Страница:
В руках Саша держал черепок. Да, это была она, такая знакомая, ни с чем её не спутаешь, неолитическая керамика: толстая, синевато-красная, покрытая глубокими коническими ямками. Средневековые усольские солевары, по-видимому, каким-то чудом не перекопали небольшой участок возле берега. И теперь, когда при пахоте плуг поднял более глубокие пласты, он выворотил этот черепок на поверхность.
Но первая радость недолговечна. И в душу закрадывается червячок сомнения: а вдруг случайность? Черепок настоящий, но поднят был кем-то не здесь, а в другом месте, на том же Польце, — поднят и положен в карман. А здесь наткнулся на него рукой и выбросил за ненадобностью. Не для мистификации, не по злому умыслу, просто так. Один ведь! А в жизни чего только не бывает…
— А вот ещё один! — воскликнул Вадим.
— И наконечник!
Да, находки не были случайными. В комке земли я углядел жёлтый отщеп кремня. Потом поднял ещё несколько. Черепок мог быть принесён сюда случайно, наконечник — тоже. Но отщепы не приносят. Их бросают, чтобы больше не поднимать. Во всяком случае, до прихода археологов.
Итак, здесь жили охотники неолита. Рядом с соляными источниками. Значит, они знали соль. Вероятно, собирали солёную воду и выпаривали её. И менялись с соседями. За этот такой обычный минерал, без которого нельзя сейчас представить нашу жизнь, они могли получать с Верхней Волги лиловый кремень; через многих посредников — оранжево-красный, как этот закат, янтарь с далёких берегов Балтики, а потом, много позднее, от южных соседей — медные орудия и слитки бронзы. Не в этом ли и заключается загадка этих мест?
Сюда, к этим соляным источникам, отправлялись торговые экспедиции за маленькой горсткой сероватого порошка, насыпанного в кожаный мешочек…
Возвращались домой затемно. Как-то разом перекинули лодку через плотину. Над лесом, над притихшим посёлком в зеленоватом небе висела чистая весенняя луна, расстелившая по реке дрожащую призрачную дорожку. На этот раз лодку вёл Саша, и она летела на полной скорости, вспарывая плёсы, срезая повороты. Но, готовые к неминуемой, казалось бы, аварии, мы готовы были заранее простить её нашему завхозу, первым углядевшему в земле старого Усолья дырчатый неолитический черепок. Но Саша показал в тот вечер высший класс моториста. И когда с разгона лодка ткнулась в дощатые мостки возле нашего дома, взяв рюкзак с хлебом и бидон с керосином, он только произнёс:
— Реку надо знать, отцы-благодетели! Так-то вот…
Но мы простили ему даже это.
…Вот почему сегодня вечером на нашем столе стоит бутылка шампанского.
Небо — сине, белы — облака…
Буйно разметавшимся деревьям
Тяжесть их шумящая легка!
Краски разольются — и болота
Залегли зелёно-голубым,
Повилика стебли обовьёт их,
Сизым дымом вспыхнет гладь воды…
Ярко и торжественно убранство
Мира, окружающего нас!
Постоянное непостоянство,
Душу всколыхнувшая весна…
И когда мучительно и сонно
Повлечёт меня к краям иным,
Вспомню снова: жёлтое с зелёным,
Белое с прозрачно-голубым…
14
15
Но первая радость недолговечна. И в душу закрадывается червячок сомнения: а вдруг случайность? Черепок настоящий, но поднят был кем-то не здесь, а в другом месте, на том же Польце, — поднят и положен в карман. А здесь наткнулся на него рукой и выбросил за ненадобностью. Не для мистификации, не по злому умыслу, просто так. Один ведь! А в жизни чего только не бывает…
— А вот ещё один! — воскликнул Вадим.
— И наконечник!
Да, находки не были случайными. В комке земли я углядел жёлтый отщеп кремня. Потом поднял ещё несколько. Черепок мог быть принесён сюда случайно, наконечник — тоже. Но отщепы не приносят. Их бросают, чтобы больше не поднимать. Во всяком случае, до прихода археологов.
Итак, здесь жили охотники неолита. Рядом с соляными источниками. Значит, они знали соль. Вероятно, собирали солёную воду и выпаривали её. И менялись с соседями. За этот такой обычный минерал, без которого нельзя сейчас представить нашу жизнь, они могли получать с Верхней Волги лиловый кремень; через многих посредников — оранжево-красный, как этот закат, янтарь с далёких берегов Балтики, а потом, много позднее, от южных соседей — медные орудия и слитки бронзы. Не в этом ли и заключается загадка этих мест?
Сюда, к этим соляным источникам, отправлялись торговые экспедиции за маленькой горсткой сероватого порошка, насыпанного в кожаный мешочек…
Возвращались домой затемно. Как-то разом перекинули лодку через плотину. Над лесом, над притихшим посёлком в зеленоватом небе висела чистая весенняя луна, расстелившая по реке дрожащую призрачную дорожку. На этот раз лодку вёл Саша, и она летела на полной скорости, вспарывая плёсы, срезая повороты. Но, готовые к неминуемой, казалось бы, аварии, мы готовы были заранее простить её нашему завхозу, первым углядевшему в земле старого Усолья дырчатый неолитический черепок. Но Саша показал в тот вечер высший класс моториста. И когда с разгона лодка ткнулась в дощатые мостки возле нашего дома, взяв рюкзак с хлебом и бидон с керосином, он только произнёс:
— Реку надо знать, отцы-благодетели! Так-то вот…
Но мы простили ему даже это.
…Вот почему сегодня вечером на нашем столе стоит бутылка шампанского.
* * *
Жёлтое — пески; листва и хвоя — зелень,Небо — сине, белы — облака…
Буйно разметавшимся деревьям
Тяжесть их шумящая легка!
Краски разольются — и болота
Залегли зелёно-голубым,
Повилика стебли обовьёт их,
Сизым дымом вспыхнет гладь воды…
Ярко и торжественно убранство
Мира, окружающего нас!
Постоянное непостоянство,
Душу всколыхнувшая весна…
И когда мучительно и сонно
Повлечёт меня к краям иным,
Вспомню снова: жёлтое с зелёным,
Белое с прозрачно-голубым…
14
Всего сто тридцать километров, и то не по меридиану, а наискосок, — и какая разница! За два дня беготни по городу я успел привыкнуть к лету, бушующему на московских скверах и улицах. А теперь, возвращаясь на Переславщину, обогнал его шествие где-то между Пушкином и Загорском.
