Мюрай Мари-Од. Oh, Boy!

   – Да, войдите!
   Лоранс глянула на часы. Было только 10:50.
   – Г-жа Жозиана Морлеван, – объявила секретарша, приоткрыв дверь.
   – Ну-ну, – пробормотала себе под нос судья. – Значит, врач из престижного района.
   Социальная сотрудница вытянулась в струнку на своем стуле. Лицо у нее сделалось напряженным от любопытства. Положение детей Морлеван было таким отчаянным, что поневоле хотелось, чтобы появился Зорро. В данном случае Зорро был в строгом английском костюме светло-серого цвета и пуловере от Родье.
   – Добрый день. Г-жа Дешан? С вашего разрешения, должна сказать, что сегодняшний вызов поставил меня в крайне неловкое положение. Сегодня ровно в одиннадцать я должна была оперировать пожилую даму по поводу катаракты. У врача время расписано, нельзя им так произвольно распоряжаться.
   Жозиана Морлеван говорила подчеркнуто холодно. Она не какая-нибудь простушка, и надо дать это понять с самого начала.
   – Сожалею, что нарушила ваши планы, – парировала Лоранс, у которой без шоколада начиналась ломка. – В самом деле, ведь речь-то всего о трех детях, у которых отец ушел, а мать умерла.
   – Спасибо за нравоучение, – съязвила офтальмолог, усаживаясь. – Теперь, если можно, факты. Бабушек и дедушек у этих детей, значит, нет?
   – Никаких родственников, кроме вас и…
   – Они мне не родственники, – отрезала Жозиана.
   – Вы Морлеван по усыновлению.
   – Ну, если хорошенько разобраться, мы все окажемся родственниками, – не удержалась от колкости Жозиана. – Сколько лет этим детям?
   – Четырнадцать, восемь и пять.
   – Пять лет.… Это мальчик?
   – Девочка.
   – Девочка.… Ну, если уж никак иначе… – протянула докторша с видом покупателя, который, так уж и быть, поддается на уговоры. – Она хоть хорошенькая?
   – Не знаю. Я ее еще не видела.
   Бенедикт и Лоранс обменялись возмущенными взглядами. Они не знали, что г-жа офтальмолог три года безуспешно старалась забеременеть, а три неудачные попытки искусственного оплодотворения едва не довели ее до депрессии. Так что уже готовая пятилетняя девочка, если она еще хорошенькая и умненькая, – почему бы и нет, в самом деле? К тому же Жозиана слышала, что некоторым удавалось забеременеть после того, как они брали приемного ребенка.
   – Разумеется, остальные двое – это уж увольте, – добавила она, одним взмахом руки отметая Моргану и Симеона. – Они слишком большие.
   – Мы стараемся не разлучать братьев и сестер, – вмешалась социальная сотрудница.
   – Это что, лот? – осведомилась Жозиана с иронией, совсем не вязавшейся с ситуацией. – Желаю выигравшему получить массу удовольствия.
   Три робких удара в дверь прервали разговор.
   – Дети пришли, – объявила секретарша жалостливым голосом, который сочла наиболее подходящим к случаю.
   Судью словно что-то толкнуло в сердце. Сейчас она увидит своего одаренного мальчика. Сама того не сознавая, она много думала о нем. Она тоже мысленно уже отделила одного из детей Морлеван от остальных.
   И вот они вошли в кабинет. Брат подталкивал перед собой сестренок, и судья с офтальмологом сразу поняли, что перед ними единое целое. Чтобы отделить одного или другого, пришлось бы воспользоваться электропилой. При виде Симеона Лоранс не удержалась и разочарованно охнула. «Прекрасный отрок» оказался тощим парнишкой в круглых очках, из-под которых он недоверчиво щурился на присутствующих. Средняя, Моргана, тоже имела все права на кличку «очкарик»: очки в красной оправе на вздернутом носу и оттопыренные уши, заботливо подчеркнутые стягивающим волосы обручем.
   – А судья тут кто? – спросила Венеция.
   Ее голосок мгновенно вызвал улыбки у всех трех женщин.
