Неизвестен Автор. Бессонный патруль (Сборник)

   - До трех лет лишения свободы.
   - Так и надо, - поддакнула женщина, - не воруй. А суд скоро? Интересуюсь, дура, а может чего че так? Ну, ладно. До свиданья. - Ушла довольная, что подозревать ее в чем-либо никто не собирается.
   Следующей была Камнла Гуревич.
   Девушка скромно опустилась на стул, поправила юбку.
   И смотрела куда-то за окно, где уже кончался ливень.
   Гуревич походила на индианку: чернотою волос, гладко обтекающих голову, ровной смуглостью. Но более всего - глазами цвета влажного антрацита.
   Она была в сером, тщательно отглаженном костюмчике и и белой блузке, наглухо застегнутой у самой шеи. Серьезное выражение лица делало ее старше.
   На вопросы отвечала тихим голосом, односложно. Нет, она не знает, кто мог получить деньги ее соседки по комнате. Нет, извещения не видела, письма не получала. Ей пишет только бабушка, у которой она выросла. Больше никто? Нет, только бабушка. А мать? Мать не видела с детства. Разъезжает где-то по периферии с концерта.^:!.
   Правда, еще подруга пишет. С нею вместе поступали в музыкальное училище. А больше никто.
   Руки ее сложены на коленях. Пальцы тонкие, длинные, учится по классу фортепьяно.
   "Но почему такая тихоня? - спросил я себя. - Или на нее действует официальная обстановка? Эти ст&ны, железный шкаф, милиционер у входа...".
   Ливень мало-помалу сошел на нет. Наконец ярко, как на переводной картинке, еще мокрой от воды, за окном прояснилась улица. Мокрые дома, мокрая зелень, блестящий, уже кое-где дымящийся от солнца асфальт.
   Гуревич ушла, унося с собой какую-то непонятную печаль. Была в кабинете пятнадцать минут: ровно столько потребовалось, чтобы выслушать и занести в протокол ее ответы, взять образец почерка.
   На бланке извещения, адресованном Задонской и изъятом нами в качестве вещественного доказательства, почерк был круглый, торопливый и, на первый взгляд, принадлежал Гуревич. Но, чтобы не обижать девушку подозрениями, которые могут и не подтвердиться, я не задал еп главного вопроса. Пусть ответят вначале на него специалисты-почерковеды.
   ТРОФЕИ
   Листок из ученической тетради сложен вчетверо.
   "Дорогой солдатик!
   Ваша разлюбезная королева вступила в местное общество "ЭКЮ". Расшифровать? "Эксплуатируем карманы юношей". С чем и поздравляю. Научилась курить, пить.
   Ваши письма, сударь, читает своим кавалерам. Намотайте на ус.
   Доброжелательница".
   Анонимка? Буквы ломкие, с левым уклоном, вытянутые.
   Автор явно старался изменить почерк.
   - Обратите внимание: левая рука, - отрывисто произносит Ханзада. И я по голосу чувствую, что весь он охвачен нетерпением.
   - Гадкая анонимка, - приговаривает он. - Хозяйка нашла на полу комнаты девушек. Конечно, к делу не относится. Я так. Может, пригодится.
   Он разворачивает над столом газету.
   - А это обнаружено в печке. - Ханзада осторожно разгибает складки бумаги. - Печка в их комнате. Тоже на всякий случай изъял... Взгляните.
   Я усмехнулся. Как-то перед домом, в котором было совершено преступление, нашли при осмотре каблук от дамской туфли. Наморщили лбы: "Взять или не взять?" А кто его знает? Пригодятся ли? На нем не написано. Может, случайная прохожая потеряла. Но в протокол все же занесли.
   На всякий случай. И как пригодилось!
   У подозреваемой, которая клялась, что слухом не слыхала и не видела этот самый дом, изъяли туфли. На одной не хватало именно того каблука. Потом появились и другие улики.
   - Ориентир номер один! - воскликнул Ханзада перед уходом два часа назад. - Осмотр комнаты девушек! Да! - И встал. - У вас папка найдется?
   - Ханзада, - попытался я охладить пыл моего помощника. - Взломов нет. Обстановка явно не нарушена. Что даст осмотр? - Я, конечно, хитрил. Осмотр необходим, но хотелось проверить, как он отнесется к моим словам. - От преступления к преступнику надо идти кратчайшим путем.