Что было? Ничего не было. «Числа не помню. Месяца тоже не было. Было чёрт знает что такое», — мог бы я написать вслед за бессмертным Николаем Васильевичем Гоголем. Была Москва — душная, по-летнему пыльная, с обычной толкотнёй, суетнёй, очередями и тем великим множеством дел, которых никогда не переделать, из-за которых никуда не поспеть, но их всё-таки и делаешь, и успеваешь, и дышишь, как загнанная ломовым извозчиком лошадь, испуганно озираясь на вдруг успевший потемнеть, притихнуть и даже заснуть этот уже отдалившийся от тебя за две с половиной недели естественной жизни город.
А зимой живём — и ничего, терпим…
Нет-нет, скорее назад, в джунгли Вёксы, к черепкам, плотве, к наконечникам стрел, посылаемых нам через тысячелетия «папуасиками», как любовно называет Королёв древних обитателей этих мест. И не поехал бы я в Москву, если бы не всё тот же треклятый вопрос с деньгами, которые по словам Данилова уже переведены на счёт института. Туда-то они, может, и переведены, а вот когда их ждать обратно в Переславль, когда они появятся на счету экспедиции?
Но всё обошлось. Старый институтский бухгалтер, обучавший не одно поколение археологов премудростям полевой отчётности и подводным камням «финансовой дисциплины», встречавший каждого настороженным и словно бы оценивающим взглядом — сколько пришёл просить? — на этот раз позволил себе лёгкую тень улыбки и, не ожидая вопроса, протянул бумагу:
— У вас всё в порядке. Уведомление о переводе мы уже получили и завтра же вам переведём. Так что можете смело начинать!
Эх-эх, начинать… С кем, спрашивается, начинать? Нет рабочих. А если бы даже и были, то никто не согласится работать за ту плату, которая предписывается финансовой инструкцией Академии наук, той, что получает каждый начальник экспедиции перед выездом в поле. Это раньше было просто: вот деньги, а вот рабочие, которые с радостью готовы махать лопатой за восемнадцать… то бишь теперь за рупь восемьдесят в день. Не та жизнь пошла. И заработки у людей выше, и самих людей на временную работу не найдёшь. Вот и с деньгами так же. Вроде бы они у тебя и есть, числятся, а на поверку как бы и нет: все по графам расписаны, и из пяти тысяч дай бог иметь возможность хотя бы одной распорядиться так, как это для дела нужно.
Остальное же всё — фикция, которую только с одного счёта на другой переводишь…
Тут и крутись, тут и придумывай различные комбинации. И не то чтобы незаконные, а, попросту говоря, дурацкие, чтобы порученное тебе дело до ума довести.
Ну кому, скажите на милость, я эти три или четыре тысячи переведу, чтобы он мне рабочих поставил, да ещё таких, как надо, местных, чтобы ни о жилье, ни о питании их не думать, со своими лопатами, да ещё в нужном количестве? Нет таких волшебников. И остаётся одно — школа. Местная школа ремонтируется, средств на ремонт, как всегда, не хватает, школьников директор организовать может, а уж как они там потом выкручиваться будут — не моё это дело. То ли школьникам засчитают как практику на подсобном хозяйстве торфопредприятия, то ли оформят их как бы временными ремонтными рабочими…
Главное — что в принципе с директором школы мы договорились. И он заверил меня, что не позже двадцать пятого мая первый отряд землекопов выйдет на Польцо. По нынешним временам и это — слава богу!
Так, внутренне ликующий, я ринулся из Москвы на Вёксу.
…Вечером в доме неожиданно появился Володя Карцев. Он приехал на велосипеде и, оставив его у крыльца, долго шаркал ногами в сенях, старательно счищая налипшую грязь и песок. И лишь потом, застенчиво, как-то боком, протиснулся в полуоткрытую дверь в комнату — по-прежнему нескладный, немного колючий от стеснения, каким я увидел его в первый раз у себя на раскопках. [11]
И я почувствовал, как вместе с ним вошло всё то хорошее, забавное и трогательное, одновременно романтически-героическое, что связывалось моей памятью с теми годами.
Тогда, холодной и мокрой осенью 1958 года, я впервые заложил раскоп на Польце. Целый год длились долгие, порой казавшиеся безрезультатными переговоры о том, кому финансировать раскопки. Из конца в конец шли письма, рекомендации, отношения, выезжали на место комиссии, мы шагали по Польцу, обмеривали его, сверялись с планами строительства, спорили, закладывали шурфы, тыкали пальцами в слои и потрясали друг перед другом находками… И теперь после стольких лет мне кажется, что разрешением этих дел больше всего я обязан моему другу Славе Королькову, директору торфопредприятия, которому мои «папуасики», как называл он неолитических обитателей этих мест, были не менее интересны, чем мне. Во всяком случае вместе с началом дождей начались раскопки.
Лаборантов у меня было двое: Степан Михайлов, которого я быстро научил разбираться в керамике и нехитрых тайнах ведения плана раскопа, и Наташа Кирьянова — большеглазая, застенчивая, казалось, всему на свете удивлявшаяся студентка нашего факультета, приехавшая со мной из Москвы. Ещё было девять десятиклассников и Володя Карцев. [12]
В ту далёкую уже, холодную и мокрую осень я впервые заложил раскоп на Польце. Лаборантов у меня было двое: Степан Михайлов, которого я быстро научил разбираться в черепках и нехитрых тайнах ведения плана раскопа, и Валя — застенчивая, большеглазая, казалось, всему на свете удивлявшаяся студентка, приехавшая со мной из Москвы. Ещё было девять десятиклассников и Володя Карцев.
На долю Володи выпала нелёгкая судьба. Мать его была больна, он был старшим, и, чтобы поддержать семью, ему пришлось распрощаться со школой.
Медлительный, неторопливый, с большим, полным, ещё ребяческим лицом и крупными, уже рабочими руками, он выделялся среди остальных не только старанием и тщательностью работы, доходившей до виртуозности, но и своей пытливостью, безостановочной и ненасытной. Он хотел знать всё. Это было не праздное любопытство: Володя не мог выполнять работу, если от него был скрыт её смысл. Каждый черепок, каждое орудие, каждый отщеп, звякнувшие под его лопатой, Володя очищал от песка, вытирал о ватник и старательно разглядывал, пытаясь понять, что к чему. Наверное, потому что в известной степени считал и себя археологом, раз уж пошёл работать в археологическую экспедицию. Затем начинались вопросы. Эти вопросы, задаваемые медленно, бесконечно добродушным и благожелательным голосом, выводили из себя Валю, на участке которой работал Володя. Думаю, иногда он этим злоупотреблял: порой в его глазах мне случалось замечать огонёк лукавства, вспыхивающий и исчезающий в щёлках припухлых век… Простые, односложные ответы его не удовлетворяли. Валя выходила из себя, в сердцах кричала, бежала на другой конец раскопа, где нужно было отмечать новые находки, а Володя неприметно ухмылялся и снова брался за лопату.
