Страница:
Пусть тучи темные нависли, Не дай упасть в холодной мгле, Все силы наши. чувства, мысли Дай нам отдать родной земле.
Мечту изгнанников о служении "освобожденной" России питала вкорененная офицерская психология. Свое эмигрантское рассеяние они изначально воспринимали не иначе, как "переход Армии к новым формам своего существования". Ответом на вызов судьбы стало создание генералом П. Врангелем Русского Общевоинского Союза (1924 г.), в который добровольно и естественным порядком вошли многочисленные общества и объединения зарубежного воинства, инициативно созданные офицерами по признаку принадлежности к полкам и корпорациям старой армии, частям и соединениям белых фронтов и по другим основаниям. Среди сотен таковых было немало сугубо офицерских. К примеру: Общество Офицеров Генерального Штаба, Союз Офицеров Участников Войны, Союз Офицеров Кавказской Армии, Общество Русских Офицеров в Королевстве Югославии (и одноименные общества в других странах), Общество Ревнителей Военных Знаний, Офицерский Союз (Харбин), Русский Офицерский Союз в Бразилии и т.п. Имелись объединения выпускников практически всех дореволюционных военных академий, училищ и кадетских корпусов. Все они возникали не только как ячейки взаимопомощи для облегчения тягот жизни в чужеземье, но главное - как "идейные военные братства".
Многолетнее функционирование этой разветвленной организационной структуры явилось базовым элементом военной культуры эмиграции, другими составляющими которой были: военное просвещение и образование, военно-периодическая печать, историко-мемориальная работа, военная мысль. Вдали от Родины офицеры учредили Высшие Военно-Научные Курсы (Париж, Белград), десятки Кружков высшего военного самообразования, несколько военно-училищных и повторительных (по специальностям) курсов, офицерские лектории, военные секции при гражданских институтах. Смену уходящему поколению офицеров готовили кадетские корпуса. Огромную роль в сохранении офицерского самосознания, поддержании и развитии военных знаний, укреплении связи между воинскими организациями, разбросанными по всем континентам, играла военная периодическая печать Зарубежья. Более 150 (!) изданий, таких как "Военный Сборник" (Белград), "Русский Инвалид" (Париж), "Часовой" (Париж - Брюссель), "Вестник Военных Знаний" (Сараево), "Русский Голос" (Белград), "Армия и Флот" (Шанхай), "Вестник Общества Русских Ветеранов Великой войны в Сан-Франциско", "Морской журнал" (Прага) и др. осуществляли эту миссию. Сотни офицеров поздними вечерами работали над вопросами военной истории и теории, фиксировали свой богатый боевой опыт в мемуарах. Свыше тысячи книг и десятки тысяч статей, архивных источников несут в себе наследие военной мысли эмиграции. В них нашел отражение исторический путь старой армии, богатейший военный опыт - от Русско-японской войны до локальных конфликтов 50-60-х годов, в них содержится анализ военно-политической картины мира, развития военных систем и прогноз их эволюции, утверждение духовной сущности русского военного дела. "Очерки Русской Смуты" и "Путь русского офицера" А. Деникина, "История Русской Армии" А. Керсновского, "Из истории кампании 1914 года на Русском фронте" и "Военные усилия России в Мировой войне" Н. Головина, "Полчища" А. Геруа, "Душа Армии" П. Краснова, "1918 год" А. Зайцева. "Мировая война на Кавказском фронте" Е. Масловского, "Высший командный состав" В. Флуга, "Лик современной войны" Е. Месснера и другие труды правомерно считать классикой отечественной военной литературы. (Это наследие частично представлено в 6, 13, 16, а также других выпусках "Российского военного сборника".)
Военная культура, выявлявшая направленность личности, истинные помыслы и устремления, идейную стойкость и силу характера изгнанников, есть главное свидетельство сохранения ими своей офицерской сущности.
Помыслы об офицерском служении
В творческом наследии военной эмиграции значительное место занимают размышления о национальной России, ее будущей армии и офицерском корпусе, о предназначении русского офицера и его социальной роли, о жизни и службе офицерства в Императорской Армии, подготовке офицерских кадров и их качествах, о действиях командного состава в боевой обстановке Великой и Гражданской войн и т.д. Среди лучших работ, посвященных офицерскому вопросу, - те, которые представлены в данной книге: коллективный труд "Российские офицеры", "Высший командный состав" В. Флуга, "Трагедия русского офицерства" А. Мариюшкина, "Современные офицеры" Е. Месснера, "Наш будущий офицерский корпус" А. Керсновского и др.
Ценность изложенных в них мыслей заключается в том, что принадлежат они талантливым людям, прошедшим через масштабные войны, трагедию крушения своей страны, своей армии и своего сословия. Отлученные судьбой от Родины и любимого дела, они настойчиво пытались разобраться в грехах и достоинствах прежней военной системы, своих собственных ошибках, анализируя их, составляли заветы для будущих поколений. Делали это максимально откровенно, ибо на чужбине свобода их мысли уже не стеснялась ни "ведомством", ни цензурой. Мотивируя нравственную позицию исследователя вообще и находящегося в изгнании в частности, генерал В. Доманевский писал: "Уважение к могуче-прекрасному прошлому России, ценой бесчисленных жертв вышедшей на свой великодержавный путь, уважение к памяти сынов России, павших на полях брани, обязывает каждого подходящего к славным, но тяжелым воспоминаниям, прежде всего искать правду и только одну правду. Правда приближает к истине"{280}. Возможности высказать "только правду" офицеры были лишены и в царской армии, и в еще большей мере - в Советской{281}.