   – Прелесть, – чуть слышно вырвалось у Жозианы.
   Венеция была как раз такая девочка, какую могла пожелать себе дама, носящая пуловеры от Родье. Волосы теплого золотистого цвета, лучистые голубые глаза – ну прямо куколка, к которой невольно тянешь руки со словами: «Хочу вот эту!» Однако Жозиана сдержалась, потому что Симеон, почувствовав что-то, положил руку на плечо сестренке.
   – Судья тут я, – сказала Лоранс. – Но ты не бойся, я просто хочу вам помочь. Садитесь, все садитесь.
   Лоранс краем глаза наблюдала за Симеоном. Он сел, откинувшись на спинку стула, и скрестил руки на груди. Судья решила представить всех друг другу.
   – Бенедикт вы уже знаете, она ваша социальная сотрудница. А это Жозиана Морлеван…
   – Почему-то здесь все девушки красивые, – удивилась маленькая Венеция.
   Замечание было настолько же верным, насколько и неожиданным. Женщины рассмеялись.
   – Жозиана Морлеван носит ту же фамилию, что и вы, – продолжала судья, обращаясь в основном к девочкам. – Но она вам не совсем родственница. Она, как бы это сказать…
   Лоранс на секунду задумалась. Нетерпеливый Симеон не выдержал:
   – Она сводная сестра нашего сводного брата, – сформулировал он.
   Судья с этой точки зрения вопрос еще не рассматривала.
   – Ну да, можно и так сказать. У вас очень развито логическое мышление, Симеон.
   Мальчику понравилось, что к нему обращаются на «вы». Он слегка наклонил голову в знак признательности.
   – Вам удалось нагнать пропущенное в школе? – спросила его Лоранс.
   – За последнюю контрольную по физике у меня 19. Это, думаю, как раз не проблема.
   Не успев договорить, Симеон понял, что допустил промах. Выставил себя зазнайкой. И, как это с ним часто бывало, он не сказал того, что рвалось из души. Ему надо было бы ответить: «Мне все равно, что там со школой. Я хочу видеть Бартельми. Я хочу, чтобы у меня был старший брат. Он мне очень нужен». В его глазах за круглыми очками стояли слезы.
   – А где Бартельми? – спросила Моргана, которая служила брату переводчицей, даже когда он ничего не говорил.
   – Опаздывает, – сказала Лоранс.
   – Сложности с парковкой верблюда, – шепотом предположил Симеон.
   Сестренки прыснули.
   – И вы вообразили, что он явится? – бросила Жозиана. – Не знаете вы Бартельми. Он только о себе и думает. И вообще, он го…
   Тук-тук-тук. Секретарша объявила:
   – Г-н Морлеван.
   Трое детей вскочили, не усидев, – слишком они были взволнованы. С тех пор как они узнали о существовании брата, они ни о чем другом думать не могли. Венеция уже нарисовала ему четыре картинки. Бартельми вошел, несколько запыхавшись, – последнюю часть пути он бежал.
   – К судье сюда? – выдохнул он, озираясь, словно свалился с луны.
   Лоранс и Бенедикт смотрели на него, чуть ли не разинув рты. Прекрасный принц! Наконец-то! Судья, однако, отметила кое-какие настораживающие детали: серьгу в ухе, безупречный загар в середине декабря и мелированные волосы.
   – Где моя картинка? Ну, скорей, давай, ту, где я дом нарисовала, – ныла Венеция.
   Симеон никак не мог нашарить рисунок.
   Появление старшего брата потрясло его. В мечтах он рисовал себе Бартельми двухметровым гигантом, который войдет и гаркнет: «Все, ребята, нечего нам тут торчать. Айда в Австралию!»
   – Я что-то не понял, чего от меня хотят, но я, ей-богу, невиновен, – сказал Бартельми каким-то странным, жеманным голосом. – Oh, boy! И ты тут, Жозиана?
   Его сводная сестра даже не потрудилась ответить.
   – Г-н Морлеван, – довольно торжественно обратилась к нему судья, – здесь перед вами ваш сводный брат и ваши сводные сестры: Симеон, Моргана и Венеция Морлеван.
