Страница:
Доносчиков принимали за аулом, в отсутствие Курымсы-бия. А он, покинутый своими спутниками, решил попрощаться с Улпан и пошел в большую юрту Есенея.
Увидев его издали – они следили за каждым его шагом, бии всполошились. Как бы он – и ногами стал слаб, и головой – не выложил Улпан весь их вчерашний разговор!
Первым вскочил Байдалы:
– Этот старик сам показал нам путь! Мы тоже должны посетить Улпан, попрощаться с ней… Как говорили в старину, про которую твердит нам Курымсы-бий, кто долго крутит, тот поборет в конце концов своего противника. Сколько нас?.. Неужели не одолеем ее?
– Верно, Байдеке… – Токай тоже поднялся. – Попробуем покрутить, пока она одна, без своих советчиков.
Те, кто помоложе, без возражений последовали за ними.
В юрте они застали Улпан и старого бия, который, очевидно, все уже сказал, что хотел сказать, и теперь прощался с нею:
– Айналайн, люди в твоих аулах не позволяют пылинке запятнать твою честь. Я слышал, тебя называют матерью племени… Святой… Я к их словам присоединяюсь. Надеюсь, что богу еще угодна моя молитва, а я буду молиться за тебя.
Курымсы-бий поднялся. Поднялась и Улпан – проводить, накинула ему на плечи халат. Он ушел, ни с кем, кроме нее, не попрощавшись. Рядом с Улпан остались две женщины, но их Байдалы и Токай в расчет не принимали.
Они пустили в ход все свое краснобайство. Ночь всегда сменяет самый светлый день… За летом наступает зима. Родственники завидуют, когда у тебя много добра. Но те же родственники не станут тебя кормить, если ты вдруг обеднеешь. Так устроена жизнь, и не нами были начаты, и не нами кончатся твердые обычаи и установленные порядки, которые служат для народа объединяющим началом. Люди такого ума, как Улпан, не должны его разрушать, это все равно, что разрушать шанрак собственного дома. Кто знает?.. Сегодня у тебя все благополучно, а завтра – беда, боль, страдание. Бывает, нуждаешься в помощи того самого родича, которого только вчера сам обидел! Даже самый незначительный пожар застилает дымом все вокруг… Настало время, когда всем надо подумать о единстве наших племен, и никто не должен взбаламучивать дно прозрачного озера…
Сами порядком взбаламутив, напустив туману, бии перешли к делу. Наследство… Бесспорные права Иманалы на вдову старшего брата…
Улпан слушала не перебивая, не отводя взгляда. А взгляд ее обладал такой прямой и бесхитростной силой, что Байдалы и Токай, другие бии, волостные управители не выдерживали его, отводили глаза. Повадки у них были волчьи – они из засады кидались на свою жертву, окружали кольцом, когда один уставал преследовать, в ход шли свежие силы…
Улпан молча взбалтывала и взбалтывала кумыс в большой темной чаше, стоявшей перед ней. Казалось, она совсем забыла о том, что этим кумысом надо бы угостить почтенных людей, пришедших к ней в дом. А хуже нет, когда чаша перед твоим носом, и хозяйка машет ложкой-ожау, но не намеревается ни подать наполненную кесе, ни убрать чашу… О чем эта проклятая баба думает? Нарочно?.. Есеней тоже подолгу просиживал молча, и трудно было понять, что он скажет или сделает. Видно, кое-чему Улпан у него научилась!
Златоусты уже и сами запутались в своих намеках и доводах, они стали повторяться, и тогда Улпан вроде бы вспомнила о кумысе. От беспрестанного взбалтывания он стал терпким, приобрел особый дразнящий запах, и гости места себе не находили, пока им в руки не попали наполненные кесе, пока они не промочили пересохшие от долгого говорения глотки.
Улпан начала с того, что принесла им благодарность, – пристойно прошли поминки по Есенею, без всяких ссор, стычек, которые часто возникают, когда собирается много народа… Бии и волостные управители сами участвовали в походе против Кожыка, разорили и сожгли разбойничье логово, а славу победы подарили их роду…
– Этого сибаны не забудут, – сказала она.
– Е-гей!.. Такая удачная мысль – назвать поход сибанским – счастливо посетила Байдеке… – вставил свое слово Токай-бий, метнул новую стрелу в его незажившую рану. Знал же, что Байдалы простить себе не может этой затеи. Байдалы и Токай могли совместно строить козни против Улпан, но их отношения между собой не менялись. У Байдалы все же хватило выдержки промолчать. Улпан продолжала:
– Чувство благодарности у меня вызывает и то, что вы вернулись – откровенно высказать свои опасения… Молодой сибан, подумали вы в своих заботах о нас, без Есенея не сможет управлять своим конем – и расшибется… Разве не так следят издали старики, когда ребенка впервые сажают в седло? И вас, я верю, привели обратно в аул заботы о нашем благополучии… Сибаны не забудут этого!
После ее слов трудно было продолжать так, как они начали. Бывают люди, которых можно за спиной у них поносить, а при встрече нет никакой возможности повторить то, что говорилось в их отсутствие. Улпан была из таких людей. И друзья ее, и враги знали: она с полным правом представляет сибанов, и сибаны всегда поддержат свою байбише – Улпан к этому времени и в самом деле стала похожа на байбише, она раздобрела, наметился у нее второй подбородок, но так же легко, как и прежде, она несла пышное тело, по-молодому блестели ее глаза, которые насквозь видели собеседника – с добром он пришел или с низкой хитростью…
Байдалы-бий, Токай-бий и все их спутники как бы признали, что пригрозить Улпан, вынудить ее поступить, как требуют они, – не удалось. И теперь они осушали кумыс – чашу за чашей, будто просто заехали утолить жажду…
Но если они считали свое дело на сегодня законченным, то Улпан собиралась кое-что им сказать напоследок:
– К вашей помощи еще не раз прибегнет семья, которая состоит из вдовы и сироты… А одну просьбу я хочу сейчас… Через три года моя единственная дочь достигнет возраста, когда ей предстоит стать хозяйкой отау-юрты. Бижикен у меня одна… Бижикен – последний след Есенея… Как я могу допустить, чтобы она переступила порог юрты в чужом краю? Стала бы чужой для рода своего отца? Если бы керей-уаки согласились одного из своих сыновей, равного моей дочери по достоинству, отдать в шанрак Есенея, я приняла бы его как зятя в правую сторону своей юрты. Они бы и стали наследниками Есенея, а я отошла бы от дел. Вы знаете, сибаны между собой не сватаются. Это – забота всех керей-уаков, и не забудьте о моей просьбе.
