Мари-Од Мюрай
Oh, Boy!
Юмор – это декларация достоинства, утверждение превосходства человека над тем, что с ним случается.
Роман Гари Даниэль Бюиссанс
Глава первая,
в которой дети Морлеван узнают, что оказались на попечении у государства
В Париже, на улице Меркер, в доме 12, два года проживала семья Морлеван. В первый год – трое детей и двое взрослых. Во второй год – трое детей и один взрослый. А с этого утра – только трое детей. Симеон, Моргана и Венеция – четырнадцати, восьми и пяти лет.
– Дадим клятву, – предложила Моргана. – Что нас никто не разлучит. А, Симеон?
Венеция подняла руку, готовая клясться. Но Симеон, старший из Морлеванов, так и сидел на ковре, прислонясь к стенке, весь уйдя в свои мысли. У него оставалось только… взгляд на часы… только четверть часа, чтобы спасти положение. Сотрудница социальной службы вот-вот должна была вернуться. Она обещала Симеону «окончательное решение». Пока что ей на ум приходили только временные: няня Венеции, соседка снизу, консьержка из дома напротив. Но все эти доброжелательницы слишком боялись, что на них полностью спихнут трех сирот. Итог: они сидели в своей квартире и ждали «социаленную сотрудницу», как называла ее Венеция.
– Она отправит нас в приют, – предрек Симеон.
Потому что у них не было никакой родни – ни бабушек, ни дедушек, ни дядьев, ни теток, даже крестных не было. Семья Морлеван состояла теперь из трех детей, и все. Венеция вопросительно взглянула на сестру.
– Приют, – объяснила Моргана, – это такая гостиница для детей, у которых нет родителей.
– А, ну ладно, – сказала Венеция.
Со вчерашнего дня они были детьми-у-которых-нет-родителей. Венеция приняла это как данность. Людям ведь незачем было ее обманывать. И в то же время все это ровно ничего не значило. Мама, может, и умерла, но в понедельник она должна отвести Венецию на танцы, потому что дама, которая ведет занятия, не любит, когда пропускают.
Симеон взглянул на часы: десять минут. У него осталось десять минут. Чуть выше ремешка часов он увидел красное пятно, которое появилось вчера и расползалось по руке. Он одернул рукав.
– Папа не умер, он ушел, – задумчиво сказал Симеон. – Они будут пытаться найти его.
Но его уже искали, чтобы заставить платить алименты. И все, что тогда удалось узнать, это что он уже был женат в ранней молодости и бросил жену, и…
– Есть! – вскричал Симеон, щелкнув худыми пальцами.
Вот оно, решение. Он нашел! Женщина, на которой был женат их отец? Нет, конечно. Это все равно что консьержка или няня Венеции. Едва ей подкинут под дверь трех сирот, она тут же займет позицию временного решения. Нет, окончательное решение – это дети от того брака.
– У нас… у нас с ними один… один отец. Мы… мы одной… одной крови.
Симеон говорил заторможенно, ошеломленный своим открытием. У них есть родственники. Да, они никогда не видели этих людей, он сам впервые о них вспомнил.… Но они носят ту же фамилию.
– Морлеваны! Они тоже Морлеваны, как мы. Мы не единственные, кто носит эту дурацкую фамилию! – горячился Симеон.
Пять минут. Через пять минут надо будет убедительно изложить свои соображения социальной сотруднице. Симеон сжал кулаки. Венеция спросила:
– Так мы клянемся или нет?
– Клянемся, – сказал брат. – Слушайте, девочки. На свете есть еще Морлеваны кроме нас, не знаю сколько. Наши сводные братья и сестры. Они родились раньше нас. Они уже взрослые, понимаете? Нас должны отдать им на воспитание.
Венеция зажмурилась и представила, как откуда ни возьмись встают стеной юноши со шпагами наголо: гвардия Морлеванов. Более реалистически мыслящий Симеон уже задавался вопросом, обязаны ли по закону старшие братья и сестры брать на себя заботу об осиротевших младших. Мальчик выбросил вперед кулак и произнес со всей серьезностью:
– Морлеван или смерть.
Моргана поставила на его кулак свой, а Венеция завершила пирамиду, повторив:
– Морлеван или смерть, – и добавила: – Что это у тебя на руке?
Рукав опять задрался. Симеон одернул его, буркнув:
– Ничего. Стукнулся.
Они услышали, как хлопнула входная дверь. Это была Бенедикт Оро, сотрудница социальной службы.
– Ну вот, дети, – сказала она, еле переводя дух после обивания всевозможных порогов, – у меня есть для вас решение!
– У нас тоже, – ответил Симеон.
– Ага, у нас целый полк братьев! – подтвердила Венеция, выписывая воображаемой шпагой знак Зорро – Z.
Моргана внесла ясность:
– Только сводные, от первого брака папы. Но это все равно считается. У меня в школе средняя оценка 9,5, а у Лексаны 9. Я ее обгоняю по баллам.
Видя недоумение социальной сотрудницы, Моргана постаралась объяснить доходчивее:
– Моя подружка Лексана, она китаянка. У нее ненастоящие родители, потому что она приемная дочь. Но она считает, это лучше чем ничего. Так и сводные братья – это лучше чем вообще никаких.
«У них стресс», – подумала Бенедикт, которой необходимо было придерживаться привычных понятий.
– Так вот, – сказала она, – я нашла вам место в приюте Фоли-Мерикур. Это очень удобно, потому что вы сможете оттуда ходить в вашу прежнюю школу и…
– Вы не поняли, – перебил ее Симеон.
– Ну да, мы хотим к нашим братьям! – пискнула Венеция (она явно отдавала предпочтение мужчинам).
– Или мы покончим с собой, – добавила Моргана, просто делясь информацией.
Эта последняя фраза встревожила Бенедикт. Детям Морлеван не сказали всей правды, чтобы не травмировать их еще больше. Им сказали, что их мать погибла вследствие несчастного случая, упав с лестницы. На самом деле она выпила жидкость для чистки ванн. Потом, не вынеся начавшихся болей, выбежала из квартиры, чтобы позвать на помощь. И упала с лестницы. Это было самоубийство.
– Послушайте, дети…
– Нет, это вы послушайте, – перебил Симеон. – У нас есть родственники, и их надо известить. У отца до нас уже были дети.
Симеон не знал ни сколько их, ни какого они пола. Он этим никогда не интересовался. Только однажды у матери в какую-то горькую минуту сорвалось: «Гад бесстыжий! Не первый раз уже детей бросает!»
– Морлеван не такая уж распространенная фамилия. Их, наверное, можно найти, – настаивал Симеон.
Бенедикт неопределенно повела головой, что не означало ни да, ни нет.