   – Мои сво… мои… – у Бартельми отнялся язык.
   Венеция наконец отыскала свой рисунок и теперь протягивала его брату.
   – Я тебе нарисовала дом, – объяснила она. – Это где мы будем с тобой жить. Вот тут моя кровать, а вот холодильник.
   Бартельми наклонился пониже, стараясь вникнуть в пояснения девочки. На каждую новую подробность он отзывался беспомощным: «Oh, boy!»
   – Я нарисовала около твоего имени три сердца, потому что я тебя вот как люблю: немножко, очень и безумно.
   Они смотрели друг на друга, почти нос к носу, и Венеция задала самый главный вопрос – тест, позволяющий провести первое деление на хороших и плохих:
   – Тебя поцеловать?
   Бартельми удивленно улыбнулся, от чего на щеках у него образовались две ямочки. Венеция обняла его за шею и чмокнула в то место, которое выбрала бы и г-жа судья, – прямо в ямочку на щеке. Симеон знал, что младшая сестренка инстинктивно делает именно то, что надо. И все-таки ощутил укол ревности. Жозиана Морлеван заерзала на стуле. Да что же это, неужели малютку доверят Бартельми! Ни мораль, ни здравый смысл такого не допускали.
   – Садитесь, г-н Морлеван, – сказала судья.
   Свободного стула не оказалось.
   – Ничего, – сказала Венеция.
   Она устроилась на коленях у старшего брата, и, глядя на них, каждый из присутствующих изнывал от зависти. Такие красивые, и тот и другая, как с картинки к волшебной сказке с идиотским названием «Сестричка и братик». В генетической лотерее не всем везет. «Глаз голубенький, всем любенький» – это было про Венецию и Бартельми. А «Глаз карий – харя харей» – это про Моргану и Симеона.
   – Г-н Морлеван, – сказала судья, – ваши сводные брат и сестры, которых вы здесь видите, остались без семьи: их отец, Жорж Морлеван, исчез, а мать, Катрин Дюфур, скончалась.
   – Да, плохо дело, – признал Бартельми, поскольку судья явно ожидала от него какой-то реакции.
   Прекрасный принц что-то слишком уж туго соображал, и Лоранс решила его подстегнуть.
   – Поскольку вы их старший брат, мы думаем доверить вам опеку над ними.
   – Вы что, не видите, он же совершенно не подходит, – вскинулась Жозиана.
   – Смотря для чего, – обиделся Бартельми. – А что это за фишка такая, опека?
   Г-жа судья, не в восторге от «фишки», ответила довольно раздраженно, цитируя Гражданский кодекс:
   – Опекун, г-н Морлеван, отвечает за воспитание и образование вверенных ему детей. Он представляет их интересы в гражданской жизни и заботится об их благополучии, как хороший отец.
   – Да это же нелепо, в конце-то концов! – взорвалась Жозиана, которую вся эта сцена раздражала донельзя. – Как хороший отец! Вы же сами видите, что Барт – го…
   – Горячее сердце! – чуть ли не рявкнула судья, чтобы не дать ей договорить.
   – Даже три сердца, – ввернула Венеция.
   – Не правда ли, г-н Морлеван? – окликнула его Лоранс.
   – Ну да, только я не понял. Что это за фишка-то, опека?
   – Oh, boy! – тихо передразнил его Симеон, возведя глаза к потолку.

Глава третья,
в которой говорится, как трудно быть Любимой

   Симеон не выносил жизни в коллективе. В хорошие дни он шутил про себя, что если после смерти попадет в ад, то особой разницы не заметит. Другие мальчишки сразу взяли его на заметку, потому что он вел себя не как все. Он не интересовался ни настольным футболом, ни сортирным юмором, а забивался в комнатушку сестер и сидел там на полу, подпирая стенку. «Б'таник» – так определило его общественное мнение. Кролик стал при нем придворным мучителем. Имя Симеон он переделал в Симону, и мальчик шагу не мог ступить, чтобы ему не заорали в ухо: «Симона, карета подана!» ^[2]
   Вдобавок Тони обшарил-таки чемодан Симеона и открыл невероятную, возмутительную истину: в четырнадцать лет – в выпускном классе! Нет, да что ж это такое, что он из себя строит, этот ботаник? Кролик наклеил в учебнике философии фотографии голых красоток. Потом стянул тетради с домашними заданиями, где все оценки были 18–20 баллов, оценки переправил на нули, а поля исписал всякой похабщиной.