Во время перерыва он подсаживался ко мне, и у нас начинался долгий разговор, останавливаемый только началом работы.
Последние годы Володя учился в Ростове, в сельскохозяйственном техникуме, поэтому я не ожидал его увидеть здесь. Но оказалось, что с ученьем ему опять пришлось проститься из-за болезни матери, он вернулся домой, в Купанское, работал осень и зиму в бригаде плотников, а теперь, узнав о моём приезде, поспешил сюда.
— Теперь на мотовозе буду работать, Данилов меня берет, — говорил Володя, привычно растягивая слова и налегая на «о». — Дома пока всё в порядке, матери легче, а то без меня она тут маялась… Значит, вы на всё лето? Вот бы мне опять покопать с тобой!
— Ты же знаешь, Володя, что для тебя всегда и место и лопата найдутся. Приходи, я только рад буду. Поставлю тебя лаборантом, мне же легче…
— Не выйдет. На постоянную работу берут, тут думать уже не приходится. Да и по хозяйству дома тоже дел много, матери помогать надо. А так бы пошёл. Хочется! Я ведь здесь раскопки производил, не говорили тебе ещё?
— Пока не слышал. Где же это тебе довелось?
— На площадке. Весной этой, когда плотничал. Мы около девятнадцатого барака яму выгребную копали. Песок там, копать легко. Вот я копаю и смеюсь, что настоящий шурф закладываем, вот-вот сейчас покойника откопаем. Надо мной, конечно, смеяться стали: чего здесь в песке найдёшь интересного? Песок — он и есть песок… А я не зря говорю: ещё с первых штыков приметил, что вроде бы на этом месте пятно какое-то от древней ямы. Тут как раз Юра Нестеров подошёл, он в соседнем бараке живёт, у нас клубом заведует. Помнишь, приходил как-то к нам в ту осень? Подошёл, посмеялся: дескать, опять по раскопочному делу? Ну а я говорю: подожди, вот откопаю сейчас… И понимаешь, как раз в это время лопатой кость задел. Смотрю — вроде бы на человечью похожа. Тут уж я всех из ямы выгнал. Зачистить, говорю, следует, посмотреть, что и как… Мужики, конечно, ругаются, дескать, время идёт, работать надо, а ты тут с костями возишься, чистить их вздумал…
Саша с Вадимом, в момент прихода Володи игравшие в бесконечный бридж, давно оставили карты и слушали его рассказ.
— …Ну, значит, расчистил я его по правилам, скелет этот, замерил, даже компас ребята притащили… Тут народу набежало, столпились все, смотрят. Он, значит, на спине лежал, головой к реке, на запад, и ноги чуть приподняты, градусов на двенадцать. Вокруг угольки и пятно от ямы, в которую его положили.
— А с упокойничком было что-нибудь? — не выдержал Андрей.
— А с покойником что-нибудь было? — не выдержал Вадим.
— Особенно ничего, только вот колечко одно с лучиками, вроде бы серебряное. Я его под черепом нашёл, когда разбирать стал… и волосы чёрные, так, пучок небольшой. А кости совсем плохие, и череп рассыпался…
— А колечко, колечко-то где?
— А я принёс его! Его хотели в школу взять, да я не дал: затеряете, говорю, а я Андрею Леонидовичу отдам, когда он приедет. А кости у Нестерова, в клубе…
— Принёс я его! В школу хотели его взять, да я не дал: затеряете, говорю, а я археологам отдам, когда приедут…
Володя полез за пазуху и достал пакет. Он развернул газетную бумагу, вытащил спичечный коробок, поставил его на стол и осторожно открыл. В нём лежало серебряное височное кольцо — плоское, со щитком внизу, от которого отходили семь лопастей, оканчивающихся расширениями, как будто на них повисли крупные капельки металла.
— Вятичи! — ахнул Саня. — Доподлинные! Баба была…
— Вятичи! — ахнул Саша. — Самые что ни есть… Женщина была.
— Женщина? — переспросил Володя. — Вот я и смотрю, что кости больно тоненькие, слабый человек был… А волосы чёрные, поди, косы.
— Вятичи вятичами, да не совсем, — в раздумье проговорил Вадим, рассматривая находку. — Тут даже и не скажешь сразу: лопасти это или лучи? И вятические кольца побольше да поопределённей… Здесь же сразу как бы и вятичи и радимичи. Похоже, круг здесь и смыкается!
Володя Карцев в раскопанном им случайно погребении нашёл височное кольцо. В те времена женщины ещё берегли мочки своих ушей и украшения вплетали в волосы. Раскапывая курганы на территориях, занимаемых некогда славянскими племенами, известными по летописям, археологи выяснили, что у различных племён были различные типы украшений, в частности височные кольца. У двух славянских племён — вятичей и радимичей, согласно легенде ведущих своё происхождение от двух братьев, Радима и Вятко, пришедших в наши края «из ляхов», — украшения оказались очень похожими. Разница была только в височных кольцах да в тех территориях, на которых их находили. Судя по погребениям, Радим отправился вниз по Оке, а Вятко прошёл севернее, на Верхнюю Волгу. Южные, западные, северные границы этих племён были очерчены довольно точно, а вот восточная граница до сих пор оставалась загадкой.
Вадим полагал, что именно здесь, на Переславщине, могло происходить смешение родственных, когда-то разделившихся племён. И вот это височное кольцо, сочетавшее в себе признаки обоих типов, казалось, подтверждало его догадку.
— А по-русски так и будет — то ли лопасти не получились, то ли лучи расплылись при отливке. По размерам вроде радимичское, а по орнаменту — вятичское. Стало быть, обособленности не было, смешивались и перемешивались, женились друг на друге, жили вместе, новую культуру создавали…
— Это какую же? — спросил Андрея Володя, внимательно прислушивавшийся к разговору.