– Пока что я провожу вас в приют. Это прежде всего.
– Нет, – сказал Симеон. – Прежде всего надо выяснить, передаются ли дети-сироты на попечение сводных братьев или сестер, если те достигли совершеннолетия. Вы не могли бы достать мне Гражданский кодекс?
Бенедикт смотрела на Симеона и не могла вымолвить ни слова. У нее был опыт работы с подростками. Ни один на ее памяти так не разговаривал.
– Я особо одаренный, – пояснил Симеон чуть ли не извиняющимся тоном.
Г-н Мерио, директор приюта Фоли-Мерикур, сначала отказывался принять братство Морлеван. В его заведении содержались только мальчики с двенадцати до восемнадцати лет. Он мог взять Симеона, но без сестер.
– У них стресс, – уговаривала директора Бенедикт. – Если их разлучить, это будет глубочайшая психологическая травма. Я буду искать им приемную семью, но пока…
Она говорила и осматривалась, чтобы составить мнение о здешних условиях. За ее спиной подростки играли в настольный футбол, слышались традиционные: «Блин!» и «Ща я тебя сделаю!»
– Дети Морлеван жили практически в изоляции, – гнула свое Бенедикт. – Им будет очень полезно оказаться среди сверстников.
– Пять и восемь лет, – заметил г-н Мерио, все еще не убежденный, – нельзя сказать, что это дети подросткового возраста!
Бенедикт решила пойти с другой карты и бить на жалость:
– Их положение действительно трагично. Отец исчез в неизвестном направлении, а мать впала в депрессию и вот на днях покончила с собой, выпив «Сортирного Крота».
Директор болезненно поморщился. Угрозы и оскорбления на заднем плане стихли. Там прислушивались.
– Ладно, приводите, – сдался г-н Мерио. – Постараюсь вам помочь.
Моргане и Венеции в виде исключения выделили крохотную комнатушку в приюте Фоли-Мерикур. Можно было подумать, что ради них опустошили чулан для метел. Единственное окно выходило на глухой дворик, где из прохудившейся трубы лила вода, раздражающе барабаня об асфальт. Брата поселили по сравнению с ними роскошно – в светлой просторной комнате. К сожалению, Симеону приходилось делить ее с товарищем – сверстником по имени Тони. Каждый вечер Тони присоединялся к остальным в игровой комнате, и Симеон благославлял того, кто изобрел настольный футбол. Только тогда Симеон мог достать учебники, которые прятал на самом дне своего чемодана. Он усвоил уже давно – с яслей, если точно, – что в его же интересах скрывать от сверстников свои способности.
«Могут быть освобождены от опекунских обязанностей те, для кого возраст, болезнь, территориальная удаленность, исключительные обстоятельства профессионального или семейного характера делают такую нагрузку чрезмерно затруднительной…»
Сидя на полу спиной к стене, Симеон взвешивал каждое слово Гражданского кодекса, который взял в библиотеке своего лицея. Получалось, что по закону трудно отказаться от опеки над несовершеннолетнем сиротой, если приходишься ему дедушкой или бабушкой. Насчет братьев и сестер ничего определенного не говорилось. А тем более насчет сводных. В дверь заскреблись, отрывая Симеона от чтения. Сестры прошмыгнули к нему в комнату.
– Ну как? – почтительно осведомилась Моргана.
– Продвигаюсь, – ответил Симеон, захлопывая Гражданский кодекс. – Потом надо будет порыться в Уголовном кодексе, выяснить, сколько лет мне могут дать за убийство Кролика.
Кроликом прозвали Тони из-за длинных передних зубов.
– Вам-то хорошо, – сказал Симеон. – Вы на ночь остаетесь вместе.
Он видел их кровати, стоящие впритык. Как бы ему хотелось спать там же, хотя бы у них в ногах, вместе с плюшевыми игрушками.
– Да-а, только Моргана не так хорошо рассказывает сказки, как мама, – пожаловалась Венеция.
Тихий ангел пролетел над детьми Морлеван. Немой ангел горя.
– Ну ладно, – подвел черту Симеон. Голос у него был немного хриплый. – Во вторник у нас встреча с судьей.
– За что нас судить? – возмутилась Венеция. – Мама же не из-за нас убилась на лестнице!
Симеон кивнул средней сестре:
– Объясни ей.
– Это не такой судья, который наказывает, – начала Моргана. – Это чтобы решить, куда нас отправят после приюта…
– Объяснишь потом, – оборвал Симеон, указывая на дверь. – Мне надо еще поразмыслить.
Девочки послушно вышли. Размышления Симеона – это святое. Мальчик взглянул на часы. Было 21:15. Красное пятно повыше часов понемногу синело. На другой руке тоже появилось такое. Он не хотел об этом думать.
– 21:15, – сказал он вслух, чтобы сосредоточиться на чем-нибудь другом.
В 21:30 вернется Кролик. Значит, остается сколько? Четверть часа. Четверть часа, чтобы поплакать.
«Все это, – думал Симеон, глуша всхлипывания подушкой, – все это вопрос са-мо-дис-ци-пли-ны».
Объятия ночи сомкнулись над ним.
– Мама, – вздохнул он, засыпая.
На следующее утро Симеон столкнулся в коридоре с двумя парнями из старших классов, которых знал только в лицо. Они преградили ему путь.
– Это правда – то, что Кролик рассказывал про твою мать вчера в игровой?
Симеон оценивал положение. В коридоре больше никого. Этих двое, и они на голову выше его. Нельзя было ни отступать, ни нарываться.
– Не знаю, о чем вы говорите, – ответил он самым бесстрастным тоном.
– Что твоя мать покончила с собой, хлебнув «Сортирного Крота».
Боль пронзила худое тело Симеона. Ему стали, наконец, понятны эти взгляды – смесь ужаса и жалости, – которыми его провожали, эти шепотки, стихавшие, когда он входил в комнату. Он изобразил улыбку, давая себе время собраться, и ответил:
– Вранье! Это был «Блеск».
Приют Фоли-Мерикур был скопищем подростковых бед. Но такое – такое впечатляло. Парни притихли и прижались к стенкам, пропуская Симеона. Он вошел в столовую и сразу заметил, что сестры, уже сидевшие за завтраком, только что плакали.
– Что случилось? – спросил он, усаживаясь перед своей кружкой.
– Это все Кролик, – сказала Моргана. – Он говорит, что мама умерла, потому что вып… что выпи… выпила…
Она разрыдалась и не смогла договорить. Симеон повернулся к младшей, и та сообщила шепотом, словно какой-то позорный секрет:
– Потому что выпила «Сортирного Крота».
Симеон снова натянуто улыбнулся, давая себе время собраться. Такой у него был прием, чтобы подготовить ответ, когда его захватывали врасплох.