Знала – кому высказывает, и все же высказала им свое заветное желание. Все равно без них она не могла бы принять в дом молодого человека, который дал бы ее дочери испытать счастье материнства. Улпан представляла себе: дети, много детей… Как всегда, одни плачут, надо их утешить, другие ласкаются. «Аже… аже…» – слышала она их голоса, называющие ее бабушкой. Она видела внучат – верхом на стригунах. А один из них вбегал в юрту с криком: «Аже, дай кумыса!» Он и был ее постоянным любимцем, она даже чувствовала, как его плотные ручонки обнимамают ее за шею, пухленький, глаза как у верблюжонка… Она и радовалась его приходу, и плакала, когда долго не было…
– Улпан-байбише, исполнить вашу просьбу – это наш первый долг перед всевышним, – с важностью произнес Байдалы-бий. – Я думаю, это должны решать кереи, не впутывая никого из чужих. Позовешь уаков, разве останутся в стороне атыгаи и караулы? Кому же не захочется – отдать сына в ваш дом?
Больше никто из них ничего не сказал. На прощанье она Байдалы и Токаю тоже накинула на плечи халаты. Если они и после этого будут настаивать на правах Имманалы, люди их осудят и не поддержат.
Сибаны и так задержались с переездом на джайляу, и на другой день аулы тронулись в путь. Они сопровождали караван своей байбише, и это было знаком уважения к Улпан.
Как всегда, каждый год, аулы ревниво присматривались, кто и как перезимовал, больше стало скота у соседей или меньше… Хорошо ли одета молодежь… А у подростков – есть стригуны или нет… Прибавилось ли за зиму малышей… Все это успевали рассмотреть по пути на джайляу, за четыре, за пять дней.
Вековечной казах-арбе сибаны, привыкшие к перевозкам хлеба и сена, предпочитали теперь бричку с кузовом. То и дело – напоказ, конечно, – вдоль дороги гнали косяки лошадей. Верхом на стригунах, от одного аульного каравана к другому, сновали ребятишки, и кому из них удавалось первым догнать кого-то, тот требовал байгу – подарок. Женщины с бричек бросали им баурсаки, курт… Так продолжалось, пока не прибывали на джайляу, и не представлялось большего удовольствия для ребятишек, для тех, у кого были свои кони или стригуны. Но сколько слез проливали те, кому родители дать стригуна не могли!
Дети не принимали во внимание, чью бричку они догнали, – семьи состоятельной или бедняка-кедея. Требовали угощение со всех. Несколько раз и Улпан раздавала сладости. Несколько раз Бижикен приносила свои баурсаки, которые ей удалось получить.
Под вечер всадники, ехавшие впереди, приблизились к озеру, которое обычно без ночевки не миновали. Но аксакалы – должно быть, заранее условились – только показали кончиками своих плетей вперед – не останавливаться, а ехать дальше. С весны прошлого года озеро стало называться «Озеро, где умер бий». Сейчас здесь на берегу поставил свои юрты Иманалы, тут и собирался устроить свои поминки по Есенею.
Если это случится, он как бы подтвердит права на наследство, а права Улпан во многом потеряют силу. Сам Иманалы, пожалуй, до этого не додумался бы, но у него не было недостатка в советчиках.
Сибаны проехали мимо, никто не свернул к аулу Иманалы, и яснее этого нельзя было выказать свое отношение к его затее. Всадники молча сидели в седлах, примолкли женщины, даже ребятишки, почувствовав настроение взрослых, перестали скакать взад-вперед.
Женщины из более зажиточных семей, в тарантасах, запряженных парой, следовали за коляской Улпан.
– Вы поезжайте дальше, – повернулась она. – Я скоро догоню вас…
Ее упряжка свернула к юртам на берегу озера.
К Иманалы Улпан вошла решительно, в сопровождении Дамели. Айтолкын никак не ждала ее – и смутилась от неожиданности… Их сыновья, ставшие взрослыми, вскочили…
Иманалы, не вставая, приказал им:
– Уйдите…
Улпан без приглашения прошла на почетное место, села.
– Правильно, что отослал их… – сказала она. – Мы должны поговорить наедине, как взрослые люди. Я приехала не с новосельем поздравить. Я приехала сказать – отправляйтесь со всеми вместе. Позор, чтобы единственный брат Есенея торчал в одиночестве, как прокаженный! Скажи – хоть один сибан завернул к тебе, проезжая мимо? Сибан считает тебя виновным перед братом, перед его памятью. Ты не морщь лицо, ты слушай! Тебя, тебя считают причастным к смерти Есенея! Дубину, ударившую его, держали твои руки… Есеней больше не поднимался с постели. Тебе самому уже больше шестидесяти лет… Жил бы ты своим умом, ты бы сейчас защищал честь усопшего брата, чтобы никто не посмел коснуться его постели. А ты?.. Сам хочешь в эту постель залезть, стать аменгером для его жены! Ты собираешься суду биев предъявить иск, что ты – наследник Есенея. Тебе нужен скот? Сколько?.. Присылай завтра же своих сыновей, пусть берут! Мне скот не нужен. Ты всем сообщил, ты хочешь справить поминки… Попробуй, и увидишь – хоть один сибан к тебе приедет? Понимаешь ли ты, каким позором покроешь свое имя? Только что поминки устраивала семья Есенея. А в будущем году устраивай ты. Я слушать тебя не стану, ты и рта не раскрывай. Вели разбирать юрты. Кочуй на джайляу со всеми вместе.
Дрожа от ярости, крикнула Айтолкын:
– А ты нас на каком отшибе у сибанов поселишь?
– Замолчи! – оборвал ее Иманалы.
– Живи, где захочешь, – ответила Улпан. – Зови сыновей… Собирайтесь. Чтобы на рассвете тронулись с места.
Иманалы, не ответив впрямую, повысил голос:
– Е-ей! Скажите, пусть юрты разбирают! Переезжаем! Его сыновьям до смерти надоели выходки отца. Когда Улпан вышла, они, обрадованные, бежали к соседним юртам…
22
23
Увидев его издали – они следили за каждым его шагом, бии всполошились. Как бы он – и ногами стал слаб, и головой – не выложил Улпан весь их вчерашний разговор!
Первым вскочил Байдалы:
– Этот старик сам показал нам путь! Мы тоже должны посетить Улпан, попрощаться с ней… Как говорили в старину, про которую твердит нам Курымсы-бий, кто долго крутит, тот поборет в конце концов своего противника. Сколько нас?.. Неужели не одолеем ее?
– Верно, Байдеке… – Токай тоже поднялся. – Попробуем покрутить, пока она одна, без своих советчиков.
Те, кто помоложе, без возражений последовали за ними.
В юрте они застали Улпан и старого бия, который, очевидно, все уже сказал, что хотел сказать, и теперь прощался с нею:
– Айналайн, люди в твоих аулах не позволяют пылинке запятнать твою честь. Я слышал, тебя называют матерью племени… Святой… Я к их словам присоединяюсь. Надеюсь, что богу еще угодна моя молитва, а я буду молиться за тебя.
