глаза мои слезились от вспыхнувшей страсти, наполнившей блещущим
электричеством все члены моего организма. Я ворвался в лиловую влажную мглу
грядущего и забился в конвульсиях.
" Где я?
Старческий хохот птичьим эхом летал среди гор Суфруджу. Осколки
прошлого и настоящего не склеивались. А грядущее маячило стеклянным графином
с желтой мочой, которую должна была утром по ошибке выпить моя не в меру
похотливая тетка Клава. Так я ее казнил за лишение меня девственности.
Когда был жив отец, мы часто встречались с ним тайно от мамы в
маленькой закусочной, где подавали пиво в бутылках и сосиски с зеленым
горошком. Мама запрещала ему пить пиво, а он, не желая ее огорчать и желая
создать приятную атмосферу для встреч с сыном, назначал мне встречу по
телефону именно в этой закусочной, где его знали и, можно сказать, даже
любили.
Мы садились за стол друг против друга, пили пиво и вели разные беседы о
жизни, о работе, о моем творчестве. Отец знал о моих ночных бдениях, о моем
непомерном тщеславии сочинителя и наслаждался, когда я, увлекаясь,
рассказывал ему о своих творческих замыслах. Он прислонял свою аккуратную
ладонь к виску, облокачивался на шаткий столик и восторженно смотрел на
меня. Я никогда не забуду этот взгляд, полный наивной доверчивости,
восхищения и нежности.
" Да, да, сынок. Именно так и напиши. Ты сможешь выразить невыразимое,
"он поднимал стакан с пивом и приговаривал, "давай выпьем за тебя. За твое
слово.
" Отец, ты все же зря увлекаешься этим напитком. У тебя же сердце...
" Мое сердце в тебе, сынок.
" Это чересчур, отец.
" Если бы ты знал, что такое старость, то ты бы меня сейчас понял. Я
люблю в тебе себя, а не тебя. Я вижу твои руки и думаю, что это мои руки, я
смотрю в твои глаза и чувствую, что ты смотришь на меня моими глазами. Жаль
только, что ты этого никогда не испытаешь.
" Почему?
" Ты будешь одинок, Юлий. Всегда одинок.
Дверь в закусочную распахнулась и в теплую табачную сырость затхлого
помещения с улицы вместе с пряной струей сентябрьского воздуха вошла мама.
Отец, смутившись, поставил стакан с пивом на шаткий столик. Я бросился ей
навстречу, взял под руку и усадил за стол.
" Неужели вам здесь не противно находиться? Грязь, смрад, вонь
невыносимая, " сказала она, брезгливо отодвинув от себя грязную тарелку
из-под сосисок.
" Ты сердишься? Не надо. Мы ведь здесь в последний раз, " миролюбиво
сказал отец.
" Я тебя не понимаю!
" Юлий, мы скоро с мамой умрем. Ты останешься совсем один. Почти один.
Мы будем иногда появляться, но мы будем совсем другими. Я хотел тебе это
сказать до прихода мамы, но коли уж так получилось, то пусть остальное
скажет она сама, "и отец посмотрел на внезапно побелевшую маму. Сизый
табачный дым и полусумрак не могли скрыть от меня стремительные изменения в
ее лице: оно как будто цвело молодостью и в то же самое время наполнялось
невыразимой скорбью.
" Что с тобой, мама?
" Я умру раньше отца и ты видишь уже сейчас те процессы, которые
ожидают мою плоть. Я выполнила свой долг, я сохранила тебе жизнь, хотя ты
чуть не убил меня при рождении, и за это я окажусь за серафическими слоями
околоземного пространства. Несколько позже там будет и твой отец, если
сумеет освободиться, благодаря тебе, от своей телесной сущности. Ты должен
будешь взять ее себе, если, конечно, согласишься.
" Конечно, конечно я согласен, " вскрикнул я. " Я не хочу, чтобы вы
расставались навсегда. Я хочу, чтобы вы, даже после смерти, были вместе.
" Ну вот и хорошо, мой дорогой, вот и славно, " произнесла медленно
мама, поглаживая мое худое плечо. " А теперь прощай.
Я сидел один за шатким столом и недоумевал: в самом ли деле со мной
несколько мгновений назад находились рядом родители или мне все это
пригрезилось? Я подозвал официанта и заказал водки. Когда он принес мне ее в
мутном графинчике и поставил на стол, предварительно смахнув с грязной
скатерти ссохшиеся крошки хлеба, и приятно осклабился, я сделал вид, что не
узнаю его. Ведь это был Ликанац. Покрутившись рядом, он недовольно исчез и
больше не появлялся.
Я смотрел на движущиеся серые невыразительные фигуры посетителей
закусочной, слушал их непонятную речь и пытался осмыслить ту чудовищную
ситуацию, которую мне обрисовали мои внезапно исчезнувшие родители. Грядущее
одиночество, предсказанное мне моим отцом, не пугало меня. Одиночеству
сопутствует молчание, а о нем я мечтал постоянно и каждое слово, выброшенное
на ветер моей артикуляционной системой, приводило меня в ужасное состояние,
близкое к помешательству.
Разве можно что-либо высказать или обозначить словом, порхающим,
физически беспредметным, притягивающим массу чуждых предметов в мире, разве
не оно является источником того зла, которое изначально преследует человека
и в конце концов уничтожает его. Погрузившись в темную бездну молчания, я
буду заглатывать слова других и беззвучно перекатывать их в собственной
утробе невыразимости, ломая их хребты, переваривая мышечные сочленения,
перетирая их костный фосфорический состав претенциозных надежд на изменение
всего сущего.
Австралийский абориген с глиняной свистулькой в толстых сиськообразных
губах, сидящий на песчаном холме, тоже не испугался
бы одиночества, поскольку яркое выгоревшее небо и золотой песок,
обжигающий твердые финиковые ступни, всегда держат его в определенном мире
определенных координат, в которых меня держит стакан бесцветного алкоголя и
фарфоровые крошки пшеничного хлеба, колющие розовый мизинец моей любимой
девочки Анелы, пришедшей из моей грезы в эту заплеванную закусочную и
раздвинувшую мрачные портьеры моих размышлений о молчании и одиночестве. Не
надо, любимая, жертвовать собой и приходить из невыявленного мира в мир
моего безумия, чтобы напомнить мне обо мне.
" А я пришла не одна.
" С кем же?
" С твоим соседом по квартире. Экстрасенсом.
" Да-да. Он однажды пожелал, чтобы меня забрал черт и я угодил в
объятия собственного отца, правда, уже умершего. Мне кажется, что твой
спутник просто авантюрист и мошенник.
" Ты ревнуешь, Юлий? Да?
" Конечно. Меня удивляет твой выбор. И я не понимаю, почему ты привела
его сюда " в закусочную, где я только что беседовал со своими родителями,
которые сказали мне, что скоро умрут и я останусь навсегда одиноким.
Анела поправила шоколадные волосы, наклонилась ко мне и поцеловала в
щеку.
