Неизвестен Автор. Бессонный патруль (Сборник)

   Когда, наконец, были разобраны все вещи, кладовая опустела, то дотянуться до трубы было невозможно. Алькенов вышел и скоро возвратился с деревянным ящиком.
   Понятые все время безмолвно смотрели на то, как проходит обыск. Колыванов быстро посбрасывал все узлы, они мягко шлепались на цементный пол, над ними поднималась пыль, особенно заметная в световых конусах, потом оседала. Труба была пуста, золото опять не было найдено.
   Колыванов, не слезая с ящика, забросил правую руку со щупом за трубу и стал вести упершимся в стену щупом вдоль трубы. Металлическая часть щупа изредка позвякивала и неожиданно провалилась. Колыванов на мгновение потерял равновесие, но стоявший рядом работник угрозыска поддержал его и заинтересованно подался вперед. Ближе подошли Алькеиов и второй сотрудник. Последний передал фонарь товарищу, достал фотоаппарат, укрепил вспышку, Колыванов уступил ему место, он поднялся, несколько раз вспыхнула лампа, освещая резким и сильным светом присутствовавших. Затем Колыванов поднялся вновь на ящик, щуп отдал Алькенову, завел руку за трубу достал ком тряпья, сошел с ящика, на ладони развернул найденное - там лежали бумажные грязные пакетики. "Там сфотографируешь, когда протокол будем составлять", - сказал Колыванов.
   - Что скажешь, Борис? - обратился Колыванов к Афанасьеву. Тот безучастно молчал. - В таких случаях полагается говорить: "Подбросили!" поучающе-насмешливо сказал Колыванов. Вновь встал на ящик, тщательно провел щупом, взятым у Алькенова, вдоль трубы и снизу, и сверху, но щуп попадал в яму, из которой было вынуто золото. Сыпались мелкие комки штукатурки...
   Алькенов вошел в кабинет Колыванова, как всегда не постучавшись. Николай Петрович сидел за столом, на котором, кроме тяжелой синей стеклянной пепельницы и стоны переплетенных дел, ровно обрезанных, но все разно распухающих, приподнимающих обложку, ничего не было.
   - Посмотри, Сергей переплел, - сказал Колыванов, поднимая верхний фолиант. - Сам сшивал, сам переплетал, красиво, а?
   Алькенов машинально погладил том дела, повертел в руках, раскрыл, мимолетно перелистал, потом положил обратно.
   - Николай Николаевич, а как вы объясняете, что Афанасьев признался? Да еще рассказал, как крал золото на прииске? Помните: все отвернулись, а он кладет в карман, потом этот карман вместе с золотом вырезает. Наверное, считает, что мы больше доверять будем, а все равно в обвинительное это похищение не включишь...
   - Не в том дело... - некоторое время Колыванов отрицательно качал головой, глухо похмыкивая. - Понимаешь, Афанасьев - преступник, его гнетет, не может не подавлять непроизнесенное признание. И процесс дознания надо вести у него на глазах. Мое раскрытие истины целиком преступнику распахнуто. Практически обвинигетьное заключение мы вместе готовим. Он вместе со мной своих соучастников судит. Он очень хорошо знает, сколько мне открылось из того, что он совершил. Он следит, следит и сопоставляет: самому себе ведь он признается во всем. А для меня важно снять предохранительные тормоза.
   - Таких, как Афанасьев, надо припирать фактами, - раздраженно заметил Алькенов.
   - Не петушись, не петушись, - ласково пробормотал Колыванов. - В своей статье ты объективнее: "Нам недостает философского осмысления процессов следствия, я о себе, как о следователе, еще ни одного философского труда нс читал. А следователь - профессия философская!" И меня замучил Афанасьев, а еще более Сотиков, да и остальные хороши. Ни с одним мы столько не повозились, но не начнись все с добровольного признания Афанасьева, не было бы у меня удовлетворения.