   Ты уверен, что это кратчайший? Если уверен...
   - Как прямая между двумя точками, - мигом отозвался Ханзада, запасаясь бланком протокола осмотра.
   -- Образцы почерков есть? Есть. Не короче ли, без лишней мороки назначить экспертизу? Вот почерк Гуревпч, как дне капли... Думаю, подтвердится.
   Но Ханзада непреклонен:
   - Осмотр - та же рекогносцировка. - Доказывать он предпочел с помощью армейской терминологии. - Комната... Сумочка... Паспорт... Преступник... Какие ходы - выходы? Сориентируюсь и легче разобраться.
   - Понятно, - рассмеялся я. - Тебя не переспоришь.
   Но не путай: осмотр места происшествия и рекогносцировка -далеко не одно и то же. Ну, действуй, смотри в оба.
   К двери Ханзада шагнул по-военному, с левой нога. Откуда в парне столько армейского? И даже осанка. А возраст - только-только призывной.
   ... На газетном листе, который Хаизада бережно развернул передо мной, лежал второй его трофеи: кучка пепла. В темной его Массе светлело пятнышко, величиной чуть больше головки спички - не сгоревший бумажный уголок. Я рассмотрел его: с одной стороны белый, с другой - в желтоватом смолистом налете.
   - Черновик анонимки? - Я поднял на Ханзаду глаза.
   И что у него за вид! На лбу - сажа. Плечо с известке...
   На славу потрудился парень.
   Ханзада заметил мою улыбку и убежал почиститься.
   Я уже знаю, как действует Ханзада во время осмотра места происшествия. Ничто не оставит без внимания. Бутылку, любой осколок стекла сантиметр за сантиметром просмотрит в боковом освещении. Наведет лупу то на спичку, то на окурок. Из следственного чемодана постоянно что-нибудь вынимает. От порошка до фотоаппарата.
   - Ханзада, не заночуешь? - шутят сотрудники, покуривая в стороне и обсуждая прогнозы раскрытия. - А то, гляди, сержанта за раскладушкой пошлем,
   - А?.. - запоздало вопрошает практикант. Черные пряди упали на лоб, на лице полная отрешенность. - Сейчас, сейчас... - -он все еще там, в мире вещей. Ведь вещи "видели" все! Надо повнимательней, не пропустить бы чего! Самого, самого...
   Я его понимаю.
   Сегодня после ухода Задонской, Ханзада пожаловался:
   - У меня одни хулиганы! Надоели эти "боксеры"! Ясность полная. Возмутитель спокойствия есть. Свидетели - тоже. Знай, себе, пиши бумаги. И попросил: - Дайте дело, где преступник неизвестен. Я бы раскрыл. Честно.
   Нет, я не отказываюсь. Работа есть работа. Но что-нибудь повеселее бы...
   - Пожалуйста, не против, - сказал я. - Кража из ларька подойдет? Смотри, с визитной карточкой: на месте оставлен паспорт. Или вор был пьянее вина и потерял документ.
   Или паспорт подбросили. Куда веселее! Возьмешь?
   Но Ханзада не торопился соглашаться. Возможно, хотел заполучить что-то другое. Разумеется, самое важное.
   ^Что-нибудь такое... Старшему товарищу надо быть бы подогадливей.
   - Тогда возьмите другое. Вот.
   - Хорошо, - сдержанно ответил Ханзада, принимая от меня дело Задонской.
   - Мне все равно. Лишь бы от начала. Понимаете? Розыск интересен.
   Я понимал. А он через минуту, листая дело, легонько посвистывал, что у него было признаком отличного настроения.
   Но допрос квартирной хозяйки я оставил за собой.
   - Надо выяснить, - сказал я, - и кое-что не относящееся к делу. При тебе пообещал...
   Но куда запропастился Ханзада? А, убежал почиститься. Кажется, идет. Пуговицы на форме курсанта надраены до сияния. Ботинки отглянцованы. Складки на брюках безукоризненны.
   Ханзада сразу отыскал глазами свои находки: анонимку и горку пепла на газете,
   - Даю на выводы пять минут, - сказал и и взглянул на часы. - Хотя нет. Обеденный перерын. Говорят, после дождя вода, что парное молоко. Проверим? А дорогой поговорим.