" Не злись, милый. Я давно не виделась с тобой и пошла к тебе. Сосед
вызвался проводить меня. Вот и все. Я думала, что ты обрадуешься.
Анела устало села на стул, на котором совсем недавно сидел мой живой
отец. Короткая бордовая юбочка ее задралась и обнажились обморочно белые
легкие бедра девочки-подростка. По сердцу моему будто кто-то полоснул
бритвенно отточенным лезвием и я прижал его правой ладонью, чтобы оно не
вытекло как любопытный красно-выпуклый глаз внутренностей.
- Пойдем скорей отсюда, Анела! Скорее!
Анела все поняла и рассмеялась. Сосед-экстрасенс, все это время молча
наблюдавший за нами, крепко схватил меня за плечо и страстно шепнул: "Только
не здесь, Скалигер! ".
Втроем мы быстро выбрались из смрадной закусочной и долго шли
переулками, пока не оказались у коммерческого киоска, дверь которого перед
нами мгновенно распахнулась, как только сосед условным стуком постучал в
нее. В углу ее на полу лежал желтый надувной матрац. Сосед кивнул в его
сторону:
" Вот вам и ложе, Скалигер. Можете здесь располагаться хоть до утра. А
мы с Ликанацем поторгуем.
Услышав о Ликанаце, я не удивился. Теперь он, как и Омар Ограмович,
будет постоянно преследовать меня, потому что невольно проник в мой хаос, в
котором блуждают разнообразные монстры моих галлюцинаций и видений, как
диковинные морские экземпляры в океане, омывающем берега чудесной Австралии.
Анела опустила руку через край матраца и плеснула мне соленой голубой
водой в лицо. Открыв глаза, я увидел замечательное морское безбрежье,
торжествующе залитое пенным светом медного солнца. Куда же нам плыть? Анела
козырьком приложила худенькую плоскую ладошку к глазам.
" Юлий, мы совершенно одни в океане.
Теплый порыв ветра задрал, как сухое пламя, ее бордовую юбочку кверху и
я увидел серебристую струйку, стекающую с пупка к нежному паху..
" Ты сводишь меня с ума, Анела !
Я подполз к ней, как собака, и стал лизать ее колени, бедра, сладкий
живот. Матрац зыбко покачивался в такт нашим неосторожным движениям.
" Юлий, Юлий, остановись. На нас смотрят.
Разве можно сомневаться в собственном существовании, когда горячий
пульсирующий ток крови ударяет в голову и страстные видения воздушными
разноцветными шарами отрывают тебя от мрачного рельефа действительности,
которой впору самой сомневаться в собственной реальности, поскольку именно
она зависит от моих сумасбродных ощущений, мгновенно и прихотливо меняющих
друг друга.
В каждом из нас живет рыба, сомнамбулически мечтающая о хрустальных
толщах океанических глубин, в которых миллиарды миллиардов лет назад она
вольно блуждала, и не предполагая, что когда-нибудь станет грезой
теплокровного организма, блуждающего теперь уже по лесистой или песчаной
суше, в поисках ненавистного ей огня. Не стой на берегу воды " это грозит
катастрофой, ибо становишься гранью, через которую проламывается в иную
жизнь твой дремлющий немигающий чешуйчатый хаос. Треугольная оловянноглазая
морда безжалостно разрывает красную кисею твоих влажных эпителей и ныряет в
бездну, на поверхности которой твой тщеславный рассудок не более, чем жалкий
поплавок.
" Сколько стоит вобла? " спросил Ликанаца сильный молодой человек в
фиолетовом тренировочном костюме.
" Воблой торгуем только оптом!
" Отлично! " обрадовался сильный молодой человек. " Мне нужно одну
оптом. " Он взял с прилавка самую большую рыбину и резво побежал по темной
пустой улице.
" Держи вора! " заливисто прокричал Ликанац и сосед-экстрасенс ловко
скрутил Ликанацу руки.
" Скалигер, помоги!
" Да, ты права, Анела! На нас смотрят.
Там, где начиналась земля, стояли гогочущие мужики и указывали на нас
пальцами. Почти у самой кромки воды стоял, вкопанный в песок огромный
потрескавшийся телеграфный столб, на котором сидел монтер Кондер, знакомый
мне по детству. Обхватив железными кошками эрогенное тело столба, он
белозубо улыбался, посверкивая глазками сквозь приставленные к ним грязные
трубочки блинообразных ладоней. Сердце мое екнуло и заныло в предвкушении
очевидных неприятностей. Длинный и гибкий, как свиной глист, он умел
располагать к себе, чем и воспользовался в свое время, когда предложил мне
открыть рот и закрыть глаза, а потом безжалостно вдунул целую папиросу мне в
горло, да так удачно, что я целую неделю ходил и отплевывался табаком.
" Ничего, ничего, " подбадривал он меня, стуча по загривку, " зато
теперь мы с тобой друзья. Понял?
" К-ха, к-ха, " брызгая слюной желтого цвета, пытался я ответить.
" Приходи завтра в агитпункт. Я зову только самых близких друзей.
Понял?
" К-ха, к-ха!
В дальней комнате агитпункта, куда я пришел вечером, уже толпилось
человек семь знакомых мне пацанов. На столе перед ними лежала, раздвинув
ноги в сиреневых вязаных чулках дочка Анфисы Стригаловой Капитолина.
" Ну что, сосунки, слабо удовлетворить Клеопатру? " вопрошала она с
издевкой ребят. " Эх вы, Агамемноны хреновы!
В алой комнате агитпункта стоял спертый возбуждающий запах. С трех
картин серьезно глядели на происходящее умные пожилые люди, как будто хотели
нам в этом деле помочь.
Я возвращался холодным весенним утром, когда вовсю цвели яблони и
щебетали проснувшиеся птицы. Чистый мокрый асфальт, влажная трава аккуратных
газонов, одинокий белый голубь в высоком голубом небе, " все это приносило
неизъяснимое наслаждение, по сравнению с которым удовольствие полученное от
Капитолины напоминало вонючую лужу винегретной блевотины в вагоне метро.
Хотелось никому не показываться, спрятаться навсегда под белоснежной
накрахмаленной простыней и мечтать об известности, о верном сильном друге, с
которым можно пойти хоть на край света. Капитолина шла со мной рядом и
сокрушенно вздыхала, глядя на свои спущенные сиреневые чулки. Неожиданно к
нам присоединился Кондер и, ловко облапив тощую Капитолину, обратился ко
мне:
" Ты очень странный человек, Скалигер. Ты ведь знаешь, что я юноша с
надломленной психикой, из неблагополучной семьи, что я развращен с детства и
поэтому циничен и груб со всеми и что у меня ничего святого нет за душой. И
ты, прекрасно все это зная, все равно идешь на поводу моих пороков и даже с
удовольствием принимаешь участие в непотребных оргиях, а проще говоря,
насилуешь слабоумную Капитолину, мама которой наверняка на всех вас подаст в
суд. Ты разве не боишься суда? Почему ты не отверг столь пошлые и
безнравственные удовольствия? Почему ты не бросил мне в мое рыбье лицо
грязных оскорблений и не ударил меня? Ты думаешь, что тебя спасет время? Ты
ошибаешься, думая, что оно подвластно только тебе.