   - Вообще, они похожи... - задумчиво протягивает Алькенов.
   - Чем же?
   - Афанасьев - заматерелый Сотиков. Оба тщеславны.
   Только у Афанасьева тщеславие - первый толчок, а Cотиков пока в тщеславии уступает.
   Афанасьев разбирается в себе, это такое состояние, когда тормоз, задержка в признании только одна - нежелание дать в мои руки слишком много обвиняющих фактов. Вот так он не желал сам признаться в краже золота.
   Достали бы мы этот факт или нет, неизвестно, скорее всего, не достали, он - крохотен. Но вот он признается да еще описывает с подробностями, со вкусом, сама картинность возбуждает его, он убеждает себя в ценности своей, в том, что и он человек, мне равный, он старается ничего не упустить из того, в чем признается. Хоть на мгновение, но добивается моего удивления. Потом за это признание сам он и берется, сам, наедине с собой, раздумывает.
   - Вы, Николай Николаевич, слишком много думаете об Афанасьеве, то есть слишком думаете за него, воображаете, как он раскаивается, как он тйрзается...
   - Ах, Алькенов, Алькенов... Наш подполковник Балинов говорит: "Любое слово красиво, если истинно!" Меня в нашем старомодном начальнике потрясает бескорыстное стремление к точности. А у меня практический прием - я строю представление о профессии, сопоставляя, размещая понимание между полюсами-у нас следователь должен обожать точность, как математик, но людей любить и замечать, как старенький врач. Я - против однозначности.
   Я не испытываю ненависти к Афанасьеву, мне он даже кажется добрым человеком. Но я не могу подавить в себе профессионального следователя, то есть человека, который не будет себя чувствовать хорошо, спокойно спать не сможет, если не размотает всего преступления. У меня в деле все должно быть светло, как днем.
   Был бы я сухим, бесстрастным человеком, не было бы во мне любопытства и интереса замечать оставшееся человеческое в преступнике. Ну, а значит, не удавалось бы вызвать доверие, может быть, это и не доверие еще, а только желание меня превзойти. Так и соревнуемся: я - в расследовании, Афанасьев-в признании. Я как бы за стенку захожу, его запирательство ему самому смешно и неловко.
   Наблюдать, как сжимается кольцо, как его разоблачают без его участия, он не пожелал, он захотел принять решение сан и самостоятельно его исполнить...
   * * *
   Прошло еще несколько дней. Колыванов зачитал Афаиасьеву обвинительное заключение, предложил ознакомиться с делом.
   Тот неторопливо и внешне спокойно перелистывал страницы протоколов. На мгновение перед ним возникли обрывки событий, туманные сопки Магадана, студеный песок золотоносных ручьев, тревоги и страхи долгих ночей вблизи врииска, разговоры с Сотиковым, потом появились другие лица, вплоть до Туманскон и Алапаева. Афанасьев почти не вспоминал ни о жене, ни о сыне и дочери. Он чувствовал, как между ним и всем тем, что было его жизнью, встала какая-то глухая преграда, и, независимо от него, она становилась все крепче и непроницаемее. Здесь он заметил, что особенно его царапают редкие строки в конце некоторых протоколов. Они были написаны его рукой. "Всю жизнь' мечтал обладать ясным округлым почерком... И вот: все распадается, рассыпается, все коряво, неуклюже, грубо, будто осоловелый писал..."
   И Афанасьев сидит, сидит, замирая подолгу над раскрытым томом дела, поторапливаемый шагающим из угла в угол Колысаиовым...
   Э.ДЖИЛКИБАЕВ.
   * * *
   ВСТРЕЧА
   1
   На этих сельских вечеринках на баяне чаще всего играет Сережа-тракторист. Вообще-то он мастер на все руки:
   ц киномеханику поможет, если надо, и технику любую починит. Но уже давненько, поиграв вечером немного для начала, он передает свой баян дружку, а сам исчезает с Катек Полозовой.