   Солнце пекло нещадно. С асфальта уже исчезли последние остатки ливня, и только газоны хранили влагу.
   Ханзада подтянулся, привычным жестом поправил фуражку. Я в своем гражданском костюме рядом с ним выглядел мешковато.
   - Уанзада, хочешь стать военным?
   - Почему вы так думаете? - насторожился Ханзада.
   - Да ты все с левой шагаешь.
   - Вон вы о чем, - кисло протянул он. - Я эту науку побеждать, можно сказать, с детства... В общем, суворовское закончил. А потом решил двинуться на борьбу с разной нечистью. - Он помолчал. - Хочу на следствие распределиться. Не знаю только, получится ли...
   - Получится, - успокоил я. - Было бы желание.
   - Ну, этого мне не занимать, - бодро ответил он и снова оживился,
   - Значит, так, - начал Хапзада, когда мы быстро шагали к реке по теневой стороне улицы. - Достать извещение из ящика. Войти в дом за паспортом. Пройти к почтовому отделению. Получить деньги. Вернуться и положить паспорт на место... Я прикинул. На все это надо примерно полчаса.
   - Аккуратный нынче пошел вор, - заметил я. - Начали класть паспорта на место. - Это был намек и на дело с "визитной карточкой", но Ханзада даже ухом не повел.
   - Допусгнм, кассирша права. - Ханзада развивал мысль дальше. - Перевод получила Задонская. Но этого не может быть. - Он умолк на мгновение, пока мы обошли какую-то женщину. - Далее. Допустим, кассирша лжет. Почему? Во-первых, выдала деньги в чужие руки и боится...
   Этот вариант возможен? Вполне. Вопрос: кому выдали?
   Тому, кто положил паспорт па место. После осмотрп я сомневаюсь, чтобы это мог сделать посторонний. Вор спо;"1, домашний! И, чтобы не было никаких неясностей, уточним:
   Гуревич! - подождал, ожидая моей похвалы, (ее не было)
   и напомнил: - Вы же ее заподозрили... Во-вторых, допустим, кассирша денег никому не выдавала, а поделила их в сговоре с почтальоном. Возможно? Вполне. Могут спросить: а паспорт? Как лежал, так и остался и сумочке. Вопрос: получала ли переводы Задонская раньше? Ответ: получала! Все ясно. Паспорт им был не нужен.
   За двухэтажным зданием пошивочной мастерской мы перебежали дорогу. До реки остался квартал.
   - А хозяйка? - поинтересовался я. - Сердитая? Коромыслом не вооружилась?
   - Нет, - усмехнулся Ханзада. - Одна дома. Чаю предлагала. Интересовалась: что ищу? Поговорили, а записывать не стал. Для вас оставил. Да ей все рацио ничего не известно.
   С берега река казалась неширокой желтоватой лентой, а купальщики муравьями.
   - Одно из двух, - прокричал Ханзада, когда мы запрыгали вниз по тропинке. - Или кассирша с почтальоном, или Гуревич. Других вариантов нет. Или-или...
   Он разделся первым. Подвигал по-боксерски кулаками, попрыгал. Па теле ни жирпнкн. И подвижен Ханзада, наверное оттого, что худощав.
   - Лучше сразу с разбега!
   Мы побежали к воде.
   КОСВЕННАЯ УЛИКА
   Пока специалисты исследовали почерки, пока готовились сказать свое слово, мы с Хаизадой работали по другим делам, находившимся в моем производстве. Допрашивали, проводили очные ставки.
   Но дело Задонской Хаизада держал на особой примете.
   Часто листал его, о чем-то думал и хмурился. Вот и теперь он склонился над ним.
   - Ну, опять! - искренне негодует Хаизада. - Читаю - и злость разбирает. Вот лежат деньги. Обязательно надо к ним подобраться! Плохо лежат? Да? Ох, ненавижу я подлых людишек!
   - Ого! - удивился я. - С таким темпераментом любого дебошира обезвредишь в два счета. Мимо не пройдешь... Похвально.
   - Знал бы, кто это сделал! - все еще распалялся Хаизада. - Я бы с ним поговорил! Со всей беспощадной суровостью! По душам! Я бы...
