Неизвестен Автор. Без названия (Я вскочил с дивана)

   - Молодой человек! Вы по какому вопросу? - спросила как-то настороженно меня девушка, выглядывая в проем стеклянной перегородки.
   - Мне по личному вопросу к Липкину!
   - Липкин сегодня не принимает. Приемный день у него был вчера! скоренько сообщила девушка.
   - Но я же не могу прийти вчера, мне надо сегодня! - отшутился я.
   - Приходите в следующую среду: с двух до пяти и начальник примет вас, - тут же подсказала девушка.
   - Ну что ж! - сказал я. - Тогда мне остается идти в кэгэбэ.
   - У вас что-то серьезное?.. - забеспокоилась девушка, потянулась хрупкой рукою к телефонному аппарату и подняла, продолжая озадаченно глядеть на меня, трубку, и поднесла ее к уху, все так же, не отрывая от меня глаз.
   - Да, да! У меня серьезное! - настойчиво и решительно подтвердил я.
   А девушка уже откликнулась на голос, возникший в телефонной трубке:
   - Это я, Лена, - ласково, будто подлизываясь к трубке, сказала она. Тут молодой человек пришел... Знаете?.. Да... Но... Он по очень важному делу, говорит!.. Собирается идти в кэгэбэ, если вы его не примете сегодня!.. - И она обратилась ко мне: - Начальник спрашивает, как ваша фамилия?..
   - Истина, Сергей Александрович, - подсказал я.
   - Алло! - снова заговорила в трубку девушка. - Его зовут Сергей Александрович Истина... Нет, нет... Это у него фамилия такая... Истина... Ага!.. Сейчас спрошу!..
   - Вы у какого следователя? - осведомилась девушка у меня.
   - У Васильева, - бодро ответил я.
   - Он у Васильева, - сообщила девушка в трубку. - Ага!.. Хорошо!.. Приглашу!.. Есть!..
   Девушка положила трубку и предложила мне подождать немного. Сама же вызвала по селектору Васильева из его кабинета и тот, минут через пять, недоверчиво глянув на меня, прошмыгнул в кабинет начальника отделения милиции, бегло поздоровавшись со мною на ходу. А еще минут через пять девушка за стеклянной перегородкой вежливо предложила мне пройти в кабинет Липкина.
   Я сражу же вошел. Липкин что-то рассматривал в толстой черной папке, Васильев стоял справа у стола своего начальника и переминался с ноги на ногу, скрестив руки за спиной.
   - Разрешите? - напористо, но не громко произнес я.
   Липкин поднял взгляд от стола и осмотрел меня с ног до головы. Я тоже оглядел начальника.
   "Боже мой!.." - воскликнул я про себя от неожиданности.
   Липкин улыбнулся мне, неприятно оскалившись при этом, словно передразнил меня.
   "Вот это да!.." - рассердился я.
   А Липкин почесал о рукав свой ноздристый нос, и на рукаве осталась влажная полоска. Мне стало противно, и я перевел свой взгляд на Васильева.
   - Я требую официального объяснения, - заговорил я с убедительными акцентами, - на каком основании меня незаконно преследует ваше отделение милиции?
   После этих слов я подошел к столу Липкина с левой стороны и остановился как раз напротив "своего" следователя, а следователь по-прежнему продолжал угрюмо помалкивать и беспокойно переминаться с ноги на ногу.
   - Сергей Александрович, - начал Липкин.
   - Да! - сказал озлобленно я.
   - Видите ли... мы не все можем говорить... существуют... профессиональные, в некотором роде рабочие тайны... Ну... - снова противно оскалился Липкин. - Вы же образованный человек, - сказал он. - И должны понимать это!..
   "Да уж!.. - раздумывал я. - Я-то все понимаю, дорогой Остап Моисеевич! Начальник отделения милиции! Вот и в штыки мы с тобой!.. Интересно, ты делаешь вид или действительно не узнаешь меня?!
   Может, взять и сказать тебе прямо сейчас, напрямик, что мне все известно, что ты, Остап Моисеевич, связан с Зоей Карловной, библиотекарем, общаешься с нечистой силой, Купсиком, а меня преследуешь, мешаешь мне, запугиваешь, закрываешь мне дорогу к лучшему!..