   Та на танцы приходит не часто. Стесняется. Как-никак за плечами у нее медучилище. Больные в совхозном медпункте ее Екатериной Юрьевной величают, неудобно ей каждый день на танцы бегать. Но, с другой стороны, с Сережей они еще в восьмилетке сдружились и всю жизнь собираются вместе быть. Любовь.
   Сегодня Сергей почти до рассвета засиделся с Катей на .лавочке около медпункта, где девушка и работает, и живет в задней комнате, отведенной под квартиру. Когда парень возвращался домой, ночная тьма уже чуть посерела. С реки, окутанной туманом, тянуло предутренней свежестью.
   Сережа шагал вдоль реки через небольшую поляну. Поднеся к глазам руку с часами, он посмотрел время. Третий час...
   Соснуть бы хоть малость, - он заторопился, ускорил шаг.
   Но тут ему показалось, что в кустах, над берегом, кто-то лежит. Он свернул с тропинки, подошел ближе и убедился, что не ошибся.
   - Вот нашел место! Набрался, что ли?
   Сергей наклонился над лежащим, чиркнул спичкой и невольно отшатнулся. Человек лежал лицом вниз. На спине его, на светлой куртке, расплылось темное пятно.
   Несколько секунд Сергей стоял неподвижно, растерянно. Потом отступил назад, обошел куст и бросился со всех ног прямиком через поляну к дому совхозной конторы,.
   Участковый милиционер, первым примчавшийся на мотоцикле, никого не допускал к месту происшествия. Только медсестра Катя Полозова, одетая в легкое ситцевое платьице, осматривала лежащего на земле человека.
   И когда прибыла из города машина, обведенная по кузову алой полоской, девушка шагнула навстречу немолодому черноволосому майору и торопливо сообщила:
   - Он жив, товарищ Гарин! (Она знала майора: как-то зимой он читал у них в училище лекцию.
   - Оказали первую помощь?
   - Продезинфицировала рану, сделала уколы, чтобы поддержать сердце... И вообще, что полагается...
   - Вы врач?
   - Медсестра. Из совхозного медпункта.
   - То-то смотрю - молоденькая. Ну, молодец. Сейчас подъедет эксперт. Пусть останутся два человека, понятые.
   Остальных попрошу удалиться. Кто знает пострадавшего?
   Никто не отозвался.
   Майор обратился к смуглому лейтенанту с ф-отоаппаратом, уже вытаскивающему из футляра свои "Кристалл":
   - Товарищ Оспанов, действуйте! - и обернулся к Кате: - Кто обнаружил потерпевшего?
   Девушка указала на Сергея.
   Майор разговаривал с парнем и в то же время нетерпеливо посматривал в ту сторону, откуда должна была вотвот показаться санитарная машина.
   - Что-то они там застряли!
   Высокий голубоглазый лейтенант Никитин принес из автомобиля "следственный чемодан" со всем необходимым для осмотра места происшествия. Оспанов прицелился объективом в сторону лежащего в кустах человека и щелкнул затвором. Между тем Никитин принялся набрасывать схему местности. Работая, лейтенант задумался, сдвинул на затылок фуражку, осмотрелся. Крупные рыжеватые волны мягких волос упали па его лоб. Что-то заметив внизу, на песке, он спустился по береговому откосу.
   Гарин внимательно осмотрел'лежащего. Это был мужчина лет сорока, плечистый, сильный. Ранен ножом в спину, но сердце, очевидно, не затронуто.
   - На голове и теле следы борьбы, товарищ Гарин, - подсказала Катя.
   Майор покачал головой:
   - Да... Он боролся. Но ис здесь... Вокруг-никаких следов борьбы, даже трава не потоптана. И слишком мало крови на том месте, где он лежал. Почти нет кров". Его пытались убить в другом месте и, приняв за мертвого, решили отвезти труп подальше. Почему-то тем, кто покушатся на неизвестного, нужно, чтобы место происшествия не привлекло внимания милиции.