   Бывали вечера, когда Симеон с 21:15 до 21:30 стоял в туалете, вцепившись обеими руками в края раковины. Он думал о матери, о «Сортирном Кроте», и рыдания сотрясали все его тело. Нет, этого он никогда не сделает. Однако он стоял вот так над раковиной, словно над бездной, и у подступающих слез был привкус крови.
   – Я нарисовала Бартельми еще одну картинку, – почти каждое утро объявляла Венеция.
   Малышка боготворила своего взрослого брата – мимолетное видение в кабинете судьи. Но Симеона встреча скорее разочаровала.
   – Смотри, сколько сердец я нарисовала для Бартельми!
   Венеция растравляла ему душу. Почему Бартельми заслужил у нее три сердца, а сам он только два? Симеон ловил себя на мелочности. В это утро сердец было целых пять, розовых, как кукла Барби, и все для Бартельми. Симеон язвительно усмехнулся. Ткнул пальцем в первое сердце:
   – Люблю.
   И принялся отсчитывать дальше:
   – Немножко, очень, безумно, нисколечко.
   – Я просто не так посчитала! – закричала Венеция, закрывая последнее сердце ладошкой.
   – Все, уже поздно, – издевался Симеон.
   Венеция убежала и через несколько минут вернулась с новым рисунком.
   – На, это тебе. Иди к черту в пекло!
   Симеон грустно улыбнулся, рассматривая смешного рогатого человечка с вилами. Потом соленые слезы обожгли ему глаза. В эту ночь Симеон спал с чертиком под подушкой.
 
   27 декабря Бенедикт принесла в приют Фоли-Мерикур две хорошие новости. Она собрала детей Морлеван в кабинете директора и объявила им:
   – Бартельми приготовил вам рождественский подарок. Он согласился быть вашим опекуном.
   Она умолчала о том, сколько пришлось судье донимать, упрашивать, улещивать, стращать Барта, чтобы добиться такого результата.
   – А вторая хорошая новость, – продолжала Бенедикт, радуясь их улыбкам, – в воскресенье вы идете к Бартельми!
   – Пойду собирать вещи, – загорелась Венеция.
   Социальной сотруднице пришлось охладить ее пыл. Они приглашены просто в гости.
   – Почему так? – удивилась девочка.
   Бенедикт слишком долго подыскивала нужные слова, и Симеон ответил за нее.
   – Опекун, это не значит, что мы у него будем жить. Чтобы жить вместе, надо посмотреть, подойдем ли мы друг другу. В воскресенье и проверим.
   Он вопросительно глянул на Бенедикт, ища подтверждения.
   – Ну да, в общем, примерно так, – промямлила она.
   На самом деле Бартельми не выразил никакого желания взять детей к себе. Опекать – ладно. Но на расстоянии. Так что Бенедикт продолжала искать детям Морлеван приемную семью.
 
   В воскресенье, второго января, с утра начались великие сборы. Венеция собрала все тридцать два рисунка, которые приготовила для Бартельми.
   – Пау-вау, – объявил Симеон.
   Дети уселись на пол.
   – Кто хочет жить в приюте Фоли-Мерикур? – спросил Симеон. – Поднимите руки.
   – Ноль, – сосчитала Моргана.
   – Кто хочет жить у Бартельми?
   Поднялись три руки.
   – Единогласно, – подвел итог Симеон. – Но до этого еще далеко. Слушайте, девочки: Бартельми вовсе не хочет, чтобы мы у него жили.
   Младшая сестренка открыла было рот, чтобы возразить.