   Хотя... Нет!.. Ты, Остап Моисеевич, от меня именно этого заявления только и ждешь!.. Ловко задумано!.. Но меня теперь не проведешь просто так, ловкачи!..
   Представляю себе: как только я тебе все это выложу, так ты сразу же меня и отправишь в психиатрическую... Нет уж!.. То, что я подслушал телефонный разговор Зои Карловны и твой с Купсиком, - я не докажу, а этого тебе и надо!.. Так вот почему дверь в кабинет у меня была приоткрыта, когда Зоя Карловна разговаривала, чтобы мне слышно было! И ты вел переговоры с Купсиком, опять же, чтобы я слышал!.. С ума меня хотите свести, списать, мешаю вам!.. Как же! Еще бы!.. Тьма всегда устрашает свет!.. В темной комнате даже зажженная спичка - опасность, ее тут же обступают страшные чудища теней!.. Нет уж!.. Я не настолько глуп, чтобы поддаться на твою дьявольскую авантюру, Остап Моисеевич!.. Но насторожить я тебя все-таки сейчас насторожу!.. Ты правильно заметил, Остап Моисеевич, - я образованный человек!.."
   - Да, ваше отделение милиции, - заговорил я, - несет свою службу исправно!
   - Стараемся! - отметил Остап Моисеевич.
   - Конечно стараетесь, - подтвердил я. - Еще бы!.. Если и вы лично, начальник отделения милиции, бдительно, в свое свободное время продолжаете работать, извините, сыщиком, даже у Долланского...
   - Позвольте! - будто припоминая, воскликнул Липкин, и от волнения облизал свои припухшие губы, как и там, в спортзале у Долланского. - Вы тоже ходите заниматься?! - спросил он.
   "Ну... Отродье!.. И притворяться же умеет!.." - подумал я.
   - Да, - торжествующе подтвердил я слова Остапа Моисеевича.
   - Так... - сказал он, обращаясь ко мне, - вы принесли положенные документы? - Видимо, он продолжал вынуждать меня прийти в ярость, в раздражение. Он думал, что я сорвусь, и он все же, разведя руками в непонимании, наберет телефонным диском задуманные 03.
   - Вот они, - ответил я, полез в карман и вытащил бумаги.
   - Хорошо! - недовольно подытожил Липкин. - Идите сейчас, пожалуйста, с Васильевым, - и он бросил короткий, ножевой взгляд на молчаливого следователя и снова обратился ко мне и добавил, - и сдайте эти документы ему.
   Васильев усиленно посмотрел мне в глаза, будто завуч на провинившегося ученика в присутствии директора школы.
   - И все же, - настойчиво сказал я, - я недоволен вашими действиями и считаю мх противозаконными!..
   - Скоро, очень скоро все, что вы задумали, - сбудется! - сказал Липкин.
   - Не понял... - озадаченно возмутился я, - что сбудется?
   - Читайте последние постановления партии и правительства, - то ли съязвил, то ли неумело пошутил Остап Моисеевич.
   "Ну, это уже слишком, - подумал я. - Какая тупая наглость!.. При чем тут партия, постановления и правительство?! Абсурд или очередная уловка? В дураках меня хочет выставить!"
   - А вы сегодня будете у Долланского? - неожиданно даже для самого себя спросил я.
   Остап Моисеевич помолчал... Васильев тем временем уже вышел из кабинета. Я оказался один на один с Липкиным.
   - Советую вам не уходить отсюда в таком настроении, - будто о чем-то предупредил меня Липкин и состроил дружелюбную физиономию.
   - А что может случиться? - поинтересовался я.
   - Всякое может произойти, - ответил Остап Моисеевич и добавил: Птицы - великолепное зрелище, не правда ли?
   - Да... - вслушиваясь и анализируя, произнес я.
   - Всегда хорошо, что в меру хорошо! - сказал Остап Моисеевич.
   - Не понял? - насторожился я.