   - Следы у воды! - - послышался голос Никитина.
   Майор спустился к воде. Трава на береговом откосе была примята, значит, по ней ходили. С тех пор прошло не более трех часов. Через три часа примятая трава выпрямляется, и уже не узнать того места, где по ней ступала нога.
   Майор смотрел на следы сорок первого размера с поломанной подковкой на правом каблуке, с широкими тупыми носками. Его шаг не превышал в длину семидесяти сантиметров. Человек был не очень высокого роста, но еще молод. У стариков длина шага меньше.
   Казалось, преступник вышел из реки и в реку вернулся. Следы, идущие от воды, были глубоко вдавлены во влажный песок: убийце было тяжело нести свою жертву.
   Назад. от кустов к воде, он спускался налегке, торопливо.
   Носки были вдавлены сильнее, каблуки из песчаной полосе почти не были различимы.
   Обо всем этом привычно думал майор, научившийся по следам и вещественным доказательствам распутывать нелегкие загадки. Бывали, конечно, и ошибки. Например, один раз стреляли из "Парабеллума", а на месте преступления были найдены гильзы от патронов "ТТ" - калибра 7.62 миллиметра. Оказывается, из "Парабеллума" тоже можно стрелять такими патронами. Но майор не мог еще этого знать. А убийца отрицал свою причастность к этому преступлению. Майор все же пошел на следственный эксперимент и докопался до истины. Оказывается, истина уже давно открыта другими...
   "Почему же запаздызает медицина?" - майор с нетерпением прошелся по берегу. Он решил было связаться по раци" с дежурным по управлению. Но в этот момент Оспанов радостно крикнул:
   - Едут!
   "Скорая" показалась на противоположном берегу, она сворачивала к мосту. Через несколько минут она остановилась в отдалении от кустов, где лежал раненый.
   - Подъезжайте ближе. - позвал майор. - Все уже зафиксировано, заснято... Чго случилось?
   - Да, как на зло скат сел... пришлось менять, товарищ майор, - шофер "скорой" смущенно кашлянул в кулак и пнул переднее колесо машины.
   Доктор, толстый и лысый, шумно вылез вслед за шофером. Протянул майору пухлую руку:
   - Ну-тес... опять не слава богу?.. Жив?
   Не слушая ответа, толстяк принялся осматривать раненого:
   - Обыскали его? - продолжал он. - А то увозим без промедленья!
   - Уже... При нем нет никоих документов. Шел, очевидно, на работу.
   - Да, в спецовке.
   - За спецовкой мы приедем. На ней следы цементной пыли.
   - Железное здоровье, - сказал врач, думая о своем. - Другой бы, пожалуй, не выжил. Цементная пьль, говорите?
   Похоже, что рабочий с цементного склада... - Доктор сел в кабину шофера, хлопнул дверцей и, обернувшись к оперативникам, помахал рукой:
   - На складе работает, грузит... Силища! - крикнул он бодро. Иначе труба. А этого спасем... Пока!
   Негромко прогудев, "скорая" тронулась и вскоре исчезла.
   Они перебрались на противоположный берег, надеясь и там найти следы ботинок сорок первого размера с поломонной подковкой на правом каблуке и тупыми носками.
   Но следов не было.
   - Спустились в лодке вниз по реке, - предположил Леня Никитин.
   - За три часа они могли далеко смыться, бродяги.
   - Найдены следы одного, - напомнил Оспаиов. - Уплыл, потом бросил лодку.
   Вскоре Оспанов уехал в лабораторию печатать снимки, и с майором остались двое: Никитин и молчаливый застенчивый парень в военном обмундироваиии без погон.
   Это был новый работник-демобилизованный солдат, только что из армии. Майор взял его на следствие, чтобы "приучать к делу".
   Солнце поднялось уже в самую высь и вовсю припекало.
