Уильям Николсон
Побег из Араманта
(Огненный ветер — 1)

Давным-давно

   Когда чужаки впервые пришли на землю мантхов, те еще жили в легких переносных палатках, сохранившихся с охотничьих времен. Хижины с куполообразными крышами теснились вокруг солевой шахты, которая сулила в будущем принести народу богатство и процветание. В те дни никто и не помышлял о великом городе, что высится нынче над огромными подземными пещерами.
   Однажды в жаркий летний полдень прямо из пустынных долин появился отряд чужестранцев, и вскоре неподалеку выросла новая стоянка.
   Длинные волосы пришельцев, равно мужчин и женщин, вольно развевались на ветру; двигались гости плавно и неторопливо, говорили спокойно и притом крайне редко. Между ними и мантхами завязалась кое-какая торговля: за хлеб, мясо и соль иноземцы платили серебряными украшениями, которые искусно делали собственными руками. Вреда от пришлых не было, и все же местные жители чувствовали уколы беспокойства. Кто они, эти чужаки, откуда и куда лежит их путь? Прямые вопросы оставались без ответа: странник или странница лишь улыбались, пожимали плечами, а то и просто качали головой.
   И вот на глазах у новых соседей незнакомцы взялись за работу: начали строить башню. День за днем сооружение обретало форму и наконец превратилось в деревянный помост чуть выше человеческого роста; на нем возвели башенку поуже, из крепких брусьев и разных по величине железных труб. Трубы эти соединялись между собой, точно в музыкальном органе. Книзу они расширялись в виде рожков, образуя широкое кольцо, посередине были сплавлены в один пучок наподобие бутылочного горлышка и вновь расходились веером, заканчиваясь венцом из больших кожаных ковшей. Стоило подуть ветру, ковши ловили его и разворачивали всю постройку так, чтобы воздух попадал через горло в трубы и с нелепыми звуками вырывался наружу из рожков.
   На что может сгодиться подобная безделица? Ясно же: ни на что. Первое время мантхи из любопытства глазели, как башня со скрипом ворочается туда-сюда. Однако при сильных порывах ветра сооружение печально завывало, быстро надоедая слушателям.
   Неразговорчивые пришельцы так ничего и не объяснили. Похоже, бессмысленное строительство было их единственной целью, ибо, завершив его, странники свернули свои шатры и собрались в дорогу.
   Перед самым уходом их вождь залез на башню и вставил в узкую прорезь на горлышке небольшой серебряный предмет. Тихим летним вечером, на закате, когда листья деревьев замерли, будто нарисованные, незваные гости молча отправились прочь по безлюдным долинам — исчезнув так же неожиданно, как и появились. Покинутым соседям оставалось лишь недоуменно таращиться на громадное бестолковое пугало с немыми жерлами труб и рожков.
   Глубокой ночью, когда все крепко спали, откуда ни возьмись подул теплый ветер, и в души мантхов проникли неведомые звуки. Сами не зная почему, люди просыпались с улыбками на устах, выходили на улицу, вдыхали полной грудью ночную свежесть и радостно, изумленно слушали.
   Поющая башня выводила свою первую чистую песню.

Глава 1
Отметка малышки Пинпин

   Сагахог! Помпапрун! Сага-сага-ХОГ! Лежа в постели, Бомен Хаз чутко прислушивался к приглушенным маминым проклятиям, доносящимся из ванной. Высоко над городскими крышами струился золотой звон: «Бомм! Бомм!» Это колокол на башне Императорского дворца возвещал наступление шестого часа: просыпайтесь, мол, жители Араманта. Бомен протер глаза и прищурился на утреннее зарево, просвечивающее сквозь Мандариновые занавески. Отчего-то сердце сжимала тоска. Что же на этот раз? Э-эх, впереди еще целый день в школе! В животе у мальчика привычно похолодело. Но нет, сегодня душа печалилась по-иному, по-новому, будто бы оплакивала потерю. Только какую?