Курымсы-бий поднялся. Поднялась и Улпан – проводить, накинула ему на плечи халат. Он ушел, ни с кем, кроме нее, не попрощавшись. Рядом с Улпан остались две женщины, но их Байдалы и Токай в расчет не принимали.
Они пустили в ход все свое краснобайство. Ночь всегда сменяет самый светлый день… За летом наступает зима. Родственники завидуют, когда у тебя много добра. Но те же родственники не станут тебя кормить, если ты вдруг обеднеешь. Так устроена жизнь, и не нами были начаты, и не нами кончатся твердые обычаи и установленные порядки, которые служат для народа объединяющим началом. Люди такого ума, как Улпан, не должны его разрушать, это все равно, что разрушать шанрак собственного дома. Кто знает?.. Сегодня у тебя все благополучно, а завтра – беда, боль, страдание. Бывает, нуждаешься в помощи того самого родича, которого только вчера сам обидел! Даже самый незначительный пожар застилает дымом все вокруг… Настало время, когда всем надо подумать о единстве наших племен, и никто не должен взбаламучивать дно прозрачного озера…
Сами порядком взбаламутив, напустив туману, бии перешли к делу. Наследство… Бесспорные права Иманалы на вдову старшего брата…
Улпан слушала не перебивая, не отводя взгляда. А взгляд ее обладал такой прямой и бесхитростной силой, что Байдалы и Токай, другие бии, волостные управители не выдерживали его, отводили глаза. Повадки у них были волчьи – они из засады кидались на свою жертву, окружали кольцом, когда один уставал преследовать, в ход шли свежие силы…
Улпан молча взбалтывала и взбалтывала кумыс в большой темной чаше, стоявшей перед ней. Казалось, она совсем забыла о том, что этим кумысом надо бы угостить почтенных людей, пришедших к ней в дом. А хуже нет, когда чаша перед твоим носом, и хозяйка машет ложкой-ожау, но не намеревается ни подать наполненную кесе, ни убрать чашу… О чем эта проклятая баба думает? Нарочно?.. Есеней тоже подолгу просиживал молча, и трудно было понять, что он скажет или сделает. Видно, кое-чему Улпан у него научилась!
Златоусты уже и сами запутались в своих намеках и доводах, они стали повторяться, и тогда Улпан вроде бы вспомнила о кумысе. От беспрестанного взбалтывания он стал терпким, приобрел особый дразнящий запах, и гости места себе не находили, пока им в руки не попали наполненные кесе, пока они не промочили пересохшие от долгого говорения глотки.
Улпан начала с того, что принесла им благодарность, – пристойно прошли поминки по Есенею, без всяких ссор, стычек, которые часто возникают, когда собирается много народа… Бии и волостные управители сами участвовали в походе против Кожыка, разорили и сожгли разбойничье логово, а славу победы подарили их роду…
– Этого сибаны не забудут, – сказала она.
– Е-гей!.. Такая удачная мысль – назвать поход сибанским – счастливо посетила Байдеке… – вставил свое слово Токай-бий, метнул новую стрелу в его незажившую рану. Знал же, что Байдалы простить себе не может этой затеи. Байдалы и Токай могли совместно строить козни против Улпан, но их отношения между собой не менялись. У Байдалы все же хватило выдержки промолчать. Улпан продолжала:
– Чувство благодарности у меня вызывает и то, что вы вернулись – откровенно высказать свои опасения… Молодой сибан, подумали вы в своих заботах о нас, без Есенея не сможет управлять своим конем – и расшибется… Разве не так следят издали старики, когда ребенка впервые сажают в седло? И вас, я верю, привели обратно в аул заботы о нашем благополучии… Сибаны не забудут этого!
После ее слов трудно было продолжать так, как они начали. Бывают люди, которых можно за спиной у них поносить, а при встрече нет никакой возможности повторить то, что говорилось в их отсутствие. Улпан была из таких людей. И друзья ее, и враги знали: она с полным правом представляет сибанов, и сибаны всегда поддержат свою байбише – Улпан к этому времени и в самом деле стала похожа на байбише, она раздобрела, наметился у нее второй подбородок, но так же легко, как и прежде, она несла пышное тело, по-молодому блестели ее глаза, которые насквозь видели собеседника – с добром он пришел или с низкой хитростью…
Байдалы-бий, Токай-бий и все их спутники как бы признали, что пригрозить Улпан, вынудить ее поступить, как требуют они, – не удалось. И теперь они осушали кумыс – чашу за чашей, будто просто заехали утолить жажду…
Но если они считали свое дело на сегодня законченным, то Улпан собиралась кое-что им сказать напоследок:
– К вашей помощи еще не раз прибегнет семья, которая состоит из вдовы и сироты… А одну просьбу я хочу сейчас… Через три года моя единственная дочь достигнет возраста, когда ей предстоит стать хозяйкой отау-юрты. Бижикен у меня одна… Бижикен – последний след Есенея… Как я могу допустить, чтобы она переступила порог юрты в чужом краю? Стала бы чужой для рода своего отца? Если бы керей-уаки согласились одного из своих сыновей, равного моей дочери по достоинству, отдать в шанрак Есенея, я приняла бы его как зятя в правую сторону своей юрты. Они бы и стали наследниками Есенея, а я отошла бы от дел. Вы знаете, сибаны между собой не сватаются. Это – забота всех керей-уаков, и не забудьте о моей просьбе.
Знала – кому высказывает, и все же высказала им свое заветное желание. Все равно без них она не могла бы принять в дом молодого человека, который дал бы ее дочери испытать счастье материнства. Улпан представляла себе: дети, много детей… Как всегда, одни плачут, надо их утешить, другие ласкаются. «Аже… аже…» – слышала она их голоса, называющие ее бабушкой. Она видела внучат – верхом на стригунах. А один из них вбегал в юрту с криком: «Аже, дай кумыса!» Он и был ее постоянным любимцем, она даже чувствовала, как его плотные ручонки обнимамают ее за шею, пухленький, глаза как у верблюжонка… Она и радовалась его приходу, и плакала, когда долго не было…
– Улпан-байбише, исполнить вашу просьбу – это наш первый долг перед всевышним, – с важностью произнес Байдалы-бий. – Я думаю, это должны решать кереи, не впутывая никого из чужих. Позовешь уаков, разве останутся в стороне атыгаи и караулы? Кому же не захочется – отдать сына в ваш дом?
Больше никто из них ничего не сказал. На прощанье она Байдалы и Токаю тоже накинула на плечи халаты. Если они и после этого будут настаивать на правах Имманалы, люди их осудят и не поддержат.
Сибаны и так задержались с переездом на джайляу, и на другой день аулы тронулись в путь. Они сопровождали караван своей байбише, и это было знаком уважения к Улпан.
Как всегда, каждый год, аулы ревниво присматривались, кто и как перезимовал, больше стало скота у соседей или меньше… Хорошо ли одета молодежь… А у подростков – есть стригуны или нет… Прибавилось ли за зиму малышей… Все это успевали рассмотреть по пути на джайляу, за четыре, за пять дней.