" Ты зачем слез со столба, негодник? " спросила вдруг Кондера
встрепенувшаяся Капитолина. " А ну-ка, давай обратно!
Сильный молодой человек с большой воблой в руке прибежал в районную
библиотеку, где его с нетерпением ждал маститый писатель девятнадцатого
века, неловко переминаясь с ноги на ногу, перелистывая книгу рассказов,
написанных им в голодной безвестной юности.
" Аркадий! Наконец-то! " сказал он, жадно выхватив воблу из рук
молодого сильного человека, и стал ею стучать по его же голове.
" Не так сильно. Мне ведь больно.
" Учти, мой молодой друг, что образы, как бы ни утверждали разного рода
сенсуалисты, все же являются порождением головного мозга, то есть
элементарного рассудка. Поколачивая тебя не чем-нибудь, а рыбой, я вызываю в
твоем мозгу первобытные образы, являющиеся основой твоего мирочувствования.
Не ощущаешь ли ты, что при каждом постукивании необозримо раздвигаются
горизонты твоей умственной деятельности, которая, честно говоря, почти
совершенно угасла. Так что потерпи, милый друг.
Маститый писатель, постучав еще с полчаса воблой по голове Аркадия,
наконец-таки остановился, сел в кресло и стал пить чай, посасывая
солоноватые перышки мяса вяленой воблы.
" В девятнадцатом веке, брат, деревянная тоска. Да-с. А вы живете
весело. Вот ты рыбу спер-с. И что-с? А ничего-с! Как говорил Достоевский:
"Преступление " наказание"! Большущий писатель был. Однако слабоват по
фактуре. Слабоват, ничего не скажешь. Я, бывало, прихожу к нему в журнал и
говорю: " Федор Михайлович, одолжите рублей полста-с, статьей верну,
ей-богу!" А он смеется и отвечает: "Меня статьями завалили, как дерьмом. И
вы туда же, милейший !". Большущий писатель.
" А с Толстым вы общались?
" Наипервейшим образом, друг Аркадий. В Ясной Поляне у него частенько
бывал. Наестся рисовых котлеток, ходит потом, животом мучается, а
вегетарианство соблюдает. Большущий писатель. Часто о высоком размышлял, на
манер Гете: "Не могу, говорит, молчать". А глаз у него острый, как паук в
паутине. Так иной раз стрельнет взглядом на ядреные ягодицы дворовой девки,
что та аж спиной чувствует. Большущий писатель.
" А Тургенева вы знали?
" Непременно-с, сударь. Говорю ему: "Милостивый государь Иван
Сергеевич, что ж вы Россию променяли, можно сказать, на бабу-с? А он в крик
тут же : "На дуэль, к барьеру!". Раз так, отвечаю, что ж, извольте. Только
учтите, говорю я ему, я вам не Муму с Герасимом. Шлепну почем зря. И что же:
к вечеру того же дня приезжают его секунданты ко мне замиряться с шампанским
и прочим съестным деликатесом. А где же, спрашиваю, ваш посыльщик-то?
Отвечают: в карете. Я к нему бегу через двор. За руку его беру, в дом веду.
А он все смущается, все повторяет: "Да, не Базаров я, не Базаров". Я его
обнял и расплакался. Жалко мне его стало до глубины души.
" Наверняка и Чехова знали?
" Да, можно сказать, товариществовали. Сидим с ним на набережной в
Ялте. А он этак тросточку поднял и на даму указывает: "Вон, говорит,
девственница с кобелем прогуливается". - "Да почем вы, Антон Павлович,
знаете, что она девственница ?". " "Э, " смеется, " да вы, как я погляжу,
еще незрелый литератор. Видите, как она стыдливо на кобеля смотрит, когда он
оправляется?". Огромного таланта был писатель, огромного. Приехал как-то к
нему Иван Алексеевич Бунин. Любил он Антона Павловича страстно. Сидим,
нюхаем магнолии, в небе звезды высматриваем. Тут некстати Антон Павлович
возьми да закашляйся. Ну и звук издал от натуги, так сказать, специфический.
Неловко получается, большущий писатель, а в компании срамится. Тогда Иван
Алексеевич вослед ему то же самое проделал и говорит: "Эк, как цикады
надрываются!". Антон Павлович обтер бородку белым платочком, пенсне поправил
и отвечает: "Вы, Бунин " знаток природы необыкновенный. Не чета мне".
Грустная история, брат Аркадий.
" Ну а Горького-то уж, точно знали
" Имел неудовольствие общаться-с. Принесет он мне, бывало, рассказик в
Нижнем, сядет и слушает, глазками голубенькими похлопывая, как я его опус по
жердочкам разделываю. Очень обижался, но захаживал часто, ибо польза ему от
меня великая была, как же-с, я публике нравился, критики нахваливали, да и
знакомства знатные были. Да... Сидим однажды с ним в трактире. Тоска
деревянная. Он мне и говорит: " А что, Арон Макарович, не поехать ли нам
развеяться в дом к Манефе Ивановне Кружилиной? Там студенты собираются,
разговоры философские ведут, дамочки папироски покуривают. А?". " "Что ж, "
отвечаю, " поехали, Пешков, развеемся. Жизнь надо полными горстями черпать".
Взяли извозчика и через полчаса уже у Кружилиной дома. А там, скажу вам,
молодой человек, бардак уже в самом разгаре: один петушок волосатый Гегеля
талдычит, другой втихаря девицу тощую тискает, Манефа Ивановна похаживает и
всем в чашки к чаю коньячок подливает. Одним словом, рапсодия жизни и
наслаждения. Я-то уж человек немолодой-с. Мне эти Гегели да зады женские
поднадоели порядком, простора духа хочется. Ну я и скажи им всем: "Нехорошо,
господа хорошие, отечественные пределы умственной спермой пачкать. Надо дело
делать-с!". Тут ко мне подскочил пьяненький лысоватый мордвинистого вида
студентик и закричал зло этак: "Выдь на Волгу, " говорит, " чей стон
раздается?". А Пешков принял позу провинциального актера и добавил: "То
бурлаки идут бечевой!". Вижу я, что друг-то мой перебрал здорово и говорю
ему: "Когда вы-то успели так натрюхаться, Пешков?". А он мне, ни слова не
говоря, в лицо кулаком тычет, в нос норовит попасть, слюной брызгая, кричит:
"Молчи, жидовская харя!". Честно скажу, мой юный друг, разрыдался я, как
дитя. Текут горькие слезы по моему немолодому лицу, сердце щемит, и не знаю,
что напало на меня, чистейшего православного представителя русского народа "
писателя Арона Макаровича Куриногу, взял я табурет да и саданул им по голове
Алексея Максимовича. Что тут началось, стыдно вспоминать. Эх-ма..." " Арон
Макарович Куринога расстегнул ремешок повольнее на животе, обтянутом льняной
василькового цвета рубахой и, грустно икнув, спросил библиотекаршу Стоишеву
Лию Кроковну: "А не найдется ли у вас, милейшая, рюмки водки! А?".