   В соседней кроватке, на расстоянии протянутой детской руки, досматривала сны сестра-близняшка Кестрель. Несколько мгновений Бо слушал, как она сладко посапывает носом, затем послал короткую мысль:
   Пора вставать!
   Услышав ее сонное ворчание, досчитал про себя до пяти и выскользнул из-под одеяла.
   На полпути к ванной мальчик задержался в коридоре, чтобы поздороваться с младшей сестричкой. Пинпин в кружевной сорочке уже стояла в кроватке и сосала большой палец. Она всегда ночевала здесь, на проходе, поскольку в спальнях не хватало места. Как ни крути, а семье из пяти человек нелегко уместиться в обычной двухкомнатной квартире Оранжевого округа.
   — Привет, Пинпин.
   Девочка выпустила палец изо рта, и ее круглое личико озарила блаженная улыбка.
   — А в щечку? — радостно потребовала она. Брат поцеловал.
   — А на ручки?
   Бо обнял. Прижимая к себе теплое, хрупкое тельце, он вспомнил. Сегодня же первая контрольная Пинпин. Крошке только два года; она и не подозревает, что отныне и до последнего вздоха каждый шаг ее будет взвешен и строго оценен.
   Вот почему сердце брата разрывалось на части. Плач подступил к самому горлу. «Вечно у этого ребенка глаза на мокром месте», — говорили многие. Что же поделать, если чужие беды касались его чересчур близко? Стоило Бомену пристально посмотреть на кого угодно — и мальчугану передавались чувства человека, чаще всего печаль или страх; чуть погодя Бомен проникал в их причину и неизменно заливался слезами. Пусть и невольными, но оттого не менее горькими.
   Впрочем, этим утром его расстроили вовсе не страдания Пинпин: нынче в ее душе было безмятежно и по-летнему солнечно. А вот завтра? Слишком скоро она, как и все кругом, начнет бояться будущего — поначалу смутно, потом со всей остротой. Ибо в Араманте жизнь испокон веков измерялась итогами контрольных. Любая из них угрожала провалом, а те, что приносили успех, заставляли со страхом ожидать следующей проверки. И нет конца этой муке. От одной лишь мысли об этом Бомена переполнила жгучая любовь к сестренке. Он порывисто обнял малышку и осыпал ее пухлые щечки нежными поцелуями.
   — Люблю Пинпин.
   — Люблю Бо, — откликнулась крошка.
   Из ванной донесся громкий треск разрываемой ткани, за ним разразилась новая вспышка проклятий.
   — Сагахог! Бангаплоп!
   И наконец извечное, семейное:
   — О, пропащий народ!
   Так восклицал еще великий пророк Аира Мантх, прямой, хотя и дальний мамин прародитель. Имя Аира переходило с тех пор по наследству, теперь дошло и до нее. Поэтому, если мама начинала блажить, отец подмигивал детям: «Ага, вот и наша пророчица вернулась».
   Дверь ванной комнаты с грохотом распахнулась. На пороге стояла растрепанная Аира Хаз. От возбуждения, не сумев отыскать проймы в одежде, она сама прорвала новые дыры. Пустые рукава болтались у Аиры по бокам, и голые руки торчали сквозь распоротые швы.
   — Сегодня у Пинпин контрольная, — подал голос Бомен.
   — Что-что сегодня?
   Аира нахмурилась, а затем приняла у сына малышку, прижав к сердцу так, словно кто-то собирался ее отнять.
   — Девочка моя, — ласково приговаривала мать. — Моя девочка.
   За завтраком никто, казалось, и не вспомнил о контрольной. И только в конце, отложив недочитанную книгу, отец поднялся чуть раньше обычного и произнес как будто в пустоту:
   — Ну что, пора готовиться.
   Кестрель вскинула голову, и глаза ее блеснули вызовом.
   — Я не пойду.
   Анно Хаз испустил тяжелый вздох и потер изборожденные морщинами щеки.
   — Знаю, милая. Знаю.
   — Это нечестно, — горько сказала дочь, словно папа вынуждал ее идти.