   – Нет, Венеция, нет, – остановил ее Симеон, правильно истолковавший замешательство социальной сотрудницы. – Мы должны сделать так, чтобы Бартельми захотел взять нас к себе.
   Венеция завозилась, выпутываясь из одеяла.
   – Пойду нарисую ему еще картинку.
   Старшие с улыбкой переглянулись. Их восхищала наивность сестренки.
   – Еще целовать можно, – подсказала Венеция, снова усаживаясь.
   – Это для тебя подходит, а для нас нет, – ответил Симеон.
   – Почему? – спросила Венеция.
   – Потому что ты маленькая и хорошенькая.
   – А вы…
   – Большие и некрасивые, – беспристрастно оценил Симеон.
   Он уже понял там, у судьи, что Венеция всегда найдет желающих приютить ее и полюбить. Это даже представляло некоторую опасность.
   – Дадим еще одну клятву, – решил он.
   – Что нас не разлучат? – спросила Венеция.
   – Что мы не захотим, чтобы нас разлучали.
   Симеон выставил кулак и сказал:
   – Морлеван или смерть.
   Открылась дверь.
   – Дети, вы готовы? – окликнула их Бенедикт с несколько наигранной веселостью.
   Пирамида распалась.
   – Идем, – прошептал Симеон с таким выражением, словно скомандовал: «На приступ!».
 
   Бартельми в это воскресное утро и впрямь ощущал себя осажденной крепостью. Трое детей. Oh, boy! Что ж с ними делать? Социальная сотрудница составила для него программу действий. Видя его растерянность, она даже записала все на бумаге. Барт перечитал шпаргалку: «10 часов. Показать квартиру».
   – Показать квартиру, – повторил Барт, стоя посреди гостиной и поворачиваясь на сто восемьдесят градусов.
   На столике валялся журнал сомнительного содержания, он убрал его с глаз долой. Потом снова заглянул в шпаргалку: «10:30, угостить оранжадом. Побеседовать, познакомиться. 11:30, сходить в ближайший „Макдональдс“. Прогулка по окрестностям». Во второй половине дня Бенедикт предлагала сводить детей в кино на «Мой друг Джо». В 18:00 ее возвращение должно было положить конец мучениям Барта.
   – Купите фломастеры, – подсказала она в числе прочего. – Малышка обожает рисовать.
   Бартельми купил целых три набора. На нервной почве он всегда становился расточительным.
   В девять часов зазвонил телефон, и Барт украдкой скрестил пальцы. Вдруг, на его счастье, кто-то из детей подцепил грипп?
   – Барт? Че се'нь дел'шь?
   Бартельми онемел.
   – Але, Барт!
   – Да-да, привет, Лео! А ты вроде собирался съездить поздравить родителей с Новым годом?
   – Че я там н'в'дел. Ну т'к?
   – Ну, я… ну… – растерялся Барт, безуспешно ища вдохновение в шпаргалке Бенедикт.
   – Ждешь к'го? – в голосе Лео уже звучало подозрение.
   – Нет-нет, – успокоил его Бартельми.
   Плюс ко всему его угораздило связаться с ревнивцем. Этого социальная сотрудница, дура такая, в программе не предусмотрела.
   – Т'к я п'двалю? – настаивал Лео, в голосе которого появились угрожающие нотки.
   – Да, конечно. После обе…
   Барт совсем растерялся. Придется как-то вклинить Лео между «Макдональдсом» и Уолтом Диснеем. А ребят куда же тогда?
   – Мрак, – сказал он своему телефону, вешая трубку. – Полный мрак.
   Как человеку легковозбудимому, Барту не много было надо, чтобы сбросить напряжение. Он решил, что небольшая пробежка поможет. Часок попотеть – показалось ему наилучшим выходом. Когда он вернулся, весь взмокший, несмотря на январь, они уже стояли у дверей с этой заразой, социальной сотрудницей. Все трое, полный комплект: блондиночка, которая сейчас полезет целоваться, несмеяна с этими своими ушами, которых уже достаточно, чтобы осрамить его на весь квартал, и заморыш со взглядом как рентген. Вот радость-то.