Пожилая шатенка с высоким бюстом Лия Кроковна мигом слетала в буфет и
подала маститому писателю на подносе рюмку холодной водки и на закуску два
стручка красного перца. Куринога ловко подхватил толстыми пальцами рюмку,
высоко поднял ее и опрокинул в алый рот с чувственными малиновыми губами.
" Благодарствуйте, Лия Кроковна.
Стоишева сладко улыбнулась и зарозовела. Ее охватило легкое волнение от
того, что маститый писатель Арон Макарович Куринога, о котором она, учась в
педагогическом, писала дипломную работу, вот так запросто обращается к ней и
даже смотрит на нее выразительно и вопрошающе. Жила она скучно и одиноко.
Муж ее бухгалтер Карл Вениаминович Стоишев от неудовлетворения работой и
жизнью усиленно попивал и оказался в больнице, где и скончался от белой
горячки. Лия Кроковна вспоминала его редко и неохотно, потому что кроме
забот и житейских неудобств ничего не получала от своего супруга. Сильный
молодой человек в спортивном костюме, познакомившись с ней в метро, часто
навещал ее в библиотеке и уже не однажды успел объясниться ей в любви.
" Что вы, Аркадий? Вы же мне в сыновья годитесь!
" Любви все возрасты покорны.
" Как это банально с вашей стороны, Аркадий, " разочарованно
произносила Стоишева и позволяла настойчивому молодому человеку пощипывать
свою высокую грудь. " Если бы вы не были так безобразно физически развиты, я
бы, возможно, и уделила бы вам некоторое внимание.
" Что же плохого вы нашли в моей атлетической фигуре?
" Физическое здоровье свидетельствует о недостатке интеллекта, Аркадий.
Вы мне докажите, что он у вас имеется.
" Каким же образом?
" Ну, подискутируйте хотя бы с Ароном Макаровичем на какую-нибудь
отвлеченную тему.
" Извольте, извольте, " живо откликнулся маститый писатель, " я с
превеликим удовольствием-с !
" Да, вы всегда готовы пуститься в демагогические путешествия, "
недовольно сказал Аркадий. " Что ж, как хотите. Я думаю, Арон Макарович, что
вы, иронически рассказывая о некоторых случаях из жизни великих писателей,
несомненно преследовали свои далеко не благородные цели, которые заключаются
в том, чтобы, унизив человеческое естество гениев подобными байками,
подвергнуть сомнению их величайший вклад в отечественную культуру, к которой
вы, мягко говоря, имеете весьма отдаленное отношение. Посудите сами: своими
нескромными рассказами вы вызываете к ним у простых людей амикошонское
отношение, а амикошонство "это тот червь, который истощает здоровую
нравственную основу восприятия столь высоких материй духа.
" Э-э... Позвольте вас перебить, Аркадий. " Куринога встал с кресла, и
его объемистый живот вывалился и завис над полурасстегнутым ремнем. " Вы
литературу воспринимаете только как невинную девушку, увлеченную
романтическими идеалами, а я вижу в ней прежде всего здоровую женщину со
всеми ее недостатками и достоинствами, со всеми желаниями и скрытыми
пороками. И все эти Достоевские, Толстые, Тургеневы и прочие являются ее
детьми и берут от нее все, что она дает им.
" Ну и что вы хотите сказать?
" Я хочу сказать, молодой человек, что вам давно пора перейти из
помещения библиотеки в зал для спортивных занятий и упражнений. Сюда, мне
кажется, вы попали совершенно случайно. Это - не ваше место.
" Вы думаете, что я буду возражать? Ничуть. Я оставляю вас.
Сильный молодой человек в фиолетовом тренировочном костюме резко
повернулся к Лие Кроковне Стоишевой и внимательно и ясно посмотрел ей в
глаза.
" Прощайте!
" До свидания, милый Аркадий. Вы не поняли всей тонкости размышлений
Арона Макаровича и поэтому, в самом деле, отправляйтесь в спортивный зал и
качайте свои мерзкие фигурные мышцы, а я к вам чуть позже приду. Прощайте.
Как только за Аркадием захлопнулась дверь, Куринога резво приблизился к
Стоишевой, склонившейся над формуляром, и поцеловал ее большое красное ухо.
" Какой вы изящный ухажер, " нежно прошептала Лия Кроковна и повела
Арона Макаровича в маленькую комнатку, заставленную книгами,
предназначенными для списания. Куринога молча повиновался.
" То, что рассказали об Антон Павловиче, правда? " спросила Лия
Кроковна, как только они устроились на невысокой, но достаточно широкой
кушетке.
" Придумал-с!
" Какой же вы пошляк, Арон!
" Русская литература все стерпит-с, не так ли?
" Как и этот сильный молодой мальчик.
" А был ли мальчик? " захохотал Арон Макарович Куринога и повалил Лию
Кроковну Стоишеву на кушетку.
" Вы демон, Арон, " простонала Лия Кроковна.
Слезы застилали глаза Аркадию, когда он шел по летней улице, вдыхая
сумеречный запах отцветшей сирени. Он представлял себе белую высокую грудь
Лии Кроковны, которую она ему изредка позволяла пощипывать, вспоминал ее
большие, постоянно краснеющие уши, и думал только об одном: как обрести ум,
чтобы добиться расположения Лии Кроковны. Дойдя до Гоголевского бульвара, он
сел на скамью и закурил. Подул легкий сырой ветер, что-то невнятное
прошуршала листва серых деревьев, и сиреневая горстка пепла упала к нему на
колени.
" Папаша! Закурить не найдется?
Аркадий посмотрел на юное существо в черной курточке из искусственной
кожи, поймал на себе лукавый веселый взгляд кошачьих желтых глаз.
" У тебя что? Желтуха? " спросил он.
" Папаша, в твоем возрасте вредно заниматься медициной.
" Какой я тебе папаша, " возмутился Аркадий, " мне всего-то двадцать
пять.
" Посмотри на себя, старый хер! " и существо протянуло ему маленькое
измызганное зеркальце.
То, что он увидел, его удивило: бесцветные глаза, бледное лицо. Бледное
лицо к тому же было испещрено множеством морщинок.
Аркадий вернул зеркальце с благодарностью и протянул пачку сигарет
нахальному смеющемуся существу с накрашенными желтыми глазами.
" Не знаю, чего ты хочешь, " сказала Черная курточка. " Пойдем!