   В каком-то смысле так и было. Дети совершенно не могли противиться доброму голосу и всепонимающему взгляду отца. От печи потянуло знакомым дымком.
   — Сагахог! — вырвалось у мамы. Опять у нее подгорели гренки.
   Утреннее солнце нехотя поднималось над высокими городскими стенами. Оранжевый округ утопал еще в густой сизой тени, когда Хазы вышли на улицу, ведущую к Залу Собраний. Впереди шагали мама с папой, за ними, держа Пинпин за обе ручки, — Бомен и Кестрель. По той же дороге, вдоль чистеньких террас и оранжевых домов, тянулись прочие родители с двухлетними малышами. Чуть поодаль семейство Блешей на ходу подучивало своего карапуза: «Раз, два, три, четыре, пять, кто там, в домике, опять? Шесть, семь, восемь, за ворота выйти просим!»
   Уже на главной площади госпожа Блеш обернулась и помахала соседям — как всегда, в своей манере, едва заметно для других, словно поддерживала с Хазами особые секретные отношения.
   — Умеете хранить тайны? — громко зашептала она, дождавшись, когда мама Бо поравняется с ними. — Если наш кроха отличится на контрольной, мы переедем в Алый округ.
   — Да, это будет яркое достижение, — ответила после раздумья госпожа Хаз.
   — А еще слышали? Вчера вечером наш Руфи занял второе место во всем классе.
   — Второе? — тут же отозвался господин Блеш. — Второе? Почему не первое? Вот что мне хотелось бы знать.
   — Ох уж эти мужчины, — притворно вздохнула его супруга и с видом заговорщицы подмигнула соседке. — Так уж они устроены, правда? Хотят быть лучшими, и все тут.
   Ее глаза чуть навыкате на мгновение уставились на Анно Хаза. Все в округе, конечно же, знали: несчастный не продвигался вперед вот уже целых три года, хотя его бедняжка жена умело скрывала от людей свое разочарование. Кестрель перехватила этот жалобный взгляд, и ей захотелось швырнуть в соседку чем-нибудь острым. Или просто обнять папу и расцеловать его печальное, изборожденное ранними морщинками лицо. Ни того ни другого делать было нельзя, и девочка осыпала широкую спину госпожи Блеш градом нехороших мыслей. «Поксикер! Помпапрун! Сагахог!»
   У входа в Зал Собраний леди Помощница экзаменатора отмечала в длинном списке имена пришедших. Блеши двинулись первыми.
   — Ребенок чистый? — осведомилась Помощница, поставив галочку. — Мочится только тогда, когда нужно?
   — Еще бы, — отвечала госпожа Блеш. — Он очень умный для своего возраста.
   Настала очередь Пинпин, и леди повторила тот же вопрос:
   — Ребенок чистый? Мочится только тогда, когда нужно?
   Хазы переглянулись. Как тут было не вспомнить желтые лужицы на кухонном коврике? С другой стороны, как же не гордиться своей маленькой принцессой? Родители, Бо и Кестрель разом выпрямили спины.
   — Когда нужно, мадам? — широко улыбнулась госпожа Хаз. — Да ее мочевой пузырь работает, как часы на городской ратуше!
   Помощница экзаменатора сделала удивленные глаза, однако поставила необходимую пометку.
   — Парта номер двадцать три, — возвестила леди.
   Зал Собраний гудел, точно пчелиный улей. На огромной, в целую стену, доске были начертаны в алфавитном порядке имена девяноста семи младенцев. Надпись «ПИНТО ХАЗ», казалось, не имела никакого отношения к Пинпин и с непривычки резала глаз. На всякий случай — мало ли что — родные тесно сгрудились вокруг двадцать третьей парты, пока мама снимала с крошки подгузник. Девочке из «чистого» списка полагалось сидеть просто так. И она довольно заулыбалась, ощутив прохладу скамеечки.
   Зазвенел колокольчик. Огромный зал погрузился в благоговейную тишину, ожидая экзаменаторов. Зачарованные внезапным молчанием родителей, братьев и сестер, которые сидели за их спинами на особых скамьях, без малого сто двухлеток тоже на время прикрыли ротики.