– Вранье, – уверенно сказал он. – У нас дома никогда не держали «Сортирного Крота».
– А, ну ладно, – облегченно вздохнула Венеция, совершенно успокоенная.
– Дадим клятву, – предложила Моргана. – Что нас никто не разлучит. А, Симеон?
Венеция подняла руку, готовая клясться. Но Симеон, старший из Морлеванов, так и сидел на ковре, прислонясь к стенке, весь уйдя в свои мысли. У него оставалось только… взгляд на часы… только четверть часа, чтобы спасти положение. Сотрудница социальной службы вот-вот должна была вернуться. Она обещала Симеону «окончательное решение». Пока что ей на ум приходили только временные: няня Венеции, соседка снизу, консьержка из дома напротив. Но все эти доброжелательницы слишком боялись, что на них полностью спихнут трех сирот. Итог: они сидели в своей квартире и ждали «социаленную сотрудницу», как называла ее Венеция.
– Она отправит нас в приют, – предрек Симеон.
Потому что у них не было никакой родни – ни бабушек, ни дедушек, ни дядьев, ни теток, даже крестных не было. Семья Морлеван состояла теперь из трех детей, и все. Венеция вопросительно взглянула на сестру.
– Приют, – объяснила Моргана, – это такая гостиница для детей, у которых нет родителей.
– А, ну ладно, – сказала Венеция.
Со вчерашнего дня они были детьми-у-которых-нет-родителей. Венеция приняла это как данность. Людям ведь незачем было ее обманывать. И в то же время все это ровно ничего не значило. Мама, может, и умерла, но в понедельник она должна отвести Венецию на танцы, потому что дама, которая ведет занятия, не любит, когда пропускают.
Симеон взглянул на часы: десять минут. У него осталось десять минут. Чуть выше ремешка часов он увидел красное пятно, которое появилось вчера и расползалось по руке. Он одернул рукав.
– Папа не умер, он ушел, – задумчиво сказал Симеон. – Они будут пытаться найти его.
Но его уже искали, чтобы заставить платить алименты. И все, что тогда удалось узнать, это что он уже был женат в ранней молодости и бросил жену, и…
– Есть! – вскричал Симеон, щелкнув худыми пальцами.
Вот оно, решение. Он нашел! Женщина, на которой был женат их отец? Нет, конечно. Это все равно что консьержка или няня Венеции. Едва ей подкинут под дверь трех сирот, она тут же займет позицию временного решения. Нет, окончательное решение – это дети от того брака.
– У нас… у нас с ними один… один отец. Мы… мы одной… одной крови.
Симеон говорил заторможенно, ошеломленный своим открытием. У них есть родственники. Да, они никогда не видели этих людей, он сам впервые о них вспомнил.… Но они носят ту же фамилию.
– Морлеваны! Они тоже Морлеваны, как мы. Мы не единственные, кто носит эту дурацкую фамилию! – горячился Симеон.
Пять минут. Через пять минут надо будет убедительно изложить свои соображения социальной сотруднице. Симеон сжал кулаки. Венеция спросила:
– Так мы клянемся или нет?
– Клянемся, – сказал брат. – Слушайте, девочки. На свете есть еще Морлеваны кроме нас, не знаю сколько. Наши сводные братья и сестры. Они родились раньше нас. Они уже взрослые, понимаете? Нас должны отдать им на воспитание.
Венеция зажмурилась и представила, как откуда ни возьмись встают стеной юноши со шпагами наголо: гвардия Морлеванов. Более реалистически мыслящий Симеон уже задавался вопросом, обязаны ли по закону старшие братья и сестры брать на себя заботу об осиротевших младших. Мальчик выбросил вперед кулак и произнес со всей серьезностью:
– Морлеван или смерть.
Моргана поставила на его кулак свой, а Венеция завершила пирамиду, повторив:
– Морлеван или смерть, – и добавила: – Что это у тебя на руке?
Рукав опять задрался. Симеон одернул его, буркнув:
– Ничего. Стукнулся.
Они услышали, как хлопнула входная дверь. Это была Бенедикт Оро, сотрудница социальной службы.
– Ну вот, дети, – сказала она, еле переводя дух после обивания всевозможных порогов, – у меня есть для вас решение!
– У нас тоже, – ответил Симеон.
– Ага, у нас целый полк братьев! – подтвердила Венеция, выписывая воображаемой шпагой знак Зорро – Z.
Моргана внесла ясность:
– Только сводные, от первого брака папы. Но это все равно считается. У меня в школе средняя оценка 9,5, а у Лексаны 9. Я ее обгоняю по баллам.
Видя недоумение социальной сотрудницы, Моргана постаралась объяснить доходчивее:
– Моя подружка Лексана, она китаянка. У нее ненастоящие родители, потому что она приемная дочь. Но она считает, это лучше чем ничего. Так и сводные братья – это лучше чем вообще никаких.
«У них стресс», – подумала Бенедикт, которой необходимо было придерживаться привычных понятий.
– Так вот, – сказала она, – я нашла вам место в приюте Фоли-Мерикур. Это очень удобно, потому что вы сможете оттуда ходить в вашу прежнюю школу и…
– Вы не поняли, – перебил ее Симеон.
– Ну да, мы хотим к нашим братьям! – пискнула Венеция (она явно отдавала предпочтение мужчинам).
– Или мы покончим с собой, – добавила Моргана, просто делясь информацией.
Эта последняя фраза встревожила Бенедикт. Детям Морлеван не сказали всей правды, чтобы не травмировать их еще больше. Им сказали, что их мать погибла вследствие несчастного случая, упав с лестницы. На самом деле она выпила жидкость для чистки ванн. Потом, не вынеся начавшихся болей, выбежала из квартиры, чтобы позвать на помощь. И упала с лестницы. Это было самоубийство.
– Послушайте, дети…
– Нет, это вы послушайте, – перебил Симеон. – У нас есть родственники, и их надо известить. У отца до нас уже были дети.
Симеон не знал ни сколько их, ни какого они пола. Он этим никогда не интересовался. Только однажды у матери в какую-то горькую минуту сорвалось: «Гад бесстыжий! Не первый раз уже детей бросает!»
– Морлеван не такая уж распространенная фамилия. Их, наверное, можно найти, – настаивал Симеон.
Бенедикт неопределенно повела головой, что не означало ни да, ни нет.
– Пока что я провожу вас в приют. Это прежде всего.
– Нет, – сказал Симеон. – Прежде всего надо выяснить, передаются ли дети-сироты на попечение сводных братьев или сестер, если те достигли совершеннолетия. Вы не могли бы достать мне Гражданский кодекс?