— Общерусскую, паря, ту самую, в которой и сейчас живём! — не удержался, чтобы не съязвить, Саня, хотя ответ был в общем правильный.
— Вот, отцы, завтра и начнём копать на этом бугорке! — резюмировал Вадим. — А мы ещё голову ломали, откуда начинать…
— Значит, будете там раскопки вести? — обрадовался Володя.
— А как же! Пока на Польце не начали работать, весь бугор перекопаем! — ликовал Саша. — Ты не слышал, может быть, там кто-нибудь ещё что находил?
Володя задумался.
— Нет, не слышал. Вот только… Может, это неинтересно, я погреб копал под домом своим, ещё давно, так тоже вроде кости попались… Ну, тогда я ничего не знал, внимания не обратил, а потом косарь нашёл — совсем ржавый, разломился он, но большой, с метр будет. Я таких и не видал. Ещё вытащил и удивлялся, кому надо было косарь так глубоко зарывать…
— Да ведь это меч, меч был! — закричал по всегдашней привычке Саша. — Куда ж ты его дел?
— Выбросил, — виновато протянул Володя. — Не знал же я… Потом вот ещё… У Нестерова я спрашивал, он аккурат в девятнадцатом бараке живёт, ну, где я эту женщину нашёл… Говорит, когда в войну на огороде щель рыли, тоже кости находили, колечки какие-то, бусинки… Теперь-то я понимаю, откуда всё это!
— Ай да Володя! — радовался Вадим. — Нашёл всё-таки могильник, который граф пропустил!
— Какой граф? — искренне удивился тот.
И мы рассказали ему, как сто лет назад были раскопаны переславские курганы, как потом перепутали найденные в них вещи и как многие археологи, в том числе и мы, безрезультатно пытались отыскать оставшиеся нераскопанными, чтобы с их помощью разобраться в груде вещей, лежащих в подвалах Исторического музея в Москве.
Что было? Ничего не было. «Числа не помню. Месяца тоже не было. Было чёрт знает что такое», — мог бы я написать вслед за бессмертным Николаем Васильевичем Гоголем. Была Москва — душная, по-летнему пыльная, с обычной толкотнёй, суетнёй, очередями и тем великим множеством дел, которых никогда не переделать, из-за которых никуда не поспеть, но их всё-таки и делаешь, и успеваешь, и дышишь, как загнанная ломовым извозчиком лошадь, испуганно озираясь на вдруг успевший потемнеть, притихнуть и даже заснуть этот уже отдалившийся от тебя за две с половиной недели естественной жизни город.
А зимой живём — и ничего, терпим…
Нет-нет, скорее назад, в джунгли Вёксы, к черепкам, плотве, к наконечникам стрел, посылаемых нам через тысячелетия «папуасиками», как любовно называет Королёв древних обитателей этих мест. И не поехал бы я в Москву, если бы не всё тот же треклятый вопрос с деньгами, которые по словам Данилова уже переведены на счёт института. Туда-то они, может, и переведены, а вот когда их ждать обратно в Переславль, когда они появятся на счету экспедиции?
Но всё обошлось. Старый институтский бухгалтер, обучавший не одно поколение археологов премудростям полевой отчётности и подводным камням «финансовой дисциплины», встречавший каждого настороженным и словно бы оценивающим взглядом — сколько пришёл просить? — на этот раз позволил себе лёгкую тень улыбки и, не ожидая вопроса, протянул бумагу:
— У вас всё в порядке. Уведомление о переводе мы уже получили и завтра же вам переведём. Так что можете смело начинать!
Эх-эх, начинать… С кем, спрашивается, начинать? Нет рабочих. А если бы даже и были, то никто не согласится работать за ту плату, которая предписывается финансовой инструкцией Академии наук, той, что получает каждый начальник экспедиции перед выездом в поле. Это раньше было просто: вот деньги, а вот рабочие, которые с радостью готовы махать лопатой за восемнадцать… то бишь теперь за рупь восемьдесят в день. Не та жизнь пошла. И заработки у людей выше, и самих людей на временную работу не найдёшь. Вот и с деньгами так же. Вроде бы они у тебя и есть, числятся, а на поверку как бы и нет: все по графам расписаны, и из пяти тысяч дай бог иметь возможность хотя бы одной распорядиться так, как это для дела нужно.
Остальное же всё — фикция, которую только с одного счёта на другой переводишь…
Тут и крутись, тут и придумывай различные комбинации. И не то чтобы незаконные, а, попросту говоря, дурацкие, чтобы порученное тебе дело до ума довести.
Ну кому, скажите на милость, я эти три или четыре тысячи переведу, чтобы он мне рабочих поставил, да ещё таких, как надо, местных, чтобы ни о жилье, ни о питании их не думать, со своими лопатами, да ещё в нужном количестве? Нет таких волшебников. И остаётся одно — школа. Местная школа ремонтируется, средств на ремонт, как всегда, не хватает, школьников директор организовать может, а уж как они там потом выкручиваться будут — не моё это дело. То ли школьникам засчитают как практику на подсобном хозяйстве торфопредприятия, то ли оформят их как бы временными ремонтными рабочими…
Главное — что в принципе с директором школы мы договорились. И он заверил меня, что не позже двадцать пятого мая первый отряд землекопов выйдет на Польцо. По нынешним временам и это — слава богу!
Так, внутренне ликующий, я ринулся из Москвы на Вёксу.
…Вечером в доме неожиданно появился Володя Карцев. Он приехал на велосипеде и, оставив его у крыльца, долго шаркал ногами в сенях, старательно счищая налипшую грязь и песок. И лишь потом, застенчиво, как-то боком, протиснулся в полуоткрытую дверь в комнату — по-прежнему нескладный, немного колючий от стеснения, каким я увидел его в первый раз у себя на раскопках. [11]
И я почувствовал, как вместе с ним вошло всё то хорошее, забавное и трогательное, одновременно романтически-героическое, что связывалось моей памятью с теми годами.
Тогда, холодной и мокрой осенью 1958 года, я впервые заложил раскоп на Польце. Целый год длились долгие, порой казавшиеся безрезультатными переговоры о том, кому финансировать раскопки. Из конца в конец шли письма, рекомендации, отношения, выезжали на место комиссии, мы шагали по Польцу, обмеривали его, сверялись с планами строительства, спорили, закладывали шурфы, тыкали пальцами в слои и потрясали друг перед другом находками… И теперь после стольких лет мне кажется, что разрешением этих дел больше всего я обязан моему другу Славе Королькову, директору торфопредприятия, которому мои «папуасики», как называл он неолитических обитателей этих мест, были не менее интересны, чем мне. Во всяком случае вместе с началом дождей начались раскопки.