Они шли по пустынному ярко освещенному бульвару, привлекая внимание
редких прохожих: сильный молодой человек в спортивном фиолетовом костюме,
электричеством все члены моего организма. Я ворвался в лиловую влажную мглу
грядущего и забился в конвульсиях.
" Где я?
Старческий хохот птичьим эхом летал среди гор Суфруджу. Осколки
прошлого и настоящего не склеивались. А грядущее маячило стеклянным графином
с желтой мочой, которую должна была утром по ошибке выпить моя не в меру
похотливая тетка Клава. Так я ее казнил за лишение меня девственности.
Когда был жив отец, мы часто встречались с ним тайно от мамы в
маленькой закусочной, где подавали пиво в бутылках и сосиски с зеленым
горошком. Мама запрещала ему пить пиво, а он, не желая ее огорчать и желая
создать приятную атмосферу для встреч с сыном, назначал мне встречу по
телефону именно в этой закусочной, где его знали и, можно сказать, даже
любили.
Мы садились за стол друг против друга, пили пиво и вели разные беседы о
жизни, о работе, о моем творчестве. Отец знал о моих ночных бдениях, о моем
непомерном тщеславии сочинителя и наслаждался, когда я, увлекаясь,
рассказывал ему о своих творческих замыслах. Он прислонял свою аккуратную
ладонь к виску, облокачивался на шаткий столик и восторженно смотрел на
меня. Я никогда не забуду этот взгляд, полный наивной доверчивости,
восхищения и нежности.
" Да, да, сынок. Именно так и напиши. Ты сможешь выразить невыразимое,
"он поднимал стакан с пивом и приговаривал, "давай выпьем за тебя. За твое
слово.
" Отец, ты все же зря увлекаешься этим напитком. У тебя же сердце...
" Мое сердце в тебе, сынок.
" Это чересчур, отец.
" Если бы ты знал, что такое старость, то ты бы меня сейчас понял. Я
люблю в тебе себя, а не тебя. Я вижу твои руки и думаю, что это мои руки, я
смотрю в твои глаза и чувствую, что ты смотришь на меня моими глазами. Жаль
только, что ты этого никогда не испытаешь.
" Почему?
" Ты будешь одинок, Юлий. Всегда одинок.
Дверь в закусочную распахнулась и в теплую табачную сырость затхлого
помещения с улицы вместе с пряной струей сентябрьского воздуха вошла мама.
Отец, смутившись, поставил стакан с пивом на шаткий столик. Я бросился ей
навстречу, взял под руку и усадил за стол.
" Неужели вам здесь не противно находиться? Грязь, смрад, вонь
невыносимая, " сказала она, брезгливо отодвинув от себя грязную тарелку
из-под сосисок.
" Ты сердишься? Не надо. Мы ведь здесь в последний раз, " миролюбиво
сказал отец.
" Я тебя не понимаю!
" Юлий, мы скоро с мамой умрем. Ты останешься совсем один. Почти один.
Мы будем иногда появляться, но мы будем совсем другими. Я хотел тебе это
сказать до прихода мамы, но коли уж так получилось, то пусть остальное
скажет она сама, "и отец посмотрел на внезапно побелевшую маму. Сизый
табачный дым и полусумрак не могли скрыть от меня стремительные изменения в
ее лице: оно как будто цвело молодостью и в то же самое время наполнялось
невыразимой скорбью.
" Что с тобой, мама?
" Я умру раньше отца и ты видишь уже сейчас те процессы, которые
ожидают мою плоть. Я выполнила свой долг, я сохранила тебе жизнь, хотя ты
чуть не убил меня при рождении, и за это я окажусь за серафическими слоями
околоземного пространства. Несколько позже там будет и твой отец, если
сумеет освободиться, благодаря тебе, от своей телесной сущности. Ты должен
будешь взять ее себе, если, конечно, согласишься.
" Конечно, конечно я согласен, " вскрикнул я. " Я не хочу, чтобы вы
расставались навсегда. Я хочу, чтобы вы, даже после смерти, были вместе.
" Ну вот и хорошо, мой дорогой, вот и славно, " произнесла медленно
мама, поглаживая мое худое плечо. " А теперь прощай.
Я сидел один за шатким столом и недоумевал: в самом ли деле со мной
несколько мгновений назад находились рядом родители или мне все это
пригрезилось? Я подозвал официанта и заказал водки. Когда он принес мне ее в
мутном графинчике и поставил на стол, предварительно смахнув с грязной
скатерти ссохшиеся крошки хлеба, и приятно осклабился, я сделал вид, что не
узнаю его. Ведь это был Ликанац. Покрутившись рядом, он недовольно исчез и
больше не появлялся.
Я смотрел на движущиеся серые невыразительные фигуры посетителей
закусочной, слушал их непонятную речь и пытался осмыслить ту чудовищную
ситуацию, которую мне обрисовали мои внезапно исчезнувшие родители. Грядущее
одиночество, предсказанное мне моим отцом, не пугало меня. Одиночеству
сопутствует молчание, а о нем я мечтал постоянно и каждое слово, выброшенное
на ветер моей артикуляционной системой, приводило меня в ужасное состояние,
близкое к помешательству.
Разве можно что-либо высказать или обозначить словом, порхающим,
физически беспредметным, притягивающим массу чуждых предметов в мире, разве
не оно является источником того зла, которое изначально преследует человека
и в конце концов уничтожает его. Погрузившись в темную бездну молчания, я
буду заглатывать слова других и беззвучно перекатывать их в собственной
утробе невыразимости, ломая их хребты, переваривая мышечные сочленения,
перетирая их костный фосфорический состав претенциозных надежд на изменение
всего сущего.
Австралийский абориген с глиняной свистулькой в толстых сиськообразных
губах, сидящий на песчаном холме, тоже не испугался
бы одиночества, поскольку яркое выгоревшее небо и золотой песок,
обжигающий твердые финиковые ступни, всегда держат его в определенном мире
определенных координат, в которых меня держит стакан бесцветного алкоголя и
фарфоровые крошки пшеничного хлеба, колющие розовый мизинец моей любимой
девочки Анелы, пришедшей из моей грезы в эту заплеванную закусочную и
раздвинувшую мрачные портьеры моих размышлений о молчании и одиночестве. Не
надо, любимая, жертвовать собой и приходить из невыявленного мира в мир
моего безумия, чтобы напомнить мне обо мне.
" А я пришла не одна.
" С кем же?
" С твоим соседом по квартире. Экстрасенсом.
" Да-да. Он однажды пожелал, чтобы меня забрал черт и я угодил в
объятия собственного отца, правда, уже умершего. Мне кажется, что твой
спутник просто авантюрист и мошенник.
" Ты ревнуешь, Юлий? Да?
" Конечно. Меня удивляет твой выбор. И я не понимаю, почему ты привела
его сюда " в закусочную, где я только что беседовал со своими родителями,
которые сказали мне, что скоро умрут и я останусь навсегда одиноким.
Анела поправила шоколадные волосы, наклонилась ко мне и поцеловала в
щеку.