   – Уже десять? – осведомился Барт, словно его пытались заставить работать сверхурочно.
   – Без пяти, – ответила Бенедикт, взглянув на часы. – Мы как раз собирались войти.
   – Поцеловать! – потребовала Венеция, ухватив Барта за свитер.
   – Через пять минут, – заупрямился он.
   Бенедикт ушла, пожелав им хорошо провести время и изрядно в этом сомневаясь. Ну почему детям Морлеван так не везет? Барт, не оглядываясь на них, взбежал по лестнице. Симеону два последних этажа дались с трудом, пришлось постоять держась за перила: закружилась голова. Войдя в квартиру, дети сбились кучкой посреди гостиной; такие неприкаянные, что Барт смягчился:
   – Ладно, я пока в душ, а вы тут осмотритесь. Не тушуйтесь, будьте как дома.
   Он прошел в спальню и сбросил пропотевшую одежду.
   – Это твоя спальня? – послышался нежный голосок.
   Барт зарычал и схватил подушку, чтобы прикрыться.
   – Ты что тут делаешь?
   – Ты сказал, осмотритесь, – напомнила Венеция.
   Она нежно улыбнулась ему, как родному.
   – У тебя есть писька?
   Барт покраснел.
   – Ну… как у всех. Во дети пошли! Ладно, кыш, кыш отсюда.
   Как будто он выгоняет какую-то зверушку. Венецию это рассмешило, однако она все-таки сочла своим долгом просветить старшего брата:
   – А у меня писька не такая.
   Тут еще вошел и Симеон.
   – А, вот ты где, – сказал он Венеции, совершенно игнорируя голого Барта.
   – Куда вы делись? – крикнула из коридора Моргана.
   – Мы тут! – отозвались Симеон и Венеция.
   Моргана вошла и увидела Барта с подушкой вместо фигового листка.
   – Это твоя спальня? Красивая какая. Нет, наша не такая, наша малюсенькая и уродская.
   Бартельми рухнул на кровать, по мере возможности прикрывая свое мужское достоинство.
   – Пошли, мы мешаем, – догадался наконец Симеон.
 
   После душа Бартельми вышел в гостиную почти в хорошем расположении духа и обнаружил, что дети уже вполне освоились. Венеция расставила всех своих кукол Барби и возилась с ними, комментируя происходящее исключительно в прошедшем времени:
   – Шелли взяла, открыла шампанское и все выпила. Вот Барби разозлилась и сказала: «Кто все вино выпил?»
   – Это не я! – пропищал Барт тоненьким голоском Шелли.
   – Хочешь поиграть?
   – Нет, спасибо, – отказался Бартельми.
   Однако присел на корточки, взял одну Барби в облегающем боди и пробормотал: «Надо же, какие буфера».
   Венеция нажала на груди Барби, они забавно зачпокали. Брат и сестренка рассмеялись. У них явно был общий круг интересов. Позади них кашлянул Симеон. Барт обернулся. Средние брат с сестрой сидели рядышком на диване и читали: Моргана – «Домик в прерии», Симеон – «Общественный договор».
   – Вы оба, что ли, особо одаренные? – спросил Барт. – Или только Симеон?
   – Я один класс перескочила, – сказала Моргана. – И по всем предметам первая.
   – Кроме физкультуры, – услужливо напомнила Венеция.
   – Спорт для дураков, – отрезал Симеон.
   – А я спортом много занимаюсь, – закинул пробный шар Бартельми.
   – Значит, ты дурак, – прыснула Венеция.
   – Смейся-смейся, – проворчал Барт. – А ты не заметила, что у нас в семье получается двое на двое? Вот Симеон и Моргана, жуть до чего умные – и страшные как не знаю что, а вот мы с тобой, дураки дураками…
   – И очень красивые, – заключила Венеция без всякой задней мысли.
   Моргана заметила, что это совсем как в сказке «Рике с хохолком»:
   – Рике, он страшный урод и очень умный. А принцесса – красавица, но дурочка.
   – А чем кончается? – поинтересовался Бартельми.