   - Мы еще не завтракали, - вспомнил Николай Петрович, обтирая платком лицо и шею. - Как думаете, ребята?
   Решили найти столовую, посидеть в холодке, выпить пива. Никитин принес три толстых кружки - пиво на розлив продавали в буфете столовой. А новенький (его звали Николай Рябов) встал к раздаточному окну с подносом.
   Майор же, заняв столик к углу, где прохладней, задумчиво чертил вилкой по пластмассовой крышке.
   След преступника, думал он, взять сейчас будет трудно.
   А если пустить собаку? Нет, ничего, пожалуй, не выйдет.
   Преступник плыл в лодке, Никитин прав, а где он вышел на берег? Можно пройти несколько километров по берегу.
   Но уже поздно. По берегу снуют люди. Они спешат на боту, идут купаться, удить... Где тут псу разобраться!
   - Начнем с потерпевшего. - предложил майор, когда завтрак подходил к концу. - Как ты думаешь, Рябов?
   Тот перестал есть и смущенно развел руками. Слово "потерпевший" ему уже стало привычным, но как начать с него? Все же, хотя и неуверенно, он сказал:
   - Это значит установить, кто он? Так, товарищ майор?
   - Верно! Молодец!... Из тебя такой Пинкертон выйдет, только держись! и майор с удовольствием приложился к кружке с холодным пивом.
   От похвалы Рябов повеселел, приободрился. За те десять дней, что он проработал в милиции, он услышал много незнакомых слов: трасология, криминалистика, дактилоскопия и прочее. А то было еще слово, которое он никак не мог запомнить и даже потихоньку записал на бумажку:
   странгуляционная борозда... Это когда говорили о повесившемся человеке. Как раз недавно повесился один электрослесарь. Причину точно еще не установили, но были данные, что из-за ревности. Вроде, жена гуляла. Но и слесарь этот имел свои недостатки. Пил все больше и больше. И даже повесился по пьянке. Так что, пойди разбери, кто тут прав, а кто виноват... Рябов этому удивлялся. Вот ему скоро в вечернюю школу идти, потому что без среднего образования никакого ходу... А ведь жизнь-то, она вся впереди.
   Хорошая жизнь, честное слоио!..
   За завтраком опять заговорили о потерпевшем. О нем тоже еще ничего не известно. Документов при нем не оказалось. Может, преступник, вытащив их, уничтожил или присвоил? Преступник, по всем данным, опытный. Он даже тело подбросил, как выразился Никитин. Но кто он и почему совершил преступление - этого еще тоже не знали...
   Обсудив все, решили, что единственной ниточкой, за котирую можно уцепиться, является та щепотка цеменгной пыли, которую наскребли на этой спецовке и, словно невероятную драгоценность, завернули в целлофан.
   И майор послал Рябова на склад цемента, узнать, кто сегодня не пышел на работу.
   - Конечно, может, оно и не так. Может, это ошибочное предположение, предупредил Николай Петрович. - Возможно, он дома у себя что-нибудь строит и поэтому с цементом возится. Это нам неизвестно. Но проверять мы должна все, что попадает в поле нашего зрения. Понял, Рябов?
   - Понял, товарищ майор!
   Когда Рябов ушел, майор и Никитин вышли из столовой и на всякий случай еще походили по берегу и по поселку.
   Поселок этот привыкал к большому городу. Раньше его называли Александровской слободой. В слободе еще до революции селились переселенцы из центральных губерний Росспи, с Украины. Здесь, в казахских степях, земли было достаточно, не то, что дома. Переселенцы строили себе жилье, пахали землю. Перед самой революцией возник рудник.
   и тогда многие хлебопашцы стали шахтерами.
   А при Советской власти здесь развернулось большое строительство. Задымили толстые трубы металлургического завода. Все дальше уходили в степь кварталы многоэтажных домов. В степи вырос большой город.