" Не злись, милый. Я давно не виделась с тобой и пошла к тебе. Сосед
вызвался проводить меня. Вот и все. Я думала, что ты обрадуешься.
Анела устало села на стул, на котором совсем недавно сидел мой живой
отец. Короткая бордовая юбочка ее задралась и обнажились обморочно белые
легкие бедра девочки-подростка. По сердцу моему будто кто-то полоснул
бритвенно отточенным лезвием и я прижал его правой ладонью, чтобы оно не
вытекло как любопытный красно-выпуклый глаз внутренностей.
- Пойдем скорей отсюда, Анела! Скорее!
Анела все поняла и рассмеялась. Сосед-экстрасенс, все это время молча
наблюдавший за нами, крепко схватил меня за плечо и страстно шепнул: "Только
не здесь, Скалигер! ".
Втроем мы быстро выбрались из смрадной закусочной и долго шли
переулками, пока не оказались у коммерческого киоска, дверь которого перед
нами мгновенно распахнулась, как только сосед условным стуком постучал в
нее. В углу ее на полу лежал желтый надувной матрац. Сосед кивнул в его
сторону:
" Вот вам и ложе, Скалигер. Можете здесь располагаться хоть до утра. А
мы с Ликанацем поторгуем.
Услышав о Ликанаце, я не удивился. Теперь он, как и Омар Ограмович,
будет постоянно преследовать меня, потому что невольно проник в мой хаос, в
котором блуждают разнообразные монстры моих галлюцинаций и видений, как
диковинные морские экземпляры в океане, омывающем берега чудесной Австралии.
Анела опустила руку через край матраца и плеснула мне соленой голубой
водой в лицо. Открыв глаза, я увидел замечательное морское безбрежье,
торжествующе залитое пенным светом медного солнца. Куда же нам плыть? Анела
козырьком приложила худенькую плоскую ладошку к глазам.
" Юлий, мы совершенно одни в океане.
Теплый порыв ветра задрал, как сухое пламя, ее бордовую юбочку кверху и
я увидел серебристую струйку, стекающую с пупка к нежному паху..
" Ты сводишь меня с ума, Анела !
Я подполз к ней, как собака, и стал лизать ее колени, бедра, сладкий
живот. Матрац зыбко покачивался в такт нашим неосторожным движениям.
" Юлий, Юлий, остановись. На нас смотрят.
Разве можно сомневаться в собственном существовании, когда горячий
пульсирующий ток крови ударяет в голову и страстные видения воздушными
разноцветными шарами отрывают тебя от мрачного рельефа действительности,
которой впору самой сомневаться в собственной реальности, поскольку именно
она зависит от моих сумасбродных ощущений, мгновенно и прихотливо меняющих
друг друга.
В каждом из нас живет рыба, сомнамбулически мечтающая о хрустальных
толщах океанических глубин, в которых миллиарды миллиардов лет назад она
вольно блуждала, и не предполагая, что когда-нибудь станет грезой
теплокровного организма, блуждающего теперь уже по лесистой или песчаной
суше, в поисках ненавистного ей огня. Не стой на берегу воды " это грозит
катастрофой, ибо становишься гранью, через которую проламывается в иную
жизнь твой дремлющий немигающий чешуйчатый хаос. Треугольная оловянноглазая
морда безжалостно разрывает красную кисею твоих влажных эпителей и ныряет в
бездну, на поверхности которой твой тщеславный рассудок не более, чем жалкий
поплавок.
" Сколько стоит вобла? " спросил Ликанаца сильный молодой человек в
фиолетовом тренировочном костюме.
" Воблой торгуем только оптом!
" Отлично! " обрадовался сильный молодой человек. " Мне нужно одну
оптом. " Он взял с прилавка самую большую рыбину и резво побежал по темной
пустой улице.
" Держи вора! " заливисто прокричал Ликанац и сосед-экстрасенс ловко
скрутил Ликанацу руки.
" Скалигер, помоги!
" Да, ты права, Анела! На нас смотрят.
Там, где начиналась земля, стояли гогочущие мужики и указывали на нас
пальцами. Почти у самой кромки воды стоял, вкопанный в песок огромный
потрескавшийся телеграфный столб, на котором сидел монтер Кондер, знакомый
мне по детству. Обхватив железными кошками эрогенное тело столба, он
белозубо улыбался, посверкивая глазками сквозь приставленные к ним грязные
трубочки блинообразных ладоней. Сердце мое екнуло и заныло в предвкушении
очевидных неприятностей. Длинный и гибкий, как свиной глист, он умел
располагать к себе, чем и воспользовался в свое время, когда предложил мне
открыть рот и закрыть глаза, а потом безжалостно вдунул целую папиросу мне в
горло, да так удачно, что я целую неделю ходил и отплевывался табаком.
" Ничего, ничего, " подбадривал он меня, стуча по загривку, " зато
теперь мы с тобой друзья. Понял?
" К-ха, к-ха, " брызгая слюной желтого цвета, пытался я ответить.
" Приходи завтра в агитпункт. Я зову только самых близких друзей.
Понял?
" К-ха, к-ха!
В дальней комнате агитпункта, куда я пришел вечером, уже толпилось
человек семь знакомых мне пацанов. На столе перед ними лежала, раздвинув
ноги в сиреневых вязаных чулках дочка Анфисы Стригаловой Капитолина.
" Ну что, сосунки, слабо удовлетворить Клеопатру? " вопрошала она с
издевкой ребят. " Эх вы, Агамемноны хреновы!
В алой комнате агитпункта стоял спертый возбуждающий запах. С трех
картин серьезно глядели на происходящее умные пожилые люди, как будто хотели
нам в этом деле помочь.
Я возвращался холодным весенним утром, когда вовсю цвели яблони и
щебетали проснувшиеся птицы. Чистый мокрый асфальт, влажная трава аккуратных
газонов, одинокий белый голубь в высоком голубом небе, " все это приносило
неизъяснимое наслаждение, по сравнению с которым удовольствие полученное от
Капитолины напоминало вонючую лужу винегретной блевотины в вагоне метро.
Хотелось никому не показываться, спрятаться навсегда под белоснежной
накрахмаленной простыней и мечтать об известности, о верном сильном друге, с
которым можно пойти хоть на край света. Капитолина шла со мной рядом и
сокрушенно вздыхала, глядя на свои спущенные сиреневые чулки. Неожиданно к
нам присоединился Кондер и, ловко облапив тощую Капитолину, обратился ко
мне:
" Ты очень странный человек, Скалигер. Ты ведь знаешь, что я юноша с
надломленной психикой, из неблагополучной семьи, что я развращен с детства и
поэтому циничен и груб со всеми и что у меня ничего святого нет за душой. И
ты, прекрасно все это зная, все равно идешь на поводу моих пороков и даже с
удовольствием принимаешь участие в непотребных оргиях, а проще говоря,
насилуешь слабоумную Капитолину, мама которой наверняка на всех вас подаст в
суд. Ты разве не боишься суда? Почему ты не отверг столь пошлые и
безнравственные удовольствия? Почему ты не бросил мне в мое рыбье лицо
грязных оскорблений и не ударил меня? Ты думаешь, что тебя спасет время? Ты
ошибаешься, думая, что оно подвластно только тебе.