   – Они поженились, и у них было много детей, – ответила Венеция.
   – Oh, boy! – простонал Барт. – Значит, оба дураки.
   Дети расхохотались. Барт, насвистывая, пошел за оранжадом. Почему у него вдруг стало так хорошо на душе? Это сделалось как-то само собой, когда он увидел детей, устроившихся у него в гостиной. Он был старший в братстве Морлеван, и это было здорово.
   – А какой фильм вы хотите посмотреть? – спросил он, поставив стаканы на журнальный столик. – Разговор был про «Мой друг Джо»…
   И не договорил. Только сейчас он вспомнил про Лео. Тот скоро должен был появиться.
   – Симеон, мне с тобой надо поговорить как мужчина с мужчиной, – заявил Барт, знаком приглашая брата следовать за ним.
   Они уединились на кухне. Симеон, чувствуя какую-то непонятную усталость, оперся о раковину.
   – У меня есть друг, он должен скоро зайти, – начал Барт, разглаживая воротничок рубашки младшего брата. – Понимаешь? Ну, дружок мой, приятель то есть.
   Симеон не сводил глаз с выбоины в плитке на полу.
   – Тут понимаешь, какая проблема: Лео жуткий собственник, из тех, кто приревнует к свитеру, если ты его носишь слишком часто.
   Симеон выразительно вздохнул и поднял глаза к потолку. Барт все разглаживал ему воротничок.
   – Боюсь, ему не понравится вся эта история, ну, что я ваш опекун, – продолжал Бартельми. – Может, скажем ему, что вы дети моей соседки, а? У меня тут соседка есть. Наверху. Мы с ней знакомы. Бедная такая дуреха, муж ее бьет.
   Барт криво усмехнулся в знак сострадания.
   – Я скажу, что она оставила вас у меня, пока пройдется по магазинам, а?
   – Не в воскресенье же, – сказал Симеон, резко отбрасывая руку брата.
   – Да, в воскресенье не катит, – признал Барт. – Соображаешь, одаренный. Тогда скажем, что вы не можете войти в квартиру. Во, самое то! Соседка сверху потеряла ключи. А вторые – у ее матери, а мать живет в Жювизи. Во, самое то! Соседка оставила вас у меня и поехала в Жювизи за ключами… У тебя с рубашкой что-то не так, слушай. Воротник все время загибается.
   – Ты уверен, что не так только с рубашкой? – через силу выговорил Симеон.
   Взгляды братьев пересеклись.
   – Я стараюсь, – сказал Бартельми. – И ты постарайся, ладно?
   Губы у Симеона судорожно подрагивали. Он закусил нижнюю.
   – Пойду объясню все девочкам, – сказал он, отстраняя Барта.
   – Что объяснишь? – спросил старший, поймав его за рубашку.
   – Что они дочки соседки сверху, – невесело усмехнулся Симеон.
   После этого во рту у него появился какой-то странный привкус, и этот привкус был у всего: у оранжада, у гамбургера, у мороженого. Привкус крови.
 
   Лео явился как раз к кофе и попятился, увидев в гостиной детей Морлеван.
   – Чой-то?
   – Это дети моей соседки, – поспешил объяснить Барт.
   Венеция решила показать, что хорошо усвоила легенду:
   – Соседка сверху потеряла ключи и оставила своих детей у Барта. Потом она съездит за ключами к своей матери в Жювизи и вернется и заберет своих детей.
   – Будешь кофе, Лео? – непринужденно предложил Барт, словно все происходящее было вполне в порядке вещей.
   – Че, они д'ночи тут бу'т т'рчать? – спросил Лео, отвечая на недобрый взгляд Симеона точно таким же.
   – До шести часов, – сказал Барт.
   – Д' эт'ж к'шмар! – закричал Лео, срываясь на визг. – Ваще баба р'хнулась! А ты х'рош, нет чт'б…
   В дверь позвонили. Молодые люди переглянулись.
   – Мож', з'брать пр'шла св'их сопляков, – пробурчал Лео.
   – Это бы меня очень удивило, – пробормотал Барт себе под нос.