   - Дело в том, что если птицы очень большие, то они могут и заклевать насмерть! - заключил Липкин.
   - Это предупреждение? - спросил я.
   - Это размышления вслух, - ответил Остап Моисеевич и снова гадко улыбнулся.
   Я вышел из кабинета. Поднялся к Васильеву, отдал ему документы и молчаливо покинул мрачное здание законности.
   На улице, сразу же напротив отделения милиции, находилась бочка с пивом на колесах. Возле нее стоял Остап Моисеевич. Он залпом сдул одуванчик пены со своей кружки и начал пить прозрачно-коричневый настой из нее, искоса провожая меня брезгливым взглядом.
   Я свернул за угол...
   Прямо в автобусе я решил проехать свою остановку, выйти на конечной и направиться в церковь!
   Так я и сделал.
   В метрах ста от храма за мной увязался какой-то цыганенок лет девяти-двенадцати на вид. Я шел очень быстро, а он перебирал ножками по ледяному асфальту, поскальзывался, но семенил рядом со мною и приставал:
   - Дядь! Дядя!
   - Отстань, - говорил я.
   - Дядь! Дай двадцать копеек! - не унимался мальчуган.
   Наконец я остановился, оценил своего просителя: растерзанные ботинки вместо шнурков завязаны веревкой, а там, где должны быть шнурки - торчат клочки снега; пальто нараспашку, в бахроме, а глаза - озорные и липучие!
   Я сунул ему в замурзанную ладонь двадцать копеек.
   - Держи, - сказал я и пошел дальше.
   Но мой преследователь вовсе и не подумал от меня отставать. Он снова побежал рядом.
   - Дядя! Дядя! - опять повторял он.
   Я продолжал идти быстро и молчал.
   - Дядь! Дядя! Рвусь-Русь! Россия - Рос и я - Россия! Сэр - Эсер СССР!..
   Я остановился. Меня удивил этот необычный способ зарабатывать деньги.
   - А как же будет "Мистика"? - спросил я и покосился в улыбке на цыганенка.
   - Мистка? - опешенно переспросил он.
   - Нет же, - заулыбался я и повторил по слогам, - мис-ти-ка.
   Мальчуган задумался.
   - Да... - сказал я, - не знаешь!.. И я, признаться, тоже не знаю. - И я зашагал было прочь, как цыганенок окликнул меня:
   - Дядь! Дядя!
   Я замедлил шаги и, продолжая медленно уходить от мальчугана, обернулся в его сторону.
   - Миссия - Мис и Я - Мистика! - проорал мальчуган обрадованно, помахал мне рукой и увязался за другим прохожим.
   "Да... Ты прав, парень... - подумал я, - Наташа и я, Мис и я... Мистика!.. Это близко..."
   Я ступил на паперть городского храма. Десятки больших и малых колоколов ловко и медно зазвонили. Священник во всем черном угрюмо подергивал веревочки вразнобой. Вся прохожая зала церкви была пронизана музыкой перезвона. Мягко и трепетно отозвалась душа...
   Я плавал в золотистом аромате храма среди свечечных огоньков и беззвучно молил Господа услышать меня: "Господи, - говорил я, даже не шевеля губами, - опереди меня в негодных решениях моих и прегради путь к ним! Да созреет сердце мое, и пусть оно даст росток радости! Господи! Останови неуемную волю мою и обступи меня верой Божественной!.."
   Я не заметил, как уже плыл по улицам среди расступавшихся прохожих, говорливых и оборачивающихся мне вслед: я чувствовал это... И так, беззвучно, я проплавал весь день...
   Дома я оказался один.
   Мне стало тоскливо. Негодование, вначале бесформенное, а потом осознанное и направленное, просыпалось, росло и крепло. "Бога нет!.. вспоминались слова, - но есть что-то вроде него!.."
   Негодование перерастало в ненависть и, наконец, я уже яростно метался по комнате от окна к дивану.
   Я озлобленно отрицал все! Я ненавидел все! Зажимая свое тело в кулак, я был готов ударить себя о стену, сбросить с пятого этажа, размозжить об пол! Я орал про себя на себя и на все на свете!