Об офицерстве, о том, каким должен быть корпус русских офицеров в грядущем, военные писатели эмиграции размышляли постоянно. Их помыслы в значительной мере вырастали из суждений о старой армии и переживаний о ее революционном крушении, из богатого и горького опыта Мировой и Гражданской войн, из анализа жизни иностранных армий, состояния Красной армии. Мотив будущего доминирует всегда: и когда В. Флуг нелицеприятно и жестко анализирует качества русского высшего командного состава, и когда А. Зайцов четко и ясно пишет о германском Генштабе ("Германский генеральный штаб"), и когда А. Деникин откровенно вспоминает службу в Императорской армии ("Старая Армия", "Путь русского офицера"), и когда А. Геруа ведет речь об офицерском отборе ("Воспоминания командира полка"), и когда А. Болтунов предлагает пути воинского воспитания ("О воинском воспитании"), и когда П. Краснов, Ю. Галич, Н. Белогорский, Е. Тарусский выводят образы героев в своих многочисленных романах и повестях...
Непоказная вера изгнанников в будущее, их спокойная глубокая убежденность в пользе своей интеллектуальной работы поразительны. Приведем лишь один пример. Авторитетный генерал и военный писатель Александр Владимирович Геруа в 1937 г. на страницах машинописного журнала "Перекличка" (орган текущей связи "Общества господ Офицеров Лейб-гвардии Волынского Полка") ведет речь об офицерском отборе, о том, чтобы в будущей русской армии этот процесс "протекал на здоровых началах". Журнал выходит мизерным тиражом, рассчитан на узкий круг людей (что исключает "работу на публику"), разбросанных по разным странам, давно оторванных от Родины и армии. Геруа же не смущает эта локальность аудитории. К нескольким десятков старых волынцев он обращается с той же основательностью мыслей, с какой в начале века обращался к многотысячному отряду царских офицеров, выступая на страницах "Военного Сборника".
Такие примеры наглядно демонстрируют, что бывшие кадровые военные продолжали пребывать в орбите своей профессии. Отчетливо проглядывает их "познающая душа", когда, говоря словами И. Ильина, сознание и сердце живут "стихией своего предмета"{282}.
Мысль изгнанников шла от анализа ошибок и недостатков к формулированию заветов и идеалов. Изучая их наследие, можно выделить несколько главных достоинств, к которым должен стремиться офицерский корпус грядущей России. Это - корпоративная монолитность, профессионализм и офицерская этика.
Стремление к корпоративному единству
Офицерство русского Зарубежья остро осознавало и признавало отсутствие должного единства в офицерской среде старой армии. Четко и лаконично по этому поводу высказался один из легендарных белых генералов А. Туркул: "Были офицеры, доблестные и жертвенные, но Корпуса офицеров в России не было, был лишь офицерский состав"{283}. Полковник Д. Хитров, выступая 20 мая 1928 г. в Белграде с докладом "Русские офицеры в изгнании и политика", подчеркивал, что силами и способностью жертвовать русские офицеры никогда не оскудевали, но из-за отсутствия корпоративного единства и организованности все это расходовалось непроизводительно{284}. Вот еще одно утверждение, прозвучавшее в "Союзе господ офицеров Императорских Российских Армии, Флота и Воздушного флота": "В прежней Русской Армии, в сущности говоря, не было офицерской корпорации, и каждый офицер жил лишь узкими интересами своей части"{285}.
Основой для таких заключений служили прежде всего "антагонизм между различными родами оружия", политическая безграмотность и идейная разобщенность старого офицерства.
Ненормально, когда офицеры гвардии смотрели свысока на тех, кто не принадлежал к их касте. Кавалеристы с высокомерием относились к пехотинцам, морские офицеры - к сухопутным, конные артиллеристы - к артиллеристам крепостей и т.д. "С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офицерством, - пишет А. Деникин в "Очерках Русской Смуты", вызванная целым рядом привилегий последних... Явная несправедливость такого положения, основанная на исторической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армейской жизни"{286}. Против гвардейских привилегий выступали и П. Краснов, и П. Залесский, и многие другие военные писатели.
Другой кастой был Генеральный штаб, офицеров которого в войсках не без презрительности иногда называли "моментами" (от выражения "ловить момент", т.е. по службе пристроиться потеплее, миновать тяжелых строевых должностей, сделать карьеру). Так генерал Б. Геруа в одной из статей резко высказался против незаслуженного продвижения по службе тех, кто носил серебряный аксельбант и черный бархатный воротник (отличительные детали формы генштабистов), вспоминая, сколь пагубно несправедливый карьерный рост действовал на атмосферу и сплоченность офицерства{287}.
А. Керсновский считал, что служебные преимущества Гвардии и Генштаба безнравственны, что они были одной из самых злостных язв старой армии, и о восстановлении подобного в будущем не может быть и речи. В. Флуг жестко заявлял о необходимости принять серьезные меры, которыми раз и навсегда была бы уничтожена прежняя беспросветность карьеры и быта армейского пехотного офицера, что способствовало бы воспитанию офицерского корпуса в духе укрепления корпоративного самосознании{288}.
На сплоченность офицерских рядов оказывало влияние и единство боевого мировоззрения, которое в значительной мере достигается наличием и проведением в жизнь единой военной доктрины (в смысле определенной школы). В ходе дискуссии по военной доктрине, развернувшейся в эмиграции в начале 30-х годов, на этом, в частности, акцентировал внимание генерал А. Егоров. Проанализировав уровень подготовки военного руководства старой армии, он сделал вывод о том, что прежняя военная система России не давала армии "единой военной школы", насыщая армейские ряды "чрезвычайно пестрым командным составом". Тем самым на войне не обеспечивалось единство действий, между начальниками возникали частые трения, непонимание и что хуже - недоверие{289}. Отсутствовало единство и в период революционного крушения армии.
Внутриофицерская разобщенность способствовала разложению армейского организма. В мае 1917 г. на Съезде офицеров генерал М. Алексеев призывал к тому, чтобы офицерский корпус на деле стал "общей дружной семьей" и в ней водворилось единение, но все увещевания оказались запоздалыми и напрасными{290}.
Следует отметить, что и на чужбине, несмотря на создание Врангелем и его сподвижниками Русского Общевоинского Союза, членами которого состояло большинство изгнанников, в офицерской среде также не удалось достичь должной сплоченности. На своих "платформах" существовали "Корпус Императорских Армии и Флота", "Братство Русской Правды", "Русский Национальный Союз Участников Войны", автономно держалось казачество, отдельные группы офицеров участвовали в политических движениях: "Смена вех", "Евразийство", "Младороссы", "Русский фашизм", "Российское Национальное и Социальное Движение" и других.