Бенедикт смотрела на Симеона и не могла вымолвить ни слова. У нее был опыт работы с подростками. Ни один на ее памяти так не разговаривал.
– Я особо одаренный, – пояснил Симеон чуть ли не извиняющимся тоном.
Г-н Мерио, директор приюта Фоли-Мерикур, сначала отказывался принять братство Морлеван. В его заведении содержались только мальчики с двенадцати до восемнадцати лет. Он мог взять Симеона, но без сестер.
– У них стресс, – уговаривала директора Бенедикт. – Если их разлучить, это будет глубочайшая психологическая травма. Я буду искать им приемную семью, но пока…
Она говорила и осматривалась, чтобы составить мнение о здешних условиях. За ее спиной подростки играли в настольный футбол, слышались традиционные: «Блин!» и «Ща я тебя сделаю!»
– Дети Морлеван жили практически в изоляции, – гнула свое Бенедикт. – Им будет очень полезно оказаться среди сверстников.
– Пять и восемь лет, – заметил г-н Мерио, все еще не убежденный, – нельзя сказать, что это дети подросткового возраста!
Бенедикт решила пойти с другой карты и бить на жалость:
– Их положение действительно трагично. Отец исчез в неизвестном направлении, а мать впала в депрессию и вот на днях покончила с собой, выпив «Сортирного Крота».
Директор болезненно поморщился. Угрозы и оскорбления на заднем плане стихли. Там прислушивались.
– Ладно, приводите, – сдался г-н Мерио. – Постараюсь вам помочь.
Моргане и Венеции в виде исключения выделили крохотную комнатушку в приюте Фоли-Мерикур. Можно было подумать, что ради них опустошили чулан для метел. Единственное окно выходило на глухой дворик, где из прохудившейся трубы лила вода, раздражающе барабаня об асфальт. Брата поселили по сравнению с ними роскошно – в светлой просторной комнате. К сожалению, Симеону приходилось делить ее с товарищем – сверстником по имени Тони. Каждый вечер Тони присоединялся к остальным в игровой комнате, и Симеон благославлял того, кто изобрел настольный футбол. Только тогда Симеон мог достать учебники, которые прятал на самом дне своего чемодана. Он усвоил уже давно – с яслей, если точно, – что в его же интересах скрывать от сверстников свои способности.
«Могут быть освобождены от опекунских обязанностей те, для кого возраст, болезнь, территориальная удаленность, исключительные обстоятельства профессионального или семейного характера делают такую нагрузку чрезмерно затруднительной…»
Сидя на полу спиной к стене, Симеон взвешивал каждое слово Гражданского кодекса, который взял в библиотеке своего лицея. Получалось, что по закону трудно отказаться от опеки над несовершеннолетнем сиротой, если приходишься ему дедушкой или бабушкой. Насчет братьев и сестер ничего определенного не говорилось. А тем более насчет сводных. В дверь заскреблись, отрывая Симеона от чтения. Сестры прошмыгнули к нему в комнату.
– Ну как? – почтительно осведомилась Моргана.
– Продвигаюсь, – ответил Симеон, захлопывая Гражданский кодекс. – Потом надо будет порыться в Уголовном кодексе, выяснить, сколько лет мне могут дать за убийство Кролика.
Кроликом прозвали Тони из-за длинных передних зубов.
– Вам-то хорошо, – сказал Симеон. – Вы на ночь остаетесь вместе.
Он видел их кровати, стоящие впритык. Как бы ему хотелось спать там же, хотя бы у них в ногах, вместе с плюшевыми игрушками.
– Да-а, только Моргана не так хорошо рассказывает сказки, как мама, – пожаловалась Венеция.
Тихий ангел пролетел над детьми Морлеван. Немой ангел горя.
– Ну ладно, – подвел черту Симеон. Голос у него был немного хриплый. – Во вторник у нас встреча с судьей.
– За что нас судить? – возмутилась Венеция. – Мама же не из-за нас убилась на лестнице!
Симеон кивнул средней сестре:
– Объясни ей.
– Это не такой судья, который наказывает, – начала Моргана. – Это чтобы решить, куда нас отправят после приюта…
– Объяснишь потом, – оборвал Симеон, указывая на дверь. – Мне надо еще поразмыслить.
Девочки послушно вышли. Размышления Симеона – это святое. Мальчик взглянул на часы. Было 21:15. Красное пятно повыше часов понемногу синело. На другой руке тоже появилось такое. Он не хотел об этом думать.
– 21:15, – сказал он вслух, чтобы сосредоточиться на чем-нибудь другом.
В 21:30 вернется Кролик. Значит, остается сколько? Четверть часа. Четверть часа, чтобы поплакать.
«Все это, – думал Симеон, глуша всхлипывания подушкой, – все это вопрос са-мо-дис-ци-пли-ны».
Объятия ночи сомкнулись над ним.
– Мама, – вздохнул он, засыпая.
На следующее утро Симеон столкнулся в коридоре с двумя парнями из старших классов, которых знал только в лицо. Они преградили ему путь.
– Это правда – то, что Кролик рассказывал про твою мать вчера в игровой?
Симеон оценивал положение. В коридоре больше никого. Этих двое, и они на голову выше его. Нельзя было ни отступать, ни нарываться.
– Не знаю, о чем вы говорите, – ответил он самым бесстрастным тоном.
– Что твоя мать покончила с собой, хлебнув «Сортирного Крота».
Боль пронзила худое тело Симеона. Ему стали, наконец, понятны эти взгляды – смесь ужаса и жалости, – которыми его провожали, эти шепотки, стихавшие, когда он входил в комнату. Он изобразил улыбку, давая себе время собраться, и ответил:
– Вранье! Это был «Блеск».
Приют Фоли-Мерикур был скопищем подростковых бед. Но такое – такое впечатляло. Парни притихли и прижались к стенкам, пропуская Симеона. Он вошел в столовую и сразу заметил, что сестры, уже сидевшие за завтраком, только что плакали.
– Что случилось? – спросил он, усаживаясь перед своей кружкой.
– Это все Кролик, – сказала Моргана. – Он говорит, что мама умерла, потому что вып… что выпи… выпила…
Она разрыдалась и не смогла договорить. Симеон повернулся к младшей, и та сообщила шепотом, словно какой-то позорный секрет:
– Потому что выпила «Сортирного Крота».
Симеон снова натянуто улыбнулся, давая себе время собраться. Такой у него был прием, чтобы подготовить ответ, когда его захватывали врасплох.
– Вранье, – уверенно сказал он. – У нас дома никогда не держали «Сортирного Крота».
– А, ну ладно, – облегченно вздохнула Венеция, совершенно успокоенная.