   - Поговорить с одним, с другим, - решил предостеречь я. - Но вот благородное твое негодование сработает однажды вхолостую, и постараешься впредь сдерживаться.
   - Почему вхолостую?
   - Почему? Виновным в конце концов может оказаться нс тот, кого подозревал вначале, против кого метал громы и молнии. Или выяснится, что заявитель - дрянцо и клеветник. Ни одно его слово не подтвердилось.
   - Отставить! - встрепенулся Ханзада. - Обеспечим точное попадание в носителя зла! Вы не поняли... Чье имя будет выведено здесь!.. - Он приподнял корочку дела. - По обвинению... Понимаете?
   Солнце слепило его, мешало смотреть на меня, и он заслонялся рукой. Не вытерпел, схватил с тумбочки газету, стал подвешивать к окну.
   - Вот тогда и поговорим! - Резко вдавил кнопку в переплет рамы. - Здесь не благотворительная контора! - Вдавил другую. - Здесь обвиняют! Воров, хулиганов... Нечисть всякую! - Теперь я видел его глаза, серые с пронзительными зрачками.
   - Мы не обвиняем, а устанавливаем истину, - поправил я. - Истину. Кто? Где? Когда? Как? Почему? Кипятиться нам не положено по штату. - Я выдержал паузу. - К ходатайствам потерпевших и обвиняемых, учти, надо относиться с одинаковым вниманием. С одинаковым! И при случае не нажимать на перо. Скажем, вместо слов: "он вбежал", не писать в протоколе: "он ворвался". Вместо: "подошел и замахнулся кулаком", не писать: "набросился с кулаками". Помнишь?
   Ханзада повел бровью. Не забыл значит. Случился на днях с ним такой грех: постановление о привлечении в качестве обвиняемого составил вдохновенной прозой. Пришлось переделывать, доводить смысл каждой фразы обвинения до арифметической точности.
   Но меня не раздражала несдержанность практиканта: все приходит со временем.
   - Короче, ты обвинитель и защитник в одном лице, - подытожил я, вовсе не обольщая себя надеждой мигом перевоспитать его. Говори, не говори - в итоге каждый набивает собственные синяки и шишки.
   - Ты обвинитель и защитник, - повторил я. - Документируешь как отягчающие, так и смягчающие обстоятельства. Одинаково, во всей полноте! И от того, как смогут сосуществовать в тебе эти двое, зависит, получится ли из тебя следователь. Настоящий. Кстати, я не уверен, получился ли он из меня. Нет, серьезно... Все это, понимаешь ли, гораздо сложнее... А выражение "нечисть всякую" - вспомнил я, - слышу от тебя не впервые. Юристу, по-моему, употреблять его не гоже. Почему? Опять же-никакой определенности. Один темперамент... Больше подходит для статьи в газете как... как собирательная характеристика зла. А здесь? Преступники. Самое точное слово.
   Ханзада вздыхает: до чего ему надоели эти назидания!
   Ходит по кабинету, косится на мой стол и вдруг решается, хватается за телефон.
   - Хотя бы предварительно, - упрашивает он эксперта. - Не можете? А если вне очереди? Только в субботу?
   Утром? Жаль. А нам этот почерк Гуревич... Не можете...
   - Уф! - поворачивается Ханзада ко мне. - Надо проверить и - нельзя!
   Выхватил из тугой прически прядь над ухом, покрутил ее пальцами. Новая привычка Хаизады. Я уже знаю: сейчас он скажет нечто такое...
   - Добыл косвенную улику, - не выдерживает Ханзада. - На следующий день почтальонша купила туфли.
   После того случая. Но зарплату не выдавали. О чем это говорит?
   Я пожимаю плечами:
   - Ни о чем...
   - Ладно, - не сдается Ханзада, - опять же анонимка...
   Кроме извещения с почерком, оставленным рукой преступника, мы отправили на экспертизу и анонимку.
   - Если окажется, что ее писала Гуревич... И если перевод получила она же... - рассуждает Ханзада. - Тогда анонимку приобщим к делу для характеристики ее личности.
   Я улыбаюсь: так выразиться мог только следователь.