Внутри самих офицерских корпораций порой возникали конфликты, которые далеко не всегда удавалось разрешать с помощью существовавших судов чести. Дело доходило и до открытого предательства, ярким примером которого служит деятельность генерала Н. Скоблина, в 1937 г. участвовавшего в похищении агентами НКВД председателя РОВС генерала Е. Миллера.
Чрезвычайно важным стал вопрос о политической грамотности офицерства, сознательном исповедовании им определенной государственной идеологии. В наследии военной эмиграции немало места занимают воспоминания и размышления о том, как в 1917 г. армия стала разменной картой в руках политиков и политиканов, не сумев противостоять революционному угару масс. В наличии не оказалось никакой организованной силы, на которую мог бы опереться Государь. "Великая молчальница" - Русская армия - была совершенно не знакома с политическими вопросами и оказалась абсолютно беззащитной в политической борьбе. Офицер, который "не умел отличить социал-демократа от эсера, легко побеждался в политической дискуссии некультурным аптекарским учеником, хотя поверхностно, но все же политически обработанным левыми партиями"{291}.
Практически все авторы подчеркивали утрату (либо вообще отсутствие) офицерами "политической настройки". Монархическая идея уже не доминировала в их сознании. "Армия - вне политики" - вот формула, которую в примитивной трактовке навязали защитникам Отечества. "Несчастные аполитичные офицеры -еще вчерашние герои - сегодняшние враги народа, убивались десятками тысяч, без всякого с их стороны сопротивления... Они не сумели организоваться не только для защиты своего Государя и гибнущего Отечества, но даже для защиты их собственных жизней", - писал в начале 30-х годов полковник А. Шавров{292}. А. Керсновский, характеризуя революционное брожение в начале XX века и проводя параллель между 1905 и 1917 годами, писал: "В войсках существовала солдатская "словесность", но не было заведено "словесности" офицерской. Между тем роль офицера в стране чрезвычайно возросла с введением всеобщей воинской повинности, - и чем дальше, тем росла все больше. Офицер был главной опорой русской государственности, живым воплощением русской совести. Его надо было ориентировать политически, не оставлять его в потемках. Офицерская работа - это работа в первую очередь миссионерская... Сплочение воедино и политическая ориентировка офицерского корпуса стала насущнейшей из всех задач. Однако правительство эту задачу совершенно проглядело и не сумело сделать ни одного вывода из грозного предупреждения, данного ему в 1905 году"{293}.
Трагедия русского офицерства нашла отражение во многих научных, публицистических, мемуарных, художественных работах эмиграции. Достаточно назвать такие, как "Российская контрреволюция в 1917-1918 гг." Н. Головина, "Очерки Русской Смуты" А. Деникина, одноименную книгу очерков К. Попова, роман-трилогию "От Двуглавого Орла к красному знамени" П. Краснова, "Красный хоровод" Ю. Галича (ген. Гончаренко), "Офицерские кадры и революция" И. Курганова и др. Все они, независимо от жанра, являют "живую повесть офицерской скорби", картину беспрецедентного гонения на офицеров, обстоятельства, масштабы и последствия которого современное поколение военных либо вообще не представляет, либо представляет слишком приблизительно.
На страницах нашей книги этот процесс в обобщенно-эмоциональном виде представлен в очерке А. Мариюшкина. Мы же приведем короткий конкретный пример, через который можно ощутить всю дикость и преступность атмосферы, царившей в русской армии в 1917 г. и губившей офицерство. Генерал А. Деникин в своих очерках "Офицеры" публикует постановление одного из фронтовых солдатских собраний: "Принимая во внимание несознательность командующего батальоном капитана Русова, а также, что он: 1) до революции был строг с солдатами, 2) отказывается подписывать увольнительные билеты товарищам, которым беспременно нужно домой и даже вопреки медицине, 3) насчет последнего наступления немцев на полк выражался "трусливое стадо", когда никто не обязан участвовать в империалистической бойне, 4) вообще за старорежимность - собрание постановило капитана Русова отчислить от должности батальонного и назначить кашеваром во вторую роту"{294}.
Следующим моментом трагедии офицерства в эпоху революции стал его раскол на "красных" и "белых", что не могло не найти отражения в размышлениях эмигрантов. Отмечалось, что первоначально революция внесла в среду офицерства большую растерянность, затем вызрел протест. Генерал Н. Головин указывал на закономерность контрреволюционных течений как одной из сторон диалектически развивающегося процесса революции{295}. В силу своего "военного патриотизма", "охранительного национализма", своей боевой сущности далеко не все офицеры мирились с той ситуацией, в которой оказались армия и страна. Офицерство стало главным субъектом контрреволюции. Ратуя за "установление порядка", оно вынуждено было идти против безвольной буржуазной власти, что первоначально выразилось в Корниловском выступлении. С большевиками же, сделавшими ставку на интернационализм и отрицание национальных устоев, офицерство под руководством генералов М- Алексеева и Л. Корнилова вступило в открытое вооруженное противостояние, создав "Белую Армию". В конечном итоге, исходя из понимания своего долга, в ее рядах оказалось большинство офицеров Российской Императорской Армии, в том числе до 70 процентов элиты офицеров Генштаба, генералитета. Белое движение было в основе своей офицерским, породил его офицерский патриотизм. Никто иной не смог организованно препятствовать движению "красного колеса" революции и большевизма. "Лишь офицерство... оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны", - писал известный русский мыслитель Г. Федотов{296}.