Глава вторая,
в которой дети Морлеван ждут волхва
Судья по делам несовершеннолетних, г-жа Лоранс Дешан, была энергичная миловидная женщина, склонная к полноте, и работала на черном шоколаде. Плитки шоколада «Нестле», 52 % какао, горького и сладкого, твердого и мягкого, всегда лежали у нее в ящике стола. Досье детей Морлеван выглядело таким сухим и бесплодным, что г-жа судья решила позволить себе два кусочка самого твердого, самого черного шоколада. Она откусила прямо от плитки, оставив на ней след своих крепких зубов.
В дверь постучали.
– Входите! – отозвалась она немного смущенно.
Г-жа судья поспешно задвинула ящик и вытерла мизинцем уголки губ. У нее была навязчивая мысль – как бы кто-нибудь не увидел у нее шоколадных усов и не узнал про ее тайную слабость. В кабинет вошла Бенедикт Оро, молодая сотрудница социальной службы. Они с судьей работали вместе недавно и плохо знали друг друга.
– Садитесь, – сказала Лоранс. Рот у нее еще был набит шоколадом, и она постаралась компенсировать это величественным видом.
Оробевшая Бенедикт присела на краешек стула.
– Я пригласила вас по поводу детей Морлеван, – сказала судья. – Прежде всего, хорошо ли им в том приюте, куда вы их поместили?
За сухой официальностью тона Бенедикт почудился упрек. Она уставилась на судью, пытаясь сообразить, что ответить. «У меня шоколадные усы», – сделала ошибочный вывод Лоранс и потерла уголки губ с видом скорбного раздумья.
– Какова их реакция?
– Ну, я.… У них стресс, – сказала Бенедикт, цепляясь за свою излюбленную формулировку.
– Разумеется. Старший… Мальчик, кажется?
– Да. Симеон.
– Четырнадцать лет, если не ошибаюсь?
– Да.
– Замкнутый или скорее агрессивный?
– Н-н-нет, – замялась Бенедикт, которая, по правде говоря, не знала что и думать об этом мальчике.
– Он хоть разговаривает? – допытывалась судья. – Он в шоке?
– Вообще-то… вообще-то нет.
Судья раздраженно листала досье.
– Невероятно! – сказала она. – Как в пустыне живут! Ни родных, ни друзей. Никого. Социальный вакуум! Не представляю, как тут назначать опекуна или организовывать семейный совет.
– Есть приходящая няня Венеции. Она готова заботиться о девочке, пока ей не подыщут приемную семью.
– Н-да, – вздохнула Лоранс Дешан. – Жаль было бы разлучать брата и сестер. Мальчику четырнадцать? Он… в четвертом, [1]так?
– В выпускном, – пролепетала социальная сотрудница.
– Нет. Не в четырнадцать же лет, – отрезала судья, точно иначе и быть не может.
И озадаченно нахмурилась, потому что наткнулась в досье на строчку: «Симеон Морлеван, 14 лет, выпускной класс „S“ в частном лицее Св. Клотильды».
– Да он же феномен! – воскликнула Лоранс.
– Это уж будьте уверены! – поспешила облегчить душу социальная сотрудница, которой с Симеоном всегда было не по себе. – Он не похож на нормальных детей. И вообще, считает себя особо одаренным.
– Так оно и есть, – заметила Лоранс.
Дело Морлеванов неожиданно становилось захватывающим. В руках судьи – судьба юного дарования. Симеон Морлеван, само имя звучало интригующе. Романтично. Прекрасный нелюдимый отрок… Лоранс таила в себе неутолимую потребность любить, которую шоколад не мог полностью компенсировать. Окружить заботой одаренного мальчика, помочь ему обрести душевное равновесие, найти свой путь… Она дала волю этим мыслям, или смутным мечтам, повторяя про себя: «Симеон Морлеван».
– Вы что-то сказали? – встрепенулась она.
Пока судья витала в мечтах, социальная сотрудница, оказывается, что-то говорила.
– Да насчет этих сводных братьев или сестер…
– Каких сводных братьев? – удивилась Лоранс.
– По-видимому, есть еще какие-то Морлеваны. Отец уже был раньше женат, и от этого брака должны быть дети.
– В досье ничего подобного не указано.
– Это только со слов мальчика.
Бенедикт не забыла, как покоробили ее манеры Симеона, когда он обратился к ней с этим заявлением.
– Если эти Морлеваны существуют, – сказала судья, – это очень важно. Фамилия, безусловно, редкая. Надо бы посмотреть…
Без лишних слов Лоранс повернулась на своем вертящемся стуле к компьютеру. Она быстро открыла базу данных адресной службы и набрала в строке поиска: «Морлеван Париж 75». На экране появилось два адреса. Один принадлежал д-ру Жозиане Морлеван, другой – некоему Бартельми Морлевану. Судья сохранила оба адреса, потом на всякий случай задала поиск фамилии Морлеван по всей Франции. Но больше никого не нашла.
Лоранс заглянула в свой ежедневник. Так, встреча с детьми Морлеван назначена на вторник следующей недели, а сейчас уже пятница. Ей надо было провести свое маленькое расследование по-быстрому. Д-р Жозиана Морлеван проживала недалеко от офиса судьи. Вот с нее завтра же и надо будет начать.
В субботу утром Лоранс стояла у подъезда фешенебельного дома в районе парка Монсури. Д-р Морлеван оказалась офтальмологом. Дама не первой молодости, Дородная, как не без удовольствия отметила судья, торжественно отворила дверь.
– Вам назначено?
– Нет. Я – г-жа Лоранс Дешан, судья по делам несовершеннолетних.
Лоранс знала, что ее должность никаких определенных ассоциаций у людей не вызывает, но обычно бывает достаточно слова «судья», чтобы собеседник струхнул. В самом деле, секретарша д-ра Морлеван прижала руку к пышной груди, словно желая проверить, как бьется сердце.
– Что случилось? – выдохнула она.
– Ничего страшного, – ответила судья, вспомнила о сиротах и добавила: – Во всяком случае, ничего страшного для д-ра Морлеван. Я хотела бы поговорить с ней о ее отце, г-не Жорже Морлеване.
– Да он же ей не отец! – воскликнула дама. – Моя дочь… Д-р Морлеван – моя дочь…
Судья кивнула в знак того, что поняла.
– Мой бывший муж признал ее и дал ей свою фамилию. Вот и все.
Итак, Жозиана Морлеван была внебрачным ребенком, которого Жорж Морлеван усыновил. Никакие кровные узы не связывали ее с тремя маленькими Морлеванами.
– Жорж, наверное, умер? – спросила дама, и в глубине ее зрачков загорелся огонек.
Судья улыбнулась, спеша развеять иллюзию.