" Ты зачем слез со столба, негодник? " спросила вдруг Кондера
встрепенувшаяся Капитолина. " А ну-ка, давай обратно!
Сильный молодой человек с большой воблой в руке прибежал в районную
библиотеку, где его с нетерпением ждал маститый писатель девятнадцатого
века, неловко переминаясь с ноги на ногу, перелистывая книгу рассказов,
написанных им в голодной безвестной юности.
" Аркадий! Наконец-то! " сказал он, жадно выхватив воблу из рук
молодого сильного человека, и стал ею стучать по его же голове.
" Не так сильно. Мне ведь больно.
" Учти, мой молодой друг, что образы, как бы ни утверждали разного рода
сенсуалисты, все же являются порождением головного мозга, то есть
элементарного рассудка. Поколачивая тебя не чем-нибудь, а рыбой, я вызываю в
твоем мозгу первобытные образы, являющиеся основой твоего мирочувствования.
Не ощущаешь ли ты, что при каждом постукивании необозримо раздвигаются
горизонты твоей умственной деятельности, которая, честно говоря, почти
совершенно угасла. Так что потерпи, милый друг.
Маститый писатель, постучав еще с полчаса воблой по голове Аркадия,
наконец-таки остановился, сел в кресло и стал пить чай, посасывая
солоноватые перышки мяса вяленой воблы.
" В девятнадцатом веке, брат, деревянная тоска. Да-с. А вы живете
весело. Вот ты рыбу спер-с. И что-с? А ничего-с! Как говорил Достоевский:
"Преступление " наказание"! Большущий писатель был. Однако слабоват по
фактуре. Слабоват, ничего не скажешь. Я, бывало, прихожу к нему в журнал и
говорю: " Федор Михайлович, одолжите рублей полста-с, статьей верну,
ей-богу!" А он смеется и отвечает: "Меня статьями завалили, как дерьмом. И
вы туда же, милейший !". Большущий писатель.
" А с Толстым вы общались?
" Наипервейшим образом, друг Аркадий. В Ясной Поляне у него частенько
бывал. Наестся рисовых котлеток, ходит потом, животом мучается, а
вегетарианство соблюдает. Большущий писатель. Часто о высоком размышлял, на
манер Гете: "Не могу, говорит, молчать". А глаз у него острый, как паук в
паутине. Так иной раз стрельнет взглядом на ядреные ягодицы дворовой девки,
что та аж спиной чувствует. Большущий писатель.
" А Тургенева вы знали?
" Непременно-с, сударь. Говорю ему: "Милостивый государь Иван
Сергеевич, что ж вы Россию променяли, можно сказать, на бабу-с? А он в крик
тут же : "На дуэль, к барьеру!". Раз так, отвечаю, что ж, извольте. Только
учтите, говорю я ему, я вам не Муму с Герасимом. Шлепну почем зря. И что же:
к вечеру того же дня приезжают его секунданты ко мне замиряться с шампанским
и прочим съестным деликатесом. А где же, спрашиваю, ваш посыльщик-то?
Отвечают: в карете. Я к нему бегу через двор. За руку его беру, в дом веду.
А он все смущается, все повторяет: "Да, не Базаров я, не Базаров". Я его
обнял и расплакался. Жалко мне его стало до глубины души.
" Наверняка и Чехова знали?
" Да, можно сказать, товариществовали. Сидим с ним на набережной в
Ялте. А он этак тросточку поднял и на даму указывает: "Вон, говорит,
девственница с кобелем прогуливается". - "Да почем вы, Антон Павлович,
знаете, что она девственница ?". " "Э, " смеется, " да вы, как я погляжу,
еще незрелый литератор. Видите, как она стыдливо на кобеля смотрит, когда он
оправляется?". Огромного таланта был писатель, огромного. Приехал как-то к
нему Иван Алексеевич Бунин. Любил он Антона Павловича страстно. Сидим,
нюхаем магнолии, в небе звезды высматриваем. Тут некстати Антон Павлович
возьми да закашляйся. Ну и звук издал от натуги, так сказать, специфический.
Неловко получается, большущий писатель, а в компании срамится. Тогда Иван
Алексеевич вослед ему то же самое проделал и говорит: "Эк, как цикады
надрываются!". Антон Павлович обтер бородку белым платочком, пенсне поправил
и отвечает: "Вы, Бунин " знаток природы необыкновенный. Не чета мне".
Грустная история, брат Аркадий.
" Ну а Горького-то уж, точно знали
" Имел неудовольствие общаться-с. Принесет он мне, бывало, рассказик в
Нижнем, сядет и слушает, глазками голубенькими похлопывая, как я его опус по
жердочкам разделываю. Очень обижался, но захаживал часто, ибо польза ему от
меня великая была, как же-с, я публике нравился, критики нахваливали, да и
знакомства знатные были. Да... Сидим однажды с ним в трактире. Тоска
деревянная. Он мне и говорит: " А что, Арон Макарович, не поехать ли нам
развеяться в дом к Манефе Ивановне Кружилиной? Там студенты собираются,
разговоры философские ведут, дамочки папироски покуривают. А?". " "Что ж, "
отвечаю, " поехали, Пешков, развеемся. Жизнь надо полными горстями черпать".
Взяли извозчика и через полчаса уже у Кружилиной дома. А там, скажу вам,
молодой человек, бардак уже в самом разгаре: один петушок волосатый Гегеля
талдычит, другой втихаря девицу тощую тискает, Манефа Ивановна похаживает и
всем в чашки к чаю коньячок подливает. Одним словом, рапсодия жизни и
наслаждения. Я-то уж человек немолодой-с. Мне эти Гегели да зады женские
поднадоели порядком, простора духа хочется. Ну я и скажи им всем: "Нехорошо,
господа хорошие, отечественные пределы умственной спермой пачкать. Надо дело
делать-с!". Тут ко мне подскочил пьяненький лысоватый мордвинистого вида
студентик и закричал зло этак: "Выдь на Волгу, " говорит, " чей стон
раздается?". А Пешков принял позу провинциального актера и добавил: "То
бурлаки идут бечевой!". Вижу я, что друг-то мой перебрал здорово и говорю
ему: "Когда вы-то успели так натрюхаться, Пешков?". А он мне, ни слова не
говоря, в лицо кулаком тычет, в нос норовит попасть, слюной брызгая, кричит:
"Молчи, жидовская харя!". Честно скажу, мой юный друг, разрыдался я, как
дитя. Текут горькие слезы по моему немолодому лицу, сердце щемит, и не знаю,
что напало на меня, чистейшего православного представителя русского народа "
писателя Арона Макаровича Куриногу, взял я табурет да и саданул им по голове
Алексея Максимовича. Что тут началось, стыдно вспоминать. Эх-ма..." " Арон
Макарович Куринога расстегнул ремешок повольнее на животе, обтянутом льняной
василькового цвета рубахой и, грустно икнув, спросил библиотекаршу Стоишеву
Лию Кроковну: "А не найдется ли у вас, милейшая, рюмки водки! А?".