   Потом я достал бутылку вина и отпил его...
   Вскоре моя сокрушительная жажда притупилась. Я бросил свое тело на диван, и оно обмякло, теперь уже в сладком блаженстве.
   Еще с утра между лопаток на позвоночнике я ощущал необычное - будто кто-то незримый придавил свинцовым пальцем один из позвонков моих или этот позвонок налился свинцовой тяжестью. А иногда этот позвонок обозначался роем шипучих мурашек или его словно кто-то щекотал...
   Я еще не заснул, но уже как бы контурно осознавал себя в преддверии сна.
   Тем не менее я все осознавал. Я чувствовал, что позвонок начал наливаться свинцом все сильнее и сильнее. Затем, неожиданно, свинцовый сгусток начал передвигаться вверх по позвоночному столбу. Вдруг свинцовый сгусток остановился на затылке... Он тяжелел и тяжелел, мне казалось, что он провалится в череп! И тут, интуитивно, я помог ему: мысленно я передвинул его дальше, выше, по черепу к макушке. Здесь он опять остановился... Я не знал, что будет сейчас, но вдруг ясно почувствовал, как еще один сгусток мурашек зашевелился у меня в копчике! Я ожидал, что же будет дальше. Сгусток мурашек начал расти, будто напористый фонтанчик, и подниматься по позвоночнику к макушке. Наконец, его напор стал невыносимо сильным. Мощный фонтан мурашек напирал на свинцовый сгусток, засевший на макушке. И вот этот свинцовый сгусток, будто пробка из-под шампанского, выстрелил из макушки и улетел куда-то вперед меня, растворился, а освободившийся фонтан мурашек вырвался на свободу и хлестал над моей головой: я ощущал его струи и брызги! Но самое неожиданное случилось дальше: вдруг все мое тело начало выдвигаться куда-то вперед! Оно выдвигалось из моего же тела, лежащего на диване. Я чувствовал себя в теле, но мое земное тело, будто мумия, оставалось позади меня! Потом какая-то бездна, полная невесомость, ощущение полета в абсолютно черной бездонности. Теперь все отчетливо прояснилось: я осознавал и ощущал, что выдвинулся из своего земного тела, где-то приблизительно по пояс, и я висел далеко за диваном, пространство комнаты я тоже понимал и мог, мысленно, ориентироваться в нем. Правда, пошевелиться никак не мог. Очень хотелось сглотнуть слюну, это мне мешало, я пытался это сделать, но не получалось, а горло мое клокотало, и я его чувствовал на уровне живота своего другого тела, и я уже начинал понимать, что это телоастральное! Все же мне удалось с невероятными усилиями проглотить слюну, промочить окаменевшее горло земного тела, и тут же я снова ощутил себя в своем прежнем человеческом состоянии. Астральное тело исчезло, точно его и не было!
   ДВА ЗВОНКА И ВСТРЕЧА
   Больше ни на одном из занятий у Долланского Остап Моисеевич не присутствовал, больше меня никто не тревожил повестками из отделения милиции, даже все люди вокруг меня стали какими-то обыденными и невзрачными...
   Я продолжал встречаться с Викой. Она все приближалась ко мне, а я испытывал неловкость, холодность, но вида не подавал! И там, где не хватало мелодики моих, где-то оборвавшихся, чувств, я доигрывал сам, по памяти...
   Моя мама весьма глубоко и основательно ушла в свою докторскую диссертацию. Страшно полюбила тематические командировки по стране. Часто ее не бывало дома по неделям.
   Теперь я все больше и больше ощущал одиночество. Мой первый выход в Астрал вспоминался мне, будто сон, и бывало, что я и не верил в этот выход! Я считал его нереальным, но и возражал на это каждый раз: ведь память, память астрального тела жила во мне, как откровение.
   Учителю я еще не рассказывал об этом выходе. Я не то чтобы не решался, а, скорее, берег впечатления астрального тела, осознавал его молчаливое существование.