– Речь идет не о наследстве, мадам. Или, если угодно, о наследстве, которое непросто принять. Г-н Морлеван оставил трех несовершеннолетних детей, которых кто-то должен растить.
Дама отпрянула назад, словно с потолка что-то рухнуло, чуть не раздавив ее.
– О! Да ведь я же вам сказала, не так ли? Моя дочь не родня Жоржу Морлевану. Она ему никто. И я тоже.
Голос у нее стал пронзительным, почти визгливым. Лоранс почувствовала, как в ней закипает ярость. Хорошо, что Симеон, одаренный ребенок, не связан узами родства с этой мегерой!
– Она носит его фамилию, – сказала тем не менее Лоранс. – Я хотела бы, чтобы ваша дочь пришла ко мне в офис во вторник, 13 декабря, в одиннадцать часов. Возможно, она проявит большую заинтересованность, чем вы.
Уже на улице Лоранс с неудовольствием сообразила, что забыла задать единственный все еще актуальный вопрос: был ли Бартельми Морлеван тоже незаконным ребенком, которому Жорж Морлеван дал свою фамилию? Если это так, дети Морлеван могут распрощаться с последней надеждой обрести семью. Они окажутся на попечении государства, обреченные мотаться по приютам и интернатам в ожидании очень маловероятного усыновления.
Бартельми Морлеван жил в квартале Марэ, на шестом этаже без лифта. Это открытие, сделанное у подножия крутой лестницы, так расстроило судью, что она тут же полезла к себе в сумку. Одним движением пальцев – крак! – отломила кусочек шоколадки и воровато сунула его в рот. Поскольку впереди у Лоранс было целых пять этажей, она решила не жевать шоколад, а рассасывать. Это было такое наслаждение – позволить шоколадной массе таять на языке, обволакивать небо и десны; но и такая пытка – не позволять себе впиться зубами в твердую сердцевину кусочка. Но нет, нельзя. Размякший квадратик перекатывался во рту, так и не смятый зубами. На пятом этаже Лоранс не выдержала и смолотила все, что осталось от кусочка.
– Г-н Бартельми Морлеван?
В приоткрытую дверь выглядывал молодой человек, весь в веснушках и довольно противный.
– Не. Я Лео.
– Лоранс Дешан, судья по делам несовершеннолетних. Мне надо поговорить с г-ном Морлеваном.
– Нет его. А че надо?
Парень говорил нарочито невнятно, комкая слова.
– Это по поводу его отца, Жоржа Морлевана.
Молодой человек, который стоял, томно изогнувшись, правым бедром вперед, резко переменил позу, выставив на этот раз левое, и крикнул:
– Барт ч'хать х'тел н' ев'о папашу!
– Возможно, – сказала Лоранс. – Но решать это не вам. Я хочу видеть г-на Морлевана у себя во вторник, тринадцатого, в одиннадцать часов. Вот моя карточка. Вы не забудете? Во вторник, явка обязательна. Закон есть закон.
Парень не сказал, что ему «ч'хать» на этот закон, но взгляд его, стрелявший куда угодно, только не в глаза молодой женщине, говорил это за него.
Лоранс вернулась домой с ощущением, что зря потратила утро. Кто же добровольно возьмет на себя заботу о трех сиротах? Потом повторила про себя имя одаренного мальчика: «Симеон Морлеван», и улыбнулась. Она сама о нем позаботится.
Но в планы Симеона это не входило. Взяв в оборот социальную сотрудницу, мальчик узнал все, что она выяснила о других Морлеванах по своим каналам. В понедельник вечером в комнате девочек он держал с сестрами совет – они называли это «пау-вау». В лучших традициях индейских племен все трое завернулись в одеяла и, сидя по-турецки на полу, приступили к обсуждению. Раньше, когда дети еще жили дома, они пускали во время пау-вау по кругу зажженную трубку. Жорж, их отец, считал, что это очень забавно. Он поощрял все их чудачества. «До чего ж ты безответственный», – говорила мама. Она говорила это так часто, что в конце концов он подтвердил ее правоту. Взял и ушел.
– Слушайте, девочки, – говорил Симеон, сидя по-турецки и драпируясь в одеяло. – Вот в каком мы положении. На свете есть еще двое Морлеванов.
– Мальчики или девочки? – спросила Венеция, для которой этот вопрос был самым важным.
– Одна из них женщина, она офтальмолог.
Венеция даже не успела попросить у сестры объяснений. Моргана тут же, как будто она была Симеонова копия с субтитрами, сказала:
– Доктор, который лечит глаза.
– Ее зовут Жозиана. Вообще-то она не настоящая Морлеван. У нее та же фамилия, что у нас, потому что папа ее признал.
– Где признал? – спросила Венеция.
Симеон кивнул сестре. Моргана лишь на миг задумалась.
– Это значит, он ее взял в приемные дочки. Как Лексану, мою школьную подружку.
– А, ну ладно, – покладисто кивнула сестренка.
– Другой – настоящий Морлеван. Он наш сводный брат. Он работает в антикварном магазине.
Говорить «продавцом» Симеону не хотелось. Продавец – значит ничтожество, безмозглый тип. Зато лучшее он приберег под конец:
– Его зовут Бартельми.
– Ух ты! – вскричали сестры.
– Прямо как волхва, – восхитилась Венеция.
Моргана и Симеон с улыбкой переглянулись. Оба знали, что сестренка перепутала с Бальтазаром. Но образ старшего брата, который приедет на верблюде, им тоже понравился. Долгая пауза была насыщена магией. При всем своем уме, Симеон даже предположить не мог, что старший брат, может быть, «ч'хал» на них…
Г-жа судья, ожидая во вторник утром всех Морлеванов, не тешила себя подобными иллюзиями. Перед встречей они с социальной сотрудницей уточняли последние детали.
– Г-же Жозиане Морлеван тридцать семь лет, – докладывала Бенедикт Оро. – На самом деле ее фамилия должна быть Пон. Ей было пять лет, когда Жорж Морлеван удочерил ее. Да и теперь она не должна бы зваться Морлеван.
– Почему? – удивилась Лоранс.
– Она уже три года замужем за неким г-ном Танпье. Просто не захотела менять фамилию из-за врачебной практики.
Безусловно, связь офтальмолога с детьми Морлеван была очень косвенной.
– Жаль, – вздохнула судья. – Врач из престижного района, идеальный был бы вариант.
Женщины обменялись улыбками. Обе они, каждая по-своему, принимали близко к сердцу дело Морлеванов, и это их сближало.
– Бартельми Морлеван – тому всего двадцать шесть, – вернулась к своему докладу Бенедикт.
– Вы его видели?
– Нет. Ни его, ни офтальмолога. Вот он действительно сын Жоржа Морлевана, но отца никогда не видел.