Лаборантов у меня было двое: Степан Михайлов, которого я быстро научил разбираться в керамике и нехитрых тайнах ведения плана раскопа, и Наташа Кирьянова — большеглазая, застенчивая, казалось, всему на свете удивлявшаяся студентка нашего факультета, приехавшая со мной из Москвы. Ещё было девять десятиклассников и Володя Карцев. [12]
В ту далёкую уже, холодную и мокрую осень я впервые заложил раскоп на Польце. Лаборантов у меня было двое: Степан Михайлов, которого я быстро научил разбираться в черепках и нехитрых тайнах ведения плана раскопа, и Валя — застенчивая, большеглазая, казалось, всему на свете удивлявшаяся студентка, приехавшая со мной из Москвы. Ещё было девять десятиклассников и Володя Карцев.
На долю Володи выпала нелёгкая судьба. Мать его была больна, он был старшим, и, чтобы поддержать семью, ему пришлось распрощаться со школой.
Медлительный, неторопливый, с большим, полным, ещё ребяческим лицом и крупными, уже рабочими руками, он выделялся среди остальных не только старанием и тщательностью работы, доходившей до виртуозности, но и своей пытливостью, безостановочной и ненасытной. Он хотел знать всё. Это было не праздное любопытство: Володя не мог выполнять работу, если от него был скрыт её смысл. Каждый черепок, каждое орудие, каждый отщеп, звякнувшие под его лопатой, Володя очищал от песка, вытирал о ватник и старательно разглядывал, пытаясь понять, что к чему. Наверное, потому что в известной степени считал и себя археологом, раз уж пошёл работать в археологическую экспедицию. Затем начинались вопросы. Эти вопросы, задаваемые медленно, бесконечно добродушным и благожелательным голосом, выводили из себя Валю, на участке которой работал Володя. Думаю, иногда он этим злоупотреблял: порой в его глазах мне случалось замечать огонёк лукавства, вспыхивающий и исчезающий в щёлках припухлых век… Простые, односложные ответы его не удовлетворяли. Валя выходила из себя, в сердцах кричала, бежала на другой конец раскопа, где нужно было отмечать новые находки, а Володя неприметно ухмылялся и снова брался за лопату.
Во время перерыва он подсаживался ко мне, и у нас начинался долгий разговор, останавливаемый только началом работы.
Последние годы Володя учился в Ростове, в сельскохозяйственном техникуме, поэтому я не ожидал его увидеть здесь. Но оказалось, что с ученьем ему опять пришлось проститься из-за болезни матери, он вернулся домой, в Купанское, работал осень и зиму в бригаде плотников, а теперь, узнав о моём приезде, поспешил сюда.
— Теперь на мотовозе буду работать, Данилов меня берет, — говорил Володя, привычно растягивая слова и налегая на «о». — Дома пока всё в порядке, матери легче, а то без меня она тут маялась… Значит, вы на всё лето? Вот бы мне опять покопать с тобой!
— Ты же знаешь, Володя, что для тебя всегда и место и лопата найдутся. Приходи, я только рад буду. Поставлю тебя лаборантом, мне же легче…
— Не выйдет. На постоянную работу берут, тут думать уже не приходится. Да и по хозяйству дома тоже дел много, матери помогать надо. А так бы пошёл. Хочется! Я ведь здесь раскопки производил, не говорили тебе ещё?
— Пока не слышал. Где же это тебе довелось?
— На площадке. Весной этой, когда плотничал. Мы около девятнадцатого барака яму выгребную копали. Песок там, копать легко. Вот я копаю и смеюсь, что настоящий шурф закладываем, вот-вот сейчас покойника откопаем. Надо мной, конечно, смеяться стали: чего здесь в песке найдёшь интересного? Песок — он и есть песок… А я не зря говорю: ещё с первых штыков приметил, что вроде бы на этом месте пятно какое-то от древней ямы. Тут как раз Юра Нестеров подошёл, он в соседнем бараке живёт, у нас клубом заведует. Помнишь, приходил как-то к нам в ту осень? Подошёл, посмеялся: дескать, опять по раскопочному делу? Ну а я говорю: подожди, вот откопаю сейчас… И понимаешь, как раз в это время лопатой кость задел. Смотрю — вроде бы на человечью похожа. Тут уж я всех из ямы выгнал. Зачистить, говорю, следует, посмотреть, что и как… Мужики, конечно, ругаются, дескать, время идёт, работать надо, а ты тут с костями возишься, чистить их вздумал…
Саша с Вадимом, в момент прихода Володи игравшие в бесконечный бридж, давно оставили карты и слушали его рассказ.
— …Ну, значит, расчистил я его по правилам, скелет этот, замерил, даже компас ребята притащили… Тут народу набежало, столпились все, смотрят. Он, значит, на спине лежал, головой к реке, на запад, и ноги чуть приподняты, градусов на двенадцать. Вокруг угольки и пятно от ямы, в которую его положили.
— А с упокойничком было что-нибудь? — не выдержал Андрей.
— А с покойником что-нибудь было? — не выдержал Вадим.
— Особенно ничего, только вот колечко одно с лучиками, вроде бы серебряное. Я его под черепом нашёл, когда разбирать стал… и волосы чёрные, так, пучок небольшой. А кости совсем плохие, и череп рассыпался…
— А колечко, колечко-то где?
— А я принёс его! Его хотели в школу взять, да я не дал: затеряете, говорю, а я Андрею Леонидовичу отдам, когда он приедет. А кости у Нестерова, в клубе…
— Принёс я его! В школу хотели его взять, да я не дал: затеряете, говорю, а я археологам отдам, когда приедут…
Володя полез за пазуху и достал пакет. Он развернул газетную бумагу, вытащил спичечный коробок, поставил его на стол и осторожно открыл. В нём лежало серебряное височное кольцо — плоское, со щитком внизу, от которого отходили семь лопастей, оканчивающихся расширениями, как будто на них повисли крупные капельки металла.
— Вятичи! — ахнул Саня. — Доподлинные! Баба была…
— Вятичи! — ахнул Саша. — Самые что ни есть… Женщина была.
— Женщина? — переспросил Володя. — Вот я и смотрю, что кости больно тоненькие, слабый человек был… А волосы чёрные, поди, косы.