Вековечной казах-арбе сибаны, привыкшие к перевозкам хлеба и сена, предпочитали теперь бричку с кузовом. То и дело – напоказ, конечно, – вдоль дороги гнали косяки лошадей. Верхом на стригунах, от одного аульного каравана к другому, сновали ребятишки, и кому из них удавалось первым догнать кого-то, тот требовал байгу – подарок. Женщины с бричек бросали им баурсаки, курт… Так продолжалось, пока не прибывали на джайляу, и не представлялось большего удовольствия для ребятишек, для тех, у кого были свои кони или стригуны. Но сколько слез проливали те, кому родители дать стригуна не могли!
Дети не принимали во внимание, чью бричку они догнали, – семьи состоятельной или бедняка-кедея. Требовали угощение со всех. Несколько раз и Улпан раздавала сладости. Несколько раз Бижикен приносила свои баурсаки, которые ей удалось получить.
Под вечер всадники, ехавшие впереди, приблизились к озеру, которое обычно без ночевки не миновали. Но аксакалы – должно быть, заранее условились – только показали кончиками своих плетей вперед – не останавливаться, а ехать дальше. С весны прошлого года озеро стало называться «Озеро, где умер бий». Сейчас здесь на берегу поставил свои юрты Иманалы, тут и собирался устроить свои поминки по Есенею.
Если это случится, он как бы подтвердит права на наследство, а права Улпан во многом потеряют силу. Сам Иманалы, пожалуй, до этого не додумался бы, но у него не было недостатка в советчиках.
Сибаны проехали мимо, никто не свернул к аулу Иманалы, и яснее этого нельзя было выказать свое отношение к его затее. Всадники молча сидели в седлах, примолкли женщины, даже ребятишки, почувствовав настроение взрослых, перестали скакать взад-вперед.
Женщины из более зажиточных семей, в тарантасах, запряженных парой, следовали за коляской Улпан.
– Вы поезжайте дальше, – повернулась она. – Я скоро догоню вас…
Ее упряжка свернула к юртам на берегу озера.
К Иманалы Улпан вошла решительно, в сопровождении Дамели. Айтолкын никак не ждала ее – и смутилась от неожиданности… Их сыновья, ставшие взрослыми, вскочили…
Иманалы, не вставая, приказал им:
– Уйдите…
Улпан без приглашения прошла на почетное место, села.
– Правильно, что отослал их… – сказала она. – Мы должны поговорить наедине, как взрослые люди. Я приехала не с новосельем поздравить. Я приехала сказать – отправляйтесь со всеми вместе. Позор, чтобы единственный брат Есенея торчал в одиночестве, как прокаженный! Скажи – хоть один сибан завернул к тебе, проезжая мимо? Сибан считает тебя виновным перед братом, перед его памятью. Ты не морщь лицо, ты слушай! Тебя, тебя считают причастным к смерти Есенея! Дубину, ударившую его, держали твои руки… Есеней больше не поднимался с постели. Тебе самому уже больше шестидесяти лет… Жил бы ты своим умом, ты бы сейчас защищал честь усопшего брата, чтобы никто не посмел коснуться его постели. А ты?.. Сам хочешь в эту постель залезть, стать аменгером для его жены! Ты собираешься суду биев предъявить иск, что ты – наследник Есенея. Тебе нужен скот? Сколько?.. Присылай завтра же своих сыновей, пусть берут! Мне скот не нужен. Ты всем сообщил, ты хочешь справить поминки… Попробуй, и увидишь – хоть один сибан к тебе приедет? Понимаешь ли ты, каким позором покроешь свое имя? Только что поминки устраивала семья Есенея. А в будущем году устраивай ты. Я слушать тебя не стану, ты и рта не раскрывай. Вели разбирать юрты. Кочуй на джайляу со всеми вместе.
Дрожа от ярости, крикнула Айтолкын:
– А ты нас на каком отшибе у сибанов поселишь?
– Замолчи! – оборвал ее Иманалы.
– Живи, где захочешь, – ответила Улпан. – Зови сыновей… Собирайтесь. Чтобы на рассвете тронулись с места.
Иманалы, не ответив впрямую, повысил голос:
– Е-ей! Скажите, пусть юрты разбирают! Переезжаем! Его сыновьям до смерти надоели выходки отца. Когда Улпан вышла, они, обрадованные, бежали к соседним юртам…
22
………………………………………………………
………………………………и никого не осталось,
кто бы мог рассказать, как все происходило.
………………………………и никого не осталось,
кто бы мог рассказать, как все происходило.
23
Как говорится, есть люди, которых хорошо посылать за своей смертью – они долго будут ездить, пока вернутся.
Три года бии и волостные управители кереев не могли исполнить обещания, которое они дали Улпан и которое приравнивали к первейшему долгу перед всевышним. Пять волостей племени кереев насчитывали около пяти тысяч домов; это – около пяти тысяч сверстников Бижикен. Но, вероятно, никто из этих юношей не был свободен, все связаны обещаниями, данными их родителями. А ведь в эту семью не нужно было платить калым. Приходи – и будешь купаться в богатстве… А какая девочка подросла!.. И мать не оставит молодых своими заботами! Но и при всех этих условиях для Бижикен не находилось жениха.
Бии и волостные не решались нарушить равновесие. Поначалу каждый из них стремился отдать в дом к Улпан одного их своих сыновей… Но все они зорко следили друг за другом, чтобы так не случилось. Тогда-то ведь и нарушится то самое равновесие! Кто породнится с Улпан – станет в два раза богаче, в два раза влиятельнее! Зачем сегодняшнего единомышленника своими руками превращать в завтрашнего врага?
Заранее прикинув все выгоды, которые получит возможный соперник, бии и волостные не могли не колебаться. Проще всего было бы объявить наследником Иманалы, раздробить имущество Есенея, но такой разговор, не встречая поддержки, давно заглох… Думали – сосватать Бижикен джигиту из семьи незначительной, но такое решение таило свои опасности. Сегодня – незначительный, а через два года при поддержке Улпан превратится в нового Есенея, молодого… Кому стать волостным, кому – бием, все будет решаться в их доме!
Так они и продолжали сидеть в засаде, не выдавая ни своих намерений, ни своих подозрений. Приближались перевыборы волостных управителей, биев. Зачем в такое время заговаривать о деле скользком, как припорошенный снегом лед, и горячем, словно прикрытые пеплом раскаленные угли…
Выборы должны были происходить в середине марта, перед самым наурузом,[73] и месяца за два с половиной до этого в дом к Улпан морозным вечером пожаловали нежданные гости – человек двадцать уаков, бии, аульные старшины, аксакалы. Ночевали они в гостевом особняке, а наутро пришли к Улпан и после долгих приветствий и пожеланий приступили наконец к делу, ради которого приехали сюда.