В то же время, как замечал И. Горяинов, "по-разному понимали свой долг офицеры, которые когда-то представляли стройную и монолитную, одинаково национально-государственно воспитанную военную касту"{297}. (Со слов самих изгнанников мы убедились, что единства и монолитности в старой армии в должной мере не было, а "государственное воспитание" не выдержало испытаний безвременьем.) Предпосылки офицерского раскола, имевшиеся до 1917 г., привели к нему в период революции и Гражданской войны. Значительная часть офицерства - более 48 тысяч{298} - оказалась в Красной Армии (а отдельные группы и представители - в иных многочисленных вооруженных формированиях, вплоть до банд). Способствовала размежеванию и "пестрота" офицерского корпуса в конце Великой войны, когда в его составе находилось множество офицеров военного времени, по выражению генерал А. Геруа "военных по боевой своей подготовке и глубоко штатских по прочим отделам своего мировоззрения"{299}. Психологически такие люди зачастую позитивно воспринимали революцию как способ "проявить себя". Встречались и кадровые "генералы-куртизаны" (выражение А. Геруа). Они "неудержимой демагогией и революционностью ловили фортуну в кровавом безвременьи", как писал Деникин о генерале П. Сытине, своем однокашнике по Киевскому военному училищу, который зимой 1918 г. командовал Южным фронтом большевиков, действовавшим против Добровольческой армии{300}.
Линия офицерского раскола иногда разделяла не только однокашников и однополчан, но и родных братьев, принадлежавших к русской военной элите Хрестоматийными примерами могут служить Генерального штаба генералы Свечины и Новицкие. Выдающийся военный мыслитель Александр Андреевич Свечин (1878-1938), как известно, был одним из организаторов и представителей советской военной науки и высшей школы (репрессирован и уничтожен сталинским режимом). Его старший брат Михаил Андреевич (1876-1969) находился в рядах контрреволюционного казачества, затем в эмиграции. Работал в банке, возглавлял подотдел РОВС в Ницце. Прожил долгую жизнь. Евгений Федорович Новицкий (1867-1931), инициатор Общества Ревнителей Военных Знаний, признанный специалист и автор трудов по стрелковому делу, в годы Гражданской войны - в Добровольческой армии. В эмиграции жил в Сараево, был инструктором Стрелковой школы югославской армии, активным сторонником распространения военных знаний среди русского офицерства в изгнании. Его младшие братья, также видные царские генералы, после революции связали судьбу с Красной Армией. Василий Федорович (1869-1929) возглавлял инспекцию РККА, затем преподавал в военной академии. Федор Федорович (1870-1944) был неизменным начальником штаба у М.В. Фрунзе на Восточном фронте и в Туркестане. Позже - один из руководителей Красного воздушного флота, начальник факультета Военно-воздушной академии имЖуковского
То, что царские офицеры сыграли важнейшую роль в создании Красной Армии, не вызывало у изгнанников никакого сомнения Да и сами большевистские руководители этого не отрицали Генерал А. Андогский в своей работе "Как создавалась Красная армия Советской России" цитирует И. Смилгу, заявлявшего: "...Только с помощью бывшего офицерства Советская власть создала армию, грозную не только для домашних белогвардейцев"{301}. Примечательно, что Андогский всех "военспецов", как принято называть эту категорию, по мотивации их службы в Красной Армии разделил на шесть групп: добровольно пришедшие весной 1918 г. для "отпора германцам во что бы то ни стало"; "слабые люди", не устоявшие под давлением тяжелых условий общественной или семейной жизни; оказавшиеся умышленно для расстройства и разложения армии; "выжидающие, трусливо ждавшие: чья возьмет"; идейно вошедшие в орбиту большевизма (в основном офицеры военного времени); из сознания долга содействовавшие образованию военной силы России, "но не связанные с большевиками никакими идейными принципами"{302}.
Очень важно подчеркнуть вывод Андогского о том, что военспецов нельзя осуждать огульно, ибо причины их службы большевикам различны и "в массе они переживали неподдающуюся описанию трагедию". Его логическим завершением явились помыслы о совместном служении и "белых" (эмиграции), и "красных" в рядах будущей вооруженной силы России Их выразителями были как писатели, публицисты, отдельные офицеры, так и лидеры военной эмиграции, верившие, что у многих "под красноармейскими шинелями бьются русские сердца". Генерал А. Кутепов, возглавивший Русский Общевоинский Союз после безвременной смерти генерала П. Врангеля (1928), заявлял: "Мы - "белые", пока "красные" владеют Россией, но как только иго коммунизма будет свергнуто, с нашей ли помощью или без нее, мы сольемся с бывшей Красной Армией в единую Русскую Армию..."{303}
Таким образом, исходя из анализа горького опыта, пережитого российским воинством в начале XX века, военная эмиграция мыслила будущий офицерский корпус как "единое тело и ничем и никем несокрушимый дух, один идеал и одну цель" (Д. Хитров) Этой монолитности следовало достигать прежде всего путем привития офицерству единых государственно-политических взглядов и убеждений, ибо "от идейной спаянности и единоустремленности офицерского ядра зависит вся судьба Армии" (С. Прокофьев). Выражалась убежденность, что "всякая армия в лице ее офицерского корпуса должна быть политически образована"{304} и в будущем российском Генштабе должно существовать "особое политическое управление", организующее политическое воспитание вооруженных сил, а помощь командирам в этом воспитании подчиненных должны оказывать специально подготовленные для этой функции офицеры{305}.
Большинство военных писателей сходились во мнении о необходимости для Российской армии единой военной доктрины как фактора ее "боевого воспитания" и сплочения, доктрины "выработанной русскими самостоятельно".
Во имя корпоративной монолитности российского служилого сословия не должно быть несправедливых привилегий гвардии, "генштабистов", других категорий офицеров, т.е. внутренней кастовости. Вместе с тем, например, А. Керсновским предлагалось взять за образец петровский гвардейский обычай: "Всех, готовящихся к офицерскому служению, писать юнкерами в гвардейские полки, где учредить юнкерские батальоны". В таком случае все офицеры получат "однородную гвардейскую шлифовку, единый крепкий и добрый гвардейский дух" (для специальных войск и авиации сохранить систему школ и училищ){306}. Как принцип этот путь сплочения офицерства актуален и сегодня. Он ведет к профессионализму, который, согласно взглядам военной эмиграции, также должен быть одним из главных достоинств русского офицерского корпуса.