— Вятичи вятичами, да не совсем, — в раздумье проговорил Вадим, рассматривая находку. — Тут даже и не скажешь сразу: лопасти это или лучи? И вятические кольца побольше да поопределённей… Здесь же сразу как бы и вятичи и радимичи. Похоже, круг здесь и смыкается!
Володя Карцев в раскопанном им случайно погребении нашёл височное кольцо. В те времена женщины ещё берегли мочки своих ушей и украшения вплетали в волосы. Раскапывая курганы на территориях, занимаемых некогда славянскими племенами, известными по летописям, археологи выяснили, что у различных племён были различные типы украшений, в частности височные кольца. У двух славянских племён — вятичей и радимичей, согласно легенде ведущих своё происхождение от двух братьев, Радима и Вятко, пришедших в наши края «из ляхов», — украшения оказались очень похожими. Разница была только в височных кольцах да в тех территориях, на которых их находили. Судя по погребениям, Радим отправился вниз по Оке, а Вятко прошёл севернее, на Верхнюю Волгу. Южные, западные, северные границы этих племён были очерчены довольно точно, а вот восточная граница до сих пор оставалась загадкой.
Вадим полагал, что именно здесь, на Переславщине, могло происходить смешение родственных, когда-то разделившихся племён. И вот это височное кольцо, сочетавшее в себе признаки обоих типов, казалось, подтверждало его догадку.
— А по-русски так и будет — то ли лопасти не получились, то ли лучи расплылись при отливке. По размерам вроде радимичское, а по орнаменту — вятичское. Стало быть, обособленности не было, смешивались и перемешивались, женились друг на друге, жили вместе, новую культуру создавали…
— Это какую же? — спросил Андрея Володя, внимательно прислушивавшийся к разговору.
— Общерусскую, паря, ту самую, в которой и сейчас живём! — не удержался, чтобы не съязвить, Саня, хотя ответ был в общем правильный.
— Вот, отцы, завтра и начнём копать на этом бугорке! — резюмировал Вадим. — А мы ещё голову ломали, откуда начинать…
— Значит, будете там раскопки вести? — обрадовался Володя.
— А как же! Пока на Польце не начали работать, весь бугор перекопаем! — ликовал Саша. — Ты не слышал, может быть, там кто-нибудь ещё что находил?
Володя задумался.
— Нет, не слышал. Вот только… Может, это неинтересно, я погреб копал под домом своим, ещё давно, так тоже вроде кости попались… Ну, тогда я ничего не знал, внимания не обратил, а потом косарь нашёл — совсем ржавый, разломился он, но большой, с метр будет. Я таких и не видал. Ещё вытащил и удивлялся, кому надо было косарь так глубоко зарывать…
— Да ведь это меч, меч был! — закричал по всегдашней привычке Саша. — Куда ж ты его дел?
— Выбросил, — виновато протянул Володя. — Не знал же я… Потом вот ещё… У Нестерова я спрашивал, он аккурат в девятнадцатом бараке живёт, ну, где я эту женщину нашёл… Говорит, когда в войну на огороде щель рыли, тоже кости находили, колечки какие-то, бусинки… Теперь-то я понимаю, откуда всё это!
— Ай да Володя! — радовался Вадим. — Нашёл всё-таки могильник, который граф пропустил!
— Какой граф? — искренне удивился тот.
И мы рассказали ему, как сто лет назад были раскопаны переславские курганы, как потом перепутали найденные в них вещи и как многие археологи, в том числе и мы, безрезультатно пытались отыскать оставшиеся нераскопанными, чтобы с их помощью разобраться в груде вещей, лежащих в подвалах Исторического музея в Москве.
15
Неподалёку от усольской плотины, на пологом песчаном бугре с одинокой сосной, раскачиваемой всеми ветрами, позади домов протянулись огороды посёлка.
Здесь песок. Бывший когда-то почвенный слой давно уже сдут ветрами и смыт дождями, растёт на песке только картошка, но кто пожертвует этой картошкой, хотя бы ещё и не посаженной, для трёх археологов, поставивших свою лодку в ряд с другими под бугром?
Сдавшись на уговоры друзей, я не очень верил в благополучный исход нашей миссии. Нестеровых я не знал, и потом одно дело вести раскопки, так сказать, на «ничейной» земле, и совсем другое — вторгаться в личное хозяйство… Огород — основа и залог благополучия! Поддерживала только надежда, что между домом и сараями нам удастся найти свободный участок, чтобы попытать счастья.
Но всё обошлось как нельзя лучше.
Бугор, как выяснилось, вообще был свободен от огородов. Их забросили здесь несколько лет назад, убедившись в бесплодности почвы, оставив этот участок для ребячьих игр и как проход к реке. Да и Нестеровы в этом году решили не поднимать примыкавший к дому участок огорода. И Юра радушно пригласил нас располагать всей этой площадью, как нам заблагорассудится.
Новенький прямоугольник уборной отмечал теперь место, где Володя Карцев наткнулся на женское захоронение. Он стоял почти что вплотную к старому дровяному сараю, и именно отсюда на общем совете решено было начать раскопки. Но как? Судя по всему, могильник здесь был грунтовой, без курганных насыпей, да если бы они и были когда-то, от них давно не осталось никаких следов. Разбить всю площадь на квадраты? Для этого нет ни сил, ни времени. Наконец, кто может поручиться, что здесь есть хотя бы ещё одно погребение?
И мы решили ограничиться разведочными траншеями.
В это время, к которому, судя по находкам, должен был относиться могильник, славяне уже не сжигали своих покойников, а хоронили, положив головой на запад. Но волшебная магнитная стрелка ещё не была известна, хоронить приходилось в разное время года, поэтому определять точное направление восток—запад приходилось погребающим, вероятно, не по встающему или заходящему солнцу, а по какому-нибудь привычному, так сказать «усреднённому», ориентиру. Вот почему, чтобы наткнуться узкой траншеей на возможную могильную яму, её следовало направить с севера на юг, поперёк длинной оси захоронения.
Наоборот, при постройке церквей в те далёкие времена требовалась ориентация её длинной оси, проходящей через центр алтарной абсиды, строго на встающее солнце.