   Экзаменаторы в развевающихся алых мантиях величественно прошествовали к подиуму и выстроились в ряд, грозные и ужасные. Их было ровно десять. Самый главный, Мэсло Инч, возвышался над всеми посередине. Ему единственному в этом зале дозволялось носить ослепительные белоснежные одеяния, положенные людям Высшей Оценки.
   — Встаньте, чтобы принести Обет посвящения!
   Взрослые вскочили на ноги сами и подняли малышей. Сотни голосов стройно отчеканили заученный с детства обет:
   — Клянусь, что буду стараться больше, тянуться выше и любой ценой стану завтра лучше, чем сегодня. Во имя любви к императору и ради славы Араманта!
   Когда все опустились на места, Главный экзаменатор произнес короткую вступительную речь. Мэсло Инч — мужчина, которому едва перевалило за сорок и который совсем недавно поднялся на высшую ступень, — держался так прямо и властно, будто всю свою жизнь ходил в белом. Анно Хаз только диву давался, наблюдая за старым знакомым.
   — Друзья мои, — провозгласил экзаменатор. — Сегодня особенный день, день первой контрольной для ваших дорогих малюток. Представляю, как вы горды, ведь отныне ваш сын или дочь будут получать личные оценки. А как начнут гордиться они, когда осознают, что могут внести посильную лепту в достижения собственной семьи! — Тут он приветливо поднял руку и обвел присутствующих ледяным взором. — Однако не стоит забывать: оценка сама по себе — ничто. Важно другое: как вы ее повышаете. Стать сегодня лучше, чем вчера. Завтра лучше, чем сегодня. Вот истинный дух нашего города, и вот в чем секрет величия Араманта!
   Экзаменаторы в алых мантиях разошлись по первым партам и занялись работой, медленно продвигаясь назад. Главный по-прежнему возвышался на сцене, точно неколебимая башня, и со строгостью озирал все вокруг. И вот его изучающий взгляд упал на господина Хаза. Искорка узнавания мелькнула, но тут же погасла, глаза торопливо метнулись дальше. Анно пожал плечами. Он и Мэсло были ровесниками, когда-то даже учились вместе. Да, много воды утекло с тех пор.
   После каждой проверки на доске перед классом выставлялась оценка. Постепенно среди детей начали проявляться лидеры и неудачники. Малютка Блеш держался ближе к вершине: двадцать три балла из тридцати возможных, оценка семь целых и шесть десятых. Хазы, чья фамилия стояла в хвосте алфавитного списка, еще дожидались очереди, когда госпожа Блеш, улыбаясь, подплыла к ним с крохотным победителем на руках. Ей не терпелось похвастать успехами.
   — Представляете, наш-то дурачок пятерку пропустил, — объявила она. — Раз, два, три, четыре, шесть! Четыре, пять, шесть, ясно тебе? — Женщина шутливо погрозила ребенку пальцем. — Ведь знал же, глупышка! Вот Пинто, я уверена, ни за что не спутает.
   — Вообще-то она считает до миллиона, — подала голос Кестрель.
   — Ах ты, выдумщица. — Госпожа Блеш рассеянно погладила девочку по голове, а затем опять оживилась: — Корову, книгу и чашку он почти сразу признал, только банан забыл. Ну ничего, семь и шесть — для начала тоже неплохо. Руфи, как сейчас помню, получил на первой контрольной семь и восемь, а полюбуйтесь на него теперь! Что ни проверка, то не ниже девятки. Не то чтобы меня заботили всякие там оценки…
   Экзаменатор приблизился к парте Пинпин, уставившись на свои бумаги.
   — Пинто Хаз, — наконец прочитал он и поднял голову, изобразив на лице дружелюбную улыбку. — И как нас называть, дружок?
   Малышка встретила его взгляд — и тут же прониклась недоверием, на какое способны лишь младенцы.
   — У нее есть имя, — вставила мама.
   — Ну что же, Пинто, — человек в алом продолжал сиять, словно медный грош, — у меня тут картиночки. Давай-ка проверим, умеешь ты различать их или нет?