   Мне казалось, а это потом и подтвердилось, что новое хорошо осваивается в два, в три приема. Напористость без передышки - путь в открытую, голую гору, а этапность - ступени в этой горе. С голой горы легко скатиться, а на любой из ступеней можно свободно и основательно передохнуть. Так я постигал тайну преодоления препятствий и продвижения.
   Новое всегда лучше как бы забывать, а потом опять вернуться к нему, и происходит удивительное: новое становится хорошо освоенным старым! А все потому, что оно успело прийти в равновесие с прошлым опытом, можно сказать - улеглось...
   И мое астральное тело тоже улеглось теперь во мне, и я был твердо уверен, что не так уж и далеко то время, когда память астрального тела, мой скромный астральный опыт, понадобится мне для совершенства.
   Однако требовались консультации. Я боялся натворить чего-нибудь неисправимого, и потому, сегодня, решил, что обязательно позвоню Ивану.
   Эта тишина, которая сформировалась вокруг меня в последнее время, честно сказать - нравилась мне. Нравилась своим спокойствием и беззаботностью человеческих отношений.
   Но вскоре мне предстояло разочароваться в своем блаженстве, ибо, как я потом буду понимать, тишина, или затишье в жизни, это первый признак, что ты на неправильном пути! Это значит, что ты не мешаешь, что ты серенький, неопасный, тепленький! Что ты не зажигаешь спичек, не включаешь ночник души своей и не обнажаешь тем самым шевелящийся мрак чудовищных теней!
   Постольку поскольку я занимался литературой, у меня и среда общения вычерчивалась своеобразная.
   Однако в последние полгода я абсолютно перестал ходить на какие-либо литературные скопища нашего города. Только иногда меня навещал мой старый приятель, прозаик и поэт, - Павел Мечетов. Ему нравились эти занудливые, графоманские объединения и он приносил оттуда вести суетливой простоты.
   Сегодня как раз был день одной из таких наших литературных аудиенций. Обычно мы встречались у меня дома: перетасовывали книги на моих книжных полках в поисках ответов на причудливые вопросы, возникающие у нас.
   В этот раз мы встретились у меня в кинотеатре: сидели, пили чай, слушали тихую музыку, спорили по обыкновению, размышляли, обменивались чтением своих литературных опытов...
   - Ты прав, конечно, Сергей, - рассуждал Паша. - Любовь, как говорил Бэкон, лучше отстранять, отличать от главных дел, основных в жизни занятий. - Паша всегда начинал с того, что соглашался со мной, а потом... - Да, - продолжал он, - любовь должна дополнять, а не доминировать!.. Но!.. Может ли любовь быть наполовину?.. Можно ли на какое-то расстояние отодвинуть свои чувства в сторону, а потом, по желанию, возвратить их обратно?.. Не кажется ли тебе, что чувства либо есть, либо их нет, а поскольку и любовь тоже - чувство, то, значит, она тоже: либо существует, либо нет!
   По-моему, невозможно любовь где-то оставлять, забывать на какое-то время или отбрасывать ее; как бы не пришлось потом потратить времени больше на ее поиски или возвращение, нежели выиграть свободы от нее на сотворение больших дел? А? Как ты думаешь?
   - Я полагаю, что ты прав, Паша, но прав - однобоко, искривленно как-то, - сказал я.
   - Почему же? - возразил Паша.
   - А вот почему: любовь - это состояние, ты согласен? - спросил я, ибо памятовал о том, что в разговоре с Мечетовым всегда необходимо иметь представление о его платформе, иначе можно было уйти в такие дебри, что и не отыщешь друг друга.
   - Да, - согласился Мечетов, - любовь - это состояние, но состояние, сформированное из чувств, из комплекса чувств!
   - Хорошо, - сказал я, - идем дальше... Зачем же смотреть на любовь так спектрально, я сказал бы - не по-литературному, Паша! Ведь, смотри: к чему же свою любовь привязывать, определять навек среду ее обитания?! Она ведь и так выродиться может, или привести к сумасшествию, или ограничить!.. Такая любовь - горе и невзгоды! Пожалуй, при такой любви из постели-то не выберешься, и от ее губ не оторвешься, молчать будешь, и дальше ее груди - ничего не увидишь! Мне кажется, Бэкон прав: надо научиться отодвигать любовь, а я уточнил бы по-своему! Любовь надо уметь переносить с объекта на объект.