– Сводный брат, – задумчиво протянула судья.
Можно ли взвалить на молодого парня такой неподъемный груз – ответственность за трех детей? И должна ли она, судья, грозить ему законными карами, если он откажется иметь дело с братом и сестрами?
В дверь постучали.
– Входите! – отозвалась она немного смущенно.
Г-жа судья поспешно задвинула ящик и вытерла мизинцем уголки губ. У нее была навязчивая мысль – как бы кто-нибудь не увидел у нее шоколадных усов и не узнал про ее тайную слабость. В кабинет вошла Бенедикт Оро, молодая сотрудница социальной службы. Они с судьей работали вместе недавно и плохо знали друг друга.
– Садитесь, – сказала Лоранс. Рот у нее еще был набит шоколадом, и она постаралась компенсировать это величественным видом.
Оробевшая Бенедикт присела на краешек стула.
– Я пригласила вас по поводу детей Морлеван, – сказала судья. – Прежде всего, хорошо ли им в том приюте, куда вы их поместили?
За сухой официальностью тона Бенедикт почудился упрек. Она уставилась на судью, пытаясь сообразить, что ответить. «У меня шоколадные усы», – сделала ошибочный вывод Лоранс и потерла уголки губ с видом скорбного раздумья.
– Какова их реакция?
– Ну, я.… У них стресс, – сказала Бенедикт, цепляясь за свою излюбленную формулировку.
– Разумеется. Старший… Мальчик, кажется?
– Да. Симеон.
– Четырнадцать лет, если не ошибаюсь?
– Да.
– Замкнутый или скорее агрессивный?
– Н-н-нет, – замялась Бенедикт, которая, по правде говоря, не знала что и думать об этом мальчике.
– Он хоть разговаривает? – допытывалась судья. – Он в шоке?
– Вообще-то… вообще-то нет.
Судья раздраженно листала досье.
– Невероятно! – сказала она. – Как в пустыне живут! Ни родных, ни друзей. Никого. Социальный вакуум! Не представляю, как тут назначать опекуна или организовывать семейный совет.
– Есть приходящая няня Венеции. Она готова заботиться о девочке, пока ей не подыщут приемную семью.
– Н-да, – вздохнула Лоранс Дешан. – Жаль было бы разлучать брата и сестер. Мальчику четырнадцать? Он… в четвертом, [1]так?
– В выпускном, – пролепетала социальная сотрудница.
– Нет. Не в четырнадцать же лет, – отрезала судья, точно иначе и быть не может.
И озадаченно нахмурилась, потому что наткнулась в досье на строчку: «Симеон Морлеван, 14 лет, выпускной класс „S“ в частном лицее Св. Клотильды».
– Да он же феномен! – воскликнула Лоранс.
– Это уж будьте уверены! – поспешила облегчить душу социальная сотрудница, которой с Симеоном всегда было не по себе. – Он не похож на нормальных детей. И вообще, считает себя особо одаренным.
– Так оно и есть, – заметила Лоранс.
Дело Морлеванов неожиданно становилось захватывающим. В руках судьи – судьба юного дарования. Симеон Морлеван, само имя звучало интригующе. Романтично. Прекрасный нелюдимый отрок… Лоранс таила в себе неутолимую потребность любить, которую шоколад не мог полностью компенсировать. Окружить заботой одаренного мальчика, помочь ему обрести душевное равновесие, найти свой путь… Она дала волю этим мыслям, или смутным мечтам, повторяя про себя: «Симеон Морлеван».
– Вы что-то сказали? – встрепенулась она.
Пока судья витала в мечтах, социальная сотрудница, оказывается, что-то говорила.
– Да насчет этих сводных братьев или сестер…
– Каких сводных братьев? – удивилась Лоранс.
– По-видимому, есть еще какие-то Морлеваны. Отец уже был раньше женат, и от этого брака должны быть дети.
– В досье ничего подобного не указано.
– Это только со слов мальчика.
Бенедикт не забыла, как покоробили ее манеры Симеона, когда он обратился к ней с этим заявлением.
– Если эти Морлеваны существуют, – сказала судья, – это очень важно. Фамилия, безусловно, редкая. Надо бы посмотреть…
Без лишних слов Лоранс повернулась на своем вертящемся стуле к компьютеру. Она быстро открыла базу данных адресной службы и набрала в строке поиска: «Морлеван Париж 75». На экране появилось два адреса. Один принадлежал д-ру Жозиане Морлеван, другой – некоему Бартельми Морлевану. Судья сохранила оба адреса, потом на всякий случай задала поиск фамилии Морлеван по всей Франции. Но больше никого не нашла.
Лоранс заглянула в свой ежедневник. Так, встреча с детьми Морлеван назначена на вторник следующей недели, а сейчас уже пятница. Ей надо было провести свое маленькое расследование по-быстрому. Д-р Жозиана Морлеван проживала недалеко от офиса судьи. Вот с нее завтра же и надо будет начать.
В субботу утром Лоранс стояла у подъезда фешенебельного дома в районе парка Монсури. Д-р Морлеван оказалась офтальмологом. Дама не первой молодости, Дородная, как не без удовольствия отметила судья, торжественно отворила дверь.
– Вам назначено?
– Нет. Я – г-жа Лоранс Дешан, судья по делам несовершеннолетних.
Лоранс знала, что ее должность никаких определенных ассоциаций у людей не вызывает, но обычно бывает достаточно слова «судья», чтобы собеседник струхнул. В самом деле, секретарша д-ра Морлеван прижала руку к пышной груди, словно желая проверить, как бьется сердце.
– Что случилось? – выдохнула она.
– Ничего страшного, – ответила судья, вспомнила о сиротах и добавила: – Во всяком случае, ничего страшного для д-ра Морлеван. Я хотела бы поговорить с ней о ее отце, г-не Жорже Морлеване.
– Да он же ей не отец! – воскликнула дама. – Моя дочь… Д-р Морлеван – моя дочь…
Судья кивнула в знак того, что поняла.
– Мой бывший муж признал ее и дал ей свою фамилию. Вот и все.
Итак, Жозиана Морлеван была внебрачным ребенком, которого Жорж Морлеван усыновил. Никакие кровные узы не связывали ее с тремя маленькими Морлеванами.
– Жорж, наверное, умер? – спросила дама, и в глубине ее зрачков загорелся огонек.
Судья улыбнулась, спеша развеять иллюзию.
– Речь идет не о наследстве, мадам. Или, если угодно, о наследстве, которое непросто принять. Г-н Морлеван оставил трех несовершеннолетних детей, которых кто-то должен растить.
Дама отпрянула назад, словно с потолка что-то рухнуло, чуть не раздавив ее.