От их имени говорил старый бий Утемис:
– Улпан-байбише, мать сибанов, нам нечего скрывать – мы из тех людей, кого сильный керей держал в стороне… Говорили, что Кожык – родом из уаков, потому нас не позвали тогда в сибанский поход. Если бы не вы, Байдалы и Токай не пригласили бы нас, шайкоз-уаков, и на поминки по Есенею. Что поделаешь?.. Малочисленные роды, как наш, привыкли к подобным унижениям. Шайкоз-уаки живут на клочке – с одной стороны соседствуем с урочищем Каршыгалы, где обитают семьи ваших родичей курлеутов. С другой – граничим со Стапом. Сибаны – тоже род не очень большой, населения не наберется и на одну аульную управу. Но благодаря Есенею, благодаря вам, байбише, он стал родом, который никому не уступит в своей гордости! А у шайкоз-уаков никогда не было таких златоустов, как Байдалы, как Токай. Я даже не уверен – сумеем ли складно изложить наши мысли. Мы простые люди, скотоводы… Рядом с русскими живем – сеем, как крестьяне, хлеб. Наших ушей коснулась просьба, высказанная вами, – для шанрака Есенея уступить одного из сыновей керей-уаков. Керей – своенравный – никак не может договориться! А сына, достойного дочери Есенея привезли мы…
Улпан с самого начала заметила среди гостей молодого Торсана, сына Тлемиса, его круглые, чуть навыкате кавказские глаза, доставшиеся ему по воле его бабки. Еще бы не знать Торсана… После смерти его отца Тлемиса Улпан посылала Торсана на далекие ярмарки – в Ирбит, Тобол, Кзыл-Жар… Торсан в Стапе кончил русскую школу, на него в делах можно было положиться. Как она сама не подумала о Торсане.
Утемис закончил:
– Торсана вы знаете, сына Тлемиса, который тридцать лет бывал в этом доме.
– Верно, Торсан – джигит, привычный для наших глаз… – Улпан чуть улыбнулась.
Но старый Утемис еще не кончил:
– Я знаю… Я хочу надеяться, что вы не скажете, «нет, он недостоин моей дочери…» От вас у шайкоз-уаков нет никаких тайн. Торсан недавно ездил в Кзыл-Жар, к начальнику… Возил бумагу. В Кзыл-Жаре разрешили создать у нас свою отдельную волость. Скоро выборы. Мы думаем волостным избрать этого джигита.
Улпан немного выждала – не скажет ли он еще что-нибудь, и сама сказала:
– Я не из тех, кому в дом нужен непременно волостной или бий… Сибаны сами испытали – как бывает плохо, когда один род господствует над другим. Я не скрою от вас, не скажу, что я не обижена… Среди кереев не нашлось ни одного сына для шанрака Есенея… В добрый час, если у немногочисленного шайкоз-уака нашелся достойный джигит. Погостите в нашем доме дня два, три. А перед отъездом вы получите ответ.
Торсан… Он выделялся среди своих сверстников. В делах Улпан надеялась на него больше, чем на его отца. У Тлемиса была скверная привычка – то он хватался за голову, что обманули его, то безудержно хвастался, как сам кого-то надул! У Торсана такой привычки не было, а в деловитости он Тлемису не уступал. Похоже, из него выйдет человек, который и сам никого не обманет, и никому не даст себя обмануть. Улпан немного покоробило его желание – в глазах у него прочла – во что бы то ни стало занять должность волостного управителя… Но тут же она сама себя одернула: а разве Есеней не стремился много лет получить ага-султанство? Мужчины есть мужчины… Наверное, правы уаки – добиваются самостоятельной волости, чтобы не быть зависимыми от кереев. Торсан?.. Что уак, что керей – какая разница? Не зря говорят, если кто-то самостоятельно выбился в люди, не спрашивай у него родословную. Согласилась бы Бижикен…
Бижикен было уже четырнадцать. В длинном платье с оборками, в шапке из меха выдры, украшенной перьями филина, она казалась выше матери. И все чаще смотрелась в трюмо. Бижикен как-то утратила детскую откровенность, и в ее глазах Улпан читала невысказанные вопросы – о чем-то, что ей, матери Бижикен, известно, и чем она должна поделиться с дочерью. Такой час приходит не раньше и не позже, чем он должен наступить.
Но даже Улпан, которая, казалось, все знала о своей дочери, могла только догадываться, что Бижикен жалеет ее. Она видела сверстниц матери – женщин тридцати пяти, сорока лет… У каждой – пять или шесть детей, не меньше. И еще могут быть. А Бижикен – одна у нее. И та – дочь! Кто-то посватается, уведет. С кем тогда она останется?
Спали они в одной комнате.
Улпан уже легла после разговора с аксакалами уаков, а Бижикен задула лампу, устроилась у себя в другом углу и жалобно сказала:
– Апа… Апа, я замерзла…
Да… То она замерзнет, то, говорит, боится чего-то… И так – каждый вечер, лишь бы найти причину забраться к матери в постель, понежиться, поласкаться…
– Замерзла? Иди ко мне, верблюжонок мой… Бижикен тотчас очутилась у нее под одеялом, замурчала, обняла.
– Бижикен… – сказала Улпан.
– О-х-хо-о… – отозвалась она, уткнувшись в теплое материнское плечо.
– Бижикен, ты – как маленькая… Слушай внимательно. Важное дело.
– Е-ехе-е…
– О ком же мне еще заботиться, если не о тебе?
– У-ух-х-у…
– Ты ведь знаешь Торсана?
– Е-ех-хе…
– Как, по-твоему, он – хороший джигит?
– Е-ех-хе-е…
– Или он плохой джигит?
– О-ох-хо. – Плечи у Бижикен, Улпан почувствовала, поднялись кверху и опустились.
– Он хочет стать приемным сыном у нас в доме.
– О-хо-о…
– А ты догадываешься, каким он может стать сыном у нас в доме?
– Е-ех-хе-е…
– Мне-то – сыном и зятем. А тебе… Ты согласна?
Бижикен крепко-крепко стиснула мать, и ни одного не расцелованного места не оставила у нее на щеках и на шее.
– Подожди, Бижикен… Он парень деловой, я знаю. Не станет ли он все по-своему делать в нашем доме?
– Апа! – Кажется, к Бижикен вернулся дар речи. – А ты? А я? Ведь я от тебя родилась? Если он захочет все повернуть по-своему, он будет просто глупым!
Улпан думала, уже не делясь с Бижикен своими соображениями. Шайкозы из ергенекты-уаков. А они свое родовое имя получили от женщины, которая когда-то пришла к ним от ергенекты-найманов. Храни аллах, все будет хорошо!
Тесно обнявшись, они лежали в темноте, молчали.
Утром Улпан выразила свое согласие посланцам уаков.