   Это тебе не словечки из воинского устава. И Ханзада улыбается: почему не знаю. Может, опять видел Задонскую?
   А пепел в газетке оставил для лучших времен.
   Восстановить текст по пеплу может только волшебник.
   А ты как думаешь, Ханзада?
   - Я за! - проголосовал тот. - Но как вышло? Открываю печку. Лежит! Будто для меня нарочно. Даже вот здесь мурашки... - Он рассмеялся, показав на затылок. - Ничего не оставалось, как забрать.
   В субботу и покажу Задонской на отличившегося Ханзаду.
   - Его стараниями...
   А она, скорая на слово и улыбку, конечно, скажет Ханзаде что-нибудь вроде:
   - Вас случайно зовут не Нат? А фамилия не Пинкертон? Позвольте пожать вашу мужественную руку.
   - А дальше?
   Есть же на моей памяти один случай: как-то поручил практиканту допросить молоденькую свидетельницу, а через год поздравил их с законным браком.
   Коллеге, что сидит через стенку, я иногда напоминаю об этом. Мы смеемся. Бывает же!
   - Ханзада, - говорю, - где дело номер...
   Ханзада не отвечает. Видимо, все еще находится под впечатлением добытой им косвенной улики. Он смотрит куда-то сквозь меня, перебирая пальцами волосы.
   - А, чепуха! - Ханзада возвращается на землю. - Купили туфли. Ну и что?
   РАЗГОВОР В ПЕРЕУЛКЕ
   Переулок, по которому я шел, делится на две части: каменную, многоэтажную, с цветной штука-уркои и балконами, и низкорослую, деревянную, обреченную на слом.
   А между ними тут и там поднимаются кирпичные остовы будущих зданий. Над земляными грудами взлетают и разжимаются железные кулаки экскаваторов. Где-то натужно работает бульдозер.
   "Еще год-два, - подумалось мне, - и все в переулке справят новоселье".
   Вот и зеленые ворота с номером 50. А вот щель для корреспонденции в заборе.
   "...Письмо с извещением - в газетку, газетку - в журнальчик..."
   Но кто вынимал из ящика?
   "Вы только ее бабушкой не назовите. Ох, и психанет!" - предупреждала Задонская. Подходя к дому, я вспомнил вчерашний звонок из педагогического. Приятный баритон принадлежал декану факультета иностранных языков. Декан говорил о том, что некоторые обстоятельства вынуждают его обратиться к нам: кто-то обидел их студентку. Да, Наталью Задонскую. Она - староста группы, отличница и вообще... Декан перечислил достоинства студентки и спросил:
   - Интересно, что-нибудь предпринимается? Ах, возбудили уголовное дело. И как? Не установлен. Вы говорите.
   к концу недели? А быстрее нельзя? Ну, надеемся, справедливость восторжествует... Да, едва не упустил, - спохватился он. - Будьте добры, поинтересуйтесь хозяйкой. Напряженный момент. Сессия. И гнать из квартиры! Это же трепка нервов! Поговорите с ней построже. Обещаете? Заранее вам благодарен.
   "Оперативность, быстрота, - думал я перед домом номер 50. - Но как объяснить, что у экспертов тоже немало дел. И свои сроки. А про хозяйку декан не забыл".
   За калиткой навстречу мне рванулась, гремя цепью, большая черная собака. Вздыбилась, забегала с лаем.
   Цепь закреплена у самого почтового ящика. Последнее я отметил особо. Верно говорил Ханзада, постороннему дорога к почте заказана.
   - Был недавно кто-то из ваших, - первое, что сказала хозяйка, высокая седая женщина в белом переднике, когда, войдя в кухню, я предъявил удостоверение личности.
   Усмехнулась, продолжая мыть посуду. - А вы зачем? - она взглянула в упор насмешливо и твердо.
   - Я пришел, - начал я, несколько обескураженный таким приемом, - чтобы уточнить ряд вопросов. В общем, допросить вас...
   - А то, может, сразу, без обиняков?.. - огорошила меня хозяйка. Ничего, я постоять за себя сумею. Не Камила. - Бренчала тарелками, полоскала их в тазике, опрокидывала на подставку. - Живо научу черное от белого отличать...
   На что намекала она, я не понял. Не тратя времени попусту, достал бланк протокола допроса, предупредил хозяйку об ответственности за дачу ложных показаний, дал расписаться.