– О! Да ведь я же вам сказала, не так ли? Моя дочь не родня Жоржу Морлевану. Она ему никто. И я тоже.
Голос у нее стал пронзительным, почти визгливым. Лоранс почувствовала, как в ней закипает ярость. Хорошо, что Симеон, одаренный ребенок, не связан узами родства с этой мегерой!
– Она носит его фамилию, – сказала тем не менее Лоранс. – Я хотела бы, чтобы ваша дочь пришла ко мне в офис во вторник, 13 декабря, в одиннадцать часов. Возможно, она проявит большую заинтересованность, чем вы.
Уже на улице Лоранс с неудовольствием сообразила, что забыла задать единственный все еще актуальный вопрос: был ли Бартельми Морлеван тоже незаконным ребенком, которому Жорж Морлеван дал свою фамилию? Если это так, дети Морлеван могут распрощаться с последней надеждой обрести семью. Они окажутся на попечении государства, обреченные мотаться по приютам и интернатам в ожидании очень маловероятного усыновления.
Бартельми Морлеван жил в квартале Марэ, на шестом этаже без лифта. Это открытие, сделанное у подножия крутой лестницы, так расстроило судью, что она тут же полезла к себе в сумку. Одним движением пальцев – крак! – отломила кусочек шоколадки и воровато сунула его в рот. Поскольку впереди у Лоранс было целых пять этажей, она решила не жевать шоколад, а рассасывать. Это было такое наслаждение – позволить шоколадной массе таять на языке, обволакивать небо и десны; но и такая пытка – не позволять себе впиться зубами в твердую сердцевину кусочка. Но нет, нельзя. Размякший квадратик перекатывался во рту, так и не смятый зубами. На пятом этаже Лоранс не выдержала и смолотила все, что осталось от кусочка.
– Г-н Бартельми Морлеван?
В приоткрытую дверь выглядывал молодой человек, весь в веснушках и довольно противный.
– Не. Я Лео.
– Лоранс Дешан, судья по делам несовершеннолетних. Мне надо поговорить с г-ном Морлеваном.
– Нет его. А че надо?
Парень говорил нарочито невнятно, комкая слова.
– Это по поводу его отца, Жоржа Морлевана.
Молодой человек, который стоял, томно изогнувшись, правым бедром вперед, резко переменил позу, выставив на этот раз левое, и крикнул:
– Барт ч'хать х'тел н' ев'о папашу!
– Возможно, – сказала Лоранс. – Но решать это не вам. Я хочу видеть г-на Морлевана у себя во вторник, тринадцатого, в одиннадцать часов. Вот моя карточка. Вы не забудете? Во вторник, явка обязательна. Закон есть закон.
Парень не сказал, что ему «ч'хать» на этот закон, но взгляд его, стрелявший куда угодно, только не в глаза молодой женщине, говорил это за него.
Лоранс вернулась домой с ощущением, что зря потратила утро. Кто же добровольно возьмет на себя заботу о трех сиротах? Потом повторила про себя имя одаренного мальчика: «Симеон Морлеван», и улыбнулась. Она сама о нем позаботится.
Но в планы Симеона это не входило. Взяв в оборот социальную сотрудницу, мальчик узнал все, что она выяснила о других Морлеванах по своим каналам. В понедельник вечером в комнате девочек он держал с сестрами совет – они называли это «пау-вау». В лучших традициях индейских племен все трое завернулись в одеяла и, сидя по-турецки на полу, приступили к обсуждению. Раньше, когда дети еще жили дома, они пускали во время пау-вау по кругу зажженную трубку. Жорж, их отец, считал, что это очень забавно. Он поощрял все их чудачества. «До чего ж ты безответственный», – говорила мама. Она говорила это так часто, что в конце концов он подтвердил ее правоту. Взял и ушел.
– Слушайте, девочки, – говорил Симеон, сидя по-турецки и драпируясь в одеяло. – Вот в каком мы положении. На свете есть еще двое Морлеванов.
– Мальчики или девочки? – спросила Венеция, для которой этот вопрос был самым важным.
– Одна из них женщина, она офтальмолог.
Венеция даже не успела попросить у сестры объяснений. Моргана тут же, как будто она была Симеонова копия с субтитрами, сказала:
– Доктор, который лечит глаза.
– Ее зовут Жозиана. Вообще-то она не настоящая Морлеван. У нее та же фамилия, что у нас, потому что папа ее признал.
– Где признал? – спросила Венеция.
Симеон кивнул сестре. Моргана лишь на миг задумалась.
– Это значит, он ее взял в приемные дочки. Как Лексану, мою школьную подружку.
– А, ну ладно, – покладисто кивнула сестренка.
– Другой – настоящий Морлеван. Он наш сводный брат. Он работает в антикварном магазине.
Говорить «продавцом» Симеону не хотелось. Продавец – значит ничтожество, безмозглый тип. Зато лучшее он приберег под конец:
– Его зовут Бартельми.
– Ух ты! – вскричали сестры.
– Прямо как волхва, – восхитилась Венеция.
Моргана и Симеон с улыбкой переглянулись. Оба знали, что сестренка перепутала с Бальтазаром. Но образ старшего брата, который приедет на верблюде, им тоже понравился. Долгая пауза была насыщена магией. При всем своем уме, Симеон даже предположить не мог, что старший брат, может быть, «ч'хал» на них…
Г-жа судья, ожидая во вторник утром всех Морлеванов, не тешила себя подобными иллюзиями. Перед встречей они с социальной сотрудницей уточняли последние детали.
– Г-же Жозиане Морлеван тридцать семь лет, – докладывала Бенедикт Оро. – На самом деле ее фамилия должна быть Пон. Ей было пять лет, когда Жорж Морлеван удочерил ее. Да и теперь она не должна бы зваться Морлеван.
– Почему? – удивилась Лоранс.
– Она уже три года замужем за неким г-ном Танпье. Просто не захотела менять фамилию из-за врачебной практики.
Безусловно, связь офтальмолога с детьми Морлеван была очень косвенной.
– Жаль, – вздохнула судья. – Врач из престижного района, идеальный был бы вариант.
Женщины обменялись улыбками. Обе они, каждая по-своему, принимали близко к сердцу дело Морлеванов, и это их сближало.
– Бартельми Морлеван – тому всего двадцать шесть, – вернулась к своему докладу Бенедикт.
– Вы его видели?
– Нет. Ни его, ни офтальмолога. Вот он действительно сын Жоржа Морлевана, но отца никогда не видел.
– Сводный брат, – задумчиво протянула судья.
Можно ли взвалить на молодого парня такой неподъемный груз – ответственность за трех детей? И должна ли она, судья, грозить ему законными карами, если он откажется иметь дело с братом и сестрами?