   Он развернул перед малышкой целый лист разукрашенных рисунков. Девочка посмотреть посмотрела, но промолчала. Палец экзаменатора указал на лохматую собаку.
   — И что это у нас?
   Ни звука в ответ.
   — Ну а здесь?
   Тишина.
   — Кажется, у него проблемы с ушами?
   — Вовсе нет, — отрезала мама. — Она вас прекрасно слышит.
   — Зато не говорит.
   — Должно быть, просто не хочет.
   Близнецы затаили дыхание. Экзаменатор нахмурился и поставил на листе какой-то росчерк. А потом вернулся к своим картинкам.
   — Ну, давай, Пинто. Покажи мне песика. Где песик?
   Пинпин самым внимательным образом посмотрела на мужчину, однако же отвечать не собиралась.
   — Тогда домик. Покажи дяде домик.
   Никакой реакции. Через некоторое время экзаменатор отложил яркие рисунки, мрачнея с каждой минутой.
   — Может, посчитаешь со мной, малыш? Ну-ка, раз-два… Широко распахнутые глаза — и ничего больше. Мантиеносец сделал еще одну пометку.
   — Последняя часть контрольной, — обратился он к матери Пинпин, — предназначена выявить уровень навыков общения. То, как ребенок слушает, понимает, отвечает. Дети, на наш взгляд, чувствуют себя спокойнее, когда их держат на руках.
   — Вы что же, хотите взять ее?
   — Если не возражаете.
   — Уверены?
   — Мадам, я проделывал это множество раз. Поверьте, ваш драгоценный отпрыск не пострадает.
   Аира уставилась в пол и еле заметно сморщила нос.
   Опять начинается! — тут же послал сигнал сестре Бомен.
   Но мама лишь подняла Пинпин и бережно передала экзаменатору. Близнецы смотрели во все глаза. А вот папа, наоборот, прикрылся ладонью. Все шло наперекосяк, хуже и представить было нельзя, и что самое ужасное, он ничего не мог исправить.
   — А ты славный парень, Пинто, верно я говорю? — Человек в алом пощекотал малышке шейку и надавил на кончик носа. — Что это у тебя? Носик, да?
   Девочка хранила молчание. Экзаменатор затряс перед ней золотой медалью на цепочке; увесистая побрякушка заблестела на утреннем солнце.
   — А? Красиво? Хочешь потрогать?
   Пинпин не отзывалась. Доведенный до белого каления, мужчина покосился на мать.
   — Не знаю, отдаете ли вы себе отчет в случившемся, но, судя по тому, как обстоят дела, ребенок заработает круглый ноль.
   — Неужели все так плохо? — сверкнула глазами Аира.
   — Сами видите, из него и клещами ничего не вытянешь.
   — Что, совсем ничего?
   — Ну-у… Может, он выучил какой-нибудь стишок или игру, где нужны слова?
   — Минуточку… — Госпожа Хаз потерла пальцами лоб и зашевелила губами, изображая глубокое раздумье.
   Сейчас начнется! — мысленно предупредил Бо сестру.
   — Ах, да. Есть одна игра. Любимая. Вот попробуйте, скажите внятно: «Писс, писс, писс».
   — Как?
   — Увидите, ей понравится.
   Началось! — одновременно простонали про себя близнецы.
   — Писс, писс, писс, — членораздельно произнес экзаменатор. — Слышишь, парень? Писс, писс, писс.
   Малышка изумленно поморгала и заерзала у него на руках, устраиваясь поудобнее.
   Ой! Еще чуть-чуть! — передали друг другу Бомен и Кестрель.
   — Писс, писс, писс, — отчетливо повторил человек в мантии.
   — Еще чуть-чуть, — улыбнулась мама.
   Ну же, Пинпин, ну же, — мысленно теребили сестренку близняшки. — Постарайся!
   Господин Хаз наконец решился открыть глаза. Внезапно до него дошло, что происходит. Подпрыгнув как ужаленный, отец умоляюще протянул руки.