Правило это оказалось большим подспорьем для археологов. В самом деле, закладка фундамента церкви происходила всегда в день памяти того святого (или праздника), чьё имя должен был носить этот храм. Поэтому когда при раскопках древнерусских городов археологи обнаруживают остатки церковного фундамента, которые трудно отождествить с каким-либо храмом, упоминаемым в летописях, на помощь приходят компас и календарь. Как известно, в одной и той же точке горизонта солнце встаёт лишь дважды в год. Поэтому даже если день постройки определяется с некоторым допуском, «прихватывая» ещё два-три соседних, то особенных затруднений это не вызывает: патронами церквей всегда были только крупные святые, число которых ограничено, а более мелкие рангом довольствовались церковным приделом или только одной иконой…
И всё-таки прежде чем приняться за траншеи, на корточках, на животах, не жалея колен и курток, мы оползали весь склон, чтобы убедиться, что здесь нет даже намёка на следы былых курганов. Впрочем, всё это делалось больше для очистки совести: и Нестеров, и другие старожилы, привлечённые слухами, что мы здесь будем «копать мертвяков», в один голос утверждали, что никаких бугров, холмиков или чего иного на этом месте не было. А вот всякие колечки, бусинки, ржавые ножи и браслеты действительно находили, особенно во время войны, когда на этом вот месте копали «щель», чтобы прятаться от возможных вражеских налётов…
Кто-то вспоминает, что и кости были, и черепки. Впрочем, если дать собравшимся тему для разговора, тут можно услышать всё, что хочешь и что не хочешь!
И всё-таки такие воспоминания, сколько бы ни были они сомнительными, понемногу разжигают наш азарт. Теперь вся наша надежда на траншеи. В их стенках, где обнажаются слои земли, можно будет найти пятна и следы выкопанных в древности ям. Сумеем ли мы их увидеть среди перекопанной, перемолотой огородной земли, среди выбросов из выгребных ям, из «щели» — вопрос другой. Надо быть готовым, что погребение, которое нашёл Володя, — последнее из сохранившихся и вся наша суета — только «томление духа».
— Как думаешь, на каком расстоянии будем траншеи пускать? — обращается ко мне Вадим.
Он с Сашей кончил снимать глазомерный план участка, который предстоит нам перекопать, отметил по буссоли направление первой траншеи и теперь готовится снова стать землекопом.
— Сейчас, Вадим, ты начальник. И думай сам, и командуй! Ну а уж мы — на подхвате…
Вадим приосанивается. Всё-таки приятно, когда тебя утверждают начальником, да ещё на виду у такой толпы зрителей. В его голосе начинает звучать металл, стекла очков взблескивают на солнце ярче, и кажется, что он стал даже чуть выше ростом.
— Ну, коли так, пустим через метр. По крайней мере будем знать, что ничего не пропустим: даже если не прямо на середину захоронения наткнёмся, то тем или другим концом оно в одной из траншей окажется. А глубина — до белого песка. На нём тоже всё будет видно…
Две лопаты в ширину, лопата в глубину. «На глубину штыка», как писали в старых отчётах. Сколько понадобится таких «штыков» — неведомо.
Вылетают ржавые консервные банки, хрупает под лопатой стекло, тянутся из земли тряпки, темнеют комки торфа, которым удобряли огород, щепки, веточки… Всё перемешано. На моём участке траншеи явно очерчиваются границы старой помойной ямы, по-видимому, на месте старой щели. Здесь можно не углубляться — меньше двух метров такие ямы не копают, а хоронили славяне от силы на глубине до полутора метров.
Саша дошёл до белого песка и отирает лоб.
— Солнышко летнее, жарит!
— А у меня что-то обозначилось!
— Где, Васильич?
— Да вот, пятнышко вроде…
И правда, на участке Вадима, когда он зачищает лопатой дно траншейки, появляется чёткая граница, отбивающая светло-жёлтый, почти белый песок, не затронутый огородом, и какой-то серый, с зеленоватыми разводами, вкраплениями угольков и золы.
Вадим вспотел, скинул рубашку и теперь старательно вычищает эту полосу от ссыпающихся крупинок и рубчатых следов своих резиновых сапог.
— Никак, могилку нашёл?
— Подожди, сейчас второй край будет…
Через полтора метра появляется второй край — такой же чёткий и явственный, как и первый. Андрей выпрямляется.
— Беги в магазин, Саня, сейчас покойника отпаивать будем…
Через полтора метра появляется второй край — такой же чёткий и явственный, как первый. Сомнений нет — нашли погребение! Замеряем границы выявленной ямы, наносим на план, торжественно нарекаем — погребение номер три. Первые два — моё и Володи.
Теперь к траншее с двух сторон прирезаем участки, расширяем раскоп.
Мы стараемся снимать только огородный слой, чтобы сразу же, как только появится нетронутый песок, поймать очертание ямы. Яма какая-то странная: тёмное её пятно похоже на расплывшуюся кляксу без сколько-нибудь чёткой ориентировки, так что нельзя даже предположить, как лежит покойник. В том, что это яма, сомнений нет. А форма и от грунта зависит: песок мог осыпаться, когда копали…
Угли попадаются всё чаще. Теперь уже копаем только мы с Сашей, а Вадим стоит с планом в руках и покрикивает на нас, когда ему кажется, что мы слишком смело работаем лопатами.
— Кость, Васильич!
— Что-то велика…
— Вы поосторожнее, друзья, поосторожнее…
Здесь песок. Бывший когда-то почвенный слой давно уже сдут ветрами и смыт дождями, растёт на песке только картошка, но кто пожертвует этой картошкой, хотя бы ещё и не посаженной, для трёх археологов, поставивших свою лодку в ряд с другими под бугром?
Сдавшись на уговоры друзей, я не очень верил в благополучный исход нашей миссии. Нестеровых я не знал, и потом одно дело вести раскопки, так сказать, на «ничейной» земле, и совсем другое — вторгаться в личное хозяйство… Огород — основа и залог благополучия! Поддерживала только надежда, что между домом и сараями нам удастся найти свободный участок, чтобы попытать счастья.
Но всё обошлось как нельзя лучше.
Бугор, как выяснилось, вообще был свободен от огородов. Их забросили здесь несколько лет назад, убедившись в бесплодности почвы, оставив этот участок для ребячьих игр и как проход к реке. Да и Нестеровы в этом году решили не поднимать примыкавший к дому участок огорода. И Юра радушно пригласил нас располагать всей этой площадью, как нам заблагорассудится.
Новенький прямоугольник уборной отмечал теперь место, где Володя Карцев наткнулся на женское захоронение. Он стоял почти что вплотную к старому дровяному сараю, и именно отсюда на общем совете решено было начать раскопки. Но как? Судя по всему, могильник здесь был грунтовой, без курганных насыпей, да если бы они и были когда-то, от них давно не осталось никаких следов. Разбить всю площадь на квадраты? Для этого нет ни сил, ни времени. Наконец, кто может поручиться, что здесь есть хотя бы ещё одно погребение?