   - Ну, это оправдание для разврата, - возмутился Мечетов.
   - Послушай, Паша: мы сейчас не будем с тобою, если ты не возражаешь, углубляться в подобные, я считаю, мелкие переносы любви. Это, я тебе скажу, кому как вздумается - заниматься развратом или еще чем... Давай-ка остановимся поближе к Бэкону! Согласен?
   - Ну, давай! - согласился Мечетов.
   - Бэкон имел в виду, - продолжал я, - отстранение любви от главных дел, а главное дело для человека, по большому счету, это все-таки путь к истине, не правда ли?
   - Согласен, - сказал Мечетов.
   - Так вот, - уверенно заговорил я дальше. - Я и определяю, что надо научить свою любовь переносить от конкретного, любимого человека и превращать эту любовь в устремленность к истине. Любовь - это энергия устремленности, ее очарование!
   - Ну, хорошо! - вмешался Мечетов. - Ты отвел свою любовь от любимого человека, а он, этот человек - раз, и все, его нет, ушел, предположим, и навсегда!
   - Я понимаю, что ты имеешь в виду, Паша, - сказал я - И сейчас постараюсь тебе объяснить, почему я так думаю...
   Да, конечно же, я согласен, что если любимого человека, словно куклу, отвергать и привлекать по своему желанию, то это мало к чему хорошему приведет... Но здесь необходим бумеранговый такт! Запустил бумеранг, а пока он возвращается, мало того, что он успеет сделать что-то важное поразить необходимую цель, ты, ко всему прочему, имеешь полное ощущение, что этот бумеранг принадлежит лишь тебе, и он обязательно вернется, и ты даже знаешь когда, и все это радует тебя, но у тебя есть свободное от него время и восторг встречи - впереди!.. Ты меня понимаешь, Паша?
   - Начинаю понимать, но как это будет выглядеть на практике, так сказать, в жизни?! Говорить-то хорошо и легко! У меня вон трое детей, и куда их и жену забумерангивать, и как?! - спросил Мечетов и, тяжело вздохнув, добавил, - писать не дают.
   Мы немного помолчали. Я посматривал на Пашу, а он на меня.
   Паша на два года был моложе меня, но, действительно, чудотворец, не иначе, - уже имел троих детей!
   Выглядел он измученно, но был подвижен в жестах и мимике... Сам невысокого роста, но широкоплечий. Вечно в старых одеждах, еще бы, зарплата у него сто рублей, - охранник на заводе: работа - сутки на трое, "один к трем" - как любил шутить он.
   Глаза у Паши голубые, лицо острое, а лоб размашистый и высокий. Паша - поляк по деду.
   Раздался телефонный звонок. Я извинился перед Мечетовым и поднял трубку.
   - Алло... - услышал я тихий голос Ани.
   "С чего бы это вдруг она позвонила?.." - подумал я.
   - Алло - отозвался я. - Здравствуй, Аня!
   - Здравствуй, Сережа... - медленно проговорила она, что не было похоже на ее тон общения, и я немного насторожился.
   - Давненько мы с тобою не разговаривали, - сказал я игриво.
   - Сережа... - будто позвала меня Аня на том конце провода, и я отмахнул от себя шутливый тон.
   - Мне надо с тобою встретиться, - сказала Аня. - Ты сегодня сможешь часов в шесть в том кафе, где мы с тобой как-то сидели прошлым летом, помнишь?
   - Это возле автострады? - припомнил я.
   - Да, - подтвердила Аня.
   - Ну это же летнее кафе, насколько я помню! - возразил я.
   - Там, рядом, его зимний зал, - все так же тихо, даже, как мне показалось, печально сказала Аня. - Ты сможешь прийти? - медленно проговаривая слова, спросила она.
   - Хорошо! - согласился я вопреки всем наставлениям Ивана. - Я буду там в шесть, - сказал я, даже не успев пожалеть об этом. - А что случилось? - крикнул я, будто вдогонку, потому что мой вопрос повис в телефонном проводе, по которому уже звучали отрывистые сигналы: Аня положила трубку... Я тоже положил трубку на аппарат.