   — Позвольте, я… Только было уже поздно.
   Молодчинка, Пинпин! — молча возликовали Бо и Кесс — Молодчинка-чинка-чинка!
   С отрешенным выражением и блаженной улыбкой на круглом личике малышка выпустила долгую, непрерывную струю прямо на экзаменатора. Тот ощутил странное тепло, однако не сразу сообразил, что к чему. Потом заметил сосредоточенные взгляды Хазов и медленно опустил глаза. По алой мантии расползалось пятно. Не говоря ни слова, мужчина в алом передал Пинпин отцу, развернулся и сердито зашагал обратно по проходу.
   Госпожа Хаз взяла у мужа дочку и осыпала ее нежными поцелуями. Между тем Бомен и Кестрель катались по полу, задыхаясь от смеха. Анно смотрел, как экзаменатор сообщает о неприятном случае Мэсло Инчу, и тихонько вздыхал про себя. Он уже знал то, о чем не подозревала семья: нынче утром хорошая оценка могла бы спасти их от переезда. Теперь же Хазы наверняка покинут Оранжевый округ и отправятся в более скромное жилище. В лучшем случае две, а скорее одна комнатушка, плюс общие кухня и ванная на несколько семей. Анно никогда не страдал тщеславием; его не заботило мнение соседей. Но мысль о том, что он подвел дорогих людей, ранила папу в самое сердце.
   Аира крепко прижимала к себе малышку, не желая думать о будущем.
   — Писс, писс, писс, — радостно бормотала Пинпин.

Глава 2
Кестрель заводит кошмарного друга

   Уже в школе близнецы обнаружили, что забыли принести Домашнее задание.
   — За-бы-ли? — рявкнул господин Бач. — То есть как это — забыли?
   Близняшки стояли бок о бок у доски, глядя то на длинные ряды парт, за которыми сидели ухмыляющиеся однокашники, то на учителя, который важно поглаживал тяжелый живот и облизывал кончиком языка жирные губы. Господин Бач обожал наказывать оплошавших в назидание прочим. Он полагал, что в этом и заключается работа педагога.
   — Итак, начнем по порядку. Почему вы забыли принести урок?
   — У нашей маленькой сестры была первая контрольная, — отвечал Бо. — Мы рано вышли из дома и не взяли тетради.
   — Ах, просто не взяли? Так, так, так.
   Господин Бач питал особую неприязнь к неубедительным отговоркам.
   — У кого еще, — обратился он к остальным, — дети в семье сдавали сегодня контрольную?
   По рядам взметнулась дюжина рук; ладонь Руфи Блеша тянулась выше всех.
   — А теперь, кто еще забыл уроки?
   Руки тут же опустились. Все до единой. Учитель уставился на виноватых:
   — Похоже, только вы.
   — Да, сэр, — кивнул Бомен.
   Хотя Кестрель не издала ни звука, однако брат прекрасно понимал, как бурлят ее мысли, чувствовал, как поднимается в ней дикая ярость.
   Ни о чем не подозревая, господин Бач расхаживал взад-вперед и беседовал с учениками.
   — Класс! Что случается с теми, кто не трудится?
   — Нет работы — нет продвижения! — затвержено отчеканил пятьдесят один юный рот.
   — А что бывает с теми, кто не движется вперед?
   — Нет продвижения — нет баллов!
   — А что будет с тем, у кого нет баллов?
   — Баллов нет — и ты в хвосте!
   — В хвосте, — с наслаждением повторил преподаватель. — В хвосте. В хвос-те-е-е!
   Ученики содрогнулись. Как это — в хвосте? Как Мампо, самый глупый мальчик в школе? Кое-кто украдкой обернулся к нему, съежившемуся на задней парте — парте позора. Мампо — дурачок, с его вечно мокрой верхней губой, потому что мамы у него не было и никто не выучил его вытирать нос. Мампо — вонючка, к которому брезговали подходить, потому что папы у него тоже не было и мальчугану не говорили, когда мыться.