   Рябов возвратился через час. По его лицу сразу усидели, что ходил не зря.
   - Действительно, не вышел на работу один гражданин...
   Он десятник того склада, одним словом, имеет дело с цементом.
   - Фамилия, адрес?
   - Евдокимов Владимир Андреевич, - Рябов заглянул в бумажку. - Сорока двух лет, семейный, живет по улице Весенней, дом тридцать дна.
   Веснушчатая, худенькая жена Евдокимова - Валя, узнав в чем дело, всплеснула руками:
   - Господи, что же это?! Не пьет, ведь, разве только по праздникам покупаю ему чекушку... Не дерется, и кто его так? Ох, горе, горе!
   Плача, она выбежала из калитки, забыв запереть двери чисто побеленного домика, и поспешила в хирургическое отделение больницы. Детей дома не было: сын и дочка - в пионерском лагере.
   Мужа она застала еще не пришедшим в сознание. И еще более залилась слезами, упала на обитый дерматином диван в коридоре клиники. Пришла медсестра со склянкой нашатырного спирта. Ожидающие приема больные обступили женщину.
   На шум вышел толстый доктор, тот самый, что приезжал на место происшествия.
   - Что за шум? А вы успокоитесь, Евдокимова. Положение не такое уж страшное. Жить будет. Ясно?
   Следственная группа в домике Евдокимовых никого не застала. Тогда пошли к соседям, поговорили и установили, какой дорогой чаще всего ходит на работу и с работы Евдокимов. Оказалось, что дорог несколько, но чаще всего Владимир Андреевич пересекает большой школьный сад и сразу попадает на берег. А там, на берегу реки, на окраине поселка, расположены склады строительных материалов, в том числе и цементный.
   Школьный сад был уже не сад, а целая рощица из тополей и берез, окружающая старое кирпичное здание. Несколько поколений ребятишек сажали эти деревья, школьный сад все более раздвигал свои границы, все ближе подступал к реке. А старое кирпичное здание построили еще до революции. Раньше жила в нем семья местного богача Грибанова, который владел рудником и тремя кабаками в слободе Александровской.
   Во время гражданской войны семья Грибановых из слободы исчезла. В бывшем купеческом особняке открылась школа. Сейчас в поселке она не одна, есть еще десятилетка, горный техникум, курсы учебного комбината. А в те далекие годы это была первая школа, дающая среднее образование.
   "Скорее всего, в этом саду и произошла встреча Евдокимова с преступниками, - решил майор Гарин. - Евдокимов, по рассказам сослуживцев, задерживался вчера на работе - шла разгрузка прибывших вагонов с цементом. Домой он отправился часов в одиннадцать вечера. Вот по дороге и могли его встретить".
   Сквозь деревья виднелись кирпичные стены старого двухэтажного дома с подвалом. Лет восемьдесят, а то и больше, было этому бывшему купеческому особняку. От времени дом даже осел, покосился.
   Но он еще хорошо служил людям. Почти весь год, с сентября и до конца июня, старый дом и старый сад были наполнены топотом быстрых детских ног, гомоном и смехом.
   Задорная трель школьного звонка, вырвавшись из стен дома, разносилась далеко по окрестностям. Но сейчас здесь было пустынно.
   Никитин и Рябов остались у подъезда, а майор и Оспанов (его майор вновь вызвал) пошли вокруг здания. Позади дома они увидели ветхий флигель, а чуть поодаль, за огородом - сарай. В правом крыле, судя но кружевным шторам на окнах, находилась квартира. К дверям квартиры вело высокое крыльцо. Метрах в трех от крыльца на уровне земли чернело забранное решеткой подвальное окошечко. Четыре ступеньки спускались к двери, ведущей в подвал. Массивный замок висел на этой двери.
   Гарин обратил внимание на окна квартиры. На двух белели шторы, третье было открыто. В одной из створок торчали осколки стекла. Еще больше осколков виднелось а траве под окном. Солнце, пробиваясь сквозь листву кустов и деревьев, серебрило осколки.