   Я тоже положил трубку на аппарат.
   - Слушай, зачем ты ходишь в литобъединение? - спросил я Пашу, чтобы поскорее приглушить чувственную остроту и привязанность к отзвучавшему телефонному звонку.
   - Я же тебе уже говорил: я хожу туда, чтобы заряжаться! Меня берет злость от того, как они погано пишут, эти его члены, и я начинаю работать, как бы отталкиваясь от них! - объяснял Мечетов.
   - Что ж, может, ты и прав... - подчеркнул я.
   Тревога от телефонного звонка улеглась. Предстоящий вечер в моих мыслях перевесил весь день.
   Я точно знал, по крайней мере, не было повода сомневаться в этом знании, что мне встреча с Аней худого принести ничего не могла, и поэтому на сердце у меня все-таки лежало относительное, но спокойствие. Но зато теперь я прямо начинал чуть ли не физически ощущать, как время дня потекло быстрее, оно ускорялось на глазах.
   Я давно уже сделал вывод: хочешь быстрее жить - поставь себе какую-нибудь цель и достигай ее. Хочешь жить долго - живи бесцельно! Только цель должна быть не ожидаема тобою, а достигаема!
   "Значит, я очень хочу этой встречи, - подумал я, - ибо не почувствовал бы я тогда устремление времени".
   - Как пишется тебе? - спросил Мечетов, прервав мои размышления.
   - Да как пишется... Пишется как пишется!.. По-разному... Когда как, сказал я.
   - Прочти что-нибудь, - попросил Мечетов.
   Я полез в свой дипломат, лежавший на столе поодаль, достал оттуда свой походный блокнот в коричневом кожаном переплете, полистал немного его, остановился на одной из страничек.
   - Вот, совсем коротенькое, - сказал я.
   - Как называется? - спросил Мечетов.
   - "Молитва", - ответил я и принялся читать:
   Да поможет мне Господь
   Выжить в этом мире!
   Пусть здоровой будет плоть
   И душа пошире!
   Пусть не буду в нищете,
   В гневе и простуде!
   Пусть не буду в суете,
   Но вокруг чтоб - люди!..
   - Хорошо... - похвалил меня Мечетов, - что-нибудь еще прочти, попросил он.
   И я прочел:
   Я иду разведанной дорогою,
   Подвожу я первый свой итог:
   Может, за небесными порогами
   Одинок на свете я и Бог!..
   Наступило молчание...
   - Сергей, - наконец, проговорил Паша, - зачем ты пишешь о Боге?
   - Мне это становится все ближе, - ответил я.
   - Не пиши о Боге, - попросил Паша.
   - Почему? - возразил я.
   - Ты знаешь, - сказал Паша, - у меня был один друг, очень близкий друг. Он погиб. Такой хороший был: прямо божественный человек. Все его хвалили, не могли нарадоваться ему!
   - Ну и что? - спросил я. - К чему ты об этом заговорил?
   - К тому, что я никогда не буду, пока живу здесь, на этой земле, стремиться к Богу!..
   - Это почему же? - удивился я.
   - Потому, что я чувствую: существует какая-то необъяснимая, неведомая нам, простым смертным людям, тайна, которая все контролирует, это как грань какая-то! Переступи ее - и ты уже не жилец на Земле! И ты уже уходишь в какое-то другое измерение...
   - В божественное, - подсказал я.
   - Да, наверное, туда... А я хочу жить на Земле, здесь, на Земле, понимаешь меня? - разгорячившись, спросил Мечетов. - У меня трое детей, я почувствовал, что Паша беспокоится и обо мне тоже, в страхе потерять меня, и мне стало тепло и приятно от этого.
   - Понимаю, - сказал я, - ты имеешь в виду, что хороший человек Богу нужен и он забирает его себе, а плохой человек - ни Богу, ни дьяволу не нужен!.. Так, что ли?
   - Да, я об этом подумал, - подтвердил Мечетов.