   Бабушкой я бы ее не назвал, хотя лицо и казалось состоящим из одних глубоких морщин. Но глаза под широкими бровями сохранили незамутненный карий цвет. Да и морщины в соседстве с крепким горбатым носом скорее обозначали крутой нрав, чем увядание.
   - Покажите, если не затруднит, комнату девушек, - попросил я, когда с формальностями было покончено.
   Комната просторная. Можно вселить при желании и чегырех. Я ощутил аромат духов. Так целый день пахло в моем кабинете после ухода Задонской.
   Хозяйка и здесь нашла себе работу. Обмахнула тряпочкой клеенчатую скатерть, раздвинула шторы, открыла окно. Примерилась: к чему бы еще приложить руку? И все поглядывала на меня искоса, с недоверием.
   - Оказывается, и у хозяек бывают любимчики, - улыбнулся я, кивнув на нарядное убранство одной из кроватей.
   Другая постель накрыта простым одеялом.
   - Выселю я этого любимчика! - отрубила хозяйка. Перестала поправлять безделушки на туалетном столике.
   Воинственно сложила на груди руки.
   И опять что-то высматривала во мне заинтересованно и строго. Странно. Вел я себя как будто нормально.
   - Как вы думаете, Гуревич способна на кражу?
   - Час от часу не легче, - удивилась хозяйка и нахмурилась. - Кто это у вас додумался? Камила в голоде, в холоде будет - чужого не возьмет. Девушка простая, все свое отдаст, будьте уверены!
   - Что ж, предположим, не возьмет. Тогда кассир и почтальон?
   Окно выходит во двор, к калитке. Собака и тут следила за мной. Пригнув морду к земле, ощерила зубы.
   - Да вот, хотя бы случай вспомнить, - слышу из-за плеча голос хозяйки. - Как-то Камила нашла пятерку. Вон в сенях. "Ираида Ивановна, не ваши?" Нет, говорю, мои в комоде, на месте. Оказывается, Задонская обронила. А вы - кражу... Ну, насмотрелись? - Она, кажется, намерена пригласить меня на чашку чая.
   - Скажите, кто имеет доступ к почтовому йщику?
   Хозяйка подступила к окну. С ответом не торопилась.
   - Я имею. А что?
   - И только вы?
   - Ну, Камила... А эта, - она повернулась к кровати Задонской, - боится красавица. Сама виновата, не подходи к собаке с палкой. - Пренебрежительно махнула рукой. - Худой человек. Наливное яблочко, да с червоточиной. Но наговорит с три короба, только слушай...
   Я предпочел вернуть разговор к прежней теме. О Задонской успеется. И вот о чем узнал.
   Тогда, уходя в сберкассу, хозяйка закрыла сени на висячий замок, а ключ положила, как всегда, в углубленье за дверью. На обратном пути встретила в переулке Камилу.
   Во двор вошлп вместе. В почтовом ящике были журнал "Работница" и, кажется, газета. А перед уходом, она видела, ящик был пуст. Извещение о переводов Письмо? От дочери и сына письма приходили, но позже. А Камиле от бабушки. В ящике были только журнал и газета. Она хорошо помнит.
   Теперь показа)гпя следовало записать. Я огляделся,
   - К вам можно пройти? - напросился я, еще не зная, кзк отнесется к этому скупая на гостеприимство женщина. - Нужно занести Ваши показания в протокол.
   - Так вы по делу? - Хозяйка точно сделала открытие.
   А удостоверение кому я показывал? Л эти разговоры зачем вел ?
   - Тогда пошли ко мне, коли так, - она уже закрывала окно.
   - А я зедь вас чуть не выставила, - призналась хозяйка в соседней комнате. Строгое выражение растворилось в улыбке. И скомандовала: Присаживайтесь к столу.
   Здесь удобнее, свет падает слева. Что, ручка не пишет? Берите мою.
   Можно было подивиться происшедшей в ней перемене.
   Все-таки за кого она меня приняла?
   - Ну, вошла в дом, - рассказывала Ираида Ивановна, пока я записывал все, что слышал от нее в комнате девушек. - Полистала "Работницу" на кухне и тут вспомнила:
   что-то мне Камила расстроенной показалась.'Пошла к ней.