Мечту изгнанников о служении "освобожденной" России питала вкорененная офицерская психология. Свое эмигрантское рассеяние они изначально воспринимали не иначе, как "переход Армии к новым формам своего существования". Ответом на вызов судьбы стало создание генералом П. Врангелем Русского Общевоинского Союза (1924 г.), в который добровольно и естественным порядком вошли многочисленные общества и объединения зарубежного воинства, инициативно созданные офицерами по признаку принадлежности к полкам и корпорациям старой армии, частям и соединениям белых фронтов и по другим основаниям. Среди сотен таковых было немало сугубо офицерских. К примеру: Общество Офицеров Генерального Штаба, Союз Офицеров Участников Войны, Союз Офицеров Кавказской Армии, Общество Русских Офицеров в Королевстве Югославии (и одноименные общества в других странах), Общество Ревнителей Военных Знаний, Офицерский Союз (Харбин), Русский Офицерский Союз в Бразилии и т.п. Имелись объединения выпускников практически всех дореволюционных военных академий, училищ и кадетских корпусов. Все они возникали не только как ячейки взаимопомощи для облегчения тягот жизни в чужеземье, но главное - как "идейные военные братства".
Многолетнее функционирование этой разветвленной организационной структуры явилось базовым элементом военной культуры эмиграции, другими составляющими которой были: военное просвещение и образование, военно-периодическая печать, историко-мемориальная работа, военная мысль. Вдали от Родины офицеры учредили Высшие Военно-Научные Курсы (Париж, Белград), десятки Кружков высшего военного самообразования, несколько военно-училищных и повторительных (по специальностям) курсов, офицерские лектории, военные секции при гражданских институтах. Смену уходящему поколению офицеров готовили кадетские корпуса. Огромную роль в сохранении офицерского самосознания, поддержании и развитии военных знаний, укреплении связи между воинскими организациями, разбросанными по всем континентам, играла военная периодическая печать Зарубежья. Более 150 (!) изданий, таких как "Военный Сборник" (Белград), "Русский Инвалид" (Париж), "Часовой" (Париж - Брюссель), "Вестник Военных Знаний" (Сараево), "Русский Голос" (Белград), "Армия и Флот" (Шанхай), "Вестник Общества Русских Ветеранов Великой войны в Сан-Франциско", "Морской журнал" (Прага) и др. осуществляли эту миссию. Сотни офицеров поздними вечерами работали над вопросами военной истории и теории, фиксировали свой богатый боевой опыт в мемуарах. Свыше тысячи книг и десятки тысяч статей, архивных источников несут в себе наследие военной мысли эмиграции. В них нашел отражение исторический путь старой армии, богатейший военный опыт - от Русско-японской войны до локальных конфликтов 50-60-х годов, в них содержится анализ военно-политической картины мира, развития военных систем и прогноз их эволюции, утверждение духовной сущности русского военного дела. "Очерки Русской Смуты" и "Путь русского офицера" А. Деникина, "История Русской Армии" А. Керсновского, "Из истории кампании 1914 года на Русском фронте" и "Военные усилия России в Мировой войне" Н. Головина, "Полчища" А. Геруа, "Душа Армии" П. Краснова, "1918 год" А. Зайцева. "Мировая война на Кавказском фронте" Е. Масловского, "Высший командный состав" В. Флуга, "Лик современной войны" Е. Месснера и другие труды правомерно считать классикой отечественной военной литературы. (Это наследие частично представлено в 6, 13, 16, а также других выпусках "Российского военного сборника".)
Военная культура, выявлявшая направленность личности, истинные помыслы и устремления, идейную стойкость и силу характера изгнанников, есть главное свидетельство сохранения ими своей офицерской сущности.
Помыслы об офицерском служении
В творческом наследии военной эмиграции значительное место занимают размышления о национальной России, ее будущей армии и офицерском корпусе, о предназначении русского офицера и его социальной роли, о жизни и службе офицерства в Императорской Армии, подготовке офицерских кадров и их качествах, о действиях командного состава в боевой обстановке Великой и Гражданской войн и т.д. Среди лучших работ, посвященных офицерскому вопросу, - те, которые представлены в данной книге: коллективный труд "Российские офицеры", "Высший командный состав" В. Флуга, "Трагедия русского офицерства" А. Мариюшкина, "Современные офицеры" Е. Месснера, "Наш будущий офицерский корпус" А. Керсновского и др.
Ценность изложенных в них мыслей заключается в том, что принадлежат они талантливым людям, прошедшим через масштабные войны, трагедию крушения своей страны, своей армии и своего сословия. Отлученные судьбой от Родины и любимого дела, они настойчиво пытались разобраться в грехах и достоинствах прежней военной системы, своих собственных ошибках, анализируя их, составляли заветы для будущих поколений. Делали это максимально откровенно, ибо на чужбине свобода их мысли уже не стеснялась ни "ведомством", ни цензурой. Мотивируя нравственную позицию исследователя вообще и находящегося в изгнании в частности, генерал В. Доманевский писал: "Уважение к могуче-прекрасному прошлому России, ценой бесчисленных жертв вышедшей на свой великодержавный путь, уважение к памяти сынов России, павших на полях брани, обязывает каждого подходящего к славным, но тяжелым воспоминаниям, прежде всего искать правду и только одну правду. Правда приближает к истине"{280}. Возможности высказать "только правду" офицеры были лишены и в царской армии, и в еще большей мере - в Советской{281}.
Об офицерстве, о том, каким должен быть корпус русских офицеров в грядущем, военные писатели эмиграции размышляли постоянно. Их помыслы в значительной мере вырастали из суждений о старой армии и переживаний о ее революционном крушении, из богатого и горького опыта Мировой и Гражданской войн, из анализа жизни иностранных армий, состояния Красной армии. Мотив будущего доминирует всегда: и когда В. Флуг нелицеприятно и жестко анализирует качества русского высшего командного состава, и когда А. Зайцов четко и ясно пишет о германском Генштабе ("Германский генеральный штаб"), и когда А. Деникин откровенно вспоминает службу в Императорской армии ("Старая Армия", "Путь русского офицера"), и когда А. Геруа ведет речь об офицерском отборе ("Воспоминания командира полка"), и когда А. Болтунов предлагает пути воинского воспитания ("О воинском воспитании"), и когда П. Краснов, Ю. Галич, Н. Белогорский, Е. Тарусский выводят образы героев в своих многочисленных романах и повестях...