   Господин Бач подошел к оценочной доске, где он ежедневно расставлял новые баллы и в соответствии с ними переписывал имена детей по порядку.
   — Каждый из вас теряет по пять очков, — возвестил учитель и произвел нехитрые вычисления.
   В итоге Бомену досталось двадцать пятое место, а Кестрель — двадцать шестое. Класс внимательно наблюдал.
   — Ползем, ползем, ползем, — промурлыкал Бач, когда положил мел на место. — Дети, как мы поступаем, обнаружив, что сползли ниже?
   И класс отчеканил хором:
   — Стараемся больше, тянемся выше! Любой ценой быть завтра лучше, чем сегодня!
   — Больше. Выше. Лучше. Надеюсь, вы больше не забудете дома тетради, — ехидно сказал Бач близняшкам. — А теперь займите свои места.
   Шагая между долгими рядами, Бомен опять ощутил, как закипает в сердце сестры горячая ненависть к учителю, и к этой громадной доске, и к школе, и ко всему Араманту.
   Ерунда, — попытался он мысленно утешить Кестрель. — Мы быстро наверстаем.
   Даже не собираюсь, — прозвучало у Бомена в голове. — Мне без разницы.
   Прежняя парта осталась позади. Вот и новая. Бомен остановился, но Кестрель пошла как ни в чем не бывало дальше — в самый конец, туда, где постоянно сидел в одиночестве несчастный Мампо, — и опустилась на свободное место.
   Господин Бач выпучил глаза. У дурачка отвисла челюсть.
   — При-ве-ет, — выдохнул он и окутал соседку облаком смрада.
   Девочка отвернулась и зажала нос.
   — Я тебе нравлюсь? — продолжал вонючка, подсаживаясь ближе.
   — А ну, брысь! — прошипела Кесс — От тебя несет, как из помойки.
   — Кестрель Хаз! — прорычал учитель из другого конца класса. — Сейчас же займи свое место!
   — Нет, — отрезала девочка. Все окаменели.
   — Что ты сказала? — сдвинул брови господин Бач. — Нет?
   — Да, — отозвалась Кесс.
   — Хочешь, чтобы я вычел еще пять баллов?
   — Ну и пусть, мне не жалко.
   — Ах, не жалко? — побагровел учитель. — Тогда я заставлю тебя пожалеть. Делай, как говорят, иначе…
   — Что иначе? — перебила сестра Бо. Господин Бач лишился дара речи.
   — Я и так уже в хвосте, — заявила Кестрель. — Что вы еще мне можете сделать?
   Класс затаил дыхание. Учитель беззвучно разевал рот, не находя подходящего ответа. Тем временем самый глупый мальчик в школе склонился еще ближе к соседке; та невольно шарахнулась в сторону с гадливой гримасой. Господин Бач заметил это, и сердитое замешательство на лице педагога сменила злорадная ухмылка. Медленными шагами он измерил проход и встал, возвышаясь над нарушительницей спокойствия.
   — Дети, — произнес учитель совершенно ровным голосом, — повернитесь и посмотрите на Кестрель Хаз.
   Все глаза устремились на девочку.
   — Кестрель нашла себе приятеля. Как видим, это не кто-нибудь, а наш общий любимец Мампо. Смотрите, они сидят бок о бок. Что ты думаешь о новой подружке, Мампо?
   Мальчишка тут же закивал с довольной улыбкой.
   — Мне нравится Кесс.
   — Слышишь, Кестрель, ты ему нравишься, — продолжал господин Бач. — Можешь подсесть поближе и положить ему руку на плечо. Можете обняться, вы же теперь друзья. Кто знает, что принесет вам будущее? Люди вырастают и женятся. Наверно, ты мечтаешь превратиться когда-нибудь в госпожу Мампо и воспитывать его маленьких детишек? Дюжину мампонят, грязных и хлюпающих носами? Загляденье!
   Послышались первые смешки. Учитель с удовлетворением почувствовал, что удар попал точно в цель. Сестра Бо сидела, устремив невидящий взор прямо перед собой, красная, словно вареный рак, от стыда и злости.