали куда-то в глубины головы. – Ну не в аптеке же.
– Я в бодзобге. – Внезапно голос зазвучал отчетливо. – Ну вот, снял. Хорошо, что позвонила. Мне хотелось поговорить с тобой о китобойцах.
– Прошу прощения?
– Меня тянет к касаткам. Я посмотрел кассету Жака Кусто о китах-убийцах...
– Уинстон, мы не могли бы поговорить об этом на приеме?
– Я беспокоюсь. Меня особенно возбуждают мужские особи. Неужели я становлюсь гомосексуалистом?
Боже святый, его не волнует, что он хочет стать китоёбом, главное – не выглядеть китоёбом-педерастом. Как психиатр, Вэл старалась исключить из своего лексикона такие термины, как “бесповоротно полоумный придурок”, однако с Уинстоном удержаться было трудно. Да и вообще в последнее время Вэл чувствовала, что управляет концессией для свихнувшихся питекантропов. Пора прекращать.
– Уинстон, я опять начинаю прописывать всем селективные ингибиторы обратного захвата серотонина. От плацебо избавься. Я назначаю всем “паксил”, чтобы как можно быстрее вернуть их на прежний уровень. Предупреди всех, кто принимал “прозак”, что ни одного дня пропускать нельзя, как они это делали раньше. С ними я разберусь позже.
– Ты хочешь, чтобы я снял всех с плацебо? Ты знаешь, сколько мы с этого имеем?
– Начинай сегодня же. Я обзвоню всех пациентов. Дай им кредит за оставшиеся неиспользованные плацебо.
– Не буду. Я уже почти скопил столько, что хватит на месяц в Центре изучения китообразных на Больших Багамах. Ты не можешь лишить меня этого.
– Уинстон, я не собираюсь ставить под угрозу душевное здоровье моих больных только ради того, чтобы ты поехал в отпуск и трахнул Флиппера.
– Я сказал – не буду. Ты же сама все это затеяла. Тогда же ты не думала о душевном здоровье своих больных.
– Я ошиблась. Всех сажать обратно на антидепрессанты я тоже не стану. Так что и здесь ты часть дохода потеряешь. Некоторым лекарства вообще не нужны.
– Нет.
Вэл потрясла убежденность в голосе Уинстона. Чувство собственного достоинства и доброе имя, казалось, его уже не волнуют. Поганое же он выбрал время, чтобы идти на поправку.
– Так ты хочешь, чтобы весь город узнал о твоей маленькой проблеме?
– Ты этого не сделаешь. Ты теряешь больше, чем я, Вэлери. Если ты меня заложишь, то я сам все расскажу газетам. Получу судебную неприкосновенность, а ты сядешь в тюрьму.
– Ах ты сволочь. Тогда я отправлю всех пациентов в Сан-Хуниперо. Тогда даже законных доходов лишишься.
– Не отправишь. Все остается так, как сейчас, доктор Вэл. – И Уинстон повесил трубку.
Вэлери Риордан секунду смотрела на телефонную трубку, прежде чем положить ее на рычаг. Как? Как вышло, к чертовой матери, что она отдала свою жизнь в руки такого урода, как Уинстон Краусс? Но самое главное – как эту жизнь вернуть обратно и при этом не загреметь в тюрьму?
Прежде всего – не причиню вреда...
– Ага, укуси меня, – пробормотала психиатр и накинула на лицо грека шарфик от Версаче.
У Вэл выдался паршивый день. Звонок констебля Кроу, объявившего, что ни ее лечение, ни отсутствие оного не привели Бесс Линдер к самоубийству, поставил Вэл в тупик. Утренние сеансы она провела, как зомби, – отвечала вопросами на вопросы, делала вид, что записывает что-то, и не уловила ни единого слова своих пациентов.
Пять лет назад в газетах хватало историй об опасностях “прозака” и подобных антидепрессантов, но статьи эти были спровоцированы сенсационными тяжбами против фармацевтических компаний, а последующие статьи – о том, что, фактически, ни один суд не признал, что антидепрессанты вызывают деструктивное поведение, – газеты хоронили на последних страницах. Одна мощная религиозная группировка (пророком которой был писака, кропавший научную фантастику, а последователями – массы одураченных кинозвезд и супермоделей) начала в прессе кампанию против антидепрессантов, рекомендуя взамен просто приободриться, взять себя в руки и прислать им немного денег на бензин, чтобы их корабль-носитель не рухнул на землю. Профессиональные журналы не сообщали о каких-либо исследованиях, подтверждавших, что антидепрессанты приводят к росту числа самоубийств или насилию. Вэл читала религиозную пропаганду (финансируемую богатыми и знаменитыми), а профессиональных журналов не читала. Да, прописывать больным антидепрессанты автоматически – неправильно, но пытаться искупить вину тем, чтобы сразу ссадить всех с лекарств, тоже глупо. Теперь нужно что-то делать с тем вредом, который она, возможно, нанесла своим пациентам.
Вэл нажала кнопку автонабора аптеки. Трубку снял сам Уинстон Краусс, но голос его звучал приглушенно, точно у него был сильный насморк:
– “Дегадзва и бодадки Бойной Будды”.