Непоказная вера изгнанников в будущее, их спокойная глубокая убежденность в пользе своей интеллектуальной работы поразительны. Приведем лишь один пример. Авторитетный генерал и военный писатель Александр Владимирович Геруа в 1937 г. на страницах машинописного журнала "Перекличка" (орган текущей связи "Общества господ Офицеров Лейб-гвардии Волынского Полка") ведет речь об офицерском отборе, о том, чтобы в будущей русской армии этот процесс "протекал на здоровых началах". Журнал выходит мизерным тиражом, рассчитан на узкий круг людей (что исключает "работу на публику"), разбросанных по разным странам, давно оторванных от Родины и армии. Геруа же не смущает эта локальность аудитории. К нескольким десятков старых волынцев он обращается с той же основательностью мыслей, с какой в начале века обращался к многотысячному отряду царских офицеров, выступая на страницах "Военного Сборника".
Такие примеры наглядно демонстрируют, что бывшие кадровые военные продолжали пребывать в орбите своей профессии. Отчетливо проглядывает их "познающая душа", когда, говоря словами И. Ильина, сознание и сердце живут "стихией своего предмета"{282}.
Мысль изгнанников шла от анализа ошибок и недостатков к формулированию заветов и идеалов. Изучая их наследие, можно выделить несколько главных достоинств, к которым должен стремиться офицерский корпус грядущей России. Это - корпоративная монолитность, профессионализм и офицерская этика.
Стремление к корпоративному единству
Офицерство русского Зарубежья остро осознавало и признавало отсутствие должного единства в офицерской среде старой армии. Четко и лаконично по этому поводу высказался один из легендарных белых генералов А. Туркул: "Были офицеры, доблестные и жертвенные, но Корпуса офицеров в России не было, был лишь офицерский состав"{283}. Полковник Д. Хитров, выступая 20 мая 1928 г. в Белграде с докладом "Русские офицеры в изгнании и политика", подчеркивал, что силами и способностью жертвовать русские офицеры никогда не оскудевали, но из-за отсутствия корпоративного единства и организованности все это расходовалось непроизводительно{284}. Вот еще одно утверждение, прозвучавшее в "Союзе господ офицеров Императорских Российских Армии, Флота и Воздушного флота": "В прежней Русской Армии, в сущности говоря, не было офицерской корпорации, и каждый офицер жил лишь узкими интересами своей части"{285}.
Основой для таких заключений служили прежде всего "антагонизм между различными родами оружия", политическая безграмотность и идейная разобщенность старого офицерства.
Ненормально, когда офицеры гвардии смотрели свысока на тех, кто не принадлежал к их касте. Кавалеристы с высокомерием относились к пехотинцам, морские офицеры - к сухопутным, конные артиллеристы - к артиллеристам крепостей и т.д. "С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офицерством, - пишет А. Деникин в "Очерках Русской Смуты", вызванная целым рядом привилегий последних... Явная несправедливость такого положения, основанная на исторической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армейской жизни"{286}. Против гвардейских привилегий выступали и П. Краснов, и П. Залесский, и многие другие военные писатели.
Другой кастой был Генеральный штаб, офицеров которого в войсках не без презрительности иногда называли "моментами" (от выражения "ловить момент", т.е. по службе пристроиться потеплее, миновать тяжелых строевых должностей, сделать карьеру). Так генерал Б. Геруа в одной из статей резко высказался против незаслуженного продвижения по службе тех, кто носил серебряный аксельбант и черный бархатный воротник (отличительные детали формы генштабистов), вспоминая, сколь пагубно несправедливый карьерный рост действовал на атмосферу и сплоченность офицерства{287}.
А. Керсновский считал, что служебные преимущества Гвардии и Генштаба безнравственны, что они были одной из самых злостных язв старой армии, и о восстановлении подобного в будущем не может быть и речи. В. Флуг жестко заявлял о необходимости принять серьезные меры, которыми раз и навсегда была бы уничтожена прежняя беспросветность карьеры и быта армейского пехотного офицера, что способствовало бы воспитанию офицерского корпуса в духе укрепления корпоративного самосознании{288}.
На сплоченность офицерских рядов оказывало влияние и единство боевого мировоззрения, которое в значительной мере достигается наличием и проведением в жизнь единой военной доктрины (в смысле определенной школы). В ходе дискуссии по военной доктрине, развернувшейся в эмиграции в начале 30-х годов, на этом, в частности, акцентировал внимание генерал А. Егоров. Проанализировав уровень подготовки военного руководства старой армии, он сделал вывод о том, что прежняя военная система России не давала армии "единой военной школы", насыщая армейские ряды "чрезвычайно пестрым командным составом". Тем самым на войне не обеспечивалось единство действий, между начальниками возникали частые трения, непонимание и что хуже - недоверие{289}. Отсутствовало единство и в период революционного крушения армии.
Внутриофицерская разобщенность способствовала разложению армейского организма. В мае 1917 г. на Съезде офицеров генерал М. Алексеев призывал к тому, чтобы офицерский корпус на деле стал "общей дружной семьей" и в ней водворилось единение, но все увещевания оказались запоздалыми и напрасными{290}.
Следует отметить, что и на чужбине, несмотря на создание Врангелем и его сподвижниками Русского Общевоинского Союза, членами которого состояло большинство изгнанников, в офицерской среде также не удалось достичь должной сплоченности. На своих "платформах" существовали "Корпус Императорских Армии и Флота", "Братство Русской Правды", "Русский Национальный Союз Участников Войны", автономно держалось казачество, отдельные группы офицеров участвовали в политических движениях: "Смена вех", "Евразийство", "Младороссы", "Русский фашизм", "Российское Национальное и Социальное Движение" и других.