Пожилая шатенка с высоким бюстом Лия Кроковна мигом слетала в буфет и
подала маститому писателю на подносе рюмку холодной водки и на закуску два
стручка красного перца. Куринога ловко подхватил толстыми пальцами рюмку,
высоко поднял ее и опрокинул в алый рот с чувственными малиновыми губами.
" Благодарствуйте, Лия Кроковна.
Стоишева сладко улыбнулась и зарозовела. Ее охватило легкое волнение от
того, что маститый писатель Арон Макарович Куринога, о котором она, учась в
педагогическом, писала дипломную работу, вот так запросто обращается к ней и
даже смотрит на нее выразительно и вопрошающе. Жила она скучно и одиноко.
Муж ее бухгалтер Карл Вениаминович Стоишев от неудовлетворения работой и
жизнью усиленно попивал и оказался в больнице, где и скончался от белой
горячки. Лия Кроковна вспоминала его редко и неохотно, потому что кроме
забот и житейских неудобств ничего не получала от своего супруга. Сильный
молодой человек в спортивном костюме, познакомившись с ней в метро, часто
навещал ее в библиотеке и уже не однажды успел объясниться ей в любви.
" Что вы, Аркадий? Вы же мне в сыновья годитесь!
" Любви все возрасты покорны.
" Как это банально с вашей стороны, Аркадий, " разочарованно
произносила Стоишева и позволяла настойчивому молодому человеку пощипывать
свою высокую грудь. " Если бы вы не были так безобразно физически развиты, я
бы, возможно, и уделила бы вам некоторое внимание.
" Что же плохого вы нашли в моей атлетической фигуре?
" Физическое здоровье свидетельствует о недостатке интеллекта, Аркадий.
Вы мне докажите, что он у вас имеется.
" Каким же образом?
" Ну, подискутируйте хотя бы с Ароном Макаровичем на какую-нибудь
отвлеченную тему.
" Извольте, извольте, " живо откликнулся маститый писатель, " я с
превеликим удовольствием-с !
" Да, вы всегда готовы пуститься в демагогические путешествия, "
недовольно сказал Аркадий. " Что ж, как хотите. Я думаю, Арон Макарович, что
вы, иронически рассказывая о некоторых случаях из жизни великих писателей,
несомненно преследовали свои далеко не благородные цели, которые заключаются
в том, чтобы, унизив человеческое естество гениев подобными байками,
подвергнуть сомнению их величайший вклад в отечественную культуру, к которой
вы, мягко говоря, имеете весьма отдаленное отношение. Посудите сами: своими
нескромными рассказами вы вызываете к ним у простых людей амикошонское
отношение, а амикошонство "это тот червь, который истощает здоровую
нравственную основу восприятия столь высоких материй духа.
" Э-э... Позвольте вас перебить, Аркадий. " Куринога встал с кресла, и
его объемистый живот вывалился и завис над полурасстегнутым ремнем. " Вы
литературу воспринимаете только как невинную девушку, увлеченную
романтическими идеалами, а я вижу в ней прежде всего здоровую женщину со
всеми ее недостатками и достоинствами, со всеми желаниями и скрытыми
пороками. И все эти Достоевские, Толстые, Тургеневы и прочие являются ее
детьми и берут от нее все, что она дает им.
" Ну и что вы хотите сказать?
" Я хочу сказать, молодой человек, что вам давно пора перейти из
помещения библиотеки в зал для спортивных занятий и упражнений. Сюда, мне
кажется, вы попали совершенно случайно. Это - не ваше место.
" Вы думаете, что я буду возражать? Ничуть. Я оставляю вас.
Сильный молодой человек в фиолетовом тренировочном костюме резко
повернулся к Лие Кроковне Стоишевой и внимательно и ясно посмотрел ей в
глаза.
" Прощайте!
" До свидания, милый Аркадий. Вы не поняли всей тонкости размышлений
Арона Макаровича и поэтому, в самом деле, отправляйтесь в спортивный зал и
качайте свои мерзкие фигурные мышцы, а я к вам чуть позже приду. Прощайте.
Как только за Аркадием захлопнулась дверь, Куринога резво приблизился к
Стоишевой, склонившейся над формуляром, и поцеловал ее большое красное ухо.
" Какой вы изящный ухажер, " нежно прошептала Лия Кроковна и повела
Арона Макаровича в маленькую комнатку, заставленную книгами,
предназначенными для списания. Куринога молча повиновался.
" То, что рассказали об Антон Павловиче, правда? " спросила Лия
Кроковна, как только они устроились на невысокой, но достаточно широкой
кушетке.
" Придумал-с!
" Какой же вы пошляк, Арон!
" Русская литература все стерпит-с, не так ли?
" Как и этот сильный молодой мальчик.
" А был ли мальчик? " захохотал Арон Макарович Куринога и повалил Лию
Кроковну Стоишеву на кушетку.
" Вы демон, Арон, " простонала Лия Кроковна.
Слезы застилали глаза Аркадию, когда он шел по летней улице, вдыхая
сумеречный запах отцветшей сирени. Он представлял себе белую высокую грудь
Лии Кроковны, которую она ему изредка позволяла пощипывать, вспоминал ее
большие, постоянно краснеющие уши, и думал только об одном: как обрести ум,
чтобы добиться расположения Лии Кроковны. Дойдя до Гоголевского бульвара, он
сел на скамью и закурил. Подул легкий сырой ветер, что-то невнятное
прошуршала листва серых деревьев, и сиреневая горстка пепла упала к нему на
колени.
" Папаша! Закурить не найдется?
Аркадий посмотрел на юное существо в черной курточке из искусственной
кожи, поймал на себе лукавый веселый взгляд кошачьих желтых глаз.
" У тебя что? Желтуха? " спросил он.
" Папаша, в твоем возрасте вредно заниматься медициной.
" Какой я тебе папаша, " возмутился Аркадий, " мне всего-то двадцать
пять.
" Посмотри на себя, старый хер! " и существо протянуло ему маленькое
измызганное зеркальце.
То, что он увидел, его удивило: бесцветные глаза, бледное лицо. Бледное
лицо к тому же было испещрено множеством морщинок.
Аркадий вернул зеркальце с благодарностью и протянул пачку сигарет
нахальному смеющемуся существу с накрашенными желтыми глазами.
" Не знаю, чего ты хочешь, " сказала Черная курточка. " Пойдем!
Они шли по пустынному ярко освещенному бульвару, привлекая внимание
редких прохожих: сильный молодой человек в спортивном фиолетовом костюме,