– Уинстон, у тебя ужасный голос.
– Я в мазге з ддубгой.
– Ох, Уинстон. – Вэл потерла глаза, отчего контактные линзы съехали куда-то в глубины головы. – Ну не в аптеке же.
– Я в бодзобге. – Внезапно голос зазвучал отчетливо. – Ну вот, снял. Хорошо, что позвонила. Мне хотелось поговорить с тобой о китобойцах.
– Прошу прощения?
– Меня тянет к касаткам. Я посмотрел кассету Жака Кусто о китах-убийцах...
– Уинстон, мы не могли бы поговорить об этом на приеме?
– Я беспокоюсь. Меня особенно возбуждают мужские особи. Неужели я становлюсь гомосексуалистом?
Боже святый, его не волнует, что он хочет стать китоёбом, главное – не выглядеть китоёбом-педерастом. Как психиатр, Вэл старалась исключить из своего лексикона такие термины, как “бесповоротно полоумный придурок”, однако с Уинстоном удержаться было трудно. Да и вообще в последнее время Вэл чувствовала, что управляет концессией для свихнувшихся питекантропов. Пора прекращать.
– Уинстон, я опять начинаю прописывать всем селективные ингибиторы обратного захвата серотонина. От плацебо избавься. Я назначаю всем “паксил”, чтобы как можно быстрее вернуть их на прежний уровень. Предупреди всех, кто принимал “прозак”, что ни одного дня пропускать нельзя, как они это делали раньше. С ними я разберусь позже.
– Ты хочешь, чтобы я снял всех с плацебо? Ты знаешь, сколько мы с этого имеем?
– Начинай сегодня же. Я обзвоню всех пациентов. Дай им кредит за оставшиеся неиспользованные плацебо.
– Не буду. Я уже почти скопил столько, что хватит на месяц в Центре изучения китообразных на Больших Багамах. Ты не можешь лишить меня этого.
– Уинстон, я не собираюсь ставить под угрозу душевное здоровье моих больных только ради того, чтобы ты поехал в отпуск и трахнул Флиппера.
– Я сказал – не буду. Ты же сама все это затеяла. Тогда же ты не думала о душевном здоровье своих больных.
– Я ошиблась. Всех сажать обратно на антидепрессанты я тоже не стану. Так что и здесь ты часть дохода потеряешь. Некоторым лекарства вообще не нужны.
– Нет.
Вэл потрясла убежденность в голосе Уинстона. Чувство собственного достоинства и доброе имя, казалось, его уже не волнуют. Поганое же он выбрал время, чтобы идти на поправку.
– Так ты хочешь, чтобы весь город узнал о твоей маленькой проблеме?
– Ты этого не сделаешь. Ты теряешь больше, чем я, Вэлери. Если ты меня заложишь, то я сам все расскажу газетам. Получу судебную неприкосновенность, а ты сядешь в тюрьму.
– Ах ты сволочь. Тогда я отправлю всех пациентов в Сан-Хуниперо. Тогда даже законных доходов лишишься.
– Не отправишь. Все остается так, как сейчас, доктор Вэл. – И Уинстон повесил трубку.
Вэлери Риордан секунду смотрела на телефонную трубку, прежде чем положить ее на рычаг. Как? Как вышло, к чертовой матери, что она отдала свою жизнь в руки такого урода, как Уинстон Краусс? Но самое главное – как эту жизнь вернуть обратно и при этом не загреметь в тюрьму?
Тео
Дуло пистолета упиралось Тео в бок. Его револьвер Джозеф Линдер швырнул на заднее сиденье. На коммивояжере был твидовый пиджак и шерстяные брюки, а лоб его покрывала испарина. “Вольво” тряхнуло на рытвине, и дуло врезалось Тео между ребер. Он пытался сообразить, что полагается делать в таких случаях, но из полицейских сериалов вспоминалось только то, что оружие нельзя выпускать из рук ни при каких обстоятельствах.
– Джозеф, вы не могли бы убрать пистолет от моих ребер или хотя бы поставить его на предохранитель? Дорога ухабистая, а мне бы не хотелось потерять легкое из-за того, что я не успел сменить амортизаторы. – Прозвучало достаточно самоуверенно, подумал он. Профессиональное спокойствие. Как бы еще не обмочиться при этом?
– Значит, вам не хотелось бросать на полдороге, да? Дело списали бы в архив, и никто ничего не заметил, но вам обязательно нужно было сунуть туда нос.
– Так вы действительно ее убили?
– Скажем так – я помог ей принять решение, о котором она только трепалась.
– Она была матерью ваших детей.
– Правильно – и относилась ко мне примерно так же, как к шприцу для индюшек.
– Ох ты ж – я не думал, что у индюшек тоже бывают гадкие привычки.
– Ими пользуются для искусственного осеменения, Кроу, гребаный торчок. Один раз брызнешь и можно выбрасывать.
– И вы устали быть одноразовым шприцем, поэтому повесили свою жену?