Внутри самих офицерских корпораций порой возникали конфликты, которые далеко не всегда удавалось разрешать с помощью существовавших судов чести. Дело доходило и до открытого предательства, ярким примером которого служит деятельность генерала Н. Скоблина, в 1937 г. участвовавшего в похищении агентами НКВД председателя РОВС генерала Е. Миллера.
Чрезвычайно важным стал вопрос о политической грамотности офицерства, сознательном исповедовании им определенной государственной идеологии. В наследии военной эмиграции немало места занимают воспоминания и размышления о том, как в 1917 г. армия стала разменной картой в руках политиков и политиканов, не сумев противостоять революционному угару масс. В наличии не оказалось никакой организованной силы, на которую мог бы опереться Государь. "Великая молчальница" - Русская армия - была совершенно не знакома с политическими вопросами и оказалась абсолютно беззащитной в политической борьбе. Офицер, который "не умел отличить социал-демократа от эсера, легко побеждался в политической дискуссии некультурным аптекарским учеником, хотя поверхностно, но все же политически обработанным левыми партиями"{291}.
Практически все авторы подчеркивали утрату (либо вообще отсутствие) офицерами "политической настройки". Монархическая идея уже не доминировала в их сознании. "Армия - вне политики" - вот формула, которую в примитивной трактовке навязали защитникам Отечества. "Несчастные аполитичные офицеры -еще вчерашние герои - сегодняшние враги народа, убивались десятками тысяч, без всякого с их стороны сопротивления... Они не сумели организоваться не только для защиты своего Государя и гибнущего Отечества, но даже для защиты их собственных жизней", - писал в начале 30-х годов полковник А. Шавров{292}. А. Керсновский, характеризуя революционное брожение в начале XX века и проводя параллель между 1905 и 1917 годами, писал: "В войсках существовала солдатская "словесность", но не было заведено "словесности" офицерской. Между тем роль офицера в стране чрезвычайно возросла с введением всеобщей воинской повинности, - и чем дальше, тем росла все больше. Офицер был главной опорой русской государственности, живым воплощением русской совести. Его надо было ориентировать политически, не оставлять его в потемках. Офицерская работа - это работа в первую очередь миссионерская... Сплочение воедино и политическая ориентировка офицерского корпуса стала насущнейшей из всех задач. Однако правительство эту задачу совершенно проглядело и не сумело сделать ни одного вывода из грозного предупреждения, данного ему в 1905 году"{293}.
Трагедия русского офицерства нашла отражение во многих научных, публицистических, мемуарных, художественных работах эмиграции. Достаточно назвать такие, как "Российская контрреволюция в 1917-1918 гг." Н. Головина, "Очерки Русской Смуты" А. Деникина, одноименную книгу очерков К. Попова, роман-трилогию "От Двуглавого Орла к красному знамени" П. Краснова, "Красный хоровод" Ю. Галича (ген. Гончаренко), "Офицерские кадры и революция" И. Курганова и др. Все они, независимо от жанра, являют "живую повесть офицерской скорби", картину беспрецедентного гонения на офицеров, обстоятельства, масштабы и последствия которого современное поколение военных либо вообще не представляет, либо представляет слишком приблизительно.
На страницах нашей книги этот процесс в обобщенно-эмоциональном виде представлен в очерке А. Мариюшкина. Мы же приведем короткий конкретный пример, через который можно ощутить всю дикость и преступность атмосферы, царившей в русской армии в 1917 г. и губившей офицерство. Генерал А. Деникин в своих очерках "Офицеры" публикует постановление одного из фронтовых солдатских собраний: "Принимая во внимание несознательность командующего батальоном капитана Русова, а также, что он: 1) до революции был строг с солдатами, 2) отказывается подписывать увольнительные билеты товарищам, которым беспременно нужно домой и даже вопреки медицине, 3) насчет последнего наступления немцев на полк выражался "трусливое стадо", когда никто не обязан участвовать в империалистической бойне, 4) вообще за старорежимность - собрание постановило капитана Русова отчислить от должности батальонного и назначить кашеваром во вторую роту"{294}.
Следующим моментом трагедии офицерства в эпоху революции стал его раскол на "красных" и "белых", что не могло не найти отражения в размышлениях эмигрантов. Отмечалось, что первоначально революция внесла в среду офицерства большую растерянность, затем вызрел протест. Генерал Н. Головин указывал на закономерность контрреволюционных течений как одной из сторон диалектически развивающегося процесса революции{295}. В силу своего "военного патриотизма", "охранительного национализма", своей боевой сущности далеко не все офицеры мирились с той ситуацией, в которой оказались армия и страна. Офицерство стало главным субъектом контрреволюции. Ратуя за "установление порядка", оно вынуждено было идти против безвольной буржуазной власти, что первоначально выразилось в Корниловском выступлении. С большевиками же, сделавшими ставку на интернационализм и отрицание национальных устоев, офицерство под руководством генералов М- Алексеева и Л. Корнилова вступило в открытое вооруженное противостояние, создав "Белую Армию". В конечном итоге, исходя из понимания своего долга, в ее рядах оказалось большинство офицеров Российской Императорской Армии, в том числе до 70 процентов элиты офицеров Генштаба, генералитета. Белое движение было в основе своей офицерским, породил его офицерский патриотизм. Никто иной не смог организованно препятствовать движению "красного колеса" революции и большевизма. "Лишь офицерство... оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны", - писал известный русский мыслитель Г. Федотов{296}.