   Николай Петрович покачал головой, повернулся к Оспанову. Тот понимающе ухмыльнулся:
   - Кто-то здесь похозяйничал!
   Майор поднялся на крыльцо, постучал, но никто не отозвался. Осмотрев скважину внутреннего замка, Николай Петрович убедился, что замок цел, даже не поцарапан. Следовательно, кто-то высадил стекло, раскрыл створку окна и влез в квартиру. Но так ли это?
   - Байкен, поищите сторожа школы!
   Оспанов ушел. Из-за угла показались Никитин и Рябов.
   У подвальной двери они что-то долго топтались, указывали друг другу на замок, потом присели на корточки.
   - В чем дело? - спросил майор.
   Подошел Никитин:
   - Там кровь, Николай Петрович!
   - Кровь?
   Майор быстро спустился с крыльца. На сухой твердой земле у спуска в подвал виднелись темные пятна. Только!
   натренированный глаз следователя мог обратить на них внимание. Никитин поддел комочек земли щепкой, подал майору. Николай Петрович всмотрелся:
   - Да, кровь... Возьмите для лаборатории, и с замком возились.
   - На замке царапины, свежие следы ударов. Его хотели сбить, но не успели. Скорей всего помешал Евдокимов.
   - Это верно. Вот и следы борьбы - трава поблизости вытоптана, земля разворочена, опрокинута бадья с известью... А вон и каблук с подковкой!
   Каблук обрисовывался в двух местах, в сумятице развороченной земли и пыли. Целого следа не было, но каблук говорил о том, что здесь побывал ночью человек, ранивший Евдокимова.
   Байкен Оспанов привел смуглую черноглазую женщину.
   Платок ее был надвинут на лоб, она сняла его и перевязала испачканными в земле руками.
   Майор поздоровался и спросил, кто она.
   - Здравствуйте, - ответила женщина, вытирая о фартук руки. - Техничка я буду.
   - Здесь и живете?
   - Нет, проживаем в бараках. А здесь на работе находимся.
   - А сторож где?
   - Нету его... На внучкину, говорил, свадьбу поехал, в Алексеевку.
   - А кому же сторожить ночью?
   - А чего сторожить, - женщина потуже перетянула концы платка под подбородком. - Мебель одна, - она указала на старые парты, сваленные у главного входа.
   - Но нельзя же без сторожа! Директор где?
   - А в отпуске они, всей семьей в отпуске. Подались в эту... как ее, Евпаторию. Сын у них болен, сына надо лечить... А я им огород полю, поливаю.
   - А кто в этой квартире живет?
   - А директорова семья и живет. С того боку его квартира, а другое все школа... А вон там, во флигеле, значит, сторож живут. Василий Васильевич Зуев.
   - Плохо ваш Василии Васильевич служит... Стекло-то, когда высадили?
   Уборщица увидела разбитое стекло и всплеснула руками:
   - Ох, что же это такое! Фулиганы лазили!.. Может, забрали чего? Сроду в этих местах такого не было, товарищ начальник!
   - Ключа у вас нет случайно?
   - Ключа нету... У учительницы, может, есть.
   - Тогда сходите к этой учительнице, позовите ее. Обе вы понятыми будете. С вами мы в квартиру войдем для осмотра.
   Когда уборщица школы пришла с молоденькой испуганной учительницей, майор велел открыть замок. Никитин достал из своего чемоданчика нож, отжал ригель замка, и двери открылись.
   Один за другим вошли в прихожую. За прихожей находились две комнаты, одна дверь вела в кухню. Окно было разбито в первой комнате, в той, что приблизительно находилась над подвалом.
   Майор внимательно осмотрел подоконники. Следов на подоконнике не было.
   - Через окно никто не влезал и не вылезал, - сказал майор. - Стекло выбито изнутри и выбито второпях, случайно.