И мы решили ограничиться разведочными траншеями.
В это время, к которому, судя по находкам, должен был относиться могильник, славяне уже не сжигали своих покойников, а хоронили, положив головой на запад. Но волшебная магнитная стрелка ещё не была известна, хоронить приходилось в разное время года, поэтому определять точное направление восток—запад приходилось погребающим, вероятно, не по встающему или заходящему солнцу, а по какому-нибудь привычному, так сказать «усреднённому», ориентиру. Вот почему, чтобы наткнуться узкой траншеей на возможную могильную яму, её следовало направить с севера на юг, поперёк длинной оси захоронения.
Наоборот, при постройке церквей в те далёкие времена требовалась ориентация её длинной оси, проходящей через центр алтарной абсиды, строго на встающее солнце.
Правило это оказалось большим подспорьем для археологов. В самом деле, закладка фундамента церкви происходила всегда в день памяти того святого (или праздника), чьё имя должен был носить этот храм. Поэтому когда при раскопках древнерусских городов археологи обнаруживают остатки церковного фундамента, которые трудно отождествить с каким-либо храмом, упоминаемым в летописях, на помощь приходят компас и календарь. Как известно, в одной и той же точке горизонта солнце встаёт лишь дважды в год. Поэтому даже если день постройки определяется с некоторым допуском, «прихватывая» ещё два-три соседних, то особенных затруднений это не вызывает: патронами церквей всегда были только крупные святые, число которых ограничено, а более мелкие рангом довольствовались церковным приделом или только одной иконой…
И всё-таки прежде чем приняться за траншеи, на корточках, на животах, не жалея колен и курток, мы оползали весь склон, чтобы убедиться, что здесь нет даже намёка на следы былых курганов. Впрочем, всё это делалось больше для очистки совести: и Нестеров, и другие старожилы, привлечённые слухами, что мы здесь будем «копать мертвяков», в один голос утверждали, что никаких бугров, холмиков или чего иного на этом месте не было. А вот всякие колечки, бусинки, ржавые ножи и браслеты действительно находили, особенно во время войны, когда на этом вот месте копали «щель», чтобы прятаться от возможных вражеских налётов…
Кто-то вспоминает, что и кости были, и черепки. Впрочем, если дать собравшимся тему для разговора, тут можно услышать всё, что хочешь и что не хочешь!
И всё-таки такие воспоминания, сколько бы ни были они сомнительными, понемногу разжигают наш азарт. Теперь вся наша надежда на траншеи. В их стенках, где обнажаются слои земли, можно будет найти пятна и следы выкопанных в древности ям. Сумеем ли мы их увидеть среди перекопанной, перемолотой огородной земли, среди выбросов из выгребных ям, из «щели» — вопрос другой. Надо быть готовым, что погребение, которое нашёл Володя, — последнее из сохранившихся и вся наша суета — только «томление духа».
— Как думаешь, на каком расстоянии будем траншеи пускать? — обращается ко мне Вадим.
Он с Сашей кончил снимать глазомерный план участка, который предстоит нам перекопать, отметил по буссоли направление первой траншеи и теперь готовится снова стать землекопом.
— Сейчас, Вадим, ты начальник. И думай сам, и командуй! Ну а уж мы — на подхвате…
Вадим приосанивается. Всё-таки приятно, когда тебя утверждают начальником, да ещё на виду у такой толпы зрителей. В его голосе начинает звучать металл, стекла очков взблескивают на солнце ярче, и кажется, что он стал даже чуть выше ростом.
— Ну, коли так, пустим через метр. По крайней мере будем знать, что ничего не пропустим: даже если не прямо на середину захоронения наткнёмся, то тем или другим концом оно в одной из траншей окажется. А глубина — до белого песка. На нём тоже всё будет видно…
Две лопаты в ширину, лопата в глубину. «На глубину штыка», как писали в старых отчётах. Сколько понадобится таких «штыков» — неведомо.
Вылетают ржавые консервные банки, хрупает под лопатой стекло, тянутся из земли тряпки, темнеют комки торфа, которым удобряли огород, щепки, веточки… Всё перемешано. На моём участке траншеи явно очерчиваются границы старой помойной ямы, по-видимому, на месте старой щели. Здесь можно не углубляться — меньше двух метров такие ямы не копают, а хоронили славяне от силы на глубине до полутора метров.
Саша дошёл до белого песка и отирает лоб.
— Солнышко летнее, жарит!
— А у меня что-то обозначилось!
— Где, Васильич?
— Да вот, пятнышко вроде…
И правда, на участке Вадима, когда он зачищает лопатой дно траншейки, появляется чёткая граница, отбивающая светло-жёлтый, почти белый песок, не затронутый огородом, и какой-то серый, с зеленоватыми разводами, вкраплениями угольков и золы.
Вадим вспотел, скинул рубашку и теперь старательно вычищает эту полосу от ссыпающихся крупинок и рубчатых следов своих резиновых сапог.
— Никак, могилку нашёл?
— Подожди, сейчас второй край будет…
Через полтора метра появляется второй край — такой же чёткий и явственный, как и первый. Андрей выпрямляется.
— Беги в магазин, Саня, сейчас покойника отпаивать будем…
Через полтора метра появляется второй край — такой же чёткий и явственный, как первый. Сомнений нет — нашли погребение! Замеряем границы выявленной ямы, наносим на план, торжественно нарекаем — погребение номер три. Первые два — моё и Володи.
Теперь к траншее с двух сторон прирезаем участки, расширяем раскоп.
Мы стараемся снимать только огородный слой, чтобы сразу же, как только появится нетронутый песок, поймать очертание ямы. Яма какая-то странная: тёмное её пятно похоже на расплывшуюся кляксу без сколько-нибудь чёткой ориентировки, так что нельзя даже предположить, как лежит покойник. В том, что это яма, сомнений нет. А форма и от грунта зависит: песок мог осыпаться, когда копали…
Угли попадаются всё чаще. Теперь уже копаем только мы с Сашей, а Вадим стоит с планом в руках и покрикивает на нас, когда ему кажется, что мы слишком смело работаем лопатами.
— Кость, Васильич!
— Что-то велика…
— Вы поосторожнее, друзья, поосторожнее…