В то же время, как замечал И. Горяинов, "по-разному понимали свой долг офицеры, которые когда-то представляли стройную и монолитную, одинаково национально-государственно воспитанную военную касту"{297}. (Со слов самих изгнанников мы убедились, что единства и монолитности в старой армии в должной мере не было, а "государственное воспитание" не выдержало испытаний безвременьем.) Предпосылки офицерского раскола, имевшиеся до 1917 г., привели к нему в период революции и Гражданской войны. Значительная часть офицерства - более 48 тысяч{298} - оказалась в Красной Армии (а отдельные группы и представители - в иных многочисленных вооруженных формированиях, вплоть до банд). Способствовала размежеванию и "пестрота" офицерского корпуса в конце Великой войны, когда в его составе находилось множество офицеров военного времени, по выражению генерал А. Геруа "военных по боевой своей подготовке и глубоко штатских по прочим отделам своего мировоззрения"{299}. Психологически такие люди зачастую позитивно воспринимали революцию как способ "проявить себя". Встречались и кадровые "генералы-куртизаны" (выражение А. Геруа). Они "неудержимой демагогией и революционностью ловили фортуну в кровавом безвременьи", как писал Деникин о генерале П. Сытине, своем однокашнике по Киевскому военному училищу, который зимой 1918 г. командовал Южным фронтом большевиков, действовавшим против Добровольческой армии{300}.
Линия офицерского раскола иногда разделяла не только однокашников и однополчан, но и родных братьев, принадлежавших к русской военной элите Хрестоматийными примерами могут служить Генерального штаба генералы Свечины и Новицкие. Выдающийся военный мыслитель Александр Андреевич Свечин (1878-1938), как известно, был одним из организаторов и представителей советской военной науки и высшей школы (репрессирован и уничтожен сталинским режимом). Его старший брат Михаил Андреевич (1876-1969) находился в рядах контрреволюционного казачества, затем в эмиграции. Работал в банке, возглавлял подотдел РОВС в Ницце. Прожил долгую жизнь. Евгений Федорович Новицкий (1867-1931), инициатор Общества Ревнителей Военных Знаний, признанный специалист и автор трудов по стрелковому делу, в годы Гражданской войны - в Добровольческой армии. В эмиграции жил в Сараево, был инструктором Стрелковой школы югославской армии, активным сторонником распространения военных знаний среди русского офицерства в изгнании. Его младшие братья, также видные царские генералы, после революции связали судьбу с Красной Армией. Василий Федорович (1869-1929) возглавлял инспекцию РККА, затем преподавал в военной академии. Федор Федорович (1870-1944) был неизменным начальником штаба у М.В. Фрунзе на Восточном фронте и в Туркестане. Позже - один из руководителей Красного воздушного флота, начальник факультета Военно-воздушной академии имЖуковского
То, что царские офицеры сыграли важнейшую роль в создании Красной Армии, не вызывало у изгнанников никакого сомнения Да и сами большевистские руководители этого не отрицали Генерал А. Андогский в своей работе "Как создавалась Красная армия Советской России" цитирует И. Смилгу, заявлявшего: "...Только с помощью бывшего офицерства Советская власть создала армию, грозную не только для домашних белогвардейцев"{301}. Примечательно, что Андогский всех "военспецов", как принято называть эту категорию, по мотивации их службы в Красной Армии разделил на шесть групп: добровольно пришедшие весной 1918 г. для "отпора германцам во что бы то ни стало"; "слабые люди", не устоявшие под давлением тяжелых условий общественной или семейной жизни; оказавшиеся умышленно для расстройства и разложения армии; "выжидающие, трусливо ждавшие: чья возьмет"; идейно вошедшие в орбиту большевизма (в основном офицеры военного времени); из сознания долга содействовавшие образованию военной силы России, "но не связанные с большевиками никакими идейными принципами"{302}.
Очень важно подчеркнуть вывод Андогского о том, что военспецов нельзя осуждать огульно, ибо причины их службы большевикам различны и "в массе они переживали неподдающуюся описанию трагедию". Его логическим завершением явились помыслы о совместном служении и "белых" (эмиграции), и "красных" в рядах будущей вооруженной силы России Их выразителями были как писатели, публицисты, отдельные офицеры, так и лидеры военной эмиграции, верившие, что у многих "под красноармейскими шинелями бьются русские сердца". Генерал А. Кутепов, возглавивший Русский Общевоинский Союз после безвременной смерти генерала П. Врангеля (1928), заявлял: "Мы - "белые", пока "красные" владеют Россией, но как только иго коммунизма будет свергнуто, с нашей ли помощью или без нее, мы сольемся с бывшей Красной Армией в единую Русскую Армию..."{303}
Таким образом, исходя из анализа горького опыта, пережитого российским воинством в начале XX века, военная эмиграция мыслила будущий офицерский корпус как "единое тело и ничем и никем несокрушимый дух, один идеал и одну цель" (Д. Хитров) Этой монолитности следовало достигать прежде всего путем привития офицерству единых государственно-политических взглядов и убеждений, ибо "от идейной спаянности и единоустремленности офицерского ядра зависит вся судьба Армии" (С. Прокофьев). Выражалась убежденность, что "всякая армия в лице ее офицерского корпуса должна быть политически образована"{304} и в будущем российском Генштабе должно существовать "особое политическое управление", организующее политическое воспитание вооруженных сил, а помощь командирам в этом воспитании подчиненных должны оказывать специально подготовленные для этой функции офицеры{305}.
Большинство военных писателей сходились во мнении о необходимости для Российской армии единой военной доктрины как фактора ее "боевого воспитания" и сплочения, доктрины "выработанной русскими самостоятельно".
Во имя корпоративной монолитности российского служилого сословия не должно быть несправедливых привилегий гвардии, "генштабистов", других категорий офицеров, т.е. внутренней кастовости. Вместе с тем, например, А. Керсновским предлагалось взять за образец петровский гвардейский обычай: "Всех, готовящихся к офицерскому служению, писать юнкерами в гвардейские полки, где учредить юнкерские батальоны". В таком случае все офицеры получат "однородную гвардейскую шлифовку, единый крепкий и добрый гвардейский дух" (для специальных войск и авиации сохранить систему школ и училищ){306}. Как принцип этот путь сплочения офицерства актуален и сегодня. Он ведет к профессионализму, который, согласно взглядам военной эмиграции, также должен быть одним из главных достоинств русского офицерского корпуса.