   Лежит на кровати в одежде, лицом в подушку. За плечо ее тронула: "Что случилось? Двойка?" Молчит. "Или обидел кто?" Звука не подает. "Да ты хоть ответь!" "Ираида Ивановна, говорит, миленькая, дайте побыть одной". Вижу, тяжело ей. Ушла. Поболит да перестанет, думаю. Все равно расскажешь, что за беда. Но нет. С той поры - как подменили. И все молчком. И думает, думает. Как-то гляжу - подушка мокрая. Прямо не'знаю, что с ней творится.
   - Почтальон утверждает, - задал я уточняющий вопрос, - что в ящик вместе с журналом и газетой опустила также и извещение...
   - Если бы опускала, было бы на месте, - убежденно заявила хозяйка. - Вы нашу Джульбу видели? Никого не подпустит.
   Теперь к моим вопросам она относилась с должным вниманием. Накоиец-то между нами установился делоиои контакт. И только скрещенные на груди руки остались от прежнего ее неприступного вида.
   - Вначале у меня Камила с подружкой поселилась, - вернулась к рассказу Ираида Ивановна. - Вместе в музыкальное училище поступали, да осечка вышла: по конкурсу не прошли. Но вольнослушательницами допустили. Ходили, ходили... Мыкались. Та не выдержала, укатила. А эта - самостоятельная. Ни за что, говорит, Ираида Ивановна, не брошу. Подработку где-то нашла. Осталась... Вот Задонская и поселилась зимой.
   - Вам промакнуть? - Она заметила кляксу, расплывшуюся под пером.
   - Поселилась новенькая, - начала хозяйка, когда клякса па листе общими силами была устранена. - Смотрю, нравится. А чего? Светло, чисто. Газ. Ванная с колонкой - сын смастерил. До центра рукой подать. Не дорого.
   Хозяйка не притесняет, - она усмехнулась. - Жить можно.
   Пожила немного и намекает: нельзя ли комнату одной занять, мол, для учебы... И в оплате не обидит. Это как же одной? - спрашиваю. - Значит, я Камнле отказать должна? А тебе не жалко се на мороз выбрасывать? - хозяйка разволновалась, как будто воспринимая тот разговор заново. - Нет, говорю, красавица моя, такой номер не пройдет, денег тво'их нс надо. А Камила жила и жить будет. Против тебя, говорю, тоже ничего не имею, живи. Я.
   может, вас вместо дочерей впустила. "На нет и суда нет, - отвечает. Не могу настаивать".
   Хозяйка подсела ко мне поближе.
   - Теперь слушайте дальше, - видимо, ей хотелось выговориться до конца. - Не ужились девушки. А все Задонская. То вышучивать при подругах Камилу примется. Или платье "похвалит". Дескать, универсальное, хоть к плите в нем, хоть на танцы. А Камила тушуется. Слова в ответ не скажет. "Эх, думаю, - милая. Мой бы тебе нрав. Я бы отбрила, не возрадуешься". И все, знаете, со смехом, с подковыром. Думала, может, характер бойкий, прямой. Да вижу злая у нее прямота: это все равно, что безногому на изъян его указать. Предупреждать стала, да без толку. Но последний случай, посуровела хозяйка, - я ей не простила.
   Как раз накануне того дня, когда ее в милицию вызывали.
   Вижу Камила обижена чем-то. Зовет в комнату, а только с занятий вернулась. Гляжу, на подушке дохлые мухи горкой. На подушке! - подчеркнула хозяйка. - А у меня в доме видели? Ни одной! Выходит, их где-то специально набить, насобирать надо! Вот, думаю, над чем хохотала Наташка с подругами. Только дошло: ведь она ее нарочно выживает! Травит! Чтоб одной остаться. Не мытьем, так катаньем! Ну, я ей устроила прием! "Заразу в дом тащишь?" А ей хоть кол на голове теши. Посмеивается- "Шуток не понимаете?" Эта ухмылочка меня вывела.. Понимаю говорю. Только сегодня поняла. Но не она уйдет, а ты! Чтоб немедленно! Сейчас, говорю, все твои тряпки красивые на двор полетят. Никаких экзаменов знать не хочу!..