Свадебные пиршества проходили в аулах сибанов и в аулах уаков, а когда они кончились, Торсан поселился в доме Есенея. Куш-куйеу – зять, принятый в дом, от слова куш – сила, без которой нет семьи.
Бии, управители кереев сопротивлялись выделению уаков в самостоятельную волость, но сделать ничего не могли. Волостным был избран Торсан.
Ему не исполнилось еще и тридцати лет, но его быстро стали отличать, постоянно ездили к нему урядники, сам пристав, другое окружное начальство, и каждого он одаривал. Дом, который Улпан когда-то построила для гостей, стал служебным помещением волостной управы. Торсан знал, что делал, – аульные дела он передал старшинам, биям, а сам поддерживал отношения только с округом и Омском. Он не упускал случая показать когти биям и волостным кереев, помнил, как они противились созданию новой волости и его избранию. Так он уже был в силах при поддержке округа разместить крестьян-переселенцев из России не в своей волости, а на землях кереев.
Дома он был другим. Чай пили обычно втроем. Бижикен – у самовара, а пиалу Улпан передавал Торсан. За ужином он крошил заботливо для нее мясо. Только и слышно было:
– Ешьте, апа… Пейте, апа…
Он не знал, где усадить их, когда приезжали дорогие для Улпан люди – Мусреп, Кунияз. Сам поливал им на руки из кумгана и для них крошил мясо, подавал пиалы с чаем.
«Кунияз-ага, мне жаль, что вы не родились уаком!.. Кому бы, кроме вас, стать тогда волостным? И наш небольшой род расцвел бы с вашей помощью!» Находил он почтительные слова для признания заслуг стареющего Мусрепа! «На что жаловаться сибанам, если у них есть мудрец из мудрецов – Мусеке…»
Улпан, наблюдая вблизи жизнь Бижикен и Торсана, ни в чем не могла упрекнуть зятя. Она не забывала, сколько обид и сколько предательств вынесла от керейских биев и волостных, а с тех пор, как Торсан поселился в ее доме, Улпан, казалось ей, обрела былое душевное равновесие. Что ни говори, а мужчина в доме – это мужчина в доме… В ее дела, связанные с сибанами, он не вмешивался.
Прошло больше четырех месяцев, первые стаи диких гусей потянулись с юга. Торсан вернулся расстроенным, мрачным, озлобленным, каким не знала его Бижикен, не знала Улпан. Он ездил домой к своим, и оттуда завернул в Каршыгалы, взглянуть, по его словам, как пасутся табуны Улпан. Шайкоз-уаки граничили с этими пастбищами. Там он и встретился с тремя сыновьями Иманалы, они вели в поводу трех коней. Темно-серые, в яблоках, кони вышли из зимовки в отличном состоянии. После линьки лоснились, холка высокая, развитая грудь, длинная шея, уши остро-срезанные, при всем желании не найдешь изъяна в строении ног. Торсан сразу оценил, как смотрелись бы они в упряжке, летом веером, а зимой гусем! А эти пустомели заарканили их без спроса, загоняют на охоте! Вон беркуты у них на руках, собаки бегут следом, и еще целая орава с ними, всадников десять. А кони – один охромеет, другому спину собьют, третьему…
После коротких сдержанных приветствий Торсан не стал скрывать неудовольствия:
– Вы, наверное, думаете, у табунов здешних нет хозяев, и коней можно брать без счета?.. Когда вздумается?..
– Смотри-ка! – откликнулся старший – Есенжол. – Ты не забывай, куш-куйеу, что я по родству прихожусь тебе дядей, выражайся почтительней.
– Да, он – куш-куйеу!.. – повернулся к Есенжолу второй из братьев, Ресей. – Но его положение в доме не означает, что он – хозяин всего скота, всего имущества!
Третий сын обратился к Торсану:
– Куш-куйеу-мырза! Пойми… Наследником Есенея является не какой-то куш-куйеу. Мы трое!.. Потерпи немного… Мы ведь еще не получили свою долю наследства.
Торсан не мог не обратить внимания – они нарочно проглатывали это слово «куш-куйеу», а когда оно произносится слитно, то получается кушук – зятек-щенок, зятек-приемыш… Он не стал с ними препираться, резко дернул коня в сторону и поскакал. Но быстрая езда не развеяла его гнева, в ушах звучало: «Кушук-куйеу… кушук-куйеу…» Выходит, с мыслями о наследстве сыновья Иманалы и не думали расставаться… Когда была его свадьба с Бижикен, Улпан при всех сказала, что полновластными хозяевами всего достояния Есенея будут ее дочь и ее зять. Иманалы слышал это своими ушами, слышали его сыновья, и никто из них слова против не сказал. При людях – не захотели, но затаили злобу, свои намерения.
С Улпан обо всем этом Торсан заговорил прямо:
– Апа, я узнал, что я не хозяин вашего скота, вашего имущества! Я в этом доме, оказывается, всего-навсего кушук-куйеу!
– Шырагым, что с тобой? – прервала его Улпан. – Ты никогда не повышал голос, разговаривая со мной.
– Я на месте поймал сыновей Иманалы… Они трех скакунов угнали, из того табуна, что пасется в Каршыгалы. Я не мог не сказать, что есть у лошадей хозяева… Они сказали – хозяева они, а я кушук-куйеу!
– Шырагым, сынок… Стоит ли печалиться из-за трех коней? У нас еще тысяча голов, вам хватит с Бижикен. Несколько лет назад бии и волостные керей-уаков решили: вдова, не имеющая сыновей, одну треть всего скота и всего имущества отделяет родственникам мужа. Я с ними согласилась. Несколько раз повторяла Иманалы, чтобы произвести раздел. О нем можно много плохого сказать, но в этом деле он оказался мужчиной и взять ничего не захотел. Это его беспутные сыновья… Ты прости им… А я скажу, и в другой раз они не посмеют.
Три года бии и волостные управители кереев не могли исполнить обещания, которое они дали Улпан и которое приравнивали к первейшему долгу перед всевышним. Пять волостей племени кереев насчитывали около пяти тысяч домов; это – около пяти тысяч сверстников Бижикен. Но, вероятно, никто из этих юношей не был свободен, все связаны обещаниями, данными их родителями. А ведь в эту семью не нужно было платить калым. Приходи – и будешь купаться в богатстве… А какая девочка подросла!.. И мать не оставит молодых своими заботами! Но и при всех этих условиях для Бижикен не находилось жениха.
Бии и волостные не решались нарушить равновесие. Поначалу каждый из них стремился отдать в дом к Улпан одного их своих сыновей… Но все они зорко следили друг за другом, чтобы так не случилось. Тогда-то ведь и нарушится то самое равновесие! Кто породнится с Улпан – станет в два раза богаче, в два раза влиятельнее! Зачем сегодняшнего единомышленника своими руками превращать в завтрашнего врага?