– Ее прикончил огород с травами. Чай из наперстянки. Дигиталиса хоть залейся. Останавливает сердце и почти не обнаруживается при вскрытии – если, конечно, специально не искать. Забавно, правда? Сам бы никогда не догадался, если б она все время об этой чепухе не болтала.
Тео не очень понравилось, что Линдер ему обо всем этом рассказывает. Это означало, что нужно что-то предпринять – иначе он покойник. Врезаться в дерево? Он глянул на ремень безопасности Линдера – пристегнут. Ну какой еще преступник станет похищать человека и не забудет при этом пристегнуться? Пока – пауза.
– На стене остались полосы от ее обуви.
– Милый штрих, я так и подумал. Не знаю, может, она еще жива была, когда я ее вешал.
Они как раз выезжали из леса, окружавшего ранчо, на пастбище. В паре сотен ярдов маячил металлический ангар, рядом – двойной ширины трейлер. Ярко-красный “додж” стоял рядом с амбаром.
– Хммм, – промычал Линдер. – Мальчонкам купили новый трейлер. Давай к ангару.
Тео ощутил, как в горле кислотной волной поднимается паника, и сглотнул. Завяжи с ними беседу, и тогда в тебя не будут стрелять. Где же он это слышал?
– Так, значит, вы убили жену за телевизор с большим экраном и перепихон с Бетси? А развод вам в голову не приходил?
Линдер рассмеялся, и у Тео по спине поползли мурашки.
– А вы действительно тупоголовый, Кроу. Видите вон тот сарай? Так вот, из этого сарая в прошлом году я вывез метамфетамина на двадцать восемь миллионов долларов. Понятно, что от этих денег я получил лишь кусочек – но увесистый. Я перемещаю весь товар. Я – коммивояжер, человек семейный, безобидный и незаметный. Кто меня заподозрит? Мистер Рохля, одним словом.
– А ваша жена?
– Бесс об этом узнала. Смешно другое – она следила за мной, потому что подозревала измену, но нас с Бетси так и не расколола. Она собиралась заявить на меня. Выбора не было.
– Джозеф, вы не могли бы убрать пистолет от моих ребер или хотя бы поставить его на предохранитель? Дорога ухабистая, а мне бы не хотелось потерять легкое из-за того, что я не успел сменить амортизаторы. – Прозвучало достаточно самоуверенно, подумал он. Профессиональное спокойствие. Как бы еще не обмочиться при этом?
– Значит, вам не хотелось бросать на полдороге, да? Дело списали бы в архив, и никто ничего не заметил, но вам обязательно нужно было сунуть туда нос.
– Так вы действительно ее убили?
– Скажем так – я помог ей принять решение, о котором она только трепалась.
– Она была матерью ваших детей.
– Правильно – и относилась ко мне примерно так же, как к шприцу для индюшек.
– Ох ты ж – я не думал, что у индюшек тоже бывают гадкие привычки.
– Ими пользуются для искусственного осеменения, Кроу, гребаный торчок. Один раз брызнешь и можно выбрасывать.
– И вы устали быть одноразовым шприцем, поэтому повесили свою жену?
– Ее прикончил огород с травами. Чай из наперстянки. Дигиталиса хоть залейся. Останавливает сердце и почти не обнаруживается при вскрытии – если, конечно, специально не искать. Забавно, правда? Сам бы никогда не догадался, если б она все время об этой чепухе не болтала.
Тео не очень понравилось, что Линдер ему обо всем этом рассказывает. Это означало, что нужно что-то предпринять – иначе он покойник. Врезаться в дерево? Он глянул на ремень безопасности Линдера – пристегнут. Ну какой еще преступник станет похищать человека и не забудет при этом пристегнуться? Пока – пауза.
– На стене остались полосы от ее обуви.
– Милый штрих, я так и подумал. Не знаю, может, она еще жива была, когда я ее вешал.
Они как раз выезжали из леса, окружавшего ранчо, на пастбище. В паре сотен ярдов маячил металлический ангар, рядом – двойной ширины трейлер. Ярко-красный “додж” стоял рядом с амбаром.
– Хммм, – промычал Линдер. – Мальчонкам купили новый трейлер. Давай к ангару.
Тео ощутил, как в горле кислотной волной поднимается паника, и сглотнул. Завяжи с ними беседу, и тогда в тебя не будут стрелять. Где же он это слышал?
– Так, значит, вы убили жену за телевизор с большим экраном и перепихон с Бетси? А развод вам в голову не приходил?
Линдер рассмеялся, и у Тео по спине поползли мурашки.
– А вы действительно тупоголовый, Кроу. Видите вон тот сарай? Так вот, из этого сарая в прошлом году я вывез метамфетамина на двадцать восемь миллионов долларов. Понятно, что от этих денег я получил лишь кусочек – но увесистый. Я перемещаю весь товар. Я – коммивояжер, человек семейный, безобидный и незаметный. Кто меня заподозрит? Мистер Рохля, одним словом.
– А ваша жена?
– Бесс об этом узнала. Смешно другое – она следила за мной, потому что подозревала измену, но нас с Бетси так и не расколола. Она собиралась заявить на меня. Выбора не было.