Заранее прикинув все выгоды, которые получит возможный соперник, бии и волостные не могли не колебаться. Проще всего было бы объявить наследником Иманалы, раздробить имущество Есенея, но такой разговор, не встречая поддержки, давно заглох… Думали – сосватать Бижикен джигиту из семьи незначительной, но такое решение таило свои опасности. Сегодня – незначительный, а через два года при поддержке Улпан превратится в нового Есенея, молодого… Кому стать волостным, кому – бием, все будет решаться в их доме!
Так они и продолжали сидеть в засаде, не выдавая ни своих намерений, ни своих подозрений. Приближались перевыборы волостных управителей, биев. Зачем в такое время заговаривать о деле скользком, как припорошенный снегом лед, и горячем, словно прикрытые пеплом раскаленные угли…
Выборы должны были происходить в середине марта, перед самым наурузом,[73] и месяца за два с половиной до этого в дом к Улпан морозным вечером пожаловали нежданные гости – человек двадцать уаков, бии, аульные старшины, аксакалы. Ночевали они в гостевом особняке, а наутро пришли к Улпан и после долгих приветствий и пожеланий приступили наконец к делу, ради которого приехали сюда.
От их имени говорил старый бий Утемис:
– Улпан-байбише, мать сибанов, нам нечего скрывать – мы из тех людей, кого сильный керей держал в стороне… Говорили, что Кожык – родом из уаков, потому нас не позвали тогда в сибанский поход. Если бы не вы, Байдалы и Токай не пригласили бы нас, шайкоз-уаков, и на поминки по Есенею. Что поделаешь?.. Малочисленные роды, как наш, привыкли к подобным унижениям. Шайкоз-уаки живут на клочке – с одной стороны соседствуем с урочищем Каршыгалы, где обитают семьи ваших родичей курлеутов. С другой – граничим со Стапом. Сибаны – тоже род не очень большой, населения не наберется и на одну аульную управу. Но благодаря Есенею, благодаря вам, байбише, он стал родом, который никому не уступит в своей гордости! А у шайкоз-уаков никогда не было таких златоустов, как Байдалы, как Токай. Я даже не уверен – сумеем ли складно изложить наши мысли. Мы простые люди, скотоводы… Рядом с русскими живем – сеем, как крестьяне, хлеб. Наших ушей коснулась просьба, высказанная вами, – для шанрака Есенея уступить одного из сыновей керей-уаков. Керей – своенравный – никак не может договориться! А сына, достойного дочери Есенея привезли мы…
Улпан с самого начала заметила среди гостей молодого Торсана, сына Тлемиса, его круглые, чуть навыкате кавказские глаза, доставшиеся ему по воле его бабки. Еще бы не знать Торсана… После смерти его отца Тлемиса Улпан посылала Торсана на далекие ярмарки – в Ирбит, Тобол, Кзыл-Жар… Торсан в Стапе кончил русскую школу, на него в делах можно было положиться. Как она сама не подумала о Торсане.
Утемис закончил:
– Торсана вы знаете, сына Тлемиса, который тридцать лет бывал в этом доме.
– Верно, Торсан – джигит, привычный для наших глаз… – Улпан чуть улыбнулась.
Но старый Утемис еще не кончил:
– Я знаю… Я хочу надеяться, что вы не скажете, «нет, он недостоин моей дочери…» От вас у шайкоз-уаков нет никаких тайн. Торсан недавно ездил в Кзыл-Жар, к начальнику… Возил бумагу. В Кзыл-Жаре разрешили создать у нас свою отдельную волость. Скоро выборы. Мы думаем волостным избрать этого джигита.
Улпан немного выждала – не скажет ли он еще что-нибудь, и сама сказала:
– Я не из тех, кому в дом нужен непременно волостной или бий… Сибаны сами испытали – как бывает плохо, когда один род господствует над другим. Я не скрою от вас, не скажу, что я не обижена… Среди кереев не нашлось ни одного сына для шанрака Есенея… В добрый час, если у немногочисленного шайкоз-уака нашелся достойный джигит. Погостите в нашем доме дня два, три. А перед отъездом вы получите ответ.
Торсан… Он выделялся среди своих сверстников. В делах Улпан надеялась на него больше, чем на его отца. У Тлемиса была скверная привычка – то он хватался за голову, что обманули его, то безудержно хвастался, как сам кого-то надул! У Торсана такой привычки не было, а в деловитости он Тлемису не уступал. Похоже, из него выйдет человек, который и сам никого не обманет, и никому не даст себя обмануть. Улпан немного покоробило его желание – в глазах у него прочла – во что бы то ни стало занять должность волостного управителя… Но тут же она сама себя одернула: а разве Есеней не стремился много лет получить ага-султанство? Мужчины есть мужчины… Наверное, правы уаки – добиваются самостоятельной волости, чтобы не быть зависимыми от кереев. Торсан?.. Что уак, что керей – какая разница? Не зря говорят, если кто-то самостоятельно выбился в люди, не спрашивай у него родословную. Согласилась бы Бижикен…
Бижикен было уже четырнадцать. В длинном платье с оборками, в шапке из меха выдры, украшенной перьями филина, она казалась выше матери. И все чаще смотрелась в трюмо. Бижикен как-то утратила детскую откровенность, и в ее глазах Улпан читала невысказанные вопросы – о чем-то, что ей, матери Бижикен, известно, и чем она должна поделиться с дочерью. Такой час приходит не раньше и не позже, чем он должен наступить.
Но даже Улпан, которая, казалось, все знала о своей дочери, могла только догадываться, что Бижикен жалеет ее. Она видела сверстниц матери – женщин тридцати пяти, сорока лет… У каждой – пять или шесть детей, не меньше. И еще могут быть. А Бижикен – одна у нее. И та – дочь! Кто-то посватается, уведет. С кем тогда она останется?
Спали они в одной комнате.
Улпан уже легла после разговора с аксакалами уаков, а Бижикен задула лампу, устроилась у себя в другом углу и жалобно сказала:
– Апа… Апа, я замерзла…
Да… То она замерзнет, то, говорит, боится чего-то… И так – каждый вечер, лишь бы найти причину забраться к матери в постель, понежиться, поласкаться…
– Замерзла? Иди ко мне, верблюжонок мой… Бижикен тотчас очутилась у нее под одеялом, замурчала, обняла.
– Бижикен… – сказала Улпан.
– О-х-хо-о… – отозвалась она, уткнувшись в теплое материнское плечо.
– Бижикен, ты – как маленькая… Слушай внимательно. Важное дело.
– Е-ехе-е…
– О ком же мне еще заботиться, если не о тебе?
– У-ух-х-у…
– Ты ведь знаешь Торсана?
– Е-ех-хе…
– Как, по-твоему, он – хороший джигит?
– Е-ех-хе-е…
– Или он плохой джигит?
– О-ох-хо. – Плечи у Бижикен, Улпан почувствовала, поднялись кверху и опустились.
– Он хочет стать приемным сыном у нас в доме.
– О-хо-о…
– А ты догадываешься, каким он может стать сыном у нас в доме?
– Е-ех-хе-е…
– Мне-то – сыном и зятем. А тебе… Ты согласна?
Бижикен крепко-крепко стиснула мать, и ни одного не расцелованного места не оставила у нее на щеках и на шее.
– Подожди, Бижикен… Он парень деловой, я знаю. Не станет ли он все по-своему делать в нашем доме?
– Апа! – Кажется, к Бижикен вернулся дар речи. – А ты? А я? Ведь я от тебя родилась? Если он захочет все повернуть по-своему, он будет просто глупым!
Улпан думала, уже не делясь с Бижикен своими соображениями. Шайкозы из ергенекты-уаков. А они свое родовое имя получили от женщины, которая когда-то пришла к ним от ергенекты-найманов. Храни аллах, все будет хорошо!
Тесно обнявшись, они лежали в темноте, молчали.
Утром Улпан выразила свое согласие посланцам уаков.
Свадебные пиршества проходили в аулах сибанов и в аулах уаков, а когда они кончились, Торсан поселился в доме Есенея. Куш-куйеу – зять, принятый в дом, от слова куш – сила, без которой нет семьи.
Бии, управители кереев сопротивлялись выделению уаков в самостоятельную волость, но сделать ничего не могли. Волостным был избран Торсан.
Ему не исполнилось еще и тридцати лет, но его быстро стали отличать, постоянно ездили к нему урядники, сам пристав, другое окружное начальство, и каждого он одаривал. Дом, который Улпан когда-то построила для гостей, стал служебным помещением волостной управы. Торсан знал, что делал, – аульные дела он передал старшинам, биям, а сам поддерживал отношения только с округом и Омском. Он не упускал случая показать когти биям и волостным кереев, помнил, как они противились созданию новой волости и его избранию. Так он уже был в силах при поддержке округа разместить крестьян-переселенцев из России не в своей волости, а на землях кереев.
Дома он был другим. Чай пили обычно втроем. Бижикен – у самовара, а пиалу Улпан передавал Торсан. За ужином он крошил заботливо для нее мясо. Только и слышно было:
– Ешьте, апа… Пейте, апа…
Он не знал, где усадить их, когда приезжали дорогие для Улпан люди – Мусреп, Кунияз. Сам поливал им на руки из кумгана и для них крошил мясо, подавал пиалы с чаем.
«Кунияз-ага, мне жаль, что вы не родились уаком!.. Кому бы, кроме вас, стать тогда волостным? И наш небольшой род расцвел бы с вашей помощью!» Находил он почтительные слова для признания заслуг стареющего Мусрепа! «На что жаловаться сибанам, если у них есть мудрец из мудрецов – Мусеке…»
Улпан, наблюдая вблизи жизнь Бижикен и Торсана, ни в чем не могла упрекнуть зятя. Она не забывала, сколько обид и сколько предательств вынесла от керейских биев и волостных, а с тех пор, как Торсан поселился в ее доме, Улпан, казалось ей, обрела былое душевное равновесие. Что ни говори, а мужчина в доме – это мужчина в доме… В ее дела, связанные с сибанами, он не вмешивался.
Прошло больше четырех месяцев, первые стаи диких гусей потянулись с юга. Торсан вернулся расстроенным, мрачным, озлобленным, каким не знала его Бижикен, не знала Улпан. Он ездил домой к своим, и оттуда завернул в Каршыгалы, взглянуть, по его словам, как пасутся табуны Улпан. Шайкоз-уаки граничили с этими пастбищами. Там он и встретился с тремя сыновьями Иманалы, они вели в поводу трех коней. Темно-серые, в яблоках, кони вышли из зимовки в отличном состоянии. После линьки лоснились, холка высокая, развитая грудь, длинная шея, уши остро-срезанные, при всем желании не найдешь изъяна в строении ног. Торсан сразу оценил, как смотрелись бы они в упряжке, летом веером, а зимой гусем! А эти пустомели заарканили их без спроса, загоняют на охоте! Вон беркуты у них на руках, собаки бегут следом, и еще целая орава с ними, всадников десять. А кони – один охромеет, другому спину собьют, третьему…
После коротких сдержанных приветствий Торсан не стал скрывать неудовольствия:
– Вы, наверное, думаете, у табунов здешних нет хозяев, и коней можно брать без счета?.. Когда вздумается?..
– Смотри-ка! – откликнулся старший – Есенжол. – Ты не забывай, куш-куйеу, что я по родству прихожусь тебе дядей, выражайся почтительней.
– Да, он – куш-куйеу!.. – повернулся к Есенжолу второй из братьев, Ресей. – Но его положение в доме не означает, что он – хозяин всего скота, всего имущества!
Третий сын обратился к Торсану:
– Куш-куйеу-мырза! Пойми… Наследником Есенея является не какой-то куш-куйеу. Мы трое!.. Потерпи немного… Мы ведь еще не получили свою долю наследства.
Торсан не мог не обратить внимания – они нарочно проглатывали это слово «куш-куйеу», а когда оно произносится слитно, то получается кушук – зятек-щенок, зятек-приемыш… Он не стал с ними препираться, резко дернул коня в сторону и поскакал. Но быстрая езда не развеяла его гнева, в ушах звучало: «Кушук-куйеу… кушук-куйеу…» Выходит, с мыслями о наследстве сыновья Иманалы и не думали расставаться… Когда была его свадьба с Бижикен, Улпан при всех сказала, что полновластными хозяевами всего достояния Есенея будут ее дочь и ее зять. Иманалы слышал это своими ушами, слышали его сыновья, и никто из них слова против не сказал. При людях – не захотели, но затаили злобу, свои намерения.
С Улпан обо всем этом Торсан заговорил прямо:
– Апа, я узнал, что я не хозяин вашего скота, вашего имущества! Я в этом доме, оказывается, всего-навсего кушук-куйеу!
– Шырагым, что с тобой? – прервала его Улпан. – Ты никогда не повышал голос, разговаривая со мной.
– Я на месте поймал сыновей Иманалы… Они трех скакунов угнали, из того табуна, что пасется в Каршыгалы. Я не мог не сказать, что есть у лошадей хозяева… Они сказали – хозяева они, а я кушук-куйеу!
– Шырагым, сынок… Стоит ли печалиться из-за трех коней? У нас еще тысяча голов, вам хватит с Бижикен. Несколько лет назад бии и волостные керей-уаков решили: вдова, не имеющая сыновей, одну треть всего скота и всего имущества отделяет родственникам мужа. Я с ними согласилась. Несколько раз повторяла Иманалы, чтобы произвести раздел. О нем можно много плохого сказать, но в этом деле он оказался мужчиной и взять ничего не захотел. Это его беспутные сыновья… Ты прости им… А я скажу, и в другой